Корнуэлл Патриция. Точка отсчета

   — А что делать мне? — В ее голосе послышались резкие нотки. — Представлять дело так, что она сначала подожгла дом, а потом, не дожидаясь, пока до нее доберется огонь, перерезала себе горло?
   Я не ответила и занялась приготовлением кофе.
   — Вам не кажется, что это уж чересчур притянуто за уши? — настаивала Макговерн.
   Я налила воды из бутылки и нажала кнопку.
   — Кей, об убийстве никто и слышать ничего не хочет. Никому не хочется связываться с Кеннетом Спарксом. Надеюсь, вы понимаете, с чем вам придется столкнуться.
   — Не только мне, но и АТО.
   Я села за стол, беспорядочно заваленный грудами бумаг.
   — Послушайте, мне наплевать, кто он такой, — сказала она. — Я делаю свою работу и, если понадобится, произведу арест. Политика меня не интересует.
   Я слушала ее не очень внимательно, потому что думала не о Спарксе и не о газетах. Я думала о том, что это дело взволновало меня на некоем более глубинном уровне, затронуло так, как я и представить себе не могла.
   — Как долго ваша группа пробудет на ферме?
   — Еще день. В крайнем случае два. Спаркс рассказал нам о том, что было внутри дома. Старинная мебель, дубовый паркет, панельная обшивка — уже одно это обеспечивает достаточное количество горючего материала.
   — А как насчет ванной комнаты? — спросила я. — Если исходить из того, что пожар начался оттуда?
   Макговерн замялась.
   — В этом-то и проблема.
   — Конечно. Если поджигатель не пользовался катализатором или по крайней мере бензином или чем-то в этом роде, как быть тогда?
   — Ребята работают над этим, — уныло ответила она. — И я тоже. По словам Спаркса, там не было ничего горючего, кроме коврика и полотенец. Все остальное — из стали. Душевая — за стеклянной дверью, шторы на окне — синтетические. — Макговерн замолчала, прислушиваясь к урчанию кофеварки, потом продолжила: — О чем идет речь? О пятистах или шестистах киловаттах на комнату размером десять на пятнадцать футов. Конечно, есть и другие переменные величины, такие, как, например, объем проходящего в дверь воздуха...
   — Но остальная часть дома? Вы только что сказали, что горючего материала было предостаточно, верно?
   — Нас интересует только одно помещение. Комната, откуда все началось. Остальное не так важно.
   — Понятно.
   — Я знаю, что пламя в ванной поднялось до потолка, и знаю, насколько высоким оно должно быть и сколько нужно киловатт энергии для образования электрической дуги. Ничего подобного не получится, если у нас есть только коврик, пара полотенец и, может быть, штора.
   У меня не было ровным счетом никаких оснований сомневаться в правильности ее математических расчетов. Но сейчас важно было не это. Меня заботила собственная проблема. Я полагала, что мы имеем дело с убийством и что в момент начала пожара тело жертвы находилось в ванной комнате в окружении негорючих мраморных полов, больших зеркал и стальных кранов.
   — Открытое верхнее окно? Оно вписывается в вашу теорию?
   — Возможно. И опять же, чтобы стекло лопнуло, огонь должен был быть очень сильным. В таком случае тепло устремилось в него, как в дымоход камина. Каждый пожар уникален, у каждого свой характер, но при этом все они объясняются законами физики и имеют общие поведенческие черты.
   — Понимаю.
   — Пожар проходит четыре стадии, — продолжила Макговерн, вероятно, полагая, что имеет дело с полным профаном. — Первая — огненный столб, или столб горячих газов и дыма, поднимающийся от огня. Так было бы, если в ванной воспламенился, скажем, коврик. Чем выше над огнем поднимаются газы, тем менее горячими и более плотными они становятся. Смешиваясь с побочными продуктами горения и несгораемыми частицами, горячие газы начинают опускаться. Цикл повторяется, создавая распространяющийся горизонтально турбулентный дым. Далее должно происходить следующее: слой горячего дыма продолжает опускаться, пока не находит некое вентиляционное отверстие — в нашем случае им могла стать открытая дверь. Дым выходит — свежий воздух входит. Если при этом достаточно кислорода, то температура может превысить шестьсот градусов по Цельсию. Вот тогда мы и получаем настоящий пожар.
   — В ванной комнате, — уточняю я.
   — Который распространяется на другие комнаты, где достаточно кислорода и горючего материала, чтобы особняк сгорел до основания. Так что меня беспокоит не распространение огня, а то, с чего все началось. Как я уже сказала, коврика, полотенец и шторы для этого недостаточно, если только там не было чего-то еще.
