Коршунов Михаил. Я слушаю детство

   Старухам уступили, но Игнашку предупредили, чтобы молился за Советское государство и пролетарское воинство, а не за небесных угодников и отживший режим. Чтобы иконы в церкви оставил с ликами героических русских полководцев - Александра Невского, Дмитрия Донского, князя Игоря, а всем прочим апостолам устроил "со святыми упокой".
   Вдруг Минька в глубине кладбища, среди кустов сирени, там, где были склепы, увидел в стереоскоп двух людей, которые вели себя странно.
   Один возился с замком у склепа бывшего дворянского предводителя. Другой оглядывался, следил, чтобы никто не показался поблизости.
   На земле стояла соломенная плетенка с хлебом, бутылками, копченой поросячьей ногой и лежал узел с тряпьем.
   - Ну чего ты! - затеребила Аксюша Миньку. - Присох, что ли, к трубе! Хватит, моя очередь!
   - Потерпи!
   "Может быть, Курлат-Саккал с кем-нибудь? - думал Минька, не отрываясь от окуляров. - Но эти оба рослые, худые, а отец говорил, что Курлат-Саккал коренастый и сутулый. Тогда кто же это и что им надо в склепе? Грабители? Но грабить уже нечего. Богатые склепы давно разграблены. А что замки на них, так это поп Игнашка понавесил для "ублаготворения покоя усопших", хотя от усопших в склепах тоже ничего не сохранилось. А может, эти двое обнаружили ход в подземную келью, где, судя по сплетням старух, сын дворянского предводителя спрятал колокола от Игнашкиной церкви, доверху насыпанные николаевскими золотыми пятирублевками?"
   Открыв замок, первый человек подал знак второму. Тот подошел, и оба исчезли в склепе.
   Между неплотно сходящимися половинками дверок просунулась рука и нацепила на кольца замок: будто в склепе никого и нет.
   Поп Игнашка продолжал сидеть на бревне, безмятежно вытянув ноги в фетровых полусапожках.
   Минька слез с ящика и, пока Аксюша, нацелив стереоскоп опять на сады, наслаждалась фруктами, отозвал Ватю.
   - В склепе дворянского предводителя кто-то скрывается.
   - Да ну?
   - Сам только видел. Двое. Замок открыли - и туда. Один все время оглядывался, чтобы не засекли. Корзина у них с едой и узел с барахлом. Что, если Курлат-Саккал?
   - Так и будет тебе бубновый атаман днем по кладбищу разгуливать, когда его милиция ищет! Цыгане краденое прячут.
   - Тоже похоже, - кивнул Минька. Про колокола с золотыми пятирублевками умолчал: как бы Ватя на смех не поднял.
   - Предлагаю, - сказал Ватя, - установить за склепом наблюдение. Только от Аксюшки надо отделаться. Хотя она и друг, но все-таки женщина. Может растрепать.
   Минька согласился, что доверять Аксюшке тайну не следует.
   Отделываться от Аксюши не пришлось - она сама заторопилась в город, в лавку за пивными дрожжами, куда еще с утра ее посылала мать.
   Минька и Ватя посменно начали вести наблюдение. Из склепа никто не показывался.
   Игнашка продолжал торчать на бревне, но вскоре зевнул, обмахнул рот крестным знамением и, заваливаясь на кривой бок, пошел в церковь.
   Минька и Ватя устали и прекратили наблюдение. Договорились, что история со склепом будет их личным делом. Ватя придумал даже такое: как только удастся заметить в стереоскоп, что цыгане ушли из склепа, пойти на кладбище и поглядеть, что они укрывают.
   - А замок? - сказал Минька.
   - А отмычки на что?
   - Ну ладно.
   - А теперь, хочешь, птенцов поглядим?
   Ребята пошли к Вате на голубятню.
   Влезли к гнездам.
   У Гришиных чугарей вылупились птенцы. Они были слепыми, покрыты редкими волосками. Минька захотел потрогать птенцов, но голубиха накрыла их крыльями.
   - Давай наших выпустим, - сказал Ватя.
   - А не улетят?
   - Уже спаровались, скоро гнездиться начнут.
