Коротков Ю.. Мадемуазель Виктория

Тихо в царстве мертвых. Тише тишины. Только ветер тонко свистит в
камнях, как тысячу лет назад.
Или так звучит само Время? Течет оно из далекого далека, уносит, не
заметив даже, человеческие жизни, как древних фараонов, как бабушку Алену.
Сметает с Земли города и заносит их песком, налетает на пирамиды,
расслаивает их, и, бессильное, обтекает их грани и исчезает в далеком
далеке...
Спокоен страж мертвого царства Сфинкс. Расслаблено его львиное тело,
надменно его человеческое лицо. Он смотрит на восток, откуда бесчисленное
число раз поднималось Солнце. Нет и не будет врага, равного ему по силе.
Поэтому Сфинкс спокоен.
-- На каком-то святом камне начертано, -- негромко говорит дядя Феликс.
-- "Когда человек узнает, что движет звездами, Сфинкс засмеется и жизнь
иссякнет". Вам не кажется, что он уже улыбается?
Вика внимательно смотрит на величественное лицо Сфинкса. И ей тоже
кажется, что выщербленные каменные губы его чуть-чуть кривятся в усмешке.
Ведь люди узнали уже многие тайны звезд! Неужели настанет такой день, когда
Сфинкс разомкнет каменные уста и загрохочет каменным смехом, закидывая
голову. Заходят его львиные бока, осыпая песок и выслоенный камень...
Люди многое знают о звездах. Но тот, кто возводил пирамиды, кто высекал
из камня стража царства мертвых, наверное, думал, что знает о звездах все. А
через тысячу лет окажется, что и нынешние астрономы со своими могучими
телескопами узнали лишь малую часть звездной науки. И так будет всегда, пока
светит Солнце.
Нет, никогда не разомкнет Сфинкс каменных губ!
Все молча идут к машине.
Летит под колеса асфальтовая лента шоссе, остается позади "базар в
царстве смерти". И чем дальше назад уходят пирамиды, тем оживленнее
становятся пассажиры консульского "мерседеса", будто пробуждаются от
странного сна.
-- История повторилась в девятнадцатом веке, -- говорит дядя Феликс, --
когда начали строить Суэцкий канал. На Суэцкий перешеек согнали сорок тысяч
феллахов. Хотя со времен Хеопса прошло четыре тысячи лет, мало что
изменилось -- и орудия труда, и условия жизни строителей. Копали канал
десять лет. Двадцать тысяч египтян погибли на строительстве. А теперь Англия
и Франция утверждают, что это они построили канал и им он принадлежит...
Белеют окраинные кварталы Каира. Появляются на обочине дороги пальмы,
отступает пустыня.
-- А грибов все равно жалко, -- впервые за все это время подает голос
мама, -- даже с точки зрения вечности.
Машина выезжает на набережную.
-- Ну что, Заяц, -- подмигивает папа, -- отряхнем пыль столетий! Куда
поедем?
Странный вопрос. Известно, куда -- в веселый город Зу.

ВЕСЕЛЫЙ ГОРОД ЗУ

Дядя Феликс сворачивает с набережной на улицу Эль-Гуза и тормозит у
ворот Зу. Папа с Викой и Мишуткой выходят, а мама едет в Замалек готовить
обед без грибов.
Веселый город Зу есть в любой стране. Спросите в Афинах, в Стамбуле, в
Фамагусте, где город Зу, и любой грек, турок, киприот укажет вам дорогу.
Нет в Каире места лучше, чем Зу. За целый день не обойти его площадей,
улиц, бульваров, аллеек, мостов.
Веселый город Зу -- это зоопарк.
Все, что есть живого на свете, -- все собрано в каирском зоопарке. А
если вы какого-то зверя здесь не нашли -- значит, его и в природе нет.
Жара спадает. В городе еще зной от раскаленного асфальта, а в Зу
поднимается свежесть от озер, ручейков, каналов. Всего-то градусов тридцать.
По улицам зоопарка гуляет пестрый народ: европейцы в широкополых
шляпах, индусы в чалмах и индианки в сари, японки в ярких кимоно,
индонезийцы в докторских шапочках. Торжественно проходят арабские семьи:
дедушка в галабии и вязаной шапочке, бабушка в черной малайе и -- мал мала
меньше -- дюжина черноголовых ребятишек.
