Корнуэлл Патриция. Все, что остается

   Мне трудно было в это поверить. В частности, в отношении служащей в баре «Семь-одиннадцать».
   — Мы с Эбби были вдвоем в ту ночь. И ей известно о Марке, — сказала я.
   — Откуда? — Марино с любопытством смотрел на меня.
   — Я рассказывала ей.
   Он только покачал головой. Отпивая кофе маленькими глотками, я смотрела на дождь. Эбби дважды пыталась поговорить со мной по телефону с тех пор, как я вернулась из аптеки. Стоя около автоответчика, я слушала ее напряженный голос. Я не была готова к разговору с ней. Мне было страшно от того, что я могла бы наговорить.
   — Как отреагирует Марк? — спросил Марино.
   — К счастью, в статье не упоминается его имя.
   Я ощутила новую волну беспокойства. Как все агенты ФБР, особенно те, кто проработал долгие годы под глубоким прикрытием, Марк был скрытен в своей личной жизни. Упоминание в газете о наших отношениях, как мне казалось, должно было серьезно расстроить его. Нужно ему позвонить. Или, может быть, не нужно. Я не знала, что делать.
   — Часть информации, мне кажется, исходит от Мореля, — продолжала я размышлять вслух.
   Марино молчал.
   — Уэсли, должно быть, тоже что-то рассказал. Или, по крайней мере, кто-то из Смитовского музея, — сказала я. — Но как, черт возьми, Ринг узнал, что мы ездили к Хильде Озимек?
   Поставив чашку на блюдце, Марино наклонился вперед и посмотрел мне в глаза.
   — Моя очередь дать совет.
   Я чувствовала себя ребенком, которого собирались распекать.
   — Это подобно несущемуся с горы грузовику, груженному цементом, у которого отказали тормоза. Тебе его не остановить, док. Единственное, что можно сделать, — отойти в сторону.
   — Будь добр, переведи, — нетерпеливо попросила я.
   — Просто продолжай работать и забудь обо всем. Если к тебе начнут приставать с расспросами, а я в этом не сомневаюсь, скажи, что ты никогда не беседовала с Клиффордом Рингом и не имеешь ни малейшего понятия об этом. Другими словами, не обращай внимания. Если начнешь состязаться с прессой, то кончишь, как Пэт Харви, — идиоткой.
   Марино был прав.
   — И, если у тебя остался разум, не говори в ближайшее время с Эбби.
   Я кивнула. Он встал.
   — Мне нужно кое-что завершить. Если выгорит, дам тебе знать.
   Его слова напомнили мне о делах. Взяв записную книжку, я достала листок с номером автомобиля, который записала Эбби.
   — Хотелось бы проверить его по учетам. «Линкольн» седьмой модели, темно-серый. Посмотри.
   — Кто-то преследует тебя? — Он засунул листок в карман.
   — Не знаю. Водитель остановился спросить, как проехать. Не думаю, чтобы он действительно заблудился.
   — Где? — спросил он, пока я провожала его до дверей.
   — В Вильямсбурге. Он сидел в машине на пустой стоянке. Было около десяти тридцати или одиннадцати вечера на Торговой площади. Я садилась в машину, когда он неожиданно включил фары, подъехал ближе и спросил, как добраться до Шестьдесят четвертой улицы.
   — Хм, — коротко проговорил Марино. — Возможно, это детектив, работающий под прикрытием, скучающий, поджидающий, что кто-то проедет на красный свет или сделает запрещенный U-разворот. Может быть, он просто хотел попытать счастья с тобой. Порядочная женщина, вечером, одна, не садится в «мерседес».
   Я не сказала, что Эбби была со мной. Не хотелось выслушивать еще одну нотацию.
   — Не знала, что детективы разъезжают в новых «линкольнах», — сказала я.
   — Ты посмотри, какой дождь. Чертова погода, — выругался он и побежал к своей машине.