   — Может быть, что-то и было, — сказала я, разливая кофе. — Вам как?
   — Со сливками и сахаром. Только, пожалуйста, ничего искусственного.
   Я пила черный.
   Макговерн с любопытством осматривала мой новый кабинет. Он был, конечно, светлее и современнее прежнего, который я занимала в старом здании на Четырнадцатой улице, но места больше не стало. И, что еще хуже, меня почтили «директорским» угловым офисом с окнами, хотя каждый, кто хоть чуть-чуть знает врачей, понимает, что нам нужны стены для книжных полок, а не пуленепробиваемое стекло и вид на автомобильную стоянку и шоссе. Сотни журналов и книг по медицине и юриспруденции стояли, плотно прижавшись друг к другу, кое-где даже в два ряда. Моя секретарша Роуз не раз морщилась, слыша, как я ругаюсь, не находя нужного именно в данную минуту справочника.
   — Тьюн, — сказала я, делая первый глоток, — хочу поблагодарить вас за заботу о Люси.
   — Люси заботится о себе сама.
   — Так было не всегда. — Я улыбнулась, стараясь быть более любезной и скрыть занозой сидящие в сердце обиду и ревность. — Но вы правы, с работой она справляется великолепно. Уверена, перевод в Филадельфию пойдет ей на пользу.
   Макговерн прекрасно уловила посланный сигнал, поняв, очевидно, даже то, что я не хотела бы выдавать.
   — Кей, что бы я ни делала, у нее не будет легкой дороги. — Она покачала чашку, как будто собиралась не пить кофе, а пробовать некое редкое вино. — Я ее начальница, но не мать.
   Ее реплика сильно задела меня, и мое раздражение проявилось уже в том, что я сняла трубку и попросила Роуз никого со мной не соединять. Потом встала и закрыла дверь.
   — Хотелось бы надеяться, что она переходит к вам не потому, что нуждается в матери, — холодно ответила я, возвращаясь к столу, который превратился теперь в разделяющий нас барьер. — Люси прежде всего высококвалифицированный профессионал.
   Макговерн подняла руку.
   — Конечно, кто бы сомневался! Я просто не собираюсь ничего обещать. Люси большая девочка, но ей многое и мешает. В первую очередь фэбээровское прошлое. Некоторые относятся к ней предвзято, считая, что у нее уже сложилось определенное негативное отношение к нашей службе и что она не имеет опыта практической работы.
   — Такой стереотип долго не продержится, — сказала я, неожиданно для себя обнаружив, как мне трудно объективно говорить о своей племяннице именно с этой женщиной.
   — О, он продержится ровно столько, сколько им понадобится, чтобы увидеть, как она управляется с вертолетом или программирует робота на устранение заложенной бомбы. Или производит в уме расчеты, для которых нам нужен калькулятор.
   Я понимала, о чем идет речь. Агентам пожарной службы часто приходится оперировать сложными математическими формулами для расчета физических и химических параметров прямо на месте пожара или даже со слов очевидца. Сомнительно, чтобы способность производить в уме такого рода вычисления помогла Люси обзавестись друзьями.
   — Тьюн, — произнесла я, смягчая тон, — Люси отличается от других, и это не всегда идет ей на пользу. Во многих отношениях быть гением так же плохо, как и быть инвалидом.
   — Вы абсолютно правы, и я понимаю это даже лучше, чем вы можете себе представить.
   — Что ж, раз вы понимаете...
   Я чувствовала себя бегуном, с неохотой передающим эстафетную палочку другому.
   — А вам надо понять, что с ней обращались и будут обращаться так же, как и со всеми остальными. Никто не станет защищать Люси от реакции других агентов на ее прошлое. Никто не станет защищать ее от слухов о том, почему она ушла из ФБР, и о ее личной жизни.
   Я посмотрела на Тьюн в упор, размышляя о том, что ей известно о моей племяннице. Если только у Макговерн не было своего человека в Бюро, она не могла знать ни о связи Люси с Кэрри Гризен, ни о том, какие проблемы могут возникнуть, когда дело последней будет передано в суд, разумеется, при условии, что Кэрри поймают. День и без того получился мрачный, и при мысли о Кэрри настроение у меня совсем упало, так что Макговерн, наверное, почувствовала необходимость заполнить возникшую паузу.
