Страница:
Тик-так.
В квартире наверху часы невозмутимо отсчитывали первый час дня.
ЭПОХА ВТОРАЯ
Эра абсолютного безвременья. День - 0,637
Эра абсолютного безвременья. День - 0,634
Эра абсолютного безвременья. День - 0,632
Эра абсолютного безвременья. День - 0,620
Эра абсолютного безвременья. День - 0,619
Эра абсолютного безвременья. День - 0,612
Эра абсолютного безвременья. День - 0,611
Эра абсолютного безвременья. День -0, 605
Эра абсолютного безвременья. День -0, 581
Эра абсолютного безвременья. День -0, 566
Эра абсолютного безвременья. День -0, 526
Эра абсолютного безвременья. День -0, 524
Эра абсолютного безвременья. День -0, 521
Эра абсолютного безвременья. День -0,501
Эра абсолютного безвременья. День -0,486
Эра абсолютного безвременья. День -0,478
Эра абсолютного безвременья. День -0,477
В квартире наверху часы невозмутимо отсчитывали первый час дня.
ЭПОХА ВТОРАЯ
Эра абсолютного безвременья. День - 0,637
– Сах, это мой брат. Шурка. Он теперь будет жить со мной.
– Шурка? - Саха язвительно блеснул глазами поверх очков. - Мальчик, у тебя, правда, такое дурацкое имя?
– Такое же как и у тебя, - огрызнулся я.
Задело меня. Даже сам от себя не ожидал.
Шурка стоял слева и чуть позади меня. Он просто стоял рядом, но почему-то неожиданно делал меня самым сильным, самым могущественным, самым-самым.
Саха просто пожал плечами и улыбнулся. И не скажу, чтобы мне понравилось это понимающее выражение у него в глазах. Но по большому счету, мне было все равно. Плащ Бетмена трепетал за моими плечами.
Я знал, что я спас мир. Знал, что при этом погубил себя и все свои столь немногочисленные идеалы, но оно того стоило. Я спас мир моего маленького брата.
И он платил мне уже хотя бы тем восторгом, с которым воспринял мою (а теперь уже и свою) комнату. Комната у меня, и правда, хорошая, сам знаю, но он стоял в дверях и смотрел на нее так, как будто всю жизнь прожил в общежитии, в коморке три метра на восемь человек. Потом он ходил по ней, осторожно трогал стол, спинку кровати, полки. В шкаф даже и заглянуть не посмел.
Только улыбался мне потрясенно и счастливо.
– Ты садись, Шур, - ободрил я его. - Не стой, как чужой.
Он неуверенно, бочком пристроился на кровати. В ответ на мой вопросительный взгляд виновато пожал плечами:
– Немного больно еще сидеть.
Одним прыжком я был уже в ванной, вторым - вернулся назад с баночкой мази для ушибов. Мне даже в голову не пришло чего-то там ему объяснять. Я велел ему подняться, а сам сел перед ним на корточки, уверенным движением расстегнул и спустил с него джинсики, оставив в одних лишь маленьких белых трусах.
– Ложись, сейчас я тебе помогу.
– Оно и так скоро уже пройдет, - краснея, как девочка-редисочка, промямлил Шурка, но тем не менее покорно лег на кровать.
Я устроился рядом на полу, мысленно поздравив себя с тем, что не додумался, по меньшей мере, уложить его поперек коленок. Не хотелось напомнить ему отца. Узкие бедра обожгли мне руки сладкой прохладой. Шурка издал долгий вздох и полностью расслабился в ответ на мое прикосновение. Следующие минут десять мы провели, купаясь в обоюдном состоянии незамысловатого блаженства. Я втирал крем в его бесподобную попку, он ласково мурлыкал, всецело доверив меня своим рукам.
Чувствуя, что еще пара минут и Шурка так прямо и заснет, я легонько пощекотал ему пятку. Он мгновенно вздернулся в ответ, взрываясь заливистым веселым смехом и отчаянно лягаясь ногами.
Только каким-то чудом я избежал удара в подбородок.
