Страница:
На место человекоубийства сбежалась вся деревня. Убитого мгновенно прикрыли его собственной, изрезанной в клочья одеждой, старики начали горячо выяснять, кто видел его последним, да что он сказал, да куда пошел, а молодежь смотрела на русских так, словно во всем виноваты именно они – никем не званные сюда пришельцы. А к вечеру Семенов представил себе, сколько таких трупов, наверное, оставил позади себя отряд, и до него дошло, что, скорее всего, так оно и есть.
То же самое решили на отдельном от низших чинов собрании и офицеры.
– Это кто-то из наших, – жестко рубанул воздух рукой есаул Добродиев.
– Не будьте голословны, Никодим Федорович, – одернул его Загорулько. – А если есть подозрения, прошу…
– У меня нет подозрений, – хмуро отозвался есаул, – но как хотите, а от него пахло смирной. Аки в храме!
Офицеры согласно загудели, а Семенов опять-таки вспомнил Энгельгардта.
– Никодим Федорыч верно говорит, а местные смирну вообще не пользуют. Это кто-то из наших!
– Обыск! – едва удерживая подступившую тошноту, выпалил Семенов. – Нужно сделать обыск. И немедленно…
Офицеры досадливо засопели, кто-то принялся возражать, но все понимали: пора; лучше стыд, чем такой страшный грех на душе.
Через полчаса на околице деревни, каждый со своим вещмешком в ногах, выстроились все – от капитана Загорулько до толмача. И через полчаса смирну нашли – притороченной к седлу мелкой мохнатой лошади, перевозящей солдатскую палатку.
Офицеры скорбно замерли.
– Найду, своими руками задавлю! – угрожающе прорычал есаул и повернулся к замершему строю. – Все слышали?!
И впервые строй не ответил молодецким «Так точно»…
Несмотря на высочайшее соглашение, здесь их, казалось, никто не ждал. Хуже того, никто не желал их сюда пускать! Уже то, что удобнейшие для прокладки железной дороги места оказались заняты крестьянскими полями, оказалось такой препоной, что хоть кричи караул! А затем «вдруг» оказалось, что весной у китайских крестьян самая страда, а кроме крестьян, в этих краях никакой иной рабочей силы просто-напросто нет.
В такой неразберихе и приходилось работать главному инженеру Строительного управления пока еще не существующей дороги Александру Иосифовичу Юговичу. Вот только ссылаться на трудности он права не имел.
В считаные недели Югович лично объехал все важнейшие точки будущего колоссального строительства, просмотрел практически все наработки топографических и геодезических экспедиций, встретился и детально обговорил наиболее трудные «моменты» с цзян-цунями трех важнейших провинций. Именно после такого совещания в Гунчжулине к нему и пристал этот офицер.
– Ваше превосходительство! Александр Иосифович!
Югович приостановился, и вместе с ним приостановилась и вся положенная по случаю свита.
– Я должен передать вам документ, – сверкая светлыми глазами на черном от загара лице, выпалил офицер.
– Вы – мне? – удивился Югович. – И, простите, мы с вами знакомы?
– Моя фамилия Семенов! – выпалил незнакомец. – А вот и бумага…
– Семенов? – смешливо поднял брови Югович и полуобернулся к свите: – Это, разумеется, меняет дело.
Свита захихикала – пока достаточно сдержанно.
– Это бумага из пакета документов полковника Энгельгардта, – Семенов сунул Юговичу смятый, потертый по краям, сложенный вчетверо листок. – Он погиб под Айгунем…
Югович растерянно хмыкнул.
– А почему именно мне? У меня есть и заместители… тот же князь Хилков или даже Игнациус… Чем они вас не устраивают?
Лицо офицера приняло странное плачущее выражение.
– Вы первый человек нужного ранга, которого я встретил за шесть месяцев пути. А о князе Хилкове я вообще ничего знаю. Поймите меня – документ секретный. Вот тут и мой рапорт тоже…
Югович пожал плечами и принял бумаги.
– Вам, вероятно, расписку следует выдать?
Офицер напряженно кивнул.
– Подайте бумагу и перо, – полуобернулся к свите Югович.
Дорожная сумка из хорошей кожи тут же открылась, и ему подали и доску, и листок белой бумаги и даже окунули перо в чернильницу. Югович вздохнул, просмотрел замызганный, весь покрытый непонятными, разбитыми на столбики буквами листок, щурясь уставшими за день глазами, пролистал рапорт на шести страницах, сунул и то и другое помощникам и крупным, размашистым почерком написал расписку.
– Держите, поручик.
Семенов взял расписку, да так и замер, не в силах поверить собственному счастью.
– Вы у меня даже до ветру будете строем ходить, – обращаясь ко всем и одновременно ни к кому, пообещал он.
Так оно и пошло. Две недели подряд… И хотя господа офицеры в кусты строем не ходили, чувствовать это напряжение каждый день было невыносимо, и едва отряд все-таки распустили, все с облегчением рассыпались по городку – кто в консульство, кто в кабак.
Скинувший с плеч ответственность за секретный документ Семенов тоже был доволен. Как и все офицеры, он первым делом сходил в русское консульство и передал для отправки толстенное письмо Серафиме, а затем просто бродил по узким, залитым уходящим весенним солнцем улочкам.
Китайские городки вообще были странными: все как один окружены толстыми каменными стенами наподобие средневековых, однако улицы не мощены и грязны. Множество языческих храмов, кругом тесанные из камня драконы и собаки, а вместо магазинных вывесок – болтающиеся на ветру флаги с иероглифами…
Ну и, конечно, люди. Особенно потрясали здешние франты: в косы вплетены цветные шелковые ленты, в руках веера, на ногах белые чулки – порой Семенов чувствовал себя так, словно провалился в прошлое, лет на триста. А к этому добавлялись тощие люди-лошади рикши, свора собак при тюрьме, жадно подлизывающих кровь от недавней казни, полицейские то ли с палками, то ли с флажками в руках…
Проболтавшись по городу всего-то пару часов, Семенов был настолько оглушен и ослеплен, что даже не сразу обнаружил, что уже с пять минут не может отойти от напомаженной, разодетой, словно в бутафорские одежды, и беспрерывно обмахивающейся веером девушки.
Она снова сказала что-то на китайском, и Семенов рассмеялся: он не понимал ни слова. И тогда она сделала этот жест.
Эта комбинация из пальцев выглядела совершенно не так, как в Петербурге, но Семенов понял… сразу… и залился краской. А когда девушка снова произнесла что-то своим певучим голоском, поручик решился.
– Сколько? – мгновенно охрипшим голосом спросил он.
– Шига лян… – пропела девушка.
Семенов полез в карман и достал несколько монет.
– Этого хватит?
Девчонка как-то мгновенно испугалась, оглянулась по сторонам и взяла его за руку.
– Что… к тебе пойдем? – криво улыбнулся взмокший от переполнивших все тело жарких, но пока еще невнятных желаний Семенов.
Девушка кивнула и, мелко переступая, потащила его в узкий, темный и невыносимо вонючий переулок.
Он прошел по следам этого каравана за полтора месяца – дело в любых иных условиях совершенно немыслимое. Но у Кан Ся была цель – месть, и не только за себя. Потому что в каждой деревне бывший полицейский офицер видел одно и то же – запоздало найденные родней уже начавшие разлагаться трупы и бесконечное горе.
Нет, старый опытный полицейский не торопился с выводами и довольно долго просто собирал об экспедиции всю доступную информацию – в первую очередь позволяющую судить о разведывательной работе отряда. Но однажды жена убитого мужчины протянула Кан Ся найденный возле трупа листок, и виновность Семенова стала аксиомой. Потому что вверху листка стоял точно такой, как и на первом найденном в Никольске документе, двуглавый орел, а сам текст был зашифрован точно таким же образом.
Кан Ся торопливо прошел в управление полиции, сунул часовому в лицо удостоверение имперского агента и стремительно прошел в кабинет начальника.
– Вам предстоит произвести арест, – показав то же самое удостоверение, без предисловий распорядился он.
Начальник полиции испуганно привстал.
– Кого?
– Русского. Сегодня с топографическим отрядом прибыл.
– На каком основании? – удивился полицейский.
– Жестокие убийства подданных империи, – сухо пояснил Кан Ся и положил на стол стопку собранных им по пути показаний. – Здесь доказательства; их более чем достаточно.
Некоторое время шаман терзался выбором, а потом признал, что никакого выбора у него на самом деле нет и следует узнать, что произошло.
Он стремительно подошел к дверям борделя и постучал.
– Проходите, пожалуйста… – пропели из мгновенно открывшейся двери.
Курбан запихнул шлюху обратно и вошел сам.
– Почему орус-бажи арестовали? – строго спросил он.
Китаянка нахмурилась. Они вообще не любили монголов…
– Я спрашиваю тебя еще раз, – сквозь стиснутые зубы прошипел Курбан. – Почему они его арестовали? И почему именно у тебя?
– Я не знаю, – стараясь выглядеть независимой, повела она красивым и белым, как самый белый мрамор, подбородком.
И тогда Курбан не выдержал.
Собственно, это был уже не Курбан; две недели не получавший свежей крови Бухэ-Нойон ворвался в тело своего шамана словно ураган, и китаянка с ужасом увидела, как черные глаза странного монгола вмиг остекленели и начали стремительно выцветать, пока не приобрели тигриный, почти желтый окрас. А потом ее начали убивать.
Сначала с проститутки сорвали ее прекрасное, самое лучшее во всем квартале платье, затем собственным подолом заткнули рот, а потом просто начали рвать и дробить на части – роскошной, полученной в подарок от капитана императорской армии нефритовой тушницей, маленькой чугунной сковородой, острой и немыслимо прочной заколкой для волос, щипчиками для бровей, а потом и руками… и лишь когда все вокруг, даже потолок, было забрызгано кровью, чудовище остановилось – в одно мгновение.
Вот тогда и начал приходить в себя Курбан.
– Великая Мать! – растерянно охнул он, рухнул на колени и, переполненный ужасом и горем, покаянно обнял неподвижный и мягкий, словно тряпичная кукла, труп. – Бухэ! Господин! Что же ты наделал?! Заче-ем?!!
Курбан как никто другой знал, что богу – тому, кто уже перешагнул через все человеческие запреты, – можно все. Но он также знал, что шаману нельзя ничего. И он далеко не был уверен, что сумеет хоть когда-нибудь смыть со своего тела эту беззаконно пролитую кровь.
Он огляделся. Кроме стоящих позади полицейских, в камере был еще один человек – у той стены, за столом.
– Здрав-ствуйте, Иван Алексее-вич, – с явным китайским акцентом произнес неизвестный.
– Не могу пожелать того же, – огрызнулся поручик. – И вообще я – подданный императора Великой России! По какому праву вы меня сюда притащили?
Человек за столом подался вперед, к лампе, и Семенову показалось, что он его где-то видел, да и голос…
– Вас, Иван Алексее-вич, – усмехнулся человек, – можно судить по любое право. Даже по древнее римское. И казнить тоже.
– Объяснитесь, – похолодев, потребовал поручик.
– Вы обвиняетесь в зверский убийства следующий граждане Под-не-бесной… – незнакомец перевернул листок. – Цай Фань из деревня Харбин, Шикай Ю из деревня Яомынь, Тсу И из деревня Бухай…
Он читал и читал, и волосы на руках и затылке Семенова медленно вставали дыбом; он уже понял, что ему вменяют.
– Это не я! – на полуслове оборвал он чтеца. – Я даже из отряда никуда не отлучался! Это вам каждый казак подтвердит!
Незнакомец отложил листки и уставился на поручика тяжелым, немигающим взглядом.
– У меня есть доказательство. Хотите, чтобы я его предъявил?
Поручик стиснул зубы и кивнул.
– Даже требую!
И тогда незнакомец взял со стола листок бумаги и медленно подошел к поручику.
– Вот. Это второй листок; найден в Харбине, на трупе Цай Фань. Первый такой листок, как мне известно, оставлен рядом с труп ваш друг Гриша возле город Никольск. Только вы можете оставить такой листок. Больше никто.
