Кошевая Елена. Повесть о сыне

   Казалось, будто перед тобой безграничное море с валами белых волн, набегающих одна на другую, - море, из которого высятся вершины терриконов и копров, похожие на плавающие корабли. Олег не отрывал глаз от необыкновенного зрелища.
   Когда солнце поднималось, туман оседал ниже, стлался только по оврагам и низинам, а затем пропадал совершенно.
   Тогда перед нами открывался пышный степной простор с бесчисленным количеством полевых цветов, каких я даже и не знала.
   В такие минуты Олег забывал, что он уже большой мальчик, и бегал от цветка к цветку, рвал их, собирал в огромные букеты: один - для детского сада, другой - для бабушки.
   Уже в первый год нашей жизни в Краснодоне мы начали озеленять и приводить в порядок наш двор.
   Весной, рано утром, мы выходили копать грядки для огорода и цветочных клумб. Бабушка сеяла нефорощь - весёлое декоративное растение. Олег с дядей Николаем посадили фруктовые деревья, кусты сирени и роз. Сын с увлечением копал ямы, разрыхлял землю, удобрял её навозом. Вытирая пот со лба, он кричал Николаю:
   - Готово!
   Николай приносил деревце, ставил его так, что оно было на одной линии с другими деревцами, командовал:
   - Сыпь!
   От одной ямы переходили к другой, к третьей, десятой. Пот градом катился с лица Олега, но он шутил с дядей и вслух мечтал о первом яблоке со своей яблони под окном.
   Под вечер Олег помогал нам рассаживать цветы, а на огороде - капусту и помидоры. Рассаду он без напоминаний поливал каждый день утром и вечером, днём накрывал от солнца лопухами.
   На нашем огороде росли огурцы, редис, лук, помидоры и картофель; двор украшали большие шапки подсолнухов.
   Среди цветов и подсолнухов наш дом был как в венке.
   А чтобы над нашими головами распевали птицы, чтобы было кому собирать на огороде вредных мошек и гусениц, Олег ранней весной прикрепил высокую жердь со скворечней, где вскоре и поселились хлопотливые скворцы.
   ЛЮБИМЫЙ ГЕРОЙ
   Так прошло шесть месяцев.
   В июне 1940 года Олег закончил семь классов. За отличные успехи он был премирован бесплатной туристской путёвкой в Крым. Это было первое в жизни Олега большое путешествие. Сколько было восторженных рассказов потом!
   За три недели они объездили почти весь Крым, и, кажется, не было ни одного примечательного места, о котором Олег не мог бы дать исчерпывающей справки. Многое увидел он своими глазами, но ещё больше, пожалуй, прочёл о Крыме.
   Олег закончил всего семь классов, но мог поддержать разговор на любую тему и с любым собеседником, будь то десятиклассник, студент или инженер.
   Чтобы разрешить какой-нибудь спорный вопрос, он приучил себя обращаться к книге или словарю, или к своей толстой тетради с цитатами. Когда же и этого недоставало, он не стеснялся обратиться к кому-нибудь из старших.
   Олег всегда казался старше своих лет. В пятнадцать лет, довольно высокий, крепкий, хорошо сложенный, он был похож на семнадцатилетнего юношу.
   Широкий, спокойный лоб, светлые волосы, зачёсанные набок, длинные брови, большие карие глаза с продолговатым разрезом и густыми чёрными ресницами, полные, постоянно улыбающиеся губы - вот портрет сына тех лет.
   Олег был жизнерадостен, умел и любил хорошо говорить, ценил остроумное слово, смеялся искренне и весело, заражая других.
   Он очень увлекался музыкой; особенно волновала его скрипка. У него был хороший слух, и достаточно ему было сходить в кино, как, возвращаясь домой, он уже во весь голос распевал или насвистывал песенку из нового кинофильма.
   Кто из наших ребят не увлекается кино! Едва ли они и мыслят свою жизнь без новых кинокартин. И у каждого в этих картинах, конечно, свой любимый герой.
