Козлов Владимир Владимирович. Гопники

Владимир Козлов
Гопники

Часть первая

   Я, Вэк, Клок и Бык сидим на скамейке под навесом остановки. Много раз перекрашенная фанерная стенка в нескольких местах проломана – это пацаны показывали каратэ, – и на ней нацарапано «Рабочий – сила» и «Быра урод».
   Мы курим и плюем под ноги. Под скамейкой уже целая лужа слюней.
   Откуда-то выползает Жора. Это старый дурной алкаш, он шляется по району и собирает бутылки.
   – Жора, смотри – бутылка, – кричит ему Вэк. Под нашей скамейкой и правда валяется бутылка из-под пива. Вэк перед этим бросил туда бычок, а потом пустил сопли. Жора наклоняется, и Вэк несильно бьет его по жопе. Мы смеемся.
   Жора оборачивается:
   – Ты фашист.
   – Сам ты фашист.
   – Нет, это ты фашист. Ты… ты… ты меня обидел.
   – Лучше вали, пока по ебалу не получил. Что, отпиздим Жору? – Вэк смотрит на нас.
   – Давай, – говорю я, хоть особой охоты и нет, просто надоело уже сидеть. Скучно.
   Жора хочет сделать ноги, но видит, что поздно. Стоит и ждет, что будет. Из ноздри свисает сопля.
   – Может, не будем? Ну его на хер, – говорит Бык.
   Вэк не слушает, хватает Жору за куртку и бьет ему по носу, потом еще. Голова Жоры мотается, как мяч. Из носа течет кровь. Несколько теток и малых пацанов видят, что происходит, и отходят подальше от нас. Вэк отпускает Жору, и он падает. Мы с Клоком начинаем молотить его ногами. Жора пищит, как поросенок.
   – Давай обоссым его, – говорит Вэк.
   Я задираю куртку и расстегиваю ширинку.
   – Смотри, там – бабы, – говорит Клок.
   – По хую.
   Моя струя льется Жоре прямо на морду, он что-то шамкает разбитыми губами. Вэк тоже ссыт на него.
   – Что вы делаете, гады? – орет какая-то тетка.
   – Ничего.
   – Я сейчас милицию позову.
   – Зови.
   Тетка поворачивается и идет в сторону ментовки – это рядом.
   – Надо съябывать, – говорит Клок. Мы застегиваем штаны.
   – Зря вы его. Нахуя ебанутых трогать? – говорит Бык.

* * *

   Наша классная – Сухая – оставляет меня после уроков, чтобы выебать мозги.
   – Можешь ведь учиться, но не хочешь. Ты – паразит на теле Советской власти, которая семьдесят лет тебя кормит и одевает. Но для тебя еще не все потеряно. Ты еще только в восьмом классе. Пойми, ты мог бы хорошо закончить школу, поступить в институт, стать инженером. Зачем тебе эта компания двоечников? Но по ним тюрьма давно плачет, а ты сын нормальных родителей.
   С меня хватит этих гнилых базаров. Я иду к двери. Сухая загораживает дорогу:
   – Нет, я еще не все сказала.
   Я обхожу ее, открываю дверь и захлопываю ее прямо у Сухой перед носом.

* * *

   Сидим на остановке.
   – Э, Бык, ебаться хочешь? – спрашивает Вэк.
   – Отъебись.
   – Ну, скажи, хочешь или нет?
   – Счас ебну.
   – Чего ссышь? Скажи.
   – Не хочу.
   – Что, жопа болит, а?
   Мы все ржем. Бык несильно бьет Вэка в «солнышко». Они начинают махаться, но в шутку, не по-настоящему. Потом Вэк спрашивает меня:
   – А ты хочешь ебаться?
   – Хочу.
   – Ну, иди тогда жопу помой.
   Теперь уже они с Быком ржут, как гондоны.
   – А ты хочешь, Вэк? – спрашиваю я.
   – Ебать хочу, ебаться не хочу. Понял?
   Прибегают четверо малолеток – лет по двенадцать. У них разборки между собой. Трое начинают молотить четвертого. Он падает, и его стелят ногами.
   Вэк подходит к ним:
   – Э, э, э, что такое? – он говорит, типа какой-нибудь сраный учитель или мент. Пацаны останавливаются.
   – Заложил, – говорит один.
   – А-а-а. Тогда слабо бьете! – Вэк дает ему ногой в живот и пацан начинает реветь на всю улицу, как будто ему тут яйца отрывают. – Ладно, пиздите дальше, только смотрите – здесь ментовка рядом, дружинники всякие ходят.