   Ватя опустил у голубятни решетку, но клинтух и вяхирь не хотели покидать голубятню. Пришлось выгнать. Они вылетели и уселись на печной трубе. Минька свистнул, а Ватя громко стукнул решеткой.
   Голуби взметнулись, начали набирать высоту.
   Ребята едва дождались следующего дня и вновь направили стереоскоп на кладбище.
   Дед сидел в тенечке палисадника за низким сапожным столом. Насадив башмак на колодку, набивал косячки. Изредка переставал стучать молотком, вынимал изо рта деревянные шпильки, которые держал наготове, спрашивал у ребят:
   - И что вы крутитесь с этим биноклем, как рысаки по ристалищу? Шли бы на Салгир, искупались. А то голубей бы покормили.
   - Изучаем окрестности, дед, - отвечал Минька, чтобы только что-нибудь ответить.
   - А голубей нужно кормить по расписанию, - говорил Ватя.
   Когда наскучивало следить за предводительским склепом, ребята переключались на попа Игнашку.
   Поп Игнашка вместе с кладбищенским сторожем Ульяном вздул самовар. Значит, у Игнашки или святая вода кончилась и он кипятит новую, или будут крестины и воду греют для купели. Если для купели, то опять появится какой-нибудь Сысой или какая-нибудь Фелицата. По вредности Игнашка всегда нарекал косноязычные имена - Поликсена, Манефа, Аристарх.
   Труба у самовара часто падает. Игнашка сердится, плюет на пальцы, чтобы не ожечься, хватает трубу и снова прилаживает.
   Самовар зачадил, да прямо на церковь. Грешно коптить храм. Игнашка отвернул трубу, а дым опять закурился на церковь. Игнашка и Ульян хромые, тщедушные - потащили самовар на другой конец усадьбы.
   Сели на приступочке возле кладовки. Устали. Разинули беззубые рты, дышат.
   Продышавшись, Ульян закрыл рот и полез на колокольню: он по совместительству звонарь.
   Игнашка встряхнулся, приободрился и пошел в храм возжигать свечи и лампады.
   Ульян забренчал в обода и автомобильные колеса, созывая прихожан к молитве.
   Ребята наблюдали до тех пор, пока Минькина бабушка не вышла во двор и не сказала Вате:
   - Ты что же, обучатель, прыгаешь дроздом на палочке, когда время заниматься?
   - А вы, бабка Мотря, политграмоту приготовили?
   - Сготовила. И цифирь тоже.
   Друзья прекратили наблюдение и унесли стереоскоп в сарай. Ватя собрался бежать домой.
   - На что тебе? - удивился Минька.
   - Надо.
   Минька решил пойти поглядеть, как это Ватя занимается в ликбезе с малограмотными.
   Дед не выдержал и сказал вслед бабушке, которая отправилась в ликбез с тетрадью, книжкой и бутылицей домашних сажевых чернил:
   - Поплелся школяр!
   Минька устроился под окном класса, где должны были проходить занятия. Через открытое окно все было хорошо видно и слышно.
   В классе висел плакат: "Грамотный - обучи неграмотного (Ленин)". Висели потрепанная, клееная-переклееная географическая карта, таблица для счета, печатные буквы, написанные углем на картоне, листки с расписаниями занятий.
   Ватя вышел вперед, на учительское место, к фигурному ломберному столику со вздрагивающими от малейшего прикосновения хилыми ножками. Столик, очевидно, был реквизирован у буржуазии и по случайности попал в школу.
   Ватя, против обыкновения, был в ботинках - истертых, продранных, с разноцветными шнурками, но в ботинках. Минька теперь догадался, для чего Ватя бегал домой.
   В классе собралось девять старушек, повязанных белыми головными платками. Концы у платков были похожи на заячьи уши, настороженные и внимательные.
   - Итак, граждане трудящиеся, занятия на сегодня считаю открытыми, солидно сказал Ватя и прошелся взад-вперед у доски.
   "Форсу-то сколько! - удивился Минька. - Башмаки на скрипок настроил".
   Ватины башмаки громко скрипели: один - фистулой, другой - басом. Для этого Ватя подложил в них лоскуты кожи, вымоченные в уксусе и посыпанные серой. Тогда создавалось впечатление, что башмаки недавно были новыми и что сшиты из "вальяжной мануфактуры".
   - Гражданка Пелагея Христофоровна, - позвал Ватя, - идите к карте.
   - Ох ты, нечистая сила! - пробормотала Пелагея Христофоровна, скоренько наложила на себя крест и пошла к карте.
   - Покажите, где расположен город Ленинград. Да не пальцем показывайте, а палочкой-указкой.
   Пелагея Христофоровна взяла со стола палочку-указку, отчего столик вздрогнул и затрясся мелким бесом, вытерла ладонью взопревший лоб, начала искать на карте Ленинград.
   Искала долго, напряженно дышала, морщила лицо и, когда наконец нашла, торжественно и прочно уставила в него указку.
   - А что вы можете рассказать о Ленинграде, о пролетарской революции?
   - Да ничего. Я ж в нем не была, в Ленинграде.
   - Но ведь я задавал прочесть в книжке.
   - Не успела. Бочки в Салгире замачивала. Скоро капусту солить, а бочки текут. У мамки-то небось тоже бочки текут?
   - Текут. Сейчас, Пелагея Христофоровна, не об этом разговор.
   Ватя поскрипел ботинками и вызвал Дарью Афанасьевну.
   Дарья Афанасьевна, спотыкаясь на каждом слове, будто слово слову костыль подавало, начала рассказывать о штурме красногвардейцами Зимнего дворца, о декретах о мире и земле, о пароходе "Аврора".
   - Не пароход, а крейсер, - поправил Ватя.
   - Ну, крейсер, - согласилась Дарья Афанасьевна.
   Когда она что-нибудь забывала - память-то, люди милые, не мешок: положил да завязал, - Минькина бабушка подсказывала.
   Это было до того смешно, что Минька зажимал рот ладонью, чтобы не рассмеяться. Ватя отводил глаза в сторону. Делал вид, что не замечает подсказок.
   Потом он попросил бывшую келейницу тетю Нюшу рассказать о рабочих отрядах, которые посылались в деревни для подмоги крестьянам.
   Тетя Нюша приступила к рассказу и тут же вспомнила, что недавно в деревне Катерлез кулаки обстреляли из обрезов тракторную колонну. Старушки завздыхали, засморкались. Ватя счел нужным вмешаться и сказать, что скоро с кулаками будет покончено.
   Минька слушал Ватю и диву давался: откуда у Вати что бралось! "Не хуже нашего деда выступает, - подумал Минька. - Не напрасно бабушка про Ватю говорила: чего языком не расскажет, пальцами растычет".
   Потом был диктант. Ватя опять расхаживал по классу, скрипел башмаками и диктовал из букваря:
   - Ам, сам, сом. У сома ус. Сом с усом. Усы. Крысы.
   - И куда тебя понесло! - возмутилась Пелагея Христофоровна. - Нешто можно чернилами за твоим языком угнаться.
   Ватя сбавил скорость:
   - Уши, ужи. Жили, шили. Ух, пух, лопух.
   - Ты бы меня по старости с тягла спустил, - откладывая перо, сказала тетя Нюша. - Читать я выучусь, а писать пусть внуки за меня учатся. Не пишет оно у меня, перо твое. То с него льется, то соломы нацепит и тянет, загребает.
   - Вы опять, тетя Нюша, панику разводите: все перо в чернила суете, а я вам сказал - до половины нужно. И не давите на него кулаком, а пальцем прижимайте.
   Ватя подошел к тете Нюше, взял перо и показал, как надо писать.
   И вновь началось:
   - Осы. Босы. Вор. Сор.
   Когда диктант закончился, Ватя собрал тетради. Повел беседу о боге. Бог - это поповская брехня, и сроду бог не водился ни в небе, ни на земле. И что в богоявленную ночь небо не открывается и никто сверху на землю не глядит. И что разные Евдокии-свистухи и Юрии-вешние, ленивые сохи, к урожаю на хлеб никакого отношения не имеют. И что святой Егорий не ездит на белом коне по лесам и наказы зверям не раздает. А звери сами по себе живут. И если бы даже такой Егорий к ним ездил, то они давно бы его съели вместе с белой лошадью. Так что все это чепуха на постном масле, Игнашкины выдумки.
   Старухи слушали Ватю, но некоторые роптали, что и без того сегодня, по причине ликбеза, пропустили обедню и что Ватя сверх меры богоборствует, на Игнашку напраслину наводит.
   Но Ватя не унимался, распекал святых дев и апостолов. И еще Ватя сказал, что римский папа Пий XI организовал крестовый поход против Советской власти. Вот она, мировая буржуазия! (О Пии XI Ватя прослышал от Минькиного деда.)
   Старухи кивали, соглашались с Ватей в отношении мировой буржуазии и Пия XI где-то там, в Риме. Но, когда Ватя вновь затронул Игнашку, надулись как мыши на крупу: Игнашка свой, не римский, живет под боком, и какая из него мировая буржуазия, когда он в лохмах ходит!
   Проговорив о боге, приступили к занятиям по арифметике, цифири.
   Солнечное утро. Ребята возле стереоскопа. Ватя сменил у окуляров Миньку, но тут же поманил его.
   - Уходят, вижу! Замок запирают. Один в пиджаке и в мягких сапогах с долгими голенищами, другой - в блузе и тоже в таких сапогах. И серьга, наверное, в ухе у каждого болтается. У цыган это уж манер такой, чтобы серьги. Уходят в степь. Через забор махнули.
   - Неужто Игнашку боятся?
   - Народ сейчас потянется на молитву. Ну как, пойдем на кладбище?
   - Конечно.
   Ребята бросили стереоскоп посреди двора и выбежали на улицу.
   У Вати в кармане было несколько старых ключей и отмычек, нарубленных и расклепанных из толстой проволоки. У Миньки - стамеска как холодное оружие и фонарь с батарейкой.
   Возле пекарни Аргезовых встретили Аксюшу. Она покупала крендели с патокой.
   - Куда это вы мчитесь?
   Ватя на ходу крикнул:
   - К Игнашке кофей пить!
   - Нет, правда?
   - Ей-богу!
   - Погодите, и я с вами!
   - Некогда, Аксюша! Кофей стынет!
   Бежали до кладбища что было сил. Обгоняли старушек, которые болезненно напрягались, восходя на Цыплячьи Горки к храму.
   На кладбище было жарко, земля расползлась, растрескалась. В неподвижном воздухе, над зарослями туй и петушков, столбиками вилась мошкара.
   Многие могилы осели, и на их месте образовались сыпучие ямы, куда сползли надгробные плиты. Кое-где у крестов стояли консервные банки с букетиками полевых цветов.
   Минька пробирался первым.
   - А если они вернулись? - остановил друга Ватя.
   - Струсил?
   - Нет. Но ведь могли они вернуться?
   Что-то прошелестело в траве. Ребята примолкли.
   - Ящерица, - сказал Минька. - Или желтобрюх.
   К склепу предводителя подошли с предосторожностями. Вглядывались в тени. В могильные ограды. В сухие деревянные кресты. Прислушивались.
   - Пока буду ковырять замок, побудь на стреме, - сказал Ватя и приложился ухом к дверцам склепа: тихо.
   Достал ключи и отмычки. Замок тяжелый, кованый. Ватя вставлял в скважину ключ за ключом, крутил, нажимал, дергал - пружина не поддавалась.
   Ватя устраивал передышку. Хрипловатым от волнения голосом спрашивал:
   - Никто не идет?
   - Да нет же.
   Перепробовал Ватя и все свои проволоки. Бесполезно.
   - Ну вот, - огорченно сказал Минька. - Липовые у тебя отмычки.
   - А ты погляди, - оправдывался Ватя, обтирая о штаны ржавчину с пальцев. - Это не простой замок, а репчатый, амбарный. Он с потайкой. Откуда я знал!
   - А если камнем?
   - Крепкий. Не расшибем. Да и они увидят и смоются.
   - Это точно - смоются.
   - Минька! Дуем в церковь!
   - Для чего?
   - У Игнашки ключи от всех склепов. Стянем и откроем.
   Среди тополей как будто мелькнула косыночка, повязанная рожками.