Семенов икнул и прислонился к стене. Ноги не держали. Обе бумаги были определенно взяты из офицерской сумки Энгельгардта.
– И, кстати, – умело ввернул китаец русский оборот, – что написано на этот зашифрованный листок? Какая истинная цель ваша экспедиция? И не вздумайте врать, поручик…
Умом Гуансюй понимал, что его жена, племянница Цыси и тоже урожденная Нара, ни в чем не виновата и вся вина за ту праздную, бессмысленную, никчемную жизнь, которую ведет он, монарх веер Поднебесной, лежит на этой злой старухе. Но он боялся даже подумать о том, чтобы убить Старую Будду – даже во сне.
Она напугала его сразу, едва он ее увидел в первый раз. Императрица взяла его своей жесткой, сильной рукой и что-то произнесла – так же жестко и с внутренней силой. И тогда все вокруг засмеялись, а он, только что возведенный на престол четырехлетний император, заплакал.
Впрочем, Цыси и далее обращалась с законным императором Поднебесной именно так: запрещала встречаться с матерью, приказывала подавать каждый день одни и те же блюда – порой несвежие, постоянно бранила и подолгу держала на коленях, не позволяя встать.
Дошло до того, что порой Гуансюя третировали даже евнухи! Согласно ритуалу, младший по возрасту император должен был стоять на коленях перед воротами дворца Милостивой и Лучезарной до тех пор, пока императрица не передаст через главного евнуха свое дозволение зайти. И всегда ненавидевший Гуансюя главный евнух двора Ли Ляньин по целых полчаса не докладывал о визите императора Старой Будде, вынуждая монарха так и стоять на коленях.
А потом она его женила.
До этой самой поры изолированный от всего ненужного или недостаточно благородного юный император не видел даже совокупляющихся собак! И окружали его сплошные евнухи! Так что когда ему показали, как действуют способные двигаться фигурки будд мужского и женского пола, он растерялся. А потом был пробный «брак» с какой-то фрейлиной, но все произошло так быстро, и эта женщина-советчица, что стояла рядом с «драконовым ложем», говорила так много и так быстро, что он даже не запомнил, какое у этой девушки лицо. Кто-то потом сказал, что ее утопили в колодце, но зачем, Гуансюй так и не понял. Кажется, чтобы не создавать ненужных проблем…
А вот сама свадьба Гуансюю понравилась. Он с удовольствием отправил трех самых важных сановников империи молиться за него в храмы неба, земли и предков. Понравилась ему и «церемония сдвигающихся чарок», и даже приготовленная по-маньчжурски мелко нарубленная баранина. И только жена…
Прошло совсем немного времени, и он возненавидел эту напыщенную дуру так, как только может мужчина возненавидеть нелюбимую супругу. Чтобы выразить все то отвращение, какое он испытывает и к ней, и ко всему роду Нара, он даже подкинул ей в постель на удивление вовремя сдохшую собачонку, и если бы не драгоценная наложница Чжэнь…
Она и в этот день была, как всегда, весела, доброжелательна и о-очень внимательна.
– Что с вами, Ваше Величество? – забеспокоилась Чжэнь, едва увидела императора в таком странном состоянии духа.
– Мне приснился сон… – слабо улыбнулся Гуансюй. – Приятный…
– Такой ли он был приятный? – не поверила драгоценная наложница. – Вы так необычно выглядите…
Император вздохнул и присел рядом.
– Расскажи мне еще раз о друзьях, Чжэнь. У тебя ведь там, в доме твоих родителей, были самые настоящие друзья!
Чжэнь зарделась.
– Если Ваше Величество пожелает, у Вашего Величества тоже появится друг – мудрый, терпеливый и почтительный…
– Ах, Чжэнь! – привольно раскинулся император на «драконовом ложе». – Как бы мне этого хотелось!
В ночь на 3 июня 1898 года Кан Ювэю приснилось, что он убивает проститутку. Но, как ни странно, проснулся он в необычно приподнятом настроении и сразу же решил, что этот сон – к добру. А уже к обеду в двери его дома постучал государственный посыльный.
– Господин Кан Ювэй? – серьезно спросил посыльный, так, словно никогда прежде его не видел.
– Вы не ошиблись, – улыбнувшись, кивнул философ.
– Вам письмо.
Кан Ювэй посерьезнел, протянул посыльному монету в десять лян и принял свернутый в несколько раз листок.
– Денег не надо, – сунул ему монету назад парень, – мне уже все оплатили.
Кан Ювэй хмыкнул, проводил посыльного долгим взглядом и плотно притворил дверь. Быстро прошел в кабинет и расположился у окна.
«Мой друг, ваше дело состоялось, – пробежал он глазами по иероглифам сверху вниз, – аудиенция назначена на сегодня. Надеюсь, что двух часов вам хватит». Подписи не было.
Сердце Кан Ювэя подпрыгнуло и заколотилось в два раза чаще.
«Ваше дело состоялось… – как зачарованный повторял он. – Ваше дело состоялось…»
Это было похоже на сон.
Он увидел, что мир един и разделять его на Европу и Азию, Африку и Америку не просто глупость – грех! Он увидел, что и человеческая история так же едина, как бы ни пытались придворные схоласты объявить историю Европы варварской, а историю Китая – священной. Но главное, он до мельчайших деталей осознал, как именно исказили Конфуция те, кто его не понял.
Теперь Кан Ювэй искренне удивлялся, как можно было проглядеть тот факт, что Конфуций – самый величайший реформатор Вселенной, – по сути, всегда говорил об одном: вечные, беспрерывные реформы и есть – Путь Неба. Впрочем, факт остается фактом: Конфуция не только не поняли; его еще и весьма неумело «подправили».
Делали это не слишком дальновидные люди, и за несколько лет упорного труда Кан Ювэй дотошно показал, как именно и зачем были сфальсифицированы «древние» рукописи, а вместе с ними и вся философская мысль Поднебесной. И вот из этого неизбежно следовали кое-какие выводы.
Первым делом нам следовало перестать важничать и крайне внимательно изучить опыт административных реформ других стран, и особенно методы в той же области русского царя Петра 1 – у него и теперь было чему поучиться.