* * *

   – Хутэн морхэн, – орет Тамара, учиха по немецкому. Все встают за партами.
   – Зэтц ойсь. Айнэ минутэ усе видерхольт.
   Тамара – толстая и вонючая, как будто только что обосралась. Она всех в школе заебала своим немецким, но все учителя и даже завуч знают, что она дурная, и боятся ей что-нибудь сказать.
   Я ненавижу и немецкий и Тамару и никогда ничего не учу. Она ставит мне «три» потому что в классе есть вообще «нулевые», хуже меня – например, Бык.
   – Ну, что вы, неучи, думкопфы – как гулять, так сразу, а как работать, немецкий выучить, так ни хрена? Наставлю двоек за четверть, будете потом бегать жаловаться – плохая Тамара Ивановна, а Тамара Ивановна не плохая, Тамара Ивановна хорошая, она вас, дебилов, уму разуму учит.
   Пока все листают тетрадки, я нарочно смотрю в окно. Тамара замечает.
   – Гонцов, ком цу ды тафэль с домашней работой.
   Я беру тетрадку и иду к ее столу.
   – Где домашняя работа?
   – Нету.
   – Пересказывай текст.
   – Не выучил.
   – Зэйдысь, цвай.

* * *

   Дома мама ходит туда-сюда по комнате. Я сижу за столом и смотрю в окно.
   – Ну что это за наказание такое? Опять на работу звонила Вера Алексеевна. Говорила, что по немецкому двойка.
   – Тамара – дура. Ты сама знаешь.
   – Не смей так говорить об учительнице. Я работаю с утра до вечера за копейки – пятьдесят получки, пятьдесят аванса, – а вы этого не цените, что ты, что он.
   – Папа тоже работает.
   – Замечательно. А где деньги?
   – Не знаю.
   – Вы с ним меня в гроб загоните скоро. Что это за жизнь?
   Я молчу. Она выходит на кухню.

* * *

   Физица заболела, и урока нет.
   – Пошли погуляем, – говорит Вэк. – Все пацаны, пошлите. Хули вы тут будете сидеть?
   Идем я, Бык, Быра, Клок, Кощей и Куня. Отличник Егоров и остальные «примерные» остаются в классе с бабами.
   На боковом крыльце Вэк достает пачку «Столичных» и дает всем сигареты, даже Куне. Мы курим.
   – Ну, что, давайте в жмурки поиграем? – спрашивает Вэк.
   – Ты что, охуел, мы что – первоклассники, бля? – говорит Клок. Вэк подмигивает ему, и он врубается. – Хотя, вообще, ладно, давай.
   – Куня, ты первый водишь, – говорит Вэк. – Давай сюда свой «пионерский хомутик». Счас тебе глаза завяжем. Короче, за школу не забегать, туда только до забора и до турников.
   Он снимает Кунин галстук – с обгрызенными концами и обрисованный шариковой ручкой – и завязывает ему глаза.
   – Ну, давай, води.
   Все разбегаются, кроме Вэка и Клока. Я понял, что они задумали. Рядом с крыльцом – большая, еще не высохшая куча говна. Пока Куня ходит туда-сюда, выставив руки перед собой, Вэк берет с земли палку и начинает ковырять говно. Насадить его на палку не получается. На земле валяется чья-то тетрадка в зеленой обложке, и Вэк берет ее в руки и поднимает говно с земли. Он идет к Куне. Тот хватает его: «Есть!», а Вэк мажет ему говном руки, потом рот. Все ржут, Куня срывает галстук, плюется и плачет, размазывает по лицу слезы, слюни и мелкие кусочки говна.
   – Ты теперь говном помазанный, – говорит Клок. – Самый последний.
   – Он и так самый последний, а теперь вообще, – Вэк улыбается.
   Куня убегает, а мы садимся на крыльцо покурить. Вэк нюхает свои пальцы.
   – Бля, говном воняют. Я ведь бумажкой брал.
   – Ну, говно на то и говно, – говорю я. – Не трогай – вонять не будет, а раз тронул, будешь теперь ходить вонючий.
   – Ладно, не пизди.

