Коротков Ю.. Мадемуазель Виктория

Вика тянется губами к ручейку. У нее заранее немеют зубы от студеной
воды. Но вода уходит из-под губ. Вика наклоняется ниже -- и родничок
пересыхает, а земля, только что бывшая дном, трескается от зноя...
-- Валентина Васильевна! Романайте плохо!
Данута Романайте, литовка из Вильнюса, сползает с сиденья. Она всегда
плохо переносила жару.
Валентина Васильевна трясет ее за плечо, и золотистая головка Даны
безжизненно качается.
Опять танки. Автобус останавливается. Взрослый выскакивает, что-то
объясняет арабскому офицеру. Тот отстегивает от пояса флягу, укутанную
войлоком.
Валентина Васильевна брызгает водой Данке в лицо. Та приоткрывает
тусклые глаза.
-- Пить, -- жалобно бормочет она. -- Дайте, пожалуйста, пить...
Но отпить можно только глоток, иначе всем не хватит. Валентина
Васильевна протягивает флягу Пустовойту. Саша жадно смотрит на воду. И
хрипло говорит:
-- Я не хочу. Честное слово. Пусть она... пьет...
Вика отрицательно трясет головой, не в силах оторвать взгляд от фляги.
Все отказываются от воды. Свою долю пьет только Матрешкин. Светка
протягивает было руку, но вдруг отворачивается.
Данка пьет большими глотками, вода стекает по уголкам ее губ.
Это тоже война? Зачем воюют люди, когда так хочется пить? -- Пальмы, --
неуверенно говорит Саша.
-- И я вижу!
-- А я давно заметил, думал, опять мираж!
Действительно, на горизонте зонтики пальм. Вскоре автобусы въезжают в
маленький оазис. Под пальмами -- военные машины и лоток с кока-колой.
Ребята покачиваются на затекших ногах, пьют из острогорлых бутылочек.
Пьют, пока не надуваются животы. Взрослые затаскивают в автобусы ящики с
кока-колой. Теперь дорога не страшна.
Арабские солдаты торопят, указывая на небо. Пятнистые автобусы вновь
выезжают в раскаленные пески...

В ДОККИ

Вскоре над песком поднимается узкая полоса зелени. Пустыня отступает,
дышит вслед тяжелым зноем. Насквозь пропыленные автобусы выбираются на
зеленую дорогу. Справа выстроились пирамиды. Площадка перед ними пуста,
торговцы и всадники исчезли.
Мелькают белые стволы эвкалиптов набережной Эль-Нил. За Нилом тянется
остров Рода.
Остается слева безлюдный город Зу. Сейчас автобусы минуют Докки и по
мосту Замалек направятся к вилле. Дома ли папа? Дядя Феликс и Лешка давно
уехали в свой Вади-Габгаба, они далеко от войны...
По улице Тахрир автобусы сворачивают в Докки. Недалеко от нового
посольства у дверей большого отеля толпятся родители. Вон и мама смотрит
из-под руки, рядом -- Светкина мама. Значит, вся колония переехала в Докки?
Умолкают перегретые моторы автобусов, распахиваются дверцы. Ребята
вытаскивают в проход чемоданы...
Вдруг из-под крыши отеля раздается гулкий рев, и тотчас сирена
срывается на пронзительный визг.
-- Все в укрытие! Воздушная тревога! Все в укрытие!
Вожатые хватают детей под мышки, передают в дверь родителям. Воздух
дрожит от воя сирены. Разбегаются прохожие. С перекрестка бегут полицейские,
указывают на небо, машут руками: скорее!
Светкина мама врывается в автобус, заталкивая обратно детей, запинаясь
о сумки и чемоданы.
-- Доченька моя! Пустите! Доченька! -- Она хватает Светку и рвется
назад. Кто-то падает в дверях, на него валятся остальные. Мама-Лисицына,
работая локтями, продирается вперед, как танк. Светка плачет от стыда и
страха, вырывает руки.
Над улицей с грохотом, заглушая сирену, проносятся самолеты. Из глубины
дворов бьют зенитные пулеметы. В голос рыдают "Подснежники". Кто-то роняет
Викин чемодан, оттуда вываливается смехунчик и закатывается злорадным
смехом.