– Ну, все-все, - мне с трудом удалось его угомонить. - Перестань, я больше не буду.
Прижатый моими руками в положении плашмя, он снова расслабился и притих, а потом вдруг позвал:
– Стась?
– Чего?
– А хорошо, что ты меня забрал.
Кхе, не знаю я, что такое благодарность, но то, как он это произнес… Его стоило забрать только ради того, чтобы услышать эти слова.
– Угу, - кое-как неуверенно выдавил я.
– Он очень… очень часто бил меня в последнее время, - приглушенно признал Шурка, не поднимая головы со скрещенных рук.
Я услышал, как скрипят мои зубы. Гнев сдавил горло, черной лавой выжигая рассудок - и оставляя мне только… муть.
Этого человека - нет, этого животного! - больше не будет в нашей жизни, ни в моей, ни в Шуркиной. Никогда.
Шурка теперь только мой.
Я сам не понял, как бешенной судороге ненависти, скрутившей все мое существо, удалось не сбить меня с ритма осторожных ласковых движений. И все же он все равно что-то почувствовал.
– Стась? - снова неуверенно позвал он, приподнимаясь, чтобы оглянуться на меня.
– Ничего, все в порядке, - отозвался я, усилием воли заставляя себя успокоиться.
И Шурка безоговорочно поверил мне.
Его нежная податливая плоть пела под моими прикосновениями.
Я просто не смог удержаться:
– А так он тебя трогал?
Дорожка-дорожка, промеж двух холмиков, куда ты заведешь?
– Ах, - томно. - Нет. Так, нет.
– Стесняешься? Мне перестать?
– Нет. Это приятно, - и почти требовательно: - Еще!
Все, как во сне. Омут затягивает меня. Куда девалась моя одежда? Погружаюсь все глубже, в его глаза, в его родное тепло, его запах, звуки его дыхания, во все изгибы и углы его тела.
Почти не верю в такое чудо!
– Шурка…
Обжигающе горячие ручки-пальчики держат мое лицо. В его бездонном взгляде - я весь, вся моя вечность. Выдох, слетевший с его приоткрытых губ касается моего лица. Сухие, горячие, мягкие губы. Так смело, самоуверенно целующие мои.
– Стася!
Шепот льна. Далекий сорванный крик раненой птицы.
Сиамские близнецы наконец нашедшие друг друга в собственном общем теле. Одном на двоих.
Воссоединение.
– Стася…
В омут по горлышко, до самых глаз, до ноздрей, с головой.
– Стася, подожди… больно.
Пальцы гвоздями в хилую мякоть узких предплечий.
– Шурка, я… сейчас… должно стать полегче…
Я не смогу остановиться. Мое дыхание, моя жизнь, мой пульс погребены в тебе. Не… отнимай.
– Стасенька, милый…
Такой горячий, такой тесный, что мне самому почти что больно быть там… и в то же время упоительно, невыразимо, мучительно желанный.
– Шурка… братишка… Мой…
– Стася…
Соседский телевизор взрывается криком тысячи болельщиков, чья команда забила гол. Оглушительно хлопает внизу металлическая дверь. Ревя, проносится низко над домом самолет.
Молочными брызгами разлетается по постели быстрый, почти внезапный «детский» оргазм Шурки.
Серые глаза полны удивлением и вопросом:
– Стася, это - оно?
– Оно, Шурка.
Я не могу не смеяться. Я смеюсь не над ним. Смеюсь, потому что я счастлив. Потому что люблю его.
Кажется, он это видит. Ерзает подо мной, пенится ответным блестящим смехом, извивается, сам не понимая, какого зверя будит во мне - внутри себя.
И тут же осаждает одним ласковым прикосновением к моему лицу, своей нежной, божественной улыбкой.
– Стасенька.
Рычу и хриплю в запредельном, чудовищном восторге; мну его податливые руки, бока; пожираю его поцелуями: шею, лицо, плечи; захлебываюсь им и в нем.
Шурка! Шурка! Мой Шурка!
Навечно мой!
Мой!
Мой!!!
МОООООООЙ!!!!!!!!!!