   — У меня есть сын, — тихо сказала она, глядя в чашку. — Я знаю, каково это, когда дети вырастают и внезапно исчезают. Они идут своим путем, и они так заняты, что не находят времени ни навестить, ни даже позвонить по телефону.
   — Люси давно выросла, — быстро сказала я, потому что мне не хотелось ее сочувствия. — Она в общем-то никогда и не жила со мной постоянно. Люси, если так можно выразиться, всегда отсутствовала.
   Макговерн только улыбнулась и поднялась со стула.
   — Мне еще надо проверить свое войско. Я, пожалуй, пойду.

Глава 6

   В четыре пополудни работа в прозекторской еще не закончилась. Я поискала взглядом Чака Раффина. Он и еще двое врачей-ординаторов трудились над телом погибшей при пожаре женщины, очищая скелет от плоти с помощью специальных пластмассовых шпателей, потому что более твердый и острый инструмент мог бы поцарапать кости.
   Чак соскребал ткань с черепа. Лицо его под хирургической маской и шапочкой покрылось потом, а темно-карие глаза под защитным козырьком казались несколько остекленевшими. Он был высокого роста, худой и жилистый, с короткими, песочного цвета, волосами, которые неизменно торчали в разные стороны независимо от того, сколько геля он на них наносил. По-юношески симпатичный, Чак проработал у нас год, но работа все еще приводила его в ужас.
   — Чак? — повторила я, наблюдая за одной из самых неприятных операций, какие только могут выпасть на долю судебного медицинского эксперта.
   — Да, мэм?
   Он выпрямился и настороженно посмотрел на меня. Запах с каждой минутой становился все нестерпимее по мере того, как извлеченная из холодильника плоть продолжала разлагаться, и то, что еще предстояло сделать, не добавляло энтузиазма.
   — Мне бы хотелось кое-что уточнить, — сказала я, глядя на него снизу вверх. Раффин был так высок, что у него вошло в привычку сутулиться, и, когда он смотрел на того, с кем разговаривал, голова у него выступала вперед, как у черепахи. — Похоже, наши старые горшки и сковородки так и не добрались до нового места, затерявшись где-то при переезде.
   — Их, видимо, выбросили.
   — И наверное, правильно сделали. А значит, нам с тобой предстоит отправиться за покупками.
   — Сейчас?
   — Сейчас.
   Чак не стал тратить время попусту и исчез в мужской раздевалке ровно на столько времени, чтобы успеть сбросить грязную, вонючую одежду, принять душ и смыть шампунь. Когда мы встретились в коридоре, он все еще потел, а на лице розовели следы жесткой мочалки. Я подала ему ключи. Темно-красный служебный «тахо» находился на внутренней стоянке, но садиться за руль мне не хотелось.
   — Поедем в магазин торгового оборудования Коула, — сказала я, когда Раффин повернул ключ зажигания и мощный мотор отозвался низким рыком. — Это в двух кварталах к западу от Парэма, на Броде. Выезжай на шестьдесят четвертую и поворачивай к развязке на Вест-Брод. Дальше я покажу.
   Чак нажал на кнопку пульта дистанционного управления, и тяжелая дверь гаража отъехала в сторону, впуская солнечный свет, который я не замечала на протяжении всего дня. Наступил час пик, так что ближайшие полчаса не обещали приятной езды. Раффин вел машину, как осторожная старушка, надвинув на глаза темные очки, подавшись вперед и держа скорость на пять миль в час ниже разрешенной.
   — Можно немного побыстрее, — негромко сказала я. — Магазин закрывается в пять, так что нам не помешает поторопиться.
   Он надавил на газ, и мы прыгнули вперед.
   — Можно, я спрошу вас кое о чем, доктор Скарпетта?
   — Пожалуйста. Спрашивай.
   — Вам это может показаться немного странным.
   Чак взглянул в зеркало заднего вида и, пошарив в «бардачке», вытащил несколько жетонов для проезда по площади.
   — Ничего.
   — Знаете, я много всякого повидал, в больнице, в похоронной конторе и вообще, — нервно начал он, опуская стекло. — Но меня это не проняло, понимаете?
   Мы притормозили, и Чак бросил жетон в корзину. Бело-красный шлагбаум поднялся. Чак снова поднял стекло.
   — Если то, что ты видишь в морге, как-то действует на тебя, в этом нет ничего ненормального, — попыталась успокоить его я.
   Однако Чак покачал головой:
   — Дело в другом. Понимаете, чаще всего я прихожу утром в морг еще до вас. Раньше всех. Я отвечаю на звонки, я там все подготавливаю, так? Потому что я один.