Полицейские прикладами автоматов бьют стекла. Вика карабкается через
окно, прыгает в протянутые руки, и полицейский бежит с ней под бетонный
козырек отеля. Автомат больно колотит Вику по ногам. На белом шлеме
полицейского от ее ладоней остаются красные пятна.
Опустела улица, автобусы скалятся разбитыми стеклами, звенит воздух от
визга сирены, грохота самолетов и стука зениток. Заливается смехунчик в
покинутом автобусе...
Кончился налет. Разом смолкают пулеметы и сирена. В уши бьет
оглушительная тишина.
-- Слава богу, все живы, все живы! -- Мама плачет и целует Вику в нос и
щеки. -- Все живы!
Они поднимаются на восьмой этаж. В номере голо, даже посуды на кухне
нет -- все упаковано. Сумки и узлы лежат у дверей.
Мама вытирает слезы, достает из сумки йод, бинтует Викины ладошки,
рассказывает:
-- Я думала -- отвоевалась, на всю жизнь хватит... Второго июня
англичане, американцы, французы отозвали своих и вывезли в Грецию. За ними
-- другие... Одни мы остались. Третьего -- приказ посла: никаких сборов,
чемоданы распаковать. Сидим, как на бочке с порохом. Что-то неладно кругом.
Кто войну пережил, тот задолго чует неладное...
Утром пятого папа ушел на работу. Только дверь за ним закрылась --
грохот, сирены. Слуги не пришли, я бы уж и им была рада. Лотом крики на
улице, арабы толпами идут, кричат, а что кричат -- не пойму... Мухаммед
прибегает, глаза огнем горят: "Мадам! Мадам! Исраэль! Война!" -- и только
что не пляшет от радости. А я как это проклятое слово услышала, так у меня и
ноги подогнулись, "Мухаммед, говорю, война -- квайс!" -- "Мадам! Мы победим!
Исраэль!" -- и лупит кулаками воздух. И убежал...
Летит Настькина мама, в слезах: что делать? В колонии никого из мужчин
нет, под дверями толпа арабов. В это время отец звонит: в окна не
выглядывайте, спрячьтесь в дальнюю комнату и дверь подоприте -- под шумок
всякие мусульманские братья выползли на свет божий. Лисицына в истерике. Что
творится? Чего ждать? Куда бежать?
Приезжает переводчик с первого этажа который в собачьем кафе обедал:
Александрию бомбили. Тут у меня сердце упало... Под вечер приходит отец:
собирай вещи. Нищему собраться -- только подпоясаться. Переехали в Докки, к
посольству поближе. Той же ночью всех беременных женщин и грудных детей наши
самолеты забрали. Остальным -- сидеть на чемоданах.
Выступает по радио Насер: говорит, что особое значение имеет поддержка
Советского Союза, просит арабов предупреждать провокации против нас.
Москва постоянно запрашивает -- все ли наши в безопасности? Посол
каждый час звонит в Александрию. Там нефтехрани-лище разбомбили возле нашего
торгпредства. Зеленая дорога обстреливается.
Отец -- к послу: дайте охрану и автобусы, я привезу детей. Посол звонит
Насеру. Тот отвечает: лагерь охраняется, бульдозеры расчищают военную дорогу
через пустыню.
Голова кругом идет... Как же Сашка с Сережкой? Они же слышали, что
война началась. Мы-то знаем, что с ними дома ничего не случится, а они,
наверное, все уши прослушали, не скажут ли чего о нас... Вечером ловим
Москву: Советское правительство начало эвакуацию своих граждан из Египта.
Слава богу, Сережка с Сашкой успокоились.
Вчера Феликс с Лешкой приехали из своего Вади. Всех наших отзывают из
провинций в Каир... А отец как вчера ушел, так и нет его, -- мама
всхлипывает. -- Рано утром звонит посол -- вас вывезли. Я все это время ни
жива ни мертва сидела. Ну, все живы, все вместе...
Вика прихлебывает чай. Теперь надо ждать. Сидеть в четырех стенах и
ждать. Ждать, что будет дальше.
