Окружение графа разомкнулось. Руфину знали. Дочь крупного чиновника и дамы, которая, безусловно, забросила прежнее сомнительное ремесло. Достойная особа…
Подвезти начальству отца перевязь с деревянными апостолами – вполне невинное деяние. Позволяющее девушке немного покрутиться среди сильнейших людей города. Всем все понятно? Вот и хорошо!
– Граф, у вас заканчиваются заряды. А я еще не видела достойной выстрела цели… Не желаете моих патронов? Эти, например, снаряжала мама.
Граф протянул руку.
– Давайте. Как раз на кабана или косулю!
– И все-таки мама просит ваше сиятельство не злоупотреблять недожаренным мясом. Как, впрочем, и угольками…
– Я вовсе не собираюсь провести завтрашний день, страдая животом… Ну, как ваши успехи? – умеет граф переменить тему, с неприятной на полезную. И прервать лишний разговор. Пока тот не вышел за рамки обычного. Женщины стреляют мало, мужчины – много. У графа закончились выстрелы, у алькальдовой дочки остались лишние. Почему не поделиться? И только… Что на деле содержится в паре деревянных «апостолов», охочей для слухов разряженной толпе лучше и не догадываться.
Что ж, ружья поговорили, пора размять ноги и собакам с лошадьми… Рука графа поднимается, чтобы дать сигнал псарям – как прямо под копыта его жеребца вылетает серый комок шерсти и когтей.
Гончие рвутся со сворок… А перчатка насквозь промокла – и кажется, что это не вода ее пропитала, а кровь! Знак? Рука рвет из ольстреди пистолет… Зверь стоит смирно, только ветер колышет кисточки на ушах. Думала – бросится, нужно кого-то спасать? Вот ее и спасай, рыжую – под брюхом у рыси полные соски. Не может рысь настолько оголодать, чтобы ловить кроликов на глазах у охоты! На такой риск она пойдет, только если ищет пропитания не себе. Верней, не только себе, ибо она и есть корм для рысят – пока те сосут молоко.
Собак не успели спустить. Воздух рванул звук выстрела. И девичий крик:
– Не сметь!
Такое уже не скрыть. Уже летят скороговорки:
– Увидела! Материна кровь!
– Что?
– Рысьи глаза!
– Знак Господень…
– Ведьмовство…
Рысь так и стоит напротив всадников. Надрываются лаем гончие, что так и не получили воли догонять и рвать. Сторожко фыркают лошади. С надеждой смотрят люди. Зверь стоит, в янтарных глазах посверкивает искорками насмешка. Эти все – на меня? Не много ли чести, дамы и кавалеры, для существа немного больше домашней кошки?[18]
Рысь не отводит высокомерный взгляд от странных двухголовых чудовищ о шести лапах, убивающих огнем и собаками. Поудобней перехватила кролика. Тоже не знает, что делать. Убегать – безнадежно, драться – тем более. Остается стоять и смотреть, словно пулю можно удержать парой вертикальных зрачков.
– Да она тоже охотится, – заметил вдруг граф и спросил, обращаясь к хищнице: – Не желаете ли к нам присоединиться, сеньора? Как королевский советник города Севильи, я даю вам такое же дозволение, как если бы вы были приглашены с самого начала. Вашу добычу погрузят в обоз и запишут за вами.
Рысь поняла, что убивать ее почему-то не хотят, вновь перехватила ушастую тушку, величаво развернулась и проследовала в кусты.
– Не доверяет писарям, – объявил граф печально. – Даже рыси знают, что в Севилье воруют…
Вокруг рассыпался мелкий подобострастный смех. Советник продолжил:
– Гончих придержите, не то нападут на мою новую знакомую. Часа, полагаю, будет довольно.
У великих людей бывают слабости – не только желудочные. Недавно почивший кардинал Ришелье, к примеру, верил в амулеты. Многие из римских пап с интересом просматривали гороскопы – за что прочим добрым католикам полагалась суровая епитимья в инквизиционной тюрьме. Поверья гуляют по простонародью, забавно смешивая старинные обычаи и краем уха зацепленную латинскую ученость.
Про то, что всякая рысь – ясновидящая, приметили еще древние языческие греки. Христиане дополнили греческое поверье, заметив, что голубые от рождения глаза рысей с возрастом желтеют. Это было истолковано так, что рысь способна приносить небесную мудрость на землю. Нужно только уметь читать в ее глазах. И если дочь Бланки де Теруан палит в воздух, спасая хищницу…
– Что ты прочитала?
– Ваше сиятельство, вы о чем?
– Ты увидела пророчество в глазах зверя, так? И что прочла?
Наружно весел. Внутри – ждет. Ждет слов, подкрепленных именем Аристотеля, Галилея – итальянцы даже Академию свою назвали Accademia dei Lincei, академией рысьеглазых – и Бланки де Теруан, что спасает его желудок от колик. А скажи ему правду…
– Прочла. У нее в глазах было написано: если я не принесу кролика, у меня в логове сдохнет от голода пара рысят.
– Не хочешь открыть. Значит, боишься, что не сбудется. Значит, хорошее! – сделала пируэт мысль графа. – Может, жениха насмотрела?
Граф уже шутит. Ему даже чуточку стыдно – за суеверность.
– И вы туда же, ваше сиятельство. Неужели отец с вами не говорил?
– Про два года? А как же… Кстати, два года – это мало. Даже во Фландрии, где надо бы считать месяц за год. Так не считает разве королевское казначейство. Так не пора ли тебе учиться быть титулованной дамой?
Руфина глазами похлопала и выдала:
– У меня уже есть титул. Я астурийка. С позволения вашего сиятельства я вернусь к подруге?
И отстала – под добродушный хохот городского советника Севильи. Как всегда, оттененный издаваемым угодниками эхом.