   Я кивнула, совершенно не понимая, к чему он клонит.
   — Ну вот. Началось это пару месяцев назад, когда мы были еще в старом здании. Представляете, я прихожу примерно в половине седьмого, и тут же звонит телефон. Я снимаю трубку — никого. Тишина.
   — Часто это случалось?
   — Ну, раза три в неделю. Иногда звонили каждый день. И звонят до сих пор.
   — То есть звонки продолжаются и после того, как мы переехали в новое здание? — уточнила я.
   — Конечно, номер ведь у нас остался прежний, — напомнил он. — И кстати, последний звонок был как раз сегодня. Знаете, мне как-то не по себе. Может быть, попробовать отследить звонок, узнать, в чем тут дело?
   — Расскажите подробнее, что происходит, когда вы снимаете трубку.
   Я бросила взгляд на спидометр — мы ехали на предельно разрешенной скорости.
   — Я говорю: «Морг». Тот, кто звонит, не произносит ни слова. Тишина такая, как будто связь прервалась. Я несколько раз говорю: «Алло?» — и потом кладу трубку. Я даже не знаю, есть ли кто-то на другом конце, но чувствую — кто-то есть.
   — Почему ты не сказал мне об этом раньше?
   — Хотел убедиться, что все именно так и есть, что мне ничего не мерещится. По утрам, когда солнце еще не взошло и в морге, кроме тебя, никого нет, ощущения бывают не самые приятные.
   — Значит, все началось два месяца назад?
   — Примерно. Знаете, на первые звонки я в общем-то и внимания не обратил.
   Мне не понравилось, что Раффин протянул столько времени, прежде чем решился поделиться со мной, но упрекать его за это сейчас не было смысла.
   — Что ж, я передам капитану Марино, а ты, Чак, отныне сразу же сообщай о таких звонках мне, хорошо?
   Он кивнул, не отводя глаз от дороги.
   — После следующего светофора начинаем искать большое бежевое здание. Оно будет на левой стороне.
   Когда мы подъехали, до закрытия оставалось всего пятнадцать минут, и на стоянке было лишь две машины. В огромном, с длинными рядами уходящих под потолок металлических стеллажей помещении гулял прохладный ветерок. На стеллажах лежало все, что только могло пригодиться в ресторанном бизнесе, начиная от больших половников и ложек и заканчивая гигантскими кофеварками и миксерами. Но меня интересовали кастрюли, и нужный отдел я обнаружила в самом конце, рядом с секцией мерных емкостей и электрических сковород.
   Я уже взялась за громадный алюминиевый бак, когда откуда-то появился продавец. Это был лысеющий толстячок, на обнаженном правом предплечье которого красовались играющие в карты обнаженные женщины.
   — Помочь? — обратился он к Раффину.
   — Мне нужна самая большая из всех кастрюль, которая только у вас есть, — ответила я.
   — Есть на сорок кварт.
   Он привстал на цыпочки и, сняв с верхней полки чудовищный бак, подал его Раффину.
   — И мне нужна крышка.
   — Придется заказывать.
   — А как насчет чего-нибудь глубокого и прямоугольного? — спросила я, представляя длинные кости.
   — Есть на двадцать кварт.
   Он повернулся к другому стеллажу и снял с полки бак, в котором можно было сварить несколько ведер картошки, овощей или приготовить бочку кобблера^[14].
   — Для нее, как я понимаю, у вас тоже крышки нет.
   — Есть. — Гора металла угрожающе зазвенела, когда продавец вытащил из ее глубин то, что мне требовалось. — Здесь даже выемка имеется для ковша. Ковш тоже нужен?
   — Нет, спасибо. Просто что-нибудь длинное, чтобы помешивать. Пластмассовое или деревянное. И жаропрочные рукавицы. Две пары. Что еще? — Я посмотрела на Раффина. — Может быть, взять еще и емкость на двадцать кварт? Для работ поменьше?
   — Неплохая мысль, — одобрительно кивнул он. — Большой бак, когда его зальешь водой, будет просто неподъемный. Да и какой смысл пользоваться большим, если сойдет и поменьше? Но не для сегодняшней работы; сегодня все не войдет.
   Продавец, растерянно слушавший наш разговор, в конце концов не выдержал и снова обратился к Раффину:
   — Скажите, что вы собираетесь варить, и, может быть, я смогу что-то посоветовать.
   — Разное, — уклончиво ответила я.
