Кортес Родриго. Толмач

   Четыре крупнейшие державы мира, внезапно захватив крупнейшие бухты и фактически вынудив Поднебесную уступить им колоссальные прилегающие к берегам территории, штыками отбросили Триаду на сотни миль внутрь страны и взяли всю экономику портов в свои руки – включая и опиум.
   Дэ-Цзун и сам был взбешен, когда это произошло, но, поразмыслив, он пришел к выводу, что именно так, наглым захватом, судьба и дала Китаю уникальный шанс избавиться от преступной «параллельной власти» и стать по-настоящему сильной и единой страной. И вот для реализации этого уникального шанса Дэ-Цзуну и нужен был этот блаженный философ Кан Ювэй.
   Дэ-Цзун представил себе стройные ряды одетых в одинаковые костюмы, одинаково постриженных и одинаково думающих мужчин и женщин, не цепляющихся ни за семью, ни за деньги, и удовлетворенно прищурился. Кан Ювэй, этот вечно плавающий в облаках мечтатель, и сам не понимал, сколь гениальное учение изобрел.
   Нет, Дэ-Цзун прекрасно видел, что это только абрис, общие наметки будущей великой державы, но Кан Ювэй предложил и вполне практичные и понятные вещи: введение бумажных денег – естественно, с изъятием у населения серебра; перенос столицы – само собой, с отставкой приросшего к Пекину чиновничьего хлама, а главное – создание демократического парламента, в котором этнические китайцы при любом раскладе будут иметь над маньчжурами абсолютное численное превосходство. И для всего этого нужен был мир – пусть позорный, пусть неравноправный – и, само собой, реформы.
   Но пока все шло не так, как хотелось. Уже в апреле в портах начались инспирированные Триадой волнения и нападения на иностранцев. А затем прошел слух о том, что никому прежде не известное общество «Ихэтуань» – «Кулак во имя справедливости и согласия» – собирается объявить иноземцам войну. А потом разлилась Желтая река, а затем началась засуха, и миллионы крестьян, свято убежденные, что все беды всегда идут от чертовых иностранцев, сделали свои собственные выводы. В империи вызревал бунт.
   Дэ-Цзун вздохнул. Бунт против четырех крупнейших держав мира был сейчас, да еще при нынешнем руководстве, ни к чему. Но вот если бы у страны появился новый лидер, скажем, Гуансюй, и новая патриотическая идея, все могло бы повернуться иначе. И пусть мечтатель Кан Ювэй будет первым, кто подставит свою шею под меч палача, – главное, чтоб он успел эти идеи посеять.

* * *

   В числе последних, уже к вечеру, в консульство зашел капитан в отставке Загорулько. Он принял под роспись несколько догнавших его в пути бумаг из Петербурга, прочитал уже с апреля дожидающуюся его открытку из Самары – от родни – и только тогда развернул телеграмму от коменданта Никольска-Уссурийского.
   «ПОРУЧИКА СЕМЕНОВА ИВ АЛ АРЕСТОВАТЬ ЗПТ ПОДРОБНО ДОПРОСИТЬ УНИЧТОЖЕНИИ ЭКСПЕДИЦИИ ЭНГЕЛЬГАРДТА ТЧК СЛУЧАЕ СОПРОТИВЛЕНИЯ ИЛИ СОКРЫТИЯ ОБСТОЯТЕЛЬСТВ ОТПРАВИТЬ КОНВОЕМ ХАБАРОВСК ШТАБ ГРОДЕКОВА ТЧК»
   Загорулько непонимающе тряхнул головой и еще раз перечитал телеграмму. И снова ничего не понял.
   – Никодим Федорыч! – подозвал он есаула. – А ну гляньте! Что скажете?
   Есаул медленно, по слогам прочел текст и удивленно поднял нависающие над глазами мохнатые брови.
   – Они там, в комендатуре, чего – охренели? Это ж наш лучший офицер!
   – Вот и я говорю… – начал Загорулько и вдруг осознал, что в штаб Гродекова за пьяную драку вызывать не станут, и осекся. – А, кстати, где он?
   – В город пошел, – махнул в сторону затихающих темных улиц есаул, – наверное, уже вернулся.
   – А ну пошли в лагерь, – забеспокоился Загорулько. – Заодно посмотрим, сколько наши хлопцы на грудь приняли.
   Капитан не мог этого объяснить, но у него были очень плохие предчувствия, очень плохие…

* * *

   К приходу капитана и есаула в лагерь вернулись все – кроме поручика Семенова.
   – Кто видал, куда пошел поручик? – громко вопросил есаул.
   – Не-е, не видали, Никодим Федорыч, – нетрезво протянули казаки. – А шо?
   И тогда к Загорулько подошел толмач.
   – Ваше превосходительство, – потянул он капитана за рукав.
   – Отстань, не до тебя! – отмахнулся Загорулько.
   – Я видел их превосходительство, – тихо произнес толмач. – Их в полицию забрали.
   – Что-о?! – обомлел капитан. – Как в полицию?! Кто посмел?!
   Через считаные минуты, получив от есаула команду «по коням», отряд ворвался в ночной город. Казаки мигом оцепили полицейское управление, отобрали у часового саблю, пробежали по кабинетам, не особо разбираясь, кто здесь кто, набили морду то ли пяти, то ли шести полицейским, и только у лестницы, ведущей в подвал, застопорились.
   – Что там еще?! – взревел, продираясь через ребят, есаул, а едва продрался, замер.
   Из подвальных дверей торчал ствол английского пулемета, а прямо за ним угадывалось жесткое, почти нечеловеческое в своем спокойствии, тощее, обрамленное седыми волосами лицо.
   – Господин капитан! – полуобернувшись, позвал есаул. – Туточки дипломатический конфликт назревает…
   Загорулько прошел мимо расступившихся казаков.
   – Мне нужен поручик Семенов, – стараясь не смотреть в черное отверстие ствола, громко объяснил он цель «визита» и повернулся к толмачу, – переведи.
   – Семенов арестован, – на прекрасном русском языке отрезал китаец.
   – Это я знаю, – жестко кивнул Загорулько, – но на каком основании?
   – Семенов убийца и шпион, – коротко ответил седой. – Он будет наказан.
   – И у вас есть доказательства? – презрительно усмехнулся Загорулько.
   – Солдат уберите, – потребовал китаец, – тогда будем переговаривать.
   Загорулько вспомнил телеграмму Никольского коменданта, на секунду задумался и повернулся к казакам.
   – Все ребята, спасибо за службу, всем отойти во двор и ждать меня.

* * *

   Стопка убористо исписанной иероглифами мятой бумаги капитана ничуть не убедила, однако когда он увидел шифровку с гербом, в груди екнуло. Точно такие же бумаги вез и он сам. Нет, ничего особенного в них не было, скорее просто защита от ненужного любопытства местных самодуров – как раз на такой случай, как сейчас.
   Но в одном китаец был прав: никто, кроме начальника отряда, к подобным документам отношения не имел. Лично его, Загорулько, пакет бумаг, включая карты и графики, так и лежал в сумке – листок к листку. И поскольку Энгельгардт убит, а Семенов жив и листок найден по следам продвижения в глубь страны Семенова, выводы напрашивались невеселые.
   Загорулько еще раз просмотрел немного испачканную кровью улику, покачал головой и вышел во двор. Теперь он даже представления не имел, как будет отвечать коменданту Никольска.
   – Их превосходительство не виноват, – подошел сбоку толмач. – Я точно знаю…
   Загорулько вздохнул и вдруг подумал, что, возможно, толмач прав. И если он, капитан русской армии, пусть и формально в отставке, оставит товарища в беде, не проверив данные десять раз…
   – Где его взяли? – развернулся он к толмачу.
   – У проститутки, – глотнул тот.
   – Показывай точно где, – собрался в комок Загорулько. – Я им тут всем покажу кузькину мать!
   Толмач кивнул, не теряя ни секунды, быстро повел капитана, а вслед за ним и весь отряд узкой, невыносимо загаженной улочкой, подвел к одной из доброго десятка почти одинаковых дверей и уверенно ткнул пальцем.
   – Здесь.
   – Ты уверен? – сквозь зубы процедил капитан.
   – Да, ваше превосходительство, – опустил плечи тот.
   И тогда капитан отошел на пару шагов и с одного удара вышиб дверь ногой. Громко оповестил жителей комнаты, что он намерен войти, не услышал в ответ ни слова, потребовал принести ему лампу, а когда казачки лампу достали, шагнул вперед и окаменел.
   – Что там? Что? – напирали сзади. – Ваше благородие, чего там такое?..
   Загорулько с трудом удержал рвотный позыв, наклонился и двумя пальцами, за самый краешек поднял замызганный листок. Это была шифровка с орлом – точно такая же, как та, что ему предъявили в полиции.
   «С-сукин т-ты с-сын, Семенов! – чуть не зарыдал Загорулько. – Что ж ты натворил, сволочь?!»

* * *

   Той же ночью Курбан ушел далеко за пределы лагеря, дрожащими от напряжения пальцами составил особую бабушкину смесь, подпалил, жадно затянулся и почти тут же провалился в никуда. Но шли минуты, а затем и часы, а Бухэ-Нойона все не было. Более того, не было вообще ничего! И лишь к утру в коротком, как удар ножа, и пронзительном, словно крик сокола, озарении он понял, что прощен.
   Не удовлетворившись этим и сильно опасаясь, что Человек-Бык заставит его нарушить порядок пролития жертвенной крови еще раз, Курбан трижды поклонился каждой стороне света, достал и развернул вымоченную в семи травах кожу, кинул альчики и растерянно хмыкнул. Альчики говорили, что Бухэ-Нойона в срединном мире более нет – вообще!
   Некоторое время он размышлял, поставил вопрос иначе и снова кинул альчики. На этот раз выпало явное указание на глубокую виновность Человека-Быка, как если бы он нарушил указания какой-то намного большей силы и даже внес в мироздание сумятицу и ненужный хаос.
   Курбан подумал, не кинуть ли альчики еще раз, чтобы выяснить, чем грозит проступок Бухэ-Нойона и что будет с ним, с Курбаном, дальше, и… не рискнул. Боги не любили, когда смертные совали носы в их планы и дела, даже если это делает шаман.
   Пошатываясь, Курбан вернулся в лагерь, присел около вповалку спящих у потухшего костра казаков и в следующий же миг почувствовал, как волосы на его загривке встают дыбом. На бревне, привязанная крепким шелковым шнурком к руке одного из спящих, сидела дрожащая от холода обезьяна.
   – Мечит?! – обомлел Курбан. – Великий Эрлик-хан! Ты что – взамен Бухэ-Нойона послал мне Мечит?!
   Худшей казни для него Владыка Преисподней и измыслить бы не смог.

* * *

   4 июня 1898 года после двухчасовой аудиенции у Дэ-Цзуна совершенно ошалевший от немыслимой удачи Кан Ювэй наконец-то поверил, что его назначили прикомандированным секретарем Главного управления иностранных дел – с правом непосредственного доклада императору. Более того, Дэ-Цзун принял почти все его предложения! И – самое немыслимое – Дэ-Цзун сразу, без малейшей проволочки предложил Кан Ювэю подготовить проект указа «Об установлении основной линии государственной политики»… чтобы было что показать Гуансюю.
   – Меня допустят к Гуансюю? – не веря, что это с ним происходит наяву, обомлел Кан Ювэй.
   – Вы имеете на это право, – сухо кивнул Дэ-Цзун. – Просто запишитесь в канцелярии и ждите назначенной даты.
   Кан Ювэй схватился за сердце и счастливо, во весь рот разулыбался. И меньше чем через неделю это произошло.

* * *

   Император долго и внимательно изучал коленопреклоненного философа и вдруг улыбнулся.
   – Мне как раз недавно приснился замечательный сон.
   Кан Ювэй удивленно хлопнул глазами, не зная, что ответить, но Их Величество, похоже, уже вспомнил, зачем просил аудиенции прикомандированный секретарь МИДа.
   – Расскажите мне о ваших идеях, Кан Ювэй. Вы ведь, говорят, настоящий современный ученый, – император мечтательно вздохнул, – а я так люблю все современное…
   Кан Ювэй вытаращил глаза: в Поднебесной было принято любить только древнее! Однако спустя полчаса они уже болтали, как хорошие знакомые, и Кан Ювэй взахлеб перерассказывал все свои реформаторские идеи: об отмене системы экзаменов, об открытии в Пекине университета, о модернизации флота и порядке принятия государственного бюджета – обо всем!
   – Все дело в моей новой доктрине трех стадий развития общества! – с жаром объяснял Кан Ювэй. – Понимаете?! Должна быть строгая корреляция стадиальных изменений во времени и пространстве! И пока мы находимся на стадии хаоса, внутренним содержанием целого является отдельная провинция, а внешним – вся Поднебесная. Понимаете?
   – Интересно-интересно… – ошарашенно моргал император.
   – Но когда мы войдем в стадию подъема к равновесию, все изменится! И вот тогда…
   Император хмыкнул и вдруг опечалился, а Кан Ювэй запнулся на полуслове и замер.
   – А что мне делать со старухой? – болезненно сложил брови шалашиком Гуансюй. – Скажи мне, философ, что мне с ней делать?
   Кан Ювэй похолодел. Он прекрасно знал, что у этих стен могут быть уши и кое-кому одно неосторожное слово может стоить головы. Но останавливаться на полпути? Особенно теперь, когда победа его идей так близка?!
   – У Вашего Величества гораздо больше сторонников, чем он думает, – отважно выпалил он и невольно повел шеей.
   Голова пока держалась на месте.

* * *

   На третьем допросе поручик его узнал.
   – Вы ведь тот самый полицейский, – прищурив глаза, уставился он на Кан Ся. – Из Айгуня.
   Кан Ся сухо кивнул.
   – Да. Мы встречались в Айгуне.
   – Тогда мне все ясно, – обреченно откинулся головой на стену русский. – Вы просто мстите за мою жалобу на вас губернатору и пытаетесь сжить меня со свету. Это ведь вы подкинули этот листок на труп!
   Кан Ся даже не пошевелился, и тогда русский глотнул и вдруг побледнел и, продолжая начатую мысль скорее для себя, чем для оппонента, оторопело произнес:
   – Но это ведь значит, что именно вы и организовали нападение хунгузов на отряд… Вы убили Энгельгардта… Вы украли его бумаги… И вы казнили хунгузов, чтобы не осталось ни одного свидетеля. Бог мой!
   Кан Ся передернуло; он снова с необыкновенной ясностью вспомнил этот звук падающей в песок головы.
   – Нет, Семенов, все было не так, – удерживая рвотный позыв, возразил он, – это вы, я думаю, продались японской разведке – еще в Петербурге. И когда нанятые ими хунгузы открыли стрельбу, вы украли бумаги Эн… гель… гардта, а чтобы запутать следствие, подали жалобу на меня.
   – Чушь! – затряс головой Семенов. – Я – русский офицер, и я – прошу запомнить – не продаюсь!
   – А я офицер Поднебесной, – гордо задрал подбородок вверх Кан Ся и заметно заволновался, – мы слово «честь» знали, когда вы еще дань татарам платили!
   – А то вы не платили! – язвительно хохотнул Семенов. – Да вы под маньчжурами уже триста лет сидите и пикнуть не смеете!
   Кан Ся побледнел.
   – Выбирайте слова! Вы – глупец!
   – Это ты – дурак заносчивый! – взвился Семенов. – Тоже мне, Пинкертон нашелся!
   Кан Ся растерялся. Он изучал Конфуция и Лао-Цзы, римское право и всемирную историю, но вот что такое «Пинкертон», увы, не знал. Это явно было что-то оскорбительное, но как ответить достойно, так, чтобы не попасть впросак, придумать не мог. И в этот момент в дверь постучали.
   – Ваше превосходительство, – просунул в кабинет аккуратно обритую голову часовой, – там опять этот русский пришел.

* * *

   Следовало признать: если бы не толмач, Загорулько так и уехал бы, оставив поручика в лапах китайской охранки, но Курбан объяснил все так просто и доходчиво, что капитан с минуту, совершенно потрясенный, молчал, а затем, решительно отказавшись от сопровождения и прихватив с собой только толмача, выехал в управление полиции.
   Около получаса он добивался приема у капитана Кан Ся, а затем решительным шагом прошел в огромный, практически пустой кабинет, без приглашения уселся на единственный стул и заложил ногу за ногу.
   – Семенов невиновен.
   – Докажите, – нагло посмотрел ему в глаза китаец.
   – Все просто, – усмехнулся Загорулько и вытащил из офицерской сумки обильно испачканный кровью листок. – Видите?
   Кан Ся напрягся.
   – Я нашел его около трупа убитой проститутки. И знаете, о чем это говорит?
   Кан Ся заволновался.
   – Правильно, офицер, – язвительно усмехнулся Загорулько. – Это говорит о том, что Семенов ни при чем и кто-то пытается свалить на него преступления. Потому что когда вы его арестовали, эта ваша китайская шлюха была еще жива. У Семенова алиби! Хоть это вы понимаете, «господин Пинкертон»?!
   Лицо Кан Ся потемнело. Он знал, как переводится латинское слово «алиби», но вот термин «Пинкертон» совершенно выводил его из себя!
   – В общем, так, офицер, – победно ухмыльнулся в омерзительно рыжие усы Загорулько. – Через три минуты вы его выпускаете, или я сообщаю о ваших недостойных офицера происках прямо в Пекин.
   В лицо Кан Ся бросилась кровь, но он справился с собой и надолго ушел в себя.
   – В Пеки-ин, – напомнил о себе Загорулько. Кан Ся не двигался и даже не моргнул.
   – Я до самой императрицы дойду, – уже увереннее пригрозил капитан.
   Китаец вздрогнул и с явным неудовольствием перевел взгляд на Загорулько.
   – Хорошо, капитан, я его отпущу, – кивнул он. – Но данной мне властью я задерживаю в Гунчжулине весь ваш отряд – до полного выяснения обстоятельств.
   – Это еще почему?! – возмутился Загорулько и тут же сник. В том, что убийца, оставивший длинный кровавый след через всю Маньчжурию, кто-то из его отряда, сомнений не было даже у него.

* * *

   Содержание беседы Гуансюя и Кан Ювэя пересказали императрице спустя полчаса после завершения аудиенции, и Лучезарная испытала такой гнев, что едва не избила неправильно подавшего ей курительную трубку евнуха особой бамбуковой палкой для битья старых евнухов. И лишь в последний миг удержалась и ограничилась шестью ударами, правда, от души.
   Но прошел час, другой, и за трубкой с опием Старая Будда постепенно пришла в нужное расположение духа.
   «Гуансюй – еще щенок, – думала она, – Кан Ювэй тоже не из тех, кто может претендовать на власть. Но кто же тогда за этим стоит? Ли Хунчжан?»
   Она сердито пыхнула трубкой. За эту подписавшую кабальный договор с Россией старую лису ее просил чуть ли не весь двор начиная с евнухов, и она прислушалась к мольбам и позволила Ли Хунчжану подать в отставку и уйти руководить губернией.
   «Нет, это не его затея, – решила Орхидея, – Ли Хунчжан голову в пасть дракона совать не станет, но кто тогда? И, кстати, зачем Дэ-Цзун принял этого философа на службу? Нет ли здесь тайного интереса?»
   Она затребовала доклад о Кан Ювэе и вскоре была вынуждена признать, что Дэ-Цзун практически не мог не принять Кан Ювэя. Блестяще сданные экзамены, протянувшееся на четыре тысячи лет назад генеалогическое древо с тринадцатью видными учеными в роду, создание патриотической организации, призванной усилить роль государства, семь поданных двору обширных меморандумов об улучшении системы управления страной…
   Цыси помнила один из этих меморандумов, попавший к ней в руки лет шесть назад. Она попыталась было понять, чего хочет молодой ученый, но уже на втором листе отчаянно раззевалась и почувствована, что засыпает. Впрочем, главное она из доносов евнухов и царедворцев уловила: Кан Ювэй, безусловно, бунтарь, но слишком хитрый, чтобы поймать его на слове.
   И все равно она знала: не в этих двоих дело. Ни философ, ни слабый, мечтательный император на реальную власть претендовать не могли. Но кто-то ведь за этими двумя стоит? Кто-то ведь ждет, когда плод достаточно созреет, чтобы сорвать его… Но кто?
   У нее всегда был исключительный нюх на заговоры, но она впервые не чувствована никакой опасности, так, словно эти двое были и впрямь просто зарвавшиеся и никому особо не интересные мальчишки.
   «Что ж, подожду и я», – пыхнула трубкой Цыси и улыбнулась. Она знала, что заговорщик, если он есть, рано или поздно себя выдаст. Главное, не мешать этим двоим – пусть развлекаются…

* * *

   Кан Ювэй торопился. Все, что он хотел бы вложить в уста императора, было давно уже заготовлено в проекте меморандума из 10 000 слов, и теперь каждый второй день в свет выходил новый указ Гуансюя.
   Вряд ли даже понимавший, о чем идет речь, Его Величество просто из желания хоть каких-нибудь перемен высочайше повелевал всемерно содействовать развитию новых отраслей хозяйства, перевооружить армию, провести решительную чистку ее личного состава и смело ликвидировать ненужные учреждения.
   Дошло до того, что впервые за всю историю Поднебесной верховная власть распорядилась ввести в программы обучения чиновников историю Запада и политэкономию и обещала поощрение за издание иностранных книг, а также газет и журналов! И… никакой реакции со стороны Старой Будды. Более того, по слухам, она жестко затыкала рот каждому, кто умолял ее остановить молодого императора!
   Это было похоже на прекрасную сказку.

* * *

   У Курбана были все основания опасаться прихода Обезьяны-созвездия Мечит в этот мир. Отвечавшее за погоду капризное и вздорное божество уже на памяти предков Курбана едва не заморозило всю землю, и если бы боги не украли у нее одну, самую опасную звезду, кто знает, чем бы все закончилось.
   Однако теперь Мечит преданно служила Владыке Преисподней, взвешивая отображенные Зеркалом Правды Бухэ-Нойона грехи людей на своих безупречных Весах. И, если честно, увидев богиню в образе привязанной на шелковый шнурок обезьянки, Курбан первым делом подумал, что на этот раз Вселенной точно пришел конец. Явление второго подряд слуги владыки ада в этот мир случайностью быть не могло.
   Решивший внести ясность Курбан со всеми предосторожностями покинул срединный мир, однако выяснить, что творится наверху и внизу, не удалось. Он проделал это еще раз и еще, но каждый раз возвращался в еще большем смятении духа. Потому что и внизу, и наверху творилось черт знает что!
   Все выглядело так, словно случайное убийство китайской проститутки, в силу того, что его на пару произвели шаман и бог с бычьей головой, стало истинным жертвоприношением – правда, неизвестно кому – и сдвинуло какие-то очень важные слои между мирами. И… не в пользу Эрлик-хана.
   Пожалуй, только поэтому посланная владыкой ада на землю бесноватая Мечит и ограничилась лишь грандиозным разливом Желтой реки да засухой – словно из-за того, что ей надели железный намордник и посадили на прочный шелковый шнурок.
   Но кто бы это мог проделать с самой Мечит,
   Курбан даже не представлял.

* * *

   Граф Муравьев ни черта не понимал. В последнее время Его Величество словно заковали в кандалы и посадили на цепь возле алтаря. Вместо того чтобы наращивать военное присутствие в Китае, он запретил всяческое продвижение войск. Более того, вместо того чтобы заняться окончательным разделом сфер влияния в Китае между Россией и европейскими державами, он санкционировал ускоренное строительство толком даже не защищенной Охранной стражей КВЖД!
   А в конце августа случилось нечто и вовсе невероятное: Государь Император Николай II подписал и распорядился опубликовать в «Правительственном вестнике» ноту к правительствам государств о созыве конференции по всеобщему разоружению!
   Ситуация складывалась немыслимая. С просьбой как можно скорее начать войну Муравьева уже чуть ли не полгода донимали все: путиловцы с их новыми, но еще нигде не «обкатанными» гаубицами, Безобразов с его грандиозными связями и не менее грандиозными планами хозяйственного освоения корейского приграничья, военный министр Куропаткин наконец… И впервые графу нечего было им пообещать. Своей столь несвоевременной миротворческой нотой Его Величество ликвидировал сам повод для войны – даже самой маленькой!
   Трудно было сказать, понимает ли сам Николай II всю пагубность своей «мирной инициативы» для столь славной военными победами России. А уж отхватившие в свое полное распоряжение три четверти побережья Китая европейские страны и вовсе отнеслись к внезапной инициативе русского царя, мягко говоря, с недоумением. Разоружаться сейчас, когда новый передел мира только начинался, выглядело полным безумием.
   И источником этого безумия было первое лицо России.

* * *

   То, что происходило с поручиком Семеновым после освобождения из лап китайской охранки, иначе как полным безумием назвать было сложно. Потому что первым делом его снова арестовали – на этот раз свои.
   Под усиленной охраной специально высланного конвоя поручика препроводили в Порт-Артур, наскоро допросили о происшествии в Айгуне, потребовали объяснить происхождение найденной на теле проститутки окровавленной шифровки, сунули в сырой полуподвальный каземат и… словно забыли.
   Нет, поручик так просто не сдался. Он отсылал в Хабаровск прошение за прошением и в каждом настойчиво требовал, во-первых, разъяснить ему его вину, а во-вторых, поскорее назначить суд. Просто потому, что сидеть в этом каменном мешке один, два, а затем и три месяца подряд – пытка хуже каторги!
   Но шел месяц за месяцем, а ничего не происходило – вообще ничего!

* * *

   Курбан ждал. Посланная Эрликом на землю Мечит давно была здесь; шаман видел ее повсюду: на базаре, возле палатки одинокого циркача, а то и в виде каменных изваяний в храмах. Но, вопреки своим наклонностям, Обезьяна-созвездие была тиха, терпелива и вдумчива и, похоже, занималась исключительно тем, зачем ее и послали, – тщательно взвешивала все грехи занявших землю богатыря Манджушри китайцев и русских.
   Шаман и верил и не верил в то, что Небесный Ульген разрешил Эрлику осуществить возмездие, но иного объяснения прихода в срединный мир двух служителей Эрлик-хана подряд не находил. Это могло быть только назревающее небесное правосудие.
   Дело было давнее и тянулось уже более полутысячи лет – сколько именно, не знала даже бабушка Курбана, – но началось оно еще с тех времен, когда был жив основатель Великого Курбустана – Курбустан-акай.
   Шаман задумался. Если быть совсем уж точным, все произошло, когда у Курбустан-акая один за другим родились трое сыновей: Эджен-хан, Орус-хан и Эрлик-хан. Только поэтому однажды и вышло так, что некогда единая держава стала союзом троих – Уч-Курбустаном.