Арабы сидят прямо на траве и блаженно щурятся на солнце. Возможность
посидеть на травке -- важное завоевание египетской революции. При короле
Фаруке феллахи даже глянуть не смели на зеленый газон. Зато теперь по
вечерам специально приходят в Зу, чтобы победно усесться на лужайке.
В стриженых кустах -- беседки: китайская пагода, японский бумажный
домик, русская бревенчатая изба. Смешная изба, таких даже в Марфине не
осталось. А египтяне думают, что русские феллахи живут вот в таких избушках
на курьих ножках, ходят круглый год в валенках, а по улицам Москвы бродят
бурые медведи.
Поэтому бурый мишка здесь так и называется -- "рашен бэа", то есть
"русский медведь". Рашен бэа -- важная персона, у него и клетка побольше, с
ванной, с душем.
В первую очередь Вика с папой идут навестить земляка. К мишке не
пробиться, зрители у клетки в два этажа: мальчишки и девчонки оседлали
родителей. Мишка действительно русский, из Подмосковья. Подарок Советского
Союза каирскому зоопарку.
Подарок лежит в дальнем углу клетки, тяжело и часто раздувает бока,
мутными от жары глазами смотрит куда-то сквозь галабии и халаты.
-- Бедненький, -- жалеет его Вика. --Жарко мишеньке в Африке... Пап, а
правда, он в Ученском лесу жил? Ну, может, не жил, а так, мимоходом бывал.
Может, издалека бабушку Софью видел, и меня, и Ночку, и Коську... Пап, ну
неужели он не чувствует, что мы тоже оттуда? Должно же ему от нас чем-то
знакомым пахнуть?
-- Наверное, ветер в другую сторону... А то бы он, конечно, узнал нас.
-- Мишенька, миша! -- зовет Вика. Да разве услышит он в таком шуме!
Но вдруг зеленые глазки зверя оживают. Он медленно поднимается и,
загребая лапами, идет к решетке. Зрители радостно вопят, отступая. Медведь
встает на задние лапы, цепляясь когтями за толстые прутья.
-- Узнал! Смотри, папа, узнал!
Стоящий рядом араб оборачивается на крик.
-- О-о! -- вопит он. -- О-о-о!! -- И счастливо хлопает себя по бедрам,
и ничего, кроме этого восторженного "о-о!", не может произнести.
-- Литтл рашен бэа! Маленький русский медведь!
Зрители тотчас обступают Вику широким полукругом, хлопая в ладоши и
указывая то на Мишутку в ее руках, то на огромного медведя за решеткой.
-- Литтл рашен бэа энд биг рашен бэа! Маленький русский медведь и
большой! Торопливо щелкают фотоаппараты.
-- Этак мы с тобой в вечерние газеты угодим, -- смеется папа, выбираясь
из восторженной толпы.
Зрители еще долго не могут успокоиться, машут вслед:
-- Руси! Литтл рашен бэа!
Вика с папой идут дальше. Самое замечательное в каирском зоопарке то,
что можно кормить зверей -- кого хочешь, но не чем попало. Однажды Вика
принялась бросать лебедям крошки хлеба. Арабы пришли в ужас: хлеб --
лебедям! Дорогой хлеб, который не каждому феллаху по карману!
Зато у вольеров стоят мальчишки с лотками. Подходи, плати пиастры и
корми животных чем положено. Страусы так и толкутся в своем загоне рядом с
лотком, тянут голые, будто ощипанные шеи над загородкой -- не подойдет ли
кто угостить их?
Пеликанам Вика рыбешку кидала, носорогам зеленые веточки давала с руки,
антилопы трясли ей вслед бородками, благодарили за сочную траву.
У вольера с жирафом мальчишка продает морковь. Вика выбирает самую
большую.
-- Ну, предлагай, -- подбадривает папа.
Вика поднимается на цыпочки и машет жирафам морковкой. Вот один
неторопливо направился к загородке и перегнул через нее длинную шею. Ну и
шея! Как у царицы Нефертити.
С огромной высоты к Вике опускается угловатая голова с
рожками-антеннами. Вика на всякий случай берется за папин палец.