   Олег не пропускал ни одной кинокартины. Те, что ему нравились больше других, надолго сохранялись в его впечатлительной душе.
   Чапаев! Лихо несётся тачанка, Петька у пулемёта. Жаркая схватка. Победа! Мужество бойцов, их песни, дружба, любовь к народу и к своему Василию Ивановичу Чапаеву. И его горячее честное сердце, бьющееся ответной любовью и безудержной отвагой. Мечты Чапая. Песня "Ты не вейся, чёрный ворон...". Ночь. Удар в спину. Петька встаёт грудью за своего командира и старшего товарища. Глубокий Урал. Круги на воде. И вот она - месть врагу...
   Олег бредил Чапаевым, восторгался Петькой и Анкой, но ближе всех его сердцу и рассудку был комиссар Дмитрий Фурманов.
   Часто - днём или в темноте, перед сном - разговаривали мы с Олегом о прямом, большевистском характере Фурманова, о его спокойствии и выдержке, презрении к панике и унынию. Я ощущала взволнованное дыхание сына, видела, как поблёскивают в темноте его широко открытые глаза.
   Позже, при немцах, когда нервы были накалены, а смерть сторожила из-за каждого угла, бывало, кто-нибудь из "Молодой гвардии" потеряет выдержку и начнёт кричать, доказывая свою правоту, - Олег, исхудавший, весь напрягшийся, блеснёт глазами и бросит с едва заметной усмешкой:
   - Александр Македонский великий был полководец, но зачем же стулья ломать?
   Случалось, и я не вынесу напряжения, разнервничаюсь, перестану на время мыслить ясно и спокойно - подойдёт тогда сын, обнимет меня за плечи и прошепчет на ухо всё ту же фразу об Александре Македонском, сказанную Фурмановым Чапаеву.
   ПЕРВЫЙ ЗАРАБОТОК
   У Олега не было от нас ни секретов, ни тайн. Он делился со мной своими затаёнными мыслями, он был уверен, что я выслушаю внимательно и дам искренний совет. Я, помню, была сильно растрогана, когда однажды услышала, как сын сказал своим товарищам по школе:
   - У меня мама - не только мама, но и товарищ мой.
   Мне легко было растить сына. Жили мы с ним дружно, и он как-то особенно душевно ценил любую заботу и ласку, которыми я старалась окружить его, и платил мне тем же. Я не помню, чтобы мы когда-нибудь ссорились; я не бранила, не ворчала на него даже тогда, когда видела, что он сделал что-нибудь нехорошее.
   Спокойно и терпеливо старалась я убедить его, как следовало бы поступить иначе. Не имела привычки обрывать мальчика на полуслове. Внимательно выслушивала его и тогда спокойно говорила сама. О том, чтобы я подняла руку на своего сына, не могло быть и речи.
   Сейчас, когда я пишу эти строки, передо мной встаёт картина прошлого. Немцы уже в Краснодоне. Вот они топают сапогами и по нашим чистым комнатам. И здоровый рыжий фашист с перекошенной от злобы физиономией бьёт кулаком Олега прямо в глаза...
   Я гордилась своим сыном. Не раз ходили мы с ним, взявшись за руки. Я была переполнена материнской гордостью, мне хотелось останавливать людей и говорить им: "Смотрите, какой у меня сын!"
   Олег, словно чувствуя моё настроение, весело говорил:
   - Правда, мама, я уже большой? Посмотри, я уже выше тебя.
   В мечтах о будущем сын уже видел себя сначала студентом, потом инженером. Обещал мне помощь, отдых от работы, любовь и уважение в старости. Я смеялась и говорила ему, что ещё не устала жить и что моя старость так далеко.
   - Да разве люди от работы устают? Устают от горя. А я, сынок, счастлива с тобой!
   Крепко дружил Олег и со своим дядей Колей. Внешне они очень были похожи на братьев, и Олега, который был единственным у меня, это очень радовало.
   Часто они вместе читали книги, говорили о прочитанном, без конца спорили, решали различные кроссворды, викторины, ребусы, увлекались фотографией.
   Великое это слово: старший товарищ!
