гражданские объекты поблизости отсутствовали.
По однопутке допотопный паровоз потащил короткий состав в глубь тайги,
и через несколько часов Сизов шагнул на перрон маленькой станции, которая,
казалось, выплыла из начала сороковых годов: игрушечный вокзальчик красного
кирпича, бревенчатая пристройка "Буфет", давно забытые медные краны и
указатель "Кипяток".
И патруль, безошибочно подошедший к нему -- единственному штатскому
среди пассажиров вагона.
-- Гражданин, ваши документы и цель приезда, -- козырнул старший
лейтенант с заношенной красной нарукавной повязкой, на которой когда-то
белые буквы составляли непонятную непосвященным аббревиатуру ДПНК (дежурный
помощник начальника колонии). У двух подтянутых настороженных прапорщиков на
повязках были другие надписи: Кон. ВН (контролер войскового наряда).
Сизов предъявил удостоверение и расспросил, как пройти в "Комилес".
Управление располагалось рядом со станцией в новой четырехэтажке из красного
кирпича. Любому приезжему бросалась в глаза скрытая связь между вокзалом и
управлением: во всем поселке только эти два здания были выстроены из
нетипичного для лесного края стройматериала. Но лишь человеку, знающему о
соотношении бюджетов "Комилеса" и местного исполкома, было ясно, кто кому
оказал похозяйски "шефскую помощь".
Начальник оперативно-режимного отдела -- шустрый молодой капитан,
привыкший схватывать вопрос на лету и тут же с ним разделываться, затратил
на Сизова пять минут.
-- Батняцкий? Фамилия ничего не говорит. Значит, не отличался. Какое
учреждение? Тройка? Тогда быстро...
Он нажал клавишу селектора, вызывая дежурного.
-- Лезвин еще не уехал? У тебя? Быстренько ко мне.
И пояснил:
-- Начальник "стройки". Его как раз только сейчас выдрали, по дороге
обязательно будет вам жаловаться, приготовьтесь. Зато вечером наверняка...
Он звонко щелкнул себя по горлу и подмигнул.
-- Так что можно и потерпеть. Верно?
Сизов Промолчал. Он не любил фамильярности.
-- А вот и Лезвин, знакомьтесь! В кабинет вошел пожилой майор с лицом
неудачника. Впрочем, Сизов подумал, что если бы на его плечах были
полковничьи погоны, он бы не выглядел пожилым и не казался неудачником --
просто хмурый усталый мужик лет под пятьдесят.
Почти всю дорогу он молчал. "УАЗ" ходко углублялся в тайгу. С двух
сторон выложенную из бетонных плит дорогу обступала глухо шумящая зеленая
стена. Из леса сильно тянуло сыростью. С каждым километром пляшущее над
бетонкой облако гнуса уплотнялось.
Сизов представил эти места зимой. Мороз, жесткий, как наждак, снег,
безлюдье...
-- Снега много наметает? -- спросил он, чтобы завязать разговор.
Лезвин уверенно вел машину. Сизова вначале удивило, что он обходится
без водителя, но, судя по манере езды, начальник колонии часто садится за
руль.
-- Снега? -- отозвался он. -- Скоро покажу...
Сизов не понял, что ему собираются показать: было тепло и невозможно
представить, что где-то, даже в самой чащобе, сохранился снег.
Бетонные плиты кончились, машину затрясло по бревенчатой лежневке.
Лезвин сбавил скорость.
-- Вон, справа, видите? Сквозь поредевшую стену леса просматривалась
обширная вырубка. Бросалась в глаза одна странность: высоченные, до полутора
метров, пни.
-- Вот столько наметает. -- Лезвин выругался. -- За это я в прошлом
году выговор схлопотал.
-- За снег? -- снова не понял Сизов.
-- Да не за снег, -- досадливо сказал Лезвин. -- За своих долбо... Они
перед тем, как пилить, должны утоптать до земли, чтобы от корня оставить не
больше десяти сантиметров. А это работа нелегкая и в план не идет. Вот и
срезают там, где снег заканчивается!
-- Есть же бригадир, мастер...