Значит, скоро домой. В Марфине сейчас теплынь. Вовка писал, что каждый
день, купается в Уче, а у запруды на хлеб берут во-от такие караси. Ночка
родила теленка, назвали Звездочкой.
А Сережка и Сашка сегодня или завтра получат письмо, которое Вика
писала полмесяца назад. Прочтут, что она живет в пионерском лагере в
Александрии, и будут тревожиться, искать Александрию на карте.
А следующее свое письмо Вика сама вынет из почтового ящика в Москве и
под арабскими вензелями прочтет, что в Александ- рии хорошая погода, над
морем -- желтый флаг, а по вечерам на вилле крутят кино...
Интересно, что делают Аза и Леми? Испугались они, услышав о войне? Или
слушали радио с равнодушным лицом, держа игрушечные чашечки двумя
пальчиками, не забыв отставить мизинчик, как и положено настоящим
мадемуазель? А веснушчатый ослик так же возит по утрам помидоры к мечети?
Зато уж Кекс точно по-прежнему валяется в тени бугенвиллии...
Из окна видно далеко вокруг. Докки -- новый район, прямые улицы, в
окнах -- бетонные решетки, защита от солнца.
Равнодушно уставились в небо пирамиды. Они столько войн пережили и эту
переживут. В каменную усыпальницу не долетают ни страшный рев сирены, ни
грохот штурмовиков...
Мама вяжет на кухне. Вяжет и распускает, вяжет и распускает. Солнце уже
клонится к пирамидам.
Над Замалеком выше всех минаретов -- клетчатая башня Насера. Много
сейчас забот у президента. Сидит и думает, как выиграть войну. Но о Вике он
и в такое время не забыл: приказал вывезти русский лагерь по секретной
военной дороге...
Внизу, у бетонного козырька отеля, тормозит белая машина. Вика узнает
стриженый Лешкин затылок. Следом за Лешкой выходит папа и дядя Феликс.
-- Мам, папа приехал!
-- Дождались-таки, -- вздыхает мама и откладывает ненужное вязание.
Папа с порога улыбается Вике:
-- Цела и невредима? А мама тут о тебе все глаза проплакала.
Лешка выглядывает из-за дяди Феликса. Он загорел в своем Вади-Габгабе,
и оспины прошли.
Взрослые устало рассаживаются на кухне. Мама потрошит узлы с
продуктами, хлопочет над плитой.
-- Что в мире творится?
-- Сегодня ночью самолетом отправляют детей дошкольного возраста. А за
нами идет "Иван Франко". Он шел на Кубу, с полпути вернули, послали за нами.
Папа сажает Вику на колено.
-- Вот так, Заяц. Иначе и быть не могло. Где бы ты ни была, в каком
уголке земного шара, -- о тебе помнят, про тебя не забудут... Только
раздался первый выстрел на границе, а на Родине уже думали о тебе, уже наши
летчики готовы были лететь за три моря, в воюющую страну, чтобы забрать тебя
домой.
-- Пап, а президент Насер победит? Папа усмехается и трет руками лицо.
У него черные круги под глазами, а на щеках -- щетина. Наверное, папа не
спал всю ночь.
-- Война уже проиграна, Заяц, по всем статьям. Только проиграл войну не
президент Насер, а продажное офицерье. А разные типы, вроде нашего бывшего
соседа, очень рады поражению. Им наплевать на свою страну. Они обвиняют
президента. Как это у нас говорят -- всех собак на него вешают...
Папа подходит к карте. Вика и Лешка тотчас подтаскивают стулья с двух
сторон. Вика опирается об Атлантику, Лешка -- об Индийский океан.
-- Захвачен Синайский полуостров, -- папа закрывает ладонью треугольник
Синая. -- Не сегодня завтра израильтяне выйдут к Суэцкому каналу. Разрушена
Исмаилия. Канал закрыт... Египтяне очень тяжело переживают поражение.
Никогда за все пять тысяч лет Египет не проигрывал так страшно.
-- А чему же радовался Мухаммед?
-- В сорок восьмом году Израиль захватил землю арабского народа
Палестины. И люди, ничего не смыслящие в политике, решили, что Насер шапками
закидает Израиль и вернет арабам их земли...
Вика смотрит на карту. Как же смог такой маленький Израиль победить
такой большой Египет? Разрушена Исмаилия. Канал закрыт...
Исмаилия -- уютный, чистый городок, голубой лабиринт озера Тимсах,
невысокие белые домики, по самую крышу утонувшие в зелени.
А как представить себе Суэцкий канал без кораблей? Канал -- синяя
полоска в серо-желтом песке. Вода почти вровень с берегами, неподвижная, как
стекло. Издалека кажется, что корабли идут прямо по песку.
Автобус со школьниками ехал вдоль канала, обгоняя огромные корабли, и
когда над песками появлялся красный флаг, ребята вместе со взрослыми
высыпали из автобуса и кричали, размахивая руками. С корабля в ответ ревела
сирена, и команда выстраивалась вдоль борта...
-- А я знаю-знаю, как Египет мог победить, -- говорит Лешка, когда папа
отходит.
-- Тоже мне, маршал нашелся! Президент Насер не знал, а ты знаешь!
-- И Насер знал. -- Лешка обиженно моргает. -- Только ты ничего не
поймешь, это не девчоночье дело. -- Он отворачивается, но не выдерживает и
начинает взахлеб объяснять: -- Мне па- па все рассказал-рассказал. Значит,
так... Все давно знали, что война будет, поэтому американцы и англичане
своих в Грецию вывезли заранее. А разведчики разведали и донесли-донесли,
что утром пятого июня Израиль начинает войну, и предложили ударить первыми.
Это по-военному называется -- упреждающий удар. А президент Насер не захотел
нападать первым, потому что тогда все сказали бы, что это он начал войну.
Зато он приказал самолеты поднять в воздух. А генералы, вместо того чтобы
воевать, ушли на бал. Пока они там плясали, все самолеты прямо на земле и
разбомбили. Их теперь судить будут и расстреляют. Вот!.. Только ты ничего не
поняла, потому что это не девчоночье дело. А я, когда вырасту, военным
летчиком буду. Вот.
-- Что творится! -- разводит руками дядя Феликс. -- В Союзе их
ровесники в "казаков-разбойников" играют и кукол нянчат. Дети как дети. А
эти? "Президент Насер", "упреждающий удар"!.. Марш по кроватям,
горе-политики!
Но спать не пришлось. Над самой головой поплыл тяжелый вой сирены.

"ЯСТРЕБЫ" НАД ГОРОДОМ СОЛНЦА

На лестнице гремят шаги, жители отеля спускаются вниз, в бетонный
колодец внутреннего двора.
-- Пойдем на крышу, -- предлагает дядя Феликс. -- От прямого попадания
ничего не спасет, а внизу еще и развалинами задавит.
Он прислушивается к далекому лаю зениток:
-- Наверное, аэродром бомбить будут.
Папа достает из чемодана военный бинокль в потертом футляре. По
чердачной лестнице все поднимаются на плоскую крышу отеля.
За стеклянными трубками погасшей неоновой рекламы -- железный гриб
сирены. Она ревет так оглушительно, что воздух волнами бьет в грудь.
Солнце падает в пустыню. Его выгоревший бледно-желтый шар наколот на
верхушки пирамид. Тускло светится Нил. Клубится темная зелень садов Гезиры.
Далеко на восточном берегу поднялась над городом цитадель Саллах
ад-Дина: тонкие резные минареты за могучими каменными бастионами. А отсюда
цитадель кажется игрушечной, лежащей на вытянутой вперед ладони.
За цитаделью отвесно поднимаются лиловые в закатном свете скалы
Мукаттам. Тут и там прошивают небо красно-желтые нити зенитных пулеметов.
Сирена умолкает, и во внезапной тишине слышен их частый стук и далекий
гул самолетов.
-- Летят, -- говорит папа, не отрываясь от бинокля.
Над Гелиополисом посвечивают в последних лучах солнца три серебристые
точки. Вокруг них тотчас собираются в густой сноп трассирующие нити,
вспыхивают белые одуванчики зенитных снарядов.
-- "Скайхок", американский штурмовик, -- объявляет Лешка, подстроив
бинокль. -- "Ястреб" по-ихнему... У "Фантомов" морда гадючья, книзу опущена,
будто высматривает чего. А "Миражи" остроклювые.
Начитался американских военных журналов.
Вика забинтованными руками берет тяжелый бинокль, шарит по небу. В
восьмерку окуляров вплывает короткий горбатый самолет. Оказывается, он
серебристый только снизу, а кабина и крылья сверху в желтых, коричневых и
зеленых разводах. За кабиной -- шестиконечная синяя звезда. Вика видит даже
белый шлем летчика за стеклом кабины.
Штурмовик припадает на крыло, показывая ту же звезду на нем, и
разворачивается, снижаясь. Прямо к Вике обращено теперь лицо самолета,
приплюснутое с боков, вытянутое кверху, с оттопыренными красными
ушами-воздухозаборниками. В пустых глазах самолета отражается закатное
солнце.
"Ястреб" на мгновение замирает, будто заметив маленькую Вику на крыше
отеля в Докки...
Вика вскрикивает и отдергивает бинокль от глаз. Самолеты вновь
превращаются в серебристые штрихи на голубом небе. Теперь они над
аэродромом. От ведущего отделяется огненная точка, некоторое время летит
рядом, словно раздумывая, куда теперь, и резко клюет землю, оставляя в небе
крутую дымную дугу.
Небо над аэродромом вспыхивает. Потом до западного берега докатывается
гулкий удар, и эхо его разбегается по безлюдным провалам улиц.
-- Ракета "воздух -- земля", -- фиксирует Лешка. Следом заходит второй
самолет. Он опускает нос книзу и вдруг подпрыгивает, как на ухабе. Прямо под
ним распускается облачко зенитного снаряда.
Штурмовик вываливается из строя, из-под крыла тянется нить темного
дыма.
-- Есть! -- кричит папа.
-- Отлетался, голубчик, -- потирает руки дядя Феликс.
На соседних крышах кричат и прыгают арабские мальчишки.
-- Бей его! -- командует Лешка. -- Навались!
Вокруг подбитого самолета воздух белеет от зенитных одуванчиков.
Серебристая точка прыгает вверх и вниз, медленно набирает высоту и уходит на
восток следом за другими двумя, повесив над городом тающий дымный след.
Один за другим умолкают пулеметы. Уже темно. Только за Старым городом,
над аэродромом -- неровный красный свет пожара.
Воздух свежеет. Если в это время внимательно смотреть на термометр, то
видно, как укорачивается ртутный столбик.
-- Вот так же над Москвой стояла, зажигалки с крыши сбрасывала... --
вздыхает мама.
Папа прячет Вику под полой пиджака. Каир тонет в темноте. Не горят
рекламы. Смутно белеют кварталы Докки и Эль-Гузы. Восточный берег на дне
ночи. Лишь склоны Мукаттама отсвечивают багровый свет пожара.
-- Между прочим, -- задумчиво говорит дядя Феликс, -- "Аль-Кахира" --
значит "победоносная". Так по-арабски называется Каир.
-- Ты же сам говорил-говорил сто раз, -- Лешка волнуется и ищет на лбу
несуществующие оспины, -- ты же сам говорил, что если кто-то прав, то он
обязательно победит.
-- А разве я говорю, что это не так? Каир победит. Только не сегодня и
не завтра. Из каждого поражения надо извлекать уроки...
На крышу выглядывает Настькина мама:
-- Феликс! Феликс! Скорее, Насер по телевизору говорит. Лифт не
работает -- нет электричества. Все бегут по лестнице вниз, держась в темноте
за перила.
В холле, слабо освещенном керосиновой лампой, собрались обитатели
отеля. На столике мерцает переносной батареечный телевизор. Дядю Феликса
пропускают вперед. Вика протискивается за ним.
На бледном экране -- президент Насер. Глубоко запали усталые глаза на
темном лице, высокий лоб рассекли морщины. Президент говорит медленно, но
решительно.
-- Тише, -- машет рукой дядя Феликс. Он вслушивается в арабскую речь и
в паузах бросает короткие фразы: -- Страна оказалась неготовой к войне...
Египет потерпел сокрушительное поражение... В сложившейся ситуации
ответственность за пора- жение несу я. Я и никто другой... Я обратился к
вам, чтобы заявить, что складываю с себя полномочия президента Объединенной
Арабской Республики...
На экране появляется диктор. Кто-то щелкает выключателем. В холле
молчание. С тяжелым сердцем расходятся жители отеля по номерам.
-- Пап, а куда он складывает полномочия? Отец невесело усмехается.
-- Сложить полномочия -- значит уйти в отставку. Народ избирает
президента на шесть лет, а он сказал, что не оправдал доверия, не справился
с управлением большой страной...
Вика укладывает Мишутку, сама ложится рядом, смотрит в потолок и
думает:
"Почему президент Насер не справился со страной? Значит, он что-то
делал не так. А что? Отдал феллахам землю -- хорошо. Дружил с нами -- очень
хорошо. Разрешил арабчатам играть на газонах -- разве плохо?.. Вот,
наверное, радуется бизнесмен средней руки! Пляшет перед телевизором и гладит
пухлыми ладонями лицо, молится своему буржуйскому богу. А Аза и Леми и эту
новость прослушали с оттопыренным мизинцем. Настоящая мадемуазель не
интересуется политикой... Выходит, бизнесмен средней руки оказался прав --
все египтяне против Насера... Что же будет?"
С улицы доносится приглушенный шум мотора. Вика выглядывает в окно:
чуть подсвечивая затененными фарами, под козырек отеля заплывает автобус.
Белеют шлемы мотоциклистов-полицейских. В отеле голоса, шаги; удаляется по
лестничному пролету Настькин рев. Слышен крик мамы-Лисицыной.
Вика и папа выходят из номера.
Мадам Лисицына волочит по лестнице Светку, догоняет работника
посольства.
-- Я вас умоляю, нет, я требую! Я требую... Посольский оборачивает
синее от бессонных ночей лицо:
-- Летят только дети дошкольного возраста. Всем не хватит места.
С площадок смотрят вниз жильцы отеля.
-- Одно лишнее всегда найдется. У меня ребенок!
-- Ведите себя достойно, -- говорит папа. -- У нас у всех дети.
-- У вас в Москве еще двое! А у меня одна! Одна! -- мама-Лисицына
плачет настоящими слезами.
-- Пойдем, мам, не надо, -- тянет ее Светка назад.
Вика возвращается к окну. Автобус внизу разворачивается и направляется
к набережной. Настьку Черных и других малышей увозят в Каир-вест. Где-то над
Средиземным морем летят наши самолеты, чтобы забрать их на Родину.
В автобусе Настька, конечно, заснет, спящую ее мама внесет по трапу, не
разбудит и в Шереметьеве. А проснется Настька завтрашним утром в Москве, за
три тысячи километров от Каира.
Далеко в Атлантике торопится, режет острым носом волну теплоход "Иван
Франко". Скоро кончатся эти тревожные дни...

ОТВЕТ ВРАГАМ РЕВОЛЮЦИИ

Раньше, чем поднялось солнце над скалами Мукаттам, Вику будит
многоголосый шум под окнами. Вика осторожно смотрит в окно сквозь жалюзи.
По улицам Докки течет к набережной плотная толпа арабов. Редко мелькают
в толпе европейские костюмы каирских аристократов, зато рекой плывут черные,
желтые, полосатые галабии, халаты, малайе, развеваются бедуинские платки.
Вика смотрит дальше: толпы, вытекая из улиц, сливаются на набережной
Эль-Нил. Сигналят неподвижные автобусы, машины выезжают на тротуар. Торговцы
прижимаются к стенам зданий, расступаясь на пути демонстрации. Над кипящей
поверхностью толпы плывут недоуменные морды верблюдов, шлемы полицейских и
дети, поднятые на плечи родителей.
В неуловимом ритме взлетают над головами людей крепко сжатые кулаки.
Лисицына врывается в номер без стука.
-- Господи! -- голосит она с порога. -- Опять демонстрация! Что
случилось? Опять двери запирать? Что они демонстрируют?
-- Да погодите, не паникуйте, -- хмурится папа. -- Надо же сначала
узнать, в чем дело.
Он распахивает окно. Со свежим утренним ветром и обычными запахами
каирских улиц в комнату врывается гортанный арабский крик. Разобрать ничего
невозможно, лишь одно слово повторяется тысячей голосов, гремит над Каиром:
-- На-сер! На-сер!
Бегут дядя Феликс с Лешкой.
-- Телевизор не включали? В Александрии, в Порт-Саиде, в Асуане
демонстрации! Весь рабочий Каир на улице! Феллахи бросили работу! Неужели не
понимаете? Они просят Насера остаться президентом. Они не просят, они
требуют! Папа смеется впервые за эти дни. Подхватывает Вику и высоко
подбрасывает ее.
-- Ну, кто там говорил, что народ не верит Насеру? А? Смотри! Это же
рабочие и феллахи. Замалек кусает локти!.. Феликс, машина еще здесь? Поедем
в город. Это же великое событие -- народ защищает революцию!
Мама сопротивляется:
-- Посол запретил выходить на улицу. "Братья-мусульмане"...
-- Какие запреты в такое время! А "Братья" и прочая погань сейчас сидят
по домам и боятся нос на улицу высунуть.
Мама все-таки остается, она очень устала за пять дней войны, все время
теребит что-то нервными пальцами.
Вика с папой и дядя Феликс с Лешкой спускаются в автомобиль. Улицы
Докки уже опустели, демонстрация направилась к центру города.
Эль-Нил и мост ат-Тахрир запружены народом. Кажется, уже все население
Каира прошло по ним, а из окраин, из окрестных деревень все идут и идут
люди.
Дядя Феликс выезжает на тротуар. Сегодня машины и люди поменялись
местами.
Арабы идут с детьми. Самые маленькие на руках, те, кто постарше, вместе
со взрослыми вскидывают вверх маленькие кулачки. Лица людей напряжены,
решительны. И одновременно -- праздничны, люди радуются своей силе и своему
множеству.
-- На-сер! На-сер! -- гремит стотысячный голос толпы так, что
вздрагивают особняки Замалека.
Дядя Феликс быстро крутит руль, протискиваясь сквозь толпу. Со
скоростью пешехода "мерседес" проползает мост ат-Тахрир и останавливается у
здания Лиги арабских государств. Дальше ехать некуда -- вся площадь от
Национального музея до здания правительства запружена народом. Лица обращены
к зданию правительства. Его широкий желтый фасад вогнут вовнутрь, будто бы
от напора демонстрации.
-- На-сер! На-сер!
Черный государственный орел, кажется, сейчас сорвется с фасада и
взлетит над кипящей площадью.
Кто-то выскакивает к памятнику Освобождения и взмахом руки призывает ко
вниманию. Гул откатывается от центра площади и гаснет. Человек кричит
что-то, заглушаемое дыханием площади. И тотчас площадь Тахрир взрывается,
торжествующий крик раскатывается по улицам, переносится по запруженному
мосту через Гезиру на западный берег. -- Президент Насер с нами!
Арабы обнимаются и вскидывают к небу раскрытые ладони.
-- Президент Насер снова с нами!
-- Закирия! -- кричит Вика, торопливо опуская стекло машины. --
Закирия-я-я!
В толпе мелькает длинная сутулая фигура Закирии. Он оборачивается на
крик и подходит.
-- Сайда, мадемуазель, сайда, мистер! Президент Насер с нами! --
улыбается Закирия.
-- Что сказал тот человек, Закирия? -- спрашивает дядя Феликс.
-- Он сказал, что президент забрал заявление об отставке. Он вернулся к
нам! Сегодня наши враги увидели, на чьей стороне сила!
-- Американо! -- кричит араб в красной вязаной шапочке, указывая на
машину.
Тотчас толпа арабов окружает ее, угрожающе размахивая кулаками.
-- Ля! Нет! -- торопливо отвечает Закирия. -- Ля, руси, бал-шафи!
Русские, большевики!
-- Балшафи! Руси! -- арабы жмут руки папе, дяде Феликсу и даже Лешке.