   - Неужто Аксюшка следит?
   Ребята осмотрелись - нет, вроде померещилось.
   Служба в церкви началась. Из распахнутых дверей слышались немощный, пресекающийся дискант Игнашки: "Зряче на высоту твою..." - и хриплые подвывания лабазника Матюхи, который выступал за дьяка: "Помилуй мя, исцели душу мою".
   Ватя и Минька вошли в церковь.
   Стены были убраны большими иконами-людницами, на которых угодники изображались компаниями, оптом, и иконами-маломерками, осьмериками красного пошиба, на которых угодники были нарисованы в розницу. Носы у всех угодников были одинаково длинные и постные - очевидно, от их иноческого жития в "немощи и скорбности".
   Самодельные, горбатые свечки пускали по храму сальную копоть. Зеленым сивушным пламенем дышали на киоты лампады и светники, висевшие на белых лентах и оловянных цепочках мелкого набора.
   - Ты протискивайся к окошку, - зашептал Ватя Миньке. - Справа последнее - там ящики, а в ящике ключи.
   - А ты?
   - А я отвлеку Игнашку. Я для него как гвоздь в стуле. Увидит - с глаз не отпустит.
   Минька кивнул. Начал пробираться между старухами к окну.
   - Сопризнасущая... - скрипел Игнашка.
   - Человеческое естество, - подхватывал хор певчих.
   - Владычица наша, - хрипел, надсаживался Матюха и сыпал искрами, встряхивая кадило.
   Минька не спешил проталкиваться к окну, чтобы не быть слишком заметным. Останавливался, смотрел на иконы, стараясь изображать на затылке, обращенном к Игнашке и Матюхе, смирение и послушание, хотя ему беспрерывно хотелось смеяться: он вспомнил слова деда - иконы и лопаты из одного дерева сделаны.
   Случилось так, как предполагал Ватя. Игнашка заприметил его среди старух и прилип глазами.
   Лицо Игнашки сморщилось от негодования. К этому были причины. Ватя изощрялся в проказах над Игнашкой: то запускал в кастрюлю, где Игнашка хранил святую воду, циклопов, и, когда подслеповатый Игнашка кропил малярной кистью куличи прихожан, кое-кто из старушек доглядел прыгающих на куличах циклопов и ужаснулся "ино тварям, ино бесам"; то вдавливал в свечки оружейные пистоны, и свечки с громким пыхом взрывались, оплевывая воском лики святых; то на пасхе подсовывал яички с нарисованными языкатыми чертями.
   Ватя прошел в первый ряд молящихся. Оказался перед самым поповским носом.
   Игнашка держал в одной руке крест, а в другой камертон. Старался не сбиться с правильного голоса при переходе от хора к своему дискантовому запеву.
   Минька достиг уже окна, где на подоконнике стоял картонный ящик с наклейкой: "Бакалея, макароны, 20 кг".
   В ящике были сложены церковные документы, свечные огарки, бумажные цветы, кусочки просвирок, поминальные листы - синодики.
   Минька присмотрелся и вскоре среди этого хлама нашел в ящике ключи на парчовой перевязи.
   Боком придвинулся к подоконнику, вытащил из ящика связку с ключами и опустил в карман. В это же время Игнашка взмахнул камертоном над Ватиной головой.
   Минька поспешил вон из церкви. Ватя тоже кинулся к дверям, врезаясь головой в животы молящихся.
   Дзынь! Упала железная плошка с подаянием. Раскатились копейки.
   Матюха смолк на полуслове, точно поперхнулся. Певчие тоже смолкли. Служба спуталась, сбилась.
   - Босота! Скаженята!
   Когда друзья были на порядочном расстоянии от церкви, Ватя спросил, заглатывая воздух, как судак на песке:
   - Стянул ключи?
   - Стянул. А что у тебя желвак на лбу?
   - Игнашка постарался. Я ему рожу хотел состроить. А он как стебанет камертоном в лоб!
   Минька, давясь от смеха, сказал:
   - Не все козе в лоб получать!
   - Тебе смешки, а у меня в голове вроде хрустнуло даже.
   - Слабак ты, Ватя. То у тебя в горле треснуло. Теперь в голове хрустнуло.
