Коршунов Михаил. Я слушаю детство

   Перед ним стояла Аксюша в коротеньком сатиновом платье и в косыночке, повязанной рожками.
   - Ну! - сказала Аксюша.
   - Что?
   - Ну почему ты молчишь?
   Минька и сам подумал, почему он молчит и стоит балда балдой, когда надо сказать Аксюше что-нибудь самое дружеское.
   Перед Минькой вынырнул Кеца и, схватив за пуговицу на рубашке, спросил:
   - Чья пуговица?
   - Моя, - машинально ответил Минька.
   - Тогда, - на, возьми ее! - И Кеца, оторвав пуговицу, сунул Миньке в руку.
   Минька едва не задохнулся от злости. Кинулся было на Кецу, но Кеца скрылся в толпе ребят.
   - Не обращай внимания, - спокойно сказала Аксюша, - он дурак. А пуговицу я тебе пришью.
   Раздалась команда строиться по бригадам.
   - Побежали к своим! - сказала Аксюша и, притронувшись пальцем к Минькиной щеке, засмеялась. - Ой и сердитый ты! Сейчас зашипишь, как сковородка.
   Кусты на плантациях были высажены длинными рядами.
   Ватя и Минька выбрали себе ряд, где розы погуще. Минька должен был собирать лепестки по одной стороне кустов, Ватя - по другой.
   Они положили завтраки на землю, прикрыли ветками и приступили к работе. Минька быстро наловчился обрывать лепестки, складывать в торбу. Старался не оставлять на цветках обрывков, или, как говорил агроном плантации, лохмотьев. Вначале Ватя ушел вперед, но подождал Миньку, и тогда они начали работать рука в руку.
   Пройдя первый ряд, заступили на второй.
   По соседству собирали цветы Гопляк с Аксюшей.
   - Вызываем! - сказал Ватя.
   - Принимаем вызов! - ответила Аксюша.
   Гопляк, обыкновенно нерасторопный и вялый, заработал сноровисто и проворно.
   Никто не переговаривался, чтобы не терять времени.
   Лепестки в торбах пришлось уминать: они не помещались и вываливались.
   Минька в кровь оцарапал колючкой ладонь, но останавливаться, чтобы заклеить листиком ранку, было некогда.
   Аксюша и Гопляк и без того уже обгоняли и, не скрывая, громко торжествовали победу.
   Минька и Ватя проиграли.
   Они пошли проверить работу Гопляка и Аксюши, но ни в чем не углядели погрешностей: ни один цветок не был пропущен и лепестки были собраны без лохмотьев.
   - У нас в ряду цветов было больше, - не сдавался Ватя. - А у вас все бутоны.
   - Неправда, - сказала Аксюша. - Вам обидно, вот вы и придумываете отговорки.
   Просигналил горн - перерыв на завтрак.
   Минька с Ватей отправились к тому месту, где сложили свертки. Устроившись в тени кустов, выпили морса, который притащил с собой Ватя, и насладились пирожками с вязигой. После пирожков опять надулись морсом и растянулись отдыхать.
   Пришла Аксюша:
   - Упарились, ударники!
   Ребята промолчали, переполненные вязигой и клюквенным холодом.
   - Минька, а где твоя пуговица?
   Минька достал из кармана пуговицу.
   - Дай сюда. - И Аксюша присела с иголкой и ниткой.
   - Где ты взяла? - удивился Минька.
   - Что?
   - Иголку и нитки.
   - У девочек. Не шевелись - уколю.
   Минька ощущал у себя на щеке теплоту ее дыхания, видел совсем близко уголок ее прищуренного глаза, длинные изогнутые ресницы с обгоревшими на солнце кончиками и маленькое ухо, просвеченное солнцем, покрытое пушком, точно цветочной пыльцой.
   Аксюша ловко вкалывала иголку в материю, перехватывала, вытаскивала. Снова вкалывала.
   Но вот Аксюша нагнулась, откусила зубами нитку:
   - Готово.
   У весов для сдачи урожая выстроилась очередь.
   Миньку поразила гора лепестков, которая возвышалась рядом с весами на брезенте.
   Ребята высыпали из торб свой сбор в фанерный ящик.
   Приемщик взвешивал, заносил в конторскую книгу цифры. Бригадиры заносили цифры к себе в список. Очередь продвигалась быстро.
   Кеца вытряхнул из торбы цветы. Приемщик замерил вес, не глядя опрокинул ящик в общую кучу на брезенте.
   Никто ничего не заметил, только Ватя заметил: когда приемщик опрокидывал ящик, промелькнул кусок кирпича.
   Ватя локтем подтолкнул Миньку:
   - Ты чего?
   - Кеца кирпич подсунул!
   - Куда?
   - В розу.
   Минька положил на землю торбу, подошел к Кеце:
   - Кирпичи подкладываешь? Побольше заработать захотел?
   - Не цепляйся, камса соленая! - закричал Кеца и взъерошился. - По морде слопаешь!
   Ребята зашумели.
   - Сам слопаешь - в ушах засвистит! - Минька двинулся плечом на Кецу, упрямый, драчливый.
   Кто-то удержал его за рубаху.
   Минька оглянулся. Это была Аксюша. В глазах испуг.
   - Минька! Он старше!
   Воспользовавшись этим, Кеца стукнул Миньку по шее ребром ладони. От неожиданности Минька покачнулся, но устоял.
   Отуманенный болью и вспыхнувшей злобой, бросился на Кецу и, как учил Борис, подбил ногой справа и ударом руки слева.
   Кеца, словно чурка, кувыркнулся в траву.
   Минька не устоял и свалился на него. Сцепившись, они покатились, корябая ногами землю.
   Ребята кинулись разнимать. Но они не давались.
   Наконец, пыльных и всклокоченных, с локтями и коленями, зазелененными травой, их разняли, оттащили друг от друга.
   - Я из тебя дранок еще настрогаю! - пригрозил Минька.
   Кеца, захлебываясь, глухо дышал, не в силах сказать ни слова, и только зажимал зубами рассеченную губу.
   Приемщик нашел в лепестках обломок кирпича и, ухватив Кецу за шиворот, повел в контору.
   Глава III
   НЕБО ДО САМЫХ КРАЕВ
   Вечером вышли в степь - Минька, Ватя, Аксюша, Таська Рудых и Лешка Мусаев. Надели теплые куртки, потому что пробыть в степи надо будет долго. И не просто пробыть, а лечь на землю и считать звезды.
   Лягут голова к голове, приставят к глазам ладони. Каждый будет считать звезды, которые в его ладонях. А потом цифры сложат, и получится общее число звезд. Сколько же их над слободой, больших и ярких?
   Одному, конечно, сосчитать невозможно, а впятером они сосчитают.
   Ребята полны решимости. Они это сделают, если даже вынуждены будут пролежать в степи ночь.
   Ребята идут на широкое открытое место, чтобы не загораживали небо дома или деревья. Небо нужно сейчас им все до самых краев, до которых раскатились звезды.
   Где-то высоко летает ночной ветер, а здесь, на земле, тихо и спокойно. Ветер иногда колышет звезды, и они, стукаясь друг о друга, высекают искры, словно кремни. Искры, то вспыхивая, то затухая, падают на землю. А на небе остается след. Медленно исчезает, рассыпаясь в красноватый пепел.
   Изгибается под ногами тропинка. Темная и мягкая, она заглушает шаги. И кажется - ребята не идут, а крадутся к звездам.
   Наконец место выбрано - открытое и широкое. Ребята ложатся голова к голове.
   Хлопают крыльями ночные птицы. Долго не умолкает, стучит где-то колесами поезд. Слышно даже, как проходит стрелки: стук колес делается особенно громким. Слышно, как трубят рожки стрелочников, провожают поезд.
   Минька, Ватя, Аксюша, Таська Рудых и Лешка Мусаев лежат в степи, шевелят губами, считают звезды, которые у каждого в ладонях, чтобы узнать - сколько же их, больших и ярких, раскатывается над слободой.
   Глава IV
   ШТАНГА
   Минька работает в сарае. Решил смастерить штангу из дерева и камней, тренировать мускулы.
   В сарае полутемно. От полов прохладно тянет землей. По углам, за бочонками с мочеными арбузами и бутылью с керосином, можно обнаружить всякую всячину: обрывки кроличьих шкурок, сапожные колодки, старое, изъеденное молью чучело филина, треногу и стереоскопическую артиллерийскую трубу. Труба осталась еще со времен службы Минькиного отца на оружейном складе.
   По Минькиному плану штанга должна быть сделана так: ручка из тонкой, но крепкой палки. На концах - небольшие ящики. В них накладываются камни, после чего ящики заколачиваются. Минька орудует пилой, рубанком и стамеской. Направляет напильником пилу, затачивает на оселке стамеску. Торопится, чтобы к возвращению Бориса с завода штанга была готова: хочется удивить и обрадовать Бориса. Но дело двигается медленно: то пила криво пилит и сползает с нарисованной карандашом линии, то гвозди гнутся, натыкаясь на сучки, то вдруг лопнула рукоятка у стамески.
   Появился Ватя. Он не мог понять, над чем трудится его друг. Минька объяснил. Ватя сказал, что у них в саду есть повозка, она поломана и с нее можно снять колеса с осью и поднимать вместо штанги.
   Отправились к Вате. Отыскали в саду, в подсолнухах, повозку. Открутили клещами гайки, сняли хомутики с оси и вдвоем вытащили колеса.
   Попытались поднять - ни Минька не смог, ни Ватя.
   Пришлось установить колеса на прежнее место и вернуться к Минькиной штанге.
   На улице у калитки нудно, в голос ревел Фимка.
   - Мамка выпорола! - пожаловался он Миньке.
   - А за что выпорола?
   - За крупу. Я в огороде крупу посеял. Я думал - семена. А еще Кеца дразнит: две дощечки сложено, горсть соплей положено. О-о!..
   - Идем к нам, Фимка, - сказал Минька. - Будешь помогать доски строгать. А Кецу мы изловим и язык воротами прищемим.
   Борис пришел, когда Минька, Ватя и Фимка убирали инструменты, выметали из сарая опилки и стружки.
   Борис осмотрел штангу, сказал:
   - Славно придумано.
   Минька с веником стоял польщенный и гордый. Ватя тоже стоял с веником и тоже польщенный и гордый. Фимка застыл с ворохом стружек, с унылым, еще слезливым носом.
   - Теперь смотрите, как нужно заниматься.
   Борис скинул пиджак, повесил на забор палисадника и, подойдя к штанге, расставил ноги, ухватился за палку, "гриф", и взял штангу на грудь. Потом выжал ее.
   - Это называется жим, - сказал Борис и опустил штангу.
   Громыхнули камни. Показал Борис рывок и толчок.
   - Особенно не усердствуйте. Позанимались - отдохните, оботритесь мокрым полотенцем.
   Борис подхватил Фимку, высоко подбросил и поймал. Фимка выпустил стружки.
   - Еще!
   Борис еще подбросил.
   - А до трубы можешь? - развеселился Фимка.
   Пришла Фимкина мать и сказала, что нечего баловать: он провинился и наказан, - и повела его домой.
   Фимка часто задышал, собираясь захлюпать. Борис шепнул ему, что до трубы слетать обеспечено.
   Во двор выбежал разгневанный дед. В одной руке держал газету, в другой - тонкое школьное перо: производил запись в бухгалтерскую книгу очередного политического параграфа.
   - Нет, ты мне объясни, как это называется!
   - Ты о чем? - спросил Борис.
   - "О чем, о чем"! Да о заграничных специалистах. Ты погляди, что о нашем тракторном заводе пишут. - Дед сунул было газету Борису, но тут же выхватил и начал читать: - "Русские всерьез полагают, что неграмотные подростки и юноши смогут скопировать методы Форда, основанные на опыте целого поколения, на высококвалифицированной рабочей силе, на курсе первоклассных инженеров и мастеров". - Дед смял газету. - Скажи на милость, какие помазанники божьи!
   - Пусть горланят что хотят, - махнул рукой Борис. - А тракторы мы сделаем. И не хуже фордовских.
   Глава V
   АКСЮША
   Была ночь.
   Минька проснулся: кто-то громко стучал в дверь. От страха онемели руки и ноги. Вдруг Курлат-Саккал! Он не Кеца, с ним не подерешься - сразу пришибет.
   В доме бабушка и дед. Борис заступил в ночную смену.
   Вновь стук.
   Минька перестал дышать.
   Оказалось, стучали в дом напротив: пришел из депо дежурный к Прокопенко.
   - Надо выезжать на Джанкой! - кричал он. - Товарный состав. Спешно!
   Минька с облегчением вздохнул. Потом долго лежал без сна.
   Над головой висела картина - богатыри Илья Муромец, Добрыня Никитич, Алеша Попович.
   В полумраке видны их фигуры в шлемах, в кольчугах, с копьями и палицами.
   Эта картина Миньке памятна. Рисовал отец. У него долго не получалась морда коня под Алешей Поповичем. Он счищал краски и начинал сызнова. Наконец конская морда удалась, как того хотелось. Отец устал и пошел прилечь.
   Минька, тогда еще ползунок, подобрался к картине, взял кисть и начал "дорисовывать".
   Отец проснулся и, когда заметил, что натворил Минька, рассердился, схватил Миньку, перепачканного красками, и больно сжал. Потом швырнул на кушетку и выбежал из дома.
   Долго Минька не мог простить отцу горячности, с которой он сдавил его и отбросил от себя.
   Это была первая в жизни обида.
   По просьбе бабушки отец кое-как подправил лошадь Алеши Поповича, и бабушка взяла картину к себе.
   Разбудил Миньку, как всегда, бой часов.
   Появился Ватя. Нужно было отправляться на плантацию. Сегодня выплачивали деньги.
   Минька и Ватя пришли в контору и заняли очередь к окошку кассы. Пришла и Аксюша.
   Каждый расписывался в ведомости у кассира, после чего кассир отсчитывал деньги.
   Ватя собрался покупать голубя. Минька отдал Вате часть денег, чтобы Ватя и ему купил голубя. Ватя от радости побежал к какому-то Цурюпе-голубятнику поглядеть его продукцию, выставленную для продажи.
   Минька и Аксюша остались вдвоем.
   - Пойдем на курган, - предложил Минька.
   - Пойдем.
   На кургане, который венчал Цыплячьи Горки, археологи вели какие-то раскопки. Народ говорил, будто обнаружили могилу греческих аргонавтов.
   Минька и Аксюша взбирались по тропинке, поросшей жилистыми подорожниками.
   Аксюша шла впереди. Минька поотстал.
   Он видел загорелые ноги Аксюши в белых полосках, оставленных жесткими стеблями травы, и пучок волос, перевязанных цветной тряпочкой - матузком, как говорила бабушка.
   Ветер с кургана задувал, запутывал платье между колен. Аксюша поворачивалась к ветру спиной, распутывала платье.
   Чем выше они взбирались, тем лучше был виден Симферополь и высокая над ним, как синяя тень, гора Чатыр-Даг.
   Минька и Аксюша сели на вершине кургана в желтой, точно опаленной пламенем цветущих маков, траве.
   Внизу лежал Симферополь, с тополиными рощами, трубами заводов и фабрик, низкими дымами паровозов около вокзала и товарной станции. Кара-Киятская слобода, Цыганская, Битакская, Якшурская. Через город протекала безводная в летнее время каменистая речка Салгир.
   Аксюша сидела, подняв колени и заложив между ними ладони.
   Минька растянулся рядом среди маков.
   Миньке очень хотелось говорить Аксюше что-нибудь такое, чтобы она слушала, расширив зрачки, а он смотрел ей в лицо и говорил, говорил.
   Но, сколько Минька ни думал, ничего такого придумать не мог.
   Аксюша нашла в траве улитку-катушку.
   - Минька, а тебе известно - улитка имеет глаза и уши.
   - Выдумки.
   - Нет, не выдумки. В сильную жару закрывает раковину створкой и спит. А читать следы ты умеешь?
   - Какие следы?
   - Ну, всякие. В лесу.
   - Не знаю. Не приходилось.
   - А я могу. И волчьи, и барсучьи, и лисьи. И сусликов умею ловить волосяной петлей.
   - А кто тебя научил сусликов ловить?