Поверьте, эта неутолимая жажда страшнее тротила. Она разрывает на куски…
Мне, кажется, оторвало руки, ноги, голову - все, что только возможно, и раскидало мои останки по миллиарду миров. И все они кричали от торжества.
А потом он не возражал, что я курю в постели, и дразнил меня кобелем, дико довольный, что я не ругаю его за такое слово.
Я плыл и таял в его голосе, не отпустившем еще кайфе недавней близости (столь долго и страстно желанной) и ощущении того, что он рядом. Мой Шурка.
Испорченный пододеяльник полетел в угол, и мы забрались прямо под «голое» одеяло. Шурка все время пытался щипнуть меня и смеялся заливисто и заразно.
Я прижал его к себе, чтобы не упустить даже самой маленькой толики ощущения его тела, и позволил волне счастья смыть меня на далекие и чудные берега, где живут бесхитростно счастливые люди.
– Шурка? - Саха язвительно блеснул глазами поверх очков. - Мальчик, у тебя, правда, такое дурацкое имя?
– Такое же как и у тебя, - огрызнулся я.
Задело меня. Даже сам от себя не ожидал.
Шурка стоял слева и чуть позади меня. Он просто стоял рядом, но почему-то неожиданно делал меня самым сильным, самым могущественным, самым-самым.
Саха просто пожал плечами и улыбнулся. И не скажу, чтобы мне понравилось это понимающее выражение у него в глазах. Но по большому счету, мне было все равно. Плащ Бетмена трепетал за моими плечами.
Я знал, что я спас мир. Знал, что при этом погубил себя и все свои столь немногочисленные идеалы, но оно того стоило. Я спас мир моего маленького брата.
И он платил мне уже хотя бы тем восторгом, с которым воспринял мою (а теперь уже и свою) комнату. Комната у меня, и правда, хорошая, сам знаю, но он стоял в дверях и смотрел на нее так, как будто всю жизнь прожил в общежитии, в коморке три метра на восемь человек. Потом он ходил по ней, осторожно трогал стол, спинку кровати, полки. В шкаф даже и заглянуть не посмел.
Только улыбался мне потрясенно и счастливо.
– Ты садись, Шур, - ободрил я его. - Не стой, как чужой.
Он неуверенно, бочком пристроился на кровати. В ответ на мой вопросительный взгляд виновато пожал плечами:
– Немного больно еще сидеть.
Одним прыжком я был уже в ванной, вторым - вернулся назад с баночкой мази для ушибов. Мне даже в голову не пришло чего-то там ему объяснять. Я велел ему подняться, а сам сел перед ним на корточки, уверенным движением расстегнул и спустил с него джинсики, оставив в одних лишь маленьких белых трусах.
– Ложись, сейчас я тебе помогу.
– Оно и так скоро уже пройдет, - краснея, как девочка-редисочка, промямлил Шурка, но тем не менее покорно лег на кровать.
Я устроился рядом на полу, мысленно поздравив себя с тем, что не додумался, по меньшей мере, уложить его поперек коленок. Не хотелось напомнить ему отца. Узкие бедра обожгли мне руки сладкой прохладой. Шурка издал долгий вздох и полностью расслабился в ответ на мое прикосновение. Следующие минут десять мы провели, купаясь в обоюдном состоянии незамысловатого блаженства. Я втирал крем в его бесподобную попку, он ласково мурлыкал, всецело доверив меня своим рукам.
Чувствуя, что еще пара минут и Шурка так прямо и заснет, я легонько пощекотал ему пятку. Он мгновенно вздернулся в ответ, взрываясь заливистым веселым смехом и отчаянно лягаясь ногами.
Только каким-то чудом я избежал удара в подбородок.
– Ну, все-все, - мне с трудом удалось его угомонить. - Перестань, я больше не буду.
Прижатый моими руками в положении плашмя, он снова расслабился и притих, а потом вдруг позвал:
– Стась?
– Чего?
– А хорошо, что ты меня забрал.
Кхе, не знаю я, что такое благодарность, но то, как он это произнес… Его стоило забрать только ради того, чтобы услышать эти слова.
