Козлов Иван. Долги отдающий

   Дверь открывается, Макс передо мной. Я бью рукояткой пистолета ниже уха. Будто всю жизнь этим занимался. Мясник падает, кажется, так и не увидев меня.
   И далее все идет по ранее намеченному плану. Захожу на почту в посылочное отделение. беру плотную бумагу, заворачиваю в нее обувную коробку. Получается аккуратная бандероль. Я даже своим корявым почерком подписываю ее: "Балушу Борису Борисовичу". Но в общую очередь к приемщице не становлюсь, выхожу на улицу, сажусь в троллейбус и еду к знакомому уже мне ювелирному магазину.
   Я в добротном летнем костюме, в огромных, на пол-лица, солнцезащитных очках. Я совершенно не похож на питекантропа, сбегавшего отсюда с чулком на голове месяц назад.
   — Девочки, добрый день. Директор у себя? Борис Борисович?
   Продавщицы хором отвечают: «Нет» — и подозрительно смотрят на меня. Они теперь на всех смотрят подозрительно, так что я не придаю этому особого значения.
   — Передайте ему…
   Брать намного приятней, чем отдавать. Настороженность пропадает. Они улыбаются:
   — Что сказать? От кого?
   — Внутри записка.
   Записка действительно есть. В ней лишь два слова: "Отдающий долги".

19

   Теперь все, теперь и я могу начать жить по-новому. Драгоценности возвращены, пленница Настя освобождена, остается лишь отвезти ее в больницу к Бабашвили. Сегодня же вечером надо съездить туда, обо всем с ним договориться. Плата? Деньги Эммы и Толика у меня лежат почти нетронутые. Правда, я так и не рассчитался за покупки с Викой, не до того было. Но это даже к лучшему: мы встретимся еще раз.
   Домой прихожу в пять вечера. Настя докладывает: никто не звонил, хотя телефон теперь и включен, и никто не приходил, за исключением бабы Вари. Та приносила картофельные блины.
   — Вы о чем-то говорили с ней?
   Настя нерешительно пожимает плечами.
   Ясно, был разговор. О чем?
   — Настя, мне сейчас все надо знать, понимаешь?
   — У бабы Вари странный вкус. Она о тебе говорила: "Хоть и страшненький, но порядочный, душевный…"
   — Плохой вкус? Ты сомневаешься в моей порядочности?
   — Да нет, я о другом. Какой же ты страшненький? У тебя лицо такое… благородное, вот!
   Я беру из стола конверт со своими старыми снимками и топаю в ванную. Нет желания рассматривать фотографии при Насте. Включаю душ, открываю конверт.
   Господи, неужто жил такой на земле?
   Щелкаю зажигалкой и подношу угол конверта с содержимым к огню. Сгорает Гнусавый. Сгорает все мое прошлое, я не хочу о нем вспоминать. Илье Сергеевичу скажу что-нибудь.
   Чувствую, как меня прямо-таки валит с ног усталость. Надо отоспаться. И проснуться новым человеком, не отягощенным дурными поступками.

20

   — Вика, — прошу я по телефону. — Выручай. Ни один таксист не знает, как проехать к больнице Бабашвили.
   — Правильно, — говорит Вика. — Такую больницу никто не знает. Это бывший цэковский особняк, туда, как понимаешь, добирались не на такси. И сейчас так не добираются.
   Мы с полминуты молчим — мне сказать нечего, и когда она это понимает, то не совсем радостно продолжает:
   — Ладно, горе ты мое, спускаюсь вниз прогревать мотор.
   Увидев в моих руках коробку с дорогим коньяком, Вика предупреждает:
   — Не вздумай Илье Сергеевичу вручать, не принято. Возьмет — может лишиться работы.
   — Не лишится, — говорю я. — Ты же на него в Минздрав не напишешь.
   — А Минздрав к нему никакого отношения не имеет. Эту лечебницу содержат богатые дяди и следят за тем, чтоб там был образцовый порядок.
   — А тети богатые тоже в этом принимают участие?
   Вика не поддерживает мой игривый тон.
   — Если ты имеешь в виду меня, то я сама на содержании.
   Она нахмурилась, сеточка легких морщинок окружила глаза. Дорога была пустая, Вика вела машину без напряжения, и я положил ей руку на плечо.
   — Не надо, Костя. И вообще, давай договоримся: отныне мы только друзья. Что было — то было, в прошлом, понимаешь?
   — Почему?
   — Потому!
   И весь ответ. Мне кажется, ее скорее всего смущает мой возраст — она старше на пять лет. И другое может быть. У нее отлаженная жизнь, установившийся круг знакомых, близких. Вполне возможно, есть любимый человек. Я привношу во все это дискомфорт. Убираю руку, считаю мелькающие ели через боковое стекло.
   — Не надо, не убирай. Мне так хорошо.
   Вот и пойми их, женщин.
   Поворачиваем с трассы на узкую грунтовку.
   — На каком километре? — спрашиваю я. — Надо запомнить.
   — Думаешь, надо?
   — Почему бы нет? Вдруг еще что со мной приключится?
   — Эх, Костик, Костик, — качает она головой. Понимаю, что она хочет этим сказать. "Какой же ты, мальчик, бестолковый, сюда ведь с улицы не пущают". Я догадываюсь об этом. Но ведь если я буду получать те деньги, которые обещает Падунец, то почему бы и не позволить себе поваляться здесь еще недельку?
   — Вика, а во сколько здесь день обходится?
   — Не знаю, я не платила.
   Сухой ответ, холодный голос. Не нравится ей эта тема. Значит, не будем об этом.
   "Жигуленок" тормозит.
   — Я здесь тебя подожду, грибов поищу пока.
   Недоуменно озираюсь. Черт, действительно трудно заметить. Особнячок утопает в зелени. Еле видна тропинка к калитке. Между ней и мной вырастает парень в легком камуфляже — что-то я не встречал его, когда лечился. Или он знает, когда и пред чьими очами появляться?
   — Разрешите документы.
   Не спрашивает: куда, к кому… Хотя это понятно: дорожка в одном направлении идет. Он задерживает взгляд на фотографии, потом на мне. Видит шрамы и догадывается, почему оригинал несколько отличен от копии. Вынимает из кармашка радиотелефон:
   — "Четвертый", посмотри: Кузнецов, Константин Иванович. Нет? — Охранник еще раз охватывает меня взглядом. — Спроси у Ильи, по виду пациент.
   Меня где-то нет, не предусмотрено какими-то списками мое появление. А я-то надеялся, что с новым лицом будет совершенно все по-новому.
   — Проходите.
   Серьезная, неулыбчивая Света встречает меня внизу, встречает так, будто никогда раньше не видела. Поневоле глушу свою улыбку и поднимаюсь за ней в кабинет к Бабашвили. Света, как солдат-конвойник, останавливается у двери, я же топаю к сидящему за столом Илье Сергеевичу. Этот меня узнает.
   — Пойдемте-ка, просветим вам челюсть… Хорошо, очень хорошо, но на прочность ее пока не испытывайте… Есть гримерные кремы, пользуйтесь ими.
   Вот и все, протянута рука для последнего рукопожатия. И слова никак нельзя ввернуть о Насте, чтобы оно к месту было.
   — Илья Сергеевич, а если мне еще потребуется ваша помощь…
   — Нет-нет, вы уже без меня обойдетесь. — Он смотрит на бумаги, разложенные на столе. — Есть поликлиники по месту жительства… Но я не думаю, что вам понадобится их помощь.
   Он даже не вспоминает о том, что просил фотографии. Я разворачиваю паспорт:
   — Я был таким.
   Он смотрит на снимок, потом на меня, молчит.
   — Теперь вы понимаете, доктор, что вы для меня сделали?
   — Я сделал неважную операцию. Я вас не угадал.
   Чувствую, как сзади к столу крадется Света, тоже, наверное, посмотреть хочет. Я быстро прячу паспорт в карман.
   — Мне все же хотелось бы с вами встретиться!
   — Не исключено, — говорит Бабашвили и хлопает ладонью по кипе бумаг. А сейчас, простите, у меня много работы. Всего вам доброго.
   Строгая монашка Света провожает меня вниз. На прощание радует:
   — Мы снимаем вас с учета, больше сюда ездить не надо.
   Я это уже понял чуть раньше.
   Вика лежит в траве на поляне, подставив солнцу оголенную спину. На капоте «Жигулей» красуются семь подосиновиков в тугих ярких шляпах.

