Мачо застыл. Ухо уловило тонкие колебания воздуха на самой грани слышимости: оттуда, из сопрягающегося тоннеля, кто-то приближался, крался на цыпочках, кто-то очень осторожный, кто-то очень опасный. Точнее, это он сам считал себя осторожным и опасным. Мачо прижался спиной к стене и чуть заметно улыбнулся: этот «кто-то» явно не хлебал желтой воды Меконга и не охотился за «героиновыми менеджерами» в сиракузских каменоломнях. Он размотал шнур и свернул его петлей.
 
* * *
 
   – Ну, и где он? – негромко поинтересовался Неверов.
   Самокат еще раз нажал кнопку вызова, словно все дело было именно в кнопке. Мощный переносной ретранслятор, установленный в микроавтобусе, до сих пор верой и правдой служил им, обеспечивая бесперебойную связь на расстояниях и глубинах в несколько раз больших, чем здесь. Но сейчас Ломоть не отвечал.
   – Не знаю. – Самокат добросовестно потряс трубку и даже врезал по ней ладонью. Не помогло.
   – Ломоть!! – крикнул он уже по-простому, без всяких раций.
   – Заткнись, – так же негромко приказал Неверов.
   Его фонарь освещал грязную, в выщербинах, кишку тоннеля, по которому Ломоть пять минут назад ушел, чтобы определить источник странного звука. Свет отражался от мутного ручейка грунтовых вод, стекающих сюда через разломы и трещины в бетонной скорлупе, рисовал на камне быстрые нервные линии. Очень быстрые и очень нервные.
   Дело в том, что Ломоть был одним из самых опытных бойцов «Тоннеля»… он натаскивал таких сопляков, как этот Самокат, он кулаком и сапогом вбивал им простые и сложные подземные истины… Он…
   Да, и у него был с собой ПМ.
   Он не мог пропасть без звука.
   Разве что глотнул окиси углерода или провалился в промоину.
   – Таран, найди Ломтя! Аккуратно, приготовь оружие!
   Таран расставил напружиненные руки и, выставив вперед пистолет, механической походкой двинулся в темноту. Сейчас он был похож на робокопа. Неверов направил фо– нарь в его напряженную широкую спину. Но луч не бесконечен, и вскоре вооруженная машина для убийства растворилась в темноте. Только тревожно прыгающее пятно света обозначало его местоположение. Но вдруг и оно исчезло. Наступила зловещая тишина.
   – Таран! – крикнул Косой.
   – А-а-а-н… – откликнулось безразличное эхо.
   Неверов внимательно слушал, но больше ничего не услышал. Тогда он схватил Хоря за шиворот, подсечкой сбил на колени, вцепившись в волосы, задрал ему голову и упер пистолет в темя.
   – Эй, там!! – проревел он в пустоту. – Сейчас я вашему пацику вышибу…
   Что именно он собирался вышибить Хорю, никто не узнал.
   Леший с криком: «Мочи!» – внезапно повалился на холодный сырой бетон. Раздался непрерывный грохот, будто заработал проходческий щит или включился авиационный двигатель. Тьма, только что поглотившая Ломтя и Тарана, расцветилась яркими крестообразными вспышками красно-желто-зеленого огня. Плотный рой желтых, красных и зеленых светлячков со свистом помчался по тоннелю.
   Неверов вздрогнул и запнулся. Самокат, который стоял чуть сбоку и сзади, придерживая Лешего, почувствовал, как ему в щеку ударилось что-то мягкое и горячее, какая-то слизь… которая, быть может, хранила в себе окончание фразы. Лязгнуло железо, послышался негромкий всплеск – упал пистолет. Неверов покачнулся, как пьяный, выбросил вбок руку и, шаркнув по бетону ногтями, рухнул на спину. Самокат услышал плотный звук, с каким голова Неверова врезалась в пол.
   Самокат не мог поверить.
   Нет, так не бывает… Его бывший командир, нынешний босс и атаман, человек из легированной стали – лежит в грязной воде с черной дыркой во лбу, словно куча хлама… Самокат, все еще находясь в ступоре, повернулся к Лешему, словно хотел прочесть у него в глазах ответ: так это все на самом деле или я просто сплю?