Главная часть охоты – не стрельба по зверям. На привычном месте, не меняющемся из года в год, распялены на столбах и канатах широкие тенты. Так, чтоб заслоняли солнце, но ветру не мешали. А вот под ними – все готово. Охотникам отведены места, и записанная за ними дичь – не вся, но та, о которой осведомились отдельно – освежевана, натерта солью и насажена на вертелы.
В прежние времена вышивка платьев и камзолов заставила бы полевые цветы поникнуть от зависти. В последние годы городская охота Севильи опускается на отдых подобно стае воронов. Все в черном. Только блеснет изредка ниточка серебряной вышивки, да иную ворону воротник и манжеты превратят в сороку.
Руфина и Ана – как раз парочка из вороны и сороки. Впрочем, если довести сравнение с птицами до конца, то вокруг них слетелись скворцы да голуби, которым яркое закрыто, а черное с белым – не по чину. Вот оно, «обучение на даму»: граф прислал целую бригаду вышколенной прислуги. Старшая над толпой лакеев и служанок, сухая пожилая женщина, похожая на образ классической дуэньи, отмела все попытки отказаться от непрошеной услуги.
– Мы и так столько лет без дела, – сообщила, – вот аккурат со смерти хозяйки. Его сиятельство нас не гонит, но и работы, кроме как вытирать пыль в комнатах покойной супруги, не задает. А мы хотим быть полезными! Я Магдалена Риос, горничная госпожи. А сегодня – ваша.
Ну, с ней понятно: второй человек в доме после дворецкого – и не говорите, что в особняке знати главные хозяева, – и совершенно никакого повода показать власть! На остальных лицах Руфина готова была прочесть послушное недовольство. Не столько легким сумасбродством хозяина, он господин, ему положено, но излишним напором камеристки. Увы… Только радость застоявшегося жеребца, увидевшего просторный выгон спущенной за зайцем борзой.
«Заприслуживают. Насмерть», – мелькнуло в голове. А тут Ана округлила глаза и принялась восторженно рассматривать Руфину.
– Нет, – твердо заявила та. – Это просто дружеская шутка. Сеньора – личная горничная ее сиятельства…
– Сеньорита, если вам угодно, – сообщила та, – но уместней будет называть меня моей фамилией безо всяких дополнений.
– … исполняйте распоряжение хозяина. Только замените, пожалуйста, меня вот на эту сеньориту. Которой подарок графа действительно доставит удовольствие. В отличие от меня.
– Приказано позаботиться именно о вас. «Донья Руфина де Теруан. Вон, высокая черноглазая блондинка с челюстью инфанты», – процитировала.
Взгляд Аны стал опасным. То ли ее тут, на месте, от восторга с завистью пополам разорвет. То ли она – и ее язык – поживут еще немного. И тогда самой Руфине – хоть вешайся. Ну почему старые солдаты так неосторожны на язык? Да, у королевской семьи тоже массивные подбородки. По той же причине: Габсбурги тоже северяне, только не из Астурии, а из Фландрии! Так что граф отчасти прав, но такой комплимент, похоже, поссорит ее с единственной подругой. Бедняжка пришла ловить женихов – а тут к ней словно привязана уже не дылда-уродина, а девушка, похожая на дочь короля… И на кого обратят внимание кавалеры? Стоп. Так это он нарочно!
– Его сиятельство добавил – с медалями города за арбалетную и пулевую стрельбу? – Руфина потянула цепочки.
– Нет, хозяйка, – временная личная горничная улыбается.
– Тогда вы обознались.
– О вас. Его сиятельство иногда бывает немного забывчив. Кстати, вам полагается обращаться ко мне на «ты».
– Не обо мне. Видите ли, я могу начать отстреливаться.
Руфина действительно вытащила пистолет. Проверила пружину – не взведена ли. Выдула порох с полки. Спицей с крючком на конце выудила из ствола маленький мешочек.
– Дробь, – сообщила, – на зайца и птицу.
Развинтила один из апостолов. Вынула другой мешочек. Показала. Улыбнулась. Сунула в дуло, прибила шомполом.
– Соль, – объяснила. – Всегда беру на подобные увеселения. Ведь никогда не знаешь наперед…
– Я намерена выполнять распоряжение его сиятельства любой ценой. Даже если у вас, хозяйка, в пистолетах будут пули.
– Хмм. Ваш господин, очевидно, не подумал о том, что подобной услугой меня несколько компрометирует? Так вот. Пошлите к нему человека. Напомнить ему имена Хорхе де Теруана… и Диего де Эспиносы.
– Слушаюсь. Антонио, Педро! Одна нога здесь, другая там.
Двое слуг сорвались с места. Впрочем, исход Руфине понятен с самого начала – раз уж отец полеживает рядом с его сиятельством и улыбается, значит, шутку одобрил. Вернулись. Записка. Поднесли. Целая церемония. Один лакей другому подушечку подложил. Тот бухнулся на колени, а в руках серебряный поднос, поверх изящной чеканки – записка, придавлена полевым камушком. «После истории с рысью сие вполне уместно». Подпись, знакомая всему городу, но особенно – порту. Делать нечего…
– Итак, Риос, я принимаю ваши услуги. На время охоты. И что теперь?
– Велено внимательно вас слушаться. Это распоряжение его сиятельства – и вашего отца. А дона Диего на охоте нет.
– Пока нет. Но может и появиться.
Руфина покосилась на вьюк, как будто там лежал аккуратно утрамбованный дон Диего, хотя астуриец с его вовсе не малым росточком там бы явно не уместился. Ну, разве его эспадрон.
Мясо вертится над огнем. Один лакей крутит, другой срезает то, что уже прожарилось, третий водружает двузубой вилкой сочащийся кусок на серебро. И служанка, подложив под колена бархатную подушечку, передает яство временной госпоже и ее подруге.
– Горячее, – жалуется Ана.
– И пресное, – Гаспара так не обслуживают. Зато он примечает, как должны ухаживать за действительно знатными хозяевами.
– Втереть перец?
– Оно же горячее, – возмущается Руфина, – обжечься можно.