21

   Мы, кажется, поменялись ролями. Вика теперь добродушна, меня же раздражает то слепящее солнце, бьющее в лобовое стекло, то духота…
   — Ты чего нервничаешь? — спрашивает Вика.
   Попробуй не нервничать, когда у тебя дома находится объект для охоты заядлых браконьеров, коих не останавливают никакие правила. Это я точно знаю, сам был таким. Что делать? Свести девчонку с Кукушкиным? Открою себя. Силой посадить ее в поезд, идущий до Кемерова? "О каком институте может идти речь, если тебя, Настя, хотят пришить? Езжай в деревню, паси гусей, дои корову…" Нет, эта сойдет на первой же станции и вернется. Хотя, конечно, дальше — уже не мое дело… Да нет, мое. Еще какое мое! Я же ее заталкивал в машину.
   — Высади у ближайшего метро, — прошу Вику.
   — А краны? — спрашивает она. — Их починка, между прочим, обязательна при дружеских взаимоотношениях. Товарищеская помощь, так сказать…
   Может, поговорить с Падунцом? Мужик он деловой, должен понять. Но он поймет и то, кем я был… Черт, одна-единственная ниточка осталась, связывающая меня с Гнусавым, и никак ее не разорвать. Голова уже гудит.
   — Будут тебе краны. Но и ты удружи: выпей со мной коньяка, зря, что ли, таскал его весь день.
   — Тут меня упрашивать не надо.
   С сантехникой все оказалось не так просто: около часа провозился. Но как раз к этому времени Вика успела приготовить грибной суп.
   Первая же рюмка коньяка немного расслабила. Но захотелось большего. Налил по второй, не успев толком закусить.
   — У тебя проблемы, Костик?
   Я промолчал.
   — Честно скажи, ты обиделся на те мои слова? Костя, но это прежде всего я делаю ради тебя, чтоб завтра тебе не было так больно, когда…
   Интересно, какие слова она ищет? А я свои уже нашел:
   — "Тетя, ослабьте ошейник, довольно! Песику, тетя, не делайте больно…" Там дальше, знаешь, о чем? О том, что она его отпустила, он убежал из дому, но и ей, и псу стало от этого еще хуже. Ладно, Вика, по третьей — и я убегу.
   — После третьей я тебя не отпущу, пока хорошо не закусишь.
   — А когда закушу — отпустишь?
   Какие у нее все-таки красивые глаза. Изумруды. И вообще вся она… Нет, это точно: именно она приходила последние годы в мои сны, и я ее пробовал гнать оттуда…
   — Ладно, друзьями станем с завтрашнего дня. Сегодня я тебя вообще не отпущу, — и она высвободила из-под халата голую коленку.
   — Выпьем третью — и в кровать?
   — Циник, — сказала она. И засмеялась. — Можно и до третьей, можно потом и после третьей…
   Когда мы, разморенные, лежали на простынях, она уткнулась мне лицом в грудь и замерла. Через минуту я почувствовал, что она плачет.
   — Ты что? Ну-ка, подними личико…
   — Не надо, прошу… Дай я так немного полежу. Костя, Кости-ик! Ты с завтрашнего дня уже забудешь меня, да?
   — Перестань, Вика.
   — Не перестану, не перестану… Я все-все тебе расскажу… Мне тогда еще восемнадцати не было…
   Вике не было восемнадцати, когда она в доме отдыха, на море, встретила Белакова. Красивый спокойный мужчина, танцевал, целовал ей руку. Катал на катере, угощал фруктами. Не приставал, не наговаривал ерунды. Когда она улетела домой, до самого трапа довез на машине. Он имел такие привилегии. Потом — встречи в Москве. Цветы, шампанское, черная «Волга», постель. Дорогие подарки, поездка за границу, в Берлин (сумел оформить то ли переводчицей, то ли секретарем). Два аборта в течение года. В качестве компенсации — эта вот квартира. Почему не женился? Да потому что положение не позволяло, да у него и семья, двое детей. Правда, дети уже взрослые — он ведь на пятнадцать лет старше Вики… Словом, о разводах и свадьбах они старались не говорить. Его устраивала существовавшая ситуация. До некоторых пор — и ее. Пока она не поняла, что потеряла саму себя. Ей уже не быть матерью, не рожать. Ей не распоряжаться собой: старея, Белаков становился все ревнивее, за каждым шагом ее следил. Не стеснялся говорить: "Ты моя, я тебя купил". Начал по-черному пить. Начал при ней материться — никогда раньше этого не было. Ей же рассказывает о приключениях с юными любовницами. И тут же грозит: узнаю что — в порошок сотру. Он это может, у него большая власть, а денег — больше, чем власти. Всем этим и упивается.
   — Ты прости, Костя, я когда в первый раз с тобой… Я просто ему мстила, о тебе не думала.
   — Он уже знает обо мне?
   — Не бойся, не знает. Он и мысли допустить не может, что я способна его ослушаться. Вещи стоят там, где их поставят хозяева.
   — Белаков, Белаков…
   — Не напрягайся, это я так, первую пришедшую в голову фамилию назвала. А ты его иногда видишь, по телевизору. Он — из высших.
   — Даже так?..
   — Костик, я понимаю, что смешно плакаться. Людям хлеба не хватает, а мне, продажной бабе, всего-навсего — воли. Но… Ты думаешь, почему я у Бабашвили лежала, а? У меня нервный срыв был, Белаков меня туда пристроил… После возвращения, когда ты звонил, он у меня был. Я ему сказала: все, не могу так! А он: "Это я решаю, а не ты — все или не все". Скажи, можно сильнее унизить человека?
   — И ты выбрала меня орудием мести?
   — Если ты задаешь такие вопросы, то ты дурак всего-навсего. Не обижай меня сегодня. Не говори гадостей. Не можешь без них — встань и уйди.
   Я поцеловал ее руку, и она опять горько заплакала, так горько, как плачут дети.
   — Теперь слушай меня… — сказал я.

22

   — Подходящая компания собралась, — горько улыбнулась Вика. Проститутка и вор.
   — Все, Вика! Мы ведь поставили точку?
   — Ты думаешь, в этом долбаном мире можно ставить точки? Ты думаешь, мои белаковы лучше твоих максов?
   — Мы сами по себе станем лучше их…
   — Послушай, ты хорошо знаешь Падунца?
   — Так же, как и ты: Емеля, примеряющий корону на царство.
   — Чего ты от него хочешь?
   — Может, он пристроит Настю, найдет убежище?
   — Ты ее всю жизнь будешь прятать?
   — Нет. Я думаю убедить Макса, что девочка не заложит их, а значит, и не опасна.
   — И еще ты убедишь, что поступил правильно, вернув ценности в магазин? Не будь наивным, Костя. Чистыми руками сейчас даже добро делать нельзя.
   — Ладно, сменим тему. Значит, считаешь, Падунцу можно рассказать о Насте?
   — Не надо пока. Есть другой вариант. Я деньги хозяина по ветру не швыряла… Короче, поедем, посмотришь.
   Небольшая обшарпанная квартирка. Девятым валом вздыбился линолеум, устрашающе грязные батареи, потолки в желтых разводах великих потопов…
   — Ты не пугайся. Зато это мое, понимаешь? Отремонтирую, наведу порядок и буду жить. Сама наведу.
   Небольшая кухня, в комнате — старенький, наверное, от прежних хозяев, стол, две пустые книжные полки, кровать-полуторка. Мы оба почему-то смотрим на кровать, потом друг на друга и смеемся.
   — Ну ты ненасытный!
   — Это простительно. Ждал тебя долго.

23

   Телефонный звонок.
   — Да?
   Вот что значит потерять над собой контроль. Прежде чем хватать трубку, надо подумать, кто тебе может звонить в три ночи.
   Мой не назвавший себя абонент молчит. Век, конечно, он молчать не будет, сейчас положит трубку… Чуть раньше, чем трубка упала на рычаги, я услышал знакомый голос: "Дома?.."
   Корин. Бывший таксист, выкупивший машину и занявшийся частным извозом. Я эту «Волжанку» доводил ему до ума. Жадный и не больно умный мужичок лет тридцати. Мастак пить задарма, драть с пассажиров три шкуры. А сиденья в салоне дерматином обтянул. Месяца три назад ночью его избили, выкинули из машины, а саму тачку угнали. Через два дня ее нашли. Металлолом. Я, зная его натуру, все же делать из дерьма конфетку отказался, тем более за копейки. После ювелирного Корин мечтал об одном: купить на свою долю приличную иномарку. За золото он готов горло перегрызть. Но зубы некрепки. Хлипковат таксист, хотя с виду тяжелоатлет.
   Блин в этом плане опасней. При его кулаках да голову еще на плечах иметь… Но чего нет, того нет…
   Ладно, коль товарищи позвонили, надо готовиться к встрече. Негостеприимно принимать их за пределами квартиры, но и в ней не резон: шумом можно соседей потревожить. А с соседями надо жить тихо. Если приедут втроем — очень плохо, вдвоем — уже лучше. Но и то без понта не обойтись, поскольку челюсть надо беречь.
   Я беру пистолет Макса, вынимаю из него магазин, убираю его подальше с глаз. И не спеша спускаюсь на первый этаж. Здесь очень хорошо принимать компании. Рамы, где когда-то были стекла, заложены шиферными плитами, так что даже днем сумерки, а уж что говорить о глубокой ночи! Лишь в дальнем углу горит сорокаваттка — и как ее до сих пор не вывернули?
   В дом наш когда-то попасть было непросто: за наружной дверью следовал тамбурок, заканчивающийся внутренней дверью с кодовым замком. Код давно потерял свою секретность и назначение, но тамбурок остался. Что ж, постою, глядя в щель на улицу. Буду любоваться звездами и вдыхать запах мочи.
   Едут.
   В машине трое, и это очень плохо. Но один, кажется, остается за баранкой. Макс? Нет, Санек. Макс сам на разборку не поедет, не царское это дело. Санек остается в салоне, двое идут сюда. Ах, хорошо бы без шума поладить.
   Я покидаю тамбур и становлюсь за внутренней дверью. Загадываю: пусть первым войдет Блин, а то ведь он такой дурак, что может и на пистолет полезть. Безуха. Подготовленный, с замахом, удар в район уха. Тут же помогаю Блину осесть без грохота. Входит Корин, и как бы плохо ни было освещение, «макаров» он разглядел.
   — Садись рядышком, — говорю Корину и показываю на место рядом с Блином. — Теперь быстро и коротко: что надо?
   — То, что мы взяли в ювелирном. И девчонку.
   — О девчонке забудьте, ее уже нет, — говорю я. — Вы долго с ней возились, а это опасно.
   В глазах его появляется страх. Хорошо говорить с Кориным. Его во всем убедить можно. Равно как и разубедить.
   — Теперь о золоте. Зачем вам нужна моя доля?
   — Какая твоя? — Страх страхом, но, если дело идет о миллионах, тут обо всем забываешь. — Твоя вместе с миной накрылась…
   — Ты же умница, Корин, — вот теперь я позволяю себе улыбнуться. — И вдруг поверил Максу? Макс положил мину в драгоценности? Зачем, скажи? Что, без золота сверток не рванул бы? Макс просто эту долю себе забрал. Пока одну. А убрав меня — за вас примется. Неужели ты этого не усек?
   Под тяжкий стон Блина Корин начинает соображать.
   — Так золото у Макса? Ты его не забирал?
   — А как я вообще мог его забрать? Ты же Макса знаешь, он домосед, по ночам на машинах не катается, в отличие от некоторых. А днем, сам понимаешь, такие дела не делаются.
   Железный аргумент! Похоже, только им я и убедил Корина.
   — Значит, все драгоценности у Макса? Правильно! Он их себе хочет заграбастать, иначе бы давно уже реализовал! Что будем делать, Костя?
   — Лично я буду работать по своей программе. А вы сами мозгами шевелите. Со мной вам лучше не связываться.
   — Ну да, на тебе «мокруха», девочка эта.
   Умница Корин, элементами абстрактного мышления располагает.
   — Поговори с Саньком, с Блином, объясни им ситуацию.
   — На хрен объяснять, — выстанывает слова Блин. — У тебя же пистолет Макса! Значит, был у него.
   Дурак дураком, но тоже кое-что соображает.
   — Он что у него, именной?
   У Корина заметался взгляд, Корину опять нужны железные аргументы.
   — Если ты видел ствол Макса, то обратил внимание, что ручка у него черная. А эта, смотри, коричневая.
   Такую деталь они вряд ли помнят.
   — Действительно, коричневая, — говорит Блин.
   — Вот и делайте выводы. Погуляйте по ночной Москве и поразмышляйте.
   — Мы на машине, — почти с гордостью бурчит Блин.
   — За то, что вы нарушили мой покой, я ее на время конфискую.
   — Тебя гаишники как угонщика задержат.
   — Не думаю, чтобы в Москве кто-нибудь угонял «Таврию», хоть это теперь и иномарка. Ментам плевать на нее. Так что привет, ребята!
   Я выхожу из дома и спокойно топаю к тому, что Блин называет машиной. Выбрасываю из салона Санька, сажусь за баранку. И, соблюдая все правила движения, мчусь в Сабурово.
   Окна квартиры Макса темны. Не думаю, что он ждет гостей, как ждал их я. Уже однажды оправдавшей себя отмычкой открываю дверь, тихо иду в спальню. Вот здесь можно щелкнуть выключателем, одновременно прыгнуть к кровати и рвануть с нее одеяло.
   Очумелый Макс подпрыгивает и лбом упирается в ствол своего же «Макарова». Не хотел бы я когда-нибудь так пробудиться!
   — Сука, — говорю я. — Если ты не забудешь мой адрес и мое имя, я эту память из тебя просто вышибу. Поверь мне на слово! Веришь, нет?
   Я направляю ствол на переносицу и кладу палец на спусковой крючок.
   — Верю…