 
   Филдинг, заместитель шефа, никогда не был озабочен или занят настолько, чтобы упустить малейшую возможность взглянуть на любой отражающий предмет, мимо которого ему доводилось проходить. Это в равной степени относилось к затемненным стеклам, экранам компьютеров, к пуленепробиваемым перегородкам, отделявшим фойе от внутренних помещений. Когда я вышла из кабины лифта на первом этаже, то заметила, как он остановился около дверцы из нержавеющей стали установленного в морге холодильника и пригладил зачесанные назад волосы.
   — Они стали немного длинными на ушах, — сказала я.
   — А твои стали немного седыми, — усмехнулся он.
   — Пепельными. У блондинок они становятся пепельными, а не седыми.
   — Правильно.
   Он рассеянно затянул завязки хирургического зеленого халата, при этом его бицепсы вздулись как грейпфруты. Филдинг не мог даже моргнуть, чтобы картинно не изогнуть какую-нибудь часть своего тела. Его склоненная над микроскопом фигура напоминала мне стероидную версию скульптуры Родена «Мыслитель».
   — Джексона отправили около двадцати минут назад, — сказал он, имея в виду один из утренних случаев. — Так, но у нас уже готов другой случай на завтра. Парень, которому искусственно поддерживали жизнь после ранения, полученного в выходные.
   — Что у тебя сегодня на оставшуюся часть дня? — спросила я. — Вспомнила, тебе, кажется, надо быть на суде в Питсбурге.
   — Потребовал обвиняемый. — Он посмотрел на часы. — Около часа назад.
   — Должно быть, он узнал, что приедешь ты.
   — Необработанных образцов накопилось до потолка. Таковы мои планы на оставшуюся часть дня. Или, по крайней мере, были таковыми.
   При этом он вопросительно посмотрел на меня.
   — У меня возникло затруднение, надеюсь, ты сможешь помочь мне. Мне нужно разыскать рецепт, который, возможно, был выписан в Ричмонде восемь или около того лет назад.
   — В какой аптеке?
   — Если бы я знала, — ответила я, пока мы поднимались в лифте на третий этаж, — тогда было бы все куда проще. Придется, образно говоря, организовать телефонный марафон. Собрать как можно больше людей и обзвонить все аптеки в Ричмонде.
   — О, Господи! Кей, да их, должно быть, не меньше сотни.
   — Сто тридцать три. Я уже сосчитала. Вполне можно управиться. Ты можешь мне помочь?
   — Разумеется. — Он выглядел подавленным.
   В помощь Филдингу я подключила к этой работе своего администратора Розу, еще одного секретаря и анализатора-компьютерщицу. Мы собрались в конференц-зале со списком аптек. Инструкции были предельно ясны. Никому ни слова о том, чем мы заняты, — ни членам семьи, ни друзьям, ни полиции.
   Так как рецепт был восьмилетней давности, а Джилл погибла, была надежда, что рецепты находились не в действующем, а в старом томе дела. Я советовала всем просить фармацевтов проверить по архивным материалам: Если кто-нибудь из них будет уклоняться от выполнения этой просьбы или от выдачи информации, советовала переадресовать разговор с ними ко мне.
   Мы разошлись по своим кабинетам. Два часа спустя к моему столу подошла Роза, нежно массируя свое правое ухо.
   Она протянула мне листок, не в силах скрыть торжествующей улыбки.
   — Аптека на Бульварди-Брод. Там, на имя Джилл Харрингтон, хранятся два закрытых рецепта на либриум.
   Она назвала мне даты. — Имя врача?
   — Доктор Анна Зеннер, — ответила она. Боже мой!
   Скрывая удивление, я поздравила ее.
   — Ты бесподобна, Роза. Возьми отгул на вторую половину дня.
   — Я в любом случае ухожу в четыре тридцать, а сейчас уже опаздываю.
