Страница:
В 1988 году было трехмиллионным тиражом опубликовано вздорное сочинение Юрия Карякина «Ждановская жидкость», или против очернительства"389. Определение «вздорное» уместно уже хотя бы из-за данного автором своему сочинению заглавия. Ибо эта самая «жидкость», изобретенная в прошлом веке инженером Н. И. Ждановым, — превосходное средство для уничтожения зловония и вредоносных бактерий. А это значит, что озаглавить свое сочинение подобным образом имел основания автор, всецело одобряющий А. А. Жданова, а не проклинающий его!.. Карякинская статья представляла собой выражение в печати давно и широко распространенных домыслов и слухов, связанных прежде всего с драматическими судьбами подвергшихся атаке в августе 1946-го виднейших писателей-ленинградцев — Анны Ахматовой и Михаила Зощенко. Но обратимся не к слухам, а к фактам.
В мае 1940 года — то есть на шестом году правления Жданова в Ленинграде — после семнадцатилетнего (с 1923-го) перерыва было издано весьма большим для того времени тиражом 10 тыс. экз. самое солидное собрание произведений Ахматовой «Из шести книг». Это «воскрешение» поэта, без сомнения, не могло осуществиться без ведома Жданова.
Правда, несколько членов Комитета по Сталинским премиям — среди них и член ЦК ВКП(б) А. А. Фадеев, — явно слишком увлекшись, тут же выдвинули ахматовскую книгу на эту верховную премию. И нашелся идеологически «бдительный» доносчик, который в сентябре, то есть четыре месяца спустя после издания книги, отправил соответствующую записку на имя Жданова. И, надо думать, именно потому, что книга вышла в его епархии, он, опасаясь последствий для самого себя, распорядился 29 октября об «изъятии» книги (хотя, как известно из ряда свидетельств, она к тому моменту давно разошлась…) Из этого факта многие авторы делают вывод, что Жданов уже в 1940 году напрочь «запретил» Ахматову. Однако в следующем же 1941 году в журнале «Ленинград» публикуется цикл ее стихотворений!
А в 1942 году, когда Анна Андреевна находилась в эвакуации в Ташкенте, Жданов, позвонив 2-му секретарю (по идеологии) ЦК КП(б) Узбекистана Н.А.Ломакину, дал указание позаботиться о бытовых условиях Ахматовой и помочь изданию ее произведений (весной 1943 года, в тогдашних труднейших обстоятельствах, «Избранное» поэтессы вышло в Ташкенте, да еще и 10-тысячным тиражом). Об этом есть позднейшие сообщения двух свидетельниц, которые, следует сказать, крайне негативно относились к Жданову, но все же сочли нужным упомянуть о его «жесте»390 (надо учитывать, впрочем, что 8 марта 1942 года стихи Ахматовой появились на страницах «Правды» — возможно, без ведома Жданова, — а в начале мая даже вошли в юбилейный сборник, изданный к 30-летию «главной» газеты).
Наконец, вскоре же после возвращения (31 мая 1944 года) Анны Андреевны в Ленинград, в июльско-августовском (сдвоенном по условиям времени) номере журнала «Звезда» и в №10-11 журнала «Ленинград» публикуются ее стихотворения. И за два года, к августу 1946-го, только в ленинградских журналах появилось около сорока ахматовских стихотворений (что по тогдашним временам весьма немало), и десятитысячным тиражом вышла ее объемистая книга «Стихотворения. 1909-1945» — вышла, увы, как раз в канун Постановления ЦК, и тираж книги был тут же уничтожен; то же самое произошло и с изданной тогда же в Москве (где Жданов уже полтора года ведал идеологией) 100-тысячным тиражом небольшой книжкой Анны Ахматовой «Избранное». И если исходить из фактов (а не слухов), этот прискорбный итог был в сущности совершенно неожиданным…
Обратимся к судьбе Михаила Зощенко. С 1935 года (то есть с начала правления Жданова в Ленинграде) до середины 1946-го было издано полтора десятка его книг, не говоря уже о многочисленнейших публикациях в периодике. В 1939 году он был награжден орденом Трудового Красного Знамени — что едва ли могло осуществиться без согласия Жданова. В 1945 году преемник Жданова А. А. Кузнецов после просмотра спектакля по одной из пьес Зощенко сделал в книге отзывов одобрительную запись (в 1947 году супруга писателя в своем послании Сталину, сообщая, что она была «буквально потрясена» атакой на Зощенко, упомянула, в частности, о том, что А. А. Кузнецов его «любил» и «признавал»391). 26 июня 1946 года — то есть всего за полтора месяца до Постановления — 2-й секретарь Ленинградского горкома, опять-таки ближайший сподвижник Жданова с 1940 года, когда он, Я. Ф. Капустин, стал секретарем (пока еще не 2-м) горкома, утвердил М. М. Зощенко одним из восьми членов редколлегии «Звезды», которая являлась главным ленинградским «литературно-художественным и общественно-политическим журналом»392. Стоит еще сказать, что именно в 1946 году были изданы три (!) книги писателя. Словом, грозу, разразившуюся над Михаилом Михайловичем в августе этого года, было невозможно предвидеть…
Тем не менее в ряде сочинений, посвященных судьбе Зощенко, утверждается, что гроза собиралась задолго до августа 1946 года, ибо писатель не раз подвергался и суровой критике, и вниманию «органов» Госбезопасности. Но авторы этих сочинений демонстрируют тем самым свое незнание (или же нежелание знать) общего характера эпохи. «Критика и самокритика» были обязательным и постоянным явлением всей идеологической жизни, и весьма сокрушительной критике подвергались даже такие несомненные «любимцы» Сталина, как Фадеев, Симонов и Эренбург. Неизбежным было и внимание НКВД-НКГБ-МГБ. Так, например, в записке, приложенной к проекту Указа о награждении писателей орденами, направленном в июле 1939 года Сталину, сообщалось, что «в распоряжении НКВД имеются компрометирующие в той или иной степени материалы» на целый ряд представленных к орденам писателей, среди которых названы "Инбер В.М., Светлов (Шейнсман393) М.А., Асеев Н.Н., Катаев В.П., Маршак С.Я., Павленко П.А., Погодин (Стукалов) Н.Ф., Тихонов Н.С., Лавренев Б.А., Леонов Л.М., Панферов Ф.И., Толстой А.Н., Федин К.А., Шагинян М.С., Шкловский В.Б., Сурков А.А.(!)"394. Но все они свои ордена получили и ничего подобного пережитому Зощенко М.М. не испытали. И, между прочим, Михаил Михайлович, вместе с перечисленными получивший тогда орден, в перечне тех, «на кого» в НКВД «имеются компрометирующие в той или иной степени материалы», не значился…
Словом, попытки некоторых авторов представить Зощенко изначально «крамольным» и потому особенно «гонимым» писателем, жестокая расправа с которым в августе 1946 года явилась естественным итогом всего предшествующего, явно несостоятельны — о чем, в частности, свидетельствует издание в 1946 году (вернее, в первой его половине) трех зощенковских книг сразу (как и двух ахматовских книг в то же время).