– На то есть перчатки, – объясняет слуга. – Так прикажете?
– Пожалуй, нет.
– Но ведь выйдут безвкусные куски! – возмущается Гаспар.
– Не выйдут. Если полить как следует лимонным соком и белым вином.
Перуанец собирается возражать, но Ана резко кивает.
– Сейчас обилие пряностей в высокой кухне уже не принято, – замечает она, – и считается признаком провинциальности.
Люди, верно, похожи на птиц – где стая, туда и другие торопятся. Вдруг доведется чем поживиться? Самые яркие в охотничьей стае, как ни странно, крестьяне. Местные жители точно не разорены! По крайней мере, наряды у них в сундуках нашлись на загляденье. Одни – подобие дворянских, только из хлопка вместо бархата, да бумазеи, да шерсти. Нашлось место и разрезным рукавам, и воротникам на картонной подкладке. Другие – настоящие, напоминающие о временах халифата, широкие да цветастые. Крестьянам указ против роскоши не писан.
Охота для них – привычный заработок. Иные идут в загонщики, иные помогают ставить шатры. Остальные пытаются что-нибудь продать. Прежде всего – зелень. Не все любят мясо с гарниром из дыма. Ну а дальше – домашнее вино, хлеб, молоко, сыр… Продукты пусть и невысокие, да многими ценимые. Тот же господин королевский советник непременно берет овечий сыр – да у одной и той же семьи. Говорят, они ему и в город это непритязательное блюдо поставляют.
Чуть тускней – желающие свести знакомство. Всегда найдется повод подобраться поближе. Вступить в беседу. Представиться… И напороться. Когда из двух девушек одна красива, а другая – нет, дурнушка становится хуже дуэньи.
– Вас не спрашивали.
– Вы, верно, не убили даже зайца – так что и косули мы вам не дадим. Здесь не место для пикаро.
И наконец:
– Риос, озаботьтесь допускать к столу только людей известных и солидных. И лучше – с женами.
– Но здесь только достойные молодые люди…
– По ним незаметно. Вы намерены выполнять распоряжение?
– Да, хозяйка. Разумеется.
Так и вышло, что всей компании Ане досталось – брат, формальный жених, да отец подруги, завершивший дела и настроенный отдохнуть и закусить. И так до рожков, вновь призывающих в седло.
Наутро донья Ана все-таки промахнулась. Толстое стекло выдержало, только зазвенело обиженно. На крыше, под льняным пологом, настало время обсудить вчерашнее приключение. Ана потягивает шоколад – со старшим алькальдом кто-то таки поделился вкусненьким – и голос у нее такой же тягуче-сладкий:
– А ведь, пожалуй, ты могла бы стать новой графиней Барахас. Если бы повела себя чуть иначе. Рысьи глаза! Граф верит в эту ерунду… И высоких любит.
– Не исключу, что граф был бы этому только рад. Его наследники, правда, нет – а я не настолько хорошо разбираюсь в противоядиях, чтобы рисковать. А во-вторых, он мне друг. И как друг гораздо ближе, и, прости за цинизм, полезней.
– А Диего?
– Все-то тебе расскажи… Вот ты мне расскажешь, что у тебя на сердце?
– У меня? Ты еще спрашиваешь! Да я умру, если не стану навсегда тем, чем была два часа по милости королевского советника да по твоей дружбе. И способ этот у меня под рукой! Так что знай – сегодня я сказала Гаспару, что не буду возражать, если он ко мне посватается… окончательно.
– Ты уверена? Вчера ты видала кабальеро знатней и моложе.
– Кто из них обладает состоянием? Наоборот, всем нужна девица с приданым! И кому из них нужна я? Пойми, деньги заканчиваются, но Гаспару я нужна как дверь наверх. А он мне. Уж у него деньги не кончатся. Он и здесь намерен их приумножать. А транжирить буду я! Осторожно, конечно, – чтобы не перестараться… Да и брату он должность купит. В общем, со мной решено и ясно. Теперь давай с тобой разберемся! Ты не захотела за графа, потому что прочитала что-то у рыси в глазах?
Только что называла старинные поверья ерундой. И вот на тебе!
– Ничего там не было… А со слугами – это шутка, шутка, шутка! Он так веселится, понимаешь? Странновато, ну так, как сказала Риос, «на его сиятельство иногда находит».
– Конечно-конечно. А все-таки – что ты увидела? Зачем спасла кошку?
– Затем. Я же не ведьма. И тем более не святая. Но вот, помстилось.
– Что? – Ана впервые услышала от подруги такое слово. Не то чтобы непонятное… Редкое. Кажется, северное.
– Что если рысь убить, будет плохо.
– Что будет плохо?
– Не знаю. Плохо, и все.
Ана, как всегда, думать начинает, только получив отпор. И делает это пусть странно, но очень точно. И быстро. Вот и сейчас – времени хватило только воздуха в легкие набрать, а следующий вопрос уже готов.
– Руфинита, скажи, только правду – оно меня касается?
– Нет.
И правда, какое отношение севильская дворянка имеет к жизни троих рысят, копошащихся в логове? Отчего-то встало перед глазами это логово, как наяву. Дупло старого, доживающего последние годы, тополя, взбугрившего корнями каменистую рыжую почву. И внутри – три голубоглазых пушистых комка. Они устали ползать друг по другу и смотрят вверх, на пятно света. Ждут мать. Большую, добрую. Полную вкусного молока. Вот и все видение… Но этого же не расскажешь.
Впрочем, Ана узнала, что хотела, и будет молчать. Все в порядке. Снова. Значит, следует распрощаться с подругой, спуститься к себе в комнату. Устроиться за столом – на стуле, иначе не привыкла, – и взяться наконец за работу. А то ни двух лет на нее не хватит, ни десяти!
История седьмая,
Подвезти начальству отца перевязь с деревянными апостолами – вполне невинное деяние. Позволяющее девушке немного покрутиться среди сильнейших людей города. Всем все понятно? Вот и хорошо!