   — Тогда возьми отгул завтра с утра на полдня.
   Мне хотелось обнять ее.
   — И скажи остальным, что работа закончена. Могут перестать звонить.
   — Была ли доктор Зеннер не так давно президентом Ричмондской Академии медицины? — спросила Poза, задумчиво останавливаясь в дверях моего кабинета. — Похоже, я что-то читала о ней. О да. Она еще и музыкант.
   — До позапрошлого года она была президентом Академии. И она играет на скрипке в Ричмондском симфоническом оркестре. Тогда ты ее знаешь.
   Роза выглядела пораженной.
   «Все слишком хорошо», — подумала я, поднимая телефонную трубку.
   В тот же вечер мне домой позвонила Анна Зеннер.
   — Как видно из газет, ты была занята в последнее время, Кей, — сказала она. — Ты заявляешь о себе?
   Интересно, читала ли она «Пост»? В утренней статье было интервью с Хильдой Озимек и ее фотография с подписью «Ясновидящая знала, что все они мертвы». Приводились высказывания родственников и друзей убитых, половину страницы занимала цветная диаграмма, показывающая места, где были найдены машины и тела. Кэмп Пири зловеще обозначался в центре этого участка черепом с перекрещенными костями, словно на пиратской карте.
   — У меня все нормально, — ответила я. — Но может стать еще лучше, если ты мне поможешь.
   Я объяснила, что меня интересовало.
   — Завтра я направлю факсом официальный запрос с указанием статей закона, позволяющих мне затребовать материалы в отношении Джилл.
   Это была проформа. Тем не менее, мне казалось неудобным напоминать ей о предоставленных мне законом правах.
   — Можешь принести запрос сама. Обедаем в четверг в семь часов?
   — Тебе совсем не обязательно беспокоиться…
   — Никакого беспокойства, Кей, — мягко перебила она, — я соскучилась по тебе.

Глава 13

   Пастельные тона жилых кварталов напомнили мне о Майами-Бич. Дома были окрашены в розовый, желтый, голубой цвета, с отполированными бронзовыми ручками на входных дверях и развевающимися самодельными флагами, вид которых под дождем, перешедшим в снег, казался нелепым.
   Движение в час «пик» было ужасным. Мне пришлось дважды объехать квартал, прежде чем я нашла место для стоянки на приемлемом расстоянии от моего любимого винного магазинчика. Я выбрала четыре бутылки вина, две красного и две белого.
   Затем поехала вдоль Монумент-авеню, где статуи восседающих на конях генералов Конфедерации нависали над машинами, двигавшимися в призрачно-молочном месиве снега. Летом, посещая Анну, я проезжала по этому маршруту раз в неделю, постепенно мои визиты стали нерегулярными осенью и совершенно прекратились зимой.
   Приемный кабинет располагался в доме — приятном старом строении, выкрашенном в белый цвет. Улица была вымощена булыжником, а с наступлением темноты зажигались газовые лампы. Позвонив в дверь и уведомив ее о своем появлении, как делали ее пациенты, я прошла в фойе, ведущее в комнату ожидания. Кожаная мебель стояла вокруг кофейного столика, на котором лежали журналы, старый восточный ковер покрывал паркетный пол. В шкафу, в углу, красовались игрушки для маленьких пациентов. У стены стоял письменный стол, на нем кофеварка, а чуть подальше от стола был камин. В конце длинного коридора распрлагалась кухня, где что-то готовилось, и я вспомнила, что сегодня пропустила ленч.
   — Кей, это ты?
   Послышался незабываемый голос с сильным немецким акцентом и спешащие мне навстречу торопливые шаги. Затем появилась Анна, которая, вытерев руки о фартук, заключила меня в объятия.
   — Ты закрыла за собой дверь?
   — Да, ты сама закрываешь дверь после ухода последнего посетителя, Анна, — привыкла говорить я всякий раз.