Со временем становится все более очевидным, что, выражаясь попросту, дело было не в самих Михаиле Зощенко и Анне Ахматовой; они представляли собой только более или менее «подходящий материал» для осуществления весьма далекой от них «задачи». Особенно весомым аргументом в пользу такого решения проблемы является тот факт, что всего через девять месяцев после столь разгромного Постановления, 13 мая 1947 года, Сталин «разрешил» публиковать произведения ужаснейшего антисоветчика Зощенко, и уже в сентябрьском номере самого солидного журнала «Новый мир» появился десяток его рассказов! Константин Симонов, который вскоре после Постановления был назначен главным редактором «Нового мира», уже в апреле 1947-го обратился к самому Жданову за разрешением опубликовать зощенковские рассказы. Правда, Жданов не отважился дать какой-либо ответ — и это, как мы увидим, весьма многозначительный факт. Но 13 мая Симонов вместе с Ждановым был на совещании у Сталина, задал последнему тот же вопрос и немедля получил положительный ответ395.
Вращаясь в «верхах», Симонов к тому времени, когда он «дерзнул» поставить вопрос о возвращении в печать Зощенко, так или иначе сознавал, что — как он впоследствии писал — «выбор прицела для удара по Ахматовой и Зощенко был связан не столько с ними самими», сколько с феноменом «Ленинград» вообще, ибо «к Ленинграду Сталин и раньше, и тогда, и потом относился с долей подозрения» (там же, с.109, 110).
«Вторая» столица страны как бы претендовала — по крайней мере в глазах Сталина — на определенную независимость от центральной, московской власти. И суть дела была аргументированно выявлена не так давно в исследовании молодого историка Д. Л. Бабиченко396. На заседании Оргбюро ЦК 9 августа 1946 года, на котором и было «выработано» пресловутое Постановление, главным нападкам подвергся тот факт, что по воле Ленинградского горкома журнал «Звезда» был в начале 1946 года превращен из общесоюзного в собственно ленинградский, и 26 июня Зощенко утвердили членом его редколлегии; притом, поскольку журнал стал ленинградским, это утверждение уже не требовало санкции Москвы…
Чтобы яснее представить себе ход событий, следует сказать о роли Г. М. Маленкова. Как установлено Д. Л. Бабиченко и другими историками, между Маленковым и Ждановым в это время шла острая борьба за «второе» место в партийной иерархии. И после того как 13 апреля 1946 года Сталин на заседании Политбюро подверг критике т.н. «толстые журналы», назвав при этом «самым худшим» из них московский «Новый мир», Маленков сумел к августу переориентировать внимание вождя на журналы Ленинграда, которые еще не столь давно находились под эгидой Жданова (до 1945 года) и его ближайшего сподвижника А. А. Кузнецова (до марта 1946-го). И на заседании Оргбюро 9 августа 1946 года 1-му секретарю Ленинградских обкома и горкома П. С. Попкову (то есть преемнику Жданова и Кузнецова) пришлось под нажимом Маленкова признать, что его непосредственный подчиненный, 2-й секретарь Ленинградского горкома Я. Ф. Капустин, «самовольно» превратил «Звезду» в свою вотчину и утвердил Зощенко членом ее редколлегии.
Пожалуй, особенно «опасным» фактом явилось то, что, как вынужден был признаться Попков, об изменении статуса «Звезды» было сообщено в Москву секретарю ЦК А. А. Кузнецову, но этот вчерашний ленинградец, по-видимому, никак на это не отреагировал, вроде бы «покрывая» самовольщиков… (Бабиченко, цит. соч., с.130).
В результате 2-й секретарь Ленинградского горкома Я. Ф. Капустин «заработал» тогда партийный выговор, а секретарь Ленинградского горкома по пропаганде И. М. Широков, который непосредственно нес ответственность за печать, был снят с работы397.
Д. Л. Бабиченко с полным основанием заключил, что после Постановления "пройдет менее трех лет и, уже после смерти Жданова, обвинительные формулировки 1946 г. отчетливо прозвучат в документах ЦК в преддверии «ленинградского дела»…" (цит. соч., с. 142. Выделено мною. — В.К.), и что «Жданов и Кузнецов… понимали: Постановление направлено… против ленинградских руководителей, с которыми сами были тесно связаны» (там же, с.133). И действительно, дальней, но наиболее «важной» мишенью Постановления был Жданов, а также его ближайший сподвижник Кузнецов.
И произнесенные 14-15 августа 1946 года предельно резкие доклады Жданова имели своей истинной — хотя и подспудной — задачей как-то «реабилитировать» самого себя, долго правившего Ленинградом и «воспитавшего» его руководителей, а не «изничтожить» Ахматову и Зощенко, которым, о чем подробно говорилось выше, и он сам, и его сподвижники не раз выказывали благоволение. Уже сообщалось, что Жданов в апреле 1947 года не ответил ни «нет», ни «да» на вопрос Симонова о возможности публикации рассказов Зощенко. Естественно полагать, что если бы его произнесенные всего девять месяцев назад доклады, поносящие писателя, были, так сказать, «искренними», он должен был ответить решительным «нет». Но Жданов, конечно, знал, что дело было не в Зощенко, а в ударе по ленинградским властям. Однако и «да» он не мог ответить, ибо точно так же знал, что Постановление имеет отношение и к нему самому как патрону ленинградцев. Поэтому он промолчал и дождался положительного ответа Сталина.
Но зерно подозрений было посеяно; не прошло и двух лет, и в начале июля 1948 года Жданов был отстранен от своего поста, который занял не кто иной, как Маленков… Вскоре же, 31 августа, Жданов умер от инфаркта, и это, надо думать, «спасло» его от более тяжкого конца, ибо всего через несколько месяцев началось Ленинградское дело, в результате которого все его ближайшие сподвижники были казнены…
Характерно позднейшее показание одного из главных следователей по Ленинградскому делу, завершившемуся 29-30 сентября 1950 года судом: "… Абакумов (министр ГБ. — В.К.) меня строго предупредил, чтобы на суде не было упомянуто имя Жданова. «Головой отвечаешь», — сказал он"398. Едва ли будет натяжкой заключение, что Жданова числили в «обвиняемых», но решили, поскольку он умер, изъять его имя из дела…
Правда, в 1951-1952 годах вопрос о смерти Жданова приобрел совсем иной оборот… Но об этом еще пойдет речь; здесь же необходимо вернуться к началу нашего разговора о знаменитом Постановлении — к утверждению, что оно вовсе не было исходным пунктом борьбы с «антипатриотизмом», хотя до сих пор многие бездумно придерживаются этой версии. В ряде исследований основательно доказано, что атака на ленинградские журналы явилась первой стадией именно Ленинградского дела, которое, по свидетельствам Молотова и Хрущева, было жестокой акцией против того, что разоблачалось как «русский национализм»399 (а отнюдь не «антипатриотизм»).
В иных сочинениях можно прочитать, что Зощенко и Ахматова неким чудом-де избежали ареста; в действительности они представляли собой скорее своего рода «дымовую завесу», заслоняющую истинное направление удара. В Постановлении и в ждановских докладах были употреблены по отношению к ним предельно резкие выражения, но не прошло и года — и Зощенко получил возможность печататься. А что касается Ахматовой, реальное положение вещей раскрывает ее рассказ о выступлении видного переводчика М. Л. Лозинского: "… когда на собрании (1950) Правления (Союза писателей. — В.К.) при восстановлении меня в Союзе ему было поручено сказать речь, все вздрогнули, когда он припомнил слова Ломоносова о том, что скорее можно отставить Академию от него, чем наоборот. А про мои стихи сказал, что они будут жить столько же, как язык, на котором они написаны. Я с ужасом смотрела на потупленные глаза «великих писателей Земли Русской», когда звучала эта речь. Время было серьезное.."400
Время в самом деле было серьезное, но несмотря на то, что Лозинский в сущности начисто отверг все сказанное в 1946 году об Ахматовой, никаких репрессий в отношении него не последовало, а Анна Андреевна 14 февраля 1951 года получила официальный документ о своем восстановлении в Союзе писателей. А ведь незадолго до того состоялись казни обвиняемых по Ленинградскому делу… Контраст впечатляющий, и он обнаруживает, против кого в действительности была направлена атака в 1946-м…
И если бы Жданов не умер в 1948 году, он, вполне вероятно, оказался бы в числе казненных «заговорщиков» — вместе с членом Политбюро Н. А. Вознесенским и секретарем ЦК А. А. Кузнецовым. Весьма выразительную сцену, имевшую место во время перерыва в заседании Оргбюро ЦК 9 августа 1946 года, описал один из его участников. К группе ленинградцев "подошел секретарь ЦК по кадрам Алексей Кузнецов… подошли секретари Ленинградского горкома, а потом присоединился и Жданов, решивший, видимо, нас подбодрить:
— Не теряйтесь, держитесь по-ленинградски, мы не такое выдержали.
В дверях показался Сталин. Видя толпящихся ленинградцев, шутливо удивился:
— Чего это ленинградцы жмутся друг к дружке?..
Жданов отошел от нас…"401
Через два с половиной года Сталин будет уже полностью уверен, что «ленинградцы» — опаснейшие «заговорщики», но естественно видеть зарождение этой уверенности в описанной сцене…
Выше только намечена связь между Постановлением 1946 года и Ленинградским делом 1949-го, ибо тема эта в сущности до сих пор мало исследована; имеются только скупые сведения вроде: «Кузнецов и Попков вынашивали идею создания компартии России» и, по словам самого Кузнецова, «считали, что права народа, на который прежде всего легло бремя войны, в настоящее время ущемлены…»402
В отличие от Ленинградского дела о «русском национализме», тогдашняя борьба с «антипатриотизмом» тщательно и объективно проанализирована в трактате Г. В. Костырченко. А немногочисленные сочинения, так или иначе касающиеся Ленинградского дела, основаны в большей мере на слухах и домыслах, чем на изучении реальных фактов. П. А. Судоплатов писал в 1990-х годах: «Ленинградское дело» оставалось тайной и после смерти Сталина", — даже несмотря на то, что он, Судоплатов, «был начальником самостоятельной службы МГБ», и сегодня это «дело» по-прежнему во многом остается «тайной».
Гораздо более ясна история начавшейся в 1947 году «борьбы с антипатриотизмом» — в частности потому, что о ней написано несоизмеримо больше, чем о развертывавшейся в те же годы борьбе с «русским национализмом» (это, конечно, «заостренное» обозначение). Нельзя не сказать, что подавляющее большинство сочинений403, в которых речь идет об атаках на «антипатриотизм», как еще будет показано, заведомо тенденциозно, но даже и такие сочинения при трезвом, корректирующем содержащиеся в них домыслы и вымыслы взгляде способны помочь пониманию происходившего в 1947-1953 годах.
Во время войны проблема решалась «просто»: люди, которые рассматривались как хотя бы потенциальные «антипатриоты», подвергались превентивным гонениям; так, в СССР были депортированы в восточные регионы страны этнические немцы, а в США даже заключены в концлагеря японцы (это, конечно, только наиболее очевидные «примеры»).
Борьба с «антипатриотами» возобновилась после того, как стала несомненным фактом холодная война, — причем, как уже сказано, в США борьба с «антиамериканизмом» (то есть «антипатриотизмом») началась раньше, чем в СССР, — в 1946 году (в ноябре была уже создана специальная президентская комиссия, призванная выявить приверженцев «антиамериканизма» среди двух с половиной миллионов государственных служащих).
В СССР кампания борьбы с «антипатриотизмом» стала очевидной 28 марта 1947 года, когда при министерствах и ведомствах были учреждены «суды чести», долженствующие, согласно их уставу, «повести непримиримую борьбу с низкопоклонством и раболепием перед западной культурой, ликвидировать недооценку значения деятелей русской науки и культуры в развитии мировой цивилизации»404.
Следует со всей определенностью сказать, что очень значительная, подчас даже колоссальная «недооценка» русской науки и культуры действительно имела место в нашей стране и до 1917 года, и, тем более, после него. Многие либеральные (и революционные) идеологи задолго до Революции всячески принижали отечественную науку и культуру, объясняя ее безнадежное «отставание» от Запада негодным политическим и социальным строем России. Они всегда были готовы закрыть глаза на тот факт, что, скажем, Менделеев и Иван Павлов, Толстой и Чехов являли собой наидостойнейших корифеев мировой науки и литературы. Их «недооценке» способствовало и отношение к России со стороны Запада: из названных великих деятелей только Павлову была присуждена (в 1904 году) считающаяся наивысшей наградой Нобелевская премия, Толстого отвергли, а Чехова и Менделеева как бы «не заметили» (они получили высочайшее признание во всем мире много позднее).
После 1917 года недооценка русского творчества как бы сама собой вытекала из господствующей принципиально «интернационалистской» идеологии. В этом отношении типично опубликованное в 1932 году заявление Сталина: «Мы бы хотели, чтобы люди науки и техники в Америке были нашими учителями, а мы их учениками»405.
В первом томе этого сочинения (публиковавшемся в «НС» в 1993 — 1998 гг.) подробно говорилось о решительном воздействии на Сталина одного (именно только одного) из многочисленных писем к нему, отправленного (в 1946 году) выдающимся ученым П. Л. Капицей, который утверждал, что «один из главных» недостатков положения в отечественной науке — «недооценка своих и переоценка заграничных сил… необходимо осознать наши творческие силы и возможности… Успешно мы можем это делать только… когда мы, наконец, поймем, что творческий потенциал нашего народа не меньше, а даже больше других и на него можно смело положиться». Петр Леонидович напомнил, помимо прочего, что именно в России явились «такие чрезвычайно крупные инженеры-электрики, как Попов (радио), Яблочков (вольтова дуга), Лодыгин (лампочка накаливания), Доливо-Добровольский (переменный ток) и другие»406.
Сталин в первый (и последний) раз ответил постоянно (с 1936 года) обращавшему к нему послания Капице благодарным письмом, и вскоре в печати началось широкое и громкое прославление отечественной науки и техники — в том числе и тех деятелей, которых назвал в своем послании П. Л. Капица. Следует признать, что в этой «кампании» имели место преувеличения и перегибы, но в целом она была и насущно необходимой, и плодотворной. Есть все основания полагать, что, если бы тогда не свершилось, по выражению Капицы, «осознание отечественных творческих сил», едва ли спустя семь лет, в 1954 году, в СССР была бы создана первая в истории атомная электростанция, а в 1957-м страна первой осуществила выход в космическое пространство. Между тем во множестве нынешних сочинений борьба с «низкопоклонством», начатая по инициативе П. Л. Капицы, преподносится как вздорное и вредное дело.
Нельзя отрицать, что борьба эта в ряде отношений привела к прискорбным последствиям, но, как не раз напоминалось, любая деятельность имеет свою оборотную сторону, порождая и позитивные, и негативные результаты. Вместе с тем невозможно переоценить создание АЭС и выход в космос, ибо тем самым Россия впервые в своей истории (именно так!) «обогнала» другие страны в грандиозных технологических свершениях.
Но вернемся в 1947 год. К его середине борьба с «низкопоклонством» перед заграницей, то есть, иначе говоря, с «антипатриотизмом», стала одним из главных идеологических направлений. 13 мая Сталин, приняв по их просьбе руководителей Союза писателей — генерального секретаря Фадеева, его 1-го заместителя Симонова и секретаря партийной организации Правления СП Б. Л. Горбатова, — неожиданно для них решительно заявил, что в широких кругах интеллигенции «не хватает достоинства, патриотизма, понимания той роли, которую играет Россия… Надо бороться с духом самоуничижения у многих наших интеллигентов» и т.д. Эти слова записал тогда же Симонов, а впоследствии, в 1979 году, отметил, что (цитирую) «в самой идее о необходимости борьбы с самоуничижением… с неоправданным преклонением перед чужим в сочетании с забвением собственного здравое зерно тогда, весной сорок седьмого, разумеется, было… возникшая духовная опасность не была выдумкой»407.
В нынешних сочинениях начатая в 1947-м борьба с «антипатриотизмом» чаще всего истолковывается как направленная главным образом или даже исключительно против евреев. Но это, как еще будет показано, явно не соответствует действительности: «еврейский вопрос» приобрел остроту только к концу 1948 года в нераздельной связи с созданием в мае этого года государства Израиль. Чтобы доказать обратное, нередко ссылаются на тот факт, что секретные документы, в которых речь шла о «проявлениях еврейского национализма» либо о чрезмерном «еврейском засилье» в тех или иных сферах жизни СССР, составлялись и ранее. Но, во-первых, это были именно сугубо секретные документы, а во-вторых, нет оснований считать, что в них выражалась практическая линия властей; дело шло о «бдительности» НКГБ-МГБ и других государственных и партийных ведомств. Реальные «противоеврейские» акции начались только в конце 1948 года.
Но к этой теме мы еще вернемся; прежде необходимо рассмотреть внимательнее ситуацию 1947 года. Нельзя не обратить внимания на тот факт, что среди трех главных руководителей Союза писателей СССР, перед которыми Сталин выдвинул программу борьбы с «низкопоклонством», был и еврей Борис Горбатов, притом К. Симонов сообщил: "… назначение Горбатова парторгом правления (СП. — В.К.) шло от Сталина… в Горбатове как секретаре партгруппы предполагалось некое критическое начало" — то есть Горбатов призван был в тех или иных случаях «поправить» генсека Фадеева (там же, с.114). Зная об этом, странно было бы считать, что тогда, весной 1947-го, Сталин «не доверял» деятелям еврейского происхождения.
Фадеев, не мешкая, стал реализовывать указания Сталина и на состоявшемся в июне 1947-го пленуме правления СП резко выступил против «низкопоклонства», объявив при этом его «родоначальником» великого русского филолога Александра Веселовского (1838-1906)… И эту инициативу Фадеева первыми подхватили в своих обличительных статьях два чиновных литератора еврейского происхождения — и.о. директора Института русской литературы («Пушкинский Дом») Л. А. Плоткин и зам. директора Института мировой литературы В. Я. Кирпотин408. Статью Кирпотина подверг основательной критике виднейший филолог академик В. Ф. Шишмарев409, автор изданной в 1946 году книги «А. Н. Веселовский и русская литература», однако в следующем же номере журнала «Октябрь» (1948, № 1, с. 3-27) Кирпотин выступил с совсем уж разгромной статьей под длиннейшим заглавием «О низкопоклонстве перед капиталистическим Западом, об Александре Веселовском и его последователях и о самом главном» (тогда же В. Ф. Шишмарев был снят с поста директора Института мировой литературы). Но, согласно библейским словам, кто сеет ветер, тот пожнет бурю, и спустя год, в 1949-м, оба обличителя, Кирпотин и Плоткин, сами подверглись суровому осуждению именно за «низкопоклонство»…
В мае 1940 года — то есть на шестом году правления Жданова в Ленинграде — после семнадцатилетнего (с 1923-го) перерыва было издано весьма большим для того времени тиражом 10 тыс. экз. самое солидное собрание произведений Ахматовой «Из шести книг». Это «воскрешение» поэта, без сомнения, не могло осуществиться без ведома Жданова.
Правда, несколько членов Комитета по Сталинским премиям — среди них и член ЦК ВКП(б) А. А. Фадеев, — явно слишком увлекшись, тут же выдвинули ахматовскую книгу на эту верховную премию. И нашелся идеологически «бдительный» доносчик, который в сентябре, то есть четыре месяца спустя после издания книги, отправил соответствующую записку на имя Жданова. И, надо думать, именно потому, что книга вышла в его епархии, он, опасаясь последствий для самого себя, распорядился 29 октября об «изъятии» книги (хотя, как известно из ряда свидетельств, она к тому моменту давно разошлась…) Из этого факта многие авторы делают вывод, что Жданов уже в 1940 году напрочь «запретил» Ахматову. Однако в следующем же 1941 году в журнале «Ленинград» публикуется цикл ее стихотворений!
А в 1942 году, когда Анна Андреевна находилась в эвакуации в Ташкенте, Жданов, позвонив 2-му секретарю (по идеологии) ЦК КП(б) Узбекистана Н.А.Ломакину, дал указание позаботиться о бытовых условиях Ахматовой и помочь изданию ее произведений (весной 1943 года, в тогдашних труднейших обстоятельствах, «Избранное» поэтессы вышло в Ташкенте, да еще и 10-тысячным тиражом). Об этом есть позднейшие сообщения двух свидетельниц, которые, следует сказать, крайне негативно относились к Жданову, но все же сочли нужным упомянуть о его «жесте»390 (надо учитывать, впрочем, что 8 марта 1942 года стихи Ахматовой появились на страницах «Правды» — возможно, без ведома Жданова, — а в начале мая даже вошли в юбилейный сборник, изданный к 30-летию «главной» газеты).
Наконец, вскоре же после возвращения (31 мая 1944 года) Анны Андреевны в Ленинград, в июльско-августовском (сдвоенном по условиям времени) номере журнала «Звезда» и в №10-11 журнала «Ленинград» публикуются ее стихотворения. И за два года, к августу 1946-го, только в ленинградских журналах появилось около сорока ахматовских стихотворений (что по тогдашним временам весьма немало), и десятитысячным тиражом вышла ее объемистая книга «Стихотворения. 1909-1945» — вышла, увы, как раз в канун Постановления ЦК, и тираж книги был тут же уничтожен; то же самое произошло и с изданной тогда же в Москве (где Жданов уже полтора года ведал идеологией) 100-тысячным тиражом небольшой книжкой Анны Ахматовой «Избранное». И если исходить из фактов (а не слухов), этот прискорбный итог был в сущности совершенно неожиданным…
Обратимся к судьбе Михаила Зощенко. С 1935 года (то есть с начала правления Жданова в Ленинграде) до середины 1946-го было издано полтора десятка его книг, не говоря уже о многочисленнейших публикациях в периодике. В 1939 году он был награжден орденом Трудового Красного Знамени — что едва ли могло осуществиться без согласия Жданова. В 1945 году преемник Жданова А. А. Кузнецов после просмотра спектакля по одной из пьес Зощенко сделал в книге отзывов одобрительную запись (в 1947 году супруга писателя в своем послании Сталину, сообщая, что она была «буквально потрясена» атакой на Зощенко, упомянула, в частности, о том, что А. А. Кузнецов его «любил» и «признавал»391). 26 июня 1946 года — то есть всего за полтора месяца до Постановления — 2-й секретарь Ленинградского горкома, опять-таки ближайший сподвижник Жданова с 1940 года, когда он, Я. Ф. Капустин, стал секретарем (пока еще не 2-м) горкома, утвердил М. М. Зощенко одним из восьми членов редколлегии «Звезды», которая являлась главным ленинградским «литературно-художественным и общественно-политическим журналом»392. Стоит еще сказать, что именно в 1946 году были изданы три (!) книги писателя. Словом, грозу, разразившуюся над Михаилом Михайловичем в августе этого года, было невозможно предвидеть…
Тем не менее в ряде сочинений, посвященных судьбе Зощенко, утверждается, что гроза собиралась задолго до августа 1946 года, ибо писатель не раз подвергался и суровой критике, и вниманию «органов» Госбезопасности. Но авторы этих сочинений демонстрируют тем самым свое незнание (или же нежелание знать) общего характера эпохи. «Критика и самокритика» были обязательным и постоянным явлением всей идеологической жизни, и весьма сокрушительной критике подвергались даже такие несомненные «любимцы» Сталина, как Фадеев, Симонов и Эренбург. Неизбежным было и внимание НКВД-НКГБ-МГБ. Так, например, в записке, приложенной к проекту Указа о награждении писателей орденами, направленном в июле 1939 года Сталину, сообщалось, что «в распоряжении НКВД имеются компрометирующие в той или иной степени материалы» на целый ряд представленных к орденам писателей, среди которых названы "Инбер В.М., Светлов (Шейнсман393) М.А., Асеев Н.Н., Катаев В.П., Маршак С.Я., Павленко П.А., Погодин (Стукалов) Н.Ф., Тихонов Н.С., Лавренев Б.А., Леонов Л.М., Панферов Ф.И., Толстой А.Н., Федин К.А., Шагинян М.С., Шкловский В.Б., Сурков А.А.(!)"394. Но все они свои ордена получили и ничего подобного пережитому Зощенко М.М. не испытали. И, между прочим, Михаил Михайлович, вместе с перечисленными получивший тогда орден, в перечне тех, «на кого» в НКВД «имеются компрометирующие в той или иной степени материалы», не значился…
Словом, попытки некоторых авторов представить Зощенко изначально «крамольным» и потому особенно «гонимым» писателем, жестокая расправа с которым в августе 1946 года явилась естественным итогом всего предшествующего, явно несостоятельны — о чем, в частности, свидетельствует издание в 1946 году (вернее, в первой его половине) трех зощенковских книг сразу (как и двух ахматовских книг в то же время).
Со временем становится все более очевидным, что, выражаясь попросту, дело было не в самих Михаиле Зощенко и Анне Ахматовой; они представляли собой только более или менее «подходящий материал» для осуществления весьма далекой от них «задачи». Особенно весомым аргументом в пользу такого решения проблемы является тот факт, что всего через девять месяцев после столь разгромного Постановления, 13 мая 1947 года, Сталин «разрешил» публиковать произведения ужаснейшего антисоветчика Зощенко, и уже в сентябрьском номере самого солидного журнала «Новый мир» появился десяток его рассказов! Константин Симонов, который вскоре после Постановления был назначен главным редактором «Нового мира», уже в апреле 1947-го обратился к самому Жданову за разрешением опубликовать зощенковские рассказы. Правда, Жданов не отважился дать какой-либо ответ — и это, как мы увидим, весьма многозначительный факт. Но 13 мая Симонов вместе с Ждановым был на совещании у Сталина, задал последнему тот же вопрос и немедля получил положительный ответ395.
Вращаясь в «верхах», Симонов к тому времени, когда он «дерзнул» поставить вопрос о возвращении в печать Зощенко, так или иначе сознавал, что — как он впоследствии писал — «выбор прицела для удара по Ахматовой и Зощенко был связан не столько с ними самими», сколько с феноменом «Ленинград» вообще, ибо «к Ленинграду Сталин и раньше, и тогда, и потом относился с долей подозрения» (там же, с.109, 110).
«Вторая» столица страны как бы претендовала — по крайней мере в глазах Сталина — на определенную независимость от центральной, московской власти. И суть дела была аргументированно выявлена не так давно в исследовании молодого историка Д. Л. Бабиченко396. На заседании Оргбюро ЦК 9 августа 1946 года, на котором и было «выработано» пресловутое Постановление, главным нападкам подвергся тот факт, что по воле Ленинградского горкома журнал «Звезда» был в начале 1946 года превращен из общесоюзного в собственно ленинградский, и 26 июня Зощенко утвердили членом его редколлегии; притом, поскольку журнал стал ленинградским, это утверждение уже не требовало санкции Москвы…
Чтобы яснее представить себе ход событий, следует сказать о роли Г. М. Маленкова. Как установлено Д. Л. Бабиченко и другими историками, между Маленковым и Ждановым в это время шла острая борьба за «второе» место в партийной иерархии. И после того как 13 апреля 1946 года Сталин на заседании Политбюро подверг критике т.н. «толстые журналы», назвав при этом «самым худшим» из них московский «Новый мир», Маленков сумел к августу переориентировать внимание вождя на журналы Ленинграда, которые еще не столь давно находились под эгидой Жданова (до 1945 года) и его ближайшего сподвижника А. А. Кузнецова (до марта 1946-го). И на заседании Оргбюро 9 августа 1946 года 1-му секретарю Ленинградских обкома и горкома П. С. Попкову (то есть преемнику Жданова и Кузнецова) пришлось под нажимом Маленкова признать, что его непосредственный подчиненный, 2-й секретарь Ленинградского горкома Я. Ф. Капустин, «самовольно» превратил «Звезду» в свою вотчину и утвердил Зощенко членом ее редколлегии.
Пожалуй, особенно «опасным» фактом явилось то, что, как вынужден был признаться Попков, об изменении статуса «Звезды» было сообщено в Москву секретарю ЦК А. А. Кузнецову, но этот вчерашний ленинградец, по-видимому, никак на это не отреагировал, вроде бы «покрывая» самовольщиков… (Бабиченко, цит. соч., с.130).
В результате 2-й секретарь Ленинградского горкома Я. Ф. Капустин «заработал» тогда партийный выговор, а секретарь Ленинградского горкома по пропаганде И. М. Широков, который непосредственно нес ответственность за печать, был снят с работы397.
Д. Л. Бабиченко с полным основанием заключил, что после Постановления "пройдет менее трех лет и, уже после смерти Жданова, обвинительные формулировки 1946 г. отчетливо прозвучат в документах ЦК в преддверии «ленинградского дела»…" (цит. соч., с. 142. Выделено мною. — В.К.), и что «Жданов и Кузнецов… понимали: Постановление направлено… против ленинградских руководителей, с которыми сами были тесно связаны» (там же, с.133). И действительно, дальней, но наиболее «важной» мишенью Постановления был Жданов, а также его ближайший сподвижник Кузнецов.
И произнесенные 14-15 августа 1946 года предельно резкие доклады Жданова имели своей истинной — хотя и подспудной — задачей как-то «реабилитировать» самого себя, долго правившего Ленинградом и «воспитавшего» его руководителей, а не «изничтожить» Ахматову и Зощенко, которым, о чем подробно говорилось выше, и он сам, и его сподвижники не раз выказывали благоволение. Уже сообщалось, что Жданов в апреле 1947 года не ответил ни «нет», ни «да» на вопрос Симонова о возможности публикации рассказов Зощенко. Естественно полагать, что если бы его произнесенные всего девять месяцев назад доклады, поносящие писателя, были, так сказать, «искренними», он должен был ответить решительным «нет». Но Жданов, конечно, знал, что дело было не в Зощенко, а в ударе по ленинградским властям. Однако и «да» он не мог ответить, ибо точно так же знал, что Постановление имеет отношение и к нему самому как патрону ленинградцев. Поэтому он промолчал и дождался положительного ответа Сталина.
Но зерно подозрений было посеяно; не прошло и двух лет, и в начале июля 1948 года Жданов был отстранен от своего поста, который занял не кто иной, как Маленков… Вскоре же, 31 августа, Жданов умер от инфаркта, и это, надо думать, «спасло» его от более тяжкого конца, ибо всего через несколько месяцев началось Ленинградское дело, в результате которого все его ближайшие сподвижники были казнены…
Характерно позднейшее показание одного из главных следователей по Ленинградскому делу, завершившемуся 29-30 сентября 1950 года судом: "… Абакумов (министр ГБ. — В.К.) меня строго предупредил, чтобы на суде не было упомянуто имя Жданова. «Головой отвечаешь», — сказал он"398. Едва ли будет натяжкой заключение, что Жданова числили в «обвиняемых», но решили, поскольку он умер, изъять его имя из дела…
Правда, в 1951-1952 годах вопрос о смерти Жданова приобрел совсем иной оборот… Но об этом еще пойдет речь; здесь же необходимо вернуться к началу нашего разговора о знаменитом Постановлении — к утверждению, что оно вовсе не было исходным пунктом борьбы с «антипатриотизмом», хотя до сих пор многие бездумно придерживаются этой версии. В ряде исследований основательно доказано, что атака на ленинградские журналы явилась первой стадией именно Ленинградского дела, которое, по свидетельствам Молотова и Хрущева, было жестокой акцией против того, что разоблачалось как «русский национализм»399 (а отнюдь не «антипатриотизм»).
В иных сочинениях можно прочитать, что Зощенко и Ахматова неким чудом-де избежали ареста; в действительности они представляли собой скорее своего рода «дымовую завесу», заслоняющую истинное направление удара. В Постановлении и в ждановских докладах были употреблены по отношению к ним предельно резкие выражения, но не прошло и года — и Зощенко получил возможность печататься. А что касается Ахматовой, реальное положение вещей раскрывает ее рассказ о выступлении видного переводчика М. Л. Лозинского: "… когда на собрании (1950) Правления (Союза писателей. — В.К.) при восстановлении меня в Союзе ему было поручено сказать речь, все вздрогнули, когда он припомнил слова Ломоносова о том, что скорее можно отставить Академию от него, чем наоборот. А про мои стихи сказал, что они будут жить столько же, как язык, на котором они написаны. Я с ужасом смотрела на потупленные глаза «великих писателей Земли Русской», когда звучала эта речь. Время было серьезное.."400
Время в самом деле было серьезное, но несмотря на то, что Лозинский в сущности начисто отверг все сказанное в 1946 году об Ахматовой, никаких репрессий в отношении него не последовало, а Анна Андреевна 14 февраля 1951 года получила официальный документ о своем восстановлении в Союзе писателей. А ведь незадолго до того состоялись казни обвиняемых по Ленинградскому делу… Контраст впечатляющий, и он обнаруживает, против кого в действительности была направлена атака в 1946-м…
И если бы Жданов не умер в 1948 году, он, вполне вероятно, оказался бы в числе казненных «заговорщиков» — вместе с членом Политбюро Н. А. Вознесенским и секретарем ЦК А. А. Кузнецовым. Весьма выразительную сцену, имевшую место во время перерыва в заседании Оргбюро ЦК 9 августа 1946 года, описал один из его участников. К группе ленинградцев "подошел секретарь ЦК по кадрам Алексей Кузнецов… подошли секретари Ленинградского горкома, а потом присоединился и Жданов, решивший, видимо, нас подбодрить:
— Не теряйтесь, держитесь по-ленинградски, мы не такое выдержали.
В дверях показался Сталин. Видя толпящихся ленинградцев, шутливо удивился:
— Чего это ленинградцы жмутся друг к дружке?..
Жданов отошел от нас…"401
Через два с половиной года Сталин будет уже полностью уверен, что «ленинградцы» — опаснейшие «заговорщики», но естественно видеть зарождение этой уверенности в описанной сцене…
* * *
Выше только намечена связь между Постановлением 1946 года и Ленинградским делом 1949-го, ибо тема эта в сущности до сих пор мало исследована; имеются только скупые сведения вроде: «Кузнецов и Попков вынашивали идею создания компартии России» и, по словам самого Кузнецова, «считали, что права народа, на который прежде всего легло бремя войны, в настоящее время ущемлены…»402
В отличие от Ленинградского дела о «русском национализме», тогдашняя борьба с «антипатриотизмом» тщательно и объективно проанализирована в трактате Г. В. Костырченко. А немногочисленные сочинения, так или иначе касающиеся Ленинградского дела, основаны в большей мере на слухах и домыслах, чем на изучении реальных фактов. П. А. Судоплатов писал в 1990-х годах: «Ленинградское дело» оставалось тайной и после смерти Сталина", — даже несмотря на то, что он, Судоплатов, «был начальником самостоятельной службы МГБ», и сегодня это «дело» по-прежнему во многом остается «тайной».
Гораздо более ясна история начавшейся в 1947 году «борьбы с антипатриотизмом» — в частности потому, что о ней написано несоизмеримо больше, чем о развертывавшейся в те же годы борьбе с «русским национализмом» (это, конечно, «заостренное» обозначение). Нельзя не сказать, что подавляющее большинство сочинений403, в которых речь идет об атаках на «антипатриотизм», как еще будет показано, заведомо тенденциозно, но даже и такие сочинения при трезвом, корректирующем содержащиеся в них домыслы и вымыслы взгляде способны помочь пониманию происходившего в 1947-1953 годах.
Во время войны проблема решалась «просто»: люди, которые рассматривались как хотя бы потенциальные «антипатриоты», подвергались превентивным гонениям; так, в СССР были депортированы в восточные регионы страны этнические немцы, а в США даже заключены в концлагеря японцы (это, конечно, только наиболее очевидные «примеры»).
Борьба с «антипатриотами» возобновилась после того, как стала несомненным фактом холодная война, — причем, как уже сказано, в США борьба с «антиамериканизмом» (то есть «антипатриотизмом») началась раньше, чем в СССР, — в 1946 году (в ноябре была уже создана специальная президентская комиссия, призванная выявить приверженцев «антиамериканизма» среди двух с половиной миллионов государственных служащих).
В СССР кампания борьбы с «антипатриотизмом» стала очевидной 28 марта 1947 года, когда при министерствах и ведомствах были учреждены «суды чести», долженствующие, согласно их уставу, «повести непримиримую борьбу с низкопоклонством и раболепием перед западной культурой, ликвидировать недооценку значения деятелей русской науки и культуры в развитии мировой цивилизации»404.
Следует со всей определенностью сказать, что очень значительная, подчас даже колоссальная «недооценка» русской науки и культуры действительно имела место в нашей стране и до 1917 года, и, тем более, после него. Многие либеральные (и революционные) идеологи задолго до Революции всячески принижали отечественную науку и культуру, объясняя ее безнадежное «отставание» от Запада негодным политическим и социальным строем России. Они всегда были готовы закрыть глаза на тот факт, что, скажем, Менделеев и Иван Павлов, Толстой и Чехов являли собой наидостойнейших корифеев мировой науки и литературы. Их «недооценке» способствовало и отношение к России со стороны Запада: из названных великих деятелей только Павлову была присуждена (в 1904 году) считающаяся наивысшей наградой Нобелевская премия, Толстого отвергли, а Чехова и Менделеева как бы «не заметили» (они получили высочайшее признание во всем мире много позднее).
После 1917 года недооценка русского творчества как бы сама собой вытекала из господствующей принципиально «интернационалистской» идеологии. В этом отношении типично опубликованное в 1932 году заявление Сталина: «Мы бы хотели, чтобы люди науки и техники в Америке были нашими учителями, а мы их учениками»405.
В первом томе этого сочинения (публиковавшемся в «НС» в 1993 — 1998 гг.) подробно говорилось о решительном воздействии на Сталина одного (именно только одного) из многочисленных писем к нему, отправленного (в 1946 году) выдающимся ученым П. Л. Капицей, который утверждал, что «один из главных» недостатков положения в отечественной науке — «недооценка своих и переоценка заграничных сил… необходимо осознать наши творческие силы и возможности… Успешно мы можем это делать только… когда мы, наконец, поймем, что творческий потенциал нашего народа не меньше, а даже больше других и на него можно смело положиться». Петр Леонидович напомнил, помимо прочего, что именно в России явились «такие чрезвычайно крупные инженеры-электрики, как Попов (радио), Яблочков (вольтова дуга), Лодыгин (лампочка накаливания), Доливо-Добровольский (переменный ток) и другие»406.
Сталин в первый (и последний) раз ответил постоянно (с 1936 года) обращавшему к нему послания Капице благодарным письмом, и вскоре в печати началось широкое и громкое прославление отечественной науки и техники — в том числе и тех деятелей, которых назвал в своем послании П. Л. Капица. Следует признать, что в этой «кампании» имели место преувеличения и перегибы, но в целом она была и насущно необходимой, и плодотворной. Есть все основания полагать, что, если бы тогда не свершилось, по выражению Капицы, «осознание отечественных творческих сил», едва ли спустя семь лет, в 1954 году, в СССР была бы создана первая в истории атомная электростанция, а в 1957-м страна первой осуществила выход в космическое пространство. Между тем во множестве нынешних сочинений борьба с «низкопоклонством», начатая по инициативе П. Л. Капицы, преподносится как вздорное и вредное дело.
Нельзя отрицать, что борьба эта в ряде отношений привела к прискорбным последствиям, но, как не раз напоминалось, любая деятельность имеет свою оборотную сторону, порождая и позитивные, и негативные результаты. Вместе с тем невозможно переоценить создание АЭС и выход в космос, ибо тем самым Россия впервые в своей истории (именно так!) «обогнала» другие страны в грандиозных технологических свершениях.
Но вернемся в 1947 год. К его середине борьба с «низкопоклонством» перед заграницей, то есть, иначе говоря, с «антипатриотизмом», стала одним из главных идеологических направлений. 13 мая Сталин, приняв по их просьбе руководителей Союза писателей — генерального секретаря Фадеева, его 1-го заместителя Симонова и секретаря партийной организации Правления СП Б. Л. Горбатова, — неожиданно для них решительно заявил, что в широких кругах интеллигенции «не хватает достоинства, патриотизма, понимания той роли, которую играет Россия… Надо бороться с духом самоуничижения у многих наших интеллигентов» и т.д. Эти слова записал тогда же Симонов, а впоследствии, в 1979 году, отметил, что (цитирую) «в самой идее о необходимости борьбы с самоуничижением… с неоправданным преклонением перед чужим в сочетании с забвением собственного здравое зерно тогда, весной сорок седьмого, разумеется, было… возникшая духовная опасность не была выдумкой»407.
В нынешних сочинениях начатая в 1947-м борьба с «антипатриотизмом» чаще всего истолковывается как направленная главным образом или даже исключительно против евреев. Но это, как еще будет показано, явно не соответствует действительности: «еврейский вопрос» приобрел остроту только к концу 1948 года в нераздельной связи с созданием в мае этого года государства Израиль. Чтобы доказать обратное, нередко ссылаются на тот факт, что секретные документы, в которых речь шла о «проявлениях еврейского национализма» либо о чрезмерном «еврейском засилье» в тех или иных сферах жизни СССР, составлялись и ранее. Но, во-первых, это были именно сугубо секретные документы, а во-вторых, нет оснований считать, что в них выражалась практическая линия властей; дело шло о «бдительности» НКГБ-МГБ и других государственных и партийных ведомств. Реальные «противоеврейские» акции начались только в конце 1948 года.
Но к этой теме мы еще вернемся; прежде необходимо рассмотреть внимательнее ситуацию 1947 года. Нельзя не обратить внимания на тот факт, что среди трех главных руководителей Союза писателей СССР, перед которыми Сталин выдвинул программу борьбы с «низкопоклонством», был и еврей Борис Горбатов, притом К. Симонов сообщил: "… назначение Горбатова парторгом правления (СП. — В.К.) шло от Сталина… в Горбатове как секретаре партгруппы предполагалось некое критическое начало" — то есть Горбатов призван был в тех или иных случаях «поправить» генсека Фадеева (там же, с.114). Зная об этом, странно было бы считать, что тогда, весной 1947-го, Сталин «не доверял» деятелям еврейского происхождения.
Фадеев, не мешкая, стал реализовывать указания Сталина и на состоявшемся в июне 1947-го пленуме правления СП резко выступил против «низкопоклонства», объявив при этом его «родоначальником» великого русского филолога Александра Веселовского (1838-1906)… И эту инициативу Фадеева первыми подхватили в своих обличительных статьях два чиновных литератора еврейского происхождения — и.о. директора Института русской литературы («Пушкинский Дом») Л. А. Плоткин и зам. директора Института мировой литературы В. Я. Кирпотин408. Статью Кирпотина подверг основательной критике виднейший филолог академик В. Ф. Шишмарев409, автор изданной в 1946 году книги «А. Н. Веселовский и русская литература», однако в следующем же номере журнала «Октябрь» (1948, № 1, с. 3-27) Кирпотин выступил с совсем уж разгромной статьей под длиннейшим заглавием «О низкопоклонстве перед капиталистическим Западом, об Александре Веселовском и его последователях и о самом главном» (тогда же В. Ф. Шишмарев был снят с поста директора Института мировой литературы). Но, согласно библейским словам, кто сеет ветер, тот пожнет бурю, и спустя год, в 1949-м, оба обличителя, Кирпотин и Плоткин, сами подверглись суровому осуждению именно за «низкопоклонство»…