Козлов Вильям Федорович. Юрка Гусь

   — У тебя тоже язычок ого-ого! — сказал он. — Молчал бы уж… «Штурмовики!» Да у нас никакого оружия нет. Выследит Дик диверсанта, а мы что? «Дяденька, — скажем, — пойдем с нами в сельсовет». Не надо было ругаться с командиром.
   — А ему можно?
   — Он командир.
   — А чего он говорит, что Дик дурак?
   — Не надо было спорить, — сказал Стасик и замолчал.
   Километра два шли молча. Над головой плыли белые пушистые облака. По полям наперегонки бежали тени. Когда облако закрывало солнце, мир делился на две части: прохладную, неприветливую и теплую, солнечную. Большая крылатая тень убегала по полям, лесам дальше, а солнце, тепло оставались.
   — Давай еще раз попробуем? — заговорил Юрка. — След-то остался.
   — Надо было дать ему понюхать парашют, — сказал Стасик. — А теперь поздно. Всю землю истоптали.
   — Не всю, — возразил Юрка. — На одну сторону никто не заходил.
   — Эх, а здорово было, если бы мы поймали… Тимка Груздь так и шлепнулся бы в своих галифищах на землю.
   Дорога сузилась и нырнула в лес. Теперь облака плыли над зазубренными вершинами сосен. Дик обогнал ребят и скрылся за ольховым кустом.
   — Тетка уже, наверное, ищет меня, — сказал Стасик, прибавляя шаг.
   — А быстро Дик нашел гильзу от ракеты!
   — Есть что-то хочется…
   — У него нюх будь здоров!
   — У нас оружия нет, — остановился Стасик. — Ухлопают, мигнуть не успеешь.
   — Боишься?
   — Ах, боюсь? — сказал Стасик. — Снимай ремень.
   Юрка удивленно уставился на него.
   — Поводок сделаем, — пояснил Стасик. — Без поводка опять… что-нибудь приключится.

КАПИТАН

   Еще с дороги ребята услышали в лесу голоса.
   — Юр, это там… — сказал Стасик и в нерешительности остановился. — Это не «истребители». Я видел — они пошли через луг, напрямик.
   Гусь не успел ответить — Дик рванулся вперед, и самодельный поводок выскользнул из рук.
   — Будет дело, — пробормотал Юрка и, свернув с дороги, помчался по колкому мху наперерез. Стасик бежал за ним.
   У кучи валежника стояли бойцы. Человек пять-шесть. Среди них — длинный дядя Федя, тот самый, который парашют нашел.
   — Ко мне, Дик! — закричал Юрка, опасаясь, что он набросится на кого-либо. Но Дик, не обращая на них внимания, замер возле груды сдвинутых с места веток.
   — А где остальные? — резко спросил Юрку командир.
   — Мы от них откололись, — сказал Гусь. Он посмотрел на командира и незаметно подтолкнул Стасика: перед ними стоял помощник коменданта гарнизона капитан дядя Вася.
   — Здрасте, — кивнул Юрка. — Шпиона ищете?
   Капитан сурово смотрел на них и молчал. Они не виделись с зимы. Тогда перепуганный Юрка толком не рассмотрел его, но теплый запах овчинного полушубка, который капитан набросил на его плечи, до сих пор помнил. Глаза у дяди Васи были небольшие, но острые, колючие. Лицо коричневое от загара, а широкие скулы — совсем черные. На большой светловолосой голове — старенькая, добела выгоревшая пилотка. Почему он так смотрит? Неужели не узнал?
   Юрка хотел ему напомнить про болото, бомбежку, но почему-то этого не сделал. В глубине души он чувствовал, что капитан не мог забыть, а раз не хочет узнавать, — его дело. Он, Юрка, не будет навязываться. Это Колька Звездочкин все время хвастает своим постояльцем, а ему, Юрке, незачем это.
   — Эй, Дик, — сказал Юрка. — Пошли.
   — Погоди, — капитан положил Юрке на плечо руку. — Что там у вас?
   — Нет шпиона, — сказал Гусь. — Дик следы перепутал… Какого-то главного агронома вместе со стулом… Ну, Тимка Груздь и прогнал нас.
   Капитан ближе придвинул Юрку к себе. Лицо его стало еще суровее.
   — Здоровый этот агроном?
   — Головы на две выше вас, — с удовольствием сказал Юрка, но капитан даже глазом не моргнул. Он все больше хмурился. Скулы его, похожие на две печеные картофелины, задвигались.
   — Волосы черные?
   Юрка не ответил. Он начал что-то соображать. Неужели этот…
   — Черные, — ответил за него Стасик. — А рубашка белая. У него на лбу царапина. И когда с нами разговаривал, одну руку в кармане держал.
   — Тимка Груздь сказал… — начал было Гусь, но капитан сердито оборвал:
   — Дурак твой Тимка! — И, повернувшись к бойцам, скомандовал: — К машине!
   Бойцы бегом бросились к дороге. Сучья под их сапогами трещали, ветви цеплялись за гимнастерки.
   — Как оно… Командир! — послышался басистый голос дяди Феди. — Материю не надо сдавать в сельсовет? Бабам бы на одежу… Можно?
   Капитан даже не посмотрел в его сторону. Остался дядя Федя столбом стоять у кучи валежника и теребить редкую рыжую бороду, раздумывая: отдать от греха подальше шелковый парашют в сельсовет или пожаловать дочерям?
   — И чего он такой злой? — спросил Юрка.
   — А ты думал, он будет с тобой целоваться? — сказал Стасик. — Человек на работе.
   Ему за воротник попала сосновая иголка, и он никак не мог от нее избавиться.
   Они видели, как бойцы вскочили в крытый брезентом грузовик. Капитан сел в кабину.
   Грузовик подпрыгнул и с ревом покатил на дорогу.
   — За агрономом, — сказал Стасик.
   — Так он и ждет их… Без Дика не найдут.
   Дик подошел к дяде Феде и стал обнюхивать его драные сапоги. Но дядя Федя не смотрел на собаку. Он смотрел на дорогу. Грузовик уехал, а пыль стояла над кустами столбом.
   — Эхма, вот она штука-то какая, — сказал дядя Федя.
   — Какая? — спросил Юрка.
   — Эхма, — сказал дядя Федя. — Надоть идтить.
   Он вразвалку зашагал в обратную сторону, на станцию. А Юрка со Стасиком остались стоять в лесу. Они не знали, что делать, но разве машину догонишь?
   — Мало, что ли, в лесу шпионов, — сказал Юрка.
   — Бродят где-нибудь.
   — Пускай агронома ловят, — сказал Юрка. — Мы захотим, тоже поймаем.
   — Кого? — спросил Стасик.
   — Сороку, — рассердился Юрка. — За хвост.
   — Сороку можно, — сказал Стасик. — У нее нет оружия. Один клюв.
   — А Дик на что?
   — Убьют Дика, — сказал Стасик. — Тут нужна дрессировка.
   — Чего стоять попусту? — сказал Гусь. — Пошли.
   Домой идти не хотелось. У Стасика было мрачное настроение. Да и у Юрки не лучше. Из «истребителей» выгнали. И капитан не взял с собой. Дик, почувствовав, что приятели загрустили, тоже повесил хвост. С пригорка чуть виднелась деревня. До нее километра три. Если изо всех сил припустить по дороге, то, может быть, успеешь…
   — Бежим, — сказал Юрка, — посмотрим.
   Свистнул Дика и помчался по дороге. Стасик побежал за ним. Скоро он выдохся, но все-таки бежал. В боку закололо, воздуха не хватало. А он бежал, всасывая воздух сквозь стиснутые зубы. Рожь кончилась. Показалась большая, крытая соломой колхозная рига. От риги к избам через огороды тянулась узкая тропинка. Грузовика нигде не видно. Наверное, оставили в лесу. А где же бойцы? Юрка остановился. Стасик, отдышавшись, спросил:
   — Не стреляли?
   — Услышали бы, — сказал Юрка. — Куда они запрятались?
   — Во дворе, — кивнул Стасик на дом агронома Мосина. — Ищут.
   И тут ребята в огороде заметили зеленую пилотку. Боец лежал между двух капустных грядок. Автомат был прижат к плечу. Боец не спускал глаз с забора.
   — Поближе, — сказал Юрка и двинулся к дому с белой крышей. Дика взял на поводок. До забора оставалось метров сто, но тут их заметил боец. Он сделал свирепое лицо и погрозил автоматом.