   — Ты мой последний пациент. Я прошла за ней на кухню.
   — И все твои пациенты приносят вино?
   — Я бы этого не позволила. Но я не готовлю для них. Ради тебя я нарушаю все мои правила.
   — Да, — со вздохом сказала я, — смогу ли я отблагодарить тебя?
   — Только, конечно же, не своими услугами, надеюсь. — Она поставила пакет на разделочный стол.
   — Обещаю быть очень нежной.
   — Я буду очень голой и очень мертвой, и мне будет совершенно наплевать, насколько нежно ты будешь обращаться со мной. Ты надеешься меня напоить, или ты занялась продажей вин?
   — Забыла поинтересоваться, что будет на обед, — объяснила я, — не знала, какое принести вино, красное или белое. Чтобы не ошибиться, захватила по две бутылки каждого.
   — Напомни, чтобы я впредь никогда не говорила тебе, что буду готовить. Боже мой, Кей! — Она выставила бутылки. — Потрясающий вид. Налить стаканчик сейчас или сначала предпочитаешь чего-нибудь покрепче?
   — Определенно чего-нибудь покрепче.
   — Как обычно?
   — Пожалуйста.
   Глядя на большой горшок, булькающий в духовке, я добавила:
   — Надеюсь, это то, что я думаю. Анна замечательно готовила перец.
   — Следует подогреться. Я положила туда зеленый перец и томаты, которые ты в последний раз привезла из Майами. Я сберегла их. В духовке хлеб и тушеная капуста. Кстати, как твоя семья?
   — Люси неожиданно стала проявлять интерес к мальчикам и машинам, но не думаю, чтобы это серьезно, поскольку она до сих пор отдает предпочтение своему компьютеру, — сказала я. — Сестра подготовила к выпуску в следующем месяце еще одну детскую книгу, но у нее нет никаких идей относительно ребенка, которого, как подразумевается, она растит. Что касается моей матери, то, за исключением обычных сетований на то, что стало с Майами, где больше никто не говорит по-английски, все в порядке.
   — Ты ездила к ним на Рождество?
   — Нет.
   — Твоя мать простила тебя?
   — Нет еще, — ответила я.
   — Не могу сказать, чтобы я ее осуждала. На Рождество семья должна собираться вместе.
   Я ничего не ответила.
   — Но это хорошо. — Она удивила меня, сказав: — Тебе не хотелось поехать в Майами, поэтому ты не поехала. Я говорила тебе, что женщины должны быть эгоистичны. Возможно, ты учишься быть самолюбивой?
   — Думаю, эгоизм довольно легко прививается мне, Анна.
   — Когда ты не будешь больше страдать от этого, я буду знать, что излечилась.
   — Я все еще испытываю чувство вины, поэтому, думаю, еще не вылечилась. Ты права.
   — Да. Пожалуй.
   Я наблюдала, как она откупорила бутылку с характерным звуком — рукава белой хлопковой блузки закатаны до локтей, предплечья сильные и уверенные, как у женщины моложе ее вдвое. Не знаю, как выглядела Анна молодой, но и сейчас, когда ей было почти семьдесят лет, она обращала на себя внимание своими ярко выраженными тевтонскими чертами лица: короткими белыми волосами и светлыми голубыми глазами. Открыв буфет, Анна достала бутылки и через мгновение вручила мне скотч с содовой, а себе приготовила «манхэттен».
   — Что нового, с тех пор как я в последний раз виделась с тобой, Кей?
   Мы перенесли наши напитки на кухню и поставили на стол.
   — Это было до Дня благодарения? Да, мы потом говорили по телефону. Ты беспокоишься насчет книги?
   — Да, ты знаешь о книге Эбби, по крайней мере, столько, сколько и я. Слышала об убийствах. Тебе также известно о Пэт Харви и о расследовании. Я вынула сигареты.