– Угу, - кое-как неуверенно выдавил я.
– Он очень… очень часто бил меня в последнее время, - приглушенно признал Шурка, не поднимая головы со скрещенных рук.
Я услышал, как скрипят мои зубы. Гнев сдавил горло, черной лавой выжигая рассудок - и оставляя мне только… муть.
Этого человека - нет, этого животного! - больше не будет в нашей жизни, ни в моей, ни в Шуркиной. Никогда.
Шурка теперь только мой.
Я сам не понял, как бешенной судороге ненависти, скрутившей все мое существо, удалось не сбить меня с ритма осторожных ласковых движений. И все же он все равно что-то почувствовал.
– Стась? - снова неуверенно позвал он, приподнимаясь, чтобы оглянуться на меня.
– Ничего, все в порядке, - отозвался я, усилием воли заставляя себя успокоиться.
И Шурка безоговорочно поверил мне.
Его нежная податливая плоть пела под моими прикосновениями.
Я просто не смог удержаться:
– А так он тебя трогал?
Дорожка-дорожка, промеж двух холмиков, куда ты заведешь?
– Ах, - томно. - Нет. Так, нет.
– Стесняешься? Мне перестать?
– Нет. Это приятно, - и почти требовательно: - Еще!
Все, как во сне. Омут затягивает меня. Куда девалась моя одежда? Погружаюсь все глубже, в его глаза, в его родное тепло, его запах, звуки его дыхания, во все изгибы и углы его тела.
Почти не верю в такое чудо!
– Шурка…
Обжигающе горячие ручки-пальчики держат мое лицо. В его бездонном взгляде - я весь, вся моя вечность. Выдох, слетевший с его приоткрытых губ касается моего лица. Сухие, горячие, мягкие губы. Так смело, самоуверенно целующие мои.
– Стася!
Шепот льна. Далекий сорванный крик раненой птицы.
Сиамские близнецы наконец нашедшие друг друга в собственном общем теле. Одном на двоих.
Воссоединение.
– Стася…
В омут по горлышко, до самых глаз, до ноздрей, с головой.
– Стася, подожди… больно.
Пальцы гвоздями в хилую мякоть узких предплечий.
– Шурка, я… сейчас… должно стать полегче…
Я не смогу остановиться. Мое дыхание, моя жизнь, мой пульс погребены в тебе. Не… отнимай.
– Стасенька, милый…
Такой горячий, такой тесный, что мне самому почти что больно быть там… и в то же время упоительно, невыразимо, мучительно желанный.
– Шурка… братишка… Мой…
– Стася…
Соседский телевизор взрывается криком тысячи болельщиков, чья команда забила гол. Оглушительно хлопает внизу металлическая дверь. Ревя, проносится низко над домом самолет.
Молочными брызгами разлетается по постели быстрый, почти внезапный «детский» оргазм Шурки.
Серые глаза полны удивлением и вопросом:
– Стася, это - оно?
– Оно, Шурка.
Я не могу не смеяться. Я смеюсь не над ним. Смеюсь, потому что я счастлив. Потому что люблю его.
Кажется, он это видит. Ерзает подо мной, пенится ответным блестящим смехом, извивается, сам не понимая, какого зверя будит во мне - внутри себя.
И тут же осаждает одним ласковым прикосновением к моему лицу, своей нежной, божественной улыбкой.
– Стасенька.
Рычу и хриплю в запредельном, чудовищном восторге; мну его податливые руки, бока; пожираю его поцелуями: шею, лицо, плечи; захлебываюсь им и в нем.
Шурка! Шурка! Мой Шурка!
Навечно мой!
Мой!
Мой!!!
МОООООООЙ!!!!!!!!!!
Поверьте, эта неутолимая жажда страшнее тротила. Она разрывает на куски…
Мне, кажется, оторвало руки, ноги, голову - все, что только возможно, и раскидало мои останки по миллиарду миров. И все они кричали от торжества.
А потом он не возражал, что я курю в постели, и дразнил меня кобелем, дико довольный, что я не ругаю его за такое слово.
