Итак, увидимся в Сан-Фелипе. Рули осторожнее (господи, что за гериартрический совет) и — увидимся вече…
Уходя от столкновения, я ползу вперед, на один корпус машины продвигаясь к границе, на одну единицу измерения приближаясь к новому, менее отягощенному деньгами миру, где пожирающие и пожираемые образуют совсем иную, пока неведомую мне цепь питания. Как только я пересеку границу, автомобилестроение таинственным образом застопорится на несомненно техлахомском 1974 году, после которого устройство автомобильных двигателей настолько усложнилось, что они перестали поддаваться мелкому ручному ремонту, а проще говоря, разборке на части. Характерной чертой ландшафта будут изъеденные ржавчиной, разрисованные пульверизатором, простреленные во всех местах «полумашины» — урезанные в длину, высоту и ширину, раздетые искателями запчастей, культурологически невидимые, вроде обряженных в черные капюшоны актеровкукловодов из японского театра Бунраку.
Вот что будет моим новым ландшафтом. Глядя на Калексико через лобовое стекло, я вижу потные орды, бредущие пешком через границу с соломенными кошелками, которые под завязку набиты лекарствами от рака, текилой, двухдолларовыми скрипками и кукурузными хлопьями.
На границе я вижу забор, пограничный забор в сеточку, напоминающий мне некоторые фотографии австралийских пейзажей, — фотографии, на которых заграждения против кроликов разделили местность надвое: по одну сторону плодоносящая, обильная, утопающая в зелени земля, по другую — зернистая, иссушенная, доведенная до отчаяния лунная поверхность. Думая об этом контрасте, я также думаю о Деге и Клэр — о том, что они по доброй воле избрали жизнь на лунной стороне и каждый подчиняется своей нелегкой участи: Дег обречен вечно с тоской смотреть на солнце, а Клэр с веткой будет кружить в песках, исступленно ища под землей воду. Я же… Да, а что же я?
Я тоже на лунной стороне, в этом-то я уверен. Не знаю, когда и где, но я сделал свой выбор со всей определенностью. Очень возможно, что он принесет мне ужас и одиночество, — но я не жалею.
С моей стороны забора меня ждут два дела — два дела, которые стали делом жизни героев двух коротеньких историй; сейчас я их вам быстренько расскажу.
Первая история, которую я несколько месяцев назад поведал Дегу и Клэр, не имела тогда успеха. Она называется «Молодой Человек, который страстно желал, чтобы в него ударила Молния».
Как явствует из названия, это история о молодом человеке. Он тянул лямку в одной чудовищной корпорации, а однажды послал подальше все, что имел, — раскрасневшуюся, разгневанную молодую невесту у алтаря, перспективы служебного роста, все, ради чего вкалывал всю жизнь, — и лишь затем, чтобы в битом «понтиаке» отправиться в прерии гоняться за грозой. Он не мог смириться с мыслью, что проживет жизнь, так и не узнав, что такое удар молнии.
Я сказал, что мой рассказ не имел успеха, потому что история закончилась ничем. В финале Молодой Человек по-прежнему был где-то в Небраске или Канзасе — бегал себе по степи, подняв к небу карниз от занавески, позаимствованный в ванной, и моля о чуде. Дегу с Клэр до смерти хотелось знать, чем же все завершилось, но рассказ о судьбе Молодого Человека остался неоконченным; зная, что Молодой Человек скитается по злым степям, я спокойнее сплю по ночам.
Вторая же история… Да, она чуть посложнее, я еще никому ее не рассказывал. Она о молодом человеке… ладно, назовем вещи своими именами — она обо мне.
Она обо мне и еще об одном событии — мне нестерпимо хочется, чтобы это событие произошло со мной.
Из маленьких порезов на коже, оставленных камнями, сочилась бы, на ходу сворачиваясь, кровь, а мозг мой превратился бы в тонкую белую нить, вибрирующую, как гитарная струна, протянувшуюся в небо, до самого озонового слоя. И, как Дег в свой последний день, я услышу хлопанье крыльев, но это будут крылья пеликана, летящего с океана, — большого, глуповатого, веселого пеликана, который приземлится рядом со мной и на своих гладких кожаных лапах вперевалочку подойдет к моему лицу и без страха, элегантно, как официант, предлагающий карту вин, положит передо мной подарок — маленькую серебряную рыбку.
За этот подарок я отдал бы что угодно.
