Коротков Ю.. Мадемуазель Виктория

Булочные и кондитерские в Каире на каждом шагу, но покупать больше двух
булок в одном магазине не принято -- арабы едят мало хлеба/Чтобы накупить
хлеба к обеду, придется обойти несколько магазинов.
Папа колеблется. Отпускать в город жен и детей без переводчиков нельзя.
-- Ну, папочка!
-- Туда и сразу обратно, -- обещает мама.
-- Ладно. В такой день... -- папа разводит руками. -- Одна нога здесь,
другая там!
Мама и Вика берут кошелки, горсть разных монет и выходят из дому.
"Синдбад-мореход" на соседней улице, а там можно спросить о ближайших
магазинах.
Солнце уже накалило асфальт, лежит на нем зайчиками от стекол. Дома
выглядывают из темной зелени в глубине дворов.

Глухих заборов здесь нет -- решетки или живые изгороди из бугенвиллии
или кактуса опунция. Дворы -- на вкус хозяев: в одном бьет пенистой водой
фонтанчик, в другом выложен из камня грот.
Пролетают мимо машины всех марок, какие есть на свете. Ослики, мулы,
лошади тянут повозки. Проезжают велосипеды с маленькими кузовами, полными
товаром. Крестьяне-феллахи несут на голове корзины с овощами, бегут слуги из
прачечных, держа на отлете на плечиках выглаженные костюмы. Идут продавцы
воды со стеклянными шарами на груди. Звенят стаканы о серебряные носики
шаров, стучат копыта, шелестят шины, звучит гортанная арабская речь.
Проплывают двухэтажные автобусы и автобусы-гармошки (в Москве их
прозвали "Иван-да-Марья". В Каире "Иван-да-Марья" не простой: передний салон
подороже -- для мадам и мистеров, задний поплоше и подешевле -- для слуг и
феллахов, а посредине -- стеклянная перегородка).
Интересно идти по Каиру. Смотри направо и налево, да не засматривайся,
а то попадешь под машину -- здесь ни правил, ни светофоров. Угодил под
колеса -- пеняй на себя, шофер только притормозит, бросит тебе несколько
фунтов на лечение и умчится дальше.
Арабчата-школьники играют на площади в футбол, совсем как в Москве.
Ранцы -- вместо ворот. Закусили зубами иолы халатов и гоняют мяч среди
прохожих.
Рядом строители в мокрых от нота халатах таскают на голове тазы с
дымящимся асфальтом.
Их объезжает странная процессия. Шестерка лошадей катит двуколку на
тонких колесах. Колеса выше человеческого роста, а на повозке -- маленький
дворец с башенками. Оркестрик играет что-то веселое. Вся процессия в белом:
музыканты в белых галабиях, маленький белый дворец увит каллами, спицы колес
в белых лентах. Даже лошади в белых халатах, только уши торчат.
Если бы не печальные лица людей, ни за что не догадаешься, что это
похороны.
Перед повозкой идут плакальщицы в белых рубашках до пят. Они плачут
настоящими слезами и рвут распущенные волосы. Плакать над чужим гарем -- это
их работа, за слезы и вырванные волосы они получат несколько фунтов.
А когда умерла бабушка Ален" в Марфине -- сестра бабушки Софьи, все-все
было по-другому. Играла самая печальная музыка, какую только можно
представить, вся деревня надела черные одежды, и зеркала занавесили черным,
и не было плакальшиц -- все плакали сами, и Вика плакала до самой ночи, пока
не заснула.
А в Египте цвет печали -- белый. Белый цвет -- снег, смерть. А черный
-- земля, жизнь. Поэтому египтянки ходят в черных рубахах -- малайе.
Все наоборот в стране Египте.
Не успела Вика загрустить, как уже улыбается: в маленькой мечети
свадьба. На свадьбе все, как и должно быть, -- невеста в фате и белом платье
с кружевами, пышном, как торт безе, и жених в черном фраке вышагивает, как
грач по борозде.
Люди выстроились коридором от дверей мечети до свадебной машины и
бросают цветы под ноги жениху и невесте.