Я плыл и таял в его голосе, не отпустившем еще кайфе недавней близости (столь долго и страстно желанной) и ощущении того, что он рядом. Мой Шурка.
Испорченный пододеяльник полетел в угол, и мы забрались прямо под «голое» одеяло. Шурка все время пытался щипнуть меня и смеялся заливисто и заразно.
Я прижал его к себе, чтобы не упустить даже самой маленькой толики ощущения его тела, и позволил волне счастья смыть меня на далекие и чудные берега, где живут бесхитростно счастливые люди.
Эра абсолютного безвременья. День - 0,634
Как же он забавно ходил утром! Знаю, что не хорошо, но не могу не улыбаться. И… одновременно… не могу наглядеться на него.
Цедящий словно яд утренний черный кофе, Саха посмотрел на него поверх очков, потом на меня, потом опять на него и спросил вполголоса:
– Стас, ты с ним трахаешься?
Я ударил его всего один раз. В челюсть, чтоб не разбить ему очки.
Он ничего не сказал, но еще с полчаса плевался в ванной кровью и полоскал себе рот холодной водой, поскольку по случаю лета, горячую, как обычно, отключили. Я не без удовольствия послушал, как он там тихонечко материться.
Полагаю, теперь тема закрыта.
Цедящий словно яд утренний черный кофе, Саха посмотрел на него поверх очков, потом на меня, потом опять на него и спросил вполголоса:
– Стас, ты с ним трахаешься?
Я ударил его всего один раз. В челюсть, чтоб не разбить ему очки.
Он ничего не сказал, но еще с полчаса плевался в ванной кровью и полоскал себе рот холодной водой, поскольку по случаю лета, горячую, как обычно, отключили. Я не без удовольствия послушал, как он там тихонечко материться.
Полагаю, теперь тема закрыта.
Эра абсолютного безвременья. День - 0,632
Вот уж не думал, что могу так просто забить на все дела. Мы пошли гулять с Шуркой. Просто гулять, шатались по городу, жрали мороженое в парке, катались на взятой на прокат лодке. Я покупал ему любую ерунду, стоило Шурке только заикнуться, что ему этого хочется.
А он смеялся.
И над нами, над деревьями, в далеком дико-голубом небе также неудержимо смеялось солнце, и в воде, в пруду тоже смеялось солнце.
И я смеялся вместе с ним, потому что он и есть мое солнце.
И теперь я держу это солнце в руках, и каждое мгновение, что мы вместе, оно сжигает меня своим ослепительным счастьем, и нет ничего прекраснее, чем сгореть в этом пламени.
Вечером мы валялись вместе на кровати. Шурка читал мне вслух фантастическую книжку, которую я купил по его просьбе.
Говорил, что уже читал ее раньше, брал у кого-то. И сам дико хотел именно такую, и теперь может ее мне прочитать.
Я пропустил мимо ушей все до единого слова, спорхнувшие с его сладких чуть пухлых губ. Я лежал рядом и, будто зачарованный, не мог отвести глаз от его поджарой нескладной фигурки. Он лежал на животе, чуть прогнувшись в талии, опираясь на локти и болтая в воздухе ногами. Этими крупными некрасивыми мальчишескими ступнями, красивее которых ничего нет в этом мире. К этим ступнями хочется прижимать ладони, к ним хочется прижиматься лицом и целовать их, целовать без остановки тысячу раз, как в сказке.
А он смеялся.
И над нами, над деревьями, в далеком дико-голубом небе также неудержимо смеялось солнце, и в воде, в пруду тоже смеялось солнце.
И я смеялся вместе с ним, потому что он и есть мое солнце.
И теперь я держу это солнце в руках, и каждое мгновение, что мы вместе, оно сжигает меня своим ослепительным счастьем, и нет ничего прекраснее, чем сгореть в этом пламени.
Вечером мы валялись вместе на кровати. Шурка читал мне вслух фантастическую книжку, которую я купил по его просьбе.
Говорил, что уже читал ее раньше, брал у кого-то. И сам дико хотел именно такую, и теперь может ее мне прочитать.