   — Да, я слежу за событиями по новостям. Ты неплохо выглядишь. Хотя немного уставшая. И, возможно, слишком похудевшая.
   — Нельзя быть слишком похудевшей, — сказала я.
   — Были моменты, когда ты выглядела гораздо хуже, с моей точки зрения. Думаю, ты научилась справляться со стрессом от твоей работы.
   — В какие-то дни лучше, в какие-то хуже.
   Анна сделала небольшой глоток своего «манхэттена» и задумчиво уставилась на духовку.
   — А Марк?
   — Я виделась с ним, — сказала я. — Мы говорили по телефону. Он все еще не уверен. Думаю, я тоже. Поэтому, наверное, ничего нового.
   — Ты виделась с ним, это уже новость.
   — Я все еще люблю его.
   — Это не новость.
   — Все это так трудно, Анна. Всегда было трудно. Не знаю, почему не могу покончить с этим.
   — Потому что чувства слишком сильные, но оба вы боитесь обязательств. Вы оба ищете радости и общения, но хотите идти каждый своим путем. Я обратила внимание — на него намекали в газете.
   — Знаю.
   — И?..
   — Еще не разговаривала с ним.
   — Не думаю, что нужно это делать. Если он не видел газеты, наверняка кто-нибудь из Бюро сообщил ему. Если он разочарован, то ты об этом услышишь, не так ли?
   — Ты права, — облегченно сказала я, — услышу.
   — По крайней мере, вы созваниваетесь. Чувствуешь себя счастливее?
   — Чувствовала.
   — У тебя есть надежды?
   — Хочу увидеть, что произойдет, — ответила я. — Но не уверена, что получится.
   — Никто ни в чем не может быть уверен.
   — Да, такова печальная правда, — сказала я. — Ни в чем не могу быть уверена. Знаю только то, что чувствую.
   — Значит, ты пока впереди своры.
   — Что бы ни представляла собой свора, если я впереди нее, тогда это еще одна печальная правда, — согласилась я.
   Анна поднялась, чтобы вынуть хлеб из печи. Я наблюдала, как она раскладывает по тарелкам перец, тушеную капусту, наливает вино. Вспомнив о запросе, который я принесла с собой, я достала его из записной книжки и положила на стол. Анна не взглянула на него до тех пор, пока не накрыла на стол и не села и только затем спросила:
   — Ты намерена продолжить нашу беседу?
   Я достаточно хорошо знала Анну и была уверена, что она не записывала в карту детали доверительных бесед с пациентами. Люди, занимающие должности, подобные моей, имеют предоставленные законом права затребовать медицинские записи, и эти документы в конце кондов могут оказаться в суде. Люди, подобные Анне, слишком щепетильны и никогда не фиксируют конфиденциальные разговоры на бумаге.
   — Почему бы не сделать выводы, — предложила я.
   — Я поставила диагноз, что у нее было устранимое нервное расстройство, — проговорила она.
   Это было равносильно тому, если бы я сказала, что смерть Джилл последовала в результате остановки сердца и прекращения дыхания. Независимо от того, застрелен человек или его сбил поезд, смерть наступает от прекращения дыхания и остановки сердца. Диагноз нервного расстройства был самым всеохватывающим из диагнозов, указанных в Диагностическом и статистическом учебнике психических расстройств. Этот диагноз предоставлял возможность пациенту получить лечение по страховке, не раскрывая ни на йоту сути заболевания или историю его возникновения.
   — Вся человеческая раса страдает нервным расстройством, — сказала я Анне.
   Она улыбнулась.
   — Я уважаю твою приверженность профессиональной этике, — проговорила я, — и у меня нет желания вносить исправления в имеющиеся у меня справки или дополнять их информацией, которую ты считаешь конфиденциальной. Но мне чрезвычайно важно знать о Джилл все, что хоть как-то может пролить свет на ее убийство. Если это относится, например, к образу жизни, то, возможно, из-за этого она оказалась в опасной ситуации.
