Станиславский К.. Работа актера над собой

   .....................19......г.
   Слова Аркадия Николаевича произвели на меня огромное впечатление. Бывали минуты, когда я приходил к заключению, что мне надо уйти из школы.
   Вот почему сегодня, при встрече с Торцовым на уроке, я возобновил свои расспросы. Мне хотелось сделать общий вывод из всего, что было сказано на предыдущих уроках. В конце концов я пришел к заключению, что моя игра является смесью самого лучшего, что есть в нашем деле, то есть моментов вдохновения, с самым худшим, то есть ломанием.
   - Это еще не самое плохое, - успокаивал меня Торцов, - То, что делали другие, еще хуже. Ваше дилетантство излечимо, а ошибки других являются сознательным принципом, который далеко не всегда удается изменить или вырвать с корнями из артиста.
   - Чти же это?
   - Эксплуатация искусства.
   - В чем она заключается? - допрашивали ученики.
   - Хотя бы в том, что делала Вельяминова.
   - Я?! - привскочила Вельяминова с места от неожиданности. - Что же я делала?
   - Показывали нам свои ручки, ножки и всю себя, благо со сцены их лучше можно разглядеть,- отвечал Аркадий Николаевич.
   - Я? Ручки, ножки? - недоумевала бедная наша красавица.
   - Да, именно: ножки и ручки.
   - Ужасно, страшно, странно,- твердила Вельяминова.- Я же делала и я же ничего не знаю'
   - Так всегда бывает с привычками, которые въедаются.
   - Почему же меня так хвалили?
   - Потому что у вас красивые ножки и ручки.
   - А что же плохо?
   - Плохо то, что вы кокетничали с зрительным залом, а не играли Катарину. Ведь Шекспир не для того писал "Укрощение строптивой", чтоб ученица Вельяминова показывала зрителям свою ножку со сцены и кокетничала со своими поклонниками, - у Шекспира была другая цель, которая осталась вам чуждой, а нам - неизвестной.
   К сожалению, наше искусство очень часто эксплуатируют для совершенно чуждых ему целей. Вы - для того, чтобы показывать красоту, другие - для создания себе популярности, внешнего успеха или карьеры. В нашем деле это обычные явления, от которых я спешу вас удержать. Помните крепко то, что я вам сейчас скажу: театр, благодаря своей публичностн н показной стороне спектакля, становится обоюдоострым оружием. С одной стороны, он несет важную общественную миссию, а с другой - поощряет тех, кто хочет эксплуатировать наше искусство и создавать себе карьеру. Эти люди пользуются непониманием одних, извращенным вкусом других, они прибегают к протекции, к интригам и к прочим средствам, не имеющим отношения к творчеству. Эксплуататоры являются злейшими врагами искусства. Надо бороться с ними самым решительным образом, а если это не удастся, то изгонять с подмостков- Поэтому,- снова обратился он к Вельяминовой,- решите однажды и навсегда - пришли ли вы служить и приносить жертвы искусству или эксплуатировать его для своих личных целей?
   Однако, - продолжал Торцов, обращаясь ко всем, - разделять искусство на категории можно лишь в теории. Действительность же и практика не считаются с рубриками. Они перемешивают все направления. В самом деле, мы нередко видим, как большие артисты, по человеческой слабости, унижаются до ремесла, а ремесленники минутами возвышаются до подлинного искусства.
   То же происходит и при исполнении каждой роли на каждом спектакле. Рядом с подлинным переживанием встречаются моменты представления, ремесленного ломания и эксплуатации. Тем более необходимо, чтоб артисты знали границы своего искусства, тем важнее ремесленникам понять черту, за пределами которой начинается искусство.
   Так, в нашем деле существует два основных течения: искусство переживания и искусство представления. Общим фоном, на котором они сияют, является хорошее или плохое сценическое ремесло. Надо еще заметить. что в минуту внутреннего подъема сквозь надоедливые штампы и наигрыши могут прорваться и вспышки подлинного творчества.