Невеста смеется, прикрывая смуглое лицо фатой. Какой удивительно
красивый народ -- египтяне! Тонкие лица, вьющиеся черные волосы, кожа с
золотым отливом, а улыбка такая, что освещает все лицо...
И Вика обязательно выйдет замуж, как только вырастет. И у нее будет
платье-безе с фатой. А в доме, наконец, появится ровесник, можно будет
играть с ним с утра до вечера, и никому не надо спешить домой. Братья Сашка
и Сережка уже совсем взрослые, скоро приведут своих невест и забудут о Вике.
Как они там, в Москве? Наверное, варят порошковый суп, грязную посуду
складывают в ванну. Когда Вика с мамой прилетели в отпуск, ванна была уже до
краев полна тарелками, чашками и кастрюлями, а Сашка поливал их из душа --
мыл, значит...
Вот знакомый магазинчик "Синдбад-мореход". Вместо двери с притолоки
свисают цепочки. В витрине -- большой шоколадный парусник. Плывет, задрав
нос, по кремовым завиткам пирожного моря.
Через два года, когда кончится срок папиной работы в Египте, они купят
такой парусник и повезут его домой. Так папа решил в первый год жизни здесь.
Хозяин сладкого магазина, полный араб в европейском костюме, с золотой
цепочкой на животе, выходит из-за прилавка, с достоинством кланяется гостям:
-- Сайда, мадам, сайда, мадемуазель Вика.
Поклоном хозяин встречает только постоянных покупателей -- показывает,
что узнал их. Но только для Вики он выходит из-за прилавка -- это особая
честь.
Когда в Каир приезжала советская делегация, Вика показала хозяину
"Синдбада", как написать по-русски: "Мир" и "Дружба". Слуги перерисовали
русские буквы на большие плакаты и вывесили их под неоновой рекламой.
Тогда хозяева соседних магазинчиков -- и обувного, и оружейного, и
фруктового -- разослали слуг искать русскую мадемуазель. И вскоре
пол-Замалека пестрело плакатами. Так что теперь Вика везде почетный гость.
Мама покупает две булочки. Больше неудобно, даже если хозяин выходит к
тебе из-за прилавка. Мама-Лисицына однажды потребовала двенадцать булочек.
-- Мадам, хлеб засохнет, -- удивился хозяин "Синдбада".
-- Я хочу двенадцать булочек! Я плачу за них! -- разбушевалась мадам
Лисицына.
-- Мадам, в "Синдбаде" всегда есть свежий хлеб, зачем же покупать его
впрок?
Кончилось дело тем, что гостья ушла с полным пакетом хлеба, а в другой
раз хозяин не поднял головы ей навстречу. А если хозяин магазинчика не
поднимает головы -- больше сюда не ходи. Хоть проси, хоть кричи, он не
двинется с места. Здесь директора нет, жаловаться некому.
-- И поделом, -- сказал тогда папа возмущенной Лисицыной. -- Мы в чужой
стране. А в чужой монастырь со своим уставом не лезь!..
Вика принимается выбирать пирожные.
-- Вот это, -- указывает она на прилавок.
-- Мадемуазель будет есть это пирожное? -- спрашивает озадаченный
хозяин.
-- Да. И еще это, с фиалкой.
-- И это?!
-- Да. И еще... еще во-он то, корабликом.
Хозяин удивленно вскидывает брови. Но египтяне -- невозмутимый народ.
Он укладывает пирожные в пакет и перевязывает лентой.
Мама протягивает хозяину горсть монет. С египетскими деньгами вечная
путаница: миллимы, пиастры и фунты, с насечкой и без насечки, с дыркой и без
дырки, а некоторые так истерлись, что и не понять, что за монета.
В первый раз хозяин постарается вас обмануть. Но если вы придете еще,
он не возьмет ни одного лишнего миллима.
А вот если вы в Каире захотите купить ткани, то вам отрежут на пару
футов больше, чтобы вы запомнили этот магазин...
Во дворе "Синдбада" -- фонтанчик, зонтики вокруг фонтанчика и столики
под зонтиками. Можно передохнуть. У столика тотчас появляется слуга,
протыкает жестяную баночку кока-колы.
Вика выбирает самое красивое пирожное. Хозяин, бросив дела, круглыми
глазами наблюдает за ней.