-- Смелее, Заяц, смелее. Это же воспитанный жираф, по глазам видно.
Жираф и правда воспитанный. Он высовывает длинный розовый язык, ловко
обкручивает им морковку и деликатно вытягивает ее из Викиного кулака.
-- Вот здорово! -- удивляется Вика. -- Мне бы такой язык, мороженое
лизать!
Мороженое в Каире продают в высоких вафельных стаканчиках. Ни за что
дна языком не достанешь.
Остались еще сонные толстые змеи и драконы-вараны с вывернутыми
когтистыми лапами, но Вика не хочет их кормить. Она идет кататься на слоне.
Большой добрый слон трусит по кругу между пальмами. На голове слона,
между ушами, сидит мальчишка-погонщик, а по бокам висят скамейки. Мальчишка
останавливает слона между двумя лесенками, похожими на самолетные трапы.
Вика забирается на скамеечку, прижимается спиной к
слоновьему боку. Топ-топ-топ. -- бежит слон по кругу, подобрав хобот.
Сзади вертится тоненький хвостик, сверху свисает босая пятка погонщика.
Здорово!
Скамеечка подпрыгивает, проплывают мимо радужные гамадрилы, розовые
бегемоты, ржавые крокодилы (они только в "Детском мире" зеленые, а на самом
деле похожи на сосновые бревна). И как электричка к перрону, подплывает
скамеечка к трапу.
-- Эх, гулять так гулять! Такой день! -- говорит папа. -- Пойдем в
"Луна-парк". Что-нибудь да выиграем!
Мама называет "Луна-парк" не иначе как "грабеж средь бела дня". Вика с
папой ходят туда по большому секрету. Мама знает, конечно, куда уплывают
пиастры и откуда появляются в доме всевозможные безделушки, но виду не
подает...
Вика с папой стоят с сачками в руках. В широкой прозрачной чаше без дна
кипят белые теннисные шарики с номерами, подпрыгивают, сталкиваются,
разлетаются. Вика машет сачком напропалую, но шарики хитрые, выпрыгивают из
сетки.
А папа, как на рыбалке на Ученском берегу, потихоньку подводит сачок и
резко взмахивает им. Есть!
-- Ну-ка посмотри, что у них там на десятый номер?
На десятый номер -- пластмассовая вазочка с лихими красными лебедями по
стенкам. У Вики уже семь таких вазочек дома.
-- Ничего, -- говорит папа, хмыкнув, -- в Москве подаришь...
Во что еще не играли? Папа нерешительно смотрит на вывеску тира, откуда
доносятся звонкие шлепки пневматических винтовок.
-- Разве тряхнуть стариной? А, Заяц?
-- Тряхни, пап!
Отец уверенно вскидывает винтовку, пристраивает ее поудобнее к плечу...
Носорог летит вверх тормашками. Вика стоит сзади не дыша, болеет за папу...
Переворачиваются страусы и крокодилы, падают толстые инглизи.
Хозяин тира поверх очков смотрит на перевернутые мишени.
-- Мистер, -- объясняет он, -- призовая стрельба. Вы должны стрелять,
пока не промахнетесь.
Он выкладывает на прилавок пульку... Вспыхивает реклама над фасадом
картонного магазина. Другую... Гаснет свеча. Третью...
Больше никто не стреляет. Люди набились в маленький тир, цокают языками
и одобрительно кивают после каждого выстрела. Вспотевший хозяин бегает взад
и вперед: поднимать мишени и выкладывать пульки. -- Мистер, -- не
выдерживает он наконец, -- мистер, хватит, вы меня разорите... Вы
американец?
Вика переводит.
-- Нет, русский.
-- О-о, руси! -- араб поднимает кверху большой палец, -- Вторая мировая
война?
-- Да. Летчик.
-- Мистер, я был проводником под Эль-Аламейном. В большой победе есть и
моя маленькая доля. -- Хозяин тира кивает, поправляет очки и лезет под
потолок за главным призом.
Посетители расступаются, пропуская Вику с папой. Вика гордо вышагивает,
прижимая к груди тяжелую хрустальную ладью. Она слышит, как сзади
почтительно шепчут:
-- Руси... Русский снайпер...
Папа откидывает со лба потные волосы.
-- Ну, не ожидал даже. Да... А это что?