   — Я также уважаю твою профессиональную этику.
   — Спасибо. Теперь, когда мы выразили взаимное восхищение нашей искренностью и честностью, может быть, отложим формальности в сторону и продолжим беседу?
   — Конечно, Кей, — мягко проговорила она. — Я очень хорошо помню Джилл. Трудно не помнить необычного человека, особенно если он был убит.
   — Что в ней было необычного?
   — Необычного? — Она печально улыбнулась. — Очень красивая, внушающая любовь молодая женщина. Все говорило в ее пользу. Я с нетерпением ждала встреч с нею. Не будь она моей пациенткой, я хотела бы с ней дружить.
   — Сколько времени она посещала тебя?
   — Три-четыре раза в месяц более года.
   — Почему именно тебя, Анна? — спросила я. — Почему не кого-то поблизости в Вильямсбурге, кого-нибудь ближе к дому?
   — У меня много пациентов из других мест. Некоторые приезжают даже из Филадельфии.
   — Потому что они не желают, чтобы их знакомым стало известно о посещениях психиатра?
   Она кивнула.
   — К сожалению, многие приходят в ужас при одной мысли, что об их визитах станет известно. Ты удивишься, узнав, сколько людей, находившихся в этом кабинете, покидают его через заднюю дверь.
   Я сама никому не говорила, что посещала психиатра, и если бы Анна не отказалась брать с меня плату, платила бы ей наличными. Менее всего мне хотелось, чтобы, узнав об этих визитах, кто-то пустил слух среди сотрудников Департамента здоровья и обслуживания населения.
   — Очевидно, Джилл не хотела, чтобы было известно о ее визитах к психиатру, — сказала я. — Возможно, именно поэтому она получила либриум по рецептам в Ричмонде.
   — До твоего звонка я не знала, что она купила либриум в Ричмонде. Но я не удивлена. — Анна взяла свой бокал.
   Перец был совершенно бесподобным, но настолько острым, что на глазах невольно навернулись слезы. Лучшее творение Анны, я так ей и сказала. Затем объяснила то, о чем она, возможно, догадалась.
   — Возможно, Джилл и ее подруга были убиты тем же индивидуумом, который совершил убийства и других пар, — сказала я. — По крайней мере, имеется много общего. Это и объясняет мою заинтересованность.
   — Меня не интересует информация о делах, которыми ты сейчас занимаешься, если, конечно, не считаешь, что мне это необходимо знать. Поэтому задавай вопросы, а я постараюсь вспомнить все, что смогу, о жизни Джилл.
   — Почему она так беспокоилась, что о ее визитах к психиатру может стать известно? Что она скрывала?
   — Джилл родом из состоятельной семьи в Кентукки, и одобрение родителей играло для нее большую роль. Она посещала подобающую ее положению школу, хорошо училась, обещала стать преуспевающим адвокатом. В семье ею гордились. Но не знали.
   — Не знали о чем? Что она посещала психиатра?
   — Да, этого они не знали, — сказала Анна. — Но гораздо важнее, они не знали, что Джилл была вовлечена в гомосексуальные отношения.
   — Элизабет?
   Я знала ответ до того, как задавала вопрос. Подобная возможность уже приходила мне в голову.
   — Да. Джилл и Элизабет стали подругами, когда Джилл училась на первом курсе юридической школы. Затем они стали любовницами. Связь оказалась очень страстной, очень трудной, изобилующей конфликтами. Первой для обеих — так, по крайней мере, мне рассказала Джилл. Ты должна иметь в виду, что я ни разу не видела Элизабет и не слышала ее мнения. Джилл обратилась ко мне, потому что хотела измениться. Она не хотела быть гомосексуальной и надеялась, что терапия поможет ей восстановить гетеросексуальность.
   — Были основания для таких надежд? — спросила я.