* * *
— Эй, мудак, двинь жопой! — не выдерживает позади темпераментный Ромео и почти въезжает в меня своей ржавой приплюснутой жестянкой цвета шартреза.КЛИНИЧЕСКАЯ WANDERLUST: болезнь, обычно поражающая детей из семей среднего класса, чье детство прошло «на чемоданах». Неспособные укорениться где бы то ни было, они постоянно переезжают, всякий раз надеясь обрести на новом месте идеальную общность с идеальными соседями. (Wanderlust по-немецки — «тяга к странствиям».)Поздравляем с возвращением в реальность. Пора показывать зубки. Пора начинать жить. Но это тяжко.
Уходя от столкновения, я ползу вперед, на один корпус машины продвигаясь к границе, на одну единицу измерения приближаясь к новому, менее отягощенному деньгами миру, где пожирающие и пожираемые образуют совсем иную, пока неведомую мне цепь питания. Как только я пересеку границу, автомобилестроение таинственным образом застопорится на несомненно техлахомском 1974 году, после которого устройство автомобильных двигателей настолько усложнилось, что они перестали поддаваться мелкому ручному ремонту, а проще говоря, разборке на части. Характерной чертой ландшафта будут изъеденные ржавчиной, разрисованные пульверизатором, простреленные во всех местах «полумашины» — урезанные в длину, высоту и ширину, раздетые искателями запчастей, культурологически невидимые, вроде обряженных в черные капюшоны актеровкукловодов из японского театра Бунраку.
ТАЙНАЯ ТЕХНОФОБИЯ: сокровенное, неафишируемое убеждение, что от прогресса больше вреда, чем пользы.Дальше, в Сан-Фелипе, где когда-нибудь появится моя — наша — гостиница, я увижу изгороди из колючей проволоки, в которую вплетены китовые кости, хромированные бамперы от «тойот» и кактусовые скелеты. А на городских горячечно-белых пляжах увижу тощих уличных мальчишек с лицами, одновременно недо— и переэкспонированными на солнце, без всякой надежды на успех предлагающих замызганные ожерелья из фальшивого жемчуга и пузатенькие цепочки самоварного золота.
ПО ДЕВСТВЕННЫМ ПРОСЕЛКАМ: выбор маршрута по принципу «куда никто больше не попрется».
ОБЕЗЬЯННИЧАНЬЕ-ОТУЗЕМЛИВАНИЕ: желание человека, находящегося в чужой стране, казаться ее аборигеном.
СОЛИПСИЗМ ОТЬЕЗЖАНТА: поведение человека, который приезжает в чужую страну, надеясь оказаться ее первооткрывателем, но обнаруживает там множество конкурентов, приехавших за тем же. Раздраженный этим обстоятельством, человек отказывается даже разговаривать с ними, так как они заставили его разочароваться в собственной оригинальности и элитарности.
Вот что будет моим новым ландшафтом. Глядя на Калексико через лобовое стекло, я вижу потные орды, бредущие пешком через границу с соломенными кошелками, которые под завязку набиты лекарствами от рака, текилой, двухдолларовыми скрипками и кукурузными хлопьями.
На границе я вижу забор, пограничный забор в сеточку, напоминающий мне некоторые фотографии австралийских пейзажей, — фотографии, на которых заграждения против кроликов разделили местность надвое: по одну сторону плодоносящая, обильная, утопающая в зелени земля, по другую — зернистая, иссушенная, доведенная до отчаяния лунная поверхность. Думая об этом контрасте, я также думаю о Деге и Клэр — о том, что они по доброй воле избрали жизнь на лунной стороне и каждый подчиняется своей нелегкой участи: Дег обречен вечно с тоской смотреть на солнце, а Клэр с веткой будет кружить в песках, исступленно ища под землей воду. Я же… Да, а что же я?
Я тоже на лунной стороне, в этом-то я уверен. Не знаю, когда и где, но я сделал свой выбор со всей определенностью. Очень возможно, что он принесет мне ужас и одиночество, — но я не жалею.
С моей стороны забора меня ждут два дела — два дела, которые стали делом жизни героев двух коротеньких историй; сейчас я их вам быстренько расскажу.
Первая история, которую я несколько месяцев назад поведал Дегу и Клэр, не имела тогда успеха. Она называется «Молодой Человек, который страстно желал, чтобы в него ударила Молния».
Как явствует из названия, это история о молодом человеке. Он тянул лямку в одной чудовищной корпорации, а однажды послал подальше все, что имел, — раскрасневшуюся, разгневанную молодую невесту у алтаря, перспективы служебного роста, все, ради чего вкалывал всю жизнь, — и лишь затем, чтобы в битом «понтиаке» отправиться в прерии гоняться за грозой. Он не мог смириться с мыслью, что проживет жизнь, так и не узнав, что такое удар молнии.