– Граф, у вас заканчиваются заряды. А я еще не видела достойной выстрела цели… Не желаете моих патронов? Эти, например, снаряжала мама.
Граф протянул руку.
– Давайте. Как раз на кабана или косулю!
– И все-таки мама просит ваше сиятельство не злоупотреблять недожаренным мясом. Как, впрочем, и угольками…
– Я вовсе не собираюсь провести завтрашний день, страдая животом… Ну, как ваши успехи? – умеет граф переменить тему, с неприятной на полезную. И прервать лишний разговор. Пока тот не вышел за рамки обычного. Женщины стреляют мало, мужчины – много. У графа закончились выстрелы, у алькальдовой дочки остались лишние. Почему не поделиться? И только… Что на деле содержится в паре деревянных «апостолов», охочей для слухов разряженной толпе лучше и не догадываться.
Что ж, ружья поговорили, пора размять ноги и собакам с лошадьми… Рука графа поднимается, чтобы дать сигнал псарям – как прямо под копыта его жеребца вылетает серый комок шерсти и когтей.
Гончие рвутся со сворок… А перчатка насквозь промокла – и кажется, что это не вода ее пропитала, а кровь! Знак? Рука рвет из ольстреди пистолет… Зверь стоит смирно, только ветер колышет кисточки на ушах. Думала – бросится, нужно кого-то спасать? Вот ее и спасай, рыжую – под брюхом у рыси полные соски. Не может рысь настолько оголодать, чтобы ловить кроликов на глазах у охоты! На такой риск она пойдет, только если ищет пропитания не себе. Верней, не только себе, ибо она и есть корм для рысят – пока те сосут молоко.
Собак не успели спустить. Воздух рванул звук выстрела. И девичий крик:
– Не сметь!
Такое уже не скрыть. Уже летят скороговорки:
– Увидела! Материна кровь!
– Что?
– Рысьи глаза!
– Знак Господень…
– Ведьмовство…
Рысь так и стоит напротив всадников. Надрываются лаем гончие, что так и не получили воли догонять и рвать. Сторожко фыркают лошади. С надеждой смотрят люди. Зверь стоит, в янтарных глазах посверкивает искорками насмешка. Эти все – на меня? Не много ли чести, дамы и кавалеры, для существа немного больше домашней кошки?[18]
Рысь не отводит высокомерный взгляд от странных двухголовых чудовищ о шести лапах, убивающих огнем и собаками. Поудобней перехватила кролика. Тоже не знает, что делать. Убегать – безнадежно, драться – тем более. Остается стоять и смотреть, словно пулю можно удержать парой вертикальных зрачков.
– Да она тоже охотится, – заметил вдруг граф и спросил, обращаясь к хищнице: – Не желаете ли к нам присоединиться, сеньора? Как королевский советник города Севильи, я даю вам такое же дозволение, как если бы вы были приглашены с самого начала. Вашу добычу погрузят в обоз и запишут за вами.
Рысь поняла, что убивать ее почему-то не хотят, вновь перехватила ушастую тушку, величаво развернулась и проследовала в кусты.
– Не доверяет писарям, – объявил граф печально. – Даже рыси знают, что в Севилье воруют…
Вокруг рассыпался мелкий подобострастный смех. Советник продолжил:
– Гончих придержите, не то нападут на мою новую знакомую. Часа, полагаю, будет довольно.
У великих людей бывают слабости – не только желудочные. Недавно почивший кардинал Ришелье, к примеру, верил в амулеты. Многие из римских пап с интересом просматривали гороскопы – за что прочим добрым католикам полагалась суровая епитимья в инквизиционной тюрьме. Поверья гуляют по простонародью, забавно смешивая старинные обычаи и краем уха зацепленную латинскую ученость.
Про то, что всякая рысь – ясновидящая, приметили еще древние языческие греки. Христиане дополнили греческое поверье, заметив, что голубые от рождения глаза рысей с возрастом желтеют. Это было истолковано так, что рысь способна приносить небесную мудрость на землю. Нужно только уметь читать в ее глазах. И если дочь Бланки де Теруан палит в воздух, спасая хищницу…
– Что ты прочитала?
– Ваше сиятельство, вы о чем?
– Ты увидела пророчество в глазах зверя, так? И что прочла?
Наружно весел. Внутри – ждет. Ждет слов, подкрепленных именем Аристотеля, Галилея – итальянцы даже Академию свою назвали Accademia dei Lincei, академией рысьеглазых – и Бланки де Теруан, что спасает его желудок от колик. А скажи ему правду…
– Прочла. У нее в глазах было написано: если я не принесу кролика, у меня в логове сдохнет от голода пара рысят.
– Не хочешь открыть. Значит, боишься, что не сбудется. Значит, хорошее! – сделала пируэт мысль графа. – Может, жениха насмотрела?
Граф уже шутит. Ему даже чуточку стыдно – за суеверность.
– И вы туда же, ваше сиятельство. Неужели отец с вами не говорил?
– Про два года? А как же… Кстати, два года – это мало. Даже во Фландрии, где надо бы считать месяц за год. Так не считает разве королевское казначейство. Так не пора ли тебе учиться быть титулованной дамой?
Руфина глазами похлопала и выдала:
– У меня уже есть титул. Я астурийка. С позволения вашего сиятельства я вернусь к подруге?
И отстала – под добродушный хохот городского советника Севильи. Как всегда, оттененный издаваемым угодниками эхом.
Главная часть охоты – не стрельба по зверям. На привычном месте, не меняющемся из года в год, распялены на столбах и канатах широкие тенты. Так, чтоб заслоняли солнце, но ветру не мешали. А вот под ними – все готово. Охотникам отведены места, и записанная за ними дичь – не вся, но та, о которой осведомились отдельно – освежевана, натерта солью и насажена на вертелы.