   - Сама научилась. Минька, а у меня есть открытки с видами Ленинграда. И Ростова. Там завод "Сельмаш" комбайны делает. Интересно, что это за машины такие? Я всегда мечтаю о других городах, а то и просто воображаю что придется. Могу закрыть глаза и думать крепко-крепко - так думать, что начинаю видеть все, что захочу. Захочу - поплыву на пароходе среди высоких волн, поскачу на лошади степной или пойду куда-нибудь на пастбище, где удоды кричат.
   Аксюша закрыла глаза. И так сидела, вся пронизанная солнцем.
   - Колеса бьют по рельсам. Ветер дует в открытые окна. Грохочут мосты, семафоры подняты. Еду я на Дальний Восток. Жить там интересно и опасно. На КВЖД нападают маньчжурские бандиты - хунхузы - и корабли со всего света причаливают, золото в ручьях водится. В камышах леопарды сидят, змеи на лианах качаются. А леса такие густые, что без топора не пройдешь, без компаса заблудишься.
   Минька приподнялся на локте, смотрел на Аксюшу.
   У него самого расширились зрачки. Даже завидно стало, что это Аксюша так здорово говорит, а не он.
   - В океане моржи плавают, за камнями осьминоги прячутся - со щупальцами по три метра. Зацапают - не вырвешься. - Аксюша открыла глаза. - Минька, а ты стрелял из ружья?
   - Нет, не пробовал.
   - А я стреляла. Ватин Гриша давал, из винчестера. Только у меня еще очень плохо получается. Я волнуюсь и дергаю спусковой крючок. Гриша говорит - привыкну, не буду дергать. Я и ствол чистить умею, и затвор смазывать. Если поеду на Дальний Восток, на КВЖД, обязательно буду стрелять из ружья.
   - Захочу, Борис тоже ружье купит и научит стрелять, - с некоторой обидой сказал Минька.
   - Захочешь - и купит?
   - Конечно.
   - Это хорошо, когда тебя так любят.
   На тропинке к кургану показался Ватя. Размахивал руками, в которых держал по голубю.
   - Купил, Минька, купил!
   Красный и потный, Ватя взобрался на вершину кургана.
   - Вот, клинтуха купил и вяхиря. Торговался, даже в горле что-то треснуло. За тобой какого оставить? Искал, искал тебя. Гопляк говорит, с Аксюшкой на курган полез. Ну, какого возьмешь?
   - Бери, Минька, вяхиря, - сказала Аксюша.
   Минька принял из Ватиных рук голубя и почувствовал, как о ладонь ударилось птичье сердце.
   - Ну, пошли, что ли, в голубятню посадим, - сказал Ватя.
   Все трое начали спускаться с кургана.
   Глава VI
   ЕЩЕ ОДИН ВЕЧЕР
   Вечером бабушка и дед собрались в гости к соседям - поиграть в стукалку на копейки.
   Дед снял клеенчатый фартук, подстриг ножницами усы и почище отмыл руки от сапожной пыли и ваксы в керосине с тертым кирпичом.
   Бабушка, надрывая поясницу, сама выдвинула тугой ящик у комода, вынула из него коробочку из-под ландрина с медными деньгами и гарусный полушалок с кистями. Кисти у полушалка расчесала гребешком и побрызгала духами собственного изготовления, которые составляла из гвоздик и настурций. Гвоздики и настурции сохранялись в спирту, и спирт приобретал их стойкий запах.
   Поиграть в карты, в стукалку, было бабушкиной страстью.
   Когда к бабушке шли взятки, она молодела от удовольствия - счастливым и промеж пальцев вязнет. Когда взятки не шли - огорчалась и замолкала. Обвиняла в неудачах партнера. Заставляла для "везучести" или посидеть на картах, или поменяться местами, или тасовать карты левой рукой.
   Еще нравилось бабушке гадать на картах: коли сойдется - никто в семье не захворает, цены на базаре не вздорожают. А коли не сойдется - с кем-нибудь из близких может случиться болезнь, а цены на базаре уж беспременно вскинутся.
   В этот вечер, когда дед и бабушка ушли к соседям, Минька вытащил из сарая штангу и, по обыкновению, приступил к занятиям: жим, рывок, толчок.