   — Не знаю, что могло бы произойти со временем, — сказала Анна. — Все, что я могу тебе сообщить, основано на рассказанном мне самой Джилл. Ее связь с Элизабет была достаточно сильной. У меня сложилось впечатление, что Элизабет воспринимала гораздо спокойнее отношения с Джилл, которая не могла принять их разумом, но не имела сил отказаться от них эмоционально.
   — Должно быть, она переживала сильные душевные страдания.
   — В последние несколько посещений я заметила, что ее переживания стали острее. Она закончила юридическую школу. Перед ней лежало прекрасное будущее. Пришло время принимать решение. У нее начали появляться спазматические колики. Тогда-то я прописала ей либриум.
   — Упоминала ли Джилл в беседах с тобой такое, что бы дало хоть какой-то намек на человека, который мог сделать с ними нечто подобное?
   — Я раздумывала над этим, внимательно изучала все, что знала, после происшедшего. Я виделась с Джилл зa три дня до убийства. Трудно описать, как упорно я анализировала все, что она мне говорила. Надеялась, что удастся что-нибудь вспомнить, какую-нибудь деталь, которая сможет помочь. Но — ничего.
   — Они обе скрывали свою связь от окружающих?
   — Да.
   — Были ли у них парни, с которыми Джилл или Элизабет встречались время от времени? Хотя бы для отвода глаз?
   — Ни одна из них ни с кем не встречалась, так мне сказала Джилл. Никакой ревности, если, конечно, не было чего-то, о чем я не знаю.
   Она посмотрела на мою пустую тарелку.
   — Еще перцу?
   — Спасибо.
   Она встала, поставила посуду в посудомоечную машину. Некоторое время мы молчали. Анна сняла фартук и повесила его на крючок в небольшом шкафчике. Взяв бокалы с вином, мы перешли в ее рабочий кабинет.
   Это была моя любимая комната. Книжные полки занимали две стены, посередине третьей было окно с фонарем, через которое, сидя за столом, можно было видеть, как снег засыпает небольшой дворик. Из этого окна я когда-то наблюдала, как цветут бело-лимонные магнолии, смотрела на последние искры уходящей осени. Сейчас мы беседовали с Анной о моей семье, о разводе и о Марке. Говорили о страданиях и о смерти. Сидя в потертом кресле, я, стесняясь, вела Анну по своей жизни так же, как Джилл Харрингтон.
   Они были любовницами. Это обстоятельство связывало их с другими парами, так что версия о «добром мистере из бара» становилась менее правдоподобной. Об этом я сказала Анне.
   — Согласна, — ответила она.
   — В последний раз их видели в гриль-баре «Якорь». Джилл рассказывала тебе об этом месте?
   — Она не называла. Но упоминала бар, куда они иногда ходили и где разговаривали. Изредка они посещали небольшие ресторанчики, расположенные в стороне от дорог, посетители которых не знали их. Иногда они выезжали на экскурсии на машине. Обычно эти поездки происходили, когда они усиленно спорили о своих взаимоотношениях.
   — Если подобная беседа имела место в ту пятницу в «Якоре», вероятно, одна из них была расстроена, а другая, чувствуя себя отвергнутой, рассержена, — сказала я. — Возможно, что Джилл или Элизабет могли бы подцепить мужчину, пофлиртовать с ним, чтобы заставить другую поволноваться.
   — Не сказала бы, что это невозможно, — ответила Анна. — Но, честно говоря, подобное поведение меня сильно удивило бы. У меня не было впечатления, что Джилл и Элизабет разыгрывали друг друга. Я более склонна предположить, что, когда они разговаривали в тот вечер, их беседа была бурной и, возможно, занятые друг другом, они не обращали внимания на происходившее вокруг.
   — Кто-нибудь, наблюдая за ними, мог подслушать?
   — Да, такая опасность существует, если вести на людях личные разговоры, я говорила об этом Джилл.