Страница:
Кэтрин Коултер
Ночной ураган
Дайне Бергос Кэмп. Прелестной молодой женщине, у которой есть все — ум, талант, великолепный муж и идеальный ребенок, Кейтлин.
Пролог
Каррикс-Грейндж, Нортумберленд. Англия Декабрь 1814 года
Алек коснулся губами белого лба жены, все еще влажного от пота, и выпрямился, с болью сознавая, что разверзшуюся между ними пропасть невозможно ни пересечь, ни перейти. Поздно. Слишком поздно высказывать слова, удушливым комом стоящие в горле.Печально покачав головой, Алек наконец сложил руки Несты крест-накрест на груди. Она уже холодела.
Однако Алек чувствовал, что не удивится, если Неста внезапно откроет глаза, поглядит на него, улыбнется и попросит показать сына. Она так хотела сына! И назвала бы его Хэролд, в честь саксонского короля, смело выступившего против Вильгельма Нормандского и потерпевшего поражение.
«Ребенок не стоил твоей жизни, Неста, — мучительно размышлял Алек, не сводя глаз с жены. — О Боже, я не должен был пролить в тебя семя жизни. Открой глаза, Неста!»
Но Неста не шевелилась. Женщина, с которой Алек прожил пять лет, была мертва. А в соседней комнате плакало крохотное созданьице, дитя человеческое, но Алек не мог вынести мысли об этом, не мог заставить себя думать о младенце.
— Милорд.
Сначала Алек не расслышал тихого голоса доктора Ричардса. Потом медленно повернулся, чтобы взглянуть на врача жены, щегольски одетого коротышку, сильно вспотевшего в душной комнате: тщательно завязанный галстук и редкие волосы обвисли, как мокрая ветошь.
— Не могу высказать, как сожалею о столь ужасной потере, милорд.
Алек дотронулся до щеки Несты. Такая мягкая плоть… и такая холодная. Он поднялся и, обернувшись, навис над врачом, ясно понимая, что делает это намеренно, желая унизить жалкого человечка, запугать, заставить трястись от страха. Это Ричардс позволил Несте погибнуть. При виде засохшей крови на руках и рукавах черной куртки врача Алек едва удержался, чтобы не задушить его собственными руками.
— Ребенок? — резко спросил он.
Доктор едва заметно съежился, но достаточно спокойно ответил:
— Очевидно, вполне здоровая девочка.
— Очевидно, сэр?
Ричарде невольно опустил глаза:
— Да, милорд. Мне действительно жаль, но я не смог остановить кровотечение. Ваша жена потеряла слишком много крови и очень ослабела. Медицина в таких случаях бессильна. Я ничего не сумел сделать. И…
Барон жестом остановил его. Какой смысл в излияниях коротышки? Всего три дня назад Неста была полна жизни и веселья и невероятно довольна своими приготовлениями к празднованию Рождества, несмотря на огромный живот, распухшие щиколотки и нестерпимые боли в спине. А теперь она мертва. И Алека даже не было рядом, когда Неста умирала. Врач не позвал его, объяснив, что все произошло слишком внезапно. Так неожиданно, что времени не было. У Алека не осталось слов. Он, не оглядываясь, покинул спальню жены.
— Милорд даже наследника не получил, — вздохнула повитуха миссис Реффер, спокойно натягивая простыню на лицо баронессы. — Ну что ж, джентльмен легко сможет найти себе другую жену, особенно такой гордый петушок, как наш барон. У него еще будет наследник. Но ведь и дочери должны появляться на свет, бедные мышки, не так ли? Иначе кто будет рожать наследников для лордов и господ?
— Он уже дал имя девочке?
Повитуха покачала головой.
— Даже не пришел взглянуть на нее, не видел с самого рождения. Кормилица говорит, что малышка ест за обе щеки. Чего только не бывает! Ее мама истекла кровью и умерла, а крошка здорова, как маленькая козочка.
— Кажется, барон любил жену.
