Козлов Владимир Владимирович. Гопники

   – Как называется это отверстие? – спрашивает военрук. Он уже старый дядька, и морда красная, как у всех алкашей. Говорят, он бухает прямо в школе, между уроками: запрется в своей каморке и вмажет.
   Все молчат – или не знают, или не хотят высовываться.
   – Ну, так что, как называется это отверстие?
   – Анальное, – говорю я.
   Все хохочут, кроме военрука.
   – Вон отсюда, скотина и моральный урод, разлагаешь дисциплину. Это же надо – додуматься. Тут кругом враги повсюду, такая обстановка в мире сложная, а ему все шуточки. Вон отсюда!
   Я поднимаюсь, беру сумку и выхожу.

* * *

   Бык все лето работал на овощной базе – сбивал деревянные ящики для помидоров, заработал рублей триста и купил себе старую «Яву» – «щучку». Теперь все время возился с ней: собирает, разбирает, что-то ремонтирует. «Щучка» его добитая, но иногда заводится, и он тогда гоняет по ней на району с таким видом, типа на «Кавасаки».
   Я захожу к нему вечером, и он предлагает:
   – Поехали кататься.
   Я вообще ни разу не ездил на мотоцикле, ни за рулем, ни сзади. Кое-как сажусь за спиной Быка – сиденье узкое, а он толстый – хватаюсь за ручки. Катаемся сначала по грязным неасфальтированным улицам, потом проезжаем мимо окон школы и на улицу Строителей.
   Нас догоняет Слон на «чезете» – он на год нас старше, раньше тоже учился в нашей школе, а теперь в каком-то училе.
   – Привет, – говорит ему Бык.
   – Привет. Как твоя «щучка»? Еще не наебнулась?
   – Скорее твой наебнется. Я тебя на нем обгоню.
   – Охуенно ты меня обгонишь.
   – А давай поспорим.
   – Ну, давай. На сколько?
   – На чирик.
   – Идет.
   Они жмут друг другу руки, а я «разбиваю». Они решают устроить гонку прямо здесь: машин почти нет. Я слезаю, сажусь на бордюр и закуриваю.
   – Скомандуй нам, – говорит Бык.
   – Что скомандовать – «на старт, внимание, марш»?
   – Нет, это же тебе не бег. Крикни: «Пошел».
   – Ладно.
   Оба заводятся, и я кричу:
   – Пошел.
   Бык на «щучке» сразу отстает. К середине улицы Слон уже метров на десять впереди. Он оборачивается и начинает и начинает кривляться и орет:
   – Говно твоя «щучка». Выкинь ее на помойку.
   Из переулка выезжает ЗИЛ и сбивает «чезет» Слона. Он слетает с мотоцикла, и поднимается метров на пять в воздух, потом падает на асфальт головой вниз.
   Бык останавливается, спрыгивает со «щучки» и бежит к нему. Я тоже бегу. Голова Слона расплющена, и из нее вытекли вымазанные кровью мозги.
   – Дурак, блядь, – говорит водила, старый дядька со сморщенной мордой. – Летит, ни хера не смотрит, блядь.
   Бык просит у меня сигарету.
   – Ну, зато червонец отдавать не придется, – говорю я.
   – Вообще-то да. Но пацана все равно жалко.