Над прилавком свисает пук разноцветных перепутанных нитей. На прилавке
-- жестяные баночки кока-колы и пива, пистолеты-зажигалки и всякая
пластмассовая всячина.
-- Как бы это нам с тобой кока-колу вытащить? -- размышляет папа. --
Ну-ка, Заяц, попробуй вот эту ниточку. Или нет, наверное, эту... А-а, тяни
любую!
Вика дергает голубую нитку, и над прилавком подскакивает все та же
вазочка с лебедями. Хозяин аттракциона с улыбкой протягивает ее Вике.
-- Девятая, -- в отчаянии говорит папа. -- Это уже слишком! Рядом
молодой светловолосый европеец получает баночку
кока-колы и разочарованно вертит ее в руках.
-- Мистер, чейндж, -- предлагает Вика, протягивая ему злополучных
лебедей.
"Чейндж" -- такое же международное слово, как "Зу". "Чейндж" -- значит
"обмен".
-- Сенк ю, -- тотчас соглашается тот, и призы переходят из рук в руки.
У европейца симпатичное и будто бы даже знакомое лицо. Он улыбается,
улыбается и Вика.
-- Полиш? -- спрашивает она.
-- Но, -- светловолосый европеец указывает пальцем в грудь, -- рашен.
Вика чуть не роняет хрустальную ладью на асфальт.
-- Папа! Пап! Скорее! Сюда!
Услышав русскую речь, "европеец" распахивает глаза.
-- Наши! -- кричит он. -- Наши!
Бежит папа. Бегут к "европейцу" мужчины и женщины.
-- Откуда?
-- Туристы. Из Хабаровска.
-- Из Анадыря.
-- Из Владивостока.
Папа торопливо жмет руки всем сразу.
-- Давно?
-- Две недели.
-- Скоро?
-- Через три дня.
-- Ну... как там?
А как сказать -- как там, на Родине? Как найти несколько слов, чтобы
сказать самое главное, самое что ни на есть важное? Как уместить Родину в
несколько слов? Говори хоть три часа, и все будет мало, останется еще
что-то, что-то очень необходимое, о чем нельзя не сказать...
-- Снег у нас.
-- Реки тронулись.
-- Дожди в Москве.
-- В автобус! В автобус! -- торопит арабчанка-переводчица. И снова папа
жмет руки:
-- Привет там передавайте!
Кому привет? И серому апрельскому снегу, и набухшим подо льдом рекам, и
дождливому московскому небу...
Папа и Вика смотрят вслед отъезжающему автобусу.
-- Вот так... -- говорит папа. -- Встретились, поговорили... Между
прочим, от Москвы до Владивостока вдвое дальше, чем до Каира...
Через три дня дальневосточники сойдут с трапа на бетонное поле
Шереметьева. Экспресс помчит их в Москву, и за окном потянутся невесомые
березовые рощицы, и поля, и деревеньки, низко нахлобучившие разноцветные
крыши.
Вика всхлипывает.
-- Ну, вот еще, -- растерянно говорит папа. -- В такой счастливый
день...
-- Домой хочу-у! В Москву-у!! И в Марфино... Чтобы галстук носить.
Чтобы дождь был...
-- Целый год молодцом держалась -- и на тебе... Мы же не туристы, Заяц.
У нас с тобой работа. -- Папа сам расстроен неожиданной встречей. -- Поехали
к маме...
Они идут к автобусу, держа в руках безрадостные призы "Луна-парка".

ПИР ГОРОЙ

Солнце падает за небоскребы Эль-Гузы. В Египте нет вечера, только день
и ночь.
Солнце катится по верхушкам эвкалиптов -- это еще день. Солнце валится
за горизонт -- это уже ночь. В черном небе вспыхивают звезды и рекламы:
разноцветные закорючки, точки, петли. Так малыши рисуют море.
А может, неспроста арабские буквы похожи на волны? Вода для арабов --
это жизнь. И человеческую речь здесь услышишь только у колодцев, у Нила, у
моря...
Иностранцы плотно запахивают пиджаки, арабы кутаются в шерстяные шарфы
-- прохладно.