* * *

   Мы с Вэком сидим на турниках на школьном дворе. Уже вечер. Светятся окна спортзала: там какой-то класс играет на физкультуре в волейбол. Вэк спрашивает:
   – Знаешь, какие бабы в классе уже ебались?
   – Ну, Лазаренко, может быть…
   – Нет, эта еще держится. А вот Анохина и Хмельницкая – эти да.
   – Откуда ты знаешь?
   – «Старые» пацаны рассказывали. Хмельницкая ходила с пацаном с «Космонавтов», и они летом пошли в поход, и бабы и пацаны, и он там ей засадил. А Анохину хором отъебали. В деревне. Она там у бабы своей была летом, и там пацаны – лет по семнадцать, местные. Они бухали, потом видят – Анохина на велике рассекает. Схватили ее – и в баню. Но у них там что-то не получилось, хотели отпустить, а тут приходит еще пацан здоровый, «основа» местная, и уже вместе они ее протянули.
   – А она что?
   – Заяву написала. Сели пацаны. Суда еще не было, в октябре должен быть. А ей хули – пока была целка, такая примерная типа, а сейчас ебется с кем хочет.
   – Пиздишь.
   – Правда. Мне знаешь, кто говорил – Гурон, он друг Обезьяны. Они к ней на Вонючке подвалили, но не пиздил, ничего такого, все по-хорошему. Договорились – и вперед. Даже Быра к ней и то подъябывался, но она ему не даст: он такой урод.
   – А ты сам не хочешь к ней?
   – Не-а. В своем классе нельзя ни с кем связываться. Привяжется – хуй потом отстанет. А вообще, все бабы – бляди и проститутки. Все хотят ебаться. Даже Карпекина. Просто боятся еще. А после школы ебутся за всю хуйню. Особенно студентки…
   – Да, говорят – студентки – самые ебливые. Вот бы снять одну…
   – Хуй тебе в рот, – говорит Вэк. – Они все с профессорами да с доцентами. Ты им на хер не нужен.
   – А типа ты нужен.

* * *

   Нас принимают в комсомол. Всех уже давно приняли, остались только я, Бык, Быра, Куня, Вэк и Клок – самые худшие по учебе или поведению. Первых приняли еще в седьмом, на 23 февраля, а других – на день рождения Лысого, на первое мая и на девятое мая.
   Мы впятером и еще трое пацанов из «а» класса – мы зовем их «алкаши» – сидим в коридоре под дверью пионерской комнаты. Нам раздали потертые книжечки – устав ВЛКСМ – и сказали вызубрить про «демократический централизм».
   Первым идет Вэк, минуты через три выходит.
   – Ну, что?
   – Заебись. Приняли.
   – «Демократический централизм» спрашивали?
   – Спрашивали.
   – И ты рассказал?
   – Ага.
   Все заходят по очереди, и всех принимают. Я – последний.
   За столом – мудак Неведомский из десятого «б», секретарь комитета комсомола школы, старшая пионервожатая – проститутка Элла и две десятиклассницы из комитета комсомола, которых Неведомский, наверное, ебет за всю хуйню.
   – Расскажи демократический централизм, – говорит одна и улыбается, потом смотрит в окно, как будто ее все заебало.
   – Демократический централизм – это…
   – Ладно, – говорит Неведомский. – Главное, чтобы к райкому выучил. Все, иди.

* * *

   Через неделю едем в райком. После второго урока нас отпустили домой переодеться в парадную форму, то есть надеть белые рубашки. Пионерских галстуков мы давно не носим, вместо них – обычные. Только Куня все еще таскает свой «хомутик».
   До центра доезжаем на троллейбусе. У нас есть еще время, и мы гуляем по городу. В киоске возле ГУМа работает мужик с отвислой губой, по которой текут слюни. Все знают, что он – дебил.
   – Не продаст он тебе сигареты, – говорит Клок.
   – Увидишь. Этот всем продает. Ему все до жопы – он же ебанутый, – ржет Вэк.
   В киоске только «Астра» и «Прима».
   – Пачку «Астры», – Вэк сует в дырку жменю желтой мелочи.
   Продавец медленно считает копейки, вытаскивает откуда-то пачку и дает Вэку.
   – А у вас «Столичные» бывают? – спрашиваю я.
   – Бывают. Когда тебя бабы ебают, – мужик ржет. Мы тоже.
   – А «Космос»?
   – Приведи мне бабу с длинным хуем, тогда будет тебе «Космос».
   Мы все ржем, и мужик тоже. У него довольная рожа.
   По коридорам райкома бегают какие-то дядьки и тетки, а на каждом этаже – портрет Лысого в ободранной рамке. Мы спрашиваем у косоглазой вахтерши с медалями на кофте, где принимают в комсомол, и она говорит, что в четыреста тридцать втором кабинете. Под дверью уже сидят оба «алкаша».
   – Ну, что? – спрашивает их Вэк.
   – Ничего. Ждем.
   Из кабинета выходит тетка:
   – Вы из семнадцатой? Заходите по одному.
   Я иду вторым, после Дрона из «а» класса. За столом кроме этой тетки еще одна.
   – Здравствуйте, – говорю я.
   – Здравствуй. Как фамилия?
   – Гонцов.
   – Демократический централизм учил?
   – Учил.
   Они смотрят друг на друга и смеются. Ясно, что им до жопы и централизм, и все остальное. Думают, наверное, только про то, чтобы побухать и поблядовать.
   – Школа одна из худших в районе, а как дрессировать знают, – говорит вторая тетка.
   – Ладно, считай, что принят. Следующий.
   – А билет?
   – Билеты вам в школе выдадут. И значки тоже. Нам тут не до этого сейчас. Видишь, сколько вас? И с каждым про демократический централизм пока поговоришь…
   Обе снова хохочут.
   Я говорю «До свидания» и выхожу.

* * *

   После уроков играем на школьном дворе в футбол с седьмым «б». Они сильнее нас, хоть и младше: у них двое ходят в секцию и играли за сборную города. Мы проигрываем шесть-семь.
   Их лучший игрок Дуба ставит подножку Быку. Может быть, случайно. Бык падает, потом поднимается и идет на Дубу:
   – Хули ты делаешь?
   – Все было чисто. Ты сам упал.
   – Я тебе счас покажу «чисто». Ты меня сбил. Штрафной.
   – Никакого штрафного. Все было по правилам.
   – А если по ебальнику?
   – Ну, давай, рискни.
   Дуба еще и самый здоровый в своем классе, и поэтому выделывается.
   – Давай «по разам», – говорит Бык.
   – Давай.
   Мы все собрались вокруг и ждем, что будет. Бык бьет Дубу ногой по яйцам, и тот приседает. Бык хватает его за майку, поднимает и начинает молотить по морде – раз восемь.
   – Еще будешь? – спрашивает Бык.
   – Нет.
   Он с плачет уходит с поля.
   – Дуба, ты что – все? – спрашивают пацаны из их класса.
   – Все.
   Без Дубы они у нас хуй выиграют. Я перехожу из защиты в нападение, Бык ставит на ворота Егорова и тоже идет вперед. Мы забиваем четыре гола подряд и выигрываем 10-7.
   После игры все сваливают, а мы с Быком и Вэком остаемся тренироваться. Все по очереди становятся на ворота, а остальные бьют или разыгрывают комбинации. Потом залезаем на турники – покурить.
   На школьный двор приходят двое малых из второго класса. Оба в замызганных костюмах, грязные, воняют ссулями, один – косой, а второй пострижен налысо. Они стоят и смотрят на нас.
   – Оставьте добить, – говорит косой и показывает на сигарету.
   – Я счас тебя самого добью. Пиздуй отсюда, – отвечает Клок.
   – Подожди, – говорит Вэк. – Э, малый, а хочешь, я тебе три целых сигареты дам? Иди сюда, не ссы. Поговорим.
   Он спрыгивает с турника, кладет ему руку на плечи и отводит в сторону. Что-то долго ему говорит, то со злобной рожей, то по-хорошему.
   – Э, идите сюда, – кричит нам Вэк и поворачивается ко второму малому: – А ты уебывай.
   Малый убегает.
   Вэк ведет нас и малого в угол школьного двора, за сарай.
   – Посмотрите там, чтоб никого, – говорит он, поворачивается к малому задом и снимает штаны.
   – Ну, давай, хули ждешь?
   Малый нагибается и лижет ему жопу.
   – Еще раз, и в самую дырку, – малый сует язык в жопу Вэка и сразу отскакивает, потом сплевывает на траву.
   Вэк подтягивает штаны, достает из пачки три сигареты и дает малому:
   – Ну, держи. Заработал.
   Вэк улыбается. Малый берет сигареты и убегает.
   – Пусть бы он лучше у тебя отсосал, а Вэк? – говорит Клок.
   – На хуй надо. А вдруг у него триппер?
   Уже темнеет, и мы идем по домам.

* * *

   Я, Вэк и Бык курим на заднем крыльце школы. Пасмурно и холодно.
   – Бля, пиздец, лето прошло, – говорит Бык.
   – А ты только заметил? Ну, ты и тормозной пацан, – Вэк хохочет.
   Бык ничего не отвечает, и Вэк продолжал его доебывать.
   – Бык, а Бык?
   – Что?
   – Пошли поссым.
   – Иди и поссы.
   – Одному неохота.
   – Ладно, пошли.
   – Пошли. Только я угощаю.
   – Ты когда-нибудь допиздишься.
   Подходит Клок.
   – Ну, как тетрадка? – спрашивает его Вэк.
   – Классно. Особенно этот рассказ, ну… где она с обезьянами и быками.
   – Сколько раз спустил, признавайся?
   Вэк ржет.
   – А что за тетрадка? – спрашиваю я.
   – Ну, обыкновенная тетрадка. С рассказами, – отвечает Клок. – Короче, там про то, как баба ебется. И со зверями всякими тоже.
   – А тетрадка твоя?
   – Нет, я сам у пацана взял. А ты что, тоже хочешь подрочить? – Вэк ухмыляется.
   – Не подрочить, а почитать.
   – Ладно, Клок вернет – тогда я тебе дам.
   – А ты вообще пробовал уже дрочить? – спрашивает у меня Бык.
   – Нет.
   – Не пизди. Все пацаны пробовали, – Вэк смотрел на меня и ждал, что я расколюсь. – Даже Кощей – пока операцию не сделали.
   – Какую операцию? Кастрировали?
   Бык ржет:
   – Охуенно кастрировали. Аппендицит.
   – И что, после аппендицита нельзя дрочить?
   – Можно, но не сразу. А то шов разойдется. Мне говорил один мужик – ему только сделали, и он дня через два сразу на бабу полез – на медсестру, прямо в больнице. Только засадил – и сразу, говорит, блядь, что-то лопнуло. Думал, уже хуй оторвался, а это только шов разошелся.
   – Пиздит он.
   – Не-а, это правда. Ладно, ты лучше колись, не верю, что не пробовал дрочить.
   – Можешь не верить. Пошел ты на хуй.
   – Сам пошел. А то дал бы тебе картинок.
   – Каких картинок?
   – Баб голых.
   – Покажи.
   – Зачем тебе, если ты не дрочишь?
   – Так, посмотреть.
   – Ладно, смотри.
   Он достает из кармана фотографии по размеру карт – это и есть карты, только перефотографированные. На одной баба стоит на коленях, раком, оттопырив жопу так, чтобы была видна дырка и черные волосы вокруг нее.
   – Заебись, правда? – спрашивает Бык. – Сразу встает. Дать тебе до завтра, лысого погонять?
   – Это у тебя, наверное, лысый, а у меня все в порядке.
   – Ладно. Не хочешь, как хочешь.
   Он прячет карты.
   – Обезьяну знаете? Ну, это пацан из «основных». Так ебется, что скоро импотентом станет, – говорит Вэк.
   – А что это? – спрашивает Бык.
   – А ты что не знаешь?
   – Не-а.
   – И ты знаешь? – спрашивает Вэк у меня.
   – Знаю.
   – Ну, что это?
   – Это у кого не стоит.
   – Слушай, а что будет, если баба поебется с быком, кто у нее потом родится? – спрашивает Клок.
   – Голова от быка, остальное – как обычно, – говорит Вэк. – Мне говорили, на Космонавтах живет один пацан с головой от собаки, но его никто не видел.

* * *

   Перед физкультурой переодеваемся в спортивную форму. В раздевалке воняет потом, резиной, грязными носками и трусами. Вэк снимает штаны и остается в темно-синих семейных трусах. Спереди на них белые пятна засохшей малофьи.
   – Кого это ты ебал? – спрашиваю его я, хоть и так понятно, что никого, просто дрочил.
   – Как кого? Кощея.
   Все ржут. Кощей делает свирепую рожу, как будто счас кинется на Вэка, но все знают, что не кинется. Вэк – один из самых здоровых в классе, подтягивается пятнадцать раз и поднимает гирю на шестнадцать килограммов восемь раз.
   Чтобы подоебывать Кощея, Вэк вынимает свой хуй – а он у него большой – и проводит им по штанам Кощея.
   – Не ссы, Кощей, – говорит Быра. – Он же в трусы спускал.
   Все ржут.
   Кощей хватает свои шмотки и выходит из раздевалки.
   – Быра, мне сказали, у тебя маленький хуй, – говорит Вэк. – Покажи-ка нам свой «корень жизни».
   Быра делает напряженную морду и продолжает расстегивать голубую рубашку.
   – Что, ссышь?
   – Просто ему стыдно показать своего лысого и маленького, – ржет Вэк.
   Быра краснеет.
   – Ну что, слабо показать свой такой вот? – Вэк разводит руки далеко в стороны.
   – Если б у Быры был хуй по колено, он бы носил безразмерные трусы, – хохочет Клок.
   – Ну, ладно, давай покажу, но только Вэку.
   Вэк с Бырой отходят в угол раздевалки, спинами к остальным, и Быра оттягивает резинку трусов.
   – Ну, какой у него? – спрашивает Бык.
   – Обыкновенный, не маленький, – отвечает Вэк. – Но почти лысый. Дадим на рассаду, а?

* * *

   На геометрии кто-то стучит в дверь класса.
   – Быркина можно на минутку?
   Это мамаша Быры, сильно накрашенная тетка. Она работает в школе завхозом.
   – Да, но только на минутку. Мы разбираем сложную тему, и он не поймет, если пропустит объяснение, – говорит Швабра, как будто верит что дебил-Быра может понять хоть одну теорему.
   Быра медленно встает со своей первой парты и идет к двери.
   – Счас получит Быра пизды, – негромко говорит Вэк.
   Некоторые хохочут.
   – Тихо, ребята. Не надо отвлекаться, – говорит Швабра.
   Я прислушиваюсь к разговору за дверью: мне все слышно.
   – Меня опять твоя классная вызвала. Двойки, поведение неуд. Ты, что, забыл, что мне обещал?
   Потом бабах и плеск и еще бабах. Ай, блядь. Я тебе дам, блядь. Хули ты не учишься?
   Бабах, плеск, бабах.
   Клок поворачивается ко мне и говорит:
   – А Бырина мамаша ничего. Вот ее бы выебать.
   Карпекина – она сидит за одной партой с Клоком – кривит губы.
   – Вообще, у нее счас ебарь есть. Какой-то начальник с химзавода. Я его видел, – продолжает Клок.
   – А ты у Быры расспроси поподробнее. Он же, наверное, каждую ночь смотрит. И дрочит.
   Мы оба хохочем. Дверь открывается, входит Быра с красной мордой. Он молча идет на свое место и садится.

* * *

   Мы с Быком идем по его улице – грязь сплошная, никакого асфальта, как в деревне какой-нибудь задроченной. Бык сказал – давай не пойдем на географию, сходим ко мне, пожрем. Я был не голодный, но согласился.
   – Ты наверное минут сорок идешь до школы? – спрашиваю я.
   – Ни хера. Минут двадцать. Некоторым, бля, везет: дом через дорогу.
   Он имеет в виду меня.
   – Зато ко мне всегда прислать могут, если вдруг не приду, а к тебе – хуй: никто не найдет, заблудится, бля.
   Входим во двор. Гавкает облезлая дворняга на цепи. Мать Быка снимает с веревки заплатанный пододеяльник.
   – Мам, у нас пожрать что-нибудь есть?
   – Пожрать? Тебе только жрать. Я только на него работаю, а он еще друзей водит пожрать.
   Она – совсем старуха, лет пятьдесят или больше.
   – Я тебе говорила уже, чтобы никого не водил. Батька твой все водил друзей, все пили, пили, пока допился. Теперь ты – сначала пожрать, потом выпить, потом опохмелиться… Ладно, на кухне борщ, наливайте сами.
   – А что с твоим батькой? – спрашиваю я, когда мы заходим в дом.
   – Повесился. Пил две недели, не просыхал. Потом повесился на чердаке.
   – Давно?
   – В том году. Оно и хорошо. Если б не повесился, я бы его сам прибил. Он выебывался пьяный, ко мне лез, к мамаше.
   Бык наливает нам по тарелке борща и отрезает по куску хлеба. Мы торопливо хлебаем борщ, потом идем назад в школу.

* * *

   На остановке ко мне и Вэку подходят Клок с Быком и трое «старых» пацанов – Гриб, Обезьяна и Цыган. Гриба так зовут за толстые губы. Он раньше злился, потом привык. Обезьяна – урод и тоже раньше ненавидел свою кличку, но его все равно все так звали. А Цыган – из настоящей цыганской семьи, они живут недалеко от Быка.
   – Что, малые, капуста есть? – спрашивает Обезьяна.
   – Так, копейки.
   – Ну, рубля три наберете?
   – Если только два.
   – Ладно, два так два. Пошлите возьмем тогда, потом к нам в «контору» бухать. Какой класс – восьмой? Пора вам уже на своем районе, как свои… Это самое, скоро на сборы будете за район ходить.
   Подходим к магазину.
   – Бабок мало. Надо еще стрясти, – говорит Обезьяна. Мы становимся у входа. Гриб – впереди, остальные – немного в стороне, но так, чтобы было видно, что он с нами.
   Гриб останавливает какого-то малого:
   – Э, слышь, дай 20 копеек.
   Малый смотрит на Гриба, потом на всех нас, вытаскивает из кармана монетку, отдает Грибу и бежит в магазин. Потом подходит Егоров из нашего класса.
   – Дай я сам с этим побазарю, – говорит Вэк – хочет повыделываться перед остальными.
   – Привет, Егоров. Дай 20 копеек.
   – Не могу. Мне не хватит.
   – Дома скажешь – потерял по дороге.
   – Нет, не могу.
   – Ну, что-нибудь придумаешь.
   – Сказал же: не могу.
   – Что ты с ним возишься? – Цыган подходит поближе. – Ты что, малый, пиздюлей захотел?
   – Давай отпустим его, – говорит Клок. – Он с нашего класса. Отличник. Списать дает, если что.
   – С вашего класса? Отличник? Ладно, пусть идет.
   Цыган дает ему ногой под зад: несильно, «просто так».
   Минут за десять натрясаем рубля два мелочи и подходим к очереди за «чернилом». Обезьяна видит знакомого пацана впереди и отдает ему деньги.
   – В очередь, – говорит какой-то мужик. Обезьяна не отвечает.
   – Я кому сказал – в очередь.
   Мужик – невысокий, лысый, в синей поношенной куртке.
   В это время пацан уже передает Обезьяне пять бутылок «чернила». Мужик смотрит на это и подходит к Обезьяне:
   – Ты что, самый главный здесь?
   – Да.
   Мужик хватает Обезьяну его за куртку. Цыган сзади бьет его ногой в бок, и он падает. Несколько мужиков в очереди поворачиваются и смотрят на нас, но молча. Мужик с трудом поднимается и что-то бурчит под нос, вроде «Мы еще встретимся».

* * *

   «Контора» – в подвале пятиэтажки. В ней два старых дивана с вылезшими пружинами и несколько деревянных ящиков вместо стола. В углу, на резиновых ковриках, которые, наверное, спиздили из школьного спортзала, лежат разборные гантели, гири по шестнадцать килограммов и самодельная штанга. На стенах – фотографии Беланова, Заварова, Платини, Сократеса и группы «Модерн токинг».
   – Ну, как, заебись у нас? – спрашивает Обезьяна. – Вы уже почти что свои пацаны, так что будьте как дома…
   – Но не забывайте, что в гостях, – говорит Цыган и начинает ржать, типа сказал что-то смешное.
   Мы застилаем ящики газетами, а Обезьяна достает четыре немытых стакана.
   – Жратва от вчерашнего осталась? – спрашивает Гриб.
   Обезьяна копается в углу:
   – Есть еще сало и немного хлеба.
   – Заебись.
   Разливаем «чернило». Стаканов на всех не хватает, они достаются Обезьяне, Грибу, Цыгану и Вэку.
   – А остальные – второй заход, – говорит Гриб.
   – Ну, за вас, малые. Чтоб наш район всегда был самым здоровым в городе.
   Они чокаются, выпивают, закусывают черствым хлебом, отламывая от буханки, и салом. Бык берет стаканы, наливает себе, мне и Клоку. Пьем, не чокаясь.