Я сказал, что мой рассказ не имел успеха, потому что история закончилась ничем. В финале Молодой Человек по-прежнему был где-то в Небраске или Канзасе — бегал себе по степи, подняв к небу карниз от занавески, позаимствованный в ванной, и моля о чуде. Дегу с Клэр до смерти хотелось знать, чем же все завершилось, но рассказ о судьбе Молодого Человека остался неоконченным; зная, что Молодой Человек скитается по злым степям, я спокойнее сплю по ночам.
Вторая же история… Да, она чуть посложнее, я еще никому ее не рассказывал. Она о молодом человеке… ладно, назовем вещи своими именами — она обо мне.
Она обо мне и еще об одном событии — мне нестерпимо хочется, чтобы это событие произошло со мной.
НАУТЕК ОТ ПРОГРЕССА: миграция в населенные пункты, мало затронутые техническим прогрессом и информационной революцией, свободные от вещизма.Вот чего мне хочется: лежать на острых, как бритва, сверху напоминающих человеческий мозг скалах полуострова Баха-Калифорниа. Хочу лежать на этих скалах, и чтоб вокруг — никакой растительности, на пальцах — следы морской соли, а в небе пусть пылает химическое солнце. И чтоб ни звука — полная тишина, только я и кислород, ни единой мысли в голове, а рядом пеликаны ныряли бы в океан за рыбками — блестящими ртутными капельками.
Из маленьких порезов на коже, оставленных камнями, сочилась бы, на ходу сворачиваясь, кровь, а мозг мой превратился бы в тонкую белую нить, вибрирующую, как гитарная струна, протянувшуюся в небо, до самого озонового слоя. И, как Дег в свой последний день, я услышу хлопанье крыльев, но это будут крылья пеликана, летящего с океана, — большого, глуповатого, веселого пеликана, который приземлится рядом со мной и на своих гладких кожаных лапах вперевалочку подойдет к моему лицу и без страха, элегантно, как официант, предлагающий карту вин, положит передо мной подарок — маленькую серебряную рыбку.
За этот подарок я отдал бы что угодно.
1 ЯНВ. 2000 ГОДА
Я ехал в Калексико мимо Солтон-Си, огромного соленого озера, самой низкой точки Соединенных Штатов. Ехал через Бокс-каньон, через Эль-Сентро… Калипатрию… Броули. Землей округа Империал хочется гордиться — это «зимний сад Америки». После сурового бесплодия пустыни — ошеломляющее плодородие; бесчисленные поля с посевами шпината, отарами овец и стадами коров далматинской расцветки — какойгто сюрреализм от биологии. Здесь все плодоносит. Даже лаосские финиковые пальмы, колоннадой возвышающиеся вдоль хайвея.
Около часа назад, когда я ехал по этому царству торжествующего плодородия в сторону границы, со мной произошло нечто необыкновенное; по-моему, об этом обязательно надо рассказать. А случилось вот что.
Я только-только въехал с севера в низину Солтон-Си через Бокс-каньон. На душе у меня было светло — я как раз пересек границу края около плантаций цитрусовых возле небольшого городка под названием Мекка и украл с придорожного дерева теплый апельсин размером с шар для кегельбана. Меня засек фермер, выезжавший на тракторе из-за угла; он лишь улыбнулся, сунул руку в мешок за спиной и кинул мне еще один апельсин. Милосердие фермера показалось мне просто-таки вселенским. Сев в машину, я закрыл окна, чтобы не выпускать запах очищенного апельсина. Я заляпал руль клейким соком и ехал, вытирая руки о штаны. Поднявшись на гору, я неожиданно впервые за день увидел горизонт — над Солтон-Си, — а на горизонте нечто, заставившее мою ногу непроизвольно нажать на тормоз, а сердце — едва не выпрыгнуть изо рта.
Я увидел оживший рассказ Дега: ядерный гриб до самого неба, далеко-далеко на горизонте, злющий и плотный, со шляпкой в форме наковальни, размером со средневековое королевство и темный, как спальня ночью.
Апельсин упал на пол. Я притормозил у обочины под пронзительную серенаду едва не протаранившего меня сзади ржавого «эль-камино», набитого батраками-иммигрантами. Но сомнений не было; да, гриб торчал над горизонтом. Он мне не померещился. Именно таким он представлялся мне с пяти лет: бесстыдным, изможденно-помятым, всепожирающим.
Меня охватил ужас; кровь прилила к ушам; я ждал сирен; включил радио. Биопсия дала положительный результат. Неужели кризис произошел после полуденного выпуска новостей? Удивительно, но на радиоволнах все было спокойно — сплошной музон для конькобежцев да жалкие струйки еле слышных мексиканских радиостанций. Неужели я спятил? Почему никто и ухом не ведет? Навстречу мне проехали несколько машин; ни одна и не думала спешить. Делать было нечего; охваченный противоестественным любопытством, я двинулся дальше.