   — Понятно, — пробормотал толстяк, хотя явно ничего не понял. — Ладно. Надо что-нибудь еще?
   — Нет, все, — с улыбкой ответила я.
   Пока я искала «Мастер кард», он насчитал сто семьдесят семь долларов.
   — У вас предусмотрены скидки для правительства штата? — спросила я, подавая ему карточку.
   — Нет. — Продавец задумчиво потер двойной подбородок, рассматривая кредитку. — Я, кажется, слышал ваше имя в новостях. — Он недоверчиво посмотрел на меня и вдруг щелкнул пальцами. — Знаю. Вы — та самая леди, которая несколько лет назад баллотировалась в сенат. Или на место заместителя губернатора?
   — Только не я. Стараюсь держаться подальше от политики.
   — Тогда нас уже двое, — крикнул он нам вслед. — Они там все мошенники. Все до единого!

* * *

   Вернувшись в морг, я попросила Раффина достать останки жертвы из холодильника и перевезти их вместе с новыми баками в декомпозиционную. Потом прослушала оставленные на автоответчике сообщения — звонили главным образом репортеры. Мне было не по себе, и это не укрылось от внимания Роуз, которая вошла в мой кабинет со стопкой бумаг.
   — Похоже, день был не самый удачный.
   — Не хуже, чем обычно.
   — Как насчет чашечки чаю с корицей?
   — Нет, спасибо.
   Роуз положила на стол с десяток свидетельств о смерти, увеличив вечную гору документов, которые мне следовало подписать. На ней были симпатичный брючный костюм темно-синего цвета и сиреневая блузка, на ногах — черные кожаные ботинки со шнуровкой.
   Роуз давно достигла пенсионного возраста, но это никак не сказалось на ее исполненном достоинства лице с искусно наложенным макияжем. Только волосы стали еще тоньше и полностью побелели, да артрит вцепился в пальцы, поясницу и бедра, отчего ей с каждым днем становилось все труднее сидеть за столом и заботиться обо мне так, как она делала это с первого дня моего пребывания в должности.
   — Уже почти шесть, — с доброй улыбкой сообщила Роуз.
   Я бросила взгляд на часы и со вздохом потянулась за ручкой.
   — У меня обед в церкви, — дипломатично известила Роуз.
   — Прекрасно, — кивнула я и нахмурилась, читая очередной документ. — Черт возьми, сколько раз надо повторять доктору Кармайклу, что мы не используем выражение «остановка сердечной деятельности». Господи, да ведь все умирают от остановки сердца. Человек умирает, сердце останавливается, верно? Или вот это — остановка дыхания. Боже, мне каждый раз приходится за ним исправлять. — Я раздраженно поставила подпись. — Сколько лет он занимает свое место? Двадцать пять, не меньше, да?
   — Доктор Скарпетта, не забывайте, что он акушер. И притом очень старый, — напомнила Роуз. — Милый человек, который уже не способен учиться новому. Он еще и сейчас печатает свои отчеты на стареньком «Ройяле». Кстати, причина, по которой я упомянула об обеде в церкви, заключается в том, что мне надо быть там через десять минут. — Она посмотрела на меня поверх очков. — Но могу и задержаться, если вам что-то нужно.
   — У меня еще остались кое-какие дела. И уж меньше всего мне хочется отвлекать вас от обеда в церкви. У меня и без того хватает проблем с Богом.
   — Тогда спокойной ночи, — сказала Роуз. — До завтра.

* * *

   Звук ее шагов растворился где-то в конце коридора, и меня обступила тишина, нарушаемая лишь шорохом перекладываемых с места на место бумаг. В какой-то момент я вспомнила Бентона, но отогнала желание позвонить ему, потому что расслабляться было еще рано или, может быть, потому что я еще просто не была готова снова почувствовать себя человеком. Трудно все-таки ощущать себя нормальной личностью с нормальными эмоциями, когда собираешься сварить человеческие останки в том, что, по сути дела, представляет собой большую кастрюлю. В начале восьмого я прошла по коридору в декомпозиционную, находящуюся неподалеку от холодильника.
   Я открыла дверь и вошла в небольшое помещение, представлявшее собой прозекторскую с морозильником и специальной вентиляцией. Останки лежали на передвижном столе, прикрытые простыней. Неподалеку на электрической плите стоял наполненный водой сорокаквартовый бак. Я надела маску и перчатки и включила плиту, поставив регулятор на минимальную мощность, чтобы не повредить кости еще больше. В воду я положила две мерные ложки стирального порошка и чашку отбеливателя для ускорения процесса отделения волокнистых мембран, хрящей и жира.
   Я отвернула простыню — передо мной лежал очищенный от тканей скелет с обезображенными, похожими на обгорелые обрубки конечностями. Сначала я положила в бак берцовые и бедренные кости, потом тазовые, затем части черепа. За ними последовали позвоночник и ребра. Вода стала нагреваться, и над баком поднимался едкий пар. Мне нужно было увидеть ее голые, обнаженные кости, потому что они могли сказать мне кое-что, а сделать это как-то по-другому было невозможно.
   Некоторое время я сидела в комнате, слушая, как вытяжной колпак всасывает насыщенный парами воздух. Я устала. Я чувствовала себя опустошенной и одинокой. Вода закипала, и то, что осталось от женщины, которая, по моему мнению, была убита, начало перерабатываться в нечто недостойное и унизительное для человека.
   — О Господи, — прошептала я, как будто Бог мог меня слышать. — Благослови ее, где она ни есть.
   Трудно представить себе человеческое существо, от которого остались варящиеся в котле кости, и чем больше я думала об этом, тем сумрачнее становилось у меня на душе. Кто-то любил эту женщину, и она достигла чего-то в жизни, прежде чем ее тело и все, что составляло ее сущность, было безжалостно и грубо отобрано у нее. Я всегда старалась отгонять ненависть, не допускать ее в сердце, но сейчас ничего не могла с собой поделать. Да, я ненавидела тех злобных садистов, чьей целью было калечить жизнь и забирать ее у других, как будто эта жизнь принадлежала им. Да, я тяжело переносила казни, но лишь потому, что они воскрешали жестокие, бесчеловечные преступления и напоминали о жертвах, которых общество уже почти забыло.
   Горячий, влажный пар наполнял воздух тошнотворной вонью, и, глядя на этот пар, я представляла худенькую и высокую женщину со светлыми волосами, в джинсах и высоких ботинках со шнуровкой. В заднем кармане у нее лежало платиновое кольцо, но ее кисти сгорели, и мне подумалось, что я, может быть, так никогда и не узнаю размер ее пальцев. И все же последнее казалось мне маловероятным. Судя по всему, Филдинг прав, и мне придется задать Спарксу еще один вопрос.
   Размышляя о ее ранах, я попробовала представить, как несчастная могла получить их и почему вообще оказалась в ванной в не совсем подходящем для этой комнаты виде. На ней были джинсы, найденная молния оказалась застегнутой. По вплавившейся в плоть синтетической ткани я сделала вывод о том, что и грудь ее не была обнажена. Два этих обстоятельства если и не исключали возможность сексуальной агрессии, то, во всяком случае, служили серьезными аргументами против нее.
   Я разглядывала кости сквозь завесу пара, когда зазвонил телефон. Первой мыслью было, что звонят из какого-то похоронного бюро, но потом я вспомнила о таинственных утренних звонках, настороживших Раффина. Снимая трубку, я почти ожидала молчания.
   — Да.
   — Ага, — ответил Марино.
   — Ох, — вздохнула я. — Извини, подумала, что кто-то снова взялся за свои штучки.
   — Какие еще штучки?
   — Потом объясню. Что случилось? Почему звонишь?
   — Сижу на твоей стоянке. Надеюсь, меня впустят?
   — Уже иду.
   Честно говоря, мне даже стало легче. Находиться одной в морге, да еще заниматься малоприятным делом — не самое веселое времяпрепровождение. Я поспешила в гараж и нажала кнопку на стене. Громадная дверь стала медленно подниматься, и Марино, не дожидаясь, пока она поднимется полностью, проскользнул под ней. За его спиной мутно светили фонари. Небо снова заволокло предвещавшими дождь тучами.
   — Почему так задерживаешься? — как обычно, ворчливо спросил Марино, затягиваясь сигаретой.
   — В моем офисе не курят, — напомнила я.
   — Можно подумать, здешние клиенты такие уж противники пассивного курения, — усмехнулся он.
   — Кое-кто здесь еще дышит.
   Капитан бросил окурок на бетонный пол и раздраженно растер его каблуком, как будто впервые в жизни встретил такой, по его мнению, бездушный прием. Вообще же наше рутинное препирательство давно превратилось в стандартную процедуру, которая неким не поддающимся логическому объяснению образом закрепляла нашу привязанность друг к другу. Я не сомневалась, что Марино может даже обидеться, если я не стану придираться к нему.