Во-вторых, Поднебесной не следовало бояться повторить успешный опыт экономических реформ японской династии Мэйдзи, развивающей свою маленькую островную страну примерно в 8—10 раз интенсивнее, чем даже Россия, и раз в 50 быстрее Китая.
И, в-третьих, Кан Ювэй с математической точностью доказал, что Поднебесной необходимо срочно основать новую китайскую колонию на территории нынешней Бразилии – так же, как это сделала в свое время Британия в Северной Америке, а Россия – в Сибири. Иначе можно опоздать… и надолго. Понятно, что сделать это можно было, только поняв истинную суть мудрости Конфуция. Каждый житель Поднебесной должен был назубок выучить все шесть источников человеческих страданий, начиная с семи типов природных причин, таких как реинкарнация, жизнь на границе страны, а также бытие в облике варвара, раба или женщины. И уж тем более каждый человек должен был осознать, что нынешнее мироустройство не вечно и не за горами то время, когда наступит Великое Единение – Датун.
Именно тогда наконец исчезнут нации и расы, титулы и чины, страны и войны, а Единое Мировое правительство будет усердно заниматься улучшением жизни и поощрять проявления основных конфуцианских добродетелей – мудрости и гуманности.
Кан Ювэй улыбнулся; он уже представлял себе, как наиболее достойные аристократы начнут отказываться от прав наследования и раздавать родительские поместья и дворцы бедным. Главное, правильно им все объяснить!
И вот затем, если все будет идти верно, исчезнут коррупция и конкуренция, испарятся ненависть и зависть, безграмотность и дурные манеры. Институт семьи канет в прошлое, и совершенно одинаково одетые в простые, но практичные костюмы женщины и мужчины будут счастливо жить в коммунах, питаться в общих столовых и вместе растить общих детей. А потом, когда новые изобретения окончательно облегчат жизнь и уничтожат болезни, а все желания будут удовлетворены, человек наконец-то станет бессмертен.
– Вы напрасно думаете, что вам помогут, – методично объяснял ему седой, высохший, как жердь, неприметный человек на той стороне стола. – Россия не признается в шпионаже. Вы слышите меня, Семенов?
– Слышу…
Поручик и сам это понимал.
– Но мы, китайцы, люди гуманные, – продолжал долбить в одно и то же место седой. – И нам важно понять, насколько вы действительно виноваты. Зачем вы убивали людей?
– Я их не убивал, – мотнул головой поручик.
– Факты против вас. Вы и Эн… гель… гардта, – с облегчением выговорил фамилию полковника китаец, – убили. Я уверен.
Семенов откинулся головой на стену и закатил глаза.
– Но почему вы так в себе уверены?
– Бумаги исчезли там и появились у вас, Семенов. Это раз. Хунгузы в Айгуне так и не признались, что перерезали горло офицеру. А им… как это… терять нечего. Могли признаться. Значит, его убили вы.
Логика была железная.
– Признайтесь, Семенов, – все так же методично и неотступно требовал китаец. – Вы христианин. Если покаетесь, ваш бог простит вас.
– А убийца останется на свободе и продолжит убивать, – закончил мысль за него поручик. – Нет, меня это не устраивает.
– Нет другого убийцы, – покачал головой китаец. – Нет и другого шпиона. Только вы. Я думаю, вы даже не на Россию теперь работаете. Может, на Британию… или Германию… Поэтому и Эн… гель… гардта убили, и бумаги украли.
Поручик застонал и стукнул затылком в стену. Допрос опять вернулся в ту же колею. И – господи! – как же ему хотелось вырваться из этого порочного круга.
Во-первых, с каждым днем становилось все яснее, что войны в Поднебесной не избежать. Дэ-Цзун не взялся бы утверждать точно, кто и против кого будет воевать: Россия в союзе с Германией и Францией против Британии в союзе с Американскими Штатами и Японией или как-то иначе. Одно было очевидно: вслед за захватом портов ключевые интересы ведущих держав сошлись именно здесь, в Китае, и разрешиться миром они уже не могли.
А во-вторых, подняла голову Триада, а ее Дэ-Цзун опасался не меньше, чем европейцев, – были на то основания. Братство Пяти Предков никогда не имело никаких иных целей, кроме власти, а власти в стране и так на всех не хватало. Да еще и эта традиционная продажность Триады…
Уже на тринадцатом году правления второго маньчжурского императора бойцы монастыря Сю Лан с легкостью обменяли высочайшие духовные принципы на звонкую монету и приняли заказ двора на подавление восстания в Фукиене. За что потом получили не только деньги, но и высочайшее покровительство маньчжуров – разумеется, до поры до времени.
А уж когда Триада осознала, какую власть дает опиум, принципы остались обязательными разве что для рядовых «лошадок». В считаные годы лучшие бойцы лучших монастырей научились всему: ломать ребра портовым кули, подкупать чиновников и полицию, а главное, убивать, убивать и убивать – особенно тех, кто еще не научился поступаться принципами во имя наживы. Так было и во время первой опиумной войны, когда Триада не без удовольствия наблюдала, как британцы разрушают систему государственного контроля за наркотиками; так было и во второй опиумной войне… и только теперь все поворачивалось иначе.
То же самое решили на отдельном от низших чинов собрании и офицеры.
– Это кто-то из наших, – жестко рубанул воздух рукой есаул Добродиев.
– Не будьте голословны, Никодим Федорович, – одернул его Загорулько. – А если есть подозрения, прошу…
– У меня нет подозрений, – хмуро отозвался есаул, – но как хотите, а от него пахло смирной. Аки в храме!
Офицеры согласно загудели, а Семенов опять-таки вспомнил Энгельгардта.
– Никодим Федорыч верно говорит, а местные смирну вообще не пользуют. Это кто-то из наших!
– Обыск! – едва удерживая подступившую тошноту, выпалил Семенов. – Нужно сделать обыск. И немедленно…
Офицеры досадливо засопели, кто-то принялся возражать, но все понимали: пора; лучше стыд, чем такой страшный грех на душе.