   Необходимо также оберегать свое искусство от эксплуатации, так как это зло прокрадывается незаметно.
   Что же касается дилетантизма, то он в одинаковой мере полезен и опасен - в зависимости от путей, которые им избираются.
   - Как же избежать всех грозящих нам опасностей?-допытывался я.
   - Есть одно-едииственное средство, как я уже сказал: непрестанно выполнять основную цель нашего искусства, заключающуюся в создании "жизни человеческого духа" роли и пьесы и в художественном воплощении этой жизни в прекрасной сценической форме. В этих словах скрыт идеал подлинного артиста.
   Из объяснений с Торцовым мне стало ясно, что нам было слишком рано выступать на сцене и что показной спектакль принес ученикам скорее вред, чем пользу.
   - Он принес вам пользу,- возразил Аркадий Николаевич, когда я поведал ему свою мысль.- Спектакль показал то, чего никогда не следует делать на сцене, то, чего вам надо стараться избегать в будущем.
   В конце беседы, прощаясь с нами, Торцов объявил, что с завтрашнего дня мы приступим к занятиям, имеющим целью развитие нашего голоса, тела. то есть к урокам пения, дикции, гимнастики, ритма, пластики, танцев, фехтования, акробатики. Эти классы будут происходить ежедневно, так как мышцы человеческого тела требуют для своего развития систематического, упорного и длительного упражнения.7
   ///. ДЕЙСТВИЕ. "ЕСЛИ БЫ", "ПРЕДЛАГАЕМЫЕ ОБСТОЯТЕЛЬСТВА".
   .....................19......г.
   Сегодня мы собрались в помещении школьного театра - небольшого, но вполне оборудованного.
   Аркадий Николаевич вошел, пристально оглядел всех и сказал:
   - Малолеткова. выходите на сцену.
   Я не смогу описать ужаса, который охватил бедную девочку. Она заметалась на месте, причем ноги ее разъезжались по скользкому паркету, точно у молодо го сеттера. В конце концов Малолеткову поймали и подвели к Торцову, который хохотал, как ребенок. Она закрыла обеими руками лицо и твердила скороговоркой:
   - Миленькие, голубчики, не могу! Родненькие, боюсь, боюсь!
   - Успокойтесь, и давайте играть. Вот в чем заключается содержание нашей пьесы,- говорил Торцов, не обращая больше внимания на ее растерянность.Занавес раздвигается, и вы сидите на сцене. Одна. Сидите, сидите, еще сидите. Наконец занавес задвигается Вот и все. Легче ничего нельзя придумать. Правда?
   Малолеткова не отвечала. Тогда Торцов взял ее под руку и молча повел на сцену. Ученики гоготали.
   Аркадий Николаевич быстро повернулся.
   - Друзья мои,- сказал он,- вы находитесь классе. А Малолеткова переживает очень важный момент своей артистической жизни. Надо знать, когда, над чем можно смеяться.
   Малолеткова с Торцовым вышли на сцену. Теперь все сидели молча, в ожидании. Водворилось торжест венное настроение, как перед началом спектакля. Наконец занавес медленно раздвинулся. Посередине, на самой авансцене сидела Малолеткова. Она, боясь увидеть зрителси, по-прежнему закрывала лицо руками. Царившая тишина заставляла ожидать чего-то особенного от той, которая была на сцене. Пауза обязывала.
   Вероятно, Малолеткова почувствовала это и поняла, что ей необходимо что-то предпринять. Она осторожно отняла от лица одну руку, потом другую, по при этом опустила голову так низко, что нам была видна лишь ее макушка с пробором. Наступила новая томительная пауза.
   Наконец, чувствуя общее выжидательное настроение, она взглянула в зрительный зал, но тотчас же отвернулась, точно ее ослепило ярким светом. Она стала поправляться, пересаживаться, принимать нелепые позы, откидываться, наклоняться в разные стороны, усиленно вытягивать свою короткую юбку, внимательно разглядывать что-то на полу.
   В конце концов Аркадий Николаевич сжалился над ней, дал знак, и занавес задвинулся.
   Я бросился к Торцову и просил его проделать такое же упражнение со мной.
   Меня посадили среди сцены.
   Не стану лгать,- мне не было страшно. Ведь это не спектакль. Тем не менее я чувствовал себя нехорошо от раздвоения, от несовместимости требований: театральные условия выставляли меня напоказ, а человеческие ощущения, которых я искал на сцене, требовали уединения. Кто-то во мне хотел, чтобы я забавлял зрителей, а другой кто-то приказывал не обращать на них внимания. И ноги, и руки, и голова, и туловище, хотя и повиновались мне, в то же время, против моего желания, прибавляли от себя какой-то плюсик, что-то излишне значительное. Положишь руку или ногу просто, а она вдруг сделает какой-то выверт. В результате - поза, как на фотографии.
   Странно! Я всего один раз выступал на сцене, все же остальное время жил естественной человеческой жизнью, но мне было несравненно легче сидеть на подмостках не по
   человечески, а по-актерски - неестественно. Театральная ложь на сцене мне ближе, чем природная правда. Говорят, что лицо мое сделалось глупым, виноватым и извиняющимся. Я не знал, что мне предпринять и куда смотреть. А Торцов все не сдавался и томил.
   После меня проделали то же упражнение другие ученики.
   - Теперь пойдемте дальше,- объявил Аркадий Николаевич. - Со временем мы еще вернемся к этим упражнениям и будем учиться сидеть на сцене.
   - Учиться простому сидению? - недоумевали ученики.- Ведь вот мы сидели...
   - Нет,- твердо заявил Аркадий Николаевич,- вы не просто сидели.
   - А как же нужно было сидеть?
   Вместо ответа Торцов быстро встал и пошел деловой походкой на сцену. Там он тяжело опустился в кресло. точно у себя дома.
   Он ровно ничего не делал и не старался делать, тем не менее его простое сидение притягивало наше внимание. Нам хотелось смотреть и понимать то, что в нем совершалось: он улыбался - и мы тоже, он задумывался, а мы хотели понять - о чем, он заглядывался на что-то, и нам надо было знать, что привлекло его внимание.
   В жизни не заинтересуешься простым сидением Торцова. Но когда это происходит на сцене, почему-то с исключительным вниманием смотришь и даже получаешь некоторое удовлетворение от такого зрелища. Этого не было, когда на сцене сидели ученики: на них не хотелось смотреть и неинтересно было знать, что происходит у них в душе. Они смешили нас своей беспомощностью и желанием нравиться, а Торцов не обращал на нас никакого внимания, но мы сами тянулись к нему. В чем секрет? Аркадий Николаевич открыл нам его:
   - Все, что происходит на подмостках, должно делаться для чего-нибудь. Сидеть там тоже нужно для чего-нибудь, а не просто так,- чтоб показываться зрителям. Но это не легко, и приходится этому учиться.
   - Для чего же вы сейчас сидели? - проверял его Вьюнцов.
   - Чтоб отдохнуть от вас и от только что проведенной репетиции в театре,
   Теперь идите ко мне и давайте играть новую пьесу,- сказал он Малолетковой.- Я тоже буду играть с вами.
   - Вы?! - воскликнула девочка и бросилась на подмостки.
   Опять ее посадили в кресло среди сцены, опять она начала усиленно поправляться. Торцов стоял подле нее и сосредоточенно искал какую-то запись в своей книжке. Тем временем Малолеткона постепенно успокаивалась и наконец застыла в неподвижности, внимательно устремив глада на Торцова. Она боялась помешать ему и терпеливо ожидала дальнейших указаний учителя. Ее поза сделалась естественной. Сценические подмостки подчеркивали ее хорошие данные актрисы, и я залюбовался ею.
   Так прошло довольно много времени. Потом занавес задвинулся.
   - Как вы себя чувствовали? - спросил ее Торцов, когда они оба вернулись в зрительный зал.
   - Я? - недоумевала она.- А разве мы играли?
   - Конечно.
   - А я-то думала, что просто сидела да ждала, пока вы найдете в книжке и скажете, что надо делать. Я же ничего не играла'
   - Вот именно это-то и было хорошо, что вы для чего-то сидели и ничего не наигрывали,- ухватился Торцов за ее слова. - Что, по-вашему, лучше,обратился он ко всем нам,- сидеть на сцене и показывать ножку, как Вельяминова, самого себя а целом, как Говорков, или сидеть и что-то делать, хотя бы что-нибудь незначительное? Пусть это мало интересно, но это создаст жизнь на сцене, тогда как самопоказывание в том или другом виде просто выводит нас из плоскости искусства.
   На сцене нужно действовать. Действие, активность - вот на чем зиждется драматическое искусство, искусство актера. Самое слово "драма" на древнегреческом языке означает "совершающееся действие". На латинском языке ему соответствовало слово аctio, то самое слово, корень которого - act перешел и в наши слова: "активность", "актер", "акт". Итак, драма на сцене есть совершающееся у нас на глазах действие, а вышедший на сцену актер становится действующим.
   - Извините, пожалуйста,- заговорил вдруг Говорков.- Вы изволили сказать, что на сцене нужно действовать. Но позвольте вас спросить, почему же ваше сидение в кресле является действием? По-моему, это полное и абсолютное бездействие.
   - Не знаю, действовал ли Аркадии Николаевич или не действовал, заговорил я с волнением,- но его "бездействие" было куда интереснее, чем ваше "действие".
   - Неподвижность сидящего на сцене еще не определяет его пассивности,объяснил Аркадий Николаевич.- Можно оставаться неподвижным и тем не менее подлинно действовать, но только не внешне- физически, а внутренне психически. Этого мало. Нередко физическая неподвижность происходит от усиленного внутреннего действия, которое особенно важно и интересно в творчестве. Ценность искусства определяется его духовным содержанием. Поэтому я несколько изменю свою формулу и скажу так: на сцене нужно действовать - внутренне и внешне.
   Этим выполняется одна из главных основ нашего искусства, которая заключается в активности и действенности нашего сценического творчества и искусства.
   .....................19......г.
   - Сыграем новую пьесу, - обратился Торцов к Малолетковой-- Вот в чем она заключается: ваша мать лишилась работы, - следовательно, и заработка; ей даже нечего продать, чтобы заплатить в драматическую школу, откуда вы завтра будете исключены за невзнос платы. Но ваша подруга пришла на выручку и, за неимением денег, принесла булавку с драгоценными камнями, единственную ценную вещь, которая у нее нашлась. Благородный поступок друга взволновал и растрогал вас. Но как принять такую жертву? Вы не решаетесь, отнекиваетесь. Тогда подруга воткнула булавку в занавеску и пошла в коридор. Вы за ней. Там произошла длинная сцена уговоров, отпекивания, слез, благодарности. Наконец жертва принята, подруга ушла, а вы возвращаетесь в комнату за булавкой. Но... Где же она? Неужели кто-нибудь вошел и взял ее? В квартире, где много жильцов, это возможно. Начинаются тщательные нервные поиски.
   Идите на сцену. Я воткну булавку, а вы ищите ее в одной из складок занавеса.
   Малолеткова ушла за кулисы. Торцов же, не подумав втыкать булавку, через минуту приказал ей выходить. Она выскочила на сцену, точно вытолкнутая из-за кулис, добежала до портала, тотчас бросилась назад, схватилась обеими руками за голову и корчилась от ужаса... Потом бросилась в противоположную сторону, схватила занавес и отчаянно трепала его, потом прятала в него голову. Это изображало искание булавки. Не найдя ее, она снова ринулась за кулисы, судорожно прижимая руки к груди, что, очевидно, выражало трагизм положения.
   Все мы, сидевшие в партере, с трудом сдерживали смех.
   Скоро Малолеткова влетела со сцены в партер с видом победительницы. Глаза ее блестели, румянец заливал щеки.
   - Как вы себя чувствовали? - спросил Торцов.
   - Голубчики! Так хорошо! Не знаю, как хорошо... Не могу, не могу больше. Я так счастлива! - восклицала Малолеткова. то садясь, то вскакивая и стискивая голову.- Я так чувствовала, так чувствовала!
   - Тем лучше,- одобрил ее Торцов.- А где же булавка?
   - Ах, да! Я и забыла...
   - Странно! - сказал Торцов.- Вы ее так искали и... забыли.
   Не успели мы оглянуться, как Малолеткова вновь очутилась на сцене и перебирала складки занавеса.
   - Только знайте,- напомнил ей Торцов,-если булавка найдется, вы спасены и можете продолжать посещать школу, если нет,- тогда все кончено: вас исключат.
   Сразу лицо Малолетковой сделалось серьезным. Она впилась глазами в занавес и начала внимательно, систематично осматривать все складки материи.
   На этот раз искание происходило в ином, несравненно более медленном темпе, и всем верилось, что Малолеткова не теряет времени зря, что она искренне взволнована и озабочена.
   - Хорошие мои! Где же? Пропала!..- твердила она вполголоса.- Нет! - с отчаянием и недоумением воскликнула она после того, как пересмотрела все складки занавеса.
   На ее лице выразилась тревога. Она стояла в остолбенении. устремив глаза в одну точку. Мы следили за ней. затаив дыхание.
   - Впечатлительна!- вполголоса сказал Торцов Ивану Платононичу.
   - Как вы себя чувствовали сейчас, при втором искании? - спросил он Малолеткову.
   -- Как я себя чувствовала?-лениво переспросила она.-- Не знаю, я искала,-ответила она после паузы раздумья.
   - Это правда, сейчас вы искали. А что вы делали в первый раз?
   - О! В первый раз! Я волновалась, я ужас что переживала! Не могу! Не могу!..-с восторгом и гордостью вспоминала она, загораясь и краснея.
   - Какое же из двух состояний на сцене было вам приятнее? То ли, когда вы метались и рвали складки зананеса, или теперь, когда вы более спокойно их разглядывали?
   - Ну, конечно, когда я в первый раз искала булавку!
   - Нет. Не старайтесь убеждать нас в том, что в первый раз вы искали булавку,- говорил Торцов.- Вы о ней и не думали, а вам хотелось только страдать- ради самого страдания. Вот но второй раз вы подлинно искали. Мы все это ясно видели, понимали, верили тому, что ваши недоумение и растерянность были обоснованы. Поэтому первое ваше искание никуда не годится;
   они было обыкновенным актерским ломанием. Второе же искание было совсем хорошо.
   Такой приговор ошеломил Малолеткову.
   - Бессмысленная беготня не нужна на сцене,- продолжал Торцов.- Там нельзя ни бегать ради бегания, ни страдать ради страдания. На подмостках не надо действовать "вообще", ради самого действия, а надо действовать обоснованно, целесообразно и продуктивно.
   - И подлинно,-добавил я от себя.
   - Подлинное действие и есть обоснованное и целесообразное.- заметил Торцов.- Так вот,- продолжал он,- так как на сцене надо подлинно действовать, то отправляйтесь все на подмостки и... действуйте.
   Мы пошли, но долго не знали, что предпринять.
   На сцене надо действовать так, чтобы производить впечатление, но я не находил такого интересного действия, стоящего внимания зрителей, и потому стал повторять Отелло, но скоро понял, что ломался, как тогда, на показном спектакле, и бросил игру.
   Пущин изображал генерала, затем крестьянина. Шустов сел на стул в гамлетовской позе и изображал не то скорбь, не то разочарование. Вельяминова кокетничала, а Говорков объяснялся ей в любви, по традиции, как зто делается на сценах всего мира.
   Когда я взглянул в дальний угол сцены, куда забились Умновых и Дымкова, то чуть не ахнул. увидев их бледные, напряженные лица с остановившимися глазами и одеревеневшим телом. Оказывается, что они там играли "сцену с пеленками" из "Бранда" Ибсена.
   - Теперь разберемся в том, что вы нам сейчас показали,- сказал Торцов.Начну с вас,
   обратился Аркадий Николаевич ко мне,- и с вас, и с вас,- указал он на Малолеткову и па Шустова.- Садитесь все на стулья, чтобы я мог лучше вас видеть, и начните ччувствовать то самое, что вы сейчас изображали: вы ревность, вы-страдание, а вы-грусть.
   Мы если и попытались вызвать в себе указанные чувства, то ничего не выходило. Двигаясь по сцене и представляя дикаря, я не замечал нелепости своих действий при полной внутренней пустоте. Но когда меня усадили на место и я остался без внешнего ломания, вся бессмыслица и невыполнимость задачи стала для меня очевидной.
   - Как по-вашему,- спросил Торцов,- можно сесть на стул и захотеть ни с того ни с сего ревновать, волноваться или грустить? Можно ли заказывать себе такое "творческое действие"? Сейчас вы попробовали это сделать, но у вас ничего не вышло, чувство не ожило, и потому пришлось его наигрывать, показывать на своем лице несуществующее переживание. Нельзя выжимать из себя чувства, нельзя ревновать, любить, страдать ради самой ревности, любви, страдания. Нельзя насиловать чувства, так как это кончается самым отвратительным актерским наигрываиием. Поэтому при выборе действия оставьте чувство в покое. Оно явится само собой от чего-то предыдущего, что вызвало ревность, любовь, страдание. Вот об этом предыдущем думайте усердно и создавайте его вокруг себя. О результате же не заботьтесь. Наигрыш страстей, как у Названова, Малолетковой и Шустова, наигрыш образа, как у Пущина и у Вьюнцова, механика, как у Веселовского и Говоркова, - очень распространенные в нашем деле ошибки. Ими грешат те, кто привыкли на сцене представлять, по-актерски лицедействовать, ломаться. Но подлинный артист должен не передразнивать внешне проявления страсти, не копировать внешне образы, не наигрывать механически, согласно актерскому ритуалу, а подлинно, по-человечески действовать. Нельзя играть страсти и образы, а надо действовать под влиянием страстей и в образе.
   - Как же действовать на гладком полу сцены с несколькими стульями?-оправдывались ученики.
   - Вот ей-богу, честное слово, если б мы работали в декорации, с мебелью, с камином, с пепельинцами, со всякой всячиной!.. Вот здорово бы действовали.- уверял Выюнцов.
   - Хорошо! - сказал Аркадий Николаевич и вышел из класса.
   .....................19......г.
   Сегодня занятия были назначены в помещении школьной сцены, но главная дверь зала оказалась запертой. Однако в определенный час нам открыли другую дверь, ведущую прямо на сцену. Придя туда. мы, к общему недоумению, очутились в передней. За ней была уютно обставленная гостиная. В гостиной были две двери: одна из них вела в небольшую столовую и спальню, а через другую дверь мы попадали в коридор, налево от которого был расположен ярко освещенный зал. Вся эта квартира оказалась выгороженной частью из сукон, частью из стенок разных театральных павильонов. Мебель и бутафория тоже были взяты из пьес репертуара. Занавес оказался закрытым и заставленным мебелью, так что трудно было понять, где находилась рампа и сценический портал.
   - Вот вам целая квартира, в которой можно не только действовать, но и жить,- объявил Аркадий Николаеннч.
   Не чувствуя подмостков, мы повели себя по-домашнему, по-жизненному. Началось с осмотра комнат, а потом каждый нашел себе уютный уголок, приятную компанию и занялся разговорами. Торцов напомнил нам, что мы собрались здесь не для разговоров, а для школьных занятий.
   - Что же нужно делать? - спрашивали мы.
   - То же, что и на прошлом уроке. - пояснил Аркадий Николаевич. - Нужно подлинно, обоснованно и целесообразно действовать.
   Но мы продолжали стоять не двигаясь.
   - Не знаю, право... как же это так... Вдруг ни с того ни с сего целесообразно действовать, - заговорил Шустов.
   - Если вам неудобно действовать ни с того ни с сего, тогда действуйте ради чего-нибудь. Неужели же даже в этой жизненной обстановке вы не сумеете мотивировать свое внешнее действие? Вот, например, если я попрошу вас, Вьюнцов. пойтн и закрыть ту дверь, разве вы мне откажете?
   - Закрыть дверь?! С удовольствием! - ответил он, по обыкновению кривляясь.
   Мы не успели оглянуться, как он уже хлопнул дверью и вернулся на свое место.
   - Это не называется закрыть дверь, - заметил Торцов. - Это называется хлопнуть дверью, чтобы отвязались. Под словами "закрыть дверь" подразумевается прежде всего внутреннее желание закрыть ее так, чтобы из нее не дуло, как сейчас, или чтоб в передней не было слышно того, что мы здесь говорим.
   - Не держится! Право слово! Нипочем! Он показал для оправдания, как дверь сама собой отскакивала.
   - Тем более времени и старания придется употребить на то, чтобы исполнить мою просьбу.
   Вьюнцов пошел, долго возился с дверью и наконец закрыл ее.
   - Вот это - подлинное действие.-поощрял его Торцов.
   - Назначьте и мне что-нибудь,- приставал я к Торцову.
   - А самн-то вы разве не можете ничего придумать? Вон камин и дрова. Пойдите и затопите камин.
   Я повиновался и наложил дров в камин, но когда понадобились спички, то их не оказалось ни у меня, ни на камине. Опять пришлось приставать к Торцову.
   - Для чего же вам нужны спички? - недоумевал он.
   - Как для чего? Чтобы поджечь дрова.
   - Благодарю покорно! Ведь камин-то картонный, бутафорский. Или вы хотите спалить театр?!
   - Не в самом деле, а как будто бы поджечь, - объяснил я.
   - Чтобы "как будто поджечь", вам довольно "как будто" спичек. Вот они, получите, Он протянул мне пустую руку.
   - Разве дело в том, чтобы чиркнуть спичкой! Вам нужно совсем другое. Важно поверить, что если бы у вас в руках была не пустышка, а подлинные спички, то вы поступили бы именно так, как вы это сейчас сделаете с пустышкой. Когда вы будете играть Гамлета и через сложную его психологию дойдете до момента убийства короля, разве все дело будет состоять в том, чтобы иметь в руках подлинную отточенную шпагу? И неужели, если ее не окажется, то вы не сможете закончить спектакль? Поэтому можете убивать короля без шпаги и топить камин без спичек. Вместо них пусть горит н сверкает ваше воображение.
   Я пошел топить камин и мельком слышал, как Торцов надавал всем дела: Вьюнцова и Малолеткову он послал в зал н велел им затеять разные игры; Умновых, как бывшему чертежнику, приказал начертить план дома и размеры отсчитать шагами; у Вельяминовой он отобрал какое-то письмо и сказал ей, чтобы она искала его в одной из пяти комнат, а Говоркову сказал, что письмо Вельяминовой он отдал Пущину с просьбой спрятать его куда
   нибудь поискуснее: это заставило Говоркова следить за Пущиным. Словом, Торцов расшевелил всех и на некоторое время принудил нас подлинно действовать.