Корецкий Александр. Задержание

он не ковырялся в старых делах...
Мишуев похолодел. Он вдруг вспомнил, откуда знает здоровяка шофера,
вышедшего из семьдесят восьмого кабинета.
А в семьдесят восьмом кабинете Губарев дописывал рапорт: "... Опрошено
три диспетчера, восемь перронных контролеров, двенадцать водителей.
Положительных результатов получить не удалось..."
-- Завтра опять по вокзалам? -- обреченно спросил он, откладывая ручку.
-- Нет. Завтра тебя ждут рестораны, бары и красивые женщины, --
улыбаясь, сообщил Сизов.
Губарев чертыхнулся.
-- Неужели опять бросают на антисанитарию? Отстреливать бродячих собак,
разгребать мусорные свалки, заставлять домовладельцев красить заборы? Или
еще что-то придумали?
Старик от души рассмеялся, что случалось крайне редко.
-- Нет, на этот раз без обмана. Смотри!
Майор вынул из ящика увесистый альбом в потертом коленкоровом
переплете, раскрыл наугад. На разноформатных нумерованных фотографиях были
запечатлены молодые женщины, в конце альбома каждому номеру соответствовали
фамилии, имена, адреса, у некоторых -- клички.
-- С утра покажешь этих птичек Калмыкову, если никого не опознает,
отправишься в "Спутник" и поработаешь по приметам некой Тамары.
Сизов двинул по столу небольшой листок.
-- Вредное производство, -- ободренно сказал Губарев, просмотрев
убористый текст. -- Они же могут посягнуть на мою добродетель.
-- Ерунда. Даром, что ли, в твоей аттестации написано "морально
устойчив"! -- Старик стер с лица улыбку. -- И знаешь что... Работай
аккуратно, без рекламы. Сейчас обстановка в управлении складывается так, что
нужен козел отпущения. Похоже, что наш достойный руководитель готовит на эту
роль меня. А я хочу уйти чистым. Возьму "сицилийцев" -- подаю рапорт!

Глава десятая

Предчувствия никогда не обманывали Старика. В его способности
предвидеть события было что-то мистическое. Впрочем, провидческий дар можно
объяснить вполне реалистично: большой опыт общения с людьми плюс развитая
интуиция.
Как бы то ни было, он предугадал намерения начальника отдела, хотя и не
знал, что они реализуются в виде тонкой картонной папки, в которую Мишуев
вложит полученный от Громакова запрос на архивное дело Батняцкого и черновик
собственного рапорта на имя генерала. В рапорте сообщалось о нарушении
старшим оперуполномоченным Сизовым субординации и служебной дисциплины,
выразившемся в подделке подписи начальника отдела, а также о бессмысленной
поездке в командировку, не давшей никакого результата Конечно, компромат
слабенький, но осведомленные люди хорошо знают: заведенное досье
разрастается очень быстро.
Сизов также предчувствовал, что Калмыков никого не опознает в
фотоальбоме, потому что там собраны снимки только профессионалок, хорошо
известных милиции. Да и поход в "Спутник" по делам семилетней давности тоже
скорей всего не увенчается успехом. Просто Губарев должен выполнить
обязательную в подобных случаях программу, после чего данная линия розыска
независимо от результата считается отработанной. Следуя общепринятым
методикам, иных путей выйти на Тамару не существует.
Но у Сыскной машины были свои методы. На разболтанном гремящем трамвае
Сизов добрался до Берберовки. Бывший поселок стал микрорайоном, впрочем,
заметных изменений там не произошло -- только блочные пятиэтажки встали
вместо бараков на грязных, изрытых, непроезжих круглый год улицах.
Сизов зашел в замызганный подъезд, поднялся на последний этаж и
позвонил у свежепокрашенной двери, вокруг ручки которой пробивались потеки
копоти.
-- Здорово, Игнат. -- Открывший дверь человек в вылинявшем мешковатом
трико как будто ждал его прихода. -- Видишь, что делают, сволочи! -- Он
указал на следы копоти. -- Я крашу, а они жгут! Ну, поймаю!
-- Кончай воевать, Поликарпыч. -- Сизов протиснулся в коридор. -- Не
надоело?
-- А чего еще делать? Больше-то ничего и не умею.
Поликарпыч, прихрамывая, прошел на кухню, плюхнулся на табурет.
-- Если всю жизнь кусать да гавкать, на пенсии сам себя грызть начнешь.
Тебе-то небось тоже скоро?
За последние годы Поликарпыч сильно сдал. Обрюзг, сгорбился, похудел.
Сизов вдруг увидел в нем себя, и ему стало страшно.
-- Хорош плакать! Сизов осмотрелся. Окно без занавесок, голые стены,
колченогий стол. На полу десяток трехлитровых баллонов с водой.
-- Воду так и дают по графику?
-- Утром и вечером, с шести до десяти. Чтоб они сдохли! Выпить хочешь?
Старик покачал головой.
-- Еще возвращаться на службу.
-- У меня и нет ничего, -- желчно осклабился Поликарпыч. -- Только хлеб
дома держу да картошку. В будни на мехзавод пускают -- там столовка
хорошая...
-- Чего же предлагаешь! -- Сизову захотелось поскорее уйти отсюда.
У Поликарпыча всегда был скверный характер, но не до такой степени!
-- Я к тебе по делу.
-- Ясно-понятно, -- буркнул хозяин. -- Стал бы ты в эту дыру тащиться.
-- Семь лет назад в "Спутнике" сшивалась красивая брюнетка с длинными
волосами, Тамара. Вся в красном, широкий пояс... Помнишь такую?
-- Тамара? -- Поликарпыч пожевал губами. -- Была одна Тамара --
маленькая худая вертихвостка, так та белая, перекисью красилась. А других не
помню.
Сложив руки на груди, -- хозяин замолчал, и вид у него был уже не
такой, как несколько минут назад: будто невидимый компрессор подкачал воздух
в полуспущенную шину -- он распрямился, вроде как окреп, и даже морщины
разгладились, а может, так казалось оттого, что в глазах появилось новое
выражение.
Сизов выдержал паузу.
-- Ну, поройся, поройся в своих захоронках. Ты ж каждую записывал!
Поликарпыч встал и направился к кладовке.
-- Посмотрю, если не выкинул...
Сизов сдержал улыбку.
Через пять минут отставной и действующий сыщики просматривали изрядно
потрепанные записные книжки с малоразборчивыми записями, обменивались
короткими фразами и переглядывались, понимая друг друга с полуслова.
-- А знаешь что, -- уставившись в пространство перед собой, сказал
Поликарпыч, когда последняя страница его домашнего архива была перевернута.
-- По приметам похожа на Статуэтку. И место совпадает -- "Спутник". И
одежда. Только она Вера, а не Тамара.
Он пролистал блокноты в обратную сторону.
-- Вот... -- Темный ноготь с кровоподтеком у основания подчеркнул одну
из записей. -- Строева Вера Сергеевна, Пушкинский бульвар, 87, квартира 14.
Старик ждал продолжения.
-- Не профессионалка, в скандалы не попадала, приводов не имела. Но
почти каждый день в кабаке ошивалась. Я с ней беседовал пару раз для
профилактики... Потом как-то вдруг пропала, может, замуж вышла... А недавно
встретил случайно возле "Локона" -- выскочила в белом халате воды попить.
Конечно, не узнала...
Старик записал фамилию, прозвище, адрес. Поликарпыч удовлетворенно
кивнул.
-- Есть польза от отставной ищейки? Может, рано нас списали?
"Нас!" -- Старика покоробило.
-- Я тебе так скажу: мы хотя образования не имели, но раскрываемость
давали! И настоящую, не липовую!
-- Всякую...
-- Но не так, как сейчас!
-- Ты отстал. Сейчас все по-другому.
-- Да знаю я! Но эти, новые, все равно работать не умеют! И не хотят!
Кто из них ко мне хоть раз пришел? Запросят ИЦ-картотеку: нет, и ладно --
пошел домой отдыхать. Наше поколение и слова такого не знало -- отдыхать!
Сейчас говорят: "Пили, били..." Но ведь блат знали, в любую хазу спокойно
входили, а чтоб кто-то на опера руку поднял... Я не говорю -- пику
достать...
-- А как Фоменко по башке трахнули? Забыл? Поликарпыч отмахнулся.
-- Когда тебя выставят, ты тоже многое забудешь. А я выброшу эту
макулатуру. -- Он потряс одной из записных книжек. -- Все равно она никому
не пригодится.

Глава одиннадцатая

На следующий день модный дамский парикмахер Вера Строева по пути на
работу дважды прошла мимо неприметного молодого человека, на которого не
обратила ни малейшего внимания и не заподозрила, что он проводит скрытую
фотосъемку. Еще через день свидетель Калмыков из нескольких предъявленных
ему снимков уверенно выбрал фото Строевой, пояснив, что именно о ней он
давал ранее показания и ее называл Тамарой. Вечером курьер отнес девушке
повестку. За два часа до ее прихода Сизов зашел в областную прокуратуру.
Спустившись в цокольный этаж, он без стука вошел в маленький кабинет с
зарешеченным окном. Сидящий за столом высокий худой мужчина мгновенно
перевернул лежащий перед ним документ текстом вниз и встретил гостя
взглядом, от которого неподготовленному человеку хотелось попятиться.
-- Здорово, Вадим!
-- А, это ты... Здорово!
Взгляд стал мягче, но ненамного. Последние пятнадцать лет Трембицкий
работал по убийствам, и это наложило на него заметный отпечаток. Резкий,
малоразговорчивый, он никому не доверял, постоянно носил при себе пистолет и
был готов к любым неожиданностям. Несколько раз во время следствия по шумным
делам людская молва уже хоронила его и всю его семью.
К Сизову он относился хорошо, но тем не менее перевернутый лист остался
лежать в прежнем положении.
-- Нашел "сицилийцев"? -- натянуто пошутил следователь.
-- Пока нет. А ты?
Трембицкий накрыл перевернутый лист руками, осторожно протащил по
поверхности стола и, приоткрыв ящик, согнал документ туда. Проделав эту
процедуру, он с явным облегчением выпрямился.
-- Есть одна зацепка. От автоматов...
Трембицкий замолчал, и Сизов понял, что больше он ничего не скажет. О
ходе расследования важняк информировал только одного человека -- прокурора
области. И то только в тех пределах, в каких считал возможным.
-- А я пробую вариант со старым делом, -- сказал Старик. -- И мне нужно
прикрытие на всякий случай.
В семьдесят восьмом кабинете областного УВД Сизов и Губарев готовились
к встрече Строевой.
-- Вот сигареты. -- Губарев достал из кармана яркую пачку, тщательно
протер платком и положил на стол.
-- "Кент"! То, что надо. Только бери аккуратно, за ребра.
-- Обижаете.
-- Сразу, как сравнят, зайди и скажи. Только чтоб она не поняла.
Что-нибудь типа: "Вам звонили".
Губарев кивнул, посмотрел на часы и молча вышел из кабинета. Через
несколько минут дверь приоткрылась.
-- Мне нужно к Сизову...
На пороге стояла эффектная брюнетка в модном облегающем платье,
подчеркивающем достоинства фигуры.
-- Проходите, присаживайтесь, -- пригласил майор, разглядывая
посетительницу. Выглядит лет на двадцать пять, гладкое фарфоровое личико,
умеренный макияж, ухоженные руки. Почти не волнуется.
Строева опустилась на краешек стула.
-- Еще в милиции не была. В народный контроль вызывали, товарищеский
суд разбирался -- ни одной бесквитанционки, а она все пишет и пишет! Вот
дура завистливая! Ей место не в нашем салоне, а в вокзальной парикмахерской!
Лишь бы нервы мотать...
Сизов сочувственно кивнул.
-- Мы уже и на собрании заслушивали, и в профкоме были, ну скажите,
сколько можно?
На лице Строевой эмоции не отражались, только поднимались полукружия
бровей и закладывались глубокие морщинки на лбу.
Она покосилась на сигареты.
-- Можно закурить? А то свои забыла.
-- Курите, курите, -- кивнул майор, не отрываясь от бумаг.
Строева вскрыла пачку, ловко подцепила наманикюренными коготками
сигарету, размяла тонкими пальчиками.
-- Фирменные. Хорошо живете!
Она улыбнулась.
-- Неплохо, -- согласился Сизов, подняв голову. Он отметил, что улыбка
у девушки странная: верхняя губа, поднимаясь, обнажила ровные зубы и розовую
десну, а нижняя осталась ровной. Не улыбка, а оскал.
Строева поднесла сигарету к губам, ожидающе глядя на Сизова, но тот не
проявил понимания, тогда она вытащила из небольшой кожаной сумочки
зажигалку, закурила, откинулась на спинку стула и забросила ногу на ногу.
-- По-моему, это неправильно. Пишет всякий кому не лень, а милиция тут
же повестку... Сколько можно!
-- Разберемся, Тамара Сергеевна, -- успокаивающе сказал майор.
-- Вера Сергеевна! -- еще не понимая, машинально поправила Строева.
-- Ах да, извините. Тамарой вы представлялись некоторым из своих
знакомых.
Строева поперхнулась дымом.
-- Когда? Я никому чужим именем не называюсь! У меня свое есть!
Сизов молча смотрел на собеседницу. Она снова застыла в неудобной позе
на краешке стула. На лбу проступили бисеринки пота.
Коротко постучав, в кабинет вошел Губарев.
-- Игнат Филиппович, сигареткой не выручите?
-- Бери, но с возвратом.
Губарев аккуратно поднял сигаретную пачку и вышел. Сизов продолжал
рассматривать Строеву.
-- Почему вы молчите? -- забеспокоилась она. -- И что это за намеки?
-- Вам придется вспомнить и рассказать один эпизод из своей жизни. Семь
лет назад, вечером, в кафе "Север" вы подошли к одинокому молодому человеку
и попросили его разменять двадцать пять рублей...
-- Этого не было! Я никогда не подхожу к мужчинам!
-- Вы очень эффектно выглядели: жгучая брюнетка в красном платье с
широким красным поясом, черные чулки. У вас была такая одежда?
Строева напряженно задумалась:
-- Я... не помню.
-- Это очень легко уточнить. Можно спросить у ваших подруг по
общежитию, можно...
-- Кажется, действительно носила красное платье с поясом. Ну а чулки --
разве упомнишь...
-- Тот молодой человек опознал вас по фотокарточке, опознает и при
личном предъявлении, а на очной ставке подтвердит свои показания.
-- Он просто трус и слизняк! -- гневно выкрикнула Строева. -- На нас
напали грабители, и он убежал, а меня оставил на растерзание!
Она заплакала. Сизов невозмутимо выжидал. Постепенно Строева
успокоилась, достала платок, осторожно, чтобы не размазать тушь, промокнула
глаза.
-- В милицию вы, конечно, не заявили, примет не запомнили, -- прежним
тоном продолжил майор. -- Так?
-- А что толку заявлять? Разве мне легче станет? И как их запомнишь,
если темно?
Она нервно порылась в сумочке, обшарила взглядом стол.
-- Ваш товарищ так и не вернул сигарет.
-- Пачка у экспертов, -- пояснил оперативник. -- Они исследуют
отпечатки ваших пальцев.
-- Зачем? -- испуганно вскинулась Строева. -- Что я, воровка?
-- Объясню чуть позже. -- Сизов не сводил с допрашиваемой пристального
взгляда. -- А пока скажите, что произошло на дачах через десять дней, когда
вы привели туда нового знакомого?
Статуэтка остолбенела.
-- Какие десять дней?! Какой новый знакомый? Ничего не знаю! Вы мне
собак не вешайте! Я... Я жаловаться буду! Прямо к прокурору пойду!
Последние слова она выкрикнула тонким, срывающимся на визг голосом.
-- А почему истерика? Если не были больше на дачах, так и скажите. --
Майор говорил подчеркнуто тихо.
-- Вызывают, нервы мотают... Никогда и никого я туда не водила! Одного
раза хватило, чтобы за километр Яблоневку обходить! -- Она глубоко
затянулась, закашлялась, протерла глаза.
-- Пудреницу не теряли? -- по-прежнему тихо спросил Сизов.
-- Когда эти типы напали, всю сумочку вывернули! Хорошо, голова
уцелела! -- не отрывая пальцев от глаз, глухо произнесла Строева.
-- Мы говорим о разных днях. После того, о котором вспоминаете вы,
место происшествия осматривалось очень подробно, но ничего найдено не было.
А через десять дней, когда очередной ваш спутник не успел убежать, нашли
пудреницу. Она лежала в трех метрах от трупа...
-- Ничего не знаю! Вы меня в свои дела не запутывайте! -- закричала
Строева, с ненавистью глядя на майора, но тот размеренно продолжал:
-- С нее сняли отпечатки пальцев, и сейчас эксперты сравнивают их с
вашими, оставленными на сигаретной пачке. Подождем немного, и я задам вам
еще несколько вопросов.
Лицо Строевой побагровело, и пот проступал уже не только на лбу, но и
на щеках, крыльях носа, подбородке, будто девушка находилась в парилке
фешенебельной сауны, только готовая "поплыть" косметика была до крайности
неуместна.
-- Я больше не желаю отвечать ни на какие вопросы! Я передовик труда,
отличник бытового обслуживания! У меня грамоты...
-- Это будут смягчающие обстоятельства. Чистосердечное признание тоже
относится к ним. Советую учесть.
-- Да вы меня что, судить собираетесь? Красивые губы мелко подрагивали,
и Сизов знал, что произойдет через несколько минут.
-- Я собираюсь передать материал следователю. Он тщательно проверит
ваши доводы и скорее всего полностью их опровергнет. А потом дело пойдет в
суд.
-- За что меня судить?! -- Строева еще пыталась хорохориться, но это
плохо получалось, чувствовалось, что она близка к панике.
-- За соучастие в разбойных нападениях. В зависимости от вашей роли --
может быть, и за соучастие в убийстве. Надеюсь, что к последним делам ваших
бывших приятелей вы не причастны.
-- Какие еще... последние дела? -- Охрипший голос выдавал, что она из
последних сил держит себя в руках.
И Сизов нанес решающий удар.
-- Три убийства. Двое потерпевших -- работники милиции.
По контрасту с будничным тоном сыщика смысл сказанного был еще более
ужасен.
-- А-а-а! -- схватившись за голову, Строева со стоном раскачивалась на
стуле. Фарфоровое личико растрескалось, стало некрасивым и жалким.
-- Это звери, настоящие звери! Они запугали, запутали меня... Я же
девчонкой была -- только девятнадцать исполнилось! Ну любила бары, танцы,
развлечения... Зуб предложил фраеров шманать, я отказывалась, он пригрозил.
Он психованный, и нож всегда в кармане, что мне оставалось? Когда этот
здоровый убежал, Зуб меня избил за то, что такого бугая привела...
Она захлебывалась слезами, и голос ее звучал невнятно, но обостренный
слух Старика улавливал смысл.
-- А этот, второй, только слово сказал. Зуб его ножом... Разве ж я
знала, что он на такое пойдет... Я с той поры от них отошла, в последние
годы совсем не видела, думала, посадили... А они вот что...
-- Кто такой Зуб? -- властно перебил Сизов, знающий, как пробивать
стену истерической отчужденности.
-- Зубов Анатолий, а худого звали Сергей, фамилию не помню... -- словно
загипнотизированная, послушно ответила Строева.
Когда в кабинет вернулся Губарев, Строева сидела, безвольно
привалившись к холодной стали сейфа, а Старик быстро писал протокол. На
скрип двери он поднял голову и устремил на вошедшего вопросительный взгляд.
Губарев замялся.
-- Ну?
-- Вам не звонили.
Сизов ошарашенно помолчал.
-- Точно?
-- Не точно. -- Губарев переступил с ноги на ногу. -- Как бы лучше
объяснить... Плохая слышимость. Невозможно разобрать, кто звонит и кому.
Сизов что-то сказал про себя, только губы шевельнулись.
-- Ладно, разберемся. Организуй машину и понятых, мы с Верой Сергеевной
прокатимся по городу да съездим на Яблоневую дачу. -- Майор повернулся к
Строевой. -- Посидите пару минут в коридоре, нам нужно обсудить небольшой
вопрос.
Когда Строева вышла, майор набросился на молодого коллегу:
-- Что ты плетешь? Какая слышимость?
-- Помните, в позапрошлом году прорвало отопление? Архив залило,
дактилопленки отсырели, отпечатки с пудреницы расплылись и идентификации не
поддаются.
Сизов пристукнул кулаком по столу и беззвучно выругался.
-- Извини... -- Он немного подумал. -- Ладно! Что есть, то и есть!
Сейчас я проведу проверку показаний на месте, а ты займись вот этим. --
Сизов протянул Губареву листок с записями. -- Только очень осторожно --
прощупай, что за люди, где они сейчас. И все! Вечером обсудим.
На следующий день начальник отдела заслушивал отчет Фоменко, Ему
нравилось, что он внушает подчиненному явное почтение и ощутимый страх,
поэтому сбивчивость доклада отходила на второй план и особого раздражения не
вызывала.
-- Мало ли куда могла попасть эта веревка! Номеров на ней нет, по
ведомости не списывают... -- как всегда, глядя в сторону, бубнил Фоменко. --
Можно пять лет работать да успешно отчитываться, только толку никакого не
будет. Я о товарище Веселовском ничего плохого сказать не хочу, только он
все это распрекрасно понимает!
-- Что же ты предлагаешь? -- благодушно поинтересовался Мишу ев.
Глаза Фоменко беспокойно блеснули.
-- Товарищ подполковник, вы меня знаете -- я исполнитель. Звезд с неба
не хватаю, в начальники не рвусь. Что поручат -- выполню точка в точку. А
предлагать я не умею. У Сизова выдумки много, он во все стороны землю роет,
а что архив горячей водой зальет, и он не предвидел.
-- Постой, постой, -- перебил подполковник. -- При чем здесь архив?
-- Так он все в этом старом деле ковыряется... -- обрадовавшись
вниманию начальника, зачастил Фоменко. -- Вчера у него под кабинетом
шикарная дамочка плакала, Губарев к экспертам бегал, ну я и
полюбопытствовал. Оказалось, она замешана в убийстве, даже пудреницу на
месте происшествия потеряла. -- Фоменко зачем-то обернулся и привычно
перешел на шепот: -- Сизов собирался ее отпечатками с той пудреницы намертво
к делу пришпилить, а оказалось, дактопленка испорчена. Вот блин! Кто мог
предположить?
-- Ну и что? -- нетерпеливо спросил Мишуев.
Фоменко восторженно рубанул воздух ребром ладони.
-- Сизов ее и так расколол! Сказано -- Сыскная машина!
Спохватившись, он погасил восхищение в голосе.
-- В общем, призналась дамочка по всем статьям! Мишуев немного подумал
и хмыкнул.
-- Много ли стоит вынужденное признание, не подкрепленное объективными
доказательствами? Как вы считаете?
-- Почему "вынужденное"? -- недоуменно округлил глаза Фоменко.
-- Говоришь же -- плакала! Значит, вынуждали ее, запугивали. Сам
знаешь...
-- Да они все плачут -- себя жалеют! -- презрительно сказал опер.
Мишуев встал, обошел стол и сел напротив подчиненного, создавая
обстановку доверительной беседы.
-- Вчера призналась, а завтра откажется да еще пожалуется на
недозволенные методы ведения дознания! Мало таких случаев?
-- Сколько угодно, -- осуждающе выдохнул Фоменко.
-- То-то и оно. И придется не восхищаться Сизовым, а наказывать его.
Так?
Фоменко пожал плечами.
Мишу ев недовольно повторил его движение.
-- Нет, примиренческая позиция тут не годится. Мы не можем мириться с
нарушениями законных прав граждан! А было ли в данном случае соблюдено право
свидетельницы давать те показания, которые она считает нужными?
Фоменко вновь пожал плечами, явно не понимая, куда клонит начальник.
-- Не знаю, не спрашивал.
-- Вот и спросите! Где ее найти, знаете?
-- Парикмахерша в "Локоне", чего ее искать, -- мрачно буркнул опер.
-- Тем лучше, -- кивнул Мишуев. -- Побеседуйте с этой женщиной,
узнайте, почему она без объективных улик дала компрометирующие себя
показания. Если она захочет пожаловаться на превышение власти Сизовым --
примите заявление.
Фоменко сжал челюсти, продолжая мрачно смотреть в сторону.
-- Лучше я ее к вам приведу, вы и спросите, -- сквозь зубы процедил он.
-- Начальнику это сподручней. И инспекция для таких дел имеется.
-- Я лучше знаю, что делать начальнику и что подчиненному, -- холодно
произнес подполковник. -- Вы меня разочаровываете, товарищ Фоменко.
Предложений по делу у вас нет, инициативы вы никогда не проявляете,
уверяете, что хороший исполнитель. Что ж, такие люди тоже нужны. Но вот я
отдаю приказ, а вы вместо исполнения начинаете его редактировать! Значит, и
исполнитель вы никудышный? Мне бы не хотелось так думать. Иначе зачем вообще
держать вас на службе?
-- А чего я? Я не возражаю. Надо -- значит, надо. -- Фоменко перевел на
начальника убегающий взгляд. -- Раз приказано -- сделаю...
-- Важно не только точно выполнить приказ, важно получить нужный
результат. -- Сделав паузу, Мишуев со значением повторил: -- Нужный
результат, которого от вас ждут! Ясно?
-- Ясно, товарищ подполковник. -- Опер привычно шмыгнул носом и кивнул.
Вид у него теперь был не мрачный, а просто унылый, как обычно.
Но, оказавшись на улице, он снова нахмурился, постепенно замедлил шаг и
остановился, явно не желая идти туда, куда был послан. Мимо протекал плотный
людской поток, его толкали в спину и бока, били по ногам тяжелыми сумками.
-- Чего стал, заснул, что ли!
-- Да, видать, пьяный...
Недоброжелательность озлобленных жизнью сограждан не удивила Фоменко --
коренного жителя Тиходонска, но придала его мыслям определенное направление.
Он целеустремленно зашагал вперед, и тягостные размышления вытеснила из
головы поставленная самому себе задача. Через несколько минут он свернул с
центральной улицы, юркнул в проходной двор и оказался у тыльной стены
неказистого овощного ларька. Постучав условным образом, был впущен. Толстая
продавщица в грязно-сером, а на животе черном халате сноровисто щелкнула
задвижкой, извлекла из закутка початую бутылку водки, сходила за стаканом,
заодно прихватив яблоко и крупную морковку.
-- Что я тебе, кролик? Фоменко залпом выпил стакан, промокнул несвежим
платком губы, надкусил яблоко. Порывшись в карманах, протянул мятую пятерку.
-- Не надо, зачем, что я, обеднею? -- замахала руками продавщица, но он
сурово отрезал:
-- Уголовный розыск на халяву не пьет! Выйдя на воздух, он доел яблоко,
чувствуя, как расплывается по телу приятное тепло, негромко, с удивлением
сказал:
-- Ну дает! Руками одного сотрудника собрать компромат на другого,
столкнуть их лбами, а самому остаться в стороне...
Он далеко зашвырнул огрызок, подумал: "Ну что ж, каждый за себя... Мне
три года до выслуги... Так что -- кто не спрятался, я не виноват!"
Уже не задумываясь над всякими глупостями, Фоменко добрался до
фирменного косметического салона "Локон", но Строевой на работе не было,
администратор пояснила, что она больна.
Заглянув в записную книжку, он отправился к ней домой.
В это время Вера Строева, сидя в глубоком кресле, разговаривала по
телефону.
-- Не могу ничего делать... Руки-ноги дрожат, тоска смертная... Нет,