   — Лежи себе и помалкивай, — пробурчал под нос Юрка. Но дальше не пошел. За забором послышались голоса. Калитка распахнулась — и на тропинке показались капитан, бойцы и агроном Мосин. Высокого из района не было. Мосин низко опустил свою лысую голову и что-то бормотал. Позади шел боец с автоматом.
   — Куда он побежал? — резко спрашивал капитан. — В какую сторону?
   — Через забор — и больше я его не видел, — отвечал Мосин. — Откуда мне было знать, что он парашютист? Прикинулся своим, шельма. Да я бы его… Своими руками!
   — Иди, иди, — подтолкнул автоматом толстяка боец.
   Капитан увидел ребят, и лицо его еще больше нахмурилось.
   — За каким чертом… — Он не договорил. Дик вдруг зарычал и бросился к риге. Дверь была плотно закрыта. Овчарка встала на задние лапы и залаяла. Капитан кивнул бойцам. Двое подошли к двери, автоматы у них были наизготовку. Но не успели отворить, как из риги послышался голос:
   — Придержите этого дьявола, сам выйду…
   Юрка схватил Дика за ошейник и стал оттаскивать от двери. Старая дверь заскрипела и медленно отворилась. На пороге стоял «районный агроном». В волосах его торчала белая солома. «Агроном» достал из кармана парабеллум и бросил на землю к ногам капитана.
   — Автомат и все барахло у него, — сказал он, кивнув на Мосина.
   — Не верьте! — взвизгнул тот. — Нарочно топит, сволочь!
   — На чердаке, — сказал «агроном». — В ящике с луком.
   — Я не видел, — визжал Мосин. — Знать ничего не знаю. Не верьте!
   Грузовик стоял в перелеске, недалеко от дороги. «Агрономов» посадили на скамью рядом. Бойцы с автоматами уселись напротив них. Шофер завел машину. Капитан подошел к ребятам. Лицо его просветлело.
   — Отличная собака, — сказал он. — Знает службу.
   Он впервые улыбнулся, и лицо его сразу стало мягче. Пилотки на голове не было. Потерял в огороде. Волосы разлохматились и сияли на солнце, будто покрытые лаком. Бойцы смотрели из машины и тоже улыбались. Не улыбались только «агрономы».
   — Где, Гусь, взял собаку?
   — Летчики подарили… С аэродрома, — сказал Юрка. — Насовсем.
   — Отличная собака, — повторил дядя Вася и, заметив, что Юрка стал мрачнеть, перевел разговор на другое: — Как уши-то? Не гудит: ду-у-у!
   — Не гудит, — заулыбался Юрка. — А ракетницу мою вы прихватили. Я точно знаю.
   — Конфисковал, — сказал капитан. — Опять захотелось пострелять в небо?
   — Зачем зря палить…
   Капитан перевел взгляд с Юрки на Стасика.
   — Я думал, тогда зимой у тебя нос отвалится.
   Стасик серьезно посмотрел на капитана и сказал:
   — Не отвалился.
   — А если бы вас тогда разбомбило?
   — Не разбомбило ведь, — сказал Стасик. — В Ленинграде каждый день бомбили.
   — Ленинградец, значит, — сказал дядя Вася. — Геройский народ.
   — Он был как глиста, — ввернул Юрка. — А сейчас ничего. Драться может.
   — Могу, — сказал Стасик. — Только зачем?
   — Эх вы, разведчики… — задумчиво сказал дядя Вася. — В школу бы вам надо, а вы… Черти вы мои полосатые!
   Капитан забрался в кабину. Юрка и Стасик смотрели на него и молчали.
   — Чего стоите? — сказал дядя Вася. — Полезайте в машину.
   Ребята вскарабкались в кузов. Дик побегал внизу, а когда машина тронулась, махнул через борт. Сел рядом с Юркой и стал колотить его длинным хвостом по ногам. Глаза у Дика были злые. «Агрономы» сидели рядом и угрюмо молчали. Льняная толстовка у высокого лопнула на плече. Мосин весь обмяк, низко опустил лысую голову. При каждом толчке зубы его клацали. «Вот они какие, шпионы! — во все глаза смотрел на них Юрка. — Сразу и не отличишь…»

ДИК, КОЛБАСА И ЮРКА

   В доме нет ни крошки хлеба. До конца месяца еще четыре дня, а на Юркиной хлебной карточке не осталось ни одного талона. Вот уже два дня втроем держались на скудном бабкином пайке. Каждое утро Юрка с ребятами бегал в лес за грибами. Белых еще не было, зато сморчков — прорва. Эти сочные коричневые грибы с синим отливом были очень неказисты на вид. Они росли большими семьями. Черви в сморчках не водились. В них водилось кое-что похуже: ядовитые паутинки. С тех пор как в лесу нашли первый сморчок, в селе уже четверо насмерть отравились.
   Бабка говорила, что они сами виноваты. Прежде чем жарить сморчки, их нужно в кипятке отварить. Ядовитая паутинка погибнет, и ешь себе на здоровье. Юрка ел и еще ни разу себя плохо не почувствовал. Бабка говорила, что вообще-то сморчки — самые вкусные грибы. Нужно только уметь с ними обращаться. Когда отравился путевой обходчик с четырнадцатого километра, бабка пошла по соседям и стала учить их правильно обращаться со сморчками. Год был голодный, а сморчков росло много, и люди каждый день таскали их из лесу корзинками.
   Юрке-то что, он и без хлеба жить будет, а вот каково Дику? Грибы он не ест, а хлеба нет. Скучный стал Дик. Брюхо втянулось, ребра выперли, вроде бы и морда стала длиннее. Глаза голодные. И не поймешь — злые они или печальные. Правду говорил Вася-Василек — не прокормить Юрке собаку. Но и расстаться нет сил…
   Юрка и Стасик как-то настреляли из рогаток воробьев и сами сварили Дику в солдатском котелке воробьиный суп. Остудили и дали. Дик съел, а ночью его вырвало. Видно, воробьи пришлись ему не по нутру.
   По утрам Дик будил Юрку. Подходил к кровати и совался холодным носом в лицо. Дескать, кончай валяться, соня! Юрка переворачивался на другой бок, натягивал на голову одеяло. Но от Дика не так-то просто избавиться: он брал край одеяла в зубы и стягивал. Юрка толкал Дика ногой, но пес чувствительно прихватывал за ступню и Юрка окончательно пробуждался. Дик смотрел, как он одевается, чистит зубы. Зубы Юрка чистил так: мокрым пальцем проводил по белой печке — и в рот. Вместо щетки — палец, а вместо порошка — мел.
   Бабка уже истопила печку. Это она делала каждое утро по привычке. Варить нечего было. Они пили жиденький чай с каким-то крепким привкусом. Чай пили без сахара.
   — От воды может пузо лопнуть, — сказал Юрка. — Ну какая от этой бурды польза?
   — Пей, сынок.
   — Пью, а что толку?
   — Чай согревает в середке.
   — Хлеба бы…
   Бабка лезла в буфет и отрезала Юрке малюсенький кусочек хлеба.
   — Это на обед, — говорила она, пряча остатки на место.
   Дик сидел у порога и голодными глазами косился на Юрку и бабку. Но есть не просил. Знал, что в доме ничего нет. А чай Дику не нравился.
   Лучше всех жила Белка. Она совсем не отощала. Шерсть ее лоснилась. Хитрая желтоглазая морда была довольной. Белка, вытянув ноги, лежала на половике и щурилась. Она была сыта по горло. Ночью на чердаке она отлично поужинала. Поймала три мыши. Могла бы поймать крысу, но связываться не захотела. Она, Белка, в любое время может забраться на чердак и плотно закусить. А Дик пускай завидует и зубами щелкает.
   После чая бабка принесла из сеней горшок с молоком, налила Юрке полстакана, немного себе и Белке в блюдечко. Кошка решила покапризничать. Она даже не посмотрела на молоко. Наоборот, взяла и глаза зажмурила. И тогда Дик не выдержал: встал и решительно направился к блюдечку. Белка сначала открыла один глаз, потом второй. Белка вознегодовала: как он смеет! Вскочила и — хвост трубой — пошла на Дика. Но уже было поздно: Дик два раза высунул язык, и молоко с блюдечка исчезло. Глаза у Белки округлились. Она подскочила к Дику и лапой стукнула его по морде. Но пес сделал вид, что ничего особенного не случилось. Белка обнюхала порожнее блюдце, фыркнула и, оскорбленная, гордо удалилась, задрав к потолку пушистый хвост.