В Египте вместо зимы и лета -- ночь и день. И зимним днем можно
испечься заживо, и летней ночью замерзнуть насмерть. В этом Вика сама
убедилась, когда на обратном пути с Красного моря посреди пустыни сломался
автобус.
Пока солнце лежало на барханах, ребята сидели в автобусе полумертвые от
жары, а едва наступила ночь -- стали кутаться в пыльные половички. Потом
взрослые побросали половички в песок, выломали сиденья, облили бензином и
подожгли. Так и грелись у костра, пока не завелся мотор.
А расскажи кому-нибудь в Москве, что замерзал в африканской пустыне, --
засмеют. Скажут, что замерзнуть в Африке -- все равно что рыбе в воде
утонуть...
В Замалеке темно. Дома большие, многоэтажные, а горят всего несколько
окон: в каждом доме одна семья. То ли дело ночная Москва! Такой узор
разноцветных окон, и за каждым жизнь, люди...
Аза и Леми уже спят. Бавваб Али метет мраморные дорожки, Джон стрижет
траву на игровой площадке.
-- Бхатрак, Али, бхатрак, Джон! До свидания!
-- Бхатрак, мадемуазель Вика.
У таиландского посольства все тот же полицейский жует длинную сигару.
Из русской колонии доносится Настькин рев: ее укладывают спать. Так и живет
колония: вместо побудки кри- чит муэдзин с минарета, а вместо отбоя --
реактивный Насть-кин рев.
У подъезда одиноко сидит Светка, стукает о землю теннисным мячом. Вика
останавливается рядом. Светка будто и не замечает ее -- роняет мяч на землю
и ловит.
-- Ты чего сидишь?
-- Хочу и сижу. У тебя не спросила. -- Голос у Светки сиплый,
зареванный.
-- Здорово сегодня было, правда? -- говорит Вика.
-- Кривда. Ничего здорового.
Вика молчит. Светка стукает мячиком.
-- И вообще мама сказала, чтобы я с тобой больше не разговаривала. И
что так подруги не поступают.
-- Почему?! Я же правду сказала. А потом еще и соврала из-за тебя!
-- Честная какая нашлась! А ты видела, как на меня все смотрели? И
Сашка, и Геленжевские...
Светка плачет, наклонив голову и стукая мячом о землю.
Вике жалко ее. Светка ведь не жадная, не злая, просто ей ужасно одиноко
и скучно. Ее никуда не пускают, даже в Зу она ни разу не была. Родители ей
ничего не покупают, кроме жвачки и дешевой кукурузы, и сами едят только суп
из пакетиков. Зато они накупили много ненужных вещей -- ковров, посуды и еще
чего-то. Вика раз была у Светки и сама видела: весь этаж у них завален
всякой упакованной ерундой.
А однажды Вика краем уха слышала, как ругались папа и Светкина мама.
-- Я не понимаю, Владимир Иванович, -- говорила Светкина мама. -- Нет,
я просто не понимаю, как можно тратить деньги на всякие пустые развлечения!
-- А я не понимаю, как можно экономить на своих детях, -- говорил папа.
-- У детей должно быть нормальное детство, даже если они живут в другой
части света!
-- Я не понимаю, как можно выпускать ребенка одного на улицу в чужой
стране!
-- А я не понимаю, как можно этого не понимать! Дети во всех странах
одинаковы и всегда найдут общий язык.
Так они не понимали друг друга минут двадцать и поссорились.
-- Пойдем к нам, -- предлагает Вика.
-- Не очень-то хочется...
Врет Светка. Ей-то очень хочется. И сидела она здесь, чтобы Вику
встретить. Но родители не разрешают ей ходить в гости.
Если самим ходить в гости, надо и к себе гостей приглашать. Да еще
угощать чем-то.
-- Пойдем! Лешка приехал...
-- Ну и целуйся со своим Лешкой. -- Светка отворачивается.
Виика идет домой. Что толку обижаться на Светку, она же не сама себе
родителей выбирала...
А дома -- пир горой! Стол накрыли в гостиной. Народу много, и она
теперь не кажется огромной и пустынной. Здесь и дядя Феликс, и переводчики с
первого этажа, и Черныхи -- вся колония, кроме Лисицыных.