Через полчаса на околице деревни, каждый со своим вещмешком в ногах, выстроились все – от капитана Загорулько до толмача. И через полчаса смирну нашли – притороченной к седлу мелкой мохнатой лошади, перевозящей солдатскую палатку.
Офицеры скорбно замерли.
– Найду, своими руками задавлю! – угрожающе прорычал есаул и повернулся к замершему строю. – Все слышали?!
И впервые строй не ответил молодецким «Так точно»…
* * *
К весне 1898 года русско-китайскую границу как прорвало, и всю Маньчжурию наводнили сотни и сотни русских специалистов. Топографы и геодезисты, строители и путейцы – без числа и без счета – оценивали изгибы рельефа и плотность грунтов, просчитывали способы подвозки шпал и рельсов, а главное, встречались и подолгу спорили с местными властями.Несмотря на высочайшее соглашение, здесь их, казалось, никто не ждал. Хуже того, никто не желал их сюда пускать! Уже то, что удобнейшие для прокладки железной дороги места оказались заняты крестьянскими полями, оказалось такой препоной, что хоть кричи караул! А затем «вдруг» оказалось, что весной у китайских крестьян самая страда, а кроме крестьян, в этих краях никакой иной рабочей силы просто-напросто нет.
В такой неразберихе и приходилось работать главному инженеру Строительного управления пока еще не существующей дороги Александру Иосифовичу Юговичу. Вот только ссылаться на трудности он права не имел.
В считаные недели Югович лично объехал все важнейшие точки будущего колоссального строительства, просмотрел практически все наработки топографических и геодезических экспедиций, встретился и детально обговорил наиболее трудные «моменты» с цзян-цунями трех важнейших провинций. Именно после такого совещания в Гунчжулине к нему и пристал этот офицер.
– Ваше превосходительство! Александр Иосифович!
Югович приостановился, и вместе с ним приостановилась и вся положенная по случаю свита.
– Я должен передать вам документ, – сверкая светлыми глазами на черном от загара лице, выпалил офицер.
– Вы – мне? – удивился Югович. – И, простите, мы с вами знакомы?
– Моя фамилия Семенов! – выпалил незнакомец. – А вот и бумага…
– Семенов? – смешливо поднял брови Югович и полуобернулся к свите: – Это, разумеется, меняет дело.
Свита захихикала – пока достаточно сдержанно.
– Это бумага из пакета документов полковника Энгельгардта, – Семенов сунул Юговичу смятый, потертый по краям, сложенный вчетверо листок. – Он погиб под Айгунем…
Югович растерянно хмыкнул.
– А почему именно мне? У меня есть и заместители… тот же князь Хилков или даже Игнациус… Чем они вас не устраивают?
Лицо офицера приняло странное плачущее выражение.
– Вы первый человек нужного ранга, которого я встретил за шесть месяцев пути. А о князе Хилкове я вообще ничего знаю. Поймите меня – документ секретный. Вот тут и мой рапорт тоже…
Югович пожал плечами и принял бумаги.
– Вам, вероятно, расписку следует выдать?
Офицер напряженно кивнул.
– Подайте бумагу и перо, – полуобернулся к свите Югович.
Дорожная сумка из хорошей кожи тут же открылась, и ему подали и доску, и листок белой бумаги и даже окунули перо в чернильницу. Югович вздохнул, просмотрел замызганный, весь покрытый непонятными, разбитыми на столбики буквами листок, щурясь уставшими за день глазами, пролистал рапорт на шести страницах, сунул и то и другое помощникам и крупным, размашистым почерком написал расписку.
– Держите, поручик.
Семенов взял расписку, да так и замер, не в силах поверить собственному счастью.
* * *
В Гунчжулине отряд остановился на трое суток – все слишком устали, даже люди, не говоря уже о лошадях. Да и нервы у всех были на пределе – сказывался жесткий порядок, который небезосновательно установил Никодим Федорович.– Вы у меня даже до ветру будете строем ходить, – обращаясь ко всем и одновременно ни к кому, пообещал он.
Так оно и пошло. Две недели подряд… И хотя господа офицеры в кусты строем не ходили, чувствовать это напряжение каждый день было невыносимо, и едва отряд все-таки распустили, все с облегчением рассыпались по городку – кто в консульство, кто в кабак.
Скинувший с плеч ответственность за секретный документ Семенов тоже был доволен. Как и все офицеры, он первым делом сходил в русское консульство и передал для отправки толстенное письмо Серафиме, а затем просто бродил по узким, залитым уходящим весенним солнцем улочкам.
Китайские городки вообще были странными: все как один окружены толстыми каменными стенами наподобие средневековых, однако улицы не мощены и грязны. Множество языческих храмов, кругом тесанные из камня драконы и собаки, а вместо магазинных вывесок – болтающиеся на ветру флаги с иероглифами…
Ну и, конечно, люди. Особенно потрясали здешние франты: в косы вплетены цветные шелковые ленты, в руках веера, на ногах белые чулки – порой Семенов чувствовал себя так, словно провалился в прошлое, лет на триста. А к этому добавлялись тощие люди-лошади рикши, свора собак при тюрьме, жадно подлизывающих кровь от недавней казни, полицейские то ли с палками, то ли с флажками в руках…
Проболтавшись по городу всего-то пару часов, Семенов был настолько оглушен и ослеплен, что даже не сразу обнаружил, что уже с пять минут не может отойти от напомаженной, разодетой, словно в бутафорские одежды, и беспрерывно обмахивающейся веером девушки.
Она снова сказала что-то на китайском, и Семенов рассмеялся: он не понимал ни слова. И тогда она сделала этот жест.
Эта комбинация из пальцев выглядела совершенно не так, как в Петербурге, но Семенов понял… сразу… и залился краской. А когда девушка снова произнесла что-то своим певучим голоском, поручик решился.
– Сколько? – мгновенно охрипшим голосом спросил он.
– Шига лян… – пропела девушка.
Семенов полез в карман и достал несколько монет.
– Этого хватит?
Девчонка как-то мгновенно испугалась, оглянулась по сторонам и взяла его за руку.
– Что… к тебе пойдем? – криво улыбнулся взмокший от переполнивших все тело жарких, но пока еще невнятных желаний Семенов.
Девушка кивнула и, мелко переступая, потащила его в узкий, темный и невыносимо вонючий переулок.
* * *
Стоящий в десятке метров Кан Ся видел все: и как поручик не может решиться купить известные услуги проститутки, и как торгуется, и как все-таки принимает решение. Так что когда Семенов дал себя увести, бывший капитан полиции, а ныне тайный и, увы, рядовой агент империи Кан Ся уже знал, что делать.Он прошел по следам этого каравана за полтора месяца – дело в любых иных условиях совершенно немыслимое. Но у Кан Ся была цель – месть, и не только за себя. Потому что в каждой деревне бывший полицейский офицер видел одно и то же – запоздало найденные родней уже начавшие разлагаться трупы и бесконечное горе.
Нет, старый опытный полицейский не торопился с выводами и довольно долго просто собирал об экспедиции всю доступную информацию – в первую очередь позволяющую судить о разведывательной работе отряда. Но однажды жена убитого мужчины протянула Кан Ся найденный возле трупа листок, и виновность Семенова стала аксиомой. Потому что вверху листка стоял точно такой, как и на первом найденном в Никольске документе, двуглавый орел, а сам текст был зашифрован точно таким же образом.
Кан Ся торопливо прошел в управление полиции, сунул часовому в лицо удостоверение имперского агента и стремительно прошел в кабинет начальника.
– Вам предстоит произвести арест, – показав то же самое удостоверение, без предисловий распорядился он.
Начальник полиции испуганно привстал.
– Кого?
– Русского. Сегодня с топографическим отрядом прибыл.
– На каком основании? – удивился полицейский.
– Жестокие убийства подданных империи, – сухо пояснил Кан Ся и положил на стол стопку собранных им по пути показаний. – Здесь доказательства; их более чем достаточно.
* * *
Курбан тоже видел все: и как Семенова увела проститутка, и как худой, почти седой китаец в неприметном одеянии вошел в здание местного управления полиции, и как спустя от силы пять минут поручика вывели из борделя и, не обращая внимания на его крики, протащили мимо…Некоторое время шаман терзался выбором, а потом признал, что никакого выбора у него на самом деле нет и следует узнать, что произошло.
Он стремительно подошел к дверям борделя и постучал.
– Проходите, пожалуйста… – пропели из мгновенно открывшейся двери.
Курбан запихнул шлюху обратно и вошел сам.
– Почему орус-бажи арестовали? – строго спросил он.
Китаянка нахмурилась. Они вообще не любили монголов…
– Я спрашиваю тебя еще раз, – сквозь стиснутые зубы прошипел Курбан. – Почему они его арестовали? И почему именно у тебя?
– Я не знаю, – стараясь выглядеть независимой, повела она красивым и белым, как самый белый мрамор, подбородком.
И тогда Курбан не выдержал.
Собственно, это был уже не Курбан; две недели не получавший свежей крови Бухэ-Нойон ворвался в тело своего шамана словно ураган, и китаянка с ужасом увидела, как черные глаза странного монгола вмиг остекленели и начали стремительно выцветать, пока не приобрели тигриный, почти желтый окрас. А потом ее начали убивать.
Сначала с проститутки сорвали ее прекрасное, самое лучшее во всем квартале платье, затем собственным подолом заткнули рот, а потом просто начали рвать и дробить на части – роскошной, полученной в подарок от капитана императорской армии нефритовой тушницей, маленькой чугунной сковородой, острой и немыслимо прочной заколкой для волос, щипчиками для бровей, а потом и руками… и лишь когда все вокруг, даже потолок, было забрызгано кровью, чудовище остановилось – в одно мгновение.
Вот тогда и начал приходить в себя Курбан.
– Великая Мать! – растерянно охнул он, рухнул на колени и, переполненный ужасом и горем, покаянно обнял неподвижный и мягкий, словно тряпичная кукла, труп. – Бухэ! Господин! Что же ты наделал?! Заче-ем?!!
Курбан как никто другой знал, что богу – тому, кто уже перешагнул через все человеческие запреты, – можно все. Но он также знал, что шаману нельзя ничего. И он далеко не был уверен, что сумеет хоть когда-нибудь смыть со своего тела эту беззаконно пролитую кровь.
* * *
Семенова заволокли в полутемный, лишенный окон кабинет и бросили на колени. Он поднялся. Его снова принудительно поставили на колени, и он поднялся опять. И только тогда раздалась отрывистая команда на китайском языке, и поручика оставили в покое.Он огляделся. Кроме стоящих позади полицейских, в камере был еще один человек – у той стены, за столом.
– Здрав-ствуйте, Иван Алексее-вич, – с явным китайским акцентом произнес неизвестный.
– Не могу пожелать того же, – огрызнулся поручик. – И вообще я – подданный императора Великой России! По какому праву вы меня сюда притащили?
Человек за столом подался вперед, к лампе, и Семенову показалось, что он его где-то видел, да и голос…
– Вас, Иван Алексее-вич, – усмехнулся человек, – можно судить по любое право. Даже по древнее римское. И казнить тоже.
– Объяснитесь, – похолодев, потребовал поручик.
– Вы обвиняетесь в зверский убийства следующий граждане Под-не-бесной… – незнакомец перевернул листок. – Цай Фань из деревня Харбин, Шикай Ю из деревня Яомынь, Тсу И из деревня Бухай…
Он читал и читал, и волосы на руках и затылке Семенова медленно вставали дыбом; он уже понял, что ему вменяют.
– Это не я! – на полуслове оборвал он чтеца. – Я даже из отряда никуда не отлучался! Это вам каждый казак подтвердит!
Незнакомец отложил листки и уставился на поручика тяжелым, немигающим взглядом.
– У меня есть доказательство. Хотите, чтобы я его предъявил?
Поручик стиснул зубы и кивнул.
– Даже требую!
И тогда незнакомец взял со стола листок бумаги и медленно подошел к поручику.
– Вот. Это второй листок; найден в Харбине, на трупе Цай Фань. Первый такой листок, как мне известно, оставлен рядом с труп ваш друг Гриша возле город Никольск. Только вы можете оставить такой листок. Больше никто.
Семенов икнул и прислонился к стене. Ноги не держали. Обе бумаги были определенно взяты из офицерской сумки Энгельгардта.
– И, кстати, – умело ввернул китаец русский оборот, – что написано на этот зашифрованный листок? Какая истинная цель ваша экспедиция? И не вздумайте врать, поручик…
* * *
Этой ночью Его Величеству императору Гуансюю впервые в жизни приснилось, что он убивает человека, и это было так… приятно. Может, потому, что он убивал собственную жену.Умом Гуансюй понимал, что его жена, племянница Цыси и тоже урожденная Нара, ни в чем не виновата и вся вина за ту праздную, бессмысленную, никчемную жизнь, которую ведет он, монарх веер Поднебесной, лежит на этой злой старухе. Но он боялся даже подумать о том, чтобы убить Старую Будду – даже во сне.
Она напугала его сразу, едва он ее увидел в первый раз. Императрица взяла его своей жесткой, сильной рукой и что-то произнесла – так же жестко и с внутренней силой. И тогда все вокруг засмеялись, а он, только что возведенный на престол четырехлетний император, заплакал.
Впрочем, Цыси и далее обращалась с законным императором Поднебесной именно так: запрещала встречаться с матерью, приказывала подавать каждый день одни и те же блюда – порой несвежие, постоянно бранила и подолгу держала на коленях, не позволяя встать.
Дошло до того, что порой Гуансюя третировали даже евнухи! Согласно ритуалу, младший по возрасту император должен был стоять на коленях перед воротами дворца Милостивой и Лучезарной до тех пор, пока императрица не передаст через главного евнуха свое дозволение зайти. И всегда ненавидевший Гуансюя главный евнух двора Ли Ляньин по целых полчаса не докладывал о визите императора Старой Будде, вынуждая монарха так и стоять на коленях.
А потом она его женила.
До этой самой поры изолированный от всего ненужного или недостаточно благородного юный император не видел даже совокупляющихся собак! И окружали его сплошные евнухи! Так что когда ему показали, как действуют способные двигаться фигурки будд мужского и женского пола, он растерялся. А потом был пробный «брак» с какой-то фрейлиной, но все произошло так быстро, и эта женщина-советчица, что стояла рядом с «драконовым ложем», говорила так много и так быстро, что он даже не запомнил, какое у этой девушки лицо. Кто-то потом сказал, что ее утопили в колодце, но зачем, Гуансюй так и не понял. Кажется, чтобы не создавать ненужных проблем…
А вот сама свадьба Гуансюю понравилась. Он с удовольствием отправил трех самых важных сановников империи молиться за него в храмы неба, земли и предков. Понравилась ему и «церемония сдвигающихся чарок», и даже приготовленная по-маньчжурски мелко нарубленная баранина. И только жена…
Прошло совсем немного времени, и он возненавидел эту напыщенную дуру так, как только может мужчина возненавидеть нелюбимую супругу. Чтобы выразить все то отвращение, какое он испытывает и к ней, и ко всему роду Нара, он даже подкинул ей в постель на удивление вовремя сдохшую собачонку, и если бы не драгоценная наложница Чжэнь…
Она и в этот день была, как всегда, весела, доброжелательна и о-очень внимательна.
– Что с вами, Ваше Величество? – забеспокоилась Чжэнь, едва увидела императора в таком странном состоянии духа.
– Мне приснился сон… – слабо улыбнулся Гуансюй. – Приятный…
– Такой ли он был приятный? – не поверила драгоценная наложница. – Вы так необычно выглядите…
Император вздохнул и присел рядом.
– Расскажи мне еще раз о друзьях, Чжэнь. У тебя ведь там, в доме твоих родителей, были самые настоящие друзья!
Чжэнь зарделась.
– Если Ваше Величество пожелает, у Вашего Величества тоже появится друг – мудрый, терпеливый и почтительный…
– Ах, Чжэнь! – привольно раскинулся император на «драконовом ложе». – Как бы мне этого хотелось!
В ночь на 3 июня 1898 года Кан Ювэю приснилось, что он убивает проститутку. Но, как ни странно, проснулся он в необычно приподнятом настроении и сразу же решил, что этот сон – к добру. А уже к обеду в двери его дома постучал государственный посыльный.
– Господин Кан Ювэй? – серьезно спросил посыльный, так, словно никогда прежде его не видел.
– Вы не ошиблись, – улыбнувшись, кивнул философ.
– Вам письмо.
Кан Ювэй посерьезнел, протянул посыльному монету в десять лян и принял свернутый в несколько раз листок.
– Денег не надо, – сунул ему монету назад парень, – мне уже все оплатили.
Кан Ювэй хмыкнул, проводил посыльного долгим взглядом и плотно притворил дверь. Быстро прошел в кабинет и расположился у окна.
«Мой друг, ваше дело состоялось, – пробежал он глазами по иероглифам сверху вниз, – аудиенция назначена на сегодня. Надеюсь, что двух часов вам хватит». Подписи не было.
Сердце Кан Ювэя подпрыгнуло и заколотилось в два раза чаще.
«Ваше дело состоялось… – как зачарованный повторял он. – Ваше дело состоялось…»
Это было похоже на сон.
* * *
Государственный чиновник в тринадцатом поколении Кан Ювэй прозрел во время глубокой медитации, в двадцать один год. В одно длившееся, как ему показалось, десять тысяч лет мгновение он стал совершенно мудрым и увидел, сколь кривы пути сегодняшней Поднебесной.Он увидел, что мир един и разделять его на Европу и Азию, Африку и Америку не просто глупость – грех! Он увидел, что и человеческая история так же едина, как бы ни пытались придворные схоласты объявить историю Европы варварской, а историю Китая – священной. Но главное, он до мельчайших деталей осознал, как именно исказили Конфуция те, кто его не понял.
Теперь Кан Ювэй искренне удивлялся, как можно было проглядеть тот факт, что Конфуций – самый величайший реформатор Вселенной, – по сути, всегда говорил об одном: вечные, беспрерывные реформы и есть – Путь Неба. Впрочем, факт остается фактом: Конфуция не только не поняли; его еще и весьма неумело «подправили».
Делали это не слишком дальновидные люди, и за несколько лет упорного труда Кан Ювэй дотошно показал, как именно и зачем были сфальсифицированы «древние» рукописи, а вместе с ними и вся философская мысль Поднебесной. И вот из этого неизбежно следовали кое-какие выводы.
Первым делом нам следовало перестать важничать и крайне внимательно изучить опыт административных реформ других стран, и особенно методы в той же области русского царя Петра 1 – у него и теперь было чему поучиться.
Во-вторых, Поднебесной не следовало бояться повторить успешный опыт экономических реформ японской династии Мэйдзи, развивающей свою маленькую островную страну примерно в 8—10 раз интенсивнее, чем даже Россия, и раз в 50 быстрее Китая.
И, в-третьих, Кан Ювэй с математической точностью доказал, что Поднебесной необходимо срочно основать новую китайскую колонию на территории нынешней Бразилии – так же, как это сделала в свое время Британия в Северной Америке, а Россия – в Сибири. Иначе можно опоздать… и надолго. Понятно, что сделать это можно было, только поняв истинную суть мудрости Конфуция. Каждый житель Поднебесной должен был назубок выучить все шесть источников человеческих страданий, начиная с семи типов природных причин, таких как реинкарнация, жизнь на границе страны, а также бытие в облике варвара, раба или женщины. И уж тем более каждый человек должен был осознать, что нынешнее мироустройство не вечно и не за горами то время, когда наступит Великое Единение – Датун.
Именно тогда наконец исчезнут нации и расы, титулы и чины, страны и войны, а Единое Мировое правительство будет усердно заниматься улучшением жизни и поощрять проявления основных конфуцианских добродетелей – мудрости и гуманности.
Кан Ювэй улыбнулся; он уже представлял себе, как наиболее достойные аристократы начнут отказываться от прав наследования и раздавать родительские поместья и дворцы бедным. Главное, правильно им все объяснить!
И вот затем, если все будет идти верно, исчезнут коррупция и конкуренция, испарятся ненависть и зависть, безграмотность и дурные манеры. Институт семьи канет в прошлое, и совершенно одинаково одетые в простые, но практичные костюмы женщины и мужчины будут счастливо жить в коммунах, питаться в общих столовых и вместе растить общих детей. А потом, когда новые изобретения окончательно облегчат жизнь и уничтожат болезни, а все желания будут удовлетворены, человек наконец-то станет бессмертен.
* * *
Мысль о том, что Бог не отвернется от него, а сам он, по сути, бессмертен, пришла Семенову, когда он осознал, что казнь неизбежна. Его должны были убить в любом случае – и как шпиона, и как многократного убийцу. Этот чертов листок с шифровкой помогал обеим версиям полиции.– Вы напрасно думаете, что вам помогут, – методично объяснял ему седой, высохший, как жердь, неприметный человек на той стороне стола. – Россия не признается в шпионаже. Вы слышите меня, Семенов?
– Слышу…
Поручик и сам это понимал.
– Но мы, китайцы, люди гуманные, – продолжал долбить в одно и то же место седой. – И нам важно понять, насколько вы действительно виноваты. Зачем вы убивали людей?
– Я их не убивал, – мотнул головой поручик.
– Факты против вас. Вы и Эн… гель… гардта, – с облегчением выговорил фамилию полковника китаец, – убили. Я уверен.
Семенов откинулся головой на стену и закатил глаза.
– Но почему вы так в себе уверены?
– Бумаги исчезли там и появились у вас, Семенов. Это раз. Хунгузы в Айгуне так и не признались, что перерезали горло офицеру. А им… как это… терять нечего. Могли признаться. Значит, его убили вы.
Логика была железная.
– Признайтесь, Семенов, – все так же методично и неотступно требовал китаец. – Вы христианин. Если покаетесь, ваш бог простит вас.
– А убийца останется на свободе и продолжит убивать, – закончил мысль за него поручик. – Нет, меня это не устраивает.
– Нет другого убийцы, – покачал головой китаец. – Нет и другого шпиона. Только вы. Я думаю, вы даже не на Россию теперь работаете. Может, на Британию… или Германию… Поэтому и Эн… гель… гардта убили, и бумаги украли.
Поручик застонал и стукнул затылком в стену. Допрос опять вернулся в ту же колею. И – господи! – как же ему хотелось вырваться из этого порочного круга.
* * *
То, что из этого порочного круга пора выбираться, Дэ-Цзун понял давно, а ситуация тем временем ухудшалась не по дням, а по часам.Во-первых, с каждым днем становилось все яснее, что войны в Поднебесной не избежать. Дэ-Цзун не взялся бы утверждать точно, кто и против кого будет воевать: Россия в союзе с Германией и Францией против Британии в союзе с Американскими Штатами и Японией или как-то иначе. Одно было очевидно: вслед за захватом портов ключевые интересы ведущих держав сошлись именно здесь, в Китае, и разрешиться миром они уже не могли.
А во-вторых, подняла голову Триада, а ее Дэ-Цзун опасался не меньше, чем европейцев, – были на то основания. Братство Пяти Предков никогда не имело никаких иных целей, кроме власти, а власти в стране и так на всех не хватало. Да еще и эта традиционная продажность Триады…
Уже на тринадцатом году правления второго маньчжурского императора бойцы монастыря Сю Лан с легкостью обменяли высочайшие духовные принципы на звонкую монету и приняли заказ двора на подавление восстания в Фукиене. За что потом получили не только деньги, но и высочайшее покровительство маньчжуров – разумеется, до поры до времени.
А уж когда Триада осознала, какую власть дает опиум, принципы остались обязательными разве что для рядовых «лошадок». В считаные годы лучшие бойцы лучших монастырей научились всему: ломать ребра портовым кули, подкупать чиновников и полицию, а главное, убивать, убивать и убивать – особенно тех, кто еще не научился поступаться принципами во имя наживы. Так было и во время первой опиумной войны, когда Триада не без удовольствия наблюдала, как британцы разрушают систему государственного контроля за наркотиками; так было и во второй опиумной войне… и только теперь все поворачивалось иначе.