-- Такие же долбо... -- повторил Лезвин с прежней досадой. -- И так же
заинтересованы в кубометрах. К тому же сразу в глаза не бросается, а когда
растает, лесная инспекция и поднимает тарарам... Штрафы, предписания,
протоколы. Кто виноват? Зэков-то пайки не лишишь, а начальнику в самый раз
строгача закатать.
Лезвии притормозил, мягко перекатившись через прогнившее бревно.
-- А лесовики не отстают: проведите санитарную расчистку леса -- и все!
Поспиливайте до положенного уровня -- и баста! А кто будет из-за этих
огрызков человеко-часы затрачивать?
-- Так вас сегодня из-за этого? -- поинтересовался Сизов.
-- Да нет. Дважды за одно не бьют. Два офицера рапорта на увольнение
подали...
Лезвин тяжело вздохнул.
-- Их тоже понять можно. Службу закончили, хотят отдыхать, а я их
посылаю лежневку чинить. Конечно, не нравится. А кто меня поймет? Бревна то
гниют, то расходятся на болоте, без ремонта за сезон можно дорогу потерять.
На пятый ЛЗУ сейчас только на вездеходе проедешь.
-- А почему офицеров? Бригаду осужденных поставить -- и все дела!
-- А кто будет кубики давать? У нас каждый день в пять часов селектор,
и знаешь, что генерал спрашивает? Не про оперативную обстановку, не про
политиковоспитательную работу, не про подготовку к освобождению. Вопрос
один: выполнен план? И не дай Бог сказать "нет". Так что зэков на это дело
отвлекать нельзя. Что остается? Обстоятельства на меня давят, а я на
офицеров. В результате "неумение работать с личным составом" и очередной
выговорешник!
Лезвин снова выругался.
-- Я уже двадцать лет майор, десять -- здесь, на полковничьей
должности. Видно, майором и сдохну.
Впереди показались сторожевые вышки.
-- Приехали, -- утомленно сказал Лезвин. -- Сейчас попаримся, банька
должна быть готова -- и на ужин. Заночуете у меня, жена полгода как уехала.
После бани Лезвин немного размяк. Чувствовалось, что владевшее им
внутреннее напряжение прошло. Сноровистый сержант накрыл стол в небольшой
кухне типовой квартиры -- если не выглядывать в окно, можно было легко
представить, что находишься в новом микрорайоне Свердловска, Москвы или
Тиходонска. Только обилие на столе грибов -- жареных, маринованных, соленых,
банка моченой брусники и мясо тетерева выдавали месторасположение жилого
блока лесной исправительно-трудовой колонии строгого режима.
Лезвин отпустил сержанта, оценивающе глянул на Старика и поставил на
стол две бутылки водки и граненые стаканы.
Притомившийся с дороги и не евший целый день, Сизов сразу охмелел и
усиленно принялся за закуску. Лезвин лишь цеплял вилкой скользкие
маринованные грибы.
-- Через два года пенсия -- уеду в Ташкент. Не бывали? Жаль, расспросил
бы... Правда, говорят, нельзя резко климат менять. С минус пятидесяти до
плюс пятидесяти -- даже чугунный котелок растрескается. А организм-то привык
за десять лет...
Лезвин хлопнул ладонью по столу.
-- Десять лет! Срок! Они там, -- он показал рукой в стену, -- мы здесь.
Вот и вся разница. А мороз, глушь, лес кругом -- это общее. Не задумывались?
-- Преувеличиваете, устали, наверное, -- с набитым ртом ответил Сизов.
-- Устал, точно... Не обращай внимания. Со свежим человеком всегда на
болтовню тянет, дело-то к старости. А тут как? Сижу один, даже выпить не с
кем. С подчиненными невозможно -- надо дистанцию держать. Одному --
страшно... Раз, два -- и готово. Сам не заметишь, как сойдешь с катушек. Но
в последнее время позволяю.
Лезвин с силой провел рукой по лицу, снова наполнил стаканы.
-- Жена, правда, пообещала вернуться, дотерпит два года. А одному здесь
труба. Давай.
Глухо звякнуло толстое стекло.
-- Брусникой попробуй закуси, -- переведя дух, посоветовал Лезвин. И
без всякого перехода сказал: -- А ты такой же... -- Он замялся, подбирая
слово, но так и не нашел подходящего. -- С какого года? Постарше меня,
значит... А тоже майор. И жены, видно, нет.