   От каждодневной гимнастики мышцы у Миньки на руках и груди налились упругостью, в движениях выработалась резкость, быстрота. Появилось ощущение веса и силы тела.
   Минька выполнял предписания Бориса и чрезмерно не увлекался штангой, а больше налегал на гимнастику и дыхательные упражнения: в жизни надо быть не только сильным, но и проворным, ловким.
   У калитки, по обыкновению, собрались на вечерницу Гриша, машинист Прокопенко и все остальные с балалайками и мандолинами.
   - Эй, Борис! - постучали они в калитку. - Выходи!
   Минька подошел к калитке, вынул из запора шкворень, открыл.
   - Бориса нет. Новый фрезерный станок налаживает.
   Напротив калитки, под акацией, уже осыпавшей спелые цветы, стояла Люба. Как всегда, гордая и одинокая.
   Глава VII
   ПОЛОСКА ИЗ УЧЕНИЧЕСКОЙ ТЕТРАДИ
   Пашка работал трамвайщиком - вагоновожатым. Водил по улицам старенький бельгийской фирмы трамвай с полотняным козырьком от солнца и выгнутой, как гитара, дугой.
   Мальчишки подкладывали под колеса медные пятаки, чтобы их расплющило для игры в "битку".
   Он всегда видел эти пятаки на рельсах, будто осенние листья, и стоявших поодаль нетерпеливых мальчишек. Пятаки он мальчишкам плющил, потому что сам только вышел из мальчишек.
   В свободные от работы дни Пашка-трамвайщик отправлялся в Алушту.
   Он любил море, а в Симферополе моря не было.
   Отправлялся с вечера и шел ночью через горы сорок километров, чтобы к утру быть у моря.
   А в следующий вечер проделывал обратный путь и утром был уже на работе в трамвайном депо.
   Иногда его подвозили попутные машины, но это случалось редко. Машин в ту пору было очень мало.
   Вместе с Павлом увязывались ребята - Минька, Ватя, Гопляк, Лешка Мусаев и Аксюша.
   Шли через развалины древнего города, мимо курганов и селищ, мимо Института сельского хозяйства, каменоломен и пещер Кизил-Коба. Сокращая дорогу, пробирались сквозь заросли шиповника и ежевики - все выше в горы.
   Над головой горели синие звезды, а под ногами - синие капли росы. Казалось, каждая звезда находила на земле свою каплю и зажигала ее синим светом.
   В тополях, в самых верхушках, прятался ветер. Он шевелил листья, и они тоже вспыхивали синим огнем звезд.
   Запускали свои деревянные шестеренки цикады. И крутили их, и крутили...
   В полнолуние все вокруг заполняла луна. Ее желтая лампа висела над горами.
   Капли росы переставали быть синими, становились желтыми. Они не принадлежали больше звездам. Они принадлежали луне. Листья тополей тоже вспыхивали желтым. Они тоже принадлежали теперь луне.
   У родников, где в глубоких воронках тихо плескалась вода, Павел с ребятами устраивали отдых. Ели бублики с повидлом, которые брали из дома. Запивали их родниковой водой.
   И потом снова в путь. Снова звезды, луна и дорога.
   На Ангарском перевале было холодно. Начинался рассвет. Блекли, выцветали звезды, прикручивала фитиль луна. Где-то далеко над морем солнце начинало день.
   И ребята спешили навстречу этому дню, навстречу морю. Оно было видно отсюда, с Ангарского перевала. Оно было между двумя кипарисами. Не толще полоски из ученической тетради.
   День у моря. Каждый проводил его, как ему нравилось.
   Аксюша собирала ракушки и мастерила из них бусы.
   Минька и Ватя сидели на камнях. Наблюдали, как вдалеке играют маслянистые дельфины и летают чернополосые крачки и утки-галогазы.
   Гопляк учился плавать "на выдержку" и старался не отстать от Павла.
   А Лешка Мусаев лежал в прибое и колотил пятками по воде. Ему нравились брызги.
   Потом все катались на большой яхте с красными якорями. Яхта принадлежала армянину Саркизову.
   Павел, Минька, Гопляк, Ватя и Лешка Мусаев устраивались впереди. Узкий нос яхты окунал в воду красные якоря. Под водой они делались похожими на глаза рыбы.
   Аксюша любила сидеть на корме, где пахло горячим парусом. Она опускала в море ладонь и смотрела, как сквозь пальцы бежали ручьи пены.
   Покатавшись на яхте, опять купались и ждали, когда пройдут разносчики пирожков с круглыми жаровнями на ремешках.
   Разносчики ходили босые вдоль прибоя. От жаровень тянуло луковым дымком, бараньим салом.
   А кто хотел, мог сфотографироваться. Фотографы с аппаратами тоже ходили босые вдоль прибоя.
   Аппараты - большие, деревянные, с медными колпачками и клизмочкой на шнурке. Ножки штативов забрызганы морем, облеплены водорослями.
   Совсем маленькие дети хлопали по воде наволочками, отчего наволочки надувались пузырями. Бери такой пузырь и плыви. Удобно.
   Лешка Мусаев решил, что в следующий раз принесет наволочку и уплывет на ней вместе с Павлом и Гопляком.
   Солнце уходит от моря в горы.
   Пора и Павлу с ребятами уходить в горы, в Симферополь. Утром он должен быть в трамвайном депо.
   Обратный путь особенно тяжелый.
   Ребята устали.
   Павел идет последним, следит за каждым из ребят. Ругает себя, что опять взял их, что теперь вот морока с ними: идут и засыпают на ходу. Того и гляди, свалятся с обрыва или стукнутся головой о дерево.
   Павел заставлял ребят умываться у родника. Сон как будто оставлял их. Но ненадолго. Вскоре опять начинали спотыкаться и чуть не валились с ног. В особенности Лешка Мусаев. Павел легонько стукал его по затылку, и Лешка открывал глаза, просыпался.
   Над головой опять горели звезды или желтая лампа луны. Крутили деревянные шестеренки цикады. От этих шестеренок спать хотелось еще сильнее.
   Обратный путь занимал гораздо больше времени. Ребята едва шли. У древних развалин Павел их оставлял и спешил в депо. Иначе мог опоздать на работу. Теперь ребята сами дойдут домой.
   Ребята домой доходили, но не сразу.
   Они окончательно засыпали на ходу и, сонные, теряли друг друга в городе. Бродили по улицам, не сознавая, где они и что с ними. Откуда и куда идут.
   Потом просыпались: Аксюша - где-нибудь у здания почты, Лешка Мусаев на базаре или возле стоянки извозчиков, Гопляк - в городском парке, а Минька и Ватя - где-нибудь на вокзале.
   Когда наконец добирались до своей улицы, то все прошедшее казалось сном - море, дельфины, яхта, рассыпанные в пути бусы из ракушек...
   А может быть, это и был сон?
   Нет, если лизнешь себя, то почувствуешь вкус соли.
   Глава VIII
   СКЛЕП ПРЕДВОДИТЕЛЯ ДВОРЯНСТВА
   У Миньки во дворе на высокой треноге укреплен артиллерийский стереоскоп.
   Минька, Ватя и Аксюша по очереди взбираются на ящик и прикладываются к стереоскопу - смотрят на бахчи-эльские сады, в которых зреют тяжелые груши "беребой", "любимица клаппа", "сен-жермен", анатольские вишни, тонкокожие мясистые персики, "курджахи".
   Линзы стереоскопа все приближают. Груши, вишни и персики висят у самых глаз. На порченых видны даже червоточины.
   Стереоскоп поворачивают на Цыплячьи Горки, на плантации или конечную трамвайную остановку. Минька направил его на церковь и кладбище.
   Церковь была с просевшими, ветхими углами, с обкрошившимися сбитыми карнизами и ступенями. Колоколов не имелось: их заменяли подвешенные на веревках обода и автомобильные колеса.
   Неподалеку от церкви, перед входом на кладбище, сидел на бревне, прогревая ревматические суставы, поп Игнашка. В бархатной скуфейке, в зажиренном подряснике, маленький, кривобокий.
   Местные власти давно уже хотели выгнать Игнашку и закрыть церковь, но за него заступились старухи и упросили власти оставить им Игнашку: церковь его на окраине города, никому никакого беспокойства и никакой агитации.