Страница:
В дедушкином кабинете было тепло, шторы задернуты и не пропускают ни ветра, ни холода.
— Садись, Питер, — пробормотала я, все еще не в силах отвести от него глаз, — и расскажи, что тебя так рассердило.
— Я совершенно спокоен, — отрезал он таким сухим, жестким тоном, что моя рука, державшая бокал, чуть дрогнула. Но я тут же сообразила, что в дверях стоит миссис Приндж, старая экономка, служившая у нас едва ли не с сотворения мира. Она внимательно прислушивалась к каждому слову, недоуменно подняв густые черные брови.
— Не будете так добры принести чай, миссис Приндж? — попросила я.
Миссис Приндж была поистине внушительной леди, куда шире и выше дедушки, и всегда носила платья из тяжелого фиолетового бомбазина. Похоже было, что она не собирается сдвинуться с места, благослови Господь ее душу. Она знала нас с пеленок и теперь желала понять, что происходит, а затем помочь исправить все, что, по ее мнению, было неладно, и решить все проблемы. Она просто чуяла, когда дело было плохо. Я, естественно, прекрасно представляла, почему Питер появился здесь в таком свирепом состоянии, но предпочитала услышать правду из его уст и без миссис Приндж с ее неодобрительной физиономией и поджатыми губами.
Но Питер замер, глядя на меня с таким видом, словно я внезапно превратилась в одного из солдат его полка, по ошибке проткнувшего штыком не врага, а союзника. "Слишком красив, а такое к добру не ведет, — говаривал дедушка и с трагической миной добавлял:
— Чересчур много волос, куда больше, чем заслужил этот щенок. Нет в этом мире справедливости!"
Сам дедушка начал катастрофически лысеть за полгода до сорокового дня рождения.
Но мне было абсолютно безразлично, смахивает Питер на ангела или чудовище. Я никогда его не боялась. И безгранично доверяла ему с трехлетнего возраста, когда он вытащил меня из вонючего болота у пруда, подбежав едва ли не в последнюю минуту, — меня уже почти засосало. С той поры я поклонялась ему, к его неподдельному отвращению и досаде, что было легко объяснимо. Бойкий, живой мальчик, один из лучших учеников Итона, он имел обыкновение привозить на каникулы друзей. Они в изумлении шарахались от маленькой кузины, с неприкрытым обожанием взиравшей на него и протягивавшей тощие ручонки в немом призыве поднять ее на руки.
— Скажи, что это не правда, — вымолвил он наконец.
— Именно поэтому ты приехал? И так злишься?
— Естественно. Я понятия ни о чем не имел. Случайно услышал от майора Хенчли, которому написала жена. У тебя даже не хватило духа прислать мне письмо и объяснить свои намерения. Скажи мне, что это ошибка, мерзкие сплетни, и ничего более.
— Мне двадцать один год. Я сама себе хозяйка и не нуждаюсь в разрешениях или одобрении. Ты не мой опекун, Питер.
— Вот тут ты не права. Я не только седьмой герцог Браутон, но и твой опекун. Возможно, ты действительно взрослая женщина, но все же женщина, а это означает, что, пока у тебя есть старшие родственники мужского пола, на них возложена обязанность заботиться о твоей безопасности.
— Но речь идет вовсе не о том, чтобы защитить меня, Питер. Мы говорим о замужестве, обыкновенном простом замужестве.
— Ничто в твоей жизни не может считаться обыкновенным и простым, Энди. У тебя поистине макиавеллиев-ский ум. Дедушка всегда это утверждал. Он восхищался твоими мозгами, бесконечно писал о том, как ты решила ту или иную головоломку, предложила сразу три выхода из затруднительного положения и при этом не пропустила ни одного бала или приема. Он говорил, ты просто упиваешься сложностями и загадками. Но по моему мнению, твой ум, блестящий и временами изощренный, выбирает чаще всего самые извилистые пути, и ты не всегда знаешь меру и можешь зарваться.
— Ты оскорбляешь меня?
— Нет. Ты сама прекрасно знаешь, когда мне приходит в голову тебя оскорбить. Например, сейчас. Приготовься. — И, не дав мне и секунды, чтобы прийти в себя, он неожиданно заорал диким голосом:
— Если весь этот вздор — правда, значит, ты идиотка, Энди! Безмозглая кретинка, которую следует посадить под замок, что я скорее всего и сделаю!
— Ты говоришь как любой заурядный мужчина! — завопила я, почти радуясь возможности излить собственные гнев и бессильную горечь. — Меня не удивило бы, если бы ты пал так низко! Все ради удовлетворения своих желаний!
Питер отступил, сжал кулаки, но, быстро.взяв себя в руки, произнес уже спокойнее:
— Прости за то, что накричал на тебя. Нет, мы не станем хватать друг друга за горло или сыпать взаимными обвинениями, способными нанести непоправимый вред нашим отношениям. Давай спокойно все обсудим. Я старше тебя почти на шесть лет. Согласись, что человек я спокойный, рассудительный и здравомыслящий. Кроме того, я герцог Браутон. Ты моя подопечная. Я люблю тебя, но сейчас лучше всего будет рассказать мне правду.
Я молча смотрела на него, потрясенная яростью, которую ощущала под внешним спокойствием. Видела, как она копится и переполняет его. Питер глубоко вздохнул, чуть откинул голову и взревел так, что в ушах зазвенело:
— Какой дьявол вселился в тебя, чертово отродье?! И не пытайся отделаться отговорками! Признавайся, что творится в твоей глупой голове?!
Я молча глотнула бренди. Отчего-то это рассердило его еще больше. Кузен нахмурился и, забыв о своем требовании, вдруг уклонился от предмета беседы:
— Я сам дал его тебе, черт меня побери! Тебе не следует пить это зелье! Только мужчины пьют бренди! Это дед тебя приучил! Будь он проклят! Неужели не понимал, что тринадцатилетней девочке не следует давать спиртное?! Проклятие, Энди, да говори же. И только посмей заикнуться, что не можешь обойтись без бренди!
— Я сделала то, что посчитала правильным, — проронила я и снова стала выжидать. Обычно за первым, самым оглушительным взрывом следовало несколько менее сильных. Но не на этот раз. Питер указал на удобное, обитое парчой кресло.
— Сядь и выслушай меня.
Я повиновалась.
— Я приехал прямо из адвокатской конторы. Слишком долго я откладывал это визит. Поверенный дедушки мистер Крейгсдейл все объяснил. Ты очень богата и, вероятно, знаешь об этом.
— Знаю. Очень богата.
— Я сначала отправился к Крейгсдейлу, потому что хотел хорошенько поразмыслить. Он, разумеется, упомянул о твоих планах, так что это, вероятно, правда, хотя я молюсь, чтобы ты передумала. Не делай этого. Энди. Не делай.
— Я сделаю это, — возразила я. — Жаль, что ты не одобрил моего замысла, Питер, но пойми же наконец; это моя жизнь, мой выбор, а не твой, и не стоит вмешиваться не в свои дела. Ты, возможно, мой опекун, но не тюремщик. Я поступаю так, как считаю нужным. Неужели ты полагаешь, будто я настолько глупа и несообразительна, что действую себе во вред?
— Андреа! — прогремел Питер, и, услышав свое полное имя из его уст, я едва не упала на колени.
Он не называл меня Андреа с тех пор, как мне исполнилось пятнадцать. В тот день я заставила кобылу перепрыгнуть через слишком высокую изгородь и едва не сломала себе ноги. Он был вне себя от бешенства, чего я в то время не понимала, поскольку так мучилась от боли, что хотела умереть. Зато поняла позже. И вот теперь снова стала Андреа. Вероятно, он очень расстроен и крайне недоволен мной.
— Мне известно, что граф Девбридж — вдовец лет пятидесяти, если не старше, имеет двух племянников, один из которых мой ровесник и его наследник. Короче говоря, он пожилой человек, слишком старый, чтобы жениться на девушке двадцати одного года. Скажи мне, что это не правда. Скажи, что разорвала помолвку, или все это дурацкие слухи, или что ты опомнилась и отделалась от графа. — Он осекся и, подняв на меня глаза, охнул:
— Да что это с тобой? Господи, ты белее моего галстука! Ты сотворила эту глупость, верно? Проклятие, ты дала слово злосчастному старику!
Я едва подавила безумный порыв умолять его о прощении. Лишь бы стереть с его лица выражение неверия и брезгливости! Но пришлось сдержаться. Я продолжала сидеть, наблюдая за кузеном, в полной мере осознав глубину его шока и ужаса. Но к чему столько эмоций? Разве так редко молодые девушки выходят замуж за мужчин, вошедших в зимнюю пору своего существования? А ведь Лоренс едва достиг осени, если можно так выразиться. У него все зубы свои. Он сохранил прямую осанку, не горбится, не нянчит свою подагру.
— Я обязательно сообщила бы тебе, — выдавила я наконец. — Написала бы письмо. Просто не думала, что ты приедешь на свадьбу, поскольку церемония будет чрезвычайно скромной. В конце концов, ты ведь не почтил своим присутствием похороны дедушки!
Питер вскочил и принялся метаться по длинной узкой комнате. Потом все же подошел, сжал мой подбородок и силой приподнял его:
— Смотри мне в глаза, черт тебя побери!
— Я смотрю.
— Верно, но что при этом видишь? Смотри на меня, Энди, на своего кузена, который любит тебя и считает родной сестрой. Ладно, я и без того достаточно накричал на тебя. Этим толку не добьешься. Правда, если твой противник — мужчина, крики словно отворяют шлюзы, и вся горечь вытекает, давая место разуму и логике. Но женщины отвечают либо слезами, либо упорным сопротивлением, что не приводит ни к какому результату, кроме обид и истерик. А теперь слушай и не отводи глаз. Я больше не повышу на тебя голоса. И все, что прошу, — объяснить, почему ты согласилась выйти за человека почти втрое старше.
Какие трезвые доводы могла я привести? Мямлить, что все в жизни бывает и это не его дело? Нет, он окончательно взбесится.
Питер все еще сжимал мой подбородок, и я не могла убежать.
— Граф не так уж стар, — неожиданно вырвалось у меня.
Питер выругался, разжал пальцы и снова стал мерить шагами библиотеку.
— Ты выходишь за него не ради положения в обществе и, уж конечно, не из-за денег! — неожиданно остановившись, воскликнул он. — Господи, ведь ты богата и к тому же внучка герцога! Можешь выбрать любого, самого знатного мужа, красавца, родившегося не в середине прошлого столетия, и, что тоже важно, энергичного, стройного, с широкими плечами и без отвисшего брюшка! — Он тяжело вздохнул. — Черт возьми, Энди, я знаю, каково тебе пришлось без деда. И рядом не было даже меня, чтобы помочь. Но я выполнял свой долг, и ты прекрасно это понимала. Будь я проклят! Все это дурацкие отговорки. Слушай, прости, что я предпочел остаться в Париже, вместо того чтобы вернуться в Лондон и поддержать тебя. Неужели ты выходишь замуж назло мне? Этого быть не может!
Ах уж эти мужчины! Искренне верят, что земля вращается вокруг них, что любые решения и действия совершаются благодаря им и они — центр вселенной!
Я почувствовала, как слезы жгут глаза. Дедушка всегда был центром моей вселенной, и я с радостью это принимала. Мне и в голову не приходило протестовать. Боже, как мне его не хватает!
Воспоминания иногда терзали меня, нахлынув бурным потоком. Совсем как сейчас. И от них не избавишься.
Я смахнула противные соленые капли. Дедушка ненавидел плачущих женщин. Не выносил слез. Наверное, потому, что бабушка очень редко плакала и в таких случаях он не знал, как ее утешить и чем угодить. Если они ссорились, она начинала рыдать, и дед, прошептав пару ругательств, безоговорочно выкидывал белый флаг.
— Прости, солнышко, — охнул Питер, опустившись на колени рядом с моим креслом. — Мне так жаль.
Он притянул меня к себе. Я положила голову ему на плечо. Глаза мгновенно высохли, но его близость, мерное биение сердца у самого уха, запах… все было таким знакомым, родным, что душа тут же оттаяла, наполнившись до краев любовью.
— Ну же, не таись, расскажи, — попросил он, легонько гладя меня по спине. Я молчала, прижавшись к кузену. Не хотела ничего ему рассказывать и жаждала только одного: подольше оставаться в этом положении и не слышать ни единого слова.
«Только не отпускай меня, — хотелось мне сказать. — И ничего не требуй».
Но он, разумеется, не выдержал долго:
— Говори же, Энди. Объясни все.
Глава 3
— Садись, Питер, — пробормотала я, все еще не в силах отвести от него глаз, — и расскажи, что тебя так рассердило.
— Я совершенно спокоен, — отрезал он таким сухим, жестким тоном, что моя рука, державшая бокал, чуть дрогнула. Но я тут же сообразила, что в дверях стоит миссис Приндж, старая экономка, служившая у нас едва ли не с сотворения мира. Она внимательно прислушивалась к каждому слову, недоуменно подняв густые черные брови.
— Не будете так добры принести чай, миссис Приндж? — попросила я.
Миссис Приндж была поистине внушительной леди, куда шире и выше дедушки, и всегда носила платья из тяжелого фиолетового бомбазина. Похоже было, что она не собирается сдвинуться с места, благослови Господь ее душу. Она знала нас с пеленок и теперь желала понять, что происходит, а затем помочь исправить все, что, по ее мнению, было неладно, и решить все проблемы. Она просто чуяла, когда дело было плохо. Я, естественно, прекрасно представляла, почему Питер появился здесь в таком свирепом состоянии, но предпочитала услышать правду из его уст и без миссис Приндж с ее неодобрительной физиономией и поджатыми губами.
Но Питер замер, глядя на меня с таким видом, словно я внезапно превратилась в одного из солдат его полка, по ошибке проткнувшего штыком не врага, а союзника. "Слишком красив, а такое к добру не ведет, — говаривал дедушка и с трагической миной добавлял:
— Чересчур много волос, куда больше, чем заслужил этот щенок. Нет в этом мире справедливости!"
Сам дедушка начал катастрофически лысеть за полгода до сорокового дня рождения.
Но мне было абсолютно безразлично, смахивает Питер на ангела или чудовище. Я никогда его не боялась. И безгранично доверяла ему с трехлетнего возраста, когда он вытащил меня из вонючего болота у пруда, подбежав едва ли не в последнюю минуту, — меня уже почти засосало. С той поры я поклонялась ему, к его неподдельному отвращению и досаде, что было легко объяснимо. Бойкий, живой мальчик, один из лучших учеников Итона, он имел обыкновение привозить на каникулы друзей. Они в изумлении шарахались от маленькой кузины, с неприкрытым обожанием взиравшей на него и протягивавшей тощие ручонки в немом призыве поднять ее на руки.
— Скажи, что это не правда, — вымолвил он наконец.
— Именно поэтому ты приехал? И так злишься?
— Естественно. Я понятия ни о чем не имел. Случайно услышал от майора Хенчли, которому написала жена. У тебя даже не хватило духа прислать мне письмо и объяснить свои намерения. Скажи мне, что это ошибка, мерзкие сплетни, и ничего более.
— Мне двадцать один год. Я сама себе хозяйка и не нуждаюсь в разрешениях или одобрении. Ты не мой опекун, Питер.
— Вот тут ты не права. Я не только седьмой герцог Браутон, но и твой опекун. Возможно, ты действительно взрослая женщина, но все же женщина, а это означает, что, пока у тебя есть старшие родственники мужского пола, на них возложена обязанность заботиться о твоей безопасности.
— Но речь идет вовсе не о том, чтобы защитить меня, Питер. Мы говорим о замужестве, обыкновенном простом замужестве.
— Ничто в твоей жизни не может считаться обыкновенным и простым, Энди. У тебя поистине макиавеллиев-ский ум. Дедушка всегда это утверждал. Он восхищался твоими мозгами, бесконечно писал о том, как ты решила ту или иную головоломку, предложила сразу три выхода из затруднительного положения и при этом не пропустила ни одного бала или приема. Он говорил, ты просто упиваешься сложностями и загадками. Но по моему мнению, твой ум, блестящий и временами изощренный, выбирает чаще всего самые извилистые пути, и ты не всегда знаешь меру и можешь зарваться.
— Ты оскорбляешь меня?
— Нет. Ты сама прекрасно знаешь, когда мне приходит в голову тебя оскорбить. Например, сейчас. Приготовься. — И, не дав мне и секунды, чтобы прийти в себя, он неожиданно заорал диким голосом:
— Если весь этот вздор — правда, значит, ты идиотка, Энди! Безмозглая кретинка, которую следует посадить под замок, что я скорее всего и сделаю!
— Ты говоришь как любой заурядный мужчина! — завопила я, почти радуясь возможности излить собственные гнев и бессильную горечь. — Меня не удивило бы, если бы ты пал так низко! Все ради удовлетворения своих желаний!
Питер отступил, сжал кулаки, но, быстро.взяв себя в руки, произнес уже спокойнее:
— Прости за то, что накричал на тебя. Нет, мы не станем хватать друг друга за горло или сыпать взаимными обвинениями, способными нанести непоправимый вред нашим отношениям. Давай спокойно все обсудим. Я старше тебя почти на шесть лет. Согласись, что человек я спокойный, рассудительный и здравомыслящий. Кроме того, я герцог Браутон. Ты моя подопечная. Я люблю тебя, но сейчас лучше всего будет рассказать мне правду.
Я молча смотрела на него, потрясенная яростью, которую ощущала под внешним спокойствием. Видела, как она копится и переполняет его. Питер глубоко вздохнул, чуть откинул голову и взревел так, что в ушах зазвенело:
— Какой дьявол вселился в тебя, чертово отродье?! И не пытайся отделаться отговорками! Признавайся, что творится в твоей глупой голове?!
Я молча глотнула бренди. Отчего-то это рассердило его еще больше. Кузен нахмурился и, забыв о своем требовании, вдруг уклонился от предмета беседы:
— Я сам дал его тебе, черт меня побери! Тебе не следует пить это зелье! Только мужчины пьют бренди! Это дед тебя приучил! Будь он проклят! Неужели не понимал, что тринадцатилетней девочке не следует давать спиртное?! Проклятие, Энди, да говори же. И только посмей заикнуться, что не можешь обойтись без бренди!
— Я сделала то, что посчитала правильным, — проронила я и снова стала выжидать. Обычно за первым, самым оглушительным взрывом следовало несколько менее сильных. Но не на этот раз. Питер указал на удобное, обитое парчой кресло.
— Сядь и выслушай меня.
Я повиновалась.
— Я приехал прямо из адвокатской конторы. Слишком долго я откладывал это визит. Поверенный дедушки мистер Крейгсдейл все объяснил. Ты очень богата и, вероятно, знаешь об этом.
— Знаю. Очень богата.
— Я сначала отправился к Крейгсдейлу, потому что хотел хорошенько поразмыслить. Он, разумеется, упомянул о твоих планах, так что это, вероятно, правда, хотя я молюсь, чтобы ты передумала. Не делай этого. Энди. Не делай.
— Я сделаю это, — возразила я. — Жаль, что ты не одобрил моего замысла, Питер, но пойми же наконец; это моя жизнь, мой выбор, а не твой, и не стоит вмешиваться не в свои дела. Ты, возможно, мой опекун, но не тюремщик. Я поступаю так, как считаю нужным. Неужели ты полагаешь, будто я настолько глупа и несообразительна, что действую себе во вред?
— Андреа! — прогремел Питер, и, услышав свое полное имя из его уст, я едва не упала на колени.
Он не называл меня Андреа с тех пор, как мне исполнилось пятнадцать. В тот день я заставила кобылу перепрыгнуть через слишком высокую изгородь и едва не сломала себе ноги. Он был вне себя от бешенства, чего я в то время не понимала, поскольку так мучилась от боли, что хотела умереть. Зато поняла позже. И вот теперь снова стала Андреа. Вероятно, он очень расстроен и крайне недоволен мной.
— Мне известно, что граф Девбридж — вдовец лет пятидесяти, если не старше, имеет двух племянников, один из которых мой ровесник и его наследник. Короче говоря, он пожилой человек, слишком старый, чтобы жениться на девушке двадцати одного года. Скажи мне, что это не правда. Скажи, что разорвала помолвку, или все это дурацкие слухи, или что ты опомнилась и отделалась от графа. — Он осекся и, подняв на меня глаза, охнул:
— Да что это с тобой? Господи, ты белее моего галстука! Ты сотворила эту глупость, верно? Проклятие, ты дала слово злосчастному старику!
Я едва подавила безумный порыв умолять его о прощении. Лишь бы стереть с его лица выражение неверия и брезгливости! Но пришлось сдержаться. Я продолжала сидеть, наблюдая за кузеном, в полной мере осознав глубину его шока и ужаса. Но к чему столько эмоций? Разве так редко молодые девушки выходят замуж за мужчин, вошедших в зимнюю пору своего существования? А ведь Лоренс едва достиг осени, если можно так выразиться. У него все зубы свои. Он сохранил прямую осанку, не горбится, не нянчит свою подагру.
— Я обязательно сообщила бы тебе, — выдавила я наконец. — Написала бы письмо. Просто не думала, что ты приедешь на свадьбу, поскольку церемония будет чрезвычайно скромной. В конце концов, ты ведь не почтил своим присутствием похороны дедушки!
Питер вскочил и принялся метаться по длинной узкой комнате. Потом все же подошел, сжал мой подбородок и силой приподнял его:
— Смотри мне в глаза, черт тебя побери!
— Я смотрю.
— Верно, но что при этом видишь? Смотри на меня, Энди, на своего кузена, который любит тебя и считает родной сестрой. Ладно, я и без того достаточно накричал на тебя. Этим толку не добьешься. Правда, если твой противник — мужчина, крики словно отворяют шлюзы, и вся горечь вытекает, давая место разуму и логике. Но женщины отвечают либо слезами, либо упорным сопротивлением, что не приводит ни к какому результату, кроме обид и истерик. А теперь слушай и не отводи глаз. Я больше не повышу на тебя голоса. И все, что прошу, — объяснить, почему ты согласилась выйти за человека почти втрое старше.
Какие трезвые доводы могла я привести? Мямлить, что все в жизни бывает и это не его дело? Нет, он окончательно взбесится.
Питер все еще сжимал мой подбородок, и я не могла убежать.
— Граф не так уж стар, — неожиданно вырвалось у меня.
Питер выругался, разжал пальцы и снова стал мерить шагами библиотеку.
— Ты выходишь за него не ради положения в обществе и, уж конечно, не из-за денег! — неожиданно остановившись, воскликнул он. — Господи, ведь ты богата и к тому же внучка герцога! Можешь выбрать любого, самого знатного мужа, красавца, родившегося не в середине прошлого столетия, и, что тоже важно, энергичного, стройного, с широкими плечами и без отвисшего брюшка! — Он тяжело вздохнул. — Черт возьми, Энди, я знаю, каково тебе пришлось без деда. И рядом не было даже меня, чтобы помочь. Но я выполнял свой долг, и ты прекрасно это понимала. Будь я проклят! Все это дурацкие отговорки. Слушай, прости, что я предпочел остаться в Париже, вместо того чтобы вернуться в Лондон и поддержать тебя. Неужели ты выходишь замуж назло мне? Этого быть не может!
Ах уж эти мужчины! Искренне верят, что земля вращается вокруг них, что любые решения и действия совершаются благодаря им и они — центр вселенной!
Я почувствовала, как слезы жгут глаза. Дедушка всегда был центром моей вселенной, и я с радостью это принимала. Мне и в голову не приходило протестовать. Боже, как мне его не хватает!
Воспоминания иногда терзали меня, нахлынув бурным потоком. Совсем как сейчас. И от них не избавишься.
Я смахнула противные соленые капли. Дедушка ненавидел плачущих женщин. Не выносил слез. Наверное, потому, что бабушка очень редко плакала и в таких случаях он не знал, как ее утешить и чем угодить. Если они ссорились, она начинала рыдать, и дед, прошептав пару ругательств, безоговорочно выкидывал белый флаг.
— Прости, солнышко, — охнул Питер, опустившись на колени рядом с моим креслом. — Мне так жаль.
Он притянул меня к себе. Я положила голову ему на плечо. Глаза мгновенно высохли, но его близость, мерное биение сердца у самого уха, запах… все было таким знакомым, родным, что душа тут же оттаяла, наполнившись до краев любовью.
— Ну же, не таись, расскажи, — попросил он, легонько гладя меня по спине. Я молчала, прижавшись к кузену. Не хотела ничего ему рассказывать и жаждала только одного: подольше оставаться в этом положении и не слышать ни единого слова.
«Только не отпускай меня, — хотелось мне сказать. — И ничего не требуй».
Но он, разумеется, не выдержал долго:
— Говори же, Энди. Объясни все.
Глава 3
Несбыточные надежды на мир и покой…
Я наконец заговорила, сухо и отрывисто, потому что слезы вернули старую боль:
— Когда умер дедушка, я осталась совсем одна. Мисс Крислок — дальняя родственница и была со мной много лет, но всегда смотрела на дедушку со смесью страха и тревоги. Она ведь не знает многих его великолепных качеств. Не то что я. В ее представлении он просто старый тиран. После смерти дедушки я пыталась объяснить мотивы некоторых его поступков, но она вечно уставится на меня и повторяет: «Что вы, что вы, дорогое дитя!» Поэтому я просто замолчала, поскольку говорить было не с кем.
Его большие руки продолжали гладить меня по спине.
— Ты могла бы написать мне. Выругать за эгоизм и приказать немедленно вернуться домой.
— Невозможно. Я пыталась несколько раз, но слова не ложились на бумагу. Я чувствовала себя глупой и беспомощной. И очень одинокой. Потом я встретила этого человека. Нет, не встретила… виделась с ним случайно, трижды. Он хотел познакомиться со мной, но я не позволила. Он узнал у лорда Анстона, кто я. И сказал, что учился с тобой.
— Как его зовут?
— Понятия не имею. То есть фамилия неизвестна. Знаю только имя. Джон. Он смешил меня и сам смеялся над тем, что срывалось у меня с языка. И Джордж в него влюбился.
— Мне знакомо с полдюжины Джонов. Неужели ни малейшего намека на фамилию? Или родственников?
Я покачала головой.
— Ладно, продолжай, Энди. Чем дольше ждешь, тем труднее подбирать слова. Выкладывай.
— Хорошо. Месяца два назад ко мне с визитом явился граф. Начал распространяться насчет того, что его отец был одним из лучших друзей дедушки и сам он восхищался и безмерно уважал деда. Он был добр ко мне, искренен и чистосердечен. Никогда не проявлял ни назойливости, ни фальшивого участия, от которого меня неизменно тянет к бутылке бренди. — Я помедлила и улыбнулась, услышав его смешок. — Он заставил меня почувствовать, что обнимает овладевшее мной отчаяние, невыносимую сердечную боль. Но при этом не обращался со мной как с беспомощной женщиной, нуждающейся в опоре. Мы много говорили о дедушке, потому что, хотя они с графом и не были близки, все же считались приятелями. Граф сказал, что дедушка помог ему войти в общество, порекомендовав его в «Уайтс» и клуб «Четыре всадника».
— Дед никогда не упоминал о графе Девбридже, — нахмурился Питер, — или о его отце. Родовое имя Девбриджей — Линдхерст. Лоренс Линдхерст. Я мимоходом слышал о нем, но никогда не встречал. Тебе это не кажется странным, Энди?
Я кивнула:
— Да, и поэтому спросила графа, почему он не приезжал к нам при жизни деда. Граф ответил, что после того, как дед женился и стал жить в Йоркшире, они с его отцом потеряли друг друга из виду.
— Странно… — протянул Питер и, должно быть, почувствовал, как я напряглась, потому что погладил меня по спине. — Ничего. Мы все уладим. Продолжай.
— Три недели назад он сделал мне предложение. Послушай, Питер, я уже не та юная неопытная девушка только что со школьной скамьи. Мне двадцать один год. Я взрослая женщина и много думала об этом. Дедушка считал, что у меня неплохие мозги. Пожалуйста, постарайся понять. Я не глупа, не ветрена, не впадаю в патетику. И знаю, что Лоренс способен обеспечить именно ту жизнь, которая мне нужна.
Питер отодвинулся, встал и навис надо мной, применив один из знакомых мне методов запугивания, к которым всегда прибегают мужчины, оказавшиеся в невыгодном положении, особенно перед женщинами.
— Это не ответ! — выпалил он. — Черт возьми, Энди, по-настоящему тебе нужен второй дедушка!
Я вскочила и запрыгнула на кожаное кресло, оказавшись при этом едва ли не на фут выше Питера.
— Это нечестно! Что ты знаешь о моих потребностях?! — прошипела я, подавшись вперед, так что наши носы едва не соприкоснулись. — Ты по-прежнему считаешь меня ребенком, который тебя боготворит, но не видишь во мне личность, Питер. Повторяю: я женщина, взрослая женщина.
— Абсурд! Что за чушь ты несешь?
— Ха! — фыркнула я. — Ты мужчина. Ты свободен. Решил, что желаешь сражаться с Наполеоном, и, хотя был наследником деда, умчался на войну, где подвергал себя всяческим опасностям. И при этом не беспокоился, что кто-то может тебя осудить за эгоизм. Можешь ли ты представить, что произошло бы, заяви я, что тоже желаю путешествовать, причем в обществе одной компаньонки? Господи, меня бы просто-напросто заперли в Бедламе! Это несправедливо. Взгляни на себя! Ты до глубины души возмущен, что я могу даже помыслить о подобном! — Я остановилась и перевела дыхание. Что это со мной? Бесполезные, ни к чему не ведущие тирады… — Прости меня, не стоит затрагивать подобные темы. И сотри потрясенное выражение со своей физиономии. Нет, ничего не говори, я сама все скажу.
Но Питер уже разбушевался:
— И что ты хочешь? Стать такой, как эта омерзительная особа Стенхоп[2], не мыться месяцами и делить стол и кров с пустынными сусликами и вонючими бедуинами? Это просто идиотизм, и ничего больше!
Я без единого слова отошла и повернулась к нему, только оказавшись в противоположном конце комнаты. Мы долго молча смотрели друг на друга.
— Что же, — наконец проронила я, — поскольку я не собираюсь завтракать в обществе злодеев и оборванцев, похоже, мы с тобой во всем согласны. Я выхожу замуж, чего от меня и ожидали. Буду вести хозяйство, исполняя тем самым свой долг женщины. Никакого идиотизма. Ничего такого, что общество не одобрило бы. Итак, остается одна проблема: разница в возрасте. Ты считаешь, что он слишком стар для меня, а мне совершенно безразлично, будь ему хоть сто лет.
— Почему?
— Что «почему»? Почему меня не заботят его годы?
— Да.
— Мне все равно. Как я сказала, он добр. И предлагает мне то, чего я хочу. Большего я не ожидаю, да и не стоит — давно лишилась иллюзий. Я выйду замуж за графа и считаю это удачной сделкой.
— То есть хочешь сказать, что влюблена в этого человека?
— Нет, конечно, нет. Ничего подобного. Бывает всякое, но при некотором везении и толике порядочности с его стороны мне никогда не придется пожалеть.
Питер подошел к окну, отодвинул штору, вгляделся в парк, как раз через дорогу, напротив дома, и медленно, тихо произнес, словно говоря с собой:
— Судя по тому, что сказал Крейгсдейл, Девбридж богат. Хоть не придется волноваться, что он охотится за твоим состоянием.
— Нет, он даже не потребовал приданого.
— Прекрасно. Ты не любишь его Он дает тебе то, чего, по твоим словам, ты хочешь. Следовательно, я прав: ты, дорогая, нуждаешься в еще одном престарелом опекуне. Скажи, граф, случайно, не напоминает нашего ревнителя порядков, милого дедулю? Ты в самом деле видишь в нем замену усопшему?
— Опять удар ниже пояса, Питер, но я не собираюсь кричать на тебя. Понятно, ты просто пытаешься обозлить меня. Заставить потерять самообладание и сказать то, чего я не собиралась говорить. Итак, ты закончил? — Ты перечислила все, что намерена делать дальше: пойти к алтарю, стать женой и домоправительницей. Однако не упомянула о том, что готовишься подарить графу наследника. Как я уже сказал, пока наследником считается племянник. Но это совсем не то что собственный сын. Неужели граф не хочет заиметь хотя бы одного от своей молодой, аппетитной красавицы жены?
И тут я, не успев опомниться, выпалила:
— Никогда этого не будет, слышишь? Ничего подобного! Ни за что!
— Вот как? Разве он слишком стар, чтобы исполнить супружеский долг? Мне казалось, только лежащий на смертном одре человек не способен взять женщину.
— Заткнись! — взвизгнула я, грозя ему кулаком. — Не желаю тебя слушать! Ты ничуть не лучше остальных! Ну так вот: став женой графа, я не буду волноваться о том, что супруг начнет выставлять напоказ своих любовниц или соблазнять горничных! Мне не грозит унижение от сознания того, что муж не обошел своим вниманием ни одну мою подругу! Граф поклялся, что не коснется меня и не желает иметь детей. Уверял, что все его потребности в женщинах удовлетворяет любовница, скромно живущая в небольшом домике, вдали от посторонних глаз. Она не станет вмешиваться в нашу жизнь. Граф дал слово, что он не причинит мне зла и не опозорит.
Питер долго задумчиво смотрел на меня, прежде чем присвистнуть.
— Я часто гадал, хорошо ли тебе известны любовные похождения твоего высокочтимого родителя. Надеялся, что у твоей матушки хватит здравого смысла и ума не показывать своей горечи и разочарования. Но вижу, этому не суждено было случиться.
— Теперь я могу признаться, что уже в десять лет знала о бесчестии и непорядочности мужчин куда больше, чем любая взрослая девушка. — Я взглянула на Питера и добавила спокойно, без всякого гнева, потому что давно лелеяла эти слова в сердце, холодные и свинцово-тяжелые:
— Окажись я на месте матери, просто прикончила бы его.
— Наверное, — протянул он. — Ты вполне способна отважиться на такое. Но тебе было всего десять лет, когда она умерла. Такая юная… и уже умудренная опытом?
— Да, я знала все. До сих пор в ушах звучат материнские рыдания, а в глазах стоит ее побелевшее лицо, когда он бросал ей имена других женщин.
— Будь она проклята! — прошипел Питер. — Я всегда жалел ее… до этой минуты. В конце концов она взяла меня к себе после смерти родителей и обращалась как со своим сыном. Но теперь я вижу: она была эгоисткой, без капли здравого смысла. Бесстыдно изливала свои беды тебе, невинной малышке! Подумать только! Разве это умно?
— Не смей так говорить о моей маме! Ты не знаешь, не можешь знать, сколько она выстрадала! Ты почти все время сидел в своей школе! Но я… я была всему свидетельницей! Мой ублюдок папаша ее убил. Разве не знаешь? Она не смогла снести унижения и…
— И, — перебил Питер, — простудилась и умерла всего через неделю после того, как добралась до дедушки. Старая история, дорогая, не имеющая ничего общего ни со мной, ни с тобой. Мы можем проклинать твоего отца, жалеть мать, но они ушли из жизни более десяти лет назад. Повторяю, их ошибки, эгоизм, все эти трагедии не имеют к нам никакого отношения.
— Я не шучу, Питер. Будь я на месте матери, ни за что не убежала бы. Достала бы пистолет, влепила ему пулю в сердце и радовалась, когда он свалился бы мертвым у моих ног.
Питер не взорвался, как обычно, и я была благодарна ему за это, пока он не осведомился:
— Именно поэтому ты и выходишь за человека, которого не придется убивать?
— Ничего смешного, черт побери! Мой отец заслуживал смерти за все, что натворил. Он был распутным, низким, подлым подонком! И если думаешь, что я готова терпеть, как моя мать, то знай: я скорее покончу с собой или погибну, пытаясь отомстить изменнику по заслугам.
— Иисусе, — едва слышно пробормотал Питер и, шагнув ко мне, обнял. И долго молчал. Просто прижимал меня к себе. А спустя целую вечность прошептал мне на ухо:
— Нельзя допустить, чтобы ошибки и промахи родителей разрушили твою жизнь. Ты решила избежать участи матери, выйдя замуж за человека, который слишком стар или не способен любить женщину. Да, он сказал, что содержит любовницу. Возможно, так и есть. Может, он действительно не собирается тащить тебя в постель. Но мне крайне трудно поверить в это. Почему ты думаешь, что ему стоит доверять? И в таком случае какого черта, дорогая моя, он хочет жениться на тебе? Ты знаешь это? Он сказал тебе, почему?
— Насколько я поняла, граф восхищается мной как отпрыском нашего деда. Он весьма мне симпатизирует, наслаждается моим обществом. Я его забавляю. Ему нравится баловать меня. Он одинок и знает, что я сумею идеально управлять его домом, что на меня можно рассчитывать. Я не стану вмешиваться в его личную жизнь. Никогда не предам его, не изменю, поскольку эта сторона бытия меня не интересует.
— А если он тебе солгал? Если передумает и потребует от тебя исполнения супружеских обязанностей?
— Я на это не пойду. Так прямо ему и сказала. Он не посмеет перейти границу. Он знает, что я не отступлюсь и буду тверда как скала. Граф понимает: все возражения бесполезны.
Питер только головой покачал и, отойдя, задумчиво погладил подбородок по давней привычке.
— О Господи, — выговорил он наконец, поворачиваясь ко мне. — А я-то удивлялся, почему ты отказала молодому виконту Барресфорду, превосходному, искренне привязанному к тебе человеку. И Оливеру Треверу, боготворившему тебя. Недаром дед говорил, что ты прогнала его и отказалась с тех пор видеть. Думаешь, что избавишься от бед и несчастий раз и навсегда, убегая от истинной жизни? Приковав себя к старику, который поклялся, что не коснется тебя как женщины?
Жизнь в черном цвете… Эти слова бросил мне Джон. Я пожала плечами. О чем еще говорить? Все уже сказано. Только Питер этого не понял.
— Энди, умоляю, подумай! Не все мужчины похожи на твоего отца. Я никогда не слышал, что мой родитель изменял жене. Поверь, Энди, я тоже ничуть не напоминаю твоего папашу и собираюсь быть верным будущей супруге. Большинство мужчин именно таковы.
Молчание пролегло между нами глубокой пропастью.
Питер тяжело вздохнул, и в голосе его прозвучала такая печаль, что мне снова захотелось плакать:
— Нет, вижу, ты отказываешься это признать. Как утешить его? Как помириться?
— Свадьба — в следующий вторник, — поспешно выпалила я. — И мы немедленно уезжаем в Девбридж-Мэнор. Ты, разумеется, всегда будешь там желанным гостем.
Я наконец заговорила, сухо и отрывисто, потому что слезы вернули старую боль:
— Когда умер дедушка, я осталась совсем одна. Мисс Крислок — дальняя родственница и была со мной много лет, но всегда смотрела на дедушку со смесью страха и тревоги. Она ведь не знает многих его великолепных качеств. Не то что я. В ее представлении он просто старый тиран. После смерти дедушки я пыталась объяснить мотивы некоторых его поступков, но она вечно уставится на меня и повторяет: «Что вы, что вы, дорогое дитя!» Поэтому я просто замолчала, поскольку говорить было не с кем.
Его большие руки продолжали гладить меня по спине.
— Ты могла бы написать мне. Выругать за эгоизм и приказать немедленно вернуться домой.
— Невозможно. Я пыталась несколько раз, но слова не ложились на бумагу. Я чувствовала себя глупой и беспомощной. И очень одинокой. Потом я встретила этого человека. Нет, не встретила… виделась с ним случайно, трижды. Он хотел познакомиться со мной, но я не позволила. Он узнал у лорда Анстона, кто я. И сказал, что учился с тобой.
— Как его зовут?
— Понятия не имею. То есть фамилия неизвестна. Знаю только имя. Джон. Он смешил меня и сам смеялся над тем, что срывалось у меня с языка. И Джордж в него влюбился.
— Мне знакомо с полдюжины Джонов. Неужели ни малейшего намека на фамилию? Или родственников?
Я покачала головой.
— Ладно, продолжай, Энди. Чем дольше ждешь, тем труднее подбирать слова. Выкладывай.
— Хорошо. Месяца два назад ко мне с визитом явился граф. Начал распространяться насчет того, что его отец был одним из лучших друзей дедушки и сам он восхищался и безмерно уважал деда. Он был добр ко мне, искренен и чистосердечен. Никогда не проявлял ни назойливости, ни фальшивого участия, от которого меня неизменно тянет к бутылке бренди. — Я помедлила и улыбнулась, услышав его смешок. — Он заставил меня почувствовать, что обнимает овладевшее мной отчаяние, невыносимую сердечную боль. Но при этом не обращался со мной как с беспомощной женщиной, нуждающейся в опоре. Мы много говорили о дедушке, потому что, хотя они с графом и не были близки, все же считались приятелями. Граф сказал, что дедушка помог ему войти в общество, порекомендовав его в «Уайтс» и клуб «Четыре всадника».
— Дед никогда не упоминал о графе Девбридже, — нахмурился Питер, — или о его отце. Родовое имя Девбриджей — Линдхерст. Лоренс Линдхерст. Я мимоходом слышал о нем, но никогда не встречал. Тебе это не кажется странным, Энди?
Я кивнула:
— Да, и поэтому спросила графа, почему он не приезжал к нам при жизни деда. Граф ответил, что после того, как дед женился и стал жить в Йоркшире, они с его отцом потеряли друг друга из виду.
— Странно… — протянул Питер и, должно быть, почувствовал, как я напряглась, потому что погладил меня по спине. — Ничего. Мы все уладим. Продолжай.
— Три недели назад он сделал мне предложение. Послушай, Питер, я уже не та юная неопытная девушка только что со школьной скамьи. Мне двадцать один год. Я взрослая женщина и много думала об этом. Дедушка считал, что у меня неплохие мозги. Пожалуйста, постарайся понять. Я не глупа, не ветрена, не впадаю в патетику. И знаю, что Лоренс способен обеспечить именно ту жизнь, которая мне нужна.
Питер отодвинулся, встал и навис надо мной, применив один из знакомых мне методов запугивания, к которым всегда прибегают мужчины, оказавшиеся в невыгодном положении, особенно перед женщинами.
— Это не ответ! — выпалил он. — Черт возьми, Энди, по-настоящему тебе нужен второй дедушка!
Я вскочила и запрыгнула на кожаное кресло, оказавшись при этом едва ли не на фут выше Питера.
— Это нечестно! Что ты знаешь о моих потребностях?! — прошипела я, подавшись вперед, так что наши носы едва не соприкоснулись. — Ты по-прежнему считаешь меня ребенком, который тебя боготворит, но не видишь во мне личность, Питер. Повторяю: я женщина, взрослая женщина.
— Абсурд! Что за чушь ты несешь?
— Ха! — фыркнула я. — Ты мужчина. Ты свободен. Решил, что желаешь сражаться с Наполеоном, и, хотя был наследником деда, умчался на войну, где подвергал себя всяческим опасностям. И при этом не беспокоился, что кто-то может тебя осудить за эгоизм. Можешь ли ты представить, что произошло бы, заяви я, что тоже желаю путешествовать, причем в обществе одной компаньонки? Господи, меня бы просто-напросто заперли в Бедламе! Это несправедливо. Взгляни на себя! Ты до глубины души возмущен, что я могу даже помыслить о подобном! — Я остановилась и перевела дыхание. Что это со мной? Бесполезные, ни к чему не ведущие тирады… — Прости меня, не стоит затрагивать подобные темы. И сотри потрясенное выражение со своей физиономии. Нет, ничего не говори, я сама все скажу.
Но Питер уже разбушевался:
— И что ты хочешь? Стать такой, как эта омерзительная особа Стенхоп[2], не мыться месяцами и делить стол и кров с пустынными сусликами и вонючими бедуинами? Это просто идиотизм, и ничего больше!
Я без единого слова отошла и повернулась к нему, только оказавшись в противоположном конце комнаты. Мы долго молча смотрели друг на друга.
— Что же, — наконец проронила я, — поскольку я не собираюсь завтракать в обществе злодеев и оборванцев, похоже, мы с тобой во всем согласны. Я выхожу замуж, чего от меня и ожидали. Буду вести хозяйство, исполняя тем самым свой долг женщины. Никакого идиотизма. Ничего такого, что общество не одобрило бы. Итак, остается одна проблема: разница в возрасте. Ты считаешь, что он слишком стар для меня, а мне совершенно безразлично, будь ему хоть сто лет.
— Почему?
— Что «почему»? Почему меня не заботят его годы?
— Да.
— Мне все равно. Как я сказала, он добр. И предлагает мне то, чего я хочу. Большего я не ожидаю, да и не стоит — давно лишилась иллюзий. Я выйду замуж за графа и считаю это удачной сделкой.
— То есть хочешь сказать, что влюблена в этого человека?
— Нет, конечно, нет. Ничего подобного. Бывает всякое, но при некотором везении и толике порядочности с его стороны мне никогда не придется пожалеть.
Питер подошел к окну, отодвинул штору, вгляделся в парк, как раз через дорогу, напротив дома, и медленно, тихо произнес, словно говоря с собой:
— Судя по тому, что сказал Крейгсдейл, Девбридж богат. Хоть не придется волноваться, что он охотится за твоим состоянием.
— Нет, он даже не потребовал приданого.
— Прекрасно. Ты не любишь его Он дает тебе то, чего, по твоим словам, ты хочешь. Следовательно, я прав: ты, дорогая, нуждаешься в еще одном престарелом опекуне. Скажи, граф, случайно, не напоминает нашего ревнителя порядков, милого дедулю? Ты в самом деле видишь в нем замену усопшему?
— Опять удар ниже пояса, Питер, но я не собираюсь кричать на тебя. Понятно, ты просто пытаешься обозлить меня. Заставить потерять самообладание и сказать то, чего я не собиралась говорить. Итак, ты закончил? — Ты перечислила все, что намерена делать дальше: пойти к алтарю, стать женой и домоправительницей. Однако не упомянула о том, что готовишься подарить графу наследника. Как я уже сказал, пока наследником считается племянник. Но это совсем не то что собственный сын. Неужели граф не хочет заиметь хотя бы одного от своей молодой, аппетитной красавицы жены?
И тут я, не успев опомниться, выпалила:
— Никогда этого не будет, слышишь? Ничего подобного! Ни за что!
— Вот как? Разве он слишком стар, чтобы исполнить супружеский долг? Мне казалось, только лежащий на смертном одре человек не способен взять женщину.
— Заткнись! — взвизгнула я, грозя ему кулаком. — Не желаю тебя слушать! Ты ничуть не лучше остальных! Ну так вот: став женой графа, я не буду волноваться о том, что супруг начнет выставлять напоказ своих любовниц или соблазнять горничных! Мне не грозит унижение от сознания того, что муж не обошел своим вниманием ни одну мою подругу! Граф поклялся, что не коснется меня и не желает иметь детей. Уверял, что все его потребности в женщинах удовлетворяет любовница, скромно живущая в небольшом домике, вдали от посторонних глаз. Она не станет вмешиваться в нашу жизнь. Граф дал слово, что он не причинит мне зла и не опозорит.
Питер долго задумчиво смотрел на меня, прежде чем присвистнуть.
— Я часто гадал, хорошо ли тебе известны любовные похождения твоего высокочтимого родителя. Надеялся, что у твоей матушки хватит здравого смысла и ума не показывать своей горечи и разочарования. Но вижу, этому не суждено было случиться.
— Теперь я могу признаться, что уже в десять лет знала о бесчестии и непорядочности мужчин куда больше, чем любая взрослая девушка. — Я взглянула на Питера и добавила спокойно, без всякого гнева, потому что давно лелеяла эти слова в сердце, холодные и свинцово-тяжелые:
— Окажись я на месте матери, просто прикончила бы его.
— Наверное, — протянул он. — Ты вполне способна отважиться на такое. Но тебе было всего десять лет, когда она умерла. Такая юная… и уже умудренная опытом?
— Да, я знала все. До сих пор в ушах звучат материнские рыдания, а в глазах стоит ее побелевшее лицо, когда он бросал ей имена других женщин.
— Будь она проклята! — прошипел Питер. — Я всегда жалел ее… до этой минуты. В конце концов она взяла меня к себе после смерти родителей и обращалась как со своим сыном. Но теперь я вижу: она была эгоисткой, без капли здравого смысла. Бесстыдно изливала свои беды тебе, невинной малышке! Подумать только! Разве это умно?
— Не смей так говорить о моей маме! Ты не знаешь, не можешь знать, сколько она выстрадала! Ты почти все время сидел в своей школе! Но я… я была всему свидетельницей! Мой ублюдок папаша ее убил. Разве не знаешь? Она не смогла снести унижения и…
— И, — перебил Питер, — простудилась и умерла всего через неделю после того, как добралась до дедушки. Старая история, дорогая, не имеющая ничего общего ни со мной, ни с тобой. Мы можем проклинать твоего отца, жалеть мать, но они ушли из жизни более десяти лет назад. Повторяю, их ошибки, эгоизм, все эти трагедии не имеют к нам никакого отношения.
— Я не шучу, Питер. Будь я на месте матери, ни за что не убежала бы. Достала бы пистолет, влепила ему пулю в сердце и радовалась, когда он свалился бы мертвым у моих ног.
Питер не взорвался, как обычно, и я была благодарна ему за это, пока он не осведомился:
— Именно поэтому ты и выходишь за человека, которого не придется убивать?
— Ничего смешного, черт побери! Мой отец заслуживал смерти за все, что натворил. Он был распутным, низким, подлым подонком! И если думаешь, что я готова терпеть, как моя мать, то знай: я скорее покончу с собой или погибну, пытаясь отомстить изменнику по заслугам.
— Иисусе, — едва слышно пробормотал Питер и, шагнув ко мне, обнял. И долго молчал. Просто прижимал меня к себе. А спустя целую вечность прошептал мне на ухо:
— Нельзя допустить, чтобы ошибки и промахи родителей разрушили твою жизнь. Ты решила избежать участи матери, выйдя замуж за человека, который слишком стар или не способен любить женщину. Да, он сказал, что содержит любовницу. Возможно, так и есть. Может, он действительно не собирается тащить тебя в постель. Но мне крайне трудно поверить в это. Почему ты думаешь, что ему стоит доверять? И в таком случае какого черта, дорогая моя, он хочет жениться на тебе? Ты знаешь это? Он сказал тебе, почему?
— Насколько я поняла, граф восхищается мной как отпрыском нашего деда. Он весьма мне симпатизирует, наслаждается моим обществом. Я его забавляю. Ему нравится баловать меня. Он одинок и знает, что я сумею идеально управлять его домом, что на меня можно рассчитывать. Я не стану вмешиваться в его личную жизнь. Никогда не предам его, не изменю, поскольку эта сторона бытия меня не интересует.
— А если он тебе солгал? Если передумает и потребует от тебя исполнения супружеских обязанностей?
— Я на это не пойду. Так прямо ему и сказала. Он не посмеет перейти границу. Он знает, что я не отступлюсь и буду тверда как скала. Граф понимает: все возражения бесполезны.
Питер только головой покачал и, отойдя, задумчиво погладил подбородок по давней привычке.
— О Господи, — выговорил он наконец, поворачиваясь ко мне. — А я-то удивлялся, почему ты отказала молодому виконту Барресфорду, превосходному, искренне привязанному к тебе человеку. И Оливеру Треверу, боготворившему тебя. Недаром дед говорил, что ты прогнала его и отказалась с тех пор видеть. Думаешь, что избавишься от бед и несчастий раз и навсегда, убегая от истинной жизни? Приковав себя к старику, который поклялся, что не коснется тебя как женщины?
Жизнь в черном цвете… Эти слова бросил мне Джон. Я пожала плечами. О чем еще говорить? Все уже сказано. Только Питер этого не понял.
— Энди, умоляю, подумай! Не все мужчины похожи на твоего отца. Я никогда не слышал, что мой родитель изменял жене. Поверь, Энди, я тоже ничуть не напоминаю твоего папашу и собираюсь быть верным будущей супруге. Большинство мужчин именно таковы.
Молчание пролегло между нами глубокой пропастью.
Питер тяжело вздохнул, и в голосе его прозвучала такая печаль, что мне снова захотелось плакать:
— Нет, вижу, ты отказываешься это признать. Как утешить его? Как помириться?
— Свадьба — в следующий вторник, — поспешно выпалила я. — И мы немедленно уезжаем в Девбридж-Мэнор. Ты, разумеется, всегда будешь там желанным гостем.