* * *

   На остановке встречаю Клока, и мы садимся побазарить. Подходит Вэк:
   – Быка в ментовку вызывали насчет аварии. Но ни хуя ему не сделают: он не виноват, он сзади ехал. Слон сам его не заметил, потому что видит хуево. У него один глаз вообще не видит, а второй – хуево. Ему вообще не хуй было на мотоцикл садиться. А Быку только штрафу ввалят за то, что без прав.
   Мы молча курим.
   – А я сегодня мастака своего постелил, – говорит Вэк. – Гондон сам виноват: не надо было в залупу лезть. Стоим с пацанами в туалете, курим. Он приходит – хуе-мое, курить в туалете нельзя. Я ему показал как нельзя – ебнул по почкам и по ебальнику. Главное, что при всех пацанах с моей группы.
   – И что тебе будет?
   – Нихуя. Что, думаешь я первый его отпиздил? Он, долбоеб, думал, что если я первый курс, то можно понты кидать. Докидался. Теперь знает, до кого можно доебываться, а до кого нет.
   – Смотри, вон Иванов пиздует, – говорит Клок.
   Неформал подходит к остановке. Он снова отпустил волосы и вставил серьги.
   – Э, привет! – кричит ему Вэк. – Иди сюда, расскажи, где ты сейчас, а то не виделись давно.
   Неформал подходит без улыбки, с кислой рожей. Руки не подает, и мы ему тоже не подаем.
   – Я сейчас в третьей школе учусь. Перешел.
   – А зачем тебе все это говно в ушах, волосы, как у бабы, – говорит ему Вэк. – Или ты думал – из семнадцатой ушел, так можно ходить, как хочешь? Нет, по нашему району так не ходят.
   – Это мое дело, как ходить. Тебя не касается.
   – Что ты сказал? Повтори.
   – Тебя это не касается.
   – А если я ебну?
   – Попробуй.
   – И попробую.
   Вэк дает ему прямого в челюсть. Неформал замахивается дать сдачи, но Вэк отбивает и засаживает ему ногой по яйцам. Неформал приседает, и Вэк добавляет ему в нос.
   – Ты что, вообще нюх потерял – на своих пацанов заебываться? Еще раз увидим со всем этим делом – яйца оторвем. Понял?
   – Понял.
   – А теперь вали отсюда. Вон твой троллейбус.
   Вэк поворачивается к нам:
   – Заебали эти неформалы. В центре видели сколько их?
   – И что, Пионеры их не трогают? – спрашиваю я.
   – Нет. Они там все друзья. Пионеров половина сами металлисты. А тебе «металл» нравится?
   – Нет.
   – Ну и мне нет. Так что, пусть стригется или переезжает на Пионеры жить. Не постригется – сами постригем.

* * *

   На следующий день я, Бык и Клок приходим в «контору» к Обезьяне. Кроме нас, там Гриб и еще несколько пацанов с района. Часов в девять вечера кто-то стучит в дверь.
   – Это еще кто? – орет Обезьяна. – Свои все дома.
   Он подходит к дверям.
   – Кто там?
   – Участковый.
   Обезьяна открывает, и входит старлей Миша по кличке «Горбатый». Он высокий и все время горбится.
   – Добрый вечер, ребята. Как дела?
   Никто не отвечает.
   – Зря вы так. Я бы на вашем месте повежливее был. Все-таки на моем участке живете. Мало ли что…
   – А что случилось? – спрашивает Обезьяна.
   – Ничего. А вы думаете, если пришел, значит, обязательно что-то случилось? Я, может быть, просто пришел поговорить с вами.
   Горбатый смотрит на штангу, гири.
   – Спорт – это хорошо, спорт – это очень хорошо. Занимались бы лучше спортом, с девушками гуляли. Только не так, как с Анохиной. Вы ей, блядь, ноги целовать до конца жизни должны, а то сели бы на полную катушку. Черепкова знаете?
   – Черепа? Знаем, конечно, – говорит Вэк. – Ну, и что?
   – Ничего. У него уже жопа трещит на зоне. Думаешь, там любят тех, кто за изнасилование садится? Вот сядешь ты, и спросят у тебя, какая статья. И ты скажешь – такая-то и такая-то. А они потом спросят – а что это за статья такая? И ты скажешь – изнасилование. И тогда все станет ясно. И будут тебя в жопу без вазелина каждый день ебать. Понятно?
   – Понятно, – Вэк говорит это с таким видом, чтобы мент понял: пора валить отсюда, всех уже достал.
   – Нет, пацаны, вы поймите…
   Все смотрят в пол и ждут, когда он уйдет. Но Горбатый продолжает нести свою херню:
   – Я же для вас стараюсь. У меня – все нормально: квартира, жена, детей двое, на «Жигули» стою на очереди. А ведь до армии сам был таким, как вы. Я вырос на Рабочем. Спросите у пацанов постарше. Хотя, какие они уже пацаны? Взрослые мужики. Я тоже за Рабочий лазил когда-то. Всякое бывало.
   – И поэтому Рабочий всегда пизды получал, – говорит Вэк, и все хохочут.
   Горбатый махает рукой.
   – Поймите, пацаны. Я только не хочу, чтобы вы по дурости сели.
   – Не надо за нас волноваться. Не маленькие уже, – говорит Обезьяна. – Мамкину сиську не сосем, и папкин хуй тоже.
   – А ты за всех не отвечай. Мы на тебя скоро уголовное дело заведем. Во-первых, за тунеядство. Во-вторых, за уклонение от армии. С тобой все уже ясно. Тебе дорога одна – в зону. А они – еще пацаны. И не надо их сводить.
   – А нас никто не сводит. Ты нас не лечи. Понял? – говорит Вэк.
   – А ты мне не тыкай. Счас переебу палкой – потыкаешь.
   Горбатый хмуро смотрит на нас. Видно, что мы его допекли.
   – Ну, ладно. Смотрите сами. Мое дело предупредить.
   Он выходит.

* * *

   Бухаем с Быком у него дома. Уже вставило, и хочется пойти поискать приключений на свою жопу.
   – Пошли к Гулькиной, – говорит Бык. Ничего поинтереснее своими тупыми мозгами он придумать не может.
   – И что?
   – Ничего. Поговорим. Вдруг добазаримся.
   – А ты будешь базарить?
   – Буду.
   – Тогда пошли.
   Гулькина живет с родоками в своем доме почти у самого химзавода, и мы херячим туда минут сорок. Бык два раза останавливается и зассывает чьи-то заборы, постоянно закуривает новую сигарету – потянет два раза и выкинет.
   Когда доходим до ее дома, ясный перец, что от Быка толку ни хера не будет, и надо действовать самому. Бык остается ждать за калиткой, а я подхожу к двери и звоню. Открывает мамаша Гулькиной – высокая здоровая тетка, похожая на кобылу. Она, наверное, в молодости тоже неслабо ебалась, но сейчас ни у кого на нее не встает.
   – Инна дома?
   – А зачем тебе Инна?
   – Поговорить надо.
   – А кто ты такой?
   – Одноклассник. Бывший.
   В это время Бык начинает громко тошнить.
   – Это еще что такое?
   – Не знаю.
   Мамаша Гулькиной отталкивает меня и выходит на крыльцо. Сквозь забор видно, как у Быка изо рта вытекает склизкая блевотниа. Она снова толкает меня, в этот раз сильнее.
   – Забирай своего друга и уходи. И чтоб я вас здесь больше не видела.
   – Ты что, охуела, сука – толкать меня? Счас въебу – хуй подымешься.
   Я замахиваюсь на нее кулаком, она отступает к двери и заглядывает внутрь.
   – Иван! Иди-ка сюда. Тут какие-то недоноски приперлись.
   Иван, наверное, ее мужик или ебарь, и какой он – здоровый или нет, – я не знаю и на всякий случай съебываюсь через калитку.
   Бык стоит возле лужи своей блевотины и вытирает рот рукавом куртки.
   – Сваливаем, – говорю я ему, и мы бежим по переулку. Выблевавшись, он немного протрезвел. Добегаем до следующего переулка – вроде, никто не гонится. Останавливаемся и закуриваем.
   – Хули ты малину испортил? Она бы ее позвала, если б не ты, долбоеб. Ты бы хоть дальше отошел, чтоб не так слышно было. А то подумала – какие-то алкаши, бля, пришли.
   – Ладно. Хуй на нее.
   – А к кому пойдем?
   – Не знаю. Пошли на остановку, а там видно будет.
   Проходим метров пятьсот – в переулок заворачивают какие-то пацан с бабой. Пацан пьяный и махает руками во все стороны, как пиздобол. Баба идет немного сзади и что-то ему орет. Они, наверное, поругались. Ни пацана, ни бабу я на нашем районе раньше не видел. Может, они здесь и живут, кто их знает?
   Бык останавливается прикурить и начинает дрочиться со своей зажигалкой. Он где-то спиздил старую газовую зажигалку и теперь понтуется, типа деловой. Пацан не видит Быка и прет прямо на него. Бык прикуривает раза с десятого, прячет зажигалку и видит пацана, который сейчас в него врежется. Он берет сигарету в левую руку, а правую сжимает в кулак и бьет пацана в челюсть. Тот отступает, но не падает. Баба пищит. Бык стоит и курит, как будто ему все до жопы. Я стою рядом и жду, что будет, готовый, если что, помочь Быку. Пацан вытаскивает из кармана куртки бутылку вина – в ней осталось граммов сто – и разбивает о железный столб забора: делает «розочку». Бык отступает. Я кидаюсь на пацана сзади, но он увертывается и всаживает «розочку» Быку в живот. Баба снова пищит, как будто это ее саму «пописали». Пацан поворачивается ко мне. Ему лет двадцать или больше, и он уже такой упитый, что все ему по херу: «попишет» и дальше пойдет.
   – Ты тоже хочешь?
   – Нет, – говорю я.
   – Тогда уябывай на хуй! – орет он на всю улицу, хватает свою бабу, которая опять пищит, как дурная, и волочет за собой.
   Бык стоит, прислонившись к забору, и держится рукой за живот. На куртке кровь.
   – Ему пиздец, – говорит Бык. – Припух пацан.
   – Больно? – спрашиваю я.
   – Терпимо.
   – Идти сможешь?
   – Смогу.
   – Может, скорую вызвать?
   – Какую, на хуй, скорую? Там неглубоко. Я же в куртке, еб твою мать.

* * *

   Вся родня Клока уебала в деревню, и он захотел повыделываться перед нами, показать, какой он деловой в своей группе, где почти одни бабы. Типа, может ебать, кого захочет.
   Он пригласил троих баб из общаги и меня с Вэком. Садимся за стол в кухне. Клок ставит литр самогонки и жратву. По телевизору – он у них стоит на кухне, потому что в комнате обычно спит малый – поет Леонтьев. Терпеть не могу этого сраного выродка.
   – Выключи ты этого козла, – говорю я Клоку.
   – Нет, не надо. Он нам нравится, – возмущаются бабы. Ладно, хер с вами.
   – Ну, как вам наш город? – спрашивает Вэк.
   – Нормально, – отвечает одна, ее зовут Оля.
   – А учеба?
   – Ну, и учеба нормально.
   – А чем еще кроме учебы занимаетесь?
   – Ну, на дискотеки ходим.
   Клок разливает самогонку.
   – Ну, за знакомство.
   Выпиваем.
   – А как вы своих пацанов делите? – спрашиваю я у баб.
   – А зачем его делить? – говорит Таня и улыбается Клоку. Он подходит к ней, становится за стулом и берет руками за сиськи. Она не вырывается, а наоборот, поворачивается к нему, и они сосутся.
   Мне, получается, достается третья баба – тоже Таня. Она похуже этих двух: некрасивая и в каком-то колхозном свитере – такие только в деревне, носят, наверное.
   Клок разливает остатки самогонки, мы допиваем, и он волочет Таню в комнату, а Вэк с Олей идут в ванную. Я остаюсь на кухне со второй Таней. Самогонка вставила слабо: литр на шестерых – это ерунда. Я не знаю, о чем с ней базарить. Она уставилась в телевизор: там сейчас поет Пугачева – старая корова, блядь. От не хуй делать я подсаживаюсь ближе и кладу руку ей на колено. Ноль реакции. Я держу руку на колене, потом веду руку выше – под юбку.
   – Перестань, – говорит она.
   – Что перестань?
   – Ничего. Сам знаешь. То, что ты делаешь.
   – А что я делаю?
   – Ладно, не играй под придурка, – она отворачивается от телевизора и смотрит на меня, как учительница какая-нибудь сраная или чья-то мамаша, потом сбрасывает мою руку.
   – Что-то не так? – спрашиваю я.
   – У меня есть парень.
   – Ну и что? У меня тоже, может быть, девушка есть.
   – Ну, значит, тем более.
   Она снова поворачивается к телевизору.
   – Ну, ладно, не обижайся, – говорю я.
   – Я и не обижаюсь. На таких не обижаются.
   Минут через десять из комнаты выходит Клок.
   – Пошли покурим.
   Мы выходим на балкон.
   – Ну, как? – спрашивает он.
   – Никак. Говорит, парень есть.
   – Ну, мало что говорит.
   – А у тебя?
   – Все класс. И поебались, и в рот взяла. Я ее уже ебал раньше. Как там Бык? Ты у него был?
   – Нормально. В пятницу выписывают. Говорит, скоро на сбор сможет ездить.
   Потом приходит и Вэк. По его роже ничего нельзя понять: такой он хитровыебанный пацан.
   – Ну, что? – спрашиваю я.
   Он не отвечает. Когда мы приходим с балкона в комнату, бабы уже собираются уходить.
   – Посидите еще, – говорит Вэк.
   – Да нет, нам учить надо, много задали всего, – говорит Оля.
   Они одеваются и выходят.

* * *

   – Хочешь с бабой познакомиться? – спрашивает Клок. Мы стоим возле магазина, пытаемся стрясти у кого-нибудь на пиво. – У меня телефон записан.
   – А что за баба? Из твоей группы?
   – Нет, не из группы. Но нормальная баба. Сводишь в кино, потом отдерешь. Я сам ее не драл, а другие рассказывали.
   – А сколько ей лет?
   – Восемнадцать.
   – Хорошо, давай.
   – Если хочешь, пошли счас к телефону, позвонишь, добазаришься.
   Из четырех автоматов на остановке работает только один, зато без копеек. Я набираю номер и закрываю дверь. Клок ждет на улице, но ему все слышно, потому что стекла в будке выбиты.
   – Алло. Наташу можно?
   – А это Наташа.
   – Привет.
   – Привет. А ты кто?
   – Андрей.
   – Какой Андрей?
   – Обыкновенный.
   – А откуда у тебя мой телефон?
   – Я нашел бумажку, а там написано «Наташа» и этот номер.
   – Ну и что ты хочешь?
   – Познакомиться.
   – А сколько тебе лет?
   – Семнадцать.
   – А где ты учишься?
   – В тридцать втором.
   – А живешь?
   – На Рабочем.
   – Ну, считай – познакомились. И что?
   – Ну, давай, может быть, встретимся?
   – Когда?
   – В субботу, например.
   – Ну, вообще можно. А где?
   – Давай возле кинотеатра «Спутник». В семь.
   – Хорошо. А как я тебя узнаю?
   – Ну, я такого среднего роста, волосы темные…
   – А одет как будешь?
   – Серые штаны и синяя куртка. А ты?
   – Ну, я еще не знаю. Будет зависеть от погоды.
   – Ну, ладно. До завтра.
   – Пока.
   Я кладу трубку.
   – Ну, как? – спрашивает Клок.
   – Договорились на завтра.
   – Ну, ты, это самое, не теряйся. Своди в кино, потом – в кровать.

* * *

   Я прихожу к «Спутнику» минут на пятнадцать раньше. Возле входа стоят несколько баб. Все в юбках и блузках, и любая может оказаться Наташей. Но ни одна ко мне не подходит.
   Я рассматриваю их и выбираю, какую лучше всего выебать. Одна довольно ничего – с короткой стрижкой и мелированием. Остальные все похуже.
   К бабам подходят пацаны или другие бабы, и они, одна за другой, отваливают. Эта, с мелированием, уходит с длинным коротко стриженым пацаном.
   Без пяти семь ко мне подходит невысокая толстоватая баба.
   – Ты Андрей?
   – Да.
   – А я Наташа. Привет.
   – Привет. В кино пойдем?
   – Нет. Не хочу. Давай просто погуляем.
   – Ну, давай.
   – Ты здесь недалеко живешь? – спрашиваю я.
   – Да. Ты кого-нибудь из этого района знаешь?
   – Нет.
   – А в училище?
   – Никого.
   – Ты же говорил, что в тридцать четвертом. Там Салим, Давыд, Зыра учатся.
   – А в какой группе?
   – Да откуда я знаю, в какой группе? Знаю, что учатся.
   – Ну, там групп много. Я всех не знаю. А ты где учишься?
   – В пятнадцатом. На швею. Заканчиваю.
   – И потом что?
   – Не знаю еще. У тебя сигареты есть?
   – Есть.
   – Давай сядем, покурим.
   Садимся на скамейку рядом с площадью Свободы и старым пешеходным мостом через пути. Закуриваем мой «Космос».
   – Как ты насчет того, чтобы выпить за знакомство? – спрашиваю я.
   – Это можно. А где взять?
   – Ты что, «точек» не знаешь?
   – Вообще, знаю. Ну, тогда покажешь.
   – Хорошо.
   На «точке» я покупаю бутылку самогонки. Потом заходим в гастроном и берем полбулки хлеба и двести граммов ливерной колбасы. Она забирает со стойки в кафетерии стакан.
   Садимся на скамейке во дворе. Уже темно. Я наливаю сначала ей.
   – Ну, за знакомство.
   Она выпивает. Я наливаю себе, выпиваю. Она режет колбасу ключом – больше ничего нет острого. Хлеб ломаем руками.
   После второй я обнимаю ее за широкую, как у свиньи, талию и нащупываю через ветровку складки жира. Она не реагирует.
   – У тебя пацан есть? – спрашиваю я – сам не знаю, зачем. Она смеется. Я нащупываю ее сиську под курткой и кофтой, но она убирает мою руку.
   – Давай лучше выпьем.
   – Давай.
   Допиваем остатки самогонки, доедаем хлеб. Ливерка кончилась еще раньше.
   Я снова лезу к ее сиське. Она не убирает руку, просит сигарету.
   Я вытаскиваю две космосины из пачки: ей и себе. Пока курим, трогаю рукой ее сиську. Выбрасываю бычок и лезу к ней, чтобы поцеловать, но от нее так воняет смесью табака, сивухи и ливерки, что я останавливаюсь.
   – В рот возьмешь? – спрашиваю я.
   Она смеется и говорит:
   – Нет.
   – А так?
   – Что так?
   – Ну, ты понимаешь.
   – Нет, не понимаю, – и она опять смеется.
   – Ладно, не выебывайся.
   – Это кто выебывается?
   – Так что, может быть, возьмешь в рот?
   – Нет.
   – Ну, как хочешь.
   – Ладно, я пошла. Спасибо за угощение.
   – Тебя проводить?
   – Не надо. Дорогу до остановки найдешь?
   – Найду.
   – Ну, пока.
   – Пока.

* * *

   Троллейбус набит народом. Сзади столпились одни мужики-работяги, и от них воняет дешевыми сигаретами и чесноком. Я еду на УПК во вторую смену, опаздываю.
   В давке кто-то дотрагивается до моей жопы, или мне просто кажется – не знаю. Насрать. Продолжаю смотреть в окно. Снова кто-то рукой проводит по жопе, но, может быть, случайно: троллейбус трясет, и все толкают друг друга.
   На всякий случай поворачиваюсь. Мужики как мужики. Хуй проссышь.
   Выхожу на площади Ленина. Меня догоняет какой-то низкорослый лысый урод с портфелем под мышкой. Он стоял в троллейбусе недалеко от меня.
   – Что тебе надо? – спрашиваю я.
   Он что-то шепчет, но я ни хера не могу разобрать.
   – Что?
   Он тянется к уху и шепчет:
   – Как насчет того, чтобы пойти в подъезд и быстро-быстро?
   Изо рта у него воняет, как будто ему туда насрали.
   – Быстро-быстро что?
   – Ну, как, что? Это самое.
   – Валил бы ты лучше отсюда.
   – Тебе что, спермы жалко?
   – Мне тебя, дурака, жалко.
   Я резко останавливаюсь и бью ему ногой по печени. Он падает. Портфель выпадает из рук и раскрывается. Оттуда сыплются какие-то чертежи. Я даю ему ногой в морду, и он садится на жопу.
   – Не приебывайся к людям, пидарас сраный.
   Поворачиваюсь и иду к УПК.

* * *

   Сбор сегодня небольшой – человек пятнадцать. Из наших – я, Вэк и Клок. Залазим в троллейбус, закуриваем. На последнем сиденье – Синицкая с каким-то старым дядькой – наверное, муж. Она у меня больше ничего не ведет, и я с ней не здороваюсь.
   – Ребята, вы что, не знаете, что в троллейбусе не курят? Ну-ка, потушите сигареты. И это еще мои бывшие ученики – учила их когда-то основам Советского государства и права.
   Вэк смотрит на нее и громко, на весь троллейбус, говорит:
   – Пошла на хуй, дура.
   Мы хохочем, Синицкая надувается, как жаба, и что-то бурчит мужу на ухо. Потом опять смотрит на нас.
   – Мы их воспитываем, учим уму-разуму, а они вот так.
   – Да не пизди ты, дура, – говорит Вэк. – А то, счас насуем по ебальнику. Лечит она нас.
   – Ты бы выбирал выражения, – говорит муж.
   – Счас тебе выберу, – Вэк подходит к нему и несколько раз несильно бьет по морде.
   По роже Синицкой видно, что она соссала. А зачем людям мозги ебать? Мало того, что в школе, так еще и здесь. Она что-то шепчет мужу на ухо.
   – Сиди, некуда выходить, – отвечает он громко. – Выйдем, а они – за нами. Научила, блядь, на свою голову.
   Она молчит. Мы отворачиваемся: Синицкая со своим дедом нам больше не нужны. Они выходят на площади Фрунзе.
   – Смотри, – говорю я Клоку. – Синицкая обоссалась со страху.
   На сиденье, с которого она встала – мокрое пятно.
   Сбор получается херовым. Нас пиздят Космонавты: их человек тридцать, если не больше. Мне разбивают губу и ставят два «финика» под глазом. По дороге назад со злости даем пизды в троллейбусе двум пацанам не с нашего района: они за каким-то интересом ехали на Рабочий – к другу или к бабам, хер их там поймешь.

* * *

   Вечером на остановке нет никого из наших, и я иду домой к Вэку. Он открывает мне сам.
   – Заходи.
   Я разуваюсь и прохожу в комнату.
   – Слышал, Быру выгнали из учила? – спрашивает он.
   – За что?
   – За то, что мудак. Выебывался больше всех, хотел показать, типа «основной». У себя на районе ноль, а там думал запонтоваться. Ну, запонтовался. В учило не ходил, ни хуя не делал вообще, типа самый деловой, и все ему по хую. Ну, его и выгнали на хуй. Сейчас армия светит.
   – Как армия?
   – А ему уже восемнадцать скоро будет. Этот придурок в первом классе три года сидел. Ты что, не знал?
   – Нет.
   – Три года сидел. Он вообще тормозной, хуже Быка. Ну, и выебывался там больше всех.
   – И что он теперь будет делать?
   – Ничего. Получил пизды от мамаши. Она прямо в учило приехала и при всех ему пиздюлей навешала. Сказала, из дома выгонит на хуй.
   – Откуда ты знаешь?
   – Пацан знакомый рассказывал. Он в его группе учится.
   – Ну, а Быра что?
   – Ничего. Психанул, побежал куда-то. Хуй она его выгонит из дома, но мозги поебет. Так ему и надо, придурку. Я его сегодня видел пьяного. Он мне всякую хуйню говорил – типа сам ушел из училы и хочет в армию, типа, армия – это заебись, почти как зона.
   Хлопает дверь. В комнату заглядывает сморщенный маленький алкаш с наколками на обеих руках – папаша Вэка.
   – Ну, что, герои? Как жизнь? В зону скоро?
   – Завтра утром, – отвечает Вэк. Я молчу, даже не здороваюсь – пошел он в жопу.
   – А что тут такого, еб твою мать? Я вон три года отбарабанил. Счас Сашка сидит. В зоне есть закон. Там все по честному. А здесь – кто кого наебет. Водки выпьете со мной?
   – Ну, можно, вообще, – говорит Вэк. – Ты как? – Он смотрит на меня.
   – Я не против.
   – Ну, и правильно. Возражать – хуи рожать. А на холяву и уксус сладкий.
   Он уходит на кухню.
   – За что он в зоне был? – спрашиваю я Вэка.
   – Не знаю. Кому-нибудь, въебал, наверное. Или спиздил что-то.
   – Ну, что вы там? Идите сюда. Не стесняйтесь. Будьте как дома, но не забывайте, что в гостях. Особенно ты.
   Он дает Вэку щелбана. Вэк дергается, но ничего не говорит.
   На столе – бутылка водки и три граненых стакана 0,2. Батька Вэка нарезает хлеб и сало, разливает водку.
   – Ну, будем.
   Выпиваем.
   – Нет, блядь, – говорит папаша Вэка. – Не понимаю я вас, молодежь. Какие-то вы все, блядь, не такие. Хитровыебанные, бля – вот вы кто. Мы были попроще. Что-то с вами не то. Это все Горбатый, наверное, виноват. Перестройки, хуейки. Все это хуйня. А вы, блядь, не такие. Вот ты мне когда последний раз рассказывал, как у тебя дела – хорошо или херово?
   Он смотрит на Вэка. Тот не отводит глаза и сам пялится на него.
   – А когда тебя мои дела начали волновать?
   – Ну, вот. Начинается. Ладно, давайте по второй.
   Он наливает. Выпиваем.
   – Ты, как, футбол смотришь? – спрашивает у меня папаша Вэка.