В прежние времена вышивка платьев и камзолов заставила бы полевые цветы поникнуть от зависти. В последние годы городская охота Севильи опускается на отдых подобно стае воронов. Все в черном. Только блеснет изредка ниточка серебряной вышивки, да иную ворону воротник и манжеты превратят в сороку.
Руфина и Ана – как раз парочка из вороны и сороки. Впрочем, если довести сравнение с птицами до конца, то вокруг них слетелись скворцы да голуби, которым яркое закрыто, а черное с белым – не по чину. Вот оно, «обучение на даму»: граф прислал целую бригаду вышколенной прислуги. Старшая над толпой лакеев и служанок, сухая пожилая женщина, похожая на образ классической дуэньи, отмела все попытки отказаться от непрошеной услуги.
– Мы и так столько лет без дела, – сообщила, – вот аккурат со смерти хозяйки. Его сиятельство нас не гонит, но и работы, кроме как вытирать пыль в комнатах покойной супруги, не задает. А мы хотим быть полезными! Я Магдалена Риос, горничная госпожи. А сегодня – ваша.
Ну, с ней понятно: второй человек в доме после дворецкого – и не говорите, что в особняке знати главные хозяева, – и совершенно никакого повода показать власть! На остальных лицах Руфина готова была прочесть послушное недовольство. Не столько легким сумасбродством хозяина, он господин, ему положено, но излишним напором камеристки. Увы… Только радость застоявшегося жеребца, увидевшего просторный выгон спущенной за зайцем борзой.
«Заприслуживают. Насмерть», – мелькнуло в голове. А тут Ана округлила глаза и принялась восторженно рассматривать Руфину.
– Нет, – твердо заявила та. – Это просто дружеская шутка. Сеньора – личная горничная ее сиятельства…
– Сеньорита, если вам угодно, – сообщила та, – но уместней будет называть меня моей фамилией безо всяких дополнений.
– … исполняйте распоряжение хозяина. Только замените, пожалуйста, меня вот на эту сеньориту. Которой подарок графа действительно доставит удовольствие. В отличие от меня.
– Приказано позаботиться именно о вас. «Донья Руфина де Теруан. Вон, высокая черноглазая блондинка с челюстью инфанты», – процитировала.
Взгляд Аны стал опасным. То ли ее тут, на месте, от восторга с завистью пополам разорвет. То ли она – и ее язык – поживут еще немного. И тогда самой Руфине – хоть вешайся. Ну почему старые солдаты так неосторожны на язык? Да, у королевской семьи тоже массивные подбородки. По той же причине: Габсбурги тоже северяне, только не из Астурии, а из Фландрии! Так что граф отчасти прав, но такой комплимент, похоже, поссорит ее с единственной подругой. Бедняжка пришла ловить женихов – а тут к ней словно привязана уже не дылда-уродина, а девушка, похожая на дочь короля… И на кого обратят внимание кавалеры? Стоп. Так это он нарочно!
– Его сиятельство добавил – с медалями города за арбалетную и пулевую стрельбу? – Руфина потянула цепочки.
– Нет, хозяйка, – временная личная горничная улыбается.
– Тогда вы обознались.
– О вас. Его сиятельство иногда бывает немного забывчив. Кстати, вам полагается обращаться ко мне на «ты».
– Не обо мне. Видите ли, я могу начать отстреливаться.
Руфина действительно вытащила пистолет. Проверила пружину – не взведена ли. Выдула порох с полки. Спицей с крючком на конце выудила из ствола маленький мешочек.
– Дробь, – сообщила, – на зайца и птицу.
Развинтила один из апостолов. Вынула другой мешочек. Показала. Улыбнулась. Сунула в дуло, прибила шомполом.
– Соль, – объяснила. – Всегда беру на подобные увеселения. Ведь никогда не знаешь наперед…
– Я намерена выполнять распоряжение его сиятельства любой ценой. Даже если у вас, хозяйка, в пистолетах будут пули.
– Хмм. Ваш господин, очевидно, не подумал о том, что подобной услугой меня несколько компрометирует? Так вот. Пошлите к нему человека. Напомнить ему имена Хорхе де Теруана… и Диего де Эспиносы.
– Слушаюсь. Антонио, Педро! Одна нога здесь, другая там.
Двое слуг сорвались с места. Впрочем, исход Руфине понятен с самого начала – раз уж отец полеживает рядом с его сиятельством и улыбается, значит, шутку одобрил. Вернулись. Записка. Поднесли. Целая церемония. Один лакей другому подушечку подложил. Тот бухнулся на колени, а в руках серебряный поднос, поверх изящной чеканки – записка, придавлена полевым камушком. «После истории с рысью сие вполне уместно». Подпись, знакомая всему городу, но особенно – порту. Делать нечего…
– Итак, Риос, я принимаю ваши услуги. На время охоты. И что теперь?
– Велено внимательно вас слушаться. Это распоряжение его сиятельства – и вашего отца. А дона Диего на охоте нет.
– Пока нет. Но может и появиться.
Руфина покосилась на вьюк, как будто там лежал аккуратно утрамбованный дон Диего, хотя астуриец с его вовсе не малым росточком там бы явно не уместился. Ну, разве его эспадрон.
Мясо вертится над огнем. Один лакей крутит, другой срезает то, что уже прожарилось, третий водружает двузубой вилкой сочащийся кусок на серебро. И служанка, подложив под колена бархатную подушечку, передает яство временной госпоже и ее подруге.
– Горячее, – жалуется Ана.
– И пресное, – Гаспара так не обслуживают. Зато он примечает, как должны ухаживать за действительно знатными хозяевами.
– Втереть перец?
– Оно же горячее, – возмущается Руфина, – обжечься можно.
– На то есть перчатки, – объясняет слуга. – Так прикажете?
– Пожалуй, нет.
– Но ведь выйдут безвкусные куски! – возмущается Гаспар.
– Не выйдут. Если полить как следует лимонным соком и белым вином.
Перуанец собирается возражать, но Ана резко кивает.