Я пропустил мимо ушей все до единого слова, спорхнувшие с его сладких чуть пухлых губ. Я лежал рядом и, будто зачарованный, не мог отвести глаз от его поджарой нескладной фигурки. Он лежал на животе, чуть прогнувшись в талии, опираясь на локти и болтая в воздухе ногами. Этими крупными некрасивыми мальчишескими ступнями, красивее которых ничего нет в этом мире. К этим ступнями хочется прижимать ладони, к ним хочется прижиматься лицом и целовать их, целовать без остановки тысячу раз, как в сказке.
Эра абсолютного безвременья. День - 0,620
Сегодня возил его купаться. Взял у Боценко машину, и сгоняли за город, на речку Засранку. В верховья, в смысле. Туда, где она еще и не Засранка вовсе.
Я еще когда пионером был, ходил в этим места. В турпоход.
Давным-давно. Я всего ведь один год побыл пионером. Пока все не развалилось. Ничего не поделаешь, такая чудесная страна.
Зато комсомольцем становится не пришлось. Ну да не о том речь.
Мы нашли красивое место, наискось от какой-то занюханной проселочной дороги, в такой невероятной глуши, что хотелось закричать в голос.
От восторга.
Ивы клонились к самой воде: зеленые и серебристые. Белыми стрелами взмывали у нас над головами тонкие силуэты берез.
Альковом темнели дальше за ними сосны. Вода сияла, как ослепительное зеркало неба, и над ней носились блестящие синие стрекозы.
Шурка был в полном восторге. Наверное, целых минут пятнадцать, пока охамевшие на жаре слепни не загнали нас с ним в воду.
Мы купались голяком. Совсем голые. Никого ведь нет. А это так здорово!
А потом занимались любовью прямо в воде. Там где не очень глубоко - мне по пояс. Я держал его, а он лежал на воде.
Расслабленный, нежный, такой чудесный. И любить его тоже хотелось плавно, почти даже медленно, без лишней спешки и торопливости. Чтобы ничего не пропустить, ни одного изгиба плеча, ни одного вдоха с мяукающей интонацией на самом дне, ни одного оттенка его томной расслабленности и удивительной чистоты.
И надо же было, чтоб прямо так нас и застукал какой-то местный грибник или пастух.
На миг я опешил, а потом уже было совсем собрался разозлиться, но Шурка стал смеяться и бить ладонями по воде, поднимая брызги, и это было так заразительно, что я сам не заметил, как уже смеялся вместе с ним. Потому что мне было хорошо, и никакой пастух у меня этого не отнимет. Потому что я счастлив.
И это Шурка сделал меня таким!
Мой Шурка.
Я еще когда пионером был, ходил в этим места. В турпоход.
Давным-давно. Я всего ведь один год побыл пионером. Пока все не развалилось. Ничего не поделаешь, такая чудесная страна.
Зато комсомольцем становится не пришлось. Ну да не о том речь.
Мы нашли красивое место, наискось от какой-то занюханной проселочной дороги, в такой невероятной глуши, что хотелось закричать в голос.
От восторга.
Ивы клонились к самой воде: зеленые и серебристые. Белыми стрелами взмывали у нас над головами тонкие силуэты берез.
Альковом темнели дальше за ними сосны. Вода сияла, как ослепительное зеркало неба, и над ней носились блестящие синие стрекозы.
Шурка был в полном восторге. Наверное, целых минут пятнадцать, пока охамевшие на жаре слепни не загнали нас с ним в воду.
Мы купались голяком. Совсем голые. Никого ведь нет. А это так здорово!
А потом занимались любовью прямо в воде. Там где не очень глубоко - мне по пояс. Я держал его, а он лежал на воде.
Расслабленный, нежный, такой чудесный. И любить его тоже хотелось плавно, почти даже медленно, без лишней спешки и торопливости. Чтобы ничего не пропустить, ни одного изгиба плеча, ни одного вдоха с мяукающей интонацией на самом дне, ни одного оттенка его томной расслабленности и удивительной чистоты.
И надо же было, чтоб прямо так нас и застукал какой-то местный грибник или пастух.
На миг я опешил, а потом уже было совсем собрался разозлиться, но Шурка стал смеяться и бить ладонями по воде, поднимая брызги, и это было так заразительно, что я сам не заметил, как уже смеялся вместе с ним. Потому что мне было хорошо, и никакой пастух у меня этого не отнимет. Потому что я счастлив.
И это Шурка сделал меня таким!
Мой Шурка.
Эра абсолютного безвременья. День - 0,619
Блин, ну что их и на один день нельзя оставить?
Эти козлы меня просто доведут! Придурки, честное слово.
Идиоты.
Эти козлы меня просто доведут! Придурки, честное слово.
Идиоты.
Эра абсолютного безвременья. День - 0,612
Так я и знал. Мы здорово попали на деньги. А эти мои так называемые «кореша» еще и пытались от меня это дело утаить.
Придется теперь с ними разбираться. И разбираться безжалостно.
Придется теперь с ними разбираться. И разбираться безжалостно.
Эра абсолютного безвременья. День - 0,611
Распекал я свое стадо безмозглое на кухне. Выгнал Шурика в свою комнату и устроил друзьям и товарищам Бухенвальд. Добры молодцы цедили слова, переглядывались, друг друга, блин, покрывали. Злило ужасно. Ну, неужели они думали, что я не вытяну все цепочку, не разберу, что Хиппи поменялся с Михой заданиями, а тот безобразно просрал всю работу?
Я был очень сильно зол, потому что всегда давал им поручения со смыслом, учитывая возможности и способности каждого, и вовсе на рассчитывал на подобную подлянку с их стороны. И на Хиппи, дурака выпендренного, был зол. И на Миху, по вине которого все мы попали. Но все равно, это была наша общая проблема, и я готов был идти на компромисс и вместе искать решение, если бы не…
В течение почти всего разбирательства Миха и слова не сказал.
Сидел, понурив голову, свесив руки между колен и быстро, нервно ковырял заусенцы.
– Перестань шипеть на меня, - вдруг огрызнулся он.
– Что? - я не вполне расслышал его фразу, но неуважение в голосе улавливалось безошибочно.
– Перестань шипеть, как змея, - вздернулся Миха. - Чего ты от меня хочешь? Нет у меня таких бабок, чтобы нам откупиться.
– Это я знаю, - усмехнулся я. - Мне интереснее, что ты предлагаешь теперь делать? Какой выход ты видишь?
– А почему, блин, опять я? Нашли крайнего, да? - Миха говорил глухо, почти не повышая голос, но было видно, что его трясет.
– Ты вот сам, Стас, на фига такой умный? На фига нам вообще нужен такой шизнутый лидер как ты?
– Что ты сказал, повтори? - предложил я.
– А то… - Миха откинулся на своем стуле назад, глянул мне в лицо, - что ты все равно хватку потерял. Только и думаешь о том, как бы поскорее смыться и вдрючить своему братику.
Я ударил его прежде, чем смысл его слов успел окончательно проникнуть и осесть в моем сознании. А уже потом стал избивать.
Я ничего не соображал. Смутно чувствовал, как остальные пытаются остановить, удержать меня, но в тесноте кухни они только больше мешали друг другу. Помню, как бил Миху ногами, и красные пылающие пятна ярости перед моим взором. Когда Сахе, Хиппи и Демычу, наконец, удалось остановить меня, буквально повалившись и прижав меня всей массой, я ничего не жаждал так, как их крови. Я их ненавидел. Я хотел их убивать.
Когда я немного поуспокоился, и ребята осторожно решились отпустить меня, все решилось очень просто. Для начала я сказал Михе, что если еще хоть раз не важно когда, не важно где и не важно почему он попадется мне на глаза - он покойник, и велел ему убираться. После этого один раз ударил Саху (он понял за что, это я сразу увидел), а остальным сообщил, что то, с кем я трахаюсь, никого из них не касается и, если кого-то это не устраивает, то двери открыты - могут валить вслед за Михой.