   - Ничего. Я Игнашке панихиду сыграю. Он мой авторитет подрывает!
   - Какой авторитет?
   - Педагога. Я ему в самовар пороху насыплю!
   Ключ к замку подобрали скоро. Дверцы пискнули застоявшимися петлями, растворились.
   Из склепа подуло затхлой, придушенной сыростью.
   Минька зажег фонарь. Начал спускаться по узким ступеням, которые становились все более отвесными и скользкими.
   Ватя шел сзади, прерывисто дышал. Хватался за Миньку, чтобы не упасть. Батарейка была старой, и фонарь светил слабо.
   Кончилась лестница. Ребята попали в сводчатую низкую усыпальню.
   Глаза освоились с темнотой. Минька и Ватя увидели каменные с лепными украшениями постаменты, на которых прежде стояли гробы. Теперь на постаментах валялись кучи извести, перемешанной с остатками дубовых досок, обрезками репсовой тесьмы, изуродованными ржавчиной гвоздями. Известью производили на кладбище дезинфекцию.
   Минька обвел лучом фонаря помещение - пусто, ободранно, неприятно.
   - Может, назад подадимся? - толкнул Ватя Миньку в плечо.
   - Погоди, вон еще ход.
   И Минька направился к темному углублению в дальнем углу склепа, сжимая в правой руке стамеску. Ватя пошел за ним. Это оказался коридор, который привел в следующую усыпальню.
   - Тут, - сказал тихо Минька и остановился.
   Ватя чуть не наскочил на него.
   - Кто? - испуганно спросил он.
   - Они тут живут.
   Под лучом света видны были на полу свернутые на соломе одеяла, подушки. Валялись пустые бутылки из-под водки, окурки. Была набросана яичная скорлупа, грязная оберточная бумага, мочала, сухая кожица от колбасы.
   Ребята все осмотрели, но ничего особенного не обнаружили - консервы, спички в пергаменте, спиртовка, чашки, ложки, мыло.
   - Давай стены простучим, - предложил Минька. Он все еще рассчитывал на тайник, где спрятаны ценности.
   Но Ватя торопил с возвращением:
   - Цыгане - знаешь они какие. Лучше не попадайся. Изувечат!
   Ребята выбрались из склепа. Вдели в двери замок, защелкнули.
   - А ключи как же? - спросил Минька.
   - Положим, где взяли.
   - Опять к Игнашке идти?
   - Нет, зачем. В окно бросим.
   Ребята пошли к церкви. Служба еще продолжалась. Подойдя к открытому окну, из которого веяло запахом свечного и лампадного перегара, они сквозь решетку бросили ключи на прежнее место, в макаронный ящик.
   - Эх, - вздохнул Минька, - и всего-то делов - цыгане едят и водку пьют.
   - А ты еще про Курлат-Саккала думал, - сказал Ватя.
   Друзья медленно спускались с Цыплячьих Горок по тропке напрямик, через заросли дикого шиповника и хвоща.
   Неожиданно столкнулись с Кецей. У Кецы была соломенная плетенка, нагруженная провизией.
   Кеца отступил от друзей, хотел спрятать ее за спину.
   Минька взглянул на плетенку: перетянутые бечевкой ручки, сбоку дыра, заплатанная бумазеей. Он где-то видел эту плетенку. Но где?
   - Двое на одного! - визгливо закричал Кеца.
   - Да на кой лях ты сдался! - ответил Минька. - Если понадобится, и один тебя разрисую.
   - Фасонишь, да? Вы все дофасонитесь!
   - Кто это - все?
   - Узнаешь, когда надо будет. Найдется кто-нибудь посильнее твоего Бориса. - И Кеца, вильнув между ребятами, припустился к церкви.
   - Что это с ним? - удивился Ватя. - Хоть он и бузовый пацан, но таким трусом никогда не был.
   - А он и не струсил, - задумчиво сказал Минька. - Он из-за корзины убежал.
   - Как это?
   - Я тогда в стереоскоп видел у цыган эту корзину.
   - Ну?
   - Вот тебе и ну! А теперь ее Кеца тащит, и опять в ней хлеб, водка, папиросы.
   - Побежали за ним!
   - Что он, без мозгов? Он сейчас не пойдет, куда ему надо.
   - Ты думаешь, это он им носит?
   - Похоже.
   - И угрожал как-то странно. Про Бориса говорил.
   - Мы не должны бросать слежку за склепом.
   - А может, в милицию заявить или Борису рассказать?
   - Самим надо дознаться, в чем тут дело. И фактов у нас для милиции нет. Ну, улик.
   - Самим оно, конечно, интереснее, - согласился Ватя. - И насчет фактов тоже правильно. Вот когда все разведаем, тогда и припрем Кецу к стенке.
   Глава IX
   КУРЛАТ-САККАЛ
   В доме только Минька и бабушка. С утра еще было прохладно и пасмурно. Натягивало дождь. Бабушка поставила кадушку, под водостоком с крыши, чтобы набежала дождевая вода для мытья головы.
   Минька проделал упражнения со штангой. Прополол гряды на огороде. Вынес из дома вазоны с фуксиями, чтобы цветы помылись под дождем, и занялся выпиливанием лобзиком узоров из фанеры. Это - новое увлечение Миньки и Вати.
   Бабушка поставила на примус вариться обед. Достала тетради и начала делать уроки по арифметике и письму.
   Тучи сдвигались, уплотнялись. Облегли небо. Бурливые, тяжелые подминали слабые, обрывчатые, отжимали к земле. И те пластались над землей черными пугливыми птицами. Деревья и кусты выжидающе затихли. Листва напряглась, насторожилась.
   На опустевшей улице слышалось, как хозяйки поспешно захлопывали окна и ставни. Втаскивали в сараи мангалы и совки с углем. Опускали подпорки и снимали с веревок подсохшее белье. Некоторые подвязывали в садах ветви яблонь и груш.
   Бабушка тоже потребовала, чтобы Минька закрыл в доме окна и даже форточки: бабушка боялась грозы.
   Она видела, как однажды молния стеганула через форточку по медному подсвечнику на комоде и, свернувшись клубком, перелетела на печь, где и расшиблась о дублянку, в которой квасилось тесто. Ну, не сатанинская ли сила! Ведь этакий огневой клубок и человека уклюнуть может. Так и упокоишься прежде времени.
   Со звоном толкнулся о землю гром. Вздрогнули листья. Еще толчок, еще звон - короткий, оглушающий. Что-то обломилось в черепицах и посыпалось по крыше.
   Метнулся ветер, вскинул на дорогах пыль, щебенку. И тут же загудел, завихрил ливень, обвальный, шумный.
   В окне напротив Минька заметил прижавшегося к стеклу Фимку: у Фимки любопытство пересиливало страх.
   - Как бы опять нас не затопило, - сказала бабушка.
   Когда случались сильные тучевые дожди, с Цыплячьих Горок на Бахчи-Эль скатывалась одичавшая вспененная вода. Заливала дворы, палисадники, трамвайные пути. Иногда поднималась до метра.
   Больше всех других дворов страдал двор Минькиного деда - он был крайним и в ложбине. Каждый раз после гроз бахчи-эльцы собирались выкопать отводную канаву, да все откладывали. И так оно и шло - от беды до беды.
   Улицу затянуло дождевым сумраком, за которым потерялся, исчез Фимка. С лязгом промчался в город последний трамвай, чтобы не застрять под ливнем. Может, Пашка-трамвайщик?..
   С Цыплячьих Горок устремились потоки воды, кружа на себе щепу, листья, птичьи гнезда, комья земли. Постепенно потоки слились в гремящее мутное половодье.
   Минька видел, как двор быстро заполнялся вспененной водой. Она не успевала вытекать через сточное отверстие в заборе.
   Потрескивала под напором воды дверь. Сквозь пазы в досках дверей вода потекла в квартиру.
   Минька распахнул окно, спрыгнул во двор, в воду.
   - Куда ты? - заволновалась бабушка.
   - Открою калитку!
   Сделав несколько шагов и ощутив напор воды, Минька понял, что калитку, которую надо тянуть на себя против напора воды, ему не открыть.
   Закричал бабушке, чтобы подала топор: оставалось одно - рубить ее!