– Сейчас обилие пряностей в высокой кухне уже не принято, – замечает она, – и считается признаком провинциальности.
Люди, верно, похожи на птиц – где стая, туда и другие торопятся. Вдруг доведется чем поживиться? Самые яркие в охотничьей стае, как ни странно, крестьяне. Местные жители точно не разорены! По крайней мере, наряды у них в сундуках нашлись на загляденье. Одни – подобие дворянских, только из хлопка вместо бархата, да бумазеи, да шерсти. Нашлось место и разрезным рукавам, и воротникам на картонной подкладке. Другие – настоящие, напоминающие о временах халифата, широкие да цветастые. Крестьянам указ против роскоши не писан.
Охота для них – привычный заработок. Иные идут в загонщики, иные помогают ставить шатры. Остальные пытаются что-нибудь продать. Прежде всего – зелень. Не все любят мясо с гарниром из дыма. Ну а дальше – домашнее вино, хлеб, молоко, сыр… Продукты пусть и невысокие, да многими ценимые. Тот же господин королевский советник непременно берет овечий сыр – да у одной и той же семьи. Говорят, они ему и в город это непритязательное блюдо поставляют.
Чуть тускней – желающие свести знакомство. Всегда найдется повод подобраться поближе. Вступить в беседу. Представиться… И напороться. Когда из двух девушек одна красива, а другая – нет, дурнушка становится хуже дуэньи.
– Вас не спрашивали.
– Вы, верно, не убили даже зайца – так что и косули мы вам не дадим. Здесь не место для пикаро.
И наконец:
– Риос, озаботьтесь допускать к столу только людей известных и солидных. И лучше – с женами.
– Но здесь только достойные молодые люди…
– По ним незаметно. Вы намерены выполнять распоряжение?
– Да, хозяйка. Разумеется.
Так и вышло, что всей компании Ане досталось – брат, формальный жених, да отец подруги, завершивший дела и настроенный отдохнуть и закусить. И так до рожков, вновь призывающих в седло.
Наутро донья Ана все-таки промахнулась. Толстое стекло выдержало, только зазвенело обиженно. На крыше, под льняным пологом, настало время обсудить вчерашнее приключение. Ана потягивает шоколад – со старшим алькальдом кто-то таки поделился вкусненьким – и голос у нее такой же тягуче-сладкий:
– А ведь, пожалуй, ты могла бы стать новой графиней Барахас. Если бы повела себя чуть иначе. Рысьи глаза! Граф верит в эту ерунду… И высоких любит.
– Не исключу, что граф был бы этому только рад. Его наследники, правда, нет – а я не настолько хорошо разбираюсь в противоядиях, чтобы рисковать. А во-вторых, он мне друг. И как друг гораздо ближе, и, прости за цинизм, полезней.
– А Диего?
– Все-то тебе расскажи… Вот ты мне расскажешь, что у тебя на сердце?
– У меня? Ты еще спрашиваешь! Да я умру, если не стану навсегда тем, чем была два часа по милости королевского советника да по твоей дружбе. И способ этот у меня под рукой! Так что знай – сегодня я сказала Гаспару, что не буду возражать, если он ко мне посватается… окончательно.
– Ты уверена? Вчера ты видала кабальеро знатней и моложе.
– Кто из них обладает состоянием? Наоборот, всем нужна девица с приданым! И кому из них нужна я? Пойми, деньги заканчиваются, но Гаспару я нужна как дверь наверх. А он мне. Уж у него деньги не кончатся. Он и здесь намерен их приумножать. А транжирить буду я! Осторожно, конечно, – чтобы не перестараться… Да и брату он должность купит. В общем, со мной решено и ясно. Теперь давай с тобой разберемся! Ты не захотела за графа, потому что прочитала что-то у рыси в глазах?
Только что называла старинные поверья ерундой. И вот на тебе!
– Ничего там не было… А со слугами – это шутка, шутка, шутка! Он так веселится, понимаешь? Странновато, ну так, как сказала Риос, «на его сиятельство иногда находит».
– Конечно-конечно. А все-таки – что ты увидела? Зачем спасла кошку?
– Затем. Я же не ведьма. И тем более не святая. Но вот, помстилось.
– Что? – Ана впервые услышала от подруги такое слово. Не то чтобы непонятное… Редкое. Кажется, северное.
– Что если рысь убить, будет плохо.
– Что будет плохо?
– Не знаю. Плохо, и все.
Ана, как всегда, думать начинает, только получив отпор. И делает это пусть странно, но очень точно. И быстро. Вот и сейчас – времени хватило только воздуха в легкие набрать, а следующий вопрос уже готов.
– Руфинита, скажи, только правду – оно меня касается?
– Нет.
И правда, какое отношение севильская дворянка имеет к жизни троих рысят, копошащихся в логове? Отчего-то встало перед глазами это логово, как наяву. Дупло старого, доживающего последние годы, тополя, взбугрившего корнями каменистую рыжую почву. И внутри – три голубоглазых пушистых комка. Они устали ползать друг по другу и смотрят вверх, на пятно света. Ждут мать. Большую, добрую. Полную вкусного молока. Вот и все видение… Но этого же не расскажешь.
Впрочем, Ана узнала, что хотела, и будет молчать. Все в порядке. Снова. Значит, следует распрощаться с подругой, спуститься к себе в комнату. Устроиться за столом – на стуле, иначе не привыкла, – и взяться наконец за работу. А то ни двух лет на нее не хватит, ни десяти!
История седьмая,
в которой дон Диего использует увлечение на благо службы
Как и сказано в Библии, сначала было слово, но слово было «Рокруа». Впрочем, слово пронеслось над городом пару месяцев назад, и пронеслось тихо. Разве иностранцы стали смотреть по-иному. Союзники – напуганно, нейтралы насмешливо. Один шкипер-англичанин, громко помянувший «Непобедимую армаду», «теперь на суше», внезапно исчез – и обнаружился в инквизиционной тюрьме как проповедник кальвинизма. Вышел оттуда две недели спустя, с отощавшим кошелем – и языком, онемевшим до поднятия якоря.
Знающие люди поминали соотношение сил, сам Рокруа – «сеньоры, это такая дыра… Ну, бросили туда пару терций. Ну, не взяли. И что?»
Знающие другое – почерпнутое из французских газет – говаривали, что у французов, кажется, завелся толковый командир. Которому Испания, всегда бедная, но все же не обделенная достойными полководцами, не сумела противопоставить равного.
Поэты Академии не обратили особого внимания на отзвук битвы. Только прокатился окатанный, как галька на морском пляже, сонет Диего де Эспиносы. Да его же замечание:
– Наши войска ничего не сдали. Нечего там было сдавать, в голом поле. Знамена и оружие сохранили. Согласие на эвакуацию и капитуляция – разные вещи. И вообще: наши пики возвращаются домой.
Новость о том, что один из кораблей, с уроженцами Андалусии, придет в Севилью, оказалась внезапной. Изначально договор предусматривал доставку эвакуирующихся войск в Фуэнтеррабию – в нескольких лигах от французской границы. Кажется, французы решили сделать все, чтобы малость затруднить королю переброску солдат на север. Впрочем, казармы собственно севильских терций пусты. Кто сторожит устье Гвадалквивира в твердыне Кадиса, более вечной, нежели Рим. Кто ушел воевать в Страну Басков, Наварру или Каталонию. Оставшиеся – по преимуществу новобранцы. Потеснятся. Тем более большинство фландрских ветеранов недолго останется на службе. Дождется выплаты жалованья – за весь долгий путь домой, да и разойдется искать иного хлеба.
Сейчас они все еще армия Фландрии. Солдаты шагают по улицам великого города. Многим – родного. Залатанные куртки с потерянными пуговицами, бурые от пыли и белые от морской соли. Ноги без чулок и штиблет, засунутые в разбитые о дороги Европы башмаки.
«Парад», похоже, стал мелкой местью городских властей за напоминание о том, что бесконечная война не только не окончена, но идет с каждым днем все хуже. О том, что на свете вообще есть Фландрия!
Кораблю с солдатами не нашли даже места у причальной стенки – пришвартовали к мосту, соединяющему Севилью с Трианой, предместьем на другом берегу Гвадалквивира. С тем, чтобы всякий нежелательный элемент мог погрузиться на речное судно и подняться до Толедо.
А не пожелает – дорог в Испании много. Вот только ведут они не из города, а в город. Который вдруг получил на свою голову несколько сотен усталых и израненных людей, в совершенстве умеющих убивать и редко что-то еще.
Впрочем, эти проблемы будут потом. А пока сквозь июльский зной шагают усталые роты под густой щетиной знамен с косыми крестами. Их-то не отдали, и им прорехи от пуль – не раны, а украшения, вроде разрезов на камзоле.
Городская стража – не дураки, вовсе не дураки – встречает этот парад, отделяя толпу от войск. Причем делает это максимально почетно: лица к фландрийцам, зады к толпе, сдерживаемой выставленными параллельно земле древками алебард.
Разумен и еще один приказ, принятый с подачи дона Хорхе. Не надевать парадной одежды, чтоб выглядеть не зажравшимися тыловыми крысами, но людьми, выполняющими свою работу по очистке улиц для удобного прохождения войск. Не больше.
Сам дон Хорхе тут же, во главе наряда, снятого из портового района. На его месте отдуваются Санчо Эррера и Диего де Эспиноса: с половинным личным составом пытаются делать вид, что число стражей удвоилось. Иначе никак нельзя. А то молодцы с галер почуют слабину – и прости прощай, севильский порт!
С галер – это не те, что в цепях. Каторжников приковывают к веслам, тут не до безобразий. Однако есть на гребных посудинах и иной народец. От нищих, устроившихся гребцами ради крова над головой, до рубак абордажных команд. Те, что скучают без дела все долгие годы бесконечной войны. И от скуки приносят хаос в отлаженное хозяйство порта. Их офицеры, все от той же скуки, сорвиголовам потворствуют.
Задумавшегося Хорхе вывел из беспокойной задумчивости окрик.
– Сеньор алькальд, памятник!
Бронзовый Альваро де Базан. Флотоводец, гордость Испании. При нем иноземцы и головы поднять не смели! Жаль, старик не дожил до похода Армады. Умный, решительный, не боящийся ответственности командир – именно то, чего не хватило тогда до победы.
Сейчас у ног героя устроилось несколько юнцов в усеянных соломинками мантиях. Студенты. Из самых неприкаянных – и самых озорных. Дон Хорхе прикинул, как бы их снять с постамента, пока не случилось непоправимого. Сейчас ведь лишний крик – и будет кровь. Но приказ отдать не успел.
– Слушайте все! – выкрикнул один из школяров. – Новый сонет Диего де Эспиносы… Воинам Рокруа!
Толпа ахнула и застыла. Имя скандального поэта, сборник коего разошелся в первый же месяц продаж тысячей экземпляров, переплюнув и «Дон Кихота», и «Гусмана из Альфараче», и недавнюю «Севильскую куницу», не могло не привлечь внимания. Пусть всякий, купивший томик с наглым названием, уверяет окружающих, что сделал это исключительно из любопытства, город с нетерпением ждет следующей провокации, а довольный доходом издатель готовит еще один тираж. Следующую книгу клянется тиснуть не меньше, чем тремя тысячами!
Школяр наверху прокашлялся. Принял, насколько мог, горделивую позу, облокотившись об эфес шпаги дона Альваро.
Знающие люди поминали соотношение сил, сам Рокруа – «сеньоры, это такая дыра… Ну, бросили туда пару терций. Ну, не взяли. И что?»
Знающие другое – почерпнутое из французских газет – говаривали, что у французов, кажется, завелся толковый командир. Которому Испания, всегда бедная, но все же не обделенная достойными полководцами, не сумела противопоставить равного.
Поэты Академии не обратили особого внимания на отзвук битвы. Только прокатился окатанный, как галька на морском пляже, сонет Диего де Эспиносы. Да его же замечание:
– Наши войска ничего не сдали. Нечего там было сдавать, в голом поле. Знамена и оружие сохранили. Согласие на эвакуацию и капитуляция – разные вещи. И вообще: наши пики возвращаются домой.
Новость о том, что один из кораблей, с уроженцами Андалусии, придет в Севилью, оказалась внезапной. Изначально договор предусматривал доставку эвакуирующихся войск в Фуэнтеррабию – в нескольких лигах от французской границы. Кажется, французы решили сделать все, чтобы малость затруднить королю переброску солдат на север. Впрочем, казармы собственно севильских терций пусты. Кто сторожит устье Гвадалквивира в твердыне Кадиса, более вечной, нежели Рим. Кто ушел воевать в Страну Басков, Наварру или Каталонию. Оставшиеся – по преимуществу новобранцы. Потеснятся. Тем более большинство фландрских ветеранов недолго останется на службе. Дождется выплаты жалованья – за весь долгий путь домой, да и разойдется искать иного хлеба.
Сейчас они все еще армия Фландрии. Солдаты шагают по улицам великого города. Многим – родного. Залатанные куртки с потерянными пуговицами, бурые от пыли и белые от морской соли. Ноги без чулок и штиблет, засунутые в разбитые о дороги Европы башмаки.
«Парад», похоже, стал мелкой местью городских властей за напоминание о том, что бесконечная война не только не окончена, но идет с каждым днем все хуже. О том, что на свете вообще есть Фландрия!
Кораблю с солдатами не нашли даже места у причальной стенки – пришвартовали к мосту, соединяющему Севилью с Трианой, предместьем на другом берегу Гвадалквивира. С тем, чтобы всякий нежелательный элемент мог погрузиться на речное судно и подняться до Толедо.
А не пожелает – дорог в Испании много. Вот только ведут они не из города, а в город. Который вдруг получил на свою голову несколько сотен усталых и израненных людей, в совершенстве умеющих убивать и редко что-то еще.
Впрочем, эти проблемы будут потом. А пока сквозь июльский зной шагают усталые роты под густой щетиной знамен с косыми крестами. Их-то не отдали, и им прорехи от пуль – не раны, а украшения, вроде разрезов на камзоле.
Городская стража – не дураки, вовсе не дураки – встречает этот парад, отделяя толпу от войск. Причем делает это максимально почетно: лица к фландрийцам, зады к толпе, сдерживаемой выставленными параллельно земле древками алебард.
Разумен и еще один приказ, принятый с подачи дона Хорхе. Не надевать парадной одежды, чтоб выглядеть не зажравшимися тыловыми крысами, но людьми, выполняющими свою работу по очистке улиц для удобного прохождения войск. Не больше.
Сам дон Хорхе тут же, во главе наряда, снятого из портового района. На его месте отдуваются Санчо Эррера и Диего де Эспиноса: с половинным личным составом пытаются делать вид, что число стражей удвоилось. Иначе никак нельзя. А то молодцы с галер почуют слабину – и прости прощай, севильский порт!
С галер – это не те, что в цепях. Каторжников приковывают к веслам, тут не до безобразий. Однако есть на гребных посудинах и иной народец. От нищих, устроившихся гребцами ради крова над головой, до рубак абордажных команд. Те, что скучают без дела все долгие годы бесконечной войны. И от скуки приносят хаос в отлаженное хозяйство порта. Их офицеры, все от той же скуки, сорвиголовам потворствуют.
Задумавшегося Хорхе вывел из беспокойной задумчивости окрик.
– Сеньор алькальд, памятник!
Бронзовый Альваро де Базан. Флотоводец, гордость Испании. При нем иноземцы и головы поднять не смели! Жаль, старик не дожил до похода Армады. Умный, решительный, не боящийся ответственности командир – именно то, чего не хватило тогда до победы.
Сейчас у ног героя устроилось несколько юнцов в усеянных соломинками мантиях. Студенты. Из самых неприкаянных – и самых озорных. Дон Хорхе прикинул, как бы их снять с постамента, пока не случилось непоправимого. Сейчас ведь лишний крик – и будет кровь. Но приказ отдать не успел.
– Слушайте все! – выкрикнул один из школяров. – Новый сонет Диего де Эспиносы… Воинам Рокруа!
Толпа ахнула и застыла. Имя скандального поэта, сборник коего разошелся в первый же месяц продаж тысячей экземпляров, переплюнув и «Дон Кихота», и «Гусмана из Альфараче», и недавнюю «Севильскую куницу», не могло не привлечь внимания. Пусть всякий, купивший томик с наглым названием, уверяет окружающих, что сделал это исключительно из любопытства, город с нетерпением ждет следующей провокации, а довольный доходом издатель готовит еще один тираж. Следующую книгу клянется тиснуть не меньше, чем тремя тысячами!
Школяр наверху прокашлялся. Принял, насколько мог, горделивую позу, облокотившись об эфес шпаги дона Альваро.
Школяр сверяется с листком бумаги, что не мешает худой физиономии сохранять свечение возвышенного патриотического чувства. Вдруг он погас. Слог стал обычным. Как будто не стихи читает, а с приятелем беседует.
Не плачь по ним, далекая Астрея![19]
Свою судьбу Мело солдаты знали.
В крови по пояс терции стояли
С крестом бургундским стяги защищая.
Теперь – Севилья. Город воинам не рад.
Страшней французских пушек злые взгляды.
И помыслы черны, как и наряды:
Считают, сколько стоит им солдат,
И обсуждают дыры в знаменáх,
Прорехи на подошвах башмаков,
Да вшей, да тяжкий смрад загнивших ран.
Так доблесть награждают в сих краях.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента