Козлов Иван. Долги отдающий

   — Кожанку снимай, — приказываю все еще лежащему Саньку. Тот на удивление быстро выполняет команду.
   Набрасываю куртку на плечи девушке. Нет, так не пойдет. Надо надеть нормально и застегнуться. Прошу ее об этом, но у нее дрожат руки, она ничего не может поделать с кнопками. А надо спешить. Ладно, нам еще лифт ждать, спускаться — там, по дороге с этими кнопками и управимся. Я вывожу девушку, поддерживая ее за плечи, из ванной, захлопываю дверь, потом пару секунд тереблю расшатанную ручку и говорю полураздетому паралитику:
   — Ставлю мину. Попробуешь открыть — взлетишь к…
   Не продолжаю, ему, думаю, и так все ясно. Девушка идет пошатываясь, держась рукой за стену. С такой скоростью передвижения как бы нам не встретиться с командой Макса.
   Но вот и лифт. Кабинка ползет вниз медленно, зато я успеваю застегнуть на девушке куртку и хоть как-то поправить ей прическу.
   Все, приехали! Что дальше-то делать? О прогулке по улицам и речи быть не может. Надо ловить мотор и уматывать… В милицию? Исключается. Как я объясню, зачем попал в этот дом, в эту квартиру? Да и вообще, я многого не объясню этим товарищам. Девушку бросать на улице тоже нельзя: она в таком состоянии, что просто может вырубиться. Не исключено, что вновь попадется на глаза Максу. Значит, выход один: везти к себе домой. Я не слишком гостеприимный, и в моей квартире был один раз только Санек, и то год назад, на поминках бабушки. Он, думаю, даже адреса не помнит.
   Выходим к обочине дороги, я голосую и одновременно инструктирую спутницу:
   — В машине не разговаривай ни со мной, ни с водителем. Ясно? Молчи, всю дорогу молчи. Ты слышишь меня, нет?
   Девушка, мертвой хваткой вцепившаяся в мой локоть, не отвечает. Молю Бога, чтоб она все-таки поняла, чего я хочу. Только бы продержалась, только бы не устроила истерику.
   Остановился частник. Я не стал у него ничего спрашивать, просто открыл заднюю дверцу, можно сказать, на руках внес в салон «Москвича» спутницу, потом сел рядом с ней.
   Водитель удивленно взглянул через плечо:
   — Чего так уверенно? А может, не по пути нам? Или о цене не договоримся?
   — Обо всем договоримся, — сказал я. — Трогай.
   Его глаза остановились на девушке:
   — В больницу, да? Может, нитроглицерин дать?
   — Спасибо, — сказал я. — Ей противопоказано.
   Сзади почти вплотную к нам подкатила знакомая «Таврия».
   — Жми, — попросил я водителя. — Отдельно за скорость плачу. Нам надо быстрее домой, там таблетки.
   — Куда жать-то?
   Слышно, как хлопнули дверцы. Макс, наверное, возится сейчас с замком, над самым моим ухом басит Корин, просит у Блина закурить. Только бы не начали глазеть в наше окно.
   — Пока прямо, — стараюсь говорить приглушенно и чувствую на себе взгляд Корина.
   — Адрес называй, — водитель наконец-то трогается с места, я удерживаю себя от искушения оглянуться и называю свой район. Только когда проехали метров сто, смотрю через заднее окошко. Троица мирно стоит у машины, курит.
   Удивительное дело, частник денег не взял. Подвез к дому, еще и предложил:
   — Может, помочь?
   Я отказался, протянул ему пятидесятитысячную, но он только рукой махнул:
   — Брось ты. У меня мать так умерла. От сердца, на улице.
   Я не понял, к чему это сказано, но легонько, как другу, сжал ему плечо.

12

   Уже в комнате я наконец вспомнил, что девушку зовут Настя. Заставил ее выпить рюмку водки, открыл банку тушенки и заметил, как легкая тень пробежала по ее лицу. Ну конечно же, ее все эти дни только из банок и кормили, потому она так реагирует на проклятую банку.
   — Сейчас мы суп сварим. Ты будешь суп?
   Молчание.
   Хорошо, что в холодильнике есть немного картошки, луковица, морковь. Пятнадцать минут — и блюдо готово.
   — Бери ложку.
   Настя сидит как истукан, кулачки на коленях. У меня от всех болезней под рукой лишь одно медицинское средство, потому наливаю еще сорок граммов:
   — Пей сама, все равно ведь заставлю.
   От строгого голоса она вздрагивает, машинально берет рюмку, выпивает, не кривится, но все же принимается за суп. Раз, два, три, четыре, пять… Проглотила пять ложек горячей похлебки. Вздрогнула, будто обожглась. Посмотрела на свои руки, на окно, на меня.
   — Где я? — спросила сдавленно. — Уже не там?
   — Уже не там, — ответил я. — С тобой все нормально, Настя. Здесь тебе никто не сделает плохого.
   И тут она заплакала. Плакала долго, навзрыд, дергая худенькими плечами. Я никогда в жизни не успокаивал плачущих женщин, и тут только подставил плечо под ее мокрые глаза. Сейчас истерика закончится, начнутся расспросы что сказать ей? Что я рыцарь, специализирующийся на спасении юных дев? Но для того чтобы спасти, этот же рыцарь похитил ее и заточил — даже не в замке, в убогой комнатушке. Господи, неужели это делал я? Что у меня, вместе с поганой мордой было такое же поганое нутро? Зачем я пошел на это? Кому мстил за свое убожество? Конечно же, все делалось не ради денег, я просто утверждал себя, идиота, в этом мире, я хотел, чтобы со мной считались…
   Хватит о прошлом, с ним покончено. Только что же мне делать с Настей? Перво-наперво, сообщить родителям, что их дочь здорова, по крайней мере, жива.
   — Ты москвичка?
   — Нет. — Она уже чуть-чуть успокоилась. — Я из Кемерова.
   — Телефон дома есть?
   — Я из деревни, сто километров от города. Там нет телефонов.
   — Как же нам быть? Домашних надо ведь успокоить, они там наверняка с ума сходят.
   — У меня только мама. Я ей пишу в месяц по письму.
   Хорошо хоть то, что начала говорить. Отец четыре года как умер. Пьяный был, зимой не дошел домой, свалился в канаву и замерз. Жить стало легче, хоть какие-то деньги появились, а то ведь раньше все — на водку. Прошлым летом Настя закончила школу, приехала в Москву поступать в медицинский. Все сдала без троек, но — не прошла по конкурсу. Возвращаться в деревню не захотела, нашла место в общаге, работала уборщицей, нянечкой в больнице, сейчас в отпуске, готовилась снова поступать в институт. Это значит, и на работе ее не хватятся. Могут только соседки по комнате тревогу поднять.
   — Звони туда, успокой их, скажи, родственницу нашла, у нее пока гостишь.
   — Зачем звонить? Разве я не поеду туда?
   — Обязательно поедешь. Но не раньше, чем мы уладим кое-какие формальности. Эти, которые тебя держали, — тут я ощутил, как прилила к вискам кровь, — они не спрашивали про общежитие?
   — Спрашивали, даже, по-моему, ездили туда. Они все не верили, что за меня никто не даст выкуп.
   — Тебе нельзя никуда выходить из этого дома, — твердо сказал я. — Они могут охотиться за тобой, понимаешь? Ты ведь видела их, значит — свидетель.
   — А разве вы их не арестуете? — Она вскинула на меня глаза, спросила с надеждой. — Вы ведь из милиции?
   Я не стал вдаваться в подробности:
   — Они пока на свободе, все четверо. Их ведь четверо было? Никто, кроме них, в ту квартиру больше не заходил?
   — Четверо. Правда, в первый день еще один, мерзкий такой, в машину меня заталкивал и пил с ними. Но больше я его не видела.
   Ну вот, долюбопытничал. Все-таки здорово я изменился, что она меня не признала.
   Настя начала откровенно зевать. Я постелил ей кровать, показал на ванную, посоветовал принять душ, раздеться и лечь спать.
   — Я отключу телефон, замкну тебя и уйду. Только не поднимай шума. Договорились?
   Она сонно закивала головой.

13

   Санек летом жил один в двухкомнатной квартире: предки теплый сезон проводили за городом, на даче. Я позвонил так, как обычно звонила наша братия. Санек купился, сразу открыл дверь.
   Увидел меня, но уже не остолбенел, попробовал тут же вытолкнуть незваного гостя за порог. Но через считанные секунды я уже сидел на диване и вел допрос. Сперва поинтересовался, что стало с его левым ухом: неужто за плохое сегодняшнее дежурство наказали свои? Санек угрюмо промолчал, глядя под ноги.
   — Ладно, ты меня, признаюсь, интересуешь постольку поскольку. Скажи, за что вы хотели убрать меня?
   — Тебя? — он недоуменно уставился на меня и вдруг страшно побледнел, так, что я за него испугался: как бы опять судорогой не свело. Слава Богу, этого не произошло. — Гнусавый? Ты?
   — Меня зовут Костя, Константин, запомни это.
   Он затряс головой:
   — Тебя же, ты же… — и прикусил язык.
   Значит, он меня не узнал, когда лежал на полу ванной со спущенными штанами. И Макс, значит, не знает, что я продолжаю дышать и соображать.
   — Почему вы так долго держали у себя девчонку?
   — Мы не знали, что с ней делать. Она ведь видела всех, запомнила, могла пойти в ментуру и все рассказать. И потом, Макс долго выяснял — кто она, откуда, нельзя ли нам поживиться. Оказалось, никому она не нужна. И вот только вчера решили ее…
   — Что решили?
   — Ну как что? Вывезли бы за город, в лес. Там бы бросили жребий, кому ее кончать. Опыта же нет. — Он криво улыбнулся. — Если не считать, что Макс хотел убрать тебя.
   — Как ты доложил ему — кто освободил ее?
   Санек на секунду замялся, взгляд его заметался, но вовремя остановился на моих кулаках. Лучше не врать — наверное, так решил он:
   — Я сказал, что позвонили в дверь, и поскольку должен был приехать Макс, я дверь эту открыл. Меня тут же ударили, затащили в ванную… Я так ему сказал.
   — Верю. Теперь давай обо мне трави.
   — А что о тебе? Думаешь, мы знали, что в той конфетной коробке — мина? Об этом нам Макс уже потом сказал, когда ты взорвался. Ну не ты, конечно.
   — Почему там лежала мина?
   — Когда мы брали ювелирный, ты в дверях маску, ну, чулок, с головы сдернул. Продавщицы твое лицо увидели. Макс узнал об этом: те девчонки при нем рассказывали подружкам, что, мол, среди грабителей был уродливый такой…
   Я стиснул зубы, чтоб не перебивать говорившего.
   — И когда мы девку эту в машину сажали, один из зевак тоже тебя запомнил. Макс ведь оставался в толпе, слышал, как старикашка один все твердил, что надо в милицию заявить, что у того, который девушку в машину толкал, больно бандитская морда. Вот Макс и решил… Положил в ту коробку с драгоценностями бомбу.
   — Так там и драгоценности были? Зачем?
   Санек пожал плечами:
   — Макс сказал — лучше, мол, потерять часть, чем все.
   Конечно, сказать он мог. В расчете на тупость остальных. Кто, кроме тупого, поверит, что золото должно погибнуть лишь в знак солидарности с его владельцем? Да и не владельцем даже. Значит, никто меня у закрытого киоска Союзпечати не ждал. И вообще, выходит, не было никакого оптового покупателя! А раз так, то мне остается изъять у Макса все эти кольца-кулончики и вернуть их в магазин. Настя освобождена, ценности возвращены — вот тогда и начинай новую жизнь, Гнусавый!
   Я встал с дивана и на голову возвысился над плотненьким низкорослым Саньком.
   — Ты меня хорошо знаешь?
   — Ну, — неопределенно ответил он.
   — Если вякнешь, что я приходил к тебе и кое-чем интересовался — долго жалеть будешь, понял?
   Санек затряс головой.
   — Вещи из ювелирного еще не делили? У Макса они все?
   — Да, кроме твоей доли. Надо выждать чуть.
   — Выжидайте. — Я улыбнулся и пошел к двери. Сказал напоследок: Смотри, Санек, вякнешь…

14

   Душ Настя, конечно же, не принимала. Она даже туфли и куртку не сняла заснула, свернувшись калачиком, на одеяле. Я укрыл ее, стараясь не шуметь, вытащил с антресолей старую раскладушку, поставил на кухне. Думал, упаду и сразу же вырублюсь: ведь ночь перед этим не спал. Но мозг, видно, покоя не хотел.
   Санек, если его чуть придавить, может заложить кого угодно. С потрохами выдаст. Я его давно знаю, в одной школе учились. Он закончил училище и работал техником на мясокомбинате. С виду вроде не хилый, но большой трус и паникер. Не переносит любой боли. Так вот, маловато надежды на то, что Санек останется нем. Вряд ли он сам побежит сейчас к Максу докладывать, что я жив-здоров. Но он ведь и другое понимает. Рано или поздно Максу станет известно, что я еще дышу, что я выкрал у них Настю, и тогда Саньку не миновать кары. Так лучше во всем сознаться сразу. Сознаться, что дальше? Моего адреса действительно никто не знает, но ведь у всех есть мой телефон! А по номеру узнать географию абонента способен и пацан. И вот тогда надо будет ждать гостей. Скорее всего, Макс пришлет сразу двоих — Корина и Блина. Я их знаю не очень давно, силой не мерился, но ясно, что с двумя сразу мне не справиться, особенно если учесть, что я буду бояться пропустить удар в челюсть, а раз буду бояться, то, значит, пропущу. И черт его знает, кто будет собирать ее по частям в следующий раз и какую форму она примет… Нет, рисковать нельзя.
   Поскольку придут гости за Настей, надо быстрее ее куда-то определить. Дать деньги на дорогу домой? Хорошо, если она согласится на этот вариант. Я бы ей даже подарки для матери купил…
   Деньги, деньги, деньги… Вот черт, только сейчас вспомнил, что не рассчитался с Викой за костюм, кроссовки… И вообще: поступил по-свински. Ушел, не простившись. А ведь она, Вика, она ведь… Я зажмурил глаза: вот ее золотые волосы, зеленые глаза, белая тугая грудь… Что же я лежу тут, на раскладушке? Почему не там, не у Вики?
   Машинально взглянул на часы. Второй час ночи. Для визита время не самое подходящее. Тем более с пустыми руками идти нехорошо. Завтра с утра… Нет, с утра надо купить Насте продукты. Поговорить с ней о поездке в Кемерово. Потом — отправиться к Федору Савельевичу Падунцу насчет работы. Это тоже откладывать нельзя: возьмет другого. Какой у него цвет машины? Надо захватить с собой инструменты, заделать царапину.
   И от Падунца уже можно заехать к Вике. Я ведь так и не починил ей краны, не до этого было.
   А что, если поселить хотя бы на неделю Настю в лечебнице Бабашвили? Там-то уж ее точно Макс не найдет, а она отойдет от плена. Как бы там ни было, но ведь это и я приковывал ее к трубе в чужой квартире и должен теперь сделать для нее все. Илье Сергеевичу, конечно, заплачу, денег должно хватить.

15

   — Ты, парень, даешь! — Федор Савельевич под разными углами смотрит на крыло машины, где еще недавно красовалась царапина, и восхищенно причмокивает:
   — Как же ты краску угадал? Я думал, у нас в России вообще такой нет. Редкая ведь расцветка, согласись, а? Ну все, идем смотреть, что я строю. И не стесняйся, сразу говори: может, что не так — тебе тут работать. И обязательно список подготовь, что достать. Я все оплачу. Слушай, как ты думаешь, а может, все-таки дать в газету объявление, что вот, мол, открываемся, готовы оказывать такие-то услуги, а?.. Сейчас ко мне домой заглянем, чайку попьем, я тебе фирменные спецовки покажу, уже сделали. Таких спецовок ни у кого нет!
   От Федора Савельевича я позвонил Вике. Трубку долго не брали, но наконец-то раздался знакомый голос:
   — Я слушаю.
   — Вика, я приеду к тебе сейчас? Ты прости, я даже деньги за костюм не отдал.
   — Ну что вы, пустяки, — сказала она холодным нейтральным голосом. Может, не поняла, с кем говорит?
   — Это я, Константин, Вика. Я хочу видеть тебя!
   — Вас устроит в шесть? С шести до семи я буду свободна.
   Кто-то там, на другом конце провода, невнятно забасил, Вика, видно, прикрыла ладонью трубку, сказала тому, басовитому: "Перестань, это мой клиент… А хоть бы и так! У тебя что, на меня права особые?" И уже отняв ладонь, повторила:
   — Я буду ждать, с шести до семи. До свидания.
   Пошли короткие гудки.
   Невесты Федора Савельевича дома не было.
   — Она на просмотре, — объяснил он и снова, как и в больничной палате, прямо взахлеб принялся рассказывать о своем Зайчике: — Представляешь, парень, я со своим суконным рылом — и рядом с ней, а?! В богему вхож. А был ведь кем, и каким?!
   С фотографий, висевших на всех стенах, глядела на меня, принимая различные позы, хитрая плоскогрудая кошечка. Глядела подозрительно, без всякой симпатии. Она меня тоже, очевидно, недолюбливала.

16

   В шесть ноль-ноль я стоял у дверей Вики с огромным букетом. В нем розы, калы, георгины, огромные лохматые ромашки…
   — Прости, я еще не знаю, что ты любишь больше.
   На меня и на цветы она посмотрела, как мне показалось, с печальной улыбкой.
   — Заходи.
   — Жаль, что мы на "ты", — сказал я. — Когда я услышал тебя по телефону, я подумал, что тебе страшно хочется выпить со мной на брудершафт.
   — Костя. — Она стояла у окна кухни, все еще держа цветы. — Костя, я, наверное, должна объясниться. Ты… Ты хотя бы знаешь, сколько мне лет, Костя? Я старая баба, которая один раз захотела сойти с ума.
   — И ты не хочешь начать жизнь сначала? — спросил я. — Как ты там говорила? С романами…
   — Вот когда я говорила, я как раз и была безумной. Пойми, Костя, я… Скажем так, я далеко не праведная женщина. И когда ты звонил, я была не одна. У меня был мужчина. Мой старый знакомый.
   — Он починил тебе краны? — спросил я.
   — Ну не надо, не надо ехидничать.
   — Я и не думаю этого делать. Где инструменты? Давай быстрее, я, как понимаю, до семи должен управиться.
   — Не смей так смеяться!
   — Разве я смеюсь?
   Лицо ее запылало от гнева и стало еще красивей.
   — Ты… Ты еще мальчишка…
   Я закрыл ей рот поцелуем. И ушел от нее заполночь, едва успев к закрытию метро.
   Настя не спала.
   — У тебя тут неплохая библиотека, я многое для себя нашла. В институте ведь через неделю приемные экзамены…
   О поездке в Кемерово я ей ничего не сказал. Открыл тумбу стола и начал рыться в ее недрах.
   — Сюда я заглянуть не посмела, а в комнате попробовала прибраться. Два ведра мусора вынесла.
   — Спасибо. Теперь это не логово зверя, а человеческое жилище.
   И вдруг я замер над столом:
   — Тебя никто из соседей не видел?
   — Видели. Женщина, ее двери напротив, через лестничную площадку, поинтересовалась, где ты, мол, давно тебя не видела.
   Баба Варя. Единственная соседка, с которой я общался. Когда болела, просила купить хлеб, молоко. Потом пирогами угощала.
   — Я ей сказала, что ты позже придешь. И капитану из милиции так же сказала.
   Правильный ответ: «позже». Это ведь и через час, и через день, и через год… Стоп! Менты приходили? Вот это новости!
   — Как этот капитан выглядел? Что он хотел? — спросил я, стараясь выглядеть спокойно.
   — А ничего. Даже не поинтересовался, кто я. Попросил, чтоб ты завтра с утра заглянул к нему. Я сначала его фамилию хотела записать, а потом решила, что и так запомню. Кукушкин. Ну что тут записывать? Это твой товарищ по работе, да?
   — В какой-то степени…
   Черт, чего тут только нет, в этой тумбе! Все почему-то колется и режется. Особенно после того, как Настя сказала о Кукушкине. Игла от циркуля под ноготь зашла. Ага, вот он, пакет из фотоателье. Надо взять фотографии и поехать к Бабашвили. Раз ему так нужно… Но это и мне нужно. Пусть скулу посмотрит. И пусть дней на пять приютит Настю. Я не хочу, чтобы она опять попала в гости к Максу. А ведь может попасть — у меня нет возможности сидеть рядом с ней сторожем. Завтра, к примеру, надо идти к Кукушкину…

17

   Если бы Кукушкин чего хотел, он бы с Настей не так разговаривал. Я знаю этого опера — крутой мужик. У них в отделе машины часто ломаются, и он сразу мне звонит. На этот раз не позвонил по простой причине: телефон ведь я отключил.
   Ну точно: на асфальтированном пятачке перед ментурой стоит их сдохший «Жигуленок». В нем копается Лысиков, водитель. Машиноненавистник. Женоненавистники — те хоть и ненавидят, но все равно женятся. А этот… Садится за баранку с одной целью: покалечить технику. Я Лысикова презираю, но он терпит, поскольку я ему нужен.
   — Что тут случилось?
   Он бросает на меня недовольный взгляд и тотчас опять отворачивается:
   — В справочном бюро узнай, что случилось, где и когда.
   — Я думал, помощь требуется. Вчера Кукушкин заходил.
   Лысиков уже с большим интересом осматривает меня, глаза его округляются.
   — О, елки зеленые! Ты, что ли? Никак, в воде вареной искупался?
   Теперь уже недоумеваю я, а Лысиков ржет:
   — Вчера сыну как раз читал про Конька-Горбунка. Там один в чан прыгнул и красавцем стал. А ты что, пластическую операцию делал? Говорить по-человечески начал.
   Мне не больно нравится наша тема, спешу ее переменить:
   — Двигатель запорол?
   — Не, ты же знаешь, тут движок новый. Электропроводка ни к черту. Представляешь, по кольцу прем — вдруг дым в салоне. А я в третьем ряду, сразу по тормозам не дашь. Еле-еле на обочину вырулил. Капитан так перепугался — чуть на ходу не выпрыгнул. Ну вот. Дым рассеялся, а что и где горело, не соображу.
   — Если это с электропроводкой, зачем на карбюратор смотришь?
   Лысиков пожал плечами:
   — Так Кукушкин же сказал, что тебя вызовет…
   Нет, положительно надо быть машиноненавистником, чтоб даже такую неисправность не найти. Сажа же осталась там, где замкнули провода… Минут через пятнадцать я повернул ключ зажигания, и «Жигуленок» вышел из комы.
   А из дверей серьезного заведения вышел Кукушкин. Кивнул мне:
   — Спасибо, помощничек.
   Я улыбнулся: и этот не признал.
   — Что, товарищ капитан, — развеселился и Лысков. — Без противогаза бойца не узнаете?
   — Вот только теперь узнал. Зайдем, Кузнецов, ко мне, потолкуем. — Я Кукушкина никогда не видел улыбающимся, и сейчас он серьезен.
   Он показал мне спину, уверенный, что за этой спиной я и попрыгаю на двух задних лапах в его десятую комнату.
   Я и попрыгал. Опера — они ведь и в мелочах не ошибаются. Ну что мне делать, если не прыгать? Тяжело только это дается. О чем толковать будем? Может, пришла ориентировка по ювелирному, и мент вспомнил, что есть среди его знакомых «обаяшечка»?
   Нет, разговор пошел нормальный.
   — Сколько косметологи берут за операцию?
   — Еще не знаю, лечение не окончено, куча процедур предстоит.
   А что я мог еще сказать?
   — Ты правильно сделал, Кузнецов. Человек ты неглупый, башка у тебя варит… Закуривай, угощайся.
   Это что-то новенькое, на такую дистанцию Кукушкин меня еще не допускал. Бойся данайцев…
   — Невесту, смотрю, завел. Ничего девчонка, только смотри, чтоб чахоточной не была. Бледная уж очень.
   Он не задает вопроса, но делает паузу и смотрит на меня так, что молчать нельзя.
   — Северянка она. И потом, действительно приболела немного, на солнце не выходит.
   — А ты на солнце выходишь?
   Непонятный вопрос, на такой лучше промолчать и застенчиво улыбнуться: что, мол, сие означает?
   — Искал я тут тебя как-то еще, Кузнецов. Водила очередной раз тачку запорол, я звякнул в твой автосервис, мне отвечают, пропал, никому ни слова не сказал.
   — А чего говорить? Я решил уходить оттуда.
   — Ты сколько там имел? Со всеми левыми?
   — На водку хватало, на женщин нет.
   Мент истолковал мои искренние слова по-своему:
   — Не обижайся, я ведь не просто так спрашиваю. Машины новые скоро нам дать обещают, чуть ли не «мерседесы». Я бы тебя взял к себе, Константин.
   Что же это за дела? По имени величает. Еще раз Бабашвили спасибо сказать надо? Новое лицо — новые отношения?
   — У вас на окладе пахать придется день и ночь. А у меня иное на примете: заработаю сколько надо — и в кровать, книжки читать.
   — Детективы?
   — А что?
   — Ничего, я тоже их люблю. Что последнее прочел?
   Я решил, ничем не рискуя, получить бесплатную консультацию.
   — Не помню автора. Там хотели дочь миллионера похитить, да ошиблись, взяли девицу без приданого. Думали, полиция ею не заинтересуется.
   — Правильно думали. Если девица или ее родственники не накатают заявление в участок, то никому до нее дела не будет.
   — Нет, один инспектор что-то заподозрил. Банда требовала выкуп с миллионера, тот, естественно, не заплатил, поскольку платить ему незачем было, и инспектор догадался, что похитители ошиблись.
   — Делать ему не хрен было, кроме как догадки строить. Тут вон без догадок бумаг целый сейф… Чем все закончилось?
   — Хотелось бы самому знать. Выписался из больницы и не дочитал.
   — Нет, это не по мне. Я люблю крутые сюжеты. Но ты все же подумай над моим предложением, а?

18

   Середина дня. Безоблачно, жарко. Самое время для крутого сюжета, что по сердцу Кукушкину.
   Макс работает в магазине, в мясном отделе. Загородной виллы, дачи, дома в деревне у него нет. Значит, где он может хранить ворованные драгоценности? К кому, как не к нему, относится пословица: "Мой дом — моя крепость"?
   У Макса я бывал, дверной замок помню, отмычки изготовил — мастер я в конце концов или нет? Надо проверить. А для этого — проехать в Сабурово, зайти в нужный дом на нужный этаж…
   Все получилось как надо. Дело за малым: найти в двух комнатах уголок, где хранятся товары из ювелирного магазина. Вещей и мебели у Макса немного: жена, когда уходила, своего не упустила, так что полки в стенке полупустые. И ничего интересного на них нет. Кухня. На тумбочке стоит холодильник, в ней, естественно, овощи. Точно: пыльные сетки с картошкой, морковью. А в глубине — коробка из-под обуви. Ободранная такая коробка, помятая с боков. Вата под крышкой. Кольца и цепочки под ватой. Тут же и пистолет, тот самый «макаров», который я когда-то уже держал в руках. В этой же овощной тумбочке — коробка из-под конфет. Кто, интересно, хранит шоколад среди грязных овощных сеток? Хоть мы тогда, накануне моего отъезда к оптовику, и не составляли описи лежавших в коробке драгоценностей, я соображаю: это они самые. Неразумно поступил Макс, не перепрятав их. Коробка красивая, я ее ему и оставлю.
   Пустую, конечно… Теперь пора уходить.
   Замираю у дверей, отшатываюсь, влипаю в стену. Кто-то шурудит ключом в замке. Как же я, дурак, не учел одного: Макс работает рядом и на обед может прийти домой. Драгоценности я уложил в кейс, пистолет сунул в карман. Драться с Максом в мои планы не входит, но не стрелять же?! Он крепкий, гад, каждый день мускулы качает, когда разделывает туши. Поэтому остается мне одно: ударить точно.