Гриб был таким огромным, что, казалось, бросал вызов перспективе. Я понял это, подъезжая к Броули, небольшому городку в пятнадцати километрах от границы края. Каждый раз, когда я думал, что достиг эпицентра взрыва, оказывалось, что гриб все еще далеко. Наконец я подъехал так близко, что его черная, как автопокрышка, ножка расползлась на все ветровое стекло. Горы — и те не кажутся такими огромными, но горы при всех своих амбициях не способны аннексировать атмосферу. А ведь Дег меня уверял, что эти грибы — маленькие-маленькие.
Наконец, круто повернув вправо на перекрестке с 86-м хайвеем, я увидел корни гриба. И тут доподлинно оказалось, что его натура проста и тривиальна: на маленьком пятачке фермеры жгли стерню, вот и всё дела. У меня камень с души упал. Черный, упирающийся макушкой в стратосферу монстр родился от хлипких бечевок оранжевого пламени, вьющихся на полях. Налицо было уморительное несоответствие деяния и произведенного им впечатления — ведь облако дыма виднелось за пятьсот миль. Да что там, даже из космоса.
Событие это превратилось в своеобразный аттракцион для зевак. Проезжая мимо горящих полей, машины переходили с рыси на медленный шаг, а многие, как и я, вообще останавливались. Роль piece de resistance[63], помимо дыма и огня, выполнял кильватерный след пламени — выгоревшая, покинутая на произвол всех ветров земля.
Эти поля обуглились до абсолютно черного цвета — совершенно космического, не имеющего к нашей планете никакого отношения. То была засасывающая чернота, не желавшая уступить внешним наблюдателям ни одного фотона; черный снег, бросивший вызов трехмерности пространства, повисший перед глазами зрителей, как листок бумаги в форме трапеции. Чернота была столь глубокой, интенсивной, безупречной, что в машинах переставали бузить усталые, искапризничавшиеся в дороге дети. Даже коммивояжеры останавливали свои бежевые седаны и, вытянув ноги, принимались за поедание гамбургеров, подогретых в микроволновых печах на месте их приобретения — в «Севен-Элевен».
Меня окружали «ниссаны», «эф-250», «дайхатсу» и школьные автобусы. Большинство водителей сидели, скрестив на груди руки; откинувшись в креслах, они молча созерцали диво — жаркую шелковую черную простыню, чудо античистоты. Это было успокаивающее, объединяющее занятие — вроде наблюдения издалека за торнадо. Мы улыбались друг другу.
Потом я услышал шум автомобильного мотора. Подъехал фургон — помпезная красно-полосатая, как леденец, суперсовременная модель с тонированными стеклами — и оттуда, к моему удивлению, высыпало около дюжины умственно отсталых подростков, мальчиков и девочек, веселых, общительных и шумных, размахивающих руками и радостно кричащих мне: «Привет!»
Шофером был сердитый человек лет сорока, с рыжей бородой и, похоже, с огромным опытом чичероне. Он управлял своими подопечными ласково, но твердо, подобно матери-гусыне, которая с равными долями нежности и суровости берет своих гусят за шкирку и задает им направление движения.
Шофер отвел своих подопечных подальше от нас и наших машин — к деревянной изгороди, отделяющей поле от дороги. Удивительно, но через несколько минут говорливые подростки затихли.
Не прошло и секунды, как я увидел, что же заставило их замолчать. С запада летела белая, как кокаин, цапля, птица, которую я никогда не видел живьем; ее плотоядные инстинкты пробудились при виде восхитительных даров пожара — многочисленных вкусных мелких тварей, которых выгнал на поверхность огонь.
Птица кружила над полями, а мне казалось, что ее место скорее у Ганга или Нила, а не здесь, в Америке. Контраст белизны ее крыльев с чернотой обугленных полей был настолько удивителен и резок, что большинство моих ближних и даже дальних соседей разразились шумными вздохами.
Смешливые, непоседливые подростки теперь все как один стояли завороженные, словно любуясь фейерверком. Они охали и ахали, а птица с ее невероятно длинной лохматой шеей просто-напросто отказывалась садиться. Она кружила и кружила, выписывая дуги и закладывая умопомрачительные виражи. Восторг детей был заразителен, и я осознал, что, к большому их удовольствию, охаю и ахаю вместе с ними.
Потом птица, кружась, стала удаляться на запад, прямо над дорогой. Мы подумали, что обряд, предшествующий ее трапезе, закончился; послышались робкие свистки. Но внезапно птица описала еще одну дугу. Мы вдруг сообразили, что она планирует прямо на нас. Мы чувствовали себя избранными..
Один из подростков пронзительно вскрикнул от восторга. Это заставило меня обернуться и посмотреть на него. В эту минуту ход времени, по-видимому, ускорился. Внезапно дети повернулись уже ко мне, и я почувствовал, как что-то острое оцарапало мне голову, и услышал звук — «свуп-свуп-свуп». Цапля задела меня — ее коготь распорол кожу у меня на макушке. Я упал на колени, но не отводил взгляда от птицы.
Все мы разом повернули головы и продолжали следить за тем, как птица садится на поле; все внимание было приковано к ней. Мы завороженно смотрели, как она выуживает из земли мелких тварей, и это было так красиво, что я даже забыл о своей ране. И только когда я случайно провел рукой по волосам, а после увидел на кончике пальца кровь, я понял, насколько тесно мы с птицей соприкоснулись.
Я поднялся на ноги и рассматривал эту капельку крови, когда пухленькие ручки (грязные пальчики, обломанные ногти) обхватили меня вокруг пояса. Умственно отсталая девочка в небесно-голубом ситцевом платье пыталась заставить меня нагнуться. С высоты своего роста я видел длинные пряди ее прекрасных светлых волос; пуская слюни, она несколько раз произнесла что-то вроде «ить-ца» — птица, дескать.
Я вновь опустился на колени перед ней, и она стала обследовать ранку, поглаживая мою голову, осторожно выбивая по ней обнадеживающее, целительное стаккато «вотуже-не-больно», — так утешает ребенок оброненную на пол куклу.
Потом я почувствовал прикосновение еще одной пары рук — к девочке присоединился один из ее товарищей. Еще одна пара рук, и еще… Неожиданно я оказался в куче-мале этой внезапно возникшей семьи, в ее влюбленных, целительных, милых, ласковых, некритичных объятиях; каждый из ребятишек хотел показать, что любит меня сильнее остальных. Они начали тискать меня — слишком крепко, как куклу, не подозревая, с какой силой они это делают. Мне было трудно дышать, меня пихали, мяли и давили.
Бородач подошел их отогнать. Как я мог объяснить ему, этому господину с его благими намерениями, что это неудобство, эта боль меня совсем не обременяют, что ничего, подобного этим тискам любви, я в жизни не испытывал.
Хотя, может быть, он и понял. Он отдернул руки, словно от его подопечных шли разряды статического электричества, и позволил им по-прежнему мять меня в своих теплых объятиях. Бородач сделал вид, что смотрит на птицу, кормящуюся на черном поле.
Не помню, поблагодарил ли я его.
Около часа назад, когда я ехал по этому царству торжествующего плодородия в сторону границы, со мной произошло нечто необыкновенное; по-моему, об этом обязательно надо рассказать. А случилось вот что.
Я только-только въехал с севера в низину Солтон-Си через Бокс-каньон. На душе у меня было светло — я как раз пересек границу края около плантаций цитрусовых возле небольшого городка под названием Мекка и украл с придорожного дерева теплый апельсин размером с шар для кегельбана. Меня засек фермер, выезжавший на тракторе из-за угла; он лишь улыбнулся, сунул руку в мешок за спиной и кинул мне еще один апельсин. Милосердие фермера показалось мне просто-таки вселенским. Сев в машину, я закрыл окна, чтобы не выпускать запах очищенного апельсина. Я заляпал руль клейким соком и ехал, вытирая руки о штаны. Поднявшись на гору, я неожиданно впервые за день увидел горизонт — над Солтон-Си, — а на горизонте нечто, заставившее мою ногу непроизвольно нажать на тормоз, а сердце — едва не выпрыгнуть изо рта.
Я увидел оживший рассказ Дега: ядерный гриб до самого неба, далеко-далеко на горизонте, злющий и плотный, со шляпкой в форме наковальни, размером со средневековое королевство и темный, как спальня ночью.
Апельсин упал на пол. Я притормозил у обочины под пронзительную серенаду едва не протаранившего меня сзади ржавого «эль-камино», набитого батраками-иммигрантами. Но сомнений не было; да, гриб торчал над горизонтом. Он мне не померещился. Именно таким он представлялся мне с пяти лет: бесстыдным, изможденно-помятым, всепожирающим.
Меня охватил ужас; кровь прилила к ушам; я ждал сирен; включил радио. Биопсия дала положительный результат. Неужели кризис произошел после полуденного выпуска новостей? Удивительно, но на радиоволнах все было спокойно — сплошной музон для конькобежцев да жалкие струйки еле слышных мексиканских радиостанций. Неужели я спятил? Почему никто и ухом не ведет? Навстречу мне проехали несколько машин; ни одна и не думала спешить. Делать было нечего; охваченный противоестественным любопытством, я двинулся дальше.
Гриб был таким огромным, что, казалось, бросал вызов перспективе. Я понял это, подъезжая к Броули, небольшому городку в пятнадцати километрах от границы края. Каждый раз, когда я думал, что достиг эпицентра взрыва, оказывалось, что гриб все еще далеко. Наконец я подъехал так близко, что его черная, как автопокрышка, ножка расползлась на все ветровое стекло. Горы — и те не кажутся такими огромными, но горы при всех своих амбициях не способны аннексировать атмосферу. А ведь Дег меня уверял, что эти грибы — маленькие-маленькие.
Наконец, круто повернув вправо на перекрестке с 86-м хайвеем, я увидел корни гриба. И тут доподлинно оказалось, что его натура проста и тривиальна: на маленьком пятачке фермеры жгли стерню, вот и всё дела. У меня камень с души упал. Черный, упирающийся макушкой в стратосферу монстр родился от хлипких бечевок оранжевого пламени, вьющихся на полях. Налицо было уморительное несоответствие деяния и произведенного им впечатления — ведь облако дыма виднелось за пятьсот миль. Да что там, даже из космоса.
Событие это превратилось в своеобразный аттракцион для зевак. Проезжая мимо горящих полей, машины переходили с рыси на медленный шаг, а многие, как и я, вообще останавливались. Роль piece de resistance[63], помимо дыма и огня, выполнял кильватерный след пламени — выгоревшая, покинутая на произвол всех ветров земля.
Эти поля обуглились до абсолютно черного цвета — совершенно космического, не имеющего к нашей планете никакого отношения. То была засасывающая чернота, не желавшая уступить внешним наблюдателям ни одного фотона; черный снег, бросивший вызов трехмерности пространства, повисший перед глазами зрителей, как листок бумаги в форме трапеции. Чернота была столь глубокой, интенсивной, безупречной, что в машинах переставали бузить усталые, искапризничавшиеся в дороге дети. Даже коммивояжеры останавливали свои бежевые седаны и, вытянув ноги, принимались за поедание гамбургеров, подогретых в микроволновых печах на месте их приобретения — в «Севен-Элевен».
Меня окружали «ниссаны», «эф-250», «дайхатсу» и школьные автобусы. Большинство водителей сидели, скрестив на груди руки; откинувшись в креслах, они молча созерцали диво — жаркую шелковую черную простыню, чудо античистоты. Это было успокаивающее, объединяющее занятие — вроде наблюдения издалека за торнадо. Мы улыбались друг другу.
Потом я услышал шум автомобильного мотора. Подъехал фургон — помпезная красно-полосатая, как леденец, суперсовременная модель с тонированными стеклами — и оттуда, к моему удивлению, высыпало около дюжины умственно отсталых подростков, мальчиков и девочек, веселых, общительных и шумных, размахивающих руками и радостно кричащих мне: «Привет!»
Шофером был сердитый человек лет сорока, с рыжей бородой и, похоже, с огромным опытом чичероне. Он управлял своими подопечными ласково, но твердо, подобно матери-гусыне, которая с равными долями нежности и суровости берет своих гусят за шкирку и задает им направление движения.
Шофер отвел своих подопечных подальше от нас и наших машин — к деревянной изгороди, отделяющей поле от дороги. Удивительно, но через несколько минут говорливые подростки затихли.
Не прошло и секунды, как я увидел, что же заставило их замолчать. С запада летела белая, как кокаин, цапля, птица, которую я никогда не видел живьем; ее плотоядные инстинкты пробудились при виде восхитительных даров пожара — многочисленных вкусных мелких тварей, которых выгнал на поверхность огонь.
Птица кружила над полями, а мне казалось, что ее место скорее у Ганга или Нила, а не здесь, в Америке. Контраст белизны ее крыльев с чернотой обугленных полей был настолько удивителен и резок, что большинство моих ближних и даже дальних соседей разразились шумными вздохами.
Смешливые, непоседливые подростки теперь все как один стояли завороженные, словно любуясь фейерверком. Они охали и ахали, а птица с ее невероятно длинной лохматой шеей просто-напросто отказывалась садиться. Она кружила и кружила, выписывая дуги и закладывая умопомрачительные виражи. Восторг детей был заразителен, и я осознал, что, к большому их удовольствию, охаю и ахаю вместе с ними.
Потом птица, кружась, стала удаляться на запад, прямо над дорогой. Мы подумали, что обряд, предшествующий ее трапезе, закончился; послышались робкие свистки. Но внезапно птица описала еще одну дугу. Мы вдруг сообразили, что она планирует прямо на нас. Мы чувствовали себя избранными..
Один из подростков пронзительно вскрикнул от восторга. Это заставило меня обернуться и посмотреть на него. В эту минуту ход времени, по-видимому, ускорился. Внезапно дети повернулись уже ко мне, и я почувствовал, как что-то острое оцарапало мне голову, и услышал звук — «свуп-свуп-свуп». Цапля задела меня — ее коготь распорол кожу у меня на макушке. Я упал на колени, но не отводил взгляда от птицы.
Все мы разом повернули головы и продолжали следить за тем, как птица садится на поле; все внимание было приковано к ней. Мы завороженно смотрели, как она выуживает из земли мелких тварей, и это было так красиво, что я даже забыл о своей ране. И только когда я случайно провел рукой по волосам, а после увидел на кончике пальца кровь, я понял, насколько тесно мы с птицей соприкоснулись.
Я поднялся на ноги и рассматривал эту капельку крови, когда пухленькие ручки (грязные пальчики, обломанные ногти) обхватили меня вокруг пояса. Умственно отсталая девочка в небесно-голубом ситцевом платье пыталась заставить меня нагнуться. С высоты своего роста я видел длинные пряди ее прекрасных светлых волос; пуская слюни, она несколько раз произнесла что-то вроде «ить-ца» — птица, дескать.
Я вновь опустился на колени перед ней, и она стала обследовать ранку, поглаживая мою голову, осторожно выбивая по ней обнадеживающее, целительное стаккато «вотуже-не-больно», — так утешает ребенок оброненную на пол куклу.
Потом я почувствовал прикосновение еще одной пары рук — к девочке присоединился один из ее товарищей. Еще одна пара рук, и еще… Неожиданно я оказался в куче-мале этой внезапно возникшей семьи, в ее влюбленных, целительных, милых, ласковых, некритичных объятиях; каждый из ребятишек хотел показать, что любит меня сильнее остальных. Они начали тискать меня — слишком крепко, как куклу, не подозревая, с какой силой они это делают. Мне было трудно дышать, меня пихали, мяли и давили.
Бородач подошел их отогнать. Как я мог объяснить ему, этому господину с его благими намерениями, что это неудобство, эта боль меня совсем не обременяют, что ничего, подобного этим тискам любви, я в жизни не испытывал.
Хотя, может быть, он и понял. Он отдернул руки, словно от его подопечных шли разряды статического электричества, и позволил им по-прежнему мять меня в своих теплых объятиях. Бородач сделал вид, что смотрит на птицу, кормящуюся на черном поле.
Не помню, поблагодарил ли я его.
ЦИФРЫ
Процент бюджета США, расходуемый:
на нужды престарелых — 30;
на нужды образования — 2
Число мертвых озер в Канаде: 14 000
Число работающих, приходящихся на одного человека, получающего пособие:
в 1949 — 13
в 1990 — 3,4
в 2030 — 1,9
Процент мужчин в возрасте 25-29 лет, никогда не состоявших в браке:
в 1970 — 19
в 1987 — 42
Процент женщин в возрасте 25-29 лет, никогда не состоявших в браке:
в 1970 — 11
в 1987 — 29
Процент замужних женщин в возрасте 20— 24 лет:
в 1960 — 72
в 1984 — 43
Процент людей в возрасте до 25 лет, живущих в бедности:
в 1979 — 20
в 1984 — 33
Количество людей, которых можно убить одним фунтом измельченного в порошок плутония (при попадании в организм через дыхательные пути): 42 000 000 000
Запас плутония в США на 1984 год, в фунтах: 380 000
Произведение этих чисел: 16 000 000 000 000 000
Доля дохода (в процентах), необходимая в качестве вступительного взноса при первом приобретении дома в рассрочку:
в 1967 — 22
в 1987 — 32
Процент домовладельцев среди лица возрасте от 25 до 29 лет:
в 1973 — 43,6
в 1987 — 35,9
Реальные изменения в цене за период с 1957 по 1987 г. (в процентах):
золотого 18-каратового кольца с алмазом в 1 карат: + 322
гарнитура для столовой из восьми предметов: + 259
билета в кино: + 180
авиабилета до Лондона (Великобритания): — 80
Шанс попасть на телеэкран для американца: 1 к 4
Процент американцев, утверждающих, что они «в смотрят телевизор: 8
Количество часов, проводимых за одну неделю у телеэкрана теми, кто утверждает, что не смотрит телевизор: 10
Количество убийств, которое среднестатистический ребенок успевает увидеть по телевизору к 16 годам; 18 000.
Количество рекламных роликов, которое американские дети успевают увидеть по телевизору к 18 годам: 350 000.
То же количество, выраженное в днях (при условии, что средняя продолжительность рекламного ролика — 40 секунд): 160,4.
Количество телевизоров:
в 1947 — 170 тысяч
в 1991 — 750 млн.
Рост дохода для граждан старше 65 лет— за периоде 1967 по 1987 г. (в процентах): 52,6
для всех остальных граждан — 7
Процент женатых мужчин в возрасте 30-34 лет, проживающих со своими супругами:
в 1960 — 85, 7
в 1987 — 64, 7
Процент замужних женщин в возрасте 30-34 лет, проживающих со своими супругами:
в 1960 — 88,7
в 1987 — 68, 2
Процент граждан США в возрасте 18-29 лет, согласных с утверждением, что «нет смысла выполнять работу, которая не может принести тебе полного удовлетворения»: 58
несогласных: 40.
Процент граждан США в возрасте 18-29 лет, согласных с утверждением, что «при нынешнем положении дел нашему поколению будет гораздо труднее добиться комфортной жизни, чем предыдущим»: 65
несогласных: 33
Процент граждан США в возрасте 18-29 лет, ответивших «да» на вопрос: «Хотите ли вы, чтобы ваша супружеская жизнь была похожа на жизнь ваших родителей?»: 44
ответивших «нет»: 55
на нужды престарелых — 30;
на нужды образования — 2
Число мертвых озер в Канаде: 14 000
Число работающих, приходящихся на одного человека, получающего пособие:
в 1949 — 13
в 1990 — 3,4
в 2030 — 1,9
Процент мужчин в возрасте 25-29 лет, никогда не состоявших в браке:
в 1970 — 19
в 1987 — 42
Процент женщин в возрасте 25-29 лет, никогда не состоявших в браке:
в 1970 — 11
в 1987 — 29
Процент замужних женщин в возрасте 20— 24 лет:
в 1960 — 72
в 1984 — 43
Процент людей в возрасте до 25 лет, живущих в бедности:
в 1979 — 20
в 1984 — 33
Количество людей, которых можно убить одним фунтом измельченного в порошок плутония (при попадании в организм через дыхательные пути): 42 000 000 000
Запас плутония в США на 1984 год, в фунтах: 380 000
Произведение этих чисел: 16 000 000 000 000 000
Доля дохода (в процентах), необходимая в качестве вступительного взноса при первом приобретении дома в рассрочку:
в 1967 — 22
в 1987 — 32
Процент домовладельцев среди лица возрасте от 25 до 29 лет:
в 1973 — 43,6
в 1987 — 35,9
Реальные изменения в цене за период с 1957 по 1987 г. (в процентах):
золотого 18-каратового кольца с алмазом в 1 карат: + 322
гарнитура для столовой из восьми предметов: + 259
билета в кино: + 180
авиабилета до Лондона (Великобритания): — 80
Шанс попасть на телеэкран для американца: 1 к 4
Процент американцев, утверждающих, что они «в смотрят телевизор: 8
Количество часов, проводимых за одну неделю у телеэкрана теми, кто утверждает, что не смотрит телевизор: 10
Количество убийств, которое среднестатистический ребенок успевает увидеть по телевизору к 16 годам; 18 000.
Количество рекламных роликов, которое американские дети успевают увидеть по телевизору к 18 годам: 350 000.
То же количество, выраженное в днях (при условии, что средняя продолжительность рекламного ролика — 40 секунд): 160,4.
Количество телевизоров:
в 1947 — 170 тысяч
в 1991 — 750 млн.
Рост дохода для граждан старше 65 лет— за периоде 1967 по 1987 г. (в процентах): 52,6
для всех остальных граждан — 7
Процент женатых мужчин в возрасте 30-34 лет, проживающих со своими супругами:
в 1960 — 85, 7
в 1987 — 64, 7
Процент замужних женщин в возрасте 30-34 лет, проживающих со своими супругами:
в 1960 — 88,7
в 1987 — 68, 2
Процент граждан США в возрасте 18-29 лет, согласных с утверждением, что «нет смысла выполнять работу, которая не может принести тебе полного удовлетворения»: 58
несогласных: 40.
Процент граждан США в возрасте 18-29 лет, согласных с утверждением, что «при нынешнем положении дел нашему поколению будет гораздо труднее добиться комфортной жизни, чем предыдущим»: 65
несогласных: 33
Процент граждан США в возрасте 18-29 лет, ответивших «да» на вопрос: «Хотите ли вы, чтобы ваша супружеская жизнь была похожа на жизнь ваших родителей?»: 44
ответивших «нет»: 55