   — Подохнет животина, — сказала бабка, видевшая всю эту картину. — И зачем она тебе, Юрушка? Гляжу я, нет никакого проку от нее. Одни блохи.
   — Чистый он, — сказал Юрка. — Нет блох. Мы со Стаськой с час искали — ни одной.
   — Отдай ты его от греха подальше… Этакий волчище. Чего доброго, нас сожрет с голодухи-то.
   — Человеков собаки не едят.
   — Белку.
   — И кошек не едят.
   — Отдай солдатам на кухню. Ишь брюхо-то подтянуло.
   — Нельзя солдатам… — загорячился Юрка. — Летчики подарили. Понимаешь?!
   — Не отдавай, — сказала бабка. — Мне что… Сдохнет псина. Кожа да кости. Я бы отдала.
   Не понимал Юрка, за что бабка Дика не любит. А Дик, дурак, так и ходит в избе за ней по пятам. Куда бабка, туда и Дик. Но как-то раз все прояснилось. Юрка прибежал откуда-то и видит — сидит бабка перед Диком на корточках и подает по одной мозговой косточке. А кости лежат у нее в переднике. Дик деликатно берет из рук кость и в два счета расправляется с ней. А бабка подает следующую и приговаривает да так ласково:
   — Ешь, дурашка… Гляди не подавись. А зубищи-то, бог мой!
   Юрка стоял у нее за спиной, и ему хотелось расцеловать бабку. Так вот почему Дик ходит за ней. Подкармливает потихоньку. Наверное, полдеревни обежала, а костей раздобыла где-то. Ай да бабка Василиса!
   — У Ширихи достала? — спросил он.
   Бабка вывалила из передника кости, кряхтя поднялась.
   — Не твоя забота, — ворчливо сказала она. — За водой бы сходил. Носит тебя где-то.
   Вечером к бабке на постой пришли два солдата и старшина. Лица у них круглые, сытые. Форма новенькая, сапоги с блеском. Они развязали вещевой мешок, достали из него буханку хлеба, круг колбасы, банку тушенки.
   — Бабуся, — обратился к хозяйке старшина, — будь добра, вздуй нам самоварчик.
   — Гляжу я, идут, едут по дороге туда служивые — все в пыли, почерневшие, а вы белые, чистые… — сказала бабка. — Иль у вас должность иная?
   Бойцы рассмеялись. Старшина с сухим треском разломил колбасу на три части и ответил:
   — Мы, бабуся, по продовольственной части… Из интендантского взвода.
   — Не воюете, значит… При кухне?
   Бойцы опять рассмеялись.
   — Чтобы солдат мог воевать, — сказал старшина, — он должен быть сытым. А если брюхо пустое — у солдата из рук винтовка валится. Вот и соображай, бабуся, при чем мы: при кухне или при фронте…
   — А мой сынок, Мишенька, на передовой. Уж второй год пошел.
   Один солдат вытащил из черных ножен финский нож и крупными ломтями накромсал хлеб. Юрка, глотая слюни, ждал, когда его и бабку пригласят за стол, но солдаты что-то не спешили. Они накладывали на хлеб розовые пахучие ломти свиной тушенки и, посолив, откусывали по громадному куску. Когда с тушенкой было покончено, принялись за копченую колбасу. Ели ее не очищенную. Жевали долго, со смаком, Юрке казалось, что у них скулы отвалятся. Ничего, не отвалились даже после второго круга колбасы.
   Запах колбасы бил Юрке в нос. Дик уже минут пять носился по избе, стараясь не смотреть на стол. Он чуть слышно скулил.
   — Красивая собачка, — с полным ртом сказал старшина. — Только худая.
   — Эй, песик! — позвал солдат. — На…
   Он отломил кусок хлеба и бросил Дику. Дик, опустив хвост, подошел к хлебу и в мгновение ока проглотил. Постоял на месте, обнюхивая пол и поглядывая на солдат, потом, виновато взглянув на Юрку, отошел к порогу. Юрка его не винил. Он бы и сам…
   — Он настоящего шпиона поймал, — сказал Гусь.
   — Умница, — ласково посмотрел на Дика второй солдат и, отломив кусок хлеба побольше, обмакнул его в банку из-под свиной тушенки. — Как звать-то его?