   Не раз дядя Николай брал Олега с собой в шахту или ездил с ним в поле, на геологические работы. Рассказывал о строении Земли, о полезных ископаемых, о том, как образовался Донецкий угольный бассейн. Учил всему, что знал и умел делать сам.
   Позднее знания, которые Олег приобрёл, пригодились ему: в период между двумя эвакуациями Олег больше месяца работал помощником бурильщика, - об этом до сих пор помнят старые рабочие.
   У дяди Коли было много работы над чертежами. Олег то и дело вертелся около чертёжного стола - и вот циркуль и рейсфедер уже в его руках. Ходил сын и в трест к дяде Коле и там не пропускал случая, чтоб не почертить самому на белом, блестящем, как снег, листе бумаги.
   Однажды дядя сказал:
   - Олег, а не хочешь ли ты узнать, что такое первый заработанный рубль? Есть платная работа. Только вот не знаю: справишься ли ты и с учёбой и с работой?
   Олег так и вскинулся. Он знал, конечно, что после смерти мужа жить мне было трудновато.
   - А я вперёд уроки выучу, а потом сяду чертить. Справлюсь, дядя Коля!
   Я ничего не знала об этом разговоре. Но вот недели через три врывается Олег, глаза горят, улыбка во всё лицо. В руках - свёртки:
   - Вот, мама, тебе! Это мой первый заработок. Вот и деньги.
   И он протянул мне флакон духов, корзинку с пирожными и деньги.
   Дороги были для меня те подарки и деньги. Очень дороги...
   КРАСНОДОНСКИЕ ДРУЗЬЯ
   В конце 1940 года Олег стал комсомольцем. Задолго готовясь к этому, он внимательно изучил комсомольский устав и прочёл множество всякой политической литературы.
   Свой приём в комсомол ему пришлось пережить дважды: когда принимали в школьной первичной организации и второй раз, когда утверждали в райкоме комсомола.
   Возвратился он домой после райкома возбуждённый и счастливый.
   - Теперь ты уже почти совсем партийный, - сказала я, поздравляя.
   В тот памятный вечер в нашей квартире было шумно и весело. В Краснодоне у Олега было много друзей: Сергей Квасников, Ваня Земнухов, Коля Шелупахин, Ульяна Громова, Нина Иванцова, Анатолий Лопухов и Лина Темникова.
   Первой среди девушек была для Олега Лина. Этой красивой девушке, с тяжёлыми косами и выразительными чёрными глазами, в дневнике Олега было посвящено немало записей и стихов. Она была на год моложе Олега, хорошо училась, играла на пианино, легко танцевала и считалась хорошим товарищем.
   Общительный по натуре, Олег повсюду быстро находил себе друзей и с девочками дружил так же легко, как и с мальчиками. Помню, большая и серьёзная дружба была у него с Ниной Иванцовой. Вместе они часто говорили о своих товарищах, говорили о жизни, о будущем, и вопросы - кем быть и каким быть? - занимали, наверно, немало места в их разговорах.
   - Ты не знаешь, мама, какой это верный товарищ! - горячо говорил Олег. - Такой человек никогда не подведёт.
   Почти каждый выходной день вся наша семья - а к нам частенько присоединялись и многие товарищи Олега - выезжала за двадцать километров, на Северный Донец. Сборы и хлопоты бывали ещё более оживлёнными, чем когда-то в Ржищеве. В поездку бралось различное снаряжение: волейбольный мяч и сетка, рыболовные снасти, кухонная утварь, фотоаппараты, "спасательные круги" - простые автомобильные камеры для слабоплавающих "мелководных", как называл их Олег.
   Сколько бывало шуму и песен, когда машина "с ветерком" мчалась донецкими степями, сколько весёлой суеты и оживления, когда наконец мы подъезжали к реке! И не такой уж бедной казалась нам природа этого края, когда, отдохнувшие и бодрые, возвращались мы домой. Немало хорошего и волнующего было в донбасских степях, суровых лишь на первый взгляд.
   Были у Олега друзья также и среди учителей.
   Тёплые отношения сложились у сына с учителями Петром Ивановичем Улизком, Саплиным и Марией Андреевной Борц.
   С Улизком Олега сблизила игра в шахматы. Пётр Иванович много лет держал в районе первенство по шахматам и в Олеге нашёл достойного противника. У Петра Ивановича была одна обаятельная черта, которая очень привлекала к нему Олега, - искреннее стремление передать человеку свой опыт и знания. Проигранной Олегу партии в шахматы он, кажется, радовался больше, чем своему выигрышу, и с удовольствием разбирал потом причины своей неудачи.
   Под Москвой, давно уже выйдя на пенсию, живёт Даниил Алексеевич Саплин, старый учитель Олега. Это о нём, слывшем в школе учителем строгим и требовательным, Олег говорил когда-то: "Если нам удастся десятилетку закончить у Даниила Алексеевича, то поступление в институт обеспечено".
   Передо мной большое письмо старого учителя.
   "Бросалась в глаза какая-то стремительная собранность Олега, вспоминает Даниил Алексеевич. - Вот он, тщательно одетый, вымытый, в начищенных ботинках, идёт в школу, поторапливаясь, с непокрытой головой. Вошёл, улыбающийся, быстро оглядел объявления по стенам и влился в ребячью толпу. Присмотришься к ребятам и видишь: один весь взлохмаченный и раскрасневшийся от беготни, другой что-то суетливо ищет в портфеле, третий ущипнёт соседа и отвернётся с невинным видом. Олег же весь - готовность к учёбе, озабоченность, деликатность. Как хорошо при встречах он здоровался! Немного обязательно посторонится, глаза выкажут замечательную мягкость, а сам чуть-чуть приостановится... Помню, учительница физики как-то хорошо сказала про Олега: "Вот хлопчик, что за прелесть! На уроке весь - слух и внимание. Только объяснишь новое, рука Олега тянется: "А это можно понять так?"
   Мы заметили у Олега маленькое заикание. Это случалось с ним, когда на уроке он сильно волновался. Чтобы успокоить его, бывало, вызовешь его к доске, дашь задание и словно забудешь о нём, а в это время спрашиваешь других учеников. Успокоится он, соберётся с мыслями, а потом отвечает уже уверенно, чётко, не заикаясь...
   Олег очень старательно учился и преуспевал в учёбе. Любил он преимущественно гуманитарные дисциплины: историю, географию, русскую литературу. Тогда я вёл два литературных кружка: отдельно для восьмиклассников и отдельно для девятых и десятых классов. Занимались раз в неделю. Случалось, увидишь Олега в кружке старшеклассников и скажешь: "Олег, ваш кружок ведь будет в субботу", а он: "Позвольте побыть здесь и послушать". Что ж, не прогонишь ведь.
   Тогда кружковцы-восьмиклассники собирали русский фольклор, и у меня и теперь хранится текст записанной Олегом сказки, рассказанной бабушкой Верой Васильевной. Много сказок собрали мы тогда для ученического альманаха "Юный литератор", проиллюстрированный рисунками моей дочери Азы, соклассницей Олега.
   Оба они в девятом классе состояли в редколлегии школьной стенной газеты "Крокодил", выходившей еженедельно по понедельникам и являвшейся всякий раз большим событием в школьной жизни. Редактором газеты был Олег. Он умел организовывать вокруг себя самых живых корреспондентов. Газета изготовлялась у меня на квартире. За два-три дня до выпуска очередного номера он непременно придёт к нам и справится, как идут дела. Корректировал газету я, а рисунки к ней делала моя дочь и другая её соученица.
   Однажды, замечаю, Олег и девочки, склонившись над газетой, что-то уж очень хохочут. А Олег прямо-таки заливается (он чудесно смеялся, весь смеялся). Я подошёл к ним, и они показали мне карикатуру, изображавшую Олега среди других опоздавших на урок. Олег был нарисован просунувшим лицо в дверь; очень похоже получилось. Нахохотавшись, Олег серьёзно сказал: "А что? Так и надо! Самокритика - большое дело". После уроков школьных Олег в своём сарайчике..."
   Впрочем, об этом я могла бы рассказать уже сама, без помощи Даниила Алексеевича. Олег действительно любил мастерить. Это у него от деда Кошевого, а ещё больше от бабушки Веры. Ей, рано овдовевшей, приходилось делать по дому всякую мужскую работу, с топором и молотком она управлялась не хуже, чем с кухонным ножом и мясорубкой. Вот и Олег, как только выдастся свободная минута, всё, бывало, что-то делает в сарайчике - стучит по жести, ладит скворечницу, орудует на верстаке рубанком, зубилом, молотком. Смотришь на него иногда и думаешь: до чего же красиво, радостно всё он делает!
   В то время Олег много писал стихов по-украински и по-русски. В 1940 году на художественной олимпиаде он получил за свои стихи три книги: "Основы ленинизма", "Капитал" и "Кобзарь". Помню, как Олег мечтал о том времени, когда он сможет прочесть "Капитал".
   Он жадно учился и много хотел знать.
   ВОЙНА
   В июне 1941 года закончились занятия в школе.
   Олег перешёл в девятый класс. Ему шёл шестнадцатый год. Летом он собирался проведать родные места и вместе с бабушкой прокатиться сначала в милые Прилуки, потом - в Бердичев, где жила моя сестра Наталья Николаевна.
   Начали готовиться в дорогу. Укладывали чемоданы, изучали расписание поездов. Поездка обещала быть интересной. По дороге Олег мечтал заглянуть в Ржищев. Представлял себе, как встретится со своими друзьями, вспоминал свою лодку, гулянье по Днепру, костры по ночам, песни, Раду Власенко...
   И вдруг всё изменилось. Вышло так, что брату Николаю необходим был чертёжник.
   - Олег, хочешь поработать?
   - Теперь? - удивился сын. - Дядя Коля, право же, не могу. В дорогу собираюсь.
   Николай обнял своего племянника и заглянул ему в глаза:
   - А может быть, ты меня выручишь, Олег? Работа, понимаешь, спешная. И всего - на неделю. Сам я никак не справлюсь. Поможешь?
   Олег растерялся. Да не шутит ли дядя Николай? Оставаться, когда уже билеты куплены!
   - А как же бабушка? Она же не захочет меня ждать.
   - Ничего. Бабуся доедет и одна. Не маленькая.
   Олег заколебался:
   - Ох, дядя Коля, и задал ты мне задачу!
   - А я и не принуждаю, Олег. Хочешь - поезжай. Буду искать себе другого чертёжника. Может быть, и найду. Наверное найду.
   И Олег не поехал. Условились, что бабушка поедет одна, а немного погодя приедет в Бердичев и Олег.
   Двадцать второго июня было воскресенье. В этот день, как всегда в выходной, у Олега собрались товарищи.
   Разговаривали, перебивая друг друга, завели патефон. Кто-то включил радио...
   Я работала на грядках во дворе. Слышу, в комнате стало необычно тихо. Чей-то смех резко оборвали:
   - Замолчи!
   Вдруг из комнаты выбежал бледный Олег:
   - Мама, война! Немцы напали на нас!
   Мне показалось, что сын дрожит всем телом, голос его срывался.
   - Правда... правда ли это? Кто тебе сказал?
   - Иди послушай радио!
   В тишине слушали мы обращение правительства к народу.
   - Что же теперь будет? - тревожно спросила я у Олега.
   Он подошёл ко мне и крепко-крепко, как это делал маленьким, прильнул к моей мокрой от слёз щеке.
   "ОТПУСТИ МЕНЯ!"
   Вскоре многие школьники были направлены в колхоз, на полевые работы, и Олег был с ними.
   Он очень волновался за бабушку, за мою сестру Наталью, за сестричек Лену и Светлану. Всех он в письмах просил как можно скорее приезжать к нам. Наконец они приехали, и Олег успокоился.
   Краснодон жил напряжённой жизнью. Рабочие записывались в народное ополчение, формировали истребительные батальоны, на фронт шло пополнение.
   Через некоторое время над Краснодоном начали появляться фашистские самолёты, на головы мирных людей посыпались бомбы. Налёты всё учащались.
   Под обвалами умирали дети, горели дома, на смену счастью и благополучию шло великое горе.
   В свободные минуты Олег не отходил от репродуктора. Фашизм скинул маску, и его настоящее лицо было омерзительно.
   У Олега сжимались кулаки. Бездействие угнетало его. От репродуктора он бросался к бумаге и под голос диктора, сообщавшего о зверствах фашистов, о пожарах и горе, волнуясь, писал стихи.
   Некоторые из них сохранились, остальные пропали.
   На милую и горделивую,
   На наш родимый мирный край,
   На нашу Родину счастливую
   Напал фашистский негодяй.
   Все, как один, возьмём винтовки,
   В бою не дрогнем никогда!
   За нашу кровь, за наши слёзы
   Мы отомстим врагу сполна!
   Голосом, полным гнева, тоски и боли, Олег читал мне эти стихи.
   Враг приближался к Краснодону. Всё тревожнее становилось в городе и на его окраинах. Начали готовиться к эвакуации. Моя сестра Наталья с детьми выехала далеко на восток. С шахт увозили оборудование.
   Пока трест "Краснодонуголь" вывозил своё имущество, рабочие и служащие выехали в Верхне-Курмоярскую станицу - строить оборонительные рубежи. Выехал туда и мой брат Николай. Немцы были уже у Ростова.
   Дома у нас собирались к отъезду; с минуты на минуту ждали эшелона.
   Олег был единственным мужчиной в нашем доме, и на его плечи легли все заботы, связанные с эвакуацией.
   Проходили дни. Эшелонов для населения не хватало: они шли на запад с войсками, на восток - с ранеными. Иногда проносились через станцию эшелоны с оборудованием шахт и заводов. Олег ходил на станцию, расспрашивал, нервничал, видя немецкие эскадрильи, сбрасывающие бомбы на мирные дома. В конце концов бездействие измучило его. Когда-то ещё будет эшелон, а он, здоровый парень, должен сидеть сложа руки!
   Он начал просить меня отпустить его в Верхне-Курмоярскую станицу:
   - Мамочка, пойми меня! Не могу же я в такие дни сидеть дома без дела. Там, вместе со всеми, я хоть какую-нибудь пользу принесу. Каждая минута дорога, а я ничего не делаю... отпусти меня, мама!
   А я боялась за него. С каждым днём усиливалась бомбардировка нашего города и особенно - железных дорог. Я старалась уверить сына, что нужно подождать эшелон, ехать вместе, но он и слушать не хотел:
   - Я доеду, я не маленький. А там, вместе с дядей Николаем, буду работать на укреплениях. Пусти же, мама!
   Я стала собирать сына в дорогу. Вместе с Олегом ехал и его товарищ Николай Шелупахин.
   Мысль о том, что Олег едет не один, подбадривала меня. Но всё же мы с бабушкой не могли удержаться, чтобы не заплакать.
   Мы просили Олега беречься, слушать дядю Николая. Олег был очень нежен с нами, всё время шутил, просил не беспокоиться о нём.
   - А вы, как только будет эшелон, сразу же выезжайте, - наказал он нам перед разлукой.
   Тяжело было расставанье... Засвистел паровоз, ребята вскочили на подножки вагона. Олег снял кепку и махал нам до тех пор, пока поезд не скрылся за станционными домами.
   Мы с бабушкой остались стоять на перроне.
   Неизбывная печаль легла мне на сердце. Увидим ли мы его когда-нибудь? А тут ещё, как нарочно, в ту самую сторону, куда пошёл поезд, полетели фашистские самолёты. Вскоре мы услышали глухие разрывы бомб. Враг бомбил станцию Лихую.
   Я горько расплакалась...
   Дня через два после отъезда Олега крупные подкрепления наших войск пришли в Краснодон. Был дан приказ приостановить эвакуацию. Немцев отогнали от Ростова. Опасность миновала.
   Через некоторое время все рабочие и служащие были отозваны с оборонительных рубежей в Краснодон на ремонт шахт.
   Возобновили свою работу и детские сады. Я стала ждать возвращения своих.
   В середине ноября отозвали Николая. Каков же был мой испуг, когда я увидела брата на пороге дома одного!
   - Где же Олег?
   - Разве ты не знаешь своего Олега? - устало улыбнулся брат. - Остался в Верхне-Курмоярской, он и Шелупахин. Без них, видишь ли, укрепления не закончат.
   Только в конце ноября возвратились наконец Олег и Коля Шелупахин, возбуждённые, обветренные. Олег похудел, изменился, как будто бы сразу стал взрослым. Тревожные дни, какие переживала страна, резко отразились на сыне.
   Это был уже не тот Олег - весёлый и жизнерадостный. Нет, передо мной стоял серьёзный, немного грустный юноша, уже познавший горе. Я видела, как он не находил себе места. Подолгу задумывался, разговаривал сам с собой.
   Помню, как-то поздно вечером долго сидел он в углу дивана, подперев рукой подбородок, глядя куда-то далеко-далеко.
   - Ты только, мама, подумай: нас, молодёжь, растили для большого дела. Все двери в науку для нас были открыты. Учись, путешествуй, работай! Всё для нас и ради нас. Понимаешь? И мы не знали ни капиталистов, ни помещиков вроде Кочубея, ни бедствий гражданской войны...
   Вдруг он резко поднялся, начал быстро шагать по комнате, потом встал против меня:
   - И вот, мама, я думаю сейчас о той нашей молодёжи... ну, о тех наших ребятах там, где уже немцы. Какая же у них, наверно, буря в душе! Школы закрыты, книги сжигаются. Иди в кабалу, в рабство, в темноту! Ну, нет! Не удастся это бандитам! Не станут наши люди на колени, никогда, ни за что! Лучше умереть стоя, чем жить на коленях! Правда, мама, хорошие слова?
   Через несколько дней Олег пошёл в школу. Буднично прошёл первый школьный день. Не было прежнего увлечения занятиями, не было радости.
   Но скоро на свет опять появился "Крокодил". Только теперь от былой весёлости его мало что осталось. "Крокодил" выметал метлой тех, кто в тяжёлое для Родины время ленился, прогуливал, не учил уроков.
   Но всё-таки жизнь как-то налаживалась и входила в свою, теперь уже военную, колею.
   ЗОЯ
   У нас на квартире поселился комиссар, майор Василий Данилович Говорущенко. За несколько дней Олег близко с ним сошёлся. О многом они беседовали, но всегда заканчивали разговор о войне, о трудностях её, о неизбежной победе над врагами.
   Как-то, морозным днём, Говорущенко принёс свежие газеты. Олег первый кинулся к ним. Перебирая их, сын увидел статью о геройском подвиге и смерти Зои Космодемьянской.
   - Хотите, прочитаю вслух? - спросил он взволнованно.
   Статья эта ударила Олега, кажется, в самое сердце. Как он ни старался закрыть глаза газетой, я заметила в них слёзы.
   Кончив читать, он тихо сказал:
   - Вот настоящая комсомолка!
   Некоторое время он сидел, опустив голову, задумчивый. Может быть, в это мгновение он представлял себе мужественный путь Зои, а возможно, что именно тогда его сердце загорелось огнём мести, который уже никогда с тех пор не угасал в его груди.
   Вдруг он поднял голову, взглянул на нас и сказал:
   - Если бы и мне пришлось попасть в их руки, мама...
   Он замолчал и молчал долго.
   Помню, был обычный донбасский зимний день с морозом и резким ветром. За окнами лежал глубокий снег. Густой иней облепил сучья деревьев, окна в домах. Ветер тревожно высвистывал в трубе.
   Долго в нашем доме говорили о Зое. Олег слушал, сосредоточенно думая о чём-то своём.
   Когда пришли газеты с портретом Зои, Олег вырезал его, заботливо вставил в рамку и повесил над своей кроватью.