Страница:
Пробуждение ее было внезапным. В ромбовидное окошко спальни лился яркий солнечный свет — стало быть, уже давно рассвело. Вот и хорошо, пусть Колин поспит подольше и лучше уж в кровати, чем в тряском экипаже. Синджен немного полежала, все время помня, что он лежит рядом с ней и крепко спит. Он по-прежнему лежал на краю кровати, и она тоже. Внезапно до нее дошло, что он не укрыт одеялом до подбородка, как накануне. Сознавая, что поступает дурно и неправильно, но не в силах побороть соблазн, Синджен медленно повернулась и посмотрела на него. Во сне он сбросил с себя одеяло, и оно обвилось вокруг его лодыжек. А все остальное, освещенное ярким солнцем, было видно как нельзя лучше. Прежде Синджен никогда не видела голого мужчины, и Колин показался ей таким же красивым, каким она представляла его себе в мечтах. Только он сейчас слишком худой. Она разглядывала его живот и пах и его мужскую плоть, уютно примостившуюся среди густых волос. Ноги у него были длинные, крепкие, и на них тоже росли черные волосы. Он был не просто красив, а великолепен. В нем все было великолепно, даже ступни ног. Когда ей наконец удалось оторвать взгляд от его паха — что было нелегко, так как она была совершенно заворожена, — она с изумлением воззрилась на белую повязку на его правом бедре.
Ну конечно же, если бы дело было только в простуде, он не болел бы так долго! Она вспомнила, что вчера ночью он заметно хромал. Значит, он каким-то образом поранился.
Ее разбирали злость и тревога. Какая же она дура, что не догадалась о его ране! И он тоже хорош! Почему, черт возьми, он ничего ей не сказал?
Вот проклятие! Она вскочила на ноги и натянула на себя пеньюар.
— Ты гнусный тип, — прошипела она чуть слышно, но слова эти прозвучали все же достаточно явственно, чтобы разбудить его. — Я твоя жена, и ты обязан мне доверять!
— Ты мне еще не жена и вообще объясни: чем ты недовольна?
Его подбородок и щеки были покрыты черной щетиной, волосы растрепались, но глаза были ясными и такими невероятно синими, что Синджен на мгновение забыла, что хотела ему сказать, и удовольствовалась безмолвным любованием.
Колин вдруг осознал, что лежит перед ней голый, и невозмутимо сказал:
— Будь добра, Джоан, укрой меня одеялом.
— Не укрою, пока ты не расскажешь, что с тобой произошло. Что под этой повязкой?
— Я был так сильно болен, оттого что меня пырнули ножом, а я, как последний идиот, не обратился к врачу. Я не хотел тебе говорить, потому что подозревал, что тогда ты голыми руками разорвешь в клочья половину населения Лондона, только бы разыскать злодея и принести мне его голову на блюде. Теперь Лондон остался позади, и я могу тебе все сказать. Здесь ты уже не сможешь сама себе навредить.
Синджен смотрела на него и молчала. В чем-то он был прав. Она и правда пришла бы в бешенство, в этом можно не сомневаться. Она улыбнулась:
— А повязку уже пора сменить?
— Думаю, что да. Нитки в шве надо выдернуть завтра или послезавтра.
— Ладно, — сказала она примирительно. — Так и быть, я сменю тебе повязку. Господь свидетель, у меня было достаточно практики в этом деле, ведь в моих руках перебывало столько детишек Райдера.
— Твоего брата? А сколько у него детей?
— Я называю их его любимцами. Райдер выручает детей из всяких жутких ситуаций и дает им приют в своем доме, Брэндон-Хаусе. Сейчас их там у него двенадцать, но никогда не знаешь, когда появится новенький или кого-то усыновит какая-нибудь честная семья, которую Райдер подобрал с великим тщанием. Иногда невозможно удержаться от слез, когда видишь малыша, избитого пьяным извергом-отцом или просто брошенного где-то в переулке спившейся матерью.
— Понятно. Оденься, Джоан, но сперва накрой меня одеялом.
Она накрыла его, хотя и с неохотой, и он вдруг понял, что помимо своей воли посмеивается. Никогда в жизни он не встречал женщины, хотя бы отдаленно похожей на нее. Но ее интерес к его телу приводил его в смущение, уж слишком он был очевиден.
Чтобы соблюсти приличия и не одеваться на виду друг у друга, Синджен сделала ширму из открытой дверцы гардероба и повешенного на нее одеяла. Одеваясь, она не переставала без умолку болтать с Колином. Поглощая завтрак, она с упоением смотрела, как он бреется. Она выразила желание помочь ему помыться, но в этом удовольствии ей было отказано. Вместо этого он приказал ей опять повернуться к нему спиной и паковать вещи. Однако он позволил ей осмотреть его бедро. Рана благополучно заживала. Синджен слегка надавила на кожу около шва.
— Слава Богу, — сказала она. — А я так испугалась.
— Теперь я уже здоров. Остается только восстановить силы.
— Как все это странно.
Он глядел на нее, на эту яркую, веселую, уверенную в себе девушку, которая, кажется, не боялась ничего и никого и смотрела миру в лицо, как будто он принадлежал ей и она могла исправлять и переделывать его по своему желанию. Недолгий опыт научил его, что рано или поздно жизнь выбивает из людских голов подобные иллюзии, но он надеялся, что из ее головки они улетучатся еще очень не скоро. Она была сильной, в ней не было ничего от пугливой кисейной барышни, и за это он был благодарен судьбе. Слабонервная английская мисс вряд ли смогла бы приспособиться к замку Вир и его обитателям, в этом он был уверен. В эту минуту он вдруг увидел еле заметный проблеск страха в ее глазах, и это мимолетное свидетельство ее уязвимости заставило его промолчать. Все равно скоро она все узнает сама.
Но почти тотчас она опять сделалась смешливой и улыбчивой и не пожалела улыбки даже для мистера Моула, хозяина «Белого оленя». А когда они уезжали и он отпустил ей вслед сальную шутку, она ограничилась лишь тем, что обернулась и, нахмурив брови, важно сказала:
— Очень жаль, сэр, что вы так грубы и невоспитанны. Мы с мужем остановились в вашей гостинице только потому, что он заболел. Могу вас заверить, что впредь мы никогда не будем здесь останавливаться, разве что он опять захворает, что весьма маловероятно, потому что…
Колин рассмеялся и взял ее за руку.
Вскоре он погрузился в отрешенное молчание, и Синджен не стала прерывать его раздумья. Он молчал весь день и весь вечер и наутро тоже продолжал молчать. Он был так явно поглощен своими мыслями и имел настолько отсутствующий вид, что она решила оставить его в покое, чтобы он мог без помех додумать свои тревожные думы, о чем бы они ни были. Ее же более всего тревожило то, что он потребовал предоставить им две спальни, не дав ей при этом никаких объяснений. Но она тогда ничего ему не сказала.
Когда день уже клонился к вечеру и их карета подъезжала к городку Грэнтэм, он наконец повернулся к ней и заговорил:
— Я долго думал, Джоан. Мне трудно об этом говорить, но я должен хотя бы в малой степени искупить свою вину. Я бессовестно злоупотребил гостеприимством твоего брата, тайком, по-воровски сбежав под покровом ночи с его сестрой. Нет, не перебивай меня, дай закончить. Короче говоря, как я ни пытался, я не смог найти оправданий своему поступку. Однако я еще могу кое-что сделать, чтобы спасти свою честь и хоть немного успокоить совесть. Я не лишу тебя девственности до брачной ночи.
— Что-о? Я столько времени не докучала тебе разговорами, молчала как рыба, и вот теперь выходит, что за все эти полтора дня ты только и надумал, что эту несусветную чушь? Колин, послушай, ты даже представить себе не можешь, на что способны мои братья! Мы должны, то есть я хочу сказать, ты должен нынче же ночью сделать меня своей женой, не то…
— Хватит! Ради всего святого, Джоан, можно подумать, будто я собрался пытать тебя, а не сберечь твою треклятую невинность! И никакая это не чушь. Я ни за что не стану бесчестить тебя таким образом и не стану бесчестить твою семью. Меня с детства учили дорожить честью. Это у меня в крови, это завет моих предков, передававшийся из поколения в поколение. Хотя в старые времена было много убийств и жестоких боев, но о чести все же не забывали. Мне нужно жениться как можно скорее, чтобы спасти свою семью и имущество и чтобы оградить их от этих разбойников и лжецов Макферсонов, но я никак не должен превращаться в ошалевшего от похоти самца и набрасываться на невинную девушку, которая еще не стала моей женой.
— А кто такие Макферсоны?
— Ох, дьявольщина, я не хотел упоминать их, это выскочило само. Забудь про них.
— А что, если Дуглас нас настигнет?
— Если это случится, я с ним справлюсь.
— Я понимаю, что ты дорожишь своей честью, Колин, правда, понимаю, но, наверное, дело здесь не только в ней, наверное, есть и что-то еще? Неужели я настолько тебе не нравлюсь? Я знаю, я чересчур высокая и, может быть, слишком худая, чтобы соответствовать твоим вкусам…
— Нет, Джоан, ты вовсе не слишком высокая и не слишком худая. Но я уже все решил. Я не лишу тебя девственности, пока мы не поженимся, и все тут.
— Понятно, милорд. Ну что ж, милорд, я тоже все решила. Я твердо намерена лишиться своей девственности, чтобы к моменту нашего прибытия в Шотландию от нее остались только воспоминания. Глупо надеяться, что тебе удастся так просто справиться с Дугласом, если он нас настигнет. Ты не наешь моего брата. Я могу сколько угодно воображать, что поступила очень ловко, прибегнув ко всяким ухищрениям, чтобы направить его по ложному следу, но я всегда помню: он хитер как змей. Нет, Колин, ты должен покончить с моей девственностью как можно быстрее, это необходимо. Это для меня очень важно, так что своим «и все тут» ты от меня не отделаешься. Так чья же решимость пересилит?
Она предпочла бы, чтобы он раскричался, как поступили бы на его месте Дуглас и Райдер, но он этого не сделал, а только сказал, очень спокойно и холодно:
— Разумеется, моя. Ведь я мужчина. Я стану твоим мужем, и ты должна будешь мне повиноваться. Ты могла бы поучиться послушанию уже теперь. Это наверняка улучшит твой характер.
— Никто никогда не разговаривал со мной подобным образом, за исключением моей матушки, а ее я могла просто-напросто игнорировать.
— Игнорировать меня тебе не удастся, не будь наивной. Поверь, со мной эти штучки не пройдут.
— Ты такой же деспот, как Дуглас, черт тебя побери, хотя в отличие от него ты на меня не орал.
— Тогда тебе следовало бы понять, что самое лучшее для тебя сейчас — это закрыть рот.
— В таком случае можешь сам выдергивать нитки из своего шва! — выкрикнула она, окончательно рассвирепев, и, отвернувшись от него, принялась смотреть в окно.
— Избалованная английская дура — вот кто ты такая. Жаль, что я не понял этого раньше. Я разочарован, но нисколько не удивлен. Если тебе угодно, ты можешь пойти на попятную, моя дорогая, причем вся твоя хваленая английская добродетель останется при тебе. Ты не просто пряма и откровенна, нет, этим дело не ограничивается: чуть что не по тебе, и ты становишься строптивой фурией, сущей мегерой, пожалуй, даже не мегерой, а жуткой, сварливой ведьмой! Мне уже начинает казаться, что все твои деньги не стоят тех мучений, которые мне пришлось бы терпеть из-за твоего нрава!
— Каких таких мучений, безмозглый ты осел? Если я с тобой не согласна, это еще не значит, что я мегера или фурия или что-то еще в этом роде!
— Ты желаешь пойти на попятную, выйти из игры? Хорошо, я согласен, вели кучеру поворачивать обратно.
— Нет, чтоб тебе провалиться, так просто ты от меня не избавишься! Я выйду за тебя замуж и научу тебя доверять и уступать.
— Я не привык доверять женщине. Я уже говорил тебе, что ты мне нравишься, но ни о чем большем речь не идет, уж поверь мне! Послушай, я сейчас до того устал, что у меня слипаются глаза. Тебе предстоит стать моей женой, так что будь любезна — веди себя как леди.
— Мне что, сложить руки на коленях и сидеть так всю дорогу?
— Вот именно, это было бы неплохим началом. И, пожалуйста, помолчи.
Синджен бросила на него испепеляющий взгляд. Можно было подумать, будто он пытается заставить ее отказаться от намеченного, но она знала, что это не так. На самом деле он вовсе не хочет, чтобы она пошла на попятную, нет, дело тут в обычном мужском упрямстве. К тому же у нее все равно нет иного выбора, кроме как выйти за него замуж. Ей хотелось крикнуть, что она уже ничего не может изменить, что теперь уже слишком поздно. Ведь она отдала ему свое сердце. Но позволить ему сделаться домашним тираном — нет, ни за что, а если она сейчас бросится ему в ноги с таким признанием, то он наверняка превратится в настоящего Чингисхана, об этом говорит все его нынешнее поведение. Уж кто-кто, а она хорошо знает, что собой представляет тиран, хотя, надо признать, Дуглас в последнее время заметно смягчился. Но ей не забыть, каков он был, когда только что женился на Александре. Она искоса посмотрела на Колина, но ничего не сказала. Она будет молчать как могила. И Колин спокойно проспал до позднего вечера, когда они наконец прибыли в Грэнтэм и остановились в гостинице «Золотое руно».
На следующий день Синджен пришлось признать, что он все-таки сам выдернул нитки из шва, поскольку в «Золотом руне» он опять потребовал предоставить им две спальни, вежливо пожелал ей доброй ночи возле ее двери, после чего удалился. Наутро он взял внаем верховую лошадь и коротко сообщил ей за завтраком, что ему надоело ехать в карете. Ха! Все дело в том, что ему надоело ехать в одной карете с ней. Весь день он проскакал верхом рядом с каретой. Если рана в ноге и беспокоила его, то виду он не подавал. В Йорке Синджен тоже наняла лошадь. При этом она посмотрела на него с вызовом, как бы говоря: «Попробуй возрази!» — но он только пожал плечами, словно отвечая: «Деньги твои, и если тебе охота тратить их понапрасну — меня это не удивляет». Теперь она была рада, что он отказался ехать через Озерный край, хотя поначалу яростно с этим спорила. Он хотел попасть в Эдинбург самым коротким путем, и даже ее предостережение о грозной шпаге и трех пистолетах Дугласа не убедило его согласиться на кружной маршрут. Пожалуй, оно и к лучшему, думала Синджен, скача верхом и чувствуя, как встречный ветер треплет ее волосы. Озеро Уиндермир — слишком романтичное место для такого мужлана, как он. Да, эта бесконечная скачка на север в обществе мужчины, молча едущего впереди, совсем не походила на то, как она представляла себе свой побег в Шотландию.
В то утро, когда они, скача верхом впереди кареты, пересекли наконец шотландскую границу, Колин натянул поводья и крикнул:
— Джоан, остановись на минуту. Я хочу поговорить с тобой.
Вокруг, насколько хватало глаз, возвышались горы Чевиот-Хилс, которые были вовсе не горы, а холмы, низкие и по большей части безлесные. Было очень красиво и пустынно, нигде ни единой живой души, ни единого жилища. Погода стояла теплая, безветренная, воздух был напитан крепким ароматом цветущего вереска.
— Я рада, что ты все еще не разучился говорить, — язвительно сказала Синджен. — Это просто чудо, если учесть, как давно ты не упражнялся.
— Попридержи язык, Джоан. Уму непостижимо, что ты сердишься на меня только лишь потому, что я отказался с тобой спать.
— Дело вовсе не в этом…
— Тогда в чем же? Может, ты до сих пор злишься из-за того, что мы не поехали через Озерный край? Но ведь эта твоя уловка настолько смехотворна, что на нее не попался бы даже круглый идиот!
— Нет, из-за этого я не сержусь. Ну, хорошо, Колин, что тебе надо?
— Во-первых, ответь: ты все еще хочешь выйти за меня замуж?
— А если я скажу «нет», что ты сделаешь? Заставишь меня силой, потому что тебе надо во что бы то ни стало жениться на мне, чтобы заполучить мои деньги?
— Возможно. Я об этом подумаю.
— Вот и отлично. Я не выйду за тебя замуж. Черта с два! Я говорю «нет». А теперь заставь меня силой.
Он улыбнулся ей, первый раз за последние четыре дня. Улыбка была неподдельной.
— Да, Джоан, с тобой не заскучаешь, этого у тебя отнять нельзя. Порой твои безумства мне даже нравятся. Ладно, мы поженимся завтра днем, когда прибудем в Эдинбург. Там у меня есть дом, старый, со скрипучими лестницами. Чтобы привести его в божеский вид, надо истратить кучу денег, но он все же не так обветшал, как мой замок Вир. Мы остановимся в этом доме, и я уговорю пресвитерианского пастора обвенчать нас. А на следующий день мы поедем верхом в замок Вир.
— Я согласна, — ответила она, — но я повторяю тебе, Колин, и хочу, чтобы ты наконец поверил: Дуглас очень хитер и опасен, он может подстерегать тебя повсюду. Он много раз проникал в тыл к французам и выполнял там всякие рискованные задания. Говорю тебе, нам надо пожениться не медля, и…
— То есть я хочу сказать, что мы поедем в замок Вир верхом только в том случае, если тебе не будет больно сидеть в седле. Если будет, то я посажу тебя на подушки в карете.
— Я не понимаю, о чем ты толкуешь.
— Я толкую о нашей первой брачной ночи — о том, что когда я возьму тебя, то здорово натру тебе между ног.
— Ты ведешь себя нарочито грубо, Колин, и нарочно говоришь мне непристойности.
— Может быть, и так, но ты теперь в Шотландии и скоро станешь моей женой. Тебе пора уже уяснить, что твой долг — быть мне преданной и послушной.
— Когда мы познакомились, ты был совсем не таким. Потом, во время болезни, ты вообще был очень милым, хотя и раздражался по пустякам, потому что терпеть не можешь чувствовать себя слабым. А вот сейчас ты ведешь себя как дурак. Я выйду за тебя замуж, и в дальнейшем всякий раз, когда ты будешь вести себя как дурак, я стану делать что-нибудь такое, что заставит тебя устыдиться.
Вот так, подумала она, теперь все поставлено на свои места. Она любит его до безумия, и он, разумеется, отлично это сознает, отсюда и его странное поведение. Но она не допустит, чтобы недостатки его характера или его старомодные представления об отношениях между мужем и женой помешали ему стать таким, каким она желает его видеть.
Колин рассмеялся. То был громкий, басистый смех, смех мужчины, сознающего свою значительность и твердо знающего, что значит он куда больше, чем девушка, едущая с ним рядом. Он снова был здоров и крепок телом и мог помериться силами с целым светом — разумеется, с помощью ее денег.
— Я с интересом посмотрю, как ты будешь это делать. Но предупреждаю тебя, Джоан, мужчины в Шотландии — хозяева в своих домах, и своих жен они поколачивают точно так же, как твои благородные и добрые англичане.
— Какой абсурд! Ни один из джентльменов, которых я знаю, никогда не смог бы и пальцем тронуть свою жену.
— Тебя, Джоан, оберегали, держа в неведении. Но скоро ты все узнаешь.
Он хотел было сказать ей, что ему ничего не стоило бы запереть ее в какой-нибудь затхлой комнате в его замке, но он промолчал. Ведь они еще не женаты. Он посмотрел на нее искоса, слегка поклонился и, пришпорив коня, галопом поскакал вперед.
Они прибыли в эдинбургский дом семейства Кинроссов на следующий день, в три часа пополудни. Весь последний час моросил дождь, но Синджен была так взволнована, что не замечала струек воды, стекавших ей за воротник. Проезжая по улицам, она с удивлением глазела на нарядно одетых джентльменов и дам, которые выглядели здесь точно так же, как и в Лондоне, и на модные магазины, которые также ничем не уступали своим лондонским собратьям. Особняк Кинроссов оказался высоким, узким и довольно красивым зданием из потемневшего от времени красного кирпича, с тремя дымовыми трубами и серой шиферной крышей. Окна были маленькие, со свинцовыми переплетами, и Синджен подумала, что этому дому наверняка не меньше двухсот лет.
— Он просто прелесть, Колин, — сказала она, соскакивая со своей лошади. — А тут есть конюшня для наших лошадей?
Они сами отвели лошадей в стойла и накрыли их попонами, потом расплатились с кучером и взяли из кареты свои дорожные сундуки и чемоданы. Синджен пребывала в таком возбуждении, что говорила без умолку, не в силах остановиться. Она то и дело задирала голову, взглядывая на Эдинбургский замок (Эдинбургский замок — знаменитая крепость, возведенная на вершинах крутых базальтовых утесов, возвышающихся над Эдинбургом.), стоящий на вершине холма, и восклицала, что много раз видела писанные с него картины. Теперь же она видела его воочию, весь окутанный сизой дымкой, и от восторга не находила слов — такое ощущение мощи и незыблемости исходило от этой громады. Колин только молча улыбался, дивясь ее восторгам. Он чувствовал, что устал, нескончаемый мелкий дождь навевал тоску, хотя он с детства привык к такой погоде, а замок — что ж, это, конечно, грозная крепость, но она просто стоит без дела, нависая над остальным городом, и какой может быть от нее прок?
Дверь им отворил Энгус, старый слуга, прослуживший семейству Кинроссов всю жизнь.
— Ох, милорд, — проговорил он. — О Господи, смилуйся над нами, грешными. Ох, и барышня тоже здесь, с вами. Ох, так оно еще хуже, совсем беда, беда-то какая!
Колин замер на пороге. Он боялся узнать, в чем дело, но все же спросил:
— А откуда ты прознал про эту барышню, Энгус?
— Ох, Господи, спаси и помилуй, — сказал Энгус и стал рвать свои седые волосы, прямые, длинные пряди которых свисали по обе стороны его круглого лица.
— Надеюсь, вы не против, что я позволил себе зайти? Ваш слуга не желал впускать меня, но я был настойчив, — произнес Дуглас Шербрук, появляясь за спиной Энгуса. Он улыбался, не разжимая зубов. — Ну, входи же, окаянный ублюдок, чего стоишь? А тебя, сестрица Синджен, я скоро угощу хорошей оплеухой.
Синджен взглянула на своего рассвирепевшего брата и улыбнулась. Это далось ей нелегко, но она все же сумела изобразить на лице улыбку, потому что появление Дугласа вовсе не было для нее неожиданностью. А вот Колин явно изумился, это заметно по его виду. А ведь она его предупреждала, черт бы побрал его твердолобость! Она сделала шаг вперед.
— Привет, Дуглас. Прости меня, пожалуйста, за то, что я причинила тебе столько беспокойств, но я боялась, что мне не удастся тебя убедить. Знаешь, ты бываешь очень несговорчивым. Добро пожаловать в наш дом. Да-да, Дуглас, в наш дом, потому что я теперь замужем, и притом во всех смыслах, которые вкладывают в это слово. Так что если в твои планы входило аннулировать наш брак, то можешь об этом забыть. И я была бы тебе признательна, если бы ты отказался от попыток убить моего мужа, потому что я слишком молода, чтобы быть вдовой.
— Тысяча чертей! Так я тебе и поверил! — Рядом с Дугласом стоял еще один ее брат, Райдер, и вид у него был самый кровожадный. Этот был красен до корней волос в отличие от Дугласа, который, будучи взбешен, никогда не краснел и не жестикулировал, а просто стоял как столб и орал. — Значит, это и есть тот самый гнусный охотник за приданым, который украл тебя из-под носа Дугласа?
— Да, это он, — процедил Дуглас сквозь зубы. — Тысяча чертей, какой он тебе муж? Прах тебя возьми, Синджен, у вас не было времени обвенчаться. Мы с Райдером гнались за вами во весь опор. Ты врешь, Синджен, признайся, что ты нам все наврала, и мы прямо сейчас же поедем с тобой обратно в Лондон.
Колин наконец вошел в свой дом и вскинул руки:
— Замолчите все! Джоан, отойди. Если твои братья хотят убить меня, они это сделают, сколько бы ты ни пыталась защитить меня, потрясая перед ними своими юбками. Энгус, пойди приготовь нам что-нибудь из еды и напитков. Моя жена хочет пить, и я тоже. Джентльмены, или убивайте меня прямо здесь, или пойдемте в гостиную.
В этой сцене так явственно проступали уже знакомые черты, что Синджен невольно улыбнулась:
— Вся разница в том, что здесь нет подставки для тростей.
Однако эта фраза нисколько не отвлекла внимания Дугласа. Он по-прежнему взирал на Колина холодно и высокомерно, и вид у него был непреклонный, как у палача.
— Райдер, позволь представить тебе моего мужа, Колина Кинросса. Как видишь, он умеет орать так же громко, как ты или Дуглас, и внешне немного похож на Дугласа, только он красивее, остроумнее и у него больше здравого смысла.
— Вздор!
— Откуда тебе знать, вздор это или не вздор? Ведь ты его впервые видишь. Колин, позволь представить тебе моего брата Райдера.
— Какая интересная у нас получается встреча, — ответствовал Колин.
Не сводя с него изучающего взгляда, Райдер зарычал:
— По этому Колину Кинроссу никак не скажешь, что он таков, каким ты его расписала! Здравого смысла у него ровно столько же, сколько и у Дугласа, и уж никак не больше! Черт побери, Синджен, сестренка, ты сваляла ужасного дурака! Должен тебе сказать, что…
— Пойдем-ка лучше в гостиную, Райдер. Ты можешь с тем же успехом все сказать мне там.
С этими словами Синджен повернулась к Колину и вопросительно подняла бровь.
— Сюда, джентльмены, — сказал он. Пройдя через тесную прихожую, где пахло плесенью и в ноздри забивалась висящая в воздухе пыль, он отворил узкую дверь и ввел гостей в комнату, убранство которой человек снисходительный, пожалуй, охарактеризовал бы как изысканно-обветшалое.
— Ах, Боже мой, — промолвила Синджен, обводя гостиную взглядом, — здесь достаточно просторно, но, Колин, дорогой, надо будет непременно купить новые шторы и новый ковер — ведь этим, наверное, будет уже лет восемьдесят. А обивка на стульях расползается прямо на глазах.
— Да замолчи же наконец!
— Ах, Дуглас, прости. Больше не буду надоедать тебе своими хозяйственными заботами. Пожалуйста, садись. Как я уже говорила, добро пожаловать в мой новый дом. Колин сказал, что ему целых двести лет.
Дуглас посмотрел на Колина:
— Ты уже здоров? — Да.
— Ты можешь поклясться, что вполне излечился и окреп? — Да.
Ну конечно же, если бы дело было только в простуде, он не болел бы так долго! Она вспомнила, что вчера ночью он заметно хромал. Значит, он каким-то образом поранился.
Ее разбирали злость и тревога. Какая же она дура, что не догадалась о его ране! И он тоже хорош! Почему, черт возьми, он ничего ей не сказал?
Вот проклятие! Она вскочила на ноги и натянула на себя пеньюар.
— Ты гнусный тип, — прошипела она чуть слышно, но слова эти прозвучали все же достаточно явственно, чтобы разбудить его. — Я твоя жена, и ты обязан мне доверять!
— Ты мне еще не жена и вообще объясни: чем ты недовольна?
Его подбородок и щеки были покрыты черной щетиной, волосы растрепались, но глаза были ясными и такими невероятно синими, что Синджен на мгновение забыла, что хотела ему сказать, и удовольствовалась безмолвным любованием.
Колин вдруг осознал, что лежит перед ней голый, и невозмутимо сказал:
— Будь добра, Джоан, укрой меня одеялом.
— Не укрою, пока ты не расскажешь, что с тобой произошло. Что под этой повязкой?
— Я был так сильно болен, оттого что меня пырнули ножом, а я, как последний идиот, не обратился к врачу. Я не хотел тебе говорить, потому что подозревал, что тогда ты голыми руками разорвешь в клочья половину населения Лондона, только бы разыскать злодея и принести мне его голову на блюде. Теперь Лондон остался позади, и я могу тебе все сказать. Здесь ты уже не сможешь сама себе навредить.
Синджен смотрела на него и молчала. В чем-то он был прав. Она и правда пришла бы в бешенство, в этом можно не сомневаться. Она улыбнулась:
— А повязку уже пора сменить?
— Думаю, что да. Нитки в шве надо выдернуть завтра или послезавтра.
— Ладно, — сказала она примирительно. — Так и быть, я сменю тебе повязку. Господь свидетель, у меня было достаточно практики в этом деле, ведь в моих руках перебывало столько детишек Райдера.
— Твоего брата? А сколько у него детей?
— Я называю их его любимцами. Райдер выручает детей из всяких жутких ситуаций и дает им приют в своем доме, Брэндон-Хаусе. Сейчас их там у него двенадцать, но никогда не знаешь, когда появится новенький или кого-то усыновит какая-нибудь честная семья, которую Райдер подобрал с великим тщанием. Иногда невозможно удержаться от слез, когда видишь малыша, избитого пьяным извергом-отцом или просто брошенного где-то в переулке спившейся матерью.
— Понятно. Оденься, Джоан, но сперва накрой меня одеялом.
Она накрыла его, хотя и с неохотой, и он вдруг понял, что помимо своей воли посмеивается. Никогда в жизни он не встречал женщины, хотя бы отдаленно похожей на нее. Но ее интерес к его телу приводил его в смущение, уж слишком он был очевиден.
Чтобы соблюсти приличия и не одеваться на виду друг у друга, Синджен сделала ширму из открытой дверцы гардероба и повешенного на нее одеяла. Одеваясь, она не переставала без умолку болтать с Колином. Поглощая завтрак, она с упоением смотрела, как он бреется. Она выразила желание помочь ему помыться, но в этом удовольствии ей было отказано. Вместо этого он приказал ей опять повернуться к нему спиной и паковать вещи. Однако он позволил ей осмотреть его бедро. Рана благополучно заживала. Синджен слегка надавила на кожу около шва.
— Слава Богу, — сказала она. — А я так испугалась.
— Теперь я уже здоров. Остается только восстановить силы.
— Как все это странно.
Он глядел на нее, на эту яркую, веселую, уверенную в себе девушку, которая, кажется, не боялась ничего и никого и смотрела миру в лицо, как будто он принадлежал ей и она могла исправлять и переделывать его по своему желанию. Недолгий опыт научил его, что рано или поздно жизнь выбивает из людских голов подобные иллюзии, но он надеялся, что из ее головки они улетучатся еще очень не скоро. Она была сильной, в ней не было ничего от пугливой кисейной барышни, и за это он был благодарен судьбе. Слабонервная английская мисс вряд ли смогла бы приспособиться к замку Вир и его обитателям, в этом он был уверен. В эту минуту он вдруг увидел еле заметный проблеск страха в ее глазах, и это мимолетное свидетельство ее уязвимости заставило его промолчать. Все равно скоро она все узнает сама.
Но почти тотчас она опять сделалась смешливой и улыбчивой и не пожалела улыбки даже для мистера Моула, хозяина «Белого оленя». А когда они уезжали и он отпустил ей вслед сальную шутку, она ограничилась лишь тем, что обернулась и, нахмурив брови, важно сказала:
— Очень жаль, сэр, что вы так грубы и невоспитанны. Мы с мужем остановились в вашей гостинице только потому, что он заболел. Могу вас заверить, что впредь мы никогда не будем здесь останавливаться, разве что он опять захворает, что весьма маловероятно, потому что…
Колин рассмеялся и взял ее за руку.
Вскоре он погрузился в отрешенное молчание, и Синджен не стала прерывать его раздумья. Он молчал весь день и весь вечер и наутро тоже продолжал молчать. Он был так явно поглощен своими мыслями и имел настолько отсутствующий вид, что она решила оставить его в покое, чтобы он мог без помех додумать свои тревожные думы, о чем бы они ни были. Ее же более всего тревожило то, что он потребовал предоставить им две спальни, не дав ей при этом никаких объяснений. Но она тогда ничего ему не сказала.
Когда день уже клонился к вечеру и их карета подъезжала к городку Грэнтэм, он наконец повернулся к ней и заговорил:
— Я долго думал, Джоан. Мне трудно об этом говорить, но я должен хотя бы в малой степени искупить свою вину. Я бессовестно злоупотребил гостеприимством твоего брата, тайком, по-воровски сбежав под покровом ночи с его сестрой. Нет, не перебивай меня, дай закончить. Короче говоря, как я ни пытался, я не смог найти оправданий своему поступку. Однако я еще могу кое-что сделать, чтобы спасти свою честь и хоть немного успокоить совесть. Я не лишу тебя девственности до брачной ночи.
— Что-о? Я столько времени не докучала тебе разговорами, молчала как рыба, и вот теперь выходит, что за все эти полтора дня ты только и надумал, что эту несусветную чушь? Колин, послушай, ты даже представить себе не можешь, на что способны мои братья! Мы должны, то есть я хочу сказать, ты должен нынче же ночью сделать меня своей женой, не то…
— Хватит! Ради всего святого, Джоан, можно подумать, будто я собрался пытать тебя, а не сберечь твою треклятую невинность! И никакая это не чушь. Я ни за что не стану бесчестить тебя таким образом и не стану бесчестить твою семью. Меня с детства учили дорожить честью. Это у меня в крови, это завет моих предков, передававшийся из поколения в поколение. Хотя в старые времена было много убийств и жестоких боев, но о чести все же не забывали. Мне нужно жениться как можно скорее, чтобы спасти свою семью и имущество и чтобы оградить их от этих разбойников и лжецов Макферсонов, но я никак не должен превращаться в ошалевшего от похоти самца и набрасываться на невинную девушку, которая еще не стала моей женой.
— А кто такие Макферсоны?
— Ох, дьявольщина, я не хотел упоминать их, это выскочило само. Забудь про них.
— А что, если Дуглас нас настигнет?
— Если это случится, я с ним справлюсь.
— Я понимаю, что ты дорожишь своей честью, Колин, правда, понимаю, но, наверное, дело здесь не только в ней, наверное, есть и что-то еще? Неужели я настолько тебе не нравлюсь? Я знаю, я чересчур высокая и, может быть, слишком худая, чтобы соответствовать твоим вкусам…
— Нет, Джоан, ты вовсе не слишком высокая и не слишком худая. Но я уже все решил. Я не лишу тебя девственности, пока мы не поженимся, и все тут.
— Понятно, милорд. Ну что ж, милорд, я тоже все решила. Я твердо намерена лишиться своей девственности, чтобы к моменту нашего прибытия в Шотландию от нее остались только воспоминания. Глупо надеяться, что тебе удастся так просто справиться с Дугласом, если он нас настигнет. Ты не наешь моего брата. Я могу сколько угодно воображать, что поступила очень ловко, прибегнув ко всяким ухищрениям, чтобы направить его по ложному следу, но я всегда помню: он хитер как змей. Нет, Колин, ты должен покончить с моей девственностью как можно быстрее, это необходимо. Это для меня очень важно, так что своим «и все тут» ты от меня не отделаешься. Так чья же решимость пересилит?
Она предпочла бы, чтобы он раскричался, как поступили бы на его месте Дуглас и Райдер, но он этого не сделал, а только сказал, очень спокойно и холодно:
— Разумеется, моя. Ведь я мужчина. Я стану твоим мужем, и ты должна будешь мне повиноваться. Ты могла бы поучиться послушанию уже теперь. Это наверняка улучшит твой характер.
— Никто никогда не разговаривал со мной подобным образом, за исключением моей матушки, а ее я могла просто-напросто игнорировать.
— Игнорировать меня тебе не удастся, не будь наивной. Поверь, со мной эти штучки не пройдут.
— Ты такой же деспот, как Дуглас, черт тебя побери, хотя в отличие от него ты на меня не орал.
— Тогда тебе следовало бы понять, что самое лучшее для тебя сейчас — это закрыть рот.
— В таком случае можешь сам выдергивать нитки из своего шва! — выкрикнула она, окончательно рассвирепев, и, отвернувшись от него, принялась смотреть в окно.
— Избалованная английская дура — вот кто ты такая. Жаль, что я не понял этого раньше. Я разочарован, но нисколько не удивлен. Если тебе угодно, ты можешь пойти на попятную, моя дорогая, причем вся твоя хваленая английская добродетель останется при тебе. Ты не просто пряма и откровенна, нет, этим дело не ограничивается: чуть что не по тебе, и ты становишься строптивой фурией, сущей мегерой, пожалуй, даже не мегерой, а жуткой, сварливой ведьмой! Мне уже начинает казаться, что все твои деньги не стоят тех мучений, которые мне пришлось бы терпеть из-за твоего нрава!
— Каких таких мучений, безмозглый ты осел? Если я с тобой не согласна, это еще не значит, что я мегера или фурия или что-то еще в этом роде!
— Ты желаешь пойти на попятную, выйти из игры? Хорошо, я согласен, вели кучеру поворачивать обратно.
— Нет, чтоб тебе провалиться, так просто ты от меня не избавишься! Я выйду за тебя замуж и научу тебя доверять и уступать.
— Я не привык доверять женщине. Я уже говорил тебе, что ты мне нравишься, но ни о чем большем речь не идет, уж поверь мне! Послушай, я сейчас до того устал, что у меня слипаются глаза. Тебе предстоит стать моей женой, так что будь любезна — веди себя как леди.
— Мне что, сложить руки на коленях и сидеть так всю дорогу?
— Вот именно, это было бы неплохим началом. И, пожалуйста, помолчи.
Синджен бросила на него испепеляющий взгляд. Можно было подумать, будто он пытается заставить ее отказаться от намеченного, но она знала, что это не так. На самом деле он вовсе не хочет, чтобы она пошла на попятную, нет, дело тут в обычном мужском упрямстве. К тому же у нее все равно нет иного выбора, кроме как выйти за него замуж. Ей хотелось крикнуть, что она уже ничего не может изменить, что теперь уже слишком поздно. Ведь она отдала ему свое сердце. Но позволить ему сделаться домашним тираном — нет, ни за что, а если она сейчас бросится ему в ноги с таким признанием, то он наверняка превратится в настоящего Чингисхана, об этом говорит все его нынешнее поведение. Уж кто-кто, а она хорошо знает, что собой представляет тиран, хотя, надо признать, Дуглас в последнее время заметно смягчился. Но ей не забыть, каков он был, когда только что женился на Александре. Она искоса посмотрела на Колина, но ничего не сказала. Она будет молчать как могила. И Колин спокойно проспал до позднего вечера, когда они наконец прибыли в Грэнтэм и остановились в гостинице «Золотое руно».
На следующий день Синджен пришлось признать, что он все-таки сам выдернул нитки из шва, поскольку в «Золотом руне» он опять потребовал предоставить им две спальни, вежливо пожелал ей доброй ночи возле ее двери, после чего удалился. Наутро он взял внаем верховую лошадь и коротко сообщил ей за завтраком, что ему надоело ехать в карете. Ха! Все дело в том, что ему надоело ехать в одной карете с ней. Весь день он проскакал верхом рядом с каретой. Если рана в ноге и беспокоила его, то виду он не подавал. В Йорке Синджен тоже наняла лошадь. При этом она посмотрела на него с вызовом, как бы говоря: «Попробуй возрази!» — но он только пожал плечами, словно отвечая: «Деньги твои, и если тебе охота тратить их понапрасну — меня это не удивляет». Теперь она была рада, что он отказался ехать через Озерный край, хотя поначалу яростно с этим спорила. Он хотел попасть в Эдинбург самым коротким путем, и даже ее предостережение о грозной шпаге и трех пистолетах Дугласа не убедило его согласиться на кружной маршрут. Пожалуй, оно и к лучшему, думала Синджен, скача верхом и чувствуя, как встречный ветер треплет ее волосы. Озеро Уиндермир — слишком романтичное место для такого мужлана, как он. Да, эта бесконечная скачка на север в обществе мужчины, молча едущего впереди, совсем не походила на то, как она представляла себе свой побег в Шотландию.
В то утро, когда они, скача верхом впереди кареты, пересекли наконец шотландскую границу, Колин натянул поводья и крикнул:
— Джоан, остановись на минуту. Я хочу поговорить с тобой.
Вокруг, насколько хватало глаз, возвышались горы Чевиот-Хилс, которые были вовсе не горы, а холмы, низкие и по большей части безлесные. Было очень красиво и пустынно, нигде ни единой живой души, ни единого жилища. Погода стояла теплая, безветренная, воздух был напитан крепким ароматом цветущего вереска.
— Я рада, что ты все еще не разучился говорить, — язвительно сказала Синджен. — Это просто чудо, если учесть, как давно ты не упражнялся.
— Попридержи язык, Джоан. Уму непостижимо, что ты сердишься на меня только лишь потому, что я отказался с тобой спать.
— Дело вовсе не в этом…
— Тогда в чем же? Может, ты до сих пор злишься из-за того, что мы не поехали через Озерный край? Но ведь эта твоя уловка настолько смехотворна, что на нее не попался бы даже круглый идиот!
— Нет, из-за этого я не сержусь. Ну, хорошо, Колин, что тебе надо?
— Во-первых, ответь: ты все еще хочешь выйти за меня замуж?
— А если я скажу «нет», что ты сделаешь? Заставишь меня силой, потому что тебе надо во что бы то ни стало жениться на мне, чтобы заполучить мои деньги?
— Возможно. Я об этом подумаю.
— Вот и отлично. Я не выйду за тебя замуж. Черта с два! Я говорю «нет». А теперь заставь меня силой.
Он улыбнулся ей, первый раз за последние четыре дня. Улыбка была неподдельной.
— Да, Джоан, с тобой не заскучаешь, этого у тебя отнять нельзя. Порой твои безумства мне даже нравятся. Ладно, мы поженимся завтра днем, когда прибудем в Эдинбург. Там у меня есть дом, старый, со скрипучими лестницами. Чтобы привести его в божеский вид, надо истратить кучу денег, но он все же не так обветшал, как мой замок Вир. Мы остановимся в этом доме, и я уговорю пресвитерианского пастора обвенчать нас. А на следующий день мы поедем верхом в замок Вир.
— Я согласна, — ответила она, — но я повторяю тебе, Колин, и хочу, чтобы ты наконец поверил: Дуглас очень хитер и опасен, он может подстерегать тебя повсюду. Он много раз проникал в тыл к французам и выполнял там всякие рискованные задания. Говорю тебе, нам надо пожениться не медля, и…
— То есть я хочу сказать, что мы поедем в замок Вир верхом только в том случае, если тебе не будет больно сидеть в седле. Если будет, то я посажу тебя на подушки в карете.
— Я не понимаю, о чем ты толкуешь.
— Я толкую о нашей первой брачной ночи — о том, что когда я возьму тебя, то здорово натру тебе между ног.
— Ты ведешь себя нарочито грубо, Колин, и нарочно говоришь мне непристойности.
— Может быть, и так, но ты теперь в Шотландии и скоро станешь моей женой. Тебе пора уже уяснить, что твой долг — быть мне преданной и послушной.
— Когда мы познакомились, ты был совсем не таким. Потом, во время болезни, ты вообще был очень милым, хотя и раздражался по пустякам, потому что терпеть не можешь чувствовать себя слабым. А вот сейчас ты ведешь себя как дурак. Я выйду за тебя замуж, и в дальнейшем всякий раз, когда ты будешь вести себя как дурак, я стану делать что-нибудь такое, что заставит тебя устыдиться.
Вот так, подумала она, теперь все поставлено на свои места. Она любит его до безумия, и он, разумеется, отлично это сознает, отсюда и его странное поведение. Но она не допустит, чтобы недостатки его характера или его старомодные представления об отношениях между мужем и женой помешали ему стать таким, каким она желает его видеть.
Колин рассмеялся. То был громкий, басистый смех, смех мужчины, сознающего свою значительность и твердо знающего, что значит он куда больше, чем девушка, едущая с ним рядом. Он снова был здоров и крепок телом и мог помериться силами с целым светом — разумеется, с помощью ее денег.
— Я с интересом посмотрю, как ты будешь это делать. Но предупреждаю тебя, Джоан, мужчины в Шотландии — хозяева в своих домах, и своих жен они поколачивают точно так же, как твои благородные и добрые англичане.
— Какой абсурд! Ни один из джентльменов, которых я знаю, никогда не смог бы и пальцем тронуть свою жену.
— Тебя, Джоан, оберегали, держа в неведении. Но скоро ты все узнаешь.
Он хотел было сказать ей, что ему ничего не стоило бы запереть ее в какой-нибудь затхлой комнате в его замке, но он промолчал. Ведь они еще не женаты. Он посмотрел на нее искоса, слегка поклонился и, пришпорив коня, галопом поскакал вперед.
Они прибыли в эдинбургский дом семейства Кинроссов на следующий день, в три часа пополудни. Весь последний час моросил дождь, но Синджен была так взволнована, что не замечала струек воды, стекавших ей за воротник. Проезжая по улицам, она с удивлением глазела на нарядно одетых джентльменов и дам, которые выглядели здесь точно так же, как и в Лондоне, и на модные магазины, которые также ничем не уступали своим лондонским собратьям. Особняк Кинроссов оказался высоким, узким и довольно красивым зданием из потемневшего от времени красного кирпича, с тремя дымовыми трубами и серой шиферной крышей. Окна были маленькие, со свинцовыми переплетами, и Синджен подумала, что этому дому наверняка не меньше двухсот лет.
— Он просто прелесть, Колин, — сказала она, соскакивая со своей лошади. — А тут есть конюшня для наших лошадей?
Они сами отвели лошадей в стойла и накрыли их попонами, потом расплатились с кучером и взяли из кареты свои дорожные сундуки и чемоданы. Синджен пребывала в таком возбуждении, что говорила без умолку, не в силах остановиться. Она то и дело задирала голову, взглядывая на Эдинбургский замок (Эдинбургский замок — знаменитая крепость, возведенная на вершинах крутых базальтовых утесов, возвышающихся над Эдинбургом.), стоящий на вершине холма, и восклицала, что много раз видела писанные с него картины. Теперь же она видела его воочию, весь окутанный сизой дымкой, и от восторга не находила слов — такое ощущение мощи и незыблемости исходило от этой громады. Колин только молча улыбался, дивясь ее восторгам. Он чувствовал, что устал, нескончаемый мелкий дождь навевал тоску, хотя он с детства привык к такой погоде, а замок — что ж, это, конечно, грозная крепость, но она просто стоит без дела, нависая над остальным городом, и какой может быть от нее прок?
Дверь им отворил Энгус, старый слуга, прослуживший семейству Кинроссов всю жизнь.
— Ох, милорд, — проговорил он. — О Господи, смилуйся над нами, грешными. Ох, и барышня тоже здесь, с вами. Ох, так оно еще хуже, совсем беда, беда-то какая!
Колин замер на пороге. Он боялся узнать, в чем дело, но все же спросил:
— А откуда ты прознал про эту барышню, Энгус?
— Ох, Господи, спаси и помилуй, — сказал Энгус и стал рвать свои седые волосы, прямые, длинные пряди которых свисали по обе стороны его круглого лица.
— Надеюсь, вы не против, что я позволил себе зайти? Ваш слуга не желал впускать меня, но я был настойчив, — произнес Дуглас Шербрук, появляясь за спиной Энгуса. Он улыбался, не разжимая зубов. — Ну, входи же, окаянный ублюдок, чего стоишь? А тебя, сестрица Синджен, я скоро угощу хорошей оплеухой.
Синджен взглянула на своего рассвирепевшего брата и улыбнулась. Это далось ей нелегко, но она все же сумела изобразить на лице улыбку, потому что появление Дугласа вовсе не было для нее неожиданностью. А вот Колин явно изумился, это заметно по его виду. А ведь она его предупреждала, черт бы побрал его твердолобость! Она сделала шаг вперед.
— Привет, Дуглас. Прости меня, пожалуйста, за то, что я причинила тебе столько беспокойств, но я боялась, что мне не удастся тебя убедить. Знаешь, ты бываешь очень несговорчивым. Добро пожаловать в наш дом. Да-да, Дуглас, в наш дом, потому что я теперь замужем, и притом во всех смыслах, которые вкладывают в это слово. Так что если в твои планы входило аннулировать наш брак, то можешь об этом забыть. И я была бы тебе признательна, если бы ты отказался от попыток убить моего мужа, потому что я слишком молода, чтобы быть вдовой.
— Тысяча чертей! Так я тебе и поверил! — Рядом с Дугласом стоял еще один ее брат, Райдер, и вид у него был самый кровожадный. Этот был красен до корней волос в отличие от Дугласа, который, будучи взбешен, никогда не краснел и не жестикулировал, а просто стоял как столб и орал. — Значит, это и есть тот самый гнусный охотник за приданым, который украл тебя из-под носа Дугласа?
— Да, это он, — процедил Дуглас сквозь зубы. — Тысяча чертей, какой он тебе муж? Прах тебя возьми, Синджен, у вас не было времени обвенчаться. Мы с Райдером гнались за вами во весь опор. Ты врешь, Синджен, признайся, что ты нам все наврала, и мы прямо сейчас же поедем с тобой обратно в Лондон.
Колин наконец вошел в свой дом и вскинул руки:
— Замолчите все! Джоан, отойди. Если твои братья хотят убить меня, они это сделают, сколько бы ты ни пыталась защитить меня, потрясая перед ними своими юбками. Энгус, пойди приготовь нам что-нибудь из еды и напитков. Моя жена хочет пить, и я тоже. Джентльмены, или убивайте меня прямо здесь, или пойдемте в гостиную.
В этой сцене так явственно проступали уже знакомые черты, что Синджен невольно улыбнулась:
— Вся разница в том, что здесь нет подставки для тростей.
Однако эта фраза нисколько не отвлекла внимания Дугласа. Он по-прежнему взирал на Колина холодно и высокомерно, и вид у него был непреклонный, как у палача.
— Райдер, позволь представить тебе моего мужа, Колина Кинросса. Как видишь, он умеет орать так же громко, как ты или Дуглас, и внешне немного похож на Дугласа, только он красивее, остроумнее и у него больше здравого смысла.
— Вздор!
— Откуда тебе знать, вздор это или не вздор? Ведь ты его впервые видишь. Колин, позволь представить тебе моего брата Райдера.
— Какая интересная у нас получается встреча, — ответствовал Колин.
Не сводя с него изучающего взгляда, Райдер зарычал:
— По этому Колину Кинроссу никак не скажешь, что он таков, каким ты его расписала! Здравого смысла у него ровно столько же, сколько и у Дугласа, и уж никак не больше! Черт побери, Синджен, сестренка, ты сваляла ужасного дурака! Должен тебе сказать, что…
— Пойдем-ка лучше в гостиную, Райдер. Ты можешь с тем же успехом все сказать мне там.
С этими словами Синджен повернулась к Колину и вопросительно подняла бровь.
— Сюда, джентльмены, — сказал он. Пройдя через тесную прихожую, где пахло плесенью и в ноздри забивалась висящая в воздухе пыль, он отворил узкую дверь и ввел гостей в комнату, убранство которой человек снисходительный, пожалуй, охарактеризовал бы как изысканно-обветшалое.
— Ах, Боже мой, — промолвила Синджен, обводя гостиную взглядом, — здесь достаточно просторно, но, Колин, дорогой, надо будет непременно купить новые шторы и новый ковер — ведь этим, наверное, будет уже лет восемьдесят. А обивка на стульях расползается прямо на глазах.
— Да замолчи же наконец!
— Ах, Дуглас, прости. Больше не буду надоедать тебе своими хозяйственными заботами. Пожалуйста, садись. Как я уже говорила, добро пожаловать в мой новый дом. Колин сказал, что ему целых двести лет.
Дуглас посмотрел на Колина:
— Ты уже здоров? — Да.
— Ты можешь поклясться, что вполне излечился и окреп? — Да.