На столе -- сказочные богатства: картошка с подсолнечным маслом,
соленые пупырчатые огурчики, черные сухари. Даже настоящие антоновские
яблоки! Все можно купить в Египте: и манго, и бананы, и финики, а вот яблоки
-- маленькие, зеленые, дорогие и невкусные. И те не египетские -- из Сирии.
Мама теперь смеется, рассказывая историю с грибами, бегает из кухни в
гостиную, из гостиной в кухню. Слуг нет -- наконец-то можно похозяйничать
самой.
Вика, обжигаясь, ест рассыпчатую картошку. Жаль, что молоко египетское:
не коровье, а буйволиное, жирное. А так все как в Марфине, у бабушки Софьи.
Дядя Феликс рассказывает:
-- Великая все-таки штука -- самолет! На корабле не так: плывешь себе
потихоньку на север. Александрия похожа на Фамагусту, Фамагуста на Пирей,
Пирей на Констанцу, Констанца на Варну, и не замечаешь, как земля за бортом
меняется... А самолет? Сел в Каир-вест, глянул с воздуха последний раз на
пирамиды -- ррраз! -- и Москва. Изо рта пар валит, леса насквозь
просвечивают, в экспрессе окна ледяные, и в них пятачки про-таяны. Будто на
другую планету залетел... Шофер завидует: "Загорели-то как! Из отпуска, что
ли? Скучно небось от теплого моря возвращаться?" -- "Милый, говорю, в
отпуск! А все теплые моря я на комок снега променял бы и не задумался!"
Посмотрел на меня вот этак: "Перегрелся, думает, товарищ под кавказским
солнцем".
-- А я прилетела в первый свой отпуск домой, в Смоленск, -- вспоминает.
Настькина мама. -- Иду по родному двору, где в На-стином возрасте каждый
закут на коленях облазила, -- и будто в первый раз его вижу. У самых дверей
липа стоит. Ее молнией почти, у земли срезало, а из культяпки молодые
веточки во все сто-роны -- как девчонка-растрепа. Тридцать лет тут прожила и
не видела. А вот -- стою и реву: "Как же я без тебя жила, милая?"
-- А самое странное, -- говорит мама, -- самое странное, что в России
все на русском языке говорят. Да-да, ничего смешного... Здесь ты будто на
необитаемом острове живешь, чужая речь тебя обтекает. Русское слово на улице
вдруг услышишь -- как током ударит... А в Москве еду в метро, люди кругом о
своих заботах говорят -- не для меня, между собой, -- но я-то все понимаю!
Как будто я всем им родня, будто я со всеми ними одной жизнью живу! А пока в
России жила, словно и не замечала, что мы на одном языке говорим...
Лешка сидит напротив Вики. Лешка на год старше, но маленький, худой,
большеголовый. Белесый чубчик коротко подстрижен.
Лешка дома переболел ветрянкой, все лицо у него в зеленочных веснушках.
Ужасно смешной сейчас Лешка, похож на маленького зеленого леопарда.
Взрослые говорят о политике. У них ни один разговор без этого не
обходится.
-- Израиль -- очень неспокойный сосед. И главное, Египет сейчас не
готов к войне, -- говорит папа. -- Насер до сих пор не решился
реорганизовать армию. В промышленности, в сельском хозяйстве -- революция. А
армия не изменилась со времен короля Гороха, то бишь Фарука. Солдат плетьми
порют за провинности. Офицеры на английский манер расхаживают со стеками.
Генералы бездарны, озабочены только тем, как бы побольше украсть у
государства...
Какая война? -- удивляется Вика. Ведь война была давным-давно, до ее
рождения. Так хорошо, так мирно живется всем, кому нужна война?
-- Не думаю, чтобы Израиль решился на новую войну, -- возражает дядя
Феликс. -- Он окружен арабскими странами. Если арабы объединят свои силы...
-- В том-то и дело! Многие арабские правители были бы рады поражению
Насера, египетской революции. Поэтому Египет может рассчитывать только на
Советский Союз.
-- Только войны нам еще не хватало, -- говорит мама. -- С меня одной
хватило выше головы. До сих пор по ночам сирену воздушной тревоги слышу и
вскакиваю бежать в бомбоубежище. Нет, нет, хватит об этом... Лучше расскажи
о наших пирожных!
-- А-а! -- оживляется папа. -- Какой мне дочка подарок сегодня поднесла
-- никогда еще такой вкуснятины не едал! -- под общий смех он рассказывает
утреннюю историю с пирожными из "Синдбада-морехода".
-- Вообще надо быть осторожнее с покупками, -- вступает в разговор
переводчик с первого этажа. -- Года два назад работал я в Бельгии. Прилетел
в Брюссель, прямо с аэродрома захожу в кафе. Час ранний, народу никого нет.
Подзываю официанта, спрашиваю чего-нибудь мясного. Он кивает, записывает и
вдруг спрашивает: "А где ваша собака?" Я удивляюсь и отвечаю, что у меня
собаки нет и никогда не было. У официанта глаза делаются вот с эту тарелку.
Он убегает, и тотчас вываливается целая толпа -- метрдотель, другие
официанты, даже повара из кухни прибежали на меня посмотреть. Я сижу один в
пустом зале. Даже бровью на них не повел: за границей к любым странностям
привыкаешь... Официант приносит плоское блюдо, я принимаюсь за еду. Мясо
ничего, только костей много. Я ем, они смотрят. Спросил кофе -- кофе нет.
Ладно, расплатился, вышел. Вся толпа носами к окнам приклеилась... Да что
случилось, в конце концов? Оглядываю себя -- все в порядке. Поднимаю глаза
на вывеску... Матушки мои! Я в собачьем кафе позавтракал! Есть в Брюсселе
такое кафе -- туда миллионеры своих собак кормить водят.
Вика слушает, держа в руках остывшую картофелину. Интересно во взрослой
компании. Понаслушаешься таких историй!
Но взрослые разом смотрят на часы, встают, собираются. Сегодня на вилле
фильм -- "Вечера на хуторе близ Диканьки".
-- А я? -- хнычет Лешка.
-- Опять заснешь посреди картины. Тяжел ты стал, брат, чтобы тебя на
руках домой нести... И Вике одной страшно будет. А ты как-никак мужчина, --
говорит дядя Феликс.
Слышатся смех и шаги под окнами. Вика и Лешка остаются одни.

"АСУАНСКАЯ ПЛОТИНА", "БРАТЬЯ-МУСУЛЬМАНЕ" И БЫК КОСЬКА

Ребята убирают со стола. Вика на кухне, а Лешка подает из гостиной
грязные тарелки: сначала в окошечке появляется башня из тарелок, потом --
крапчатая Лешкина физиономия.
Лешка последнее лето в Египте. Он кончил четвертый класс и дальше
учиться будет в Москве, в интернате.
-- Знаешь-знаешь, -- говорит Лешка. (У него такая привычка -- говорить
быстро и захлебываться словами, внезапно умолкать и смотреть на собеседника,
склонив голову набок. ) -- Знаешь-знаешь, я в свою теперешнюю школу зашел, а
там все еще учатся и будут до самого июня учиться. Все так же, а английский
только на будущий год начнется, и физкультура в большом спортзале, вот... А
с англичанкой ихней я по-английски говорил, правда-правда, она так
удивилась, говорит-говорит, что у нас в Египте большая разговорная практика,
вот!
Вика складывает посуду в раковину. А в окошечке опять появляются чашки,
рюмки и зеленые веснушки:
-- Знаешь-знаешь, а ребята смешные!.. Арабы думают, что по Москве
медведи гуляют-гуляют, и они спрашивают, а правда, что в Каире вместо такси
-- слоны с шашечками?.. Смешно-смешно, вот!
Вика подставляет табуретку к раковине и моет посуду. Лешка стоит с
полотенцем через плечо, вытирает тарелки.
-- А ты в лагерь скоро? В Александрию? Здорово-здорово. В лагере почти
как дома. Только у моря дышать сыро... А мы с отцом опять на юг, в
Вади-Габгаба. Когда Асуанскую плотину построят, там море будет.
Хочешь-хочешь, на карте покажу?
В коридоре на полстены -- огромная карта мира.
Вон под потолком Советский Союз. А Африка похожа на кобуру пистолета,
какие болтаются на ремне у египетских полицейских.
Вот Черное море, вот маленькое Мраморное, вот Красное. А на самом деле
все они синие. И Средиземное только так называется -- Средиземное. А отойдет