Повитуха молча кивнула, спеша обрядить усопшую, после того как доктор, это напыщенное ничтожество, наконец ушел. Кровотечение! Да баронесса была просто создана, чтобы рожать детей! Но доктор Ричардс требовал, чтобы она больше ела, и ее милость слишком отяжелела, а кровь стала чересчур густой. Ребенок оказался таким большим, что роды неимоверно затянулись, а доктор Ричардс ничего не пытался сделать, кроме как стоять у постели, ломая руки. Проклятый старый дурак!
Алек Каррик, пятый барон Шерард, приказал оседлать своего жеребца Люцифера и, как был, в одном черном плаще, с непокрытой головой, умчался в метель.
— Он насмерть простудится, — заметил Дэйви, старший конюх в Каррик-Грейндж.
— Тяжело ему пришлось, — вздохнул Мортон, самая мелкая сошка в иерархии слуг, основной обязанностью которого было чистить стойла и убирать навоз. — Баронесса была славной леди.
— У него остался ребенок, — возразил Дэвид.
«И вся недолга, — подумал Мортон. — Можно подумать, у барона нет никаких чувств, словно ему все равно, что жена умерла».
Мортон вздрогнул. Чертовски холодно! Он снова передернул плечами, но в глубине души возблагодарил Господа, что ему сейчас все же не так холодно, как бедняжке баронессе.
Алек вернулся в Грейндж три часа спустя, к счастью, совершенно окоченев от стужи. Он не владел пальцами, не мог нахмурить лоб, не мог поднять брови и, что важнее всего, не чувствовал глубоко гнездившейся в душе боли. Старому дворецкому Смайту было достаточно одного взгляда на барона, чтобы немедленно прогнать горничных и лакеев, ожидавших приказаний хозяина. Схватив барона за руку, Смайт повел его, как ребенка, в отделанную деревянными панелями библиотеку, где в камине полыхало яростное пламя, и начал растирать руки Алека, не переставая говорить, ворчливо распекая хозяина, словно тот снова превратился в семилетнего мальчишку.
— Ну вот, сейчас принесу бренди. Только сидите и не двигайтесь, вот так, верно. Сидите.
Смайт принес стаканчик бренди и не двинулся с места, пока барон не проглотил огненную жидкость.
— Все будет хорошо, вот увидите.
Алек поглядел в морщинистое, доброе, встревоженное лицо старого слуги:
— Как все может быть хорошо, Смайт? Неста мертва.
— Знаю, мой мальчик, знаю. Но печаль пройдет, а у вас осталась дочь. Не забывайте свою девочку.
— Я сидел здесь и слушал, как она кричит. Даже когда совсем измучилась и охрипла, я по-прежнему слышал ее. А сейчас повсюду такая тишина…
— Знаю, знаю, — беспомощно повторил Смайт. — Но, милорд, не забудьте о своей дочурке. Она так настойчиво требовала свой ужин, словно маленький генерал. Ну и легкие у нее! Для такой малышки совсем неплохо!
Алек уставился в затянутые шторами полукруглые окна:
— Мне все равно.
— Ну же… не…
— О нет, мне не грозит опасность стать пациентом Бедлама[1], Смайт. Можешь прекратить свое кудахтанье.
Алек поднялся с кресла и подошел поближе к камину:
— Руки ужасно щиплет. Наверное, это хороший знак. — Он долго молчал, глядя на пляшущие красные языки, и наконец добавил: — Я должен написать Ариель и Берку, сообщить, что Неста мертва.
— Принести перо и бумагу?
— Нет. Немного согреюсь и сам пойду в кабинет.
— Ужин, милорд?
— Думаю, не стоит, Смайт.
Алек оставался в библиотеке еще около часа. Наконец-то он мог согнуть руки, нахмурить брови… Только внутри все оставалось замерзшим и окоченелым.
Какая твердая земля… Даже лопаты могильщиков ее не брали. Мужчины, тяжело дыша, продолжали долбить мерзлые комья.
На могиле Несты не будет ярких роз.
Алек молча стоял, пока могильщики засыпали черный ящик. Фамильное кладбище Девениш-Карриков занимало весь верх широкого гребня, выходившего на Спридлстоун-Вэлли. Затейливо вырезанные плиты поросли плющом, розами и дельфиниумами. Весной и летом зрелище было ослепительным, яркие головки цветов живо контрастировали с темной зеленью плюща. Однако зимой подрезанные кусты выглядели жалкими и унылыми. Оголенные конские каштаны, осокори и несколько плакучих ив окружали место последнего упокоения. Декабрьский ветер пронзительно завывал в ветвях.
Преподобный Макдермот закончил проникновенную заупокойную службу и тоже стоял молча, выжидая. Все слуги Грейндж, арендаторы и их семьи, владельцы лавок в деревне Девениш, представители семей местного дворянства тоже не двигались с места.
Алек понял, что должен что-то сделать или сказать. Но что? Попросить зааплодировать? Приказать отправляться по домам и согреться? Велеть оставить его в покое?
— Алек, — тихо окликнул преподобный Макдермот. Алек глянул в выцветшие голубые глаза старика.
— Начинается метель. Пора отпустить людей.
Отпустить? Какое странное слово! Но Алек просто кивнул и отошел от могилы, словно давая сигнал. Собравшиеся по одному приближались к барону со словами утешения и тут же отходили. Однако вся церемония заняла много времени. Очень много времени.
«Настоящий бред», — думал Алек, оставшись один в библиотеке. Последние гости наконец-то насытились, потолковали приглушенными голосами и, слава Богу, удалились. Но все казалось совершенно нереальным, потому что он ничего не чувствовал. Совсем ничего. Онемение не желало исчезать. Оно вторглось в сердце, словно враг, и оставалось еще три дня.
На третий день приехали Драммонды, сводная сестра Несты Ариель и ее муж Берк, граф Рейвнсуорт. Ариель, бледная, с красными, заплаканными глазами, молча смотрела на зятя. Берк держался скованно и казался таким же ушедшим в себя, как Алек.
— Прости, что не успели на похороны, — сказала Ариель, крепко сжав руку Алека. — Начался буран, и мы не смогли выехать из Эглин-Тайна. Мне так жаль, Алек, так жаль.
Ариель всегда думала о зяте как о Красавчике Бароне, и прозвище было хотя и глупым, но очень метким. Только теперь он страшно осунулся, кожа туго обтянула скулы, а блестящие голубые глаза, светлые, как летнее небо, в минуты веселья или глубокие, словно Северное море, когда более сильные чувства и эмоции захватывали его, сейчас погасли, были почти непрозрачными, словно затянутыми дымкой. Пустыми. Одежда, как всегда, безупречна, но выглядит он похудевшим. И Ариель казалось, что его вообще нет с ними. Алек говорил, отвечал на вопросы, выслушивал слова утешения, но его здесь не было. Если Ариель раньше никак не могла понять, каковы его чувства к Несте, сейчас сомнений не осталось. Возможно, Алек не пылал страстью, но все-таки по-своему очень любил жену.
Ариель вновь расплакалась, ощущая его боль, терзаясь своей.
— Ребенок здоров? — спросил Берк, прижав к себе жену. Алек нерешительно покачал головой.
— Твоя дочь, Алек. С ней все в порядке?
— О да, наверное. По крайней мере никто не утверждал обратного. Сейчас я позову миссис Макграфф. Она устроит вас и подаст чай. Пожалуйста, останьтесь. Метель, возможно, не уляжется всю следующую неделю. Могила Несты покрыта снегом. Я поведу вас туда. Я заказал мраморную надгробную плиту, только она еще не готова. А вот и миссис Макграфф. Пожалуйста, не плачь, Ариель. Берк, еще раз спасибо, что приехали.
Только некоторое время спустя, оказавшись в спальне, Ариель немного пришла в себя.
— Он в шоке, — сказала она мужу. — А я, как назло, превратилась в настоящую лейку, никак не могу перестать лить слезы. О Боже, Берк, бедный Алек. И малышка. Мы должны видеть девочку. Как ее зовут?
Но ребенок еще не получил имени. Алек выглядел совершенно сбитым с толку, когда Ариель упомянула об этом вечером.
— Она должна получить имя, Алек. Нужно окрестить крошку, и как можно скорее.
— Разве она больна?
— Нет, конечно, нет, но это необходимо сделать. Неста выбрала имя для ребенка?
— Хэролд.
— А для девочки?
Алек покачал головой.
— А у тебя нет никаких пожеланий?
Алек ничего не ответил и, задумчиво хмурясь, поднес к губам бокал с вином. Ребенок жив, о нем заботятся. Пронзительные вопли слышны даже здесь! Смайт был прав насчет силы ее легких. А вот теперь эти навязчивые вопросы. Кому какое дело?
— Холли, — выговорил он наконец, пожав плечами. — Холли. Почти Хэролд. Думаю, Несте это понравилось бы.
Но Алек по-прежнему отказывался видеть дочь. За день до отъезда Ариель и Берк решили поговорить об этом с хозяином дома.
— Ариель и я все тщательно обсудили, Алек. Если согласишься, мы возьмем Холли с нами в Рейвнсуорт.
Алек уставился на гостей:
— Хотите взять ребенка в Рейвнсуорт? Зачем?
— Ты мужчина, Алек. А я по крайней мере ее тетка. Мы с Берном будем заботиться о Холли, любить ее. Здесь за ней следит всего лишь кормилица, а малышка нуждается не только в молоке и сухих пеленках, но и в любви. И нежности.
«Он по-прежнему выглядит потерянным, — подумала Ариель, глядя на зятя. — Словно не понимает, о чем я».
— Я не отдам своего ребенка, — медленно, рассеянно произнес наконец Алек.
— Нет причин считать, что ты перекладываешь собственную ответственность на других, — вмешался Берк. — Одинокий мужчина, вдовец. Ты ведь захочешь снова вернуться на корабль, не так ли? Водить одно из своих торговых судов. Какой у тебя любимый корабль? Ах да, «Найт дансер». Прекрасное название — «Ночная танцовщица».
— Да, баркентина великолепное судно, — кивнув, добавил Алек. — Я ведь тебе об этом рассказывал. Здесь мне больше делать нечего. Слишком уж тихо, слишком спокойно, знаешь ли. Не желаю дольше оставаться в Каррик-Грейндж. Мой управляющий, Арнолд Круиск, весьма сведущ в своем деле и сумеет вести дела имения как полагается. Я сам его обучал. Станет посылать мне отчеты. И притом ему можно доверять.
— Но нельзя же взять ребенка на корабль, если сам отправляешься бог знает куда, — вставила Ариель. — Холли нужен дом и покой, Алек, и люди, которые смогли бы заботиться о ней. Мы с Берком сможем сделать это.
— Но она — все, что осталось у меня от Несты.
— Да, мы знаем.
— Я должен подумать об этом. Отдать моего ребенка… это кажется неправильным… и… Хорошо, сейчас я прокачусь верхом и подумаю об этом.
Ариель хотелось сказать, что метель разыгралась с новой силой, но она разумно промолчала.
— Ему нужно время, — тихо сказал Берк после того, как Алек вышел из гостиной. — Все это очень сложно.
Вечером, когда Алек одевался к ужину, сверху послышался крик ребенка — требовательные, пронзительные вопли, заставившие его дернуться и смять галстук. Плач не прекращался, наоборот, становился все громче. Алек посмотрелся в зеркало, снял галстук и, отшвырнув его, закрыл глаза. В чем дело? Почему ребенок кричит так, словно его жизнь в опасности?
— Перестань! — прошептал он. — Ради Бога, успокойся.
Малышка орала с такой силой, что казалось, вот-вот рухнет потолок. Не в силах этого вынести, Алек устремился из комнаты по широкому коридору к лестнице, ведущей на третий этаж, где помещалась детская.
«Как холодно», — думал он, поднимаясь по ступенькам. Холли уже надорвала голос, но продолжала упрямо кричать.
Алек распахнул дверь детской. Там уже стояла миссис Макграфф, его чертова экономка, прижимая к себе девочку и стараясь ее успокоить.
— Где кормилица, дьявол бы всех побрал?!
Миссис Макграфф испуганно обернулась:
— О милорд, Нэн пришлось вернуться домой. Ее ребенок заболел, а семья… впрочем, это долгая история, и, короче говоря, Холли нечего есть и она голодна.
— Отдайте ее мне, — решительно потребовал Алек. — Идите вниз и прикажите Смайту немедленно привести Нэн. Пусть возьмет ребенка с собой. Ради Господа, скорее!
Алек взял на руки дочь и несколько мгновений не мог прийти в себя от страха. Какая крошечная! И так громко кричит, что у него в ушах звенит. Маленькое тельце корчится в судорогах. По крайней мере он знал о детях достаточно, чтобы поддержать головку Холли, и невольно, нехотя вынудил себя в первый раз взглянуть на нее по-настоящему. Сморщенное личико в красных пятнах, распухшее от плача. Густые пряди почти белых волос. Точно таких же, как у него в детстве, по крайней мере мать часто говорила ему об этом.
— Тихо, малышка, — мягко сказал Алек, — все будет хорошо. Скоро получишь свое молоко.
Ребенок на секунду смолк, словно прислушиваясь к незнакомому низкому голосу, и широко открыл мутные глазки, глядя в направлении, откуда доносились звуки. Глаза цвета Северного моря во время жестокого шторма. Темно-темно-синие и глубокие. Совсем как у него.
— Нет, — сказал Алек, отводя выгибающееся тельце подальше от себя. — Нет.
Девочка напрягалась, тужилась, пытаясь освободиться от незнакомых рук. Алек вытягивал руки все дальше, пока мог, но наконец, не выдержав, сдался и прижал дочь к груди, бормоча бессмысленные ласковые слова, снова и снова, опять и опять, нежно, ласково, тихо. К его изумлению, девочка икнула несколько раз, сунула в рот кулачок и прислонилась головкой к его плечу. Маленькое тельце вздрогнуло еще раз и тут же стихло. На секунду Алека охватил страх, что Холли мертва, но нет, она просто заснула. Он держит ее, а она спит.
Алек растерянно огляделся. Что ему теперь делать? Осторожно опустившись в кресло-качалку у камина, Алек набросил на Холли шерстяную шаль и начал раскачиваться, постепенно убаюкав и себя.
Нэн и миссис Макграфф стояли на пороге детской, раскрыв от изумления рты.
— Невероятно, — прошептала экономка. — Его милость ни разу не был здесь.
Нэн держала своего ребенка у переполненной молоком ноющей груди.
— Я должна покормить Холли, — сказала она. Алек мгновенно пробудился и обернулся к кормилице.
— Она спит, — беспомощно выдохнул он. — Я ее укачивал.
— Она так похожа на вас, ну просто как две капли воды, — выпалила Нэн. — Я так и думала, но…
Она в ужасе замолчала, не понимая, как решилась на подобное. Алек встал, неосторожным движением разбудив Холли.
Та дернулась, непонимающе взглянула на него и заорала с новой силой. Алек улыбнулся:
— Нэн, по-моему, вы ей нужнее.
Кормилица положила своего ребенка на кровать и ловко перехватила у Алека девочку.
— После того как Холли уснет, я хотел бы поговорить с вами. Попросите миссис Макграфф показать вам, где библиотека.
Кивнув женщинам, он вышел из детской. Походка барона была легка, плечи расправлены. Наконец-то он почувствовал еще что-то, кроме боли.
Глава 1
На борту баркентины «Найт дансер» вблизи Чезапик-Бей. Октябрь 1819 года
Алек Каррик стоял на палубе, у штурвала «Дансера», вполглаза наблюдая за развертывающимися на фок-мачте парусами и уже гораздо внимательнее присматриваясь к маленькой дочери, сидевшей, скрестив ноги, на юте, в середине большой бухты каната и учившейся вязать морские узлы. Насколько мог понять Алек, Холли в данный момент совершенствовала свое умение справляться с выбленочными узлами. Она никогда не переходила к другой задаче или, в данном случае, к новому узлу, пока не осваивала предыдущий, к полному своему удовлетворению. Алек припомнил, как она провела на палубе два дня, обучаясь вязать шкотовый узел, пока Тикнор, второй помощник, молодой человек двадцати трех лет, уроженец Йоркшира, краснеющий, словно школьница, от каждой вольной шутки, не уговорил ее отдохнуть, сказав:— Хватит, мисс Холли, достаточно, все в порядке. Вы сделали все как надо, не сомневайтесь. Не хотим же мы, чтобы пальцы у вас загрубели, как домик улитки, верно ведь? Сейчас покажем вашему папе, и вот увидите, он скажет, что лучше не бывает, клянусь.
И Алек не мог найти слов, чтобы по достоинству оценить шкотовый узел. Не дай Бог, чтобы руки Холли превратились в панцирь улитки!
Холли была одета, как все матросы, в шерстяную фуфайку с красно-белыми полосами и широкие брюки из грубой бумажной ткани, облегавшие худенькое тельце, словно перчатка. Брюки, как и у остальных, расширялись от колена, чтобы было удобнее закатывать их, когда моешь палубу или взбираешься по вантам. На голове лихо сидела черная матросская шапочка из просмоленной парусины, неплохо защищавшая от ветра и дождя, а важнее всего — от солнца. Холли была белокожей блондинкой, и Алек беспокоился, что дочери станет худо, пока наконец не сумел убедить ее не снимать днем шапку, объяснив, что не желает видеть четырехлетнюю девочку такой же обветренной и морщинистой, как старый Панко, парусный мастер.
Холли подняла тогда голубые глазки и объявила:
— Папа, ты ошибаешься, мне уже почти пять.
— Прошу прощения, — извинился он, надвигая ей шапку на лоб. — Если это так, значит, я совсем не молод. Вскоре после твоего дня рождения мне исполнится тридцать два.
Холли долго пристально вглядывалась в отца и наконец покачала головой:
— Нет, ты не старый, папа. Я согласна с мисс Бленчард. Ты такой красивый! Я не так много знаю насчет греческих монет, как она, но даже миссис Суиндел иногда не сводит с тебя глаз.
— Мисс Бленчард… — ошеломленно протянул Алек, не обращая внимания на последующую речь дочери.
— Она приезжала сюда однажды, не помнишь? Прошлым маем, когда мы были в Лондоне. Ты привез ее посмотреть корабль. Она смеялась и говорила, как хочет сделать с тобой… ну, всякое там, а ты ответил, что ее зад стоит того, чтобы подержаться за него подольше, и….
— Хватит, хватит, — перебил Алек, поспешно зажимая ладонью рот Холли, и заметил, как Тикнор сделал то же самое с собственным ртом, по всей видимости, из последних сил пытаясь удержаться от смеха. — Вполне достаточно.
Алека терзали угрызения совести и одновременно безумное желание расхохотаться. Он вспомнил тот день, пять месяцев назад. Тогда он был уверен, что Холли вместе с няней, миссис Суиндел, находится в лондонском городском доме, поэтому, когда Эйлин Бленчард уговорила его позволить посмотреть один из его кораблей, Алек согласился.
Он громко застонал при одной мысли о том, как все вышло. Хорошо еще, что они не успели заняться любовью. Холли могла наткнуться на них и спокойно, но с любопытством потребовать объяснения своим звонким голоском.
Алек широко улыбнулся дочери. Холли была не по годам развита, иногда казалась чистым наказанием Господним, иногда чрезмерно серьезной и такой красивой, что Алек чувствовал, как слезы жгут веки при одном взгляде на нее. И она принадлежала ему. Дар Бога, простившего его гневные жалобы на судьбу, его горечь, ледяное оцепенение.
Холли сейчас была босиком: из брюк высовывались загорелые исцарапанные ножонки с загрубевшими ступнями. Пальцы подрагивали в такт морской песне Пиппина, веселой истории о капитане, ухитрившемся проиграть корабль и всю добычу дьяволу, поскольку был слишком глуп, чтобы понять: вилы, хвост и рога не могут принадлежать простому смертному. Пиппин был юнгой Алека на борту, чем-то вроде камердинера на суше, сообразительным пятнадцатилетним парнишкой, чья мать оставила его на ступеньках собора Святого Павла, мальчишкой, боготворившим капитана и обожавшим Холли.
Алек поднял глаза на фок-мачту. Дул ровный северо-западный ветер, немного сносивший судно.
— Мистер Питтс, выровняйте немного курс, — окликнул он старшего помощника, плававшего с ним шесть лет и знавшего корабль и его повадки так же хорошо, как капитана.
— Есть, капитан, — отозвался Эйбел Питтс. — Я смотрел на этого проклятого альбатроса. Хочет заставить нас погоняться за ним, только ничего не выйдет!
Алек улыбнулся и оглядел горизонт. Альбатрос, широко раскинув крылья, взмывал и нырял, то приближаясь к баркентине, то вновь отлетая. Стоял прекрасный октябрьский день, солнечный и ясный. По лазурному небу кое-где были разбросаны белые шарики облаков. Океан спокойно катил бесконечные волны. Они доберутся до Чезапик-Бей, голубого залива, к утру, если ветер удержится, и Алек отправится в Балтимор навестить Джеймса Пакстона, после того как судно пройдет еще сто пятьдесят миль и достигнет внутреннего бассейна. Мистера Джеймса Пакстона, поправил он себя, или его сына, мистера Юджина Пакстона.
— Клегг пришел, капитан, — окликнул мистер Питгс. — Принес обед вам и мисс Холли.
Алек, кивнув, махнул Клеггу, такому же широкоплечему, как и высокому, обладавшему к тому же самым добрым и жизнерадостным характером из всей команды, и подошел к дочери. Та была настолько поглощена своим занятием, что сначала даже не увидела отца. Тот просто ожидал, любуясь идеальным маленьким созданием, которое произвел на свет. Она так отличается от него и Несты!
— Холли, — тихо, чтобы не испугать, позвал он. Девочка подняла глаза и ослепительно улыбнулась:
— Папа, посмотри! — И, сунув узел под нос отцу, гордо спросила: — Ну, что ты думаешь? Только по-честному. Я вce стерплю.
— Что ж, это лучший беседочный узел, который я когда-либо видел.
— Папа! Это не беседочный узел, а выбленочный!
— Хм. По-видимому, ты права. Давай-ка я рассмотрю его получше за обедом. Ты голодна, хрюшка?
Холли, подпрыгнув, поспешно вытерла ладони о брюки:
— Могла бы съесть морского дракона.
— Господи, надеюсь, нет. Подумай только, вся эта чешуя застрянет между зубами!
Холли ринулась в люк и, слетев по трапу, побежала за отцом в каюту, довольно просторную, несмотря на то, что потолок был всего на два дюйма выше головы Алека, с двумя окнами, выходящими на корму, и элегантно обставленную, с привинченным к полу столом, широкой койкой и резным письменным столом красного дерева. У переборки стояли полки, уставленные книгами: морскими руководствами, историческими трактатами, картами, лондонскими газетами, полным собранием «Британского морского альманаха» и учебниками Холли. Каюты отца и дочери соединяла смежная дверь. Каюта Холли была гораздо меньше, но это не имело значения, поскольку девочка только спала там. Она даже играла в каюте отца по вечерам, потому что тот редко расставался с дочерью.