   — Дик.
   — Иди сюда, Дик, — позвал солдат. — Иди, я тебе кусочек…
   — Возьми, Дик! — подтолкнул овчарку Юрка.
   Дик подошел и впился голодными глазами в хлеб, который высоко держали над его носом.
   — Служи, — сказал солдат.
   Юрка не успел сказать, что Дик таким пустякам не обучен, овчарка прыгнула и схватила хлеб вместе с пальцем. Солдат тоже подпрыгнул не хуже Дика и заорал:
   — Кусил… Сволочь!
   Старшина и другой солдат схватились за животы.
   — Ой, худо мне, — стонал багровый от смеха старшина. — Служи, говорит… Это же овчарка, дубина!
   Солдату было не до смеха. Из пальца текла кровь. Он очень рассердился. Схватил пустую банку и замахнулся.
   — Не стоит, — сказал Юрка. — Еще не так хватит.
   Солдат сердито посмотрел на Гуся.
   — На цепь посади… такую зверюгу!
   Отношения были испорчены. Хотя старшина и другой солдат подсмеивались над товарищем, но и они поглядывали на Дика с опаской. Больше никто не предложил ему хлеба.
   Закипел самовар. Старшина достал из мешка кулек с сахаром, банку с маслом, сухие коричневые галеты.
   — Выпейте с нами чайку, бабуся, — наконец догадался пригласить он.
   Юрку к столу никто не звал. «Сколько жратвы в мешке, а жмутся…» — подумал он. Вспомнил капитана и его ординарца. Недели две назад они ночевали здесь. Им еще было сутки добираться до части, а на стол выложили все, что было в мешке. И Дику перепало. Юрка с бабушкой целую неделю чай с сахаром пили.
   — Садись, — сказала бабка, наливая Юрке чай.
   Гусь пил чай и разглядывал постояльцев. Сразу видно, что по продовольственной части: толстомордые. У старшины брюхо ремень оттопыривает. И едят много. Солдаты-фронтовики не такие. Тоже поесть любят, но не так. И потом: «Выпей чайку, бабуся…»
   — Собака-то не того… не бешеная? — спросил солдат.
   — Скажете такое! — усмехнулся Гусь. — Она шпиона поймала.
   — А чего это она на меня?
   — Дразнил.
   Старшина убрал хлеб и кулек с сахаром в мешок. Один кусок протянул бабке.
   — Это я тебе, бабуся, за чай.
   Солдаты вышли на крыльцо, закурили. Солнце давно село. Над зазубренной кромкой соснового леса протянулась желто-розовая полоса. Небо, меняя оттенки, готовилось к ночи. Из-за березовой рощи выплывала докрасна раскаленная луна. В такие ночи любят над станцией летать «юнкерсы». А ну как опять ахнут?.. Или парашютистов спустят?
   Юрка не знал, сколько времени пробудут у них постояльцы. Они ничего не делали. Спали и ели. Уж что-что, а это они умели делать! Бабка каждый день варила им целый чугун горохового супа со свиной тушенкой. Юрке с бабкой по тарелке оставалось, а Дик только облизывался. Ну что ему полтарелки супа? Старшина две алюминиевые миски за один присест съедает.
   Как-то под вечер пришла Шириха. С бабкой поздоровалась, а на Юрку даже не посмотрела. Старшина о чем-то долго толковал с ней, потом развязал мешок и достал буханку хлеба, круг колбасы и две банки тушенки.
   — Хватит?
   Шириха проворно спрятала провиант в кошелку и, состроив на лице что-то наподобие улыбки, сказала:
   — Шахарку бы… хоть два кушочка.
   Старшина дал два куска.
   Через пять минут пришел Жорка и вручил ему две бутылки с бумажными затычками.
   — Мамка сказала, что еще найдется… — доложил он. — У вас есть сапоги?
   — У нас все есть, — нюхая содержимое бутылки, сказал старшина. — Чистый?
   — Как слеза, — бойко ответил Жорка. — Мне бы сапоги… Мамка сказала, что за сапоги еще столько нальет.
   Когда старшина вышел в сени, Гусь ядовито спросил:
   — Базаришь?
   Жорка смутился.
   — Это не я, — сказал он. — Мамка…
   — Новые корочки захотел?
   — Хромовые, — сказал Жорка.
   — Жми отсюда, барахольщик! — прошипел Юрка, оглядываясь на дверь.
   — Я-то при чем? Это мамка…
   Наверное, у Юрки было нехорошее лицо, потому что Жорка задом попятился к двери, открыл ее и прямо с первой ступеньки шарахнул на землю.
   — Паскуда, — пробормотал Гусь.
   А Жорка, влетев в свою избу, плаксиво заявил матери:
   — Сама торгуй спиртом… И не посылай меня больше. Не хочу!
   Дик голодал. Юрка гладил друга, тихонько говорил ему в ухо разные ласковые слова и сам удивлялся: откуда только они берутся? Но Дик грустил и худел. Где-то во дворе он откопал полусгнившую овечью шкуру и почти всю сжевал.
   Юрка не знал, что делать. Он страдал не меньше Дика.
   Ужинали с бабкой вдвоем. Постояльцы, не дожидаясь, пока самовар закипит, забрали продукты, бутылки и ушли пировать на свежий воздух.
   Юрка лениво тыкал вилкой в сковородку с жареными сморчками. Грибы ему опротивели. Дик лежал на полу, лапой прикрыв морду. Виднелся один карий глаз. Этот глаз укоризненно глядел Юрке в самую душу и спрашивал: «Ну что, Гусь, не можешь прокормить? Давай веди на аэродром. К летчикам. Они прокормят…»
   — Баб, гони ты этих квартирантов, — сказал Юрка. — Они что-то мне не нравятся. Люди воюют, а они — Ширихин спирт хлещут.
   Бабка молча жевала скользкий сморчок. Поздний луч мягко освещал ее лицо. Добрые темные глаза задумчиво смотрели на стену. Юрка вдруг сделал открытие: на толстом бабкином носу есть маленькие дырочки. Их много, будто кто-то нарочно иголкой натыкал. А ухо у нее совсем молодое и белое, и круглая сияющая сережка вроде не серебряная, а золотая.
   — Дожжа бы, — сказала бабка, — глядишь — колосовики пойдут.
   — Твой-то сын, Мишенька, воюет, а эти знай жрут да пьют… Прогони, баб.
   — Есть тут недалече делянка… Испокон веков белые водятся.
   — Хочешь, я сам им скажу, а?
   Бабка положила ложку на стол:
   — Уедут… Время такое, что солдаты на одном месте долго не засиживаются. Поживут — и дальше.
   — Солдаты! — сказал Юрка. — Интен… данты они — вот кто! И морды круглые. Наели в тылу.
   — Как их прогонишь? Сами уедут.
   — Я, баб, фронтовиков приведу.
   — Отвяжись, — рассердилась бабка, — не твоего ума дело.
   Юрка выпустил Дика во двор, а сам забрался на печку. Любил он тут поваляться. Пахнет дымом, теплом, луком. Спать рано. Солнце опустилось где-то за соснами. Крыша вокзала стала розовой, а рельсы желтыми, словно их только что вынули из доменной печи. На станции не видно ни души. Высокие тополя не шелохнутся. В тупике притаились десятка два пульмановских вагонов. В них снаряды. Ночью прицепят к вагонам паровоз, и состав уйдет на фронт.
   Юрка задремал. Он слышал, как залаял Дик. Нужно было встать и узнать, кто пришел, но вставать не хотелось. Дверь отворилась. Лень было открыть глаза и посмотреть, кто это. Зашумел самовар, звякнули чашки. Бабка и гостья сели за стол чай пить. Не чай, а горячую воду.
   — Мой-то парнишка говорит: гони их из избы, — слышит Юрка неторопливый бабкин голос. — Морды, говорит, у них толстые… Да разве в этом дело? Кому что предназначено: одни на войне, другие при складе… Парнишка-то мой говорит, едят много… Это верно, поесть любят. Сварю чугун, в один секунд очистят. И собаке крошки не останется… Не могу я их прогнать. Не чужие… А что при складе — служба такая у них, не бей лежачего…
   Бабка замолчала. В избе стало сумрачно. Наверное, уже одиннадцать часов. Дик спит в сенях. Слышно, как он ворочается и вздыхает. Горестно и тяжело, как убитый горем человек. А какое горе у Дика? Брюхо пустое — вот и вздыхает. А может быть, пустое брюхо для собаки — самое большое горе?