-- Откуда знаешь? -- удивился Старик.
-- Вижу. Я ведь тоже сыскарь. Начинал инспектором оперчасти, так и
прошел всю лестницу -- до начальника.
Лезвин хитро улыбнулся.
-- Скажешь, в огороженной зоне легче преступника ловить, чем по всей
стране? И за банку сгущенки мне любое преступление раскроют?
Сизов промолчал. Все аргументы в вечном споре оперативников ИТК и
сыщиков уголовного розыска были ему хорошо известны и собственная позиция
определена предельно четко. Но обижать хлебосольного хозяина не хотелось.
-- Но это только на первый взгляд все просто, -- запальчиво продолжал
Лезвин. -- Ты с нормальными людьми работаешь -- свидетели, потерпевшие,
вообще все вокруг. А здесь какой контингент? Светлых пятен нету!
Лезвин открыл вторую бутылку.
-- Развелся? -- неожиданно вернулся он к прежней теме.
-- Ага... -- Сизов придвинул стакан. -- Бес попутал на молодой
жениться...
Они снова выпили. Лезвин заметно опьянел и начал рассказывать про свою
жизнь. Старик этого не любил, но сейчас раздражения не испытывал. В черноте
за окном шумела невидимая тайга, сзади, со стороны охраняемой зоны, изредка
доносились резкие выкрики часовых. Тиходонск остался где-то далеко-далеко, и
все заботы куда-то бесследно исчезли. Он ощущал приятную истому и
умиротворенность, которой не испытывал уже давно.
Лезвин разбудил его в шесть утра. Он был бодр, подтянут и официален.
Гладко выбритые щеки, запах хорошего одеколона, выглаженная форма.
Через сорок минут, позавтракав остатками вчерашнего ужина и выпив
крепчайшего, приготовленного Лезвиным чая, они были в кабинете начальника
колонии.
-- Хотелось бы вначале получить ориентирующую информацию о Батняцком,
-- усевшись на жесткий стул у приставного столика, сказал Сизов. -- Кто он,
чем дышит, как ведет и так далее.
-- Знаем такого... -- сказал Лезвин, подходя к картотеке и выдвигая
ящичек с наклеенной буквой Б. -- Я их всех знаю. Сейчас найдем...
Через несколько минут Лезвин извлек прямоугольную карточку из плотной
бумаги.
-- Так, вот он. Судим за хулиганство к двум годам, отбыл год. Второй
раз -- причинение тяжких телесных повреждений, повлекших смерть
потерпевшего, -- двенадцать лет. Осталось ему, сейчас скажу... Пять лет
шесть месяцев и семнадцать дней. Поощрения, взыскания...
Лезвин протянул карточку Сизову -- тот быстро просмотрел убористый
текст.
-- Благодарность за опрятный внешний вид, выговор за курение в
неположенном месте... Мелковат масштаб.
-- Правильно подметили, -- кивнул Лезвин. -- А поначалу записного урку
изображал: жаргон, рассказы про громкие дела... Только птицу видно по полету
-- здесь его быстро раскусили, поутих. Отрицаловка не признала, в актив не
пошел, так и болтается посередке. Статья у него серьезная, гордится ею, по
их ублюдочным порядкам это вроде институтского диплома. Хозяйственники,
мужики, бытовики приходят -- он перед ними хвост распускает, воровскому
"закону" учит. И с начальством старается не ссориться. В общем -- и нашим, и
вашим.
Как-то записался на прием, спрашивает: если на следствии и в суде
неправду сказал, что делать? У них у всех это бывает: психологический кризис
-- невмоготу больше сидеть, и все! Тут глаз да глаз нужен: может в петлю
влезть, или на запретку под пулю сунуться, или в побег пойти, хотя куда
здесь бежать... Чаще начинают биографию выправлять, писать во все концы:
мол, чужую вину взял или враги оговорили... Пишут, ответа ждут, получают,
читают, снова пишут, а время катится, глядишь, кризис и прошел. Так и с
Батняцким -- объяснил ему порядок пересмотра дела, только он, кажется, и не
подавал.