   Но, повернувшись, он Лешего почему-то не увидел. Зато увидел Косого, голова которого медленно разлеталась на куски, как арбуз, по которому сильно ударили бейсбольной битой. А в следующее мгновение на затылок ему обрушился страшный удар. Сквозь огненно-оранжевый всплеск боли перед глазами Самокат с удивлением увидел, как стремительно приближается дно грязного ручейка, окрашенного бурыми змейками крови, которая гораздо, гораздо чернее любой самой грязной грязи.
   Тьма продолжала грохотать, а свистящие светлячки продолжали лететь, щелкая об стены и с визгом рикошетируя. Потом все смолкло.
   Хорь, как и Леший, лежал в мокрой грязи, закрыв голову руками. Когда наступила тишина, он снова стал на колени и замер, словно актер в немой сцене, тараща глаза в темноту зала. Леший встал, отряхнулся и содрал с головы Самоката заляпанный кровью «коногон».
   Луч света выхватил приближающуюся фигуру – с маской на лице и огромными глазами, торчащими вперед, как объективы фотоаппаратов. Под мышкой был зажат автомат ППШ.
   – Твою мать! – выругался Хорь. – Это что такое?!
   – Здорово, Миша! – радостно воскликнул Леший и бросился навстречу фигуре. – Отлично сработано!
   Фигура сняла инфракрасные очки, и они с Лешим крепко обнялись.
   – Ты что, Лешак, умом тронулся?! – еще громче выругался Хорь. – Кто это такой?!
   – Кто, кто! Партизан из аджимушкайских каменоломен! – с нервным смешком произнес Леший.
 
* * *
 
    26 октября 2002 года, Москва
   С утра старшего оперуполномоченного Евсеева вызвал к себе полковник Кормухин. Не сказать, чтобы неожиданно, – Юра чувствовал, что тучи сгущаются и начальник от– дела вот-вот затеется чинить расправу. Когда случаются ЧП, руководители всегда отыгрываются на подчиненных – «спускают пар», компенсируя собственные унижения от вышестоящего начальства и успокаивая нервы после перенесенных стрессов. Закон жизни. И смерти, кстати… Именно поэтому начальники и живут дольше подчиненных. Выпустил пар, успокоил нервную систему – и опять как огурчик! А тот, кому негативные эмоции выпускать некуда, накапливает их в себе, носит в сердце, бесконечно повторяет в памяти, зацикливается, переживает… Бац! – и готов инфаркт, инсульт, язва желудка или еще какая-нибудь гадость…
   Сейчас момент для расправы настал самый подходящий. Лубянка четвертые сутки стоит на ушах, с тех самых пор, как оборвалась чечетка во втором акте «Норд-Оста», на сцену выбежали террористы с автоматами и начался совсем другой спектакль. Такого ЧП еще не было!
   Три дня Контора напоминала проснувшийся вулкан: все клокотало, пахло жареным, коридоры то наполнялись возбужденными, охрипшими людьми, то вдруг пустели, вымирали, до вечера, когда проводились оперативные совещания на всех уровнях – начиналось с обсуждения у Президента, а потом волна тревоги, новостей, «накачек» и скорректированных планов скатывалась вниз: захлестывала штаб антитеррористической операции, падала на Коллегию и директора, потом на начальника Управления и, наконец, обрушивалась на отделы, то есть непосредственных исполнителей.
   Ранним утром 24-го, кажется, числа Юра неожиданно встретил в уборной Иосифа Кобзона – хмурого, в непривычных свитере и джинсах, яростно трущего намыленные руки над умывальником. Юра поздоровался, Кобзон поднял глаза в зеркале, молча кивнул. Дежавю какое-то…
   Вечером двадцать третьего октября, когда информация о захвате Театрального центра еще не попала в СМИ, но сотрудники уже получили оружие и бронежилеты и ожидали приказов, не зная, во что выльется беспрецедентная бандитская акция, Юра позвонил завзятой театралке Шурочке. Дома ее не оказалось, трубку подняла мама, от которой добиться чего-то было невозможно. На вопросы «где?» и «с кем?» отвечать она не стала, ядовито заметив, что считает это негигиеничным, и вообще собиралась швырнуть трубку.
   – Дозвонитесь ей обязательно! – крикнул обеспокоенный Юра. – Слышите? Пусть возвращается домой и никуда не выходит. И пусть позвонит мне! Обязательно!
   – Это что-то новое, молодой человек! – холодно ответила несостоявшаяся теща. – Почему вы вдруг позволяете себе командирский тон?! Лучше постарайтесь осилить Кафку. Это нужно не нам, а вам самому…
   – Да потому…
   Капитан Евсеев осекся. Никаких разъяснений он делать не мог. Поэтому постарался компенсировать умолчание многозначительными интонациями.
   – То, о чем я прошу, тоже нужно не мне, а вам, – самым солидным и веским тоном, на какой был способен, сказал он, надеясь, что до родительницы дойдет вся серьезность положения. Ведь после размолвки он ни разу не звонил бывшей будущей родственнице. – Пусть Шурочка возвращается домой и сразу со мной свяжется!
   Шура так и не позвонила. Позже он узнал, что еще за неделю до этих событий она в группе музейщиков-искусствоведов выехала по культурному обмену в Дрезден, вернулась в первых числах ноября. Но ее мама ничего не сказала об этом, хотя он названивал каждые полчаса. Потом несостоявшаяся теща просто отключила телефон.
   Теперь все, казалось бы, закончено, по дымящемуся Театральному центру на Дубровке ходят оперативники, следователи и эксперты; рыщут по этажам кинологи с собаками. На экранах бесконечно повторяют снимки убитых упырей и упырих в пригодившихся черных саванах. Вот только чувства завершенности, облегчения – нет. Знакомый капитан из Управления по борьбе с терроризмом, вернувшийся после штурма – осунувшийся, закопченное лицо, глаза без ресниц, – так и сказал:
   – Сейчас самая муть начнется, Юрка. Вот попомни… Все перевернут и говном перемажут…
   Юра не поверил капитану, но вдруг в газетах, как по заказу, стали появляться статьи: «А нужен ли был штурм?», «Власть не стреляет, она договаривается!» – и десятки им подобных, которые действительно переворачивали все с ног на голову.
   Сотрудники силовых структур скрипели зубами, а правозащитники всех мастей и «либеральные», хорошо оплаченные журналисты принялись причитать и жалеть молоденьких шахидок – «совсем девочек», которых спящими убили безжалостные спецназовцы.
   Неизвестно откуда вынырнувшие доброхоты в один голос твердили: дескать, «надо было выполнить все требования террористов и избежать кровопролития»! На Дубровке и Лубянке выстроились возмущенные пикеты.
   Юра все ждал, что власть выйдет из оцепенения и даст провокаторам по рукам. Власть действительно проявила активность и создала кучу комиссий, но не для выяснения обстоятельств беспрецедентной по масштабу и цинизму террористической акции, а для расследования действий контрразведки! Из президентской Администрации приехала какая-то делегация, при виде которой генерал Ефимов заметно побледнел и уменьшился в росте, а на сессии Европарламента – Юра видел вчера в новостях – кем-то из восточноевропейских министров уже был зачитан скандальный доклад: истинные масштабы трагедии на Дубровке замалчиваются, официальные и неофициальные данные о количестве погибших разнятся на порядок, а в штурме так и вовсе не было необходимости…
   Нагнетают обстановку, сволочи!
   По своему небогатому опыту Юра уже знал: каждая заварушка, каждый скандал, в котором каким-то боком замешаны российская разведка и ФСБ, чреваты для него, старшего оперуполномоченного капитана Евсеева, внеочередным вызовом на ковер: где твоя работа? Где результат? Немедленно вынь да мгновенно положь! Надо успокоить общественность и руководство! Нет, наоборот – руководство и общественность…
   Это когда-то раньше он мог смотреть новости по телевизору с рассеянным любопытством стороннего наблюдателя, сейчас же внутри ныло и тянуло всякий раз, когда на экране появлялся яичный купол Белого дома или штабквартира НАТО или фильм обрывался срочным выпуском «Вестей». Вот так вдруг начинаешь чувствовать себя причастным к государственной безопасности страны… А значит, и ответственным за все, что нарушает эту безопасность!
   Сегодняшний визит к Кормухину подтвердил прогноз капитана.
   – Как идет отработка организаций экстремистской направленности? – буркнул полковник, листая громко шуршащие листы новенького, явно недавно заведенного дела. На столе перед ним лежал какой-то большой предмет, накрытый куском серой ткани, которой обычно чистят оружие.
   Под глазами начальника набухли желто-синие полукружия, на лбу алело красное пятно («Спал лицом в стол», – догадался Юра), в кабинете стоял плотный, но почему-то не бодрящий, а скорее унылый кофейный дух.
   – Какая ведется профилактика террористических актов?
   Юра стал по стойке «смирно».
   – Выявлены три неформальных объединения, признаки которых дают основания для рассмотрения вопроса об отнесении их к числу экстремистских организаций. Направлен запрос в Министерство юстиции о производстве правовой экспертизы. Готовятся материалы для заведения оперативно-профилактических дел…
   Через несколько минут капитан Евсеев закончил доклад. Все порученные ему пункты плана чрезвычайных мероприятий по борьбе с терроризмом выполнены, придраться было не к чему. Но начальник отдела недовольно покачал головой.
   – Неконкретно все, расплывчато… Ну, а теперь доложите, как идет розыск шпиона!
   Ясно. Раньше была преамбула. Разминка для порядка. А сейчас начнется настоящий разнос. Хотя вроде и не за что…
   Капитан сделал шаг вперед и положил перед начальником оперативно-розыскное дело. Потом изложил все по порядку, закончив результатом визита агента Американец к майору Семаго.
   Кормухин хмуро листал бумаги. Долго молчал. Потом бросил:
   – Выводы?
   – Семаго – алкоголик, с повышенным уровнем тревожности и обостренной мнительностью. Он бы не то что радиосканер – штепсель в розетку не смог бы воткнуть, если бы это грозило статьей об измене. Он не представляет для нас никакого интереса, товарищ полковник, – сказал Юра. – Из первого круга подозреваемых я его, во всяком случае, исключил бы.
   – А если он просто играет? Водит тебя за нос? – вкрадчиво произнес полковник.
   – Я посылал запрос в штаб РВСН, они подняли в архиве журналы дежурств и копии приказов по личному составу. Все сходится: Семаго за все время службы на дичковском полигоне «надежурил» в шахте девяносто восемь часов, хотя тот же Мигунов, который уволился раньше, набрал тысячу двести часов! Потому что Семаго почти сразу перевелся в штаб, начальником караульной смены – совершенно тупиковая должность для ракетчика: никаких перспектив! Вывод: Семаго не врет. И Дроздова он не убивал: кишка тонка…
   Евсеев перевел дух, выстраивая мысли в стройную, убедительную линию, и продолжил:
   – К совсекретным сведениям с тысяча девятьсот семьдесят четвертого по тысяча девятьсот девяноста третий год доступа не имел, более того, сознательно или подсознательно избегал «карьерных» должностей. Просто очень больной человек…
   Юра подождал реакции со стороны Кормухина, но тот никак не реагировал.
   – С ноября девяносто девятого состоит на учете в четвертом психоневрологическом диспансере по месту жительства. Фобии, навязчивые идеи, неврастения, предрас– положенность к суициду – так записано в карточке. Трижды обращался в платную наркологическую клинику. В этом разрезе интереса для следствия, думаю, он не представляет…
   Кормухин резко качнул головой, словно от сильной боли, и вдруг со всего размаху врезал ладонью по столу – Юра даже удивился, как он не переломал себе пальцы.
   – Так я и знал!! – заорал полковник, и от акустического удара задребезжал стакан в подстаканнике. – Так и знал! Опять что-то не то!… Ну что ты за фрукт такой, Евсеев, не пойму!… Рогожкин у тебя – честный! Семаго у тебя – больной! До Мигунова дойдет дело – окажется несчастный какой-нибудь, хромой… А у Катранова твоего объявится мать-старушка в инвалидной коляске! Так, что ли?!
   Юра молчал. В кабинете еще какое-то время звенело эхо. Кормухин, у которого красное пятно со лба растеклось по всему лицу, медленно поднялся из-за стола.
   – А ты знаешь, что у тебя под носом целая шпионская сеть работает? – Полковник вернулся к тихим зловещим обертонам.
   Юра почувствовал, что у него похолодело под ложечкой.
   – Ка-какая сеть? – упавшим голосом спросил он.
   – А вот такая!
   Начальник отдела сорвал серую ткань, открыв глазам капитана тускло блестящий металлический цилиндр, схваченный по краям стянутыми болтами хомутами.
   – Знаешь, что это?! – Шепот полковника был страшен.
   Юра только покачал головой.
   – Это радиосканер, снятый бдительными российскими патриотами с линии правительственной связи под Москвой! Вот что это!
   Юра подавленно молчал. Он понимал: тон начальника вызван не самим фактом обнаружения шпионского прибора, а тем, что этот прибор имеет какое-то отношение к нему – капитану Евсееву. Но какое?!
   – По типу, методу изготовления, конструктивно – технологическим решениям, использованным материалам и ряду других параметров этот радиосканер является усовершенствованной копией того прибора, который обнаружен на полигоне Дичково! И изготовлен в тех же лабораториях! А установлен месяц назад!
   «Не может быть!» – чуть не вырвалось у молодого офицера, но он сомкнул челюсти и удержал в себе глупое сомнение, которое наглядно опровергалось вполне материальным вещественным доказательством.
   – А вот тот, кто его установил! – Кормухин вытянул руку с зажатой фотографией.
   С фоторобота на Юру смотрело широкое волевое лицо мужчины неопределенного возраста, похожего на среднестатистического европейского жителя. Обобщенность облика – это вообще беда всех словесных портретов. Правда, в данном случае имелась броская примета – узкая «шкиперская» бородка. Но ее можно сбрить в любой момент…
   – Таким образом, шпионская сеть продолжает свою работу прямо у вас под носом! И вы не мешаете друг другу!
   Кормухин, наконец, опустился в свое кресло.
   – Виноват, – только и смог произнести Юра.
   – В числе контактов и связей подозреваемых есть похожий фигурант? – строго спросил полковник.
   Евсеев покачал головой.
   – Не могу знать…
   – Как?! – изумился Кормухин. – Разве негласное наблюдение за подозреваемыми не установлено? Разве аудиовизуальный контроль не задействован?
   – Никак нет…
   В этот момент Юра Евсеев, несмотря на всю свою неопытность, понял, что Кормухин просто его запугивает. Потому что ни наблюдение, ни контроль нельзя установить без санкции начальника отдела. И полковник хорошо знал, что спецмероприятия по делу не проводятся. Больше того, утверждая план розыска, он не дал указания дополнить его наблюдением и прослушкой. Потому что эти мероприятия связаны с финансовыми и ресурсными затратами, к ним прибегают тогда, когда подозреваемый определен более-менее точно.
   – А какие меры приняты по информационной изоляции подозреваемых в шпионаже?
   – Я докладывал вам свои предложения, но санкции не получил. Поэтому ограничился шифровками в подразделения военной контрразведки…
   – Каких ты еще санкций ждешь?! – Кормухин снова врезал ладонью по столу, еще сильнее, так что подстаканник опрокинулся, а стакан покатился по столешнице. – Ты когда девушку трахнуть хочешь, то у папы с мамой тоже письменного разрешения спрашиваешь? Почему не подал рапорт с планом конкретных мероприятий? Где моя резолюция: «Не согласен»? Это ты мудя чешешь, вместо того чтобы работать!
   – Виноват, товарищ полковник! – Юра вытянулся в струнку и преданно ел начальника глазами. Хотя это было ему противно, но правила игры требовали именно такого поведения. Надо или увольняться, или приспосабливаться к обстановке. А поза покорности умиротворяюще действует на начальников.
   – Так. Ясно… Вот это все, – Кормухин потряс «делом» о шпионаже в Дичково и швырнул его на стол, как карту из колоды. – Этот твой сканер, эта складная история, за которую ты капитана получил, все это – коту под хвост! Новый туз бьет старую десятку!
   Теперь он бросил сверху второе, новенькое «дело» и прихлопнул его ладонью, на этот раз осторожно, чтобы не отбить пальцы.
   – Если не раскроешь всю сеть, если не вынешь из-под земли конкретных шпионов… Вся твоя работа тогда, Евсеев, все эти догадки твои, этот твой дохлый прибор, ковыряние в носу… Оно никому не будет нужно!!
   Полковник замолчал и медленно, осторожно откинулся на спинку кресла, словно у него прихватило сердце.
   – Нам только этого сейчас и не хватало, – выдохнул Кормухин уже другим – задумчивым и даже растерянным тоном. Сняв очки, он воткнул пальцы в уставшие глаза и с остервенением потер их. – Сейчас нам нужно набирать баллы, а не просирать набранные! Вся страна на нас смотрит! Весь мир!
   Молчать дальше не имело смысла.
   – Вас понял, товарищ полковник! – отчеканил Юра. – Принять меры к розыску неизвестного. Ограничить для «дичковской тройки» доступ к секретной информации. Установить наблюдение…
   – За всеми троими, включая Семаго, – перебил его Кормухин. – Не круглосуточное, конечно, нечего государственные деньги псу под хвост швырять… Обычный выборочный контроль, часов по пять на каждого, чтобы выяснить, кто чем дышит…
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента