Кошевая Елена. Повесть о сыне

   По дороге к Нине Олег и Вася зашли за Володей Осьмухиным и Серёжей Левашовым. Дальше они пошли вместе.
   Вечерело. Снег падал всё гуще. Как раз в это время через Краснодон гитлеровцы гнали партию военнопленных. Место ночной стоянки в Краснодоне немцы быстро обнесли колючей проволокой, поставили часовых.
   Ребята в темноте сначала натолкнулись на эту проволоку, а затем услышали окрик немецкого часового:
   - Стой!
   Коверкая русские слова, немец приказал ребятам войти под проволоку, подождать коменданта. Утром, мол, всё выяснится: кто они такие и зачем бродят около лагеря. Это было равносильно смерти. Конечно, утром бы ребят не выпустили и погнали бы вместе с военнопленными.
   Времени терять было нельзя. Не успел немец закрыть рот, как Олег ударом кулака в скулу оглушил его. Володя Осьмухин и Серёжа Левашов навалились на него, схватили за горло. Винтовка выпала из рук фашиста. Вася Левашов подхватил эту винтовку и с размаху всадил штык...
   Всё это было совершено мгновенно и без единого крика. Ребята пустились наутёк. Стоит ли говорить, что винтовку они прихватили с собой! Через полминуты они услышали выстрелы и крики немцев. Ребята спрятали винтовку в подвал, и снег замёл их следы.
   Как ни в чём не бывало они вовремя явились на совещание. Никто в тот вечер так и не узнал, что произошло возле колючей проволоки.
   Совещание и на самом деле кончилось поздно. Мать Нины уложила ребят на лавках, на полу. Олега и Серёжу Тюленина уложила на своей кровати. Долго шептались друзья.
   СЕРЁЖА ВЫХОДИТ ИЗ "ОКРУЖЕНИЯ"
   Теперь и слепому было видно: немцам крепко досталось от Красной Армии. Скорый разгром их был неизбежен. Но, несмотря на эту великую радость, молодогвардейцы не размагничивались, не ослабляли своей дисциплины.
   Как и раньше, когда враг был ещё в полной силе, так и теперь всеми строго соблюдалась боевая дисциплина. И тут, как и во всём, ребята старались подражать Красной Армии.
   Боец, вернувшийся с боевого задания, рапортовал Олегу или членам штаба по всем правилам: стоял навытяжку, с рукой у шапки. И с такой же степенной важностью члены штаба принимали эти рапорты.
   Как пригодились тут ребятам виденные ими кинокартины и прочитанные книги о героях гражданской войны! Боевая романтика, знакомая ребятам по рассказам, картинам и книгам, теперь воплотилась для них в суровую действительность, и ребята сами, неожиданно для себя, стали героями. Как же им было не подражать лучшим людям нашей Родины!
   Но однажды вся эта выверенная ребятами на практике дисциплина дала явную трещину, и причиной этого явился неугомонный Серёжа Тюленин.
   Вот как это произошло.
   Выполнив приказ штаба перенести из Первомайки на склад оружия ручные гранаты, Серёжа завернул их в мешок и явился к нам на квартиру.
   - Четыре гранаты оставь у меня, - сказал Олег. - Скоро нужны будут. Остальные отнеси на склад. Да смотри, осторожнее! Видишь, какое движение вражеских войск? Всыпала им Красная Армия! Теперь они, как собаки, злы. Смотри не подкачай!
   - Есть! - по-военному ответил Серёжа. - Я ж все тайные тропинки знаю.
   И исчез с гранатами под мышкой, нахлобучив свою шапчонку.
   Вскоре и Олег оделся и вышел на улицу. И вот, проходя по Садовой улице, по которой бесконечным потоком двигались отступающие румынские и итальянские части, повозки, конные и пешие, Олег вдруг остолбенел.
   Из-под самых копыт лошадей, со связкой гранат в мешке под мышкой, вынырнул... Серёжа Тюленин. Быстро поглядел по сторонам и опять, как в воду, нырнул в самую гущу неприятеля.
   Сердце забилось у Олега.
   "Провалился Серёжа, - подумал он, - за ним гонятся".
   Но тут Олег снова увидел Серёжу по ту сторону улицы. Он выскочил из-под ног лошадей, пробежал шагов пять и опять поднырнул под румынскую повозку.
   "Конец, - подумал в тоске Олег, - сейчас его схватят!"
   Но Серёжа вдруг появился на обочине дороги; гранаты были с ним. Он лихо поправил свою шапчонку и... спокойно свернул в сторону, чтобы пойти тайной тропой. Олег вытер холодный пот со лба.
   Часа через два сын был дома, а вскоре явился и Серёжа, без гранат, запыхавшийся и, как всегда, почему-то очень смущающийся в нашем доме.
   Был он одет в свой обычный стёганый ватник, довольно засаленный и видавший всякие виды, в шапку-ушанку неизвестного меха и неопределённого цвета, в стёганые бурки, на которых, подвязанные шпагатом, держались поношенные галоши.
   Но, не обращая особого внимания на такой глубоко штатский вид, Серёжа со всей строгостью военной дисциплины и выправкой старого солдата стукнул галошами, как каблуками сапог, и, приложив руку к шапке, чётко и в полный голос отрапортовал:
   - Задание выполнено, товарищ комиссар! Гранаты доставлены на место. Всё в порядке!
   Олег, еле сдерживая смех, так же строго принял рапорт.
   Официальная часть была выполнена.
   - Садись, - сказал Олег.
   Серёжа снял ушанку и, комкая её в руках, уселся на кончик стула. От его бурок на полу образовалась лужица воды. Лицо его, как всегда, было бледновато, но чистые глаза сияли - боевая задача была выполнена.
   - Молодцом, Серёжа! - сказал Олег. - Но скажи, пожалуйста, каким образом ты попал на центральную улицу? Такого приказа не было. И зачем это ты под лошадей подныривал? Отвечай.
   Серёжа смутился:
   - Да это я... репетицию делал.
   - Репетицию? Какую же?
   - А я репетировал, как мне пришлось бы выйти из положения, если бы я попал... в окружение.
   - Ага! Понятно теперь.
   - Вот, вот!
   - Ну, и вышел из окружения?
   - А как же! - хитро подмигнул Серёжа.
   И тут они оба залились смехом.
   Немного погодя Олег, однако, сказал ему:
   - Ты рисковал напрасно, Серёжа. Шёл ты с боевым поручением. Только о нём и должен был думать. В следующий раз чтоб этого не было. Понятно?
   - Есть, товарищ комиссар!
   Серёжа вскочил, надел ушанку и, опять стукнув галошами, взял под козырёк. Но в бедовых глазах его плясали чертенята.
   НОВЫЙ ГОД
   Приближался конец декабря.
   Олегу некогда было поесть и отдохнуть. К своим любимым шахматам он уж и не притрагивался. Похудел, осунулся. Всё чаще он ночевал не дома. Ради конспирации ребята собирались на заседания штаба по очереди у кого-либо из товарищей на окраине города: у Валерии Борц или у Радика Юркина, у Жоры Арутюнянца, у Нины Иванцовой.
   Ночи, когда сын не приходил домой, были для нас всех тяжёлыми, наполненными тревогой. Я не спала, в голову лезли страшные мысли, нападало отчаяние.
   Мы пробовали говорить с Олегом, просили его беречь себя, отдохнуть, но Олег сводил все наши разговоры на шутку:
   - Отдыхать будем, когда фашистов прогоним. Я, мама, тогда учиться пойду, закончу институт, стану инженером и сконструирую такой самолёт!.. Олег подходил к бабушке, обнимал её за плечи. - Такой самолёт, что и тебе, бабушка, захочется полетать на нём!
   Перед Новым годом немцы везли на фронт подарки для своих солдат. Проезжая через Краснодон, огромная семитонная машина вдруг испортилась и остановилась на Клубной улице.
   Последовал немедленный приказ штаба: "Подарки не должны попасть на фронт к немцам. Они нам самим пригодятся".
   Глухой ночью ребята сняли часового и быстро разгрузили машину. Кроме подарков, там были ещё четыре винтовки и ценные документы. Всё это богатство на санках перевезли сначала на квартиру к Лопухову, а потом на свой склад, в баню.
   Как всполошились утром немцы!
   Полиция кинулась по домам с обысками, переворачивали всё вверх ногами. Напрасно! Новогодние подарки так и не попали к фрицам.
   Вскоре же штабу "Молодой гвардии" стало известно, что директор дирекциона (управление треста) Швейде готовит встречу Нового года.
   Швейде хвастался, что он покажет русским, как следует по-немецки культурно веселиться. Чтобы доказать, что немцы не скупые и любят "шик", Швейде приказал гнать самогон, готовить закуски, печь пироги.
   На бал должно было собраться гитлеровское начальство, офицеры гестапо и жандармерии Краснодона и его районов. Были приглашены и те, кто предал Родину и пресмыкался перед врагами. Праздник должен был состояться в школе No 1 имени Горького.
   Молодогвардейцы заволновались. Олег предложил взорвать ядовитое гнездо во время новогодних тостов. Вопрос был серьёзный. Штаб собрался на совещание.
   Вечером сошлись у нас в столовой. Был весь штаб и связные. Неверный свет каганца освещал взволнованные, похудевшие лица юных борцов. Как возмужали эти лица! Зашёл разговор о школе имени Горького...
   Олег настойчиво требовал взорвать школу. Серёжа Тюленин вскочил со своего места и встал около стула Олега.
   - Ребята! - продолжал Олег, подчёркивая каждое слово; лицо его было бледно, глаза казались ещё больше из-за худобы лица и жёстко блестели. Ребята, подумайте сами: когда ещё представится нам такой случай? А теперь мы сможем одним ударом уничтожить всех палачей, а вместе с подхалимами их соберётся на бал не менее ста человек. Столы будут стоять в спортивном зале. Это же наша школа, ребята! Нам там все закоулки известны. Под лестницу заложим побольше взрывчатки - и к чёрту фрицев! Подумайте: одним ударом всех!
   Я видела, как вспыхнули глаза Нины Иванцовой, обычно спокойной и выдержанной. Она всем сердцем была за предложение Олега. Начался горячий спор. За Олега были Тюленин, он прямо-таки не стоял на месте, Туркенич, Попов, Валя Борц - она просила послать на взрыв школы и её.
   Но большинство было против. Кто-то сказал:
   - Это неразумно. Мы подведём под смерть всё население Краснодона. Враги жестоко отомстят за взрыв.
   И ещё говорили об осторожности, о том, что лучше подождать. Олег протестовал. Это первое разногласие с товарищами угнетало его, но и заставило его говорить жарче, убеждать, доказывать. И он говорил, резко взмахивая рукой:
   - Фашист не опасен только мёртвый. Не мы ли сами говорили: кровь за кровь, смерть за смерть? Так чего же мы спорим? Смерть им - везде, всегда! Школа наша, ребята, имени Горького, так? А что он говорил? Если враг не сдаётся, его уничтожают! Ребята, конечно, фашисты отомстят нам за взрыв, но всё равно народу погибнет меньше, чем при жизни этих палачей. Взрыв необходим! Да поймите же это, товарищи! Если не теперь, когда же?!
   Не решив единогласно этого вопроса, штаб послал Олю Иванцову в партизанский отряд, к командиру "Даниле" за советом. Но дерзкое дело не нашло поддержки и у партизан. Командир "Данила" запретил взрывать дирекцион.
   "Сейчас не такое время, чтобы этим заниматься, - писал он молодогвардейцам. - В конце концов, сделать это вы всегда успеете".
   Этот ответ опечалил Олега.
   - Напрасно, ребята, напрасно! - говорил он с какой-то тоской, но твёрдо. - Пожалеем потом, да поздно будет.
   Но потом Олег долго шептался о чём-то с Серёжей Тюлениным и Толей Поповым. Позднее я заметила, что шепчется с ними и Пирожок, слышала слова: "Дирекцион... лестница... билеты достанем... пройдём..."
   И Вася Пирожок уверенно шевелил своими сильными плечами.
   Ребята решили листовками досадить тем, кто соберётся в Краснодоне на новогодний бал.
   Был составлен такой текст листовки:
   "Смерть вам, немецкие оккупанты, и вам, их лакеи и изменники! Заверяем вас, что вы в последний раз встречаете у нас Новый год! И не только у нас, но и на всём свете. Больше вам не придётся поднимать тост за "освобождение России". Сначала вас самих освободят от жизни. Красная Армия скоро уж сотрёт вас с лица земли".
   Эти листовки до девяти часов вечера 31 декабря были расклеены по городу и на здании школы. Враги буквально осатанели.
   После девяти часов Олег возвратился домой. И тут мы решили сами, своей семьёй, проводить старый и встретить Новый год. Стали готовиться к празднику. Олег надел чистую, выглаженную рубашку. Завязывая перед зеркалом свой любимый галстук, он сказал нам:
   - Давайте сегодня ни одним словом не вспоминать про этих фашистских дьяволов. Хорошо? Они у меня уже в печёнках сидят! А тебе, бабушка, мы всей семьёй заказываем такой ужин: суп с пшеном, вареники с картошкой, на десерт - жареные семечки. Есть?
   Вечером Олег завёл патефон и в паре с дядей Николаем открыл "вечер танцев". Потом взял на руки маленького двоюродного брата Валерия и начал с ним кружиться, а под конец пошёл танцевать со мной.
   Олег, как большинство его сверстников, и прежде очень любил танцы. Танцевал он хорошо, легко. Девушкам нравилось танцевать с сыном. Он и меня научил танцам.
   В этот памятный вечер мы опять кружились с ним под его любимое танго "Моя недотрога". И он оживлённо напевал слова танца.
   Вечер закончился игрой в шахматы. Олег выиграл у дяди Николая партию и заставил его кукарекать.
   Всем было весело. О немцах, как условились, не вспомнили ни разу, но они сами всё время напоминали о себе.
   По дороге с востока, разбитые на Волге, беспрестанно тащились мимо нашего дома их обозы, были слышны с улицы стук колёс и машин, хриплая ругань отступающих немцев.
   Стоял крепкий русский мороз. Снег был глубок...
   "ПУТЬ ТВОЙ ОПАСЕН"
   Утром 1 января 1943 года Олег, как обычно, собрался после завтрака из дому.
   На дворе трещал тридцатиградусный мороз, всё было в инее, как в серебре. Я попросила Олега одеться потеплее.
   Через два часа сын возвратился. Печаль, тяжёлая и гнетущая, застыла в его недавно весёлых глазах. Сердце моё сжалось тревогой. Олег растерянно повёл глазами по комнате и остановил их на мне:
   - Беда, мама! Нашу организацию кто-то предал...
   Вот оно! Снег вдруг показался мне чёрным. Чтобы не упасть, я прислонилась к двери:
   - Предатель среди вас?!
   Олег сжал кулаки. Морщина на его лбу резко обозначилась.
   - Не знаю, мама, начались уже аресты. Ровенецкая полиция прибыла тоже. Сейчас повели Земнухова. Пока не поздно, надо спасать остальных. Мама, а Серёжа-то Тюленин, вот герой! - слабо улыбнулся Олег. - Он первый узнал об аресте и всех ребят обежал, всех предостерёг...
   Молодогвардейцам был дан приказ немедленно выходить группами по три-четыре человека в условленные места и оттуда пробираться на соединение с партизанским отрядом.
   - Как только удастся соединиться с партизанами, сейчас же бросимся на выручку товарищам. Во что бы то ни стало освободим их из тюрьмы! А пока что, мама, в дорогу! С собой я беру пятёрку: Тюленина, Борц, Нину и Олю Иванцовых. Да ты не бойся, не бойся, родная моя!
   Что было делать? Плакать, биться головой об стену? Не до этого мне было. Скорей, скорей, пока не явилась полиция, проводить сына из дому! Только быстрее, быстрее! - подгоняло меня сердце. - Не теряй ни минуты!
   Я начала собирать Олега в дорогу. Вот тёплое бельё, одежда. И тут увидела: Олег достаёт свой комсомольский билет:
   - Я возьму его с собой.
   - Не надо, сынок! Если тебя поймают, билет тебя погубит. Я спрячу билет так, что его никто, кроме нас с тобой, не достанет. Олег!
   Он ответил мне:
   - Мама, я всю жизнь слушался тебя и всегда был благодарен за твои советы. Сейчас, прошу тебя, послушай ты меня. Подумай сама, какой из меня будет комсомолец, если я оставлю свой билет дома? Неизвестно ведь, что ждёт меня впереди. Мама, с этим покончено... Ну, бабушка, - по-детски улыбнулся Олег, - ты зашивала когда-то свой партбилет. Значит, опыт у тебя есть. Бабуся, зашей, будь добра, и мой, хорошо? Вот сюда, в пальто. Бланки комсомольских временных билетов я тоже возьму с собой. Это - обязательно!
   У меня опустились руки. Я умоляюще посмотрела на бабушку. Она поняла.
   - Олежек, - сказала бабушка, - я стара, и ты послушай меня. Путь твой опасен. Ничего не бери с собой. Кто тебе верил, что ты комсомолец, - будет верить всегда. Вернёшься - возьмёшь свой билет и бланки эти... Мы их тут так спрячем - сам Гитлер не найдёт. Давай-ка всё сюда...
   - Нет! - отрубил Олег. - Нет и нет! И давайте об этом больше не говорить...
   Дрожащими пальцами мама зашила билет в пальто Олега. Несколько бланков комсомольских удостоверений Олег зашил в пальто сам.
   Настало время прощаться. Бабушка подошла к Олегу, положила ему руки на плечи:
   - Олежек... если поймают тебя и полиция станет говорить, что твоя мать, или бабушка, или дядя Николай арестованы и что они, мол, признались во всём, - не верь, ни одному слову катов не верь!
   И бабушка заплакала. Олег крепко обнял её.
   - Мама, - сказал он мне, - сожги все бумаги, дневники, тетради с протоколами заседаний... ну и... стихи. Пересмотри все книжки - может, в них остались какие-нибудь записки. Не хочу вас подводить... Бабушка, приёмник отнеси и спрячь получше. Он ещё пригодится нам. Да смотри осторожно всё сделай! Попадёшься с приёмником в лапы к немцам - знаешь, что будет?.. Ну, мама...
   Сердце моё остановилось. Уходит сын, единственная надежда... Хотелось прижать его к груди и не пустить от себя. Всё, всё заглушила я в себе, обняла, поцеловала сына, почувствовала на губах его мягкие волосы:
   - До свиданья, Олег! Да берегись же там...
   Зато, когда мы остались одни, наплакалась и нарыдалась, сколько хотела...
   Со своей пятёркой Олег пошёл на хутор Шеверёвку, за семь километров от Краснодона. Переночевали у знакомых. Утром, перед тем как отправиться дальше, выяснилось, что у Сергея Тюленина обувь совершенно сваливается с ног. А мороз всё крепчал. Сергей и Валерия возвратились назад. В Краснодоне они пробрались в свой подвал. Сергей обул сапоги, и они снова пошли на Шеверёвку.
   Но в условленном месте, у скирды сена, уже не застали никого. Только снег был тут притоптан. Ждали до вечера. Потом, не дождавшись товарищей, пошли одни. Но и тут их постигла неудача - они не нашли "Данилу". Оставалось одно разумное: пробираться к линии фронта; он был в ста двадцати километрах от Краснодона.
   "ОЛЕГ, ГДЕ ТЫ?"
   Первого января к вечеру была арестована уже половина молодогвардейцев. Этот день Нового года тянулся для нас, как вечность. Около десяти часов вечера к нам постучали.
   "Пришли!" - подумал каждый из нас.
   Брат открыл дверь.
   В комнату вошли двое полицейских. Они были настолько пьяны, что мы едва разобрали только одно слово:
   - Ко-шовой...
   Полицейские спрашивали об Олеге. Мы ответили, что дома его нет, пошёл в кино. Не сказав больше ни слова, полицейские повернулись и, пошатываясь, пошли по двору.
   В невыразимой тревоге прошло ещё четыре дня.
   Полиция больше не являлась. И мне вдруг пришла страшная мысль: Олега поймали! Я хотела бежать в полицию, но брат не пустил и стал убеждать:
   - Будь покойна, если бы Олега арестовали, давно бы уже пришли с обыском!
   Четвёртого января под вечер брат с женой ушли за дровами, а мы с мамой отправились к Лидии Макаровне Поповой - поделиться с ней своим горем. Возвращались домой. Вдруг бабушка схватила меня за руку:
   - Смотри, Лена!
   В моей комнате был свет и полно полицейских. Стояли они и во дворе. Я переборола страх и опасения, подошла к дверям, спокойно и даже стараясь быть возмущённой спросила:
   - Кто это тут в моей квартире хозяйничает? Что вам здесь нужно?
   Из комнаты выскочил заместитель начальника полиции Захаров.
   Это был изменник Родины, предатель, изувер и жестокий палач. Его отец был судим когда-то нами как крупный кулак. Сын пошёл ещё дальше отца. Он ненавидел Советскую власть, но, чуя её силу, притворился, служил в наших учреждениях, а нож держал за пазухой. И только ждал случая, чтобы его выхватить. Как только пришли немцы, Захаров сейчас же побежал к ним служить, стал выдавать коммунистов, сам же и допрашивал их, мучил и убивал. Здоровый, сытый, белобрысый, со светлыми холодными глазами, верный слуга фашистов, предатель своего народа, он был отвратителен.
   - А ты кто такая? - грубо спросил у меня Захаров.
   - Я хозяйка этого дома.
   - Как твоя фамилия?
   - Кошевая.
   - А-а, Кошевая! Тогда скажи, где же твой сын Олег Кошевой? Куда ты его девала?
   - Сын пошёл в кино, и прошу вас, не кричите на меня.
   Захаров заговорил со мной более спокойным тоном. Он даже пригласил меня в комнату.
   - Зайдите-ка, поговорим кое о чём важном.
   В комнате всё было перерыто, перевёрнуто вверх дном. Взломав двери, полицейские старательно пересмотрели все вещи. К счастью, ожидая к себе этих гостей, я сожгла уже всё подозрительное. Захаров снова спросил об Олеге:
   - Я хочу только поговорить с юношей. Если окажется, что он невиновен, или... если он во всём признается, сразу его отпустим. Поверьте мне!
   Я спросила:
   - А что случилось, что вы пришли за Олегом? Арестовать его хотите, что ли? Мой сын никогда ничего плохого не делал.
   - Не делал? - начал терять выдержку Захаров. - Значит, вы плохая мать, если не знаете, что ваш сын вытворял здесь в продолжение шести месяцев! - И вдруг в упор спросил меня: - Вы... Мошкова знаете?
   - Нет, не знаю, - ответила я как можно спокойнее.
   - Не знаете? Так он знает вашего сына и даже привёл нас сюда. Хотите увидеть его? Мошков стоит на крыльце. Очень забывчивый парень! Никак не мог вспомнить, где живёт его комиссар... пока не обломали ему руки. Тогда сразу вспомнил!
   Всё онемело во мне. Мошков - предатель? Нет, нет! Он был и до конца останется честным, стойким. В этом я была уверена. В то, что полицейские обломали ему руки, я, конечно, могла поверить, но чтобы Мошков предал Олега, своих... нет, никогда! И я вспомнила, как мы с бабушкой сами же предупреждали Олега о провокации.
   - Ну ладно! Только знайте, - холодно блеснули свиные глазки Захарова, - если ваш сын будет вести себя так же, как его друзья, ему будет то же, что и им. Переломаем ему все кости. Вы поняли меня?
   Захаров приказал полицейским разойтись по своим местам, а двум остаться ожидать, пока Олег возвратится из кино.
   В душе я издевалась над этими головорезами: я была уверена, что мой Олег уже далеко отсюда. Видно, он успел уже спрятаться, а может быть, и перешёл линию фронта.
   Наступила тревожная, без сна, ночь. Утром полицейских сменили новые, а тех - снова другие. Трое суток просидели они в нашей квартире, ожидая возвращения Олега.
   На четвёртый день меня вызвали в полицию. Я попала к следователю Кулишёву, такому же выродку, как и Захаров. Он со злобой сказал мне:
   - Ну, запрятала сынка? Так садись за него сама! А то какая ты мать, если не знаешь, где твой сын?
   - Я говорю правду, - ответила я. - Не знаю, куда пошёл мой сын.
   Кулишёв стукнул кулаком по столу, вскочил:
   - Нужно и тебя повесить вместе с твоим сыном! Слушай же! Твой сын организовал банду, занимался диверсией, убивал представителей немецкой власти...
   Помертвевшая, слушала я Кулишёва. Он знал всё: и о работе Олега в "Молодой гвардии", и о немецких машинах с подарками, и о листовках, и об организации комсомола. Вдруг он поднёс к моим глазам комсомольский билет.
   - Чья это подпись, ну?!
   Эта была подпись Олега: Кашук.
   - Не знаю. Почерк не моего сына, да и фамилия не та: Кашук. Мой сын Кошевой.
   Кулишёв опять начал кричать на меня, стучал кулаком по столу, сыпал угрозами. Вошёл начальник полиции Соликовский. Он зверем взглянул на меня, сквозь зубы прошипел:
   - Глупой прикидываешься? Почерка не узнаёшь? Может, теперь узнаешь?
   И он изо всей силы ударил меня кулаком в лицо...
   Когда я пришла в себя, мой платок был весь в крови. Меня вывели в коридор:
   - Сиди здесь, жди своего сынка!
   Коридор был закопчённый, грязный, холодный и еле освещён. Я слышала стоны и крики избиваемых. Думала: "Кто это кричит? Не наши ли?"
   Вдруг в комнате у следователей громко заиграл патефон. Чтоб не слышны были крики, немцы заглушали их весёлой музыкой. Сердце моё превратилось в кусок угля...
   Я видела, как провели Ваню Земнухова и Улю Громову, и чуть не закричала - настолько они были оба избиты. Как я пожалела, что сидела в углу и они не могли меня видеть!
   В одной из женщин, избитой и обезображенной, с распухшим, почерневшим лицом, я едва узнала Соколову. Потом мне стало известно, что в те дни были арестованы коммунисты Лютиков, Бараков, Мэрия Дымченко и другие. Подполье, так хорошо налаженное, было разгромлено.
   Потом провели других. Ещё и ещё. Люди уходили от следователя с чёрными от кровоподтёков и синяков лицами. Вводили других. И опять крики, стоны, глухие удары...
   Выпустили меня только утром. Кулишёв - от него пахло водкой - сказал мне:
   - Даю тебе три дня, чтобы ты разыскала и привела сюда сына. Иначе пуля. Иди!
   Я еле дошла домой. А там уже сидели двое полицейских, поджидали сына.
   Олег, где ты?
   ДЕСЯТЬ ДНЕЙ
   Ох, какие это были страшные дни и ночи! Мы молча сидели под окном, выглядывали на улицу, не спали ночами, прислушивались к малейшему шороху, вздрагивали, когда нам чудились чьи-то шаги около дома. Вдруг постучит в окно Олег, голодный, замёрзший, а к нему вместо матери выйдет полицейский...
   Однажды я сидела под окном. На солнце морозный снег сверкал ослепительно. И вдруг мне словно игла в сердце вошла. По улице мимо нашего дома под конвоем вели Олега. Вот проходят под окнами. Ну да! Его пальто с коричневым воротником, его походка. Но почему сын не взглянул на родной дом?
   Не выдавая своего волнения, я спокойно вышла из дому и только на улице побежала, догнала арестованного. Нет, не он...
   А тут ещё пьяные полицейские разговаривали меж собой о пытках в гестаповских застенках. Волосы вставали дыбом от ужаса.
   Как-то к нам зашёл полицейский. В борт пиджака у него было вколото несколько больших иголок. Другой полицейский спросил:
   - Слушай, это зачем же у тебя столько иголок? В портные записался?
   - Нет, это для допроса. От таких штук языки сразу развязываются. Иначе напрасный труд - говорить с этими молокососами. Кричишь на них, грозишь, бьёшь - молчат. А как только запустишь вот эти иголочки под ноготь, да поглубже, - ой-ой-ой, такой крик поднимают, даже весело становится!