Лезвин посмотрел на часы.
-- Через полчаса их выводят на лесоучасток. Хотите поговорить с ним
сейчас -- я дам команду. А если еще что-то надо подработать, может, приговор
почитать, тогда до вечера, когда вернутся.
-- Приговор я читал. Давайте сразу к делу. -- Сизов приготовил свои
бумаги.
Лезвин набрал две цифры на диске старого телефонного аппарата, резко
бросил в трубку:
-- Батняцкого из второго отряда ко мне! -- И, повернувшись к Сизову,
другим тоном сказал: -- Разговоры у вас доверительные пойдут, так что я
мешать не буду. Садитесь на мое место. Он вообще-то спокойный, но если что
-- здесь кнопка вызова наряда.
Сизов усмехнулся. Подождав, пока за Лезвиным закрылась дверь, он
по-хозяйски занял место начальника и осмотрелся. Кабинет напоминал сельский
клуб: просторная пустоватая комната, голые стены и окна без занавесок, вдоль
стен -- ряды допотопных стульев с лоснящимися дерматином сиденьями. Только
сейф, шкаф картотеки и решетки на окнах выдавали специфическое назначение
помещения.
В дверь тихо постучали, и порог переступил приземистый человек в черной
засаленной на предплечьях робе.
-- Осужденный Батняцкий, второй отряд, статья сто восьмая часть вторая,
срок двенадцать лет, явился по приказанию начальника колонии. А где же он?
Вошедший, озираясь, завертел стриженой шишковатой головой на короткой
шее.
-- Садитесь, Батняцкий. Майор Лезвин вызвал вас по моей просьбе, --
сказал Сизов, внимательно рассматривая осужденного. Невыразительное лицо,
мясистые губы, маленькие прищуренные глазки.
Батняцкий сел, облокотился на стол и довольно улыбнулся, показав два
ряда железных зубов.
-- Чему радуешься?
-- Ясно чему! Отряд на работу повели, а меня -- сюда. Что лучше -- лес
валить или разговоры разговаривать? Вот и радуюсь. -- Он оглянулся на дверь
и потер руки. На каждом пальце был вытатуирован перстень, тыльную сторону
ладони украшало традиционно восходящее солнце и надпись "Север".
-- А о чем собрался разговаривать?
-- Об чем спросите. У кого карты есть, кто чифир варит, кто пику имеет.
Что вам интересно, про то и расскажу. А могу и написать, почерк у меня
хороший, разборчивый.
Батняцкий замолчал, присматриваясь к собеседнику, и понимающе покивал
головой.
-- Сразу не распознал, хотя почуял: что-то не так. У наших рожи
красные, загрубелые, глаза от ветра со снегом воспаленные... А вы издалече,
никак из самой Москвы? Чифир вас, стало быть, не интересует... Ну да я про
все в курсе, давно сижу, могу, если надо, и про начальство наше -- как бдят
они, как службу несут. Вы по званию кто будете?
-- Я из Тиходонского уголовного розыска, майор Сизов.
Батняцкий дернулся как от удара.
-- На понт? А книжку свою красную покажешь? Сизов извлек удостоверение,
раскрыл, не выпуская из рук, протянул осужденному. Батняцкий приподнялся с
места, долго вчитывался, потом плюхнулся на стул. Глаза его беспокойно
бегали.
-- Настоящее? -- Видно было, что он брякнул первое, что пришло в
голову, стараясь выиграть время.
-- Я вижу, парень, ты совсем плохой. -- Сизов спрятал документ. -- Чего
задергался? Привидение увидел?
Батняцкий почесал в затылке.
-- Можно считать и так. Вчера про Сизова разговор с Изобретателем вели,
а сегодня он на голову свалился. Самолично, через семь тысяч верст.
-- А чего про меня говорить? Я же не председатель комиссии по
помилованию.
-- Болтали про сыскарей да следователей, он тебя и вспомнил.
Механическая собака, говорит.
Сизов усмехнулся.
-- Ну-ну. Любить ему меня не за что, да вроде и не обижался.
-- Да вы не так поняли! -- торопливо заговорил Батняцкий. -- Он
по-хорошему! В одной книжке вычитал: была механическая собака, ей запах
человеческий дадут, пускают, и амба! -- неделю рыщет, месяц, год, через
реки, через горы, никуда от нее не денешься!
-- Интересно. И где люди такие книжки находят?
-- Да он штук сто прочел! -- с гордостью сказал осужденный. -- Знаете,
как у парня котелок варит?
-- Знаю. Только жаль -- в одну сторону: сберкассы, сейфы.
Сизов выдержал паузу, внимательно глядя на Батняцкого.
-- У тебя тоже неплохо сработало, как мне зубы заговорить да испуг
спрятать. А у самого шестеренки крутятся -- зачем по мою душу прибыл опер из
Тиходонска?
Батняцкий пожал плечами.
-- Да мне какое дело -- откуда. И чего гадать, сами скажете.
-- Чифир меня не интересует, да и другие тухлые твои истории. Это ты от
небольшого ума: дескать, покантуюсь от работы, сдам оперу туфту всякую да
еще посмеюсь над ним с дружками-приятелями. -- В голосе оперативника лязгнул
металл.
Батняцкий заерзал на стуле.
-- Я ж сначала не врубился... Думал, кабинетный фофан с какой-то
проверкой приехал. -- Он изобразил смущение, но получилось довольно
ненатурально.
-- Ну теперь мы с тобой познакомились, и расскажи мне по порядку, да
без финтов всяких, свое дело, -- четко сказал майор, в упор глядя на
Батняцкого. Тот отвернулся к окну.
-- Эка вдруг... Полсрока отмотал, уже и забыл, за что сижу.
-- Убийства не забываются. По ночам мучают, спать не дают, иной раз с
ума сводят. А у тебя легко как-то -- раз и забыл!
-- Не убийство, а тяжкое ранение. Тут две большие разницы. Я ж не
виноват, что он помер! -- Батняцкий сел вполоборота и смотрел прямо перед
собой.
-- А кто виноват?
-- Вы к словам не цепляйтесь. Я убивать не хотел. Так и в суде
объяснил...
-- Да ничего ты не объяснил. Ни как попал на дачу, ни как возвращался,
ни почему убил... -- Сизов говорил тихо и монотонно.
-- По пьянке-то... разве вспомнишь! -- перебил осужденный.
-- Ни кто видел тебя до или после, ни откуда нож взял, ни куда дел его,
-- будто не услышав, продолжал майор.
-- Пьяный был. Всю память отшибло, -- повторил Батняцкий. -- Какой с
пьяного спрос?
Сизов медленно, со значением, принялся перебирать лежащие перед ним
бумаги. Батняцкий напряженно следил за его руками.
-- Чья пудреница на земле возле трупа валялась? -- Вопрос прозвучал
резко, как выстрел.
-- Про это и вообще не знаю. Может, днем хозяева потеряли...
Сизов разложил на столе фотографии. Обычная финка, "лисичка", складной
охотничий, пружинная "выкидуха".
-- Взгляни-ка сюда.
Батняцкий встал, посмотрел, с недовольным видом вернулся на место.
-- Какой похож? Хотя бы приблизительно? -- Оперативник подобрался.
-- Вы чего хотите? Признался, рассказал, показал, срок получил, сижу,
чего еще надо? -- жалобным голосом проныл допрашиваемый. -- Чего нервы
мотаете?
-- Какой? Пусть ты его пьяным вынимал, но в карман-то трезвым клал? Вот
и покажи!
Батняцкий ткнул рукой в охотничий складень.
-- Такой примерно, только ручка другая.
Сизов расслабился и собрал фотографии.
-- Не в цвет, приятель.
Осужденный вскочил.
-- Интересное кино! Семь лет назад что ни скажу -- все в цвет, капитан
Мишуев с ходу в протокол строчит! А теперь стали концы с концами сводить!
Чего вдруг?
-- А того, что твой нож сейчас опять объявился. Рядом с тремя трупами.
Двое -- работники милиции.
Батняцкий испуганно отшатнулся, но тут же взял себя в руки.
-- Чего я, за эту пику вечный ответчик? Выбросил -- и дело с концом.
Откуда знаю, кто подобрал и что ею сделал?
Сизов недобро усмехнулся.
-- Выбросил, говоришь? Ну-ну...
Он пристально смотрел на осужденного, пока тот не опустил глаза.
-- Зачем чужое дело взял? Батняцкий молчал, оперативник ждал ответа. В
кабинете наступила тишина. За окном гудел, разворачиваясь, лесовоз.
Наконец осужденный вышел из оцепенения.
-- Пустые хлопоты, начальник, -- глухо сказал он. -- Все сказано и
забыто. Зря через всю страну тащились. Могли приговор прочесть.
-- Читал. Но хотел сам убедиться... -- Сизов криво, пренебрежительно
улыбался.
-- В чем? -- Батняцкий нервно дернул шеей и в очередной раз оглянулся
на дверь.
-- В том, что ты такой дурак, -- равнодушно бросил майор.
-- Конечно... Зэк всегда дурак...
-- Не за здорово живешь в зону полез. Это ясно, был замазан по уши, но
двенадцать лет мотать за дядю...
Батняцкий быстро глянул на майора и снова опустил голову.
Сизов продолжал размышлять вслух:
-- "Мокр уху" взял для авторитета, вместо какойнибудь пакости, за
которую свои сразу же в "шестерки" определят... Со сто семнадцатой
соскакивал скорей всего.
-- Понятно! -- зло оскалились железные зубы. -- Мишуев полную раскладку
дал, а ты, начальник, из себя ясновидца разыгрываешь! Чего вам теперь от
меня надо? Или интерес поменялся? Чего душу рвешь?!
-- Истерику не разыгрывай, пустой номер! -- повысил голос Сизов. -- А
что дурак -- факт. Я ведь твою жизнь внимательно изучил. Обычно пацаны хотят
летчиками стать, чемпионами, а ты о чем мечтал? С четырнадцати лет
истатуировался, железки всякие в карманах таскал, песни тюремные заучивал,
несовершенными кражами хвастал. Хотел, чтоб за блатного принимали! Чтоб
боялись, заискивали... Да нет, кишка гонка -- сам же и подносил хвосты
настоящим уголовникам. Первый раз за что сел? Гадил пьяным на улице. А
распинался -- драка, с ножами, двоих пописал... Дешевка!
Батняцкий закусил губу.
-- Со стороны легко по полочкам разложить! Ну дурил по молодости --
мало таких? А меня всегда норовили в землю вогнать. Загремел по первому
разу, вышел досрочно, все нормально... И опять непруха! Познакомился на
танцах с одной дурой, пообнимались, я бутылку купил -- ноль восемь, выпили,
чего еще надо? Думал, поладим, а она кочевряжиться стала... Я и придушил
малость. А потом этот опер, Мишуев, говорит: знаешь, мол, что она
несовершеннолетняя? Как так, здоровая кобыла! А он статью показывает -- до
пятнадцати! И позору сколько: воры ноги будут вытирать, в половую тряпку
превратишься.
У Батняцкого внезапно сел голос, он сипло закашлялся. Из мутного
графина Сизов налил полстакана желтоватой, с осадком воды. Батняцкий жадно
выпил, железо стучало о стекло. Поставив стакан, он вытер рот ладонью.
-- Опер разговоры задушевные заводит да про Яблоневую дачу
расспрашивает, и как-то само собой получается, что если я там был, то
заявление кобылы исчезает. Ну понятно -- за "мокруху" лучше сидеть... Так и
поднял чужое дело! Потом уже смекнул: обвел меня опер вокруг пальца --
кобыла небось взрослой была и никакого заявления вообще не подавала...
-- И не надоело лес валить?
-- С моим характером на воле не удержаться, зона -- дом родной. Так что
все равно... Паханы уважают, авторитет небольшой имеется, пайку дают. Жить
можно. Только климат да лес к земле гнут. Ничего, через год на поселение
переведут, перетопчемся.
Губы Батняцкого сложились в издевательскую усмешку.
-- Пожалели? Для протокола ничего не скажу, не старайтесь. Где вы
раньше были со своим сочувствием?
"Вот ведь сволочь", -- подумал Старик.
-- Я всегда был на своем месте. И сейчас, и тогда. А жалеть тебя нечего
и не за что. К тому же я не больно жалостливый для вашего брата. Мне больше
людей жалко, которых вы грабите, калечите, убиваете. Так что не попадайся
мне на дороге! -- Сыщик говорил тихо, но с напряжением и один раз даже
непроизвольно скрипнул зубами.
Сизов собрал фотографии, документы, сложил в папку, щелкнул застежкой.
Батняцкий неотрывно следил за каждым его движением.
-- Как-то вы со злобой ко мне, начальник, не похорошему. А чего я
сделал, если разобраться?
-- Ничего путного и доброго ты в своей дрянной жизни не сделал. Зато
бандитам поспособствовал: сел вместо них -- пусть еще людей убивают! А нам
помочь не хочешь, хвостом крутишь, даже шерсти клок с тебя не возьмешь!
Обиженного строит! Мы эту падаль все равно отыщем, дело времени! И берегись,
если они еще что-то успеют заделать! Крепко берегись!
Стриженый человек в черной робе с прямоугольной нашивкой "Батняцкий.
Второй отряд" на правой стороне груди беспокойно заерзал.
-- Да какая с меня помощь? Что я знаю? -- просительно заныл он. -- Ну
слышал краем уха, что на дачах местные ребята фраеров динамили: девчонку
подставляли и брали на гоп-стоп... А кто, что -- без понятия. За что же на
мне отыгрываться?
-- Вспомни, кто и что про это рассказывал, -- перебил майор, не
проявляя, впрочем, особого интереса.
-- Век свободы не видать -- не помню... Так, болтали... Девка,
говорили, красивая, ресторанная краля... Больше, честно, не знаю. Я ведь как
откинусь, не в Америку приеду, а в Тиходонск, какой мне резон вас дразнить?
Сизов нажал кнопку, и рослый сержант увел осужденного.
Почти сразу же в кабинет вернулся Лезвин. Он был в хорошем настроении.
-- Как поработали? Успешно? -- улыбаясь, спросил начальник колонии.
-- Пока трудно сказать... -- Сизов сосредоточенно делал какие-то записи
в своем блокноте. -- Кое-что, похоже, зацепил.
Он дописал и захлопнул блокнот.
-- А у вас, я вижу, хорошие новости? Лезвин кивнул.
-- С пятого участка два лесовоза прошли, и ребята свои рапорта забрали.
Нормально!
Через час пожилой прапорщик вез тиходонского сыщика к поселку. На том
месте, где вчера Лезвин тормознул перед сгнившим бревном, два лейтенанта
ремонтировали лежневку. Выбравшись на бетонные плиты, "УАЗ" увеличил
скорость. Стаи мошкары красно-черными брызгами залепляли ветровое стекло.
Прапорщик, выругавшись, включил стеклоочистители.



    Глава девятая



Тиходонск встретил Сизова обычными для лета пыльными бурями и
новостями. Кружащиеся по асфальту окурки, сигаретные пачки, взлетающие у
лотков выносной торговли обрывки газет, людей, защищающих глаза от порывов
ветра, обильно насыщенных песком, -- все это Сизов увидел, как только вышел
из аэровокзала. Новости он узнал, когда прибыл в управление, сразу угодив на
оперативное совещание отдела.
-- Общительный, веселый, представился земляком сержанта, пирожками
угостил, в общем, вошел в доверие. Дело к обеду, этот Саша зовет всех в
вагон-ресторан. Двое пошли, третий -- первогодок -- остался, сидит на
рундуке с оружием, стережет. -- Веселовский докладывал обстоятельно и
солидно. Он тоже успел слетать в командировку, и Сизов не сомневался, что
результаты их поездок будут сопоставляться Мишуевым с особенной
тщательностью. -- Вдруг прибегает Саша, растрепанный, возбужденный. "Скорей,
ребят бьют!" Ну и третий побежал. Никакой драки, товарищи спокойно борщ
едят. Саша куда-то пропал. Вернулись -- в рундуке пусто, и с боковой полки
попутчик исчез. Видно, соучастник...
-- Задешево отдали оружие, -- нравоучительно сказал Мишуев. -- И вот
результат -- сами под трибунал, десятки жизней под угрозой! Цена