24

   Падунец достал все, что я просил. Киянки, распылители, нужные щетки… Я за утро обработал два «вольво», у обоих царапины на крыльях, отработал так, что не найти следа ни грунтовки, ни новой краски. Федор Савельевич крутился возле нас тоже в новом комбинезоне, в кепочке с вышитым на ней тарантасом и буквами "Ф. П." Такова марка его фирмы.
   — Сегодня день пашем, ребята, а завтра — презентация. Правильно, это можно назвать презентацией? Столы накроем, посидим, пригласим кой-кого…
   Хорошо посидели! На самом деле хорошо. Все было культурно, чинно, главное — гости вовремя разошлись. Остался ограниченный круг: механик Николай, я и Федор Савельевич с невестой. Николай остался потому, что идти уже не мог. Он спал сначала за столом, потом ему поставили раскладушку, и мы остались втроем против армады бутылок и тарелок. Плоскогрудая кошечка, не обращая на меня внимания, выговаривала Падунцу:
   — Зачем столько денег на ветер пускаешь? На них мне можно было купить приличное кожаное пальто и съездить к морю.
   — К Белому? — спросил я. — Или зачем вам пальто?
   Она даже не удостоила меня взглядом. Но сказала явно в мой адрес:
   — И потом, надо быть разборчивее в знакомых. Масса ненужных людей…
   — Милая, — уже изрядно осоловев, возразил Федор Савельевич. — Я сам знаю, кто мне нужен, а кто — нет. Пока у меня нет денег и пока мне эти деньги дают, надо быть благодарным людям, какие бы они ни были. А вот когда я рассчитаюсь с долгами — и море тебе будет, и Канары, и песец с бобром.
   — Потратился на строительство? — спросил я.
   — С чего потратился?! Нечего мне было тратить. Так, крохи. Все дали добрые дяди. Знают мою хватку и уверены, что верну с процентами. Выгодное же дело, Костя! Если правильно организовать… Клондайк! Пещера Али-Бабы! У нас будут большие деньги!
   — Большие деньги портят человека, — сказал я. — Вот у меня могли быть очень большие деньги, но я их отдал.
   — Кому? — тряхнул головой Падунец.
   — Хозяину.
   Мы как раз выпили по очередной, и я подумал: а почему бы не рассказать кое-что моему коллеге по бизнесу? Пусть знает, что его напарник не позарился на чужое, что он предельно честен.
   — Ты помнишь, Федор Савельевич, месяца два назад… нет больше… бандиты ювелирный грабанули?
   — А почему я должен помнить?
   — Так писали же об этом, в газетах… Ладно, суть в другом, не спрашивай как, но коробка, где были драгоценности, попала ко мне. Можешь себе представить?
   — Нет, — хмыкнул Падунец.
   — Я тебе слово даю! Впрочем, можешь не верить, твое дело. Но я всю эту коробку отдал директору магазина. Там добра было на сотни миллионов.
   — Тебе, Костя, пить нельзя, — посерьезнел Падунец. — Болтаешь черт-те что.
   — Не верь, дело твое. Я, может, тебе открыться хотел… Мне, может, выговориться надо. Меня раньше никто даже не пытался понять. Только баба Варя. Варенье мне давала, блины…
   — Бабушка твоя, что ли?
   — Нет, соседка, дверь напротив. Но она мне как родная бабушка. И блины такие делала…
   Я почувствовал, что речь моя плывет, голова кружится и что, пока не оставили силы, надо топать в нашу новую мастерскую, где есть комнатка для отдыха с топчаном…
   С утра пошла напряженка: заказ за заказом. Кофе с галетами пришлось попить ближе к обеду. На столе лежала небрежно свернутая газета. Вспомнил, что не ходил сегодня за почтой, решил просмотреть хотя бы эту. Начал, как всегда, с информаций на первой полосе. Одна из них была настолько любопытна, что я прочел ее несколько раз — "Битва при Ветерлоо": "Очередными жертвами бытовой пьянки стали продавец продовольственного магазина Максимов и его товарищ безработный Корин. Чего они не поделили, распивая французский коньяк «Ватерлоо», пока остается загадкой. Милиция лишь подвела печальные итоги битвы: два человека, считавшиеся, между прочим, друзьями, так исполосовали друг друга ножами, что Максимов скончался на месте, Корин же умер в реанимационном отделении больницы".
   Приоткрылась дверь, заглянул Падунец.
   — Костя, хватит прохлаждаться.
   — Меня, наоборот, в жар бросило.
   — Значит, хватит загорать. Тут чудик один____ Да сам с ним поговори.
   Вот уж действительно чудик. У него красавец «ниссан» цвета мокрого асфальта — модный цвет, причем без малейших дефектов.
   — А мне надо, чтоб цвет у него был самый обычный. Можно — красный, можно — голубой… Любой другой — на ваше усмотрение. Только побыстрее бы. За скорость плачу.
   — Желание заказчика — закон, — бормочу на это.

25

   Вика взволнована публикацией о Максе больше моего. Нет, бандитов ей не жалко. Другое ее заботит.
   — А что, если Корина успели допросить, а? Если он перед смертью все выложил? Тебя упомянул?
   — Тогда за мной бы пришли раньше, чем эта статья появилась в газете.
   — У них своя логика. Может, они уже следят за тобой, за каждым твоим шагом.
   — Намек понял. Чтобы не поставить под подозрение тебя, нам больше нельзя встречаться, да?
   — Костик, у тебя иногда получаются дурацкие шутки.
   — Прости. Иногда получаются. — Вика в общем-то все говорит правильно, но я не ощущаю тревоги. До сих пор я верил своему внутреннему голосу, и он меня не подводил. — Я от счастья дурею. За Настей теперь некому охотиться: Санек и Блин на это неспособны. Можно девчонку выпускать.