Вика улыбается ему и надкусывает пирожное. В рот льется жгучая
жидкость. Будто перец раскусила! Слезы брызжут из глаз, она машет рукой
перед обожженным ртом.
Мама подозрительно нюхает пирожное: коньяк. Надламывает другое -- ром.
А в третьем -- ликер. Понятно, почему хозяин с таким ужасом смотрел на
маленькую мадемуазель...
Они обходят булочные, в каждой спрашивая следующую. Теперь на обед
хватит, можно поворачивать назад.
На улице оживление, стоит толпа горожан. Вика с мамой осторожно
подходят ближе. Араб держит на цепочке обезьяну. Обезьяна в коротенькой
галабии и бедуинском платке.
-- Руси! -- кричит араб.
Обезьяна приветственно вскидывает длинные руки и бьет в ладоши.
-- Инглизи! -- кричит араб.
Обезьяна свирепо скалится и воинственно машет кулаками.
Зрители закатываются смехом, бросают на асфальт мелкие монеты.
Египтяне -- дружелюбный народ, только англичан они не любят. Ровесники
Азы и Леми выросли в свободном Египте, а до этого семьдесят лет страна была
английской колонией. В память об освобождении Египта главная площадь Каира и
мост через Нил называются ат-Тахрир -- Свобода.
Но пора домой. Мама уверенно поворачивает за угол. Пальмы, мандариновые
деревья, машины, повозки, мечеть... Может быть, сюда? Опять пальмы, опять
мечеть... Надо вернуться обратно, к "Синдбаду", он за тем перекрестком. Но
за тем перекрестком оказывается магазин кухонной утвари.


Неужели заблудились? Дома кругом такие разные, что все похожи друг на
друга.
Папа уже волнуется, может быть, отправился искать их. Вика и мама бегут
по улицам, а кругом все те же пальмы и эвкалипты, мечети и пестрые витрины
магазинчиков, машины и повозки, галабии и малайе...
Что же будет? Страшно заблудиться в чужой стране. О пропавших
иностранцах надо сразу сообщить в посольство. Из посольства позвонят в
полицию. Такой начнется переполох! Влетит по первое число, что ушли в город
без переводчика. И надо же было этому случиться в такой день!
Впереди возвышается над толпой белый шлем полицейского.
-- Мистер, где улица Мухаммеда?
-- Вам нужна улица Мухаммеда Исмаил Паши, Мухаммеда Мархаши Паши или
Мухаммеда Масхар Паши? А может быть, Мухаммеда Бей Эс Эль-Араб? Или
Мухаммеда Сабри Эбау Алам?
А кто его разберет! Все в голове перепуталось.
-- Мистер, олд рашен эмбесси!
Сколько раз выручали их эти слова! Любой житель Каира знает старое
здание советского посольства на берегу Нила в Замалеке.
Полицейский удивленно смотрит на запыхавшуюся мадам и плачущую
мадемуазель, выплевывает жвачку и ведет их за собой.
За углом -- набережная и белый особняк в тени эвкалиптов. Раньше здесь
было посольство Советского Союза. В двух кварталах отсюда, за кофейней "У
трех пирамид", -- русская колония.
-- Спасибо, мистер, сенк ю!
Полицейский пожимает плечами и смотрит вслед бегущим мадам и
мадемуазель.
Папа хмурится и молчит. Если папа не ругается, значит, ужасно сердит.
Переволновался, да еще опаздывает на прием к президенту.
Вика на бегу надевает ранец, и они с папой спешат к русской вилле. У
виллы недовольно фыркает автобус. Все уже собрались, ждут только Вику.
Папа подсаживает ее на ступеньки, автобус захлопывает двери, и
шофер-араб трогает с места.

ШКОЛА

-- Вечно из-за тебя опаздываем, -- шипит Светка. -- Она там косы чешет,
а мы тут сиди жди.
-- Опять торгпредские первые приедут, -- поддакивает Матрешкин.
Вика опускает голову. Она первый раз опоздала, и не нарочно. И все это
знают, но почему-то молчат. Ясно почему -- обидно, что торгпредские приедут
раньше.
А Светка и рада уколоть ее. Светка смертельно завидует, что Вику все
слуги любят. Махмуд однажды ей ножичек из черного дерева подарил. А Светка,
капризная, настоящая мадемуазель, и двух слов по-арабски сказать не может.
Слуги ей кланяются, потому что так полагается, но ни разу не улыбнутся.
Светка Лисицына самая красивая в классе, а никто с ней не дружит. Только
Матрешкин вокруг нее ужом вьется. Матрешкин в нее влюблен по уши. Он
маленький, вертлявый, как обезьянка, Светке совсем не нравится, она его
замечает только тогда, когда надо диктант списать.
-- Молчала бы уж, -- сердито отвечает Светке Саша Пустовойт. -- Забыла
Красное море?
Настоящий друг Саша. Всегда рядом, всегда поможет.
Вика в Египет приехала посреди учебного года. Клетчатой формы нет,
ребята незнакомые. А еще оказалось, что тут деление в столбик давно прошли.
Признаться, что не знаешь, стыдно. Хоть плачь!
На перемене подошел Саша. Сам подошел, никто его не просил.
-- Давай объясню.
И очень понятно рассказал. Проще простого оказалось в столбик делить.
Саша -- украинец, большеголовый, с крепкими, будто резиновыми ушами.
Очень серьезный, степенный. Если спросишь его о чем-нибудь, внимательно на
тебя посмотрит, подумает, а потом уже обстоятельно ответит.
И сейчас он здорово Светку срезал. Красное море, она, конечно, не
забыла, и никто не забыл.
Зимой, после Нового года, русская школа ездила на экскурсию в город
Суэц. Осмотрели опрятный белый городок, и суетливый порт, и караваны больших
кораблей, втягивающиеся в канал. А Красное море приняло гостей неприветливо.
Оно было не красным и даже не синим, а белым от барашков, которые бежали от
самого горизонта и разбивались о коралловые рифы, отчего вода у берега будто
кипела. Неужели зря ехали?
Но Валентина Васильевна, классный руководитель, нашла выход. Третий
класс выстроился в цепочку и крепко взялся за руки. Так и стояли цепочкой по
горло в соленой пене. А если прибой и валил кого-то с ног, то упавшие тут же
вскакивали, опираясь на руки друзей.
Вика стояла с краю цепочки, держась только за Светкину руку. Когда
особенно большая и пенная волна накатила на ребят, Светка испугалась,
бросила Вику и обеими руками вцепилась в Матрешкина. Волна разбилась о
плотную цепочку, а Вику сбила с ног и поволокла в море.
Саша и Витька Сукачев кинулись за ней, цепочка распалась, и волны
тотчас разбросали ее.
Взрослые бросились в воду прямо в одежде. Местные арабы последовали за
ними в галабиях и платках. С трудом они выловили ребят из кипящей пены.
К счастью, третий класс не пострадал, только Вика нахлебалась соленой
воды и ободрала спину об острую гальку.
И здесь же, на берегу Красного моря, состоялся октябрятский сбор.
Досталось же Светке! Даже горячий ветер Аравийской пустыни на обратном пути
не высушил ее слез...
-- Тили-тили тесто, жених и невеста, -- тихонько, осторожно бормочет
сзади Матрешкин.
Вот такой он человек, этот Матрешкин. Появился в классе год назад и
сразу к Вике подбежал:
-- Кто твой папа? А? Инженер? А я с тобой дружить не буду! Я --
посольский!
Но Валентина Васильевна быстро его к общему знаменателю привела. На
следующий день увидела его в школе и будто бы удивилась:
-- А ты что здесь делаешь? Ты ведь посольский. Тебя, наверное, в
посольстве ждут?
И Матрешкина одного в огромном автобусе отправили через весь Каир в
советское посольство, к отцу.
Вернулся он к следующему уроку красный, притихший. И с тех пор в классе
нет ни посольских, ни консульских, только инженерские и торгпредские --
смотря кто в каком автобусе в школу ездит...
-- Это кто жених и невеста? -- закипает Саша. -- Я тебе покажу
"тили-тили".
-- Ребята, -- укоризненно качает головой Валентина Васильевна. -- Разве
можно ссориться в такой день!
Такой день, такой день! Все зашевелились, вытаскивают из ранцев
галстуки. Настоящие только у Вики, Матрешкина и Светки -- она еще прошлым
летом из отпуска привезла. А остальным мамы шили. И сатиновые, и капроновые.
У Витьки Сукачева -- шерстяной, вязаный. У Андрюшки Чубенидзе галстук
бордовый в горошек.
-- Мама вчера из платка выкроила, -- смеется Андрюшка. -- Любимый
платок был, отец еще в Тбилиси подарил.
Автобус проезжает мост "26-го июля". В этот день пятнадцать лет назад
"Свободные офицеры" выставили из Египта короля Фарука Первого. Король далеко
не уехал, сидел в Италии и ждал, не позовут ли его обратно. Но не дождался и
помер от обжорства, подавился курицей на званом обеде.

Нил под мостом грязный, песочного цвета. Купаться в нем нельзя.
Раньше Вика высматривала под мостом крокодилов: где же еще жить
нильским крокодилам, если не в Ниле? Но в такой воде ни один крокодил не
выдержит. Нет в Ниле крокодилов, есть ржавые баржи, доверху груженные тюками
хлопка. Между баржами плавают белокрылые яхты и лодки торговцев рыбой.
-- Ребя!! Торгпредские! -- в восторге орет Витька.
По улице фараона Рамзеса мчится второй школьный автобус. Едут
торгпредские -- дети работников торгового представительства. У них колония в
Докки, недалеко от нового советского посольства. Тоже задержались, наверное,
в уличную пробку попали.
В школе торгпредские и инженерские -- друзья. А по пути в школу --
соперники.
-- Ахмед, жми! Быстрее, Ахмед! Обгоняй!
Шофер Ахмед смеется, сверкает белыми зубами, кивает. В торгпредском
автобусе прыгают, машут руками. Они впереди.
-- Ахмедик, миленький, еще чуть-чуть!
Ахмед газует, обгоняет легковушки, равняется с торгпредским автобусом.
Автобусы мчатся рядом, окно в окно. Торгпредский чуть выходит вперед. Но тут
перед ним с перекрестка выворачивает тяжелая повозка, груженная мандаринами.
Торгпредские притормаживают, и Ахмед вырывается вперед.
-- Ура!!! -- вопят инженерские.
Хулиган Сукачев высовывается из окна по пояс и показывает отставшим
длинный нос.
Автобус медленно ползет дальше по узким каменным улочкам. Это район
Баб-Эль-Бахр. Отсюда начинается Старый город. Зелени почти нет. Дома слепые,
окна выходят во двор, а по улице -- голые стены. Будто каменный лабиринт.
Попадешь сюда ночью -- и не выйдешь никуда.
Автобусы тормозят у русской школы. Ребята вываливаются из машин.
-- Обошли, как стоячих!
-- Нечестно! Не по правилам! -- возмущаются торгпредские. -- Если бы не
мандаринщик...
-- Если бы да кабы, да во рту росли грибы!
Грибы! А Вику дома ждет обед с грибами. Она было открывает рот, чтобы
похвастаться, но вовремя спохватывается. Хорошо бы всех угостить, но на всех
не хватит. Нечего тогда и хвастаться, и так все по дому соскучились.

Школа на школу непохожа: белый особнячок с колоннами. За решеткой --
пальмы. Внутри -- круглый холл и четыре двери по кругу, четыре класса.
Викин, третий, самый большой. А первачков только шестеро.
В классе настоящие парты в два ряда и доска -- все, как полагается. И
дневники обычные, только дни недели исправлены от руки: в Египте выходной --
пятница, а неделя начинается с субботы. А вот тетрадки у всех арабские, их
надо переворачивать вверх ногами -- арабы пишут справа налево, и корешок
тетради у них справа.
Анджей и Казимир Геленжевские, близняшки-поляки, уже здесь. Польской
школы в Каире нет, Анджей и Казимир учатся в русской.
Валентина Васильевна стучит указкой по столу:
-- Тише, тише!
-- Последний день, учиться лень, сижу за партой, как тюлень, --
тараторит Витька.
На тюленя он не похож. Скорее, на чертика: ни минуты не может усидеть
спокойно. "Дыру в боку крутит", -- говорит о нем Викина мама. Витька --
египетский старожил. Он и родился в Каире. Так в метрике и записано: "Место
рождения -- г. Каир, Объединенная Арабская Республика".
-- Вот именно -- последний день. Кое для кого -- последняя возможность
исправить годовые оценки. Например, для тебя, Сукачев.
Витька выскакивает к доске и рассказывает про твердый знак. Витька все
знает, еще не было случая, чтобы он чего-то недоучил. Он и слугу русскому
языку выучил. Хусейн рекламу над магазином по-арабски прочитать не может, а
русские сказки разбирает по складам. И все удивляется, что у нас книжки на
том же языке, на котором русские люди разговаривают. У арабов литературный
язык один для всех -- и в Египте, и в Сирии, и в Алжире, и в Йемене, а
говорят в каждой стране по-своему. Есть даже переводчики с литературного
языка на разговорный...
Но Витькины оценки скачут вверх и вниз, потому что не может он отвечать
спокойно. То подмигнет, то рожу скорчит, а теперь стал изображать твердый
знак: стриженую голову вперед склонил, а руки сложил сзади кренделем. Ужасно
похоже!
-- Ладно, Сукачев, пять за твою пантомиму.
Витька доволен.
-- Валентина Васильевна, а можно Хусейна в первый класс принять? Он
"Колобок" наизусть знает!
Все представляют Хусейна в галабии и чалме, читающего букварь среди
первачков.
-- Ничего смешного, -- строго говорит Валентина Васильевна. -- Сейчас
даже старики феллахи за парту садятся. Но Хусейну надо сначала родной язык
выучить.
Она смотрит в классный журнал.
Светка раскрыла под партой учебник и торопливо читает, скосив глаза. А
Вика вчера русский повторяла: и мягкий знак, и твердый, и "ЖИ-ШИ пиши с
буквой "И". Но ее не спросят, у нее твердая пятерка.
-- Геленжевский, -- говорит, наконец, Валентина Васильевна.
Близнецы Геленжевские вздрагивают, громко роняют что-то на пол и
вскакивают, оглядываясь ошалелыми глазами.
-- Сначала Анджей... Расскажи-ка нам о приставках в русском языке.
Анджей выходит к доске, хлопает белыми выгоревшими ресницами и
внимательно смотрит в лепной потолок.
-- Э-э, -- говорит он. -- Приставки... Приставки, э-э, следует отличать
от предлогов.
-- Правильно, Анджей. И как же ты отличишь приставку от предлога?
Анджей теребит белый чуб и еще внимательнее разглядывает потолок.
Казимир листает учебник, но не успевает.
-- Казимир, помоги брату.
Казик обреченно становится рядом с Анджеем. Когда близнецы стоят рядом,
их не отличишь друг от друга. Казимир трет веснушчатый нос... теребит чуб...
и тоже принимается изучать потолок.
-- Э-э, -- говорит он. -- Приставка, э-э, это не предлог.
-- Это нам уже Анджей сообщил.
Со всех сторон подсказывают, все сразу, поэтому у доски ничего не
понять.
-- Приставка -- это приставка, а предлог -- это предлог, --
догадывается вдруг Анджей.
-- Совершенно верно, -- терпеливо говорит Валентина Васильевна. -- И
что же вы нам хотите еще сказать?
-- Русский язык -- отшен трудна, -- у Анджея неожиданно появляется
невероятный акцент.
-- О да, да! -- немедленно соглашается Казик. -- Ми плохо понимать
русска мова.
И оба таращат на учительницу бесхитростные глаза.
-- Да, русский язык -- очень трудный, -- соглашается Ва- лентина
Васильевна. -- Особенно если читать на уроке посторонние книги.
Она поднимает из-под парты Геленжевских цветастый американский детектив
с симпатичным черепом на обложке.
-- "Смерть с накрашенными ресницами", -- читает она название. --
М-да... Ну, как?
-- Законно! Уже троих укокошила! -- говорит Анджей на чистом русском
языке.
Третий класс падает на парты от смеха.
-- А что у вас по английскому?
-- Пять, -- скромно признаются близнецы.
-- Не мудрено. Лучше бы уж Марка Твена читали, -- вздыхает Валентина
Васильевна. -- Садитесь, артисты. Не класс, а драматическая студия.
Школьный сторож Мустафа звонит в холле в колокольчик. Перемена! Все
четыре класса вылетают в холл. В дверях -- пробка.
Мустафа, сверкая улыбкой, раздает второй завтрак -- мандарины и финики.
Вика не любит египетские мандарины. Очистишь его, и потом весь день руки
приторно пахнут. А мякоть такая сладкая, что хочется пить.
Она отдает свой мандарин Пустовойту. Он их ящик может съесть.
-- Лиза-подлиза, -- шепчет Светка рядом.
Вот так всегда настроение испортит. А у самой два завтрака -- свой и
Матрешкина.
Мустафа звонит ко второму уроку. Мустафе нравится звонить в
колокольчик.
У третьего класса -- физкультура. Третий класс несется вприпрыжку во
двор. Осталась на партах форма в голубую клетку. Все в трусиках и в майках.
И здесь Лисицына отличилась: под формой у нее оказался нейлоновый купальник
с Микки Маусом.
Ох и изжарится же Светка, когда солнце поднимется выше! Не надо
модничать.
Мальчишки уже лезут на пальмы. По пальмам легко лазить -- чешуйки на
стволе, как ступеньки. Витька под самой кроной над школьной крышей.
-- Витька-а! Пирамиды видать?
Витька оборачивается в сторону Гизы. Гизские пирамиды видно с любой
крыши -- Каир лежит на равнине.
-- Не-а! "Хилтон" застит!
Валентина Васильевна выходит из школы и привычно хватается за голову:
-- Сукачев! Слезай немедленно! Чубенидзе! Спускайтесь сейчас же, а то
Мустафу позову!
А Мустафа и так все видит и смеется.
На стволах пальм -- зарубки через десять сантиметров. Валентина
Васильевна натягивает скакалку в метре от земли. Так и есть -- прыжки в
высоту! Витька уже летит через скакалку "рыбкой". Кувыркается, вскакивает --
голова в песке.
Вика не любит прыжки в высоту. В беге вокруг школы она и мальчишек
обгоняет, а вот метр ни разу не взяла. Страшно прыгать через скакалку:
запутаешься и клюнешь носом землю.
А Светка ходит гоголем. Она длинная, ей только перешагнуть -- и там.
Ребята выстраиваются в очередь наискосок от скакалки. Один прыгает,
другой. Матрешкин попал ногой под скакалку и захромал к школе. Страшные муки
на лице, а сам доволен -- больше прыгать не надо.
Светка прыгает красиво. Взмахивает руками и летит. Уже три раза
прыгнула.
Вика становится в очередь. Чем ближе очередь подходит, тем страшнее.
Она опять отходит в конец очереди. Вот только Геленжевские впереди. Вот и
они прыгнули.
Вика подскакивает на месте. Страшно. Скакалка под самыми небесами.
-- Беликова, ты что же не прыгаешь?
-- А она боится, -- фыркает сзади Светка. Ах, так! Назло тебе прыгну!
-- Ты сильнее маши ногой и лети за ней, -- подсказывает за спиной Саша
Пустовойт.
Вика срывается с места, бежит, семенит. Скакалка уже рядом. Она изо
всех сил толкается, закрывает глаза. И падает на спину в песок.
Неужели взяла? В первый раз! Вот везучий день!
Вика отряхивается и бежит становиться в очередь. Теперь не страшно и
скакалка не под небесами, а у самой земли. Раз за разом она плюхается в
песок. Так бы и прыгала до самого вечера. Но уже бежит Мустафа с
колокольчиком.
-- Сбор, ребята, сбор! -- кричит Валентина Васильевна. -- Сукачев! Сбор
не на пальме, а в классе!
Кончились уроки. Кончился учебный год в середине апреля. Скоро начнется
настоящая африканская жара. Помутнеет горизонт, дохнет из пустыни знойный
ветер и будет дуть пятьдесят дней. Он так и называется-- "хамсин",