Они не двигались и тогда я уже просто взбеленился. Банально выгнал их всех. Даже Саху. На фиг. Пошли на фиг.
Потом долго курил в одиночестве. Тянул ноздрями тяжелый табачный дым.
Даже солнце испугалось меня и поскорее скрылось за горизонт.
Завесилось тучами.
Он пришел ко мне в темноте. Маленький теплый котенок.
Свернулся в ногах. Растопил злобу.
Шурка…
Я был очень сильно зол, потому что всегда давал им поручения со смыслом, учитывая возможности и способности каждого, и вовсе на рассчитывал на подобную подлянку с их стороны. И на Хиппи, дурака выпендренного, был зол. И на Миху, по вине которого все мы попали. Но все равно, это была наша общая проблема, и я готов был идти на компромисс и вместе искать решение, если бы не…
В течение почти всего разбирательства Миха и слова не сказал.
Сидел, понурив голову, свесив руки между колен и быстро, нервно ковырял заусенцы.
– Перестань шипеть на меня, - вдруг огрызнулся он.
– Что? - я не вполне расслышал его фразу, но неуважение в голосе улавливалось безошибочно.
– Перестань шипеть, как змея, - вздернулся Миха. - Чего ты от меня хочешь? Нет у меня таких бабок, чтобы нам откупиться.
– Это я знаю, - усмехнулся я. - Мне интереснее, что ты предлагаешь теперь делать? Какой выход ты видишь?
– А почему, блин, опять я? Нашли крайнего, да? - Миха говорил глухо, почти не повышая голос, но было видно, что его трясет.
– Ты вот сам, Стас, на фига такой умный? На фига нам вообще нужен такой шизнутый лидер как ты?
– Что ты сказал, повтори? - предложил я.
– А то… - Миха откинулся на своем стуле назад, глянул мне в лицо, - что ты все равно хватку потерял. Только и думаешь о том, как бы поскорее смыться и вдрючить своему братику.
Я ударил его прежде, чем смысл его слов успел окончательно проникнуть и осесть в моем сознании. А уже потом стал избивать.
Я ничего не соображал. Смутно чувствовал, как остальные пытаются остановить, удержать меня, но в тесноте кухни они только больше мешали друг другу. Помню, как бил Миху ногами, и красные пылающие пятна ярости перед моим взором. Когда Сахе, Хиппи и Демычу, наконец, удалось остановить меня, буквально повалившись и прижав меня всей массой, я ничего не жаждал так, как их крови. Я их ненавидел. Я хотел их убивать.
Когда я немного поуспокоился, и ребята осторожно решились отпустить меня, все решилось очень просто. Для начала я сказал Михе, что если еще хоть раз не важно когда, не важно где и не важно почему он попадется мне на глаза - он покойник, и велел ему убираться. После этого один раз ударил Саху (он понял за что, это я сразу увидел), а остальным сообщил, что то, с кем я трахаюсь, никого из них не касается и, если кого-то это не устраивает, то двери открыты - могут валить вслед за Михой.
Они не двигались и тогда я уже просто взбеленился. Банально выгнал их всех. Даже Саху. На фиг. Пошли на фиг.
Потом долго курил в одиночестве. Тянул ноздрями тяжелый табачный дым.
Даже солнце испугалось меня и поскорее скрылось за горизонт.
Завесилось тучами.
Он пришел ко мне в темноте. Маленький теплый котенок.
Свернулся в ногах. Растопил злобу.
Шурка…
Эра абсолютного безвременья. День -0, 605
Ну, вроде как уладил я наши дела.
Язык, правда, неделю теперь надо в пиве отмачивать. Для профилактики. Хотя это я, конечно, шучу. С деньгами у нас теперь из-за Михиных подвигов голяк, так что пиво подождет до лучших времен.
Шагаю домой в полуденной тяжелой жаре. Тащу Шурке цветы.
Такие, тускло-синие, на длинных голых палках. Они всегда растут возле железных дорог. Сорняки, понятно, но мне они нравятся.
Они по цвету, как небо.
А небо сегодня все в редких сухих мазках скупой кисти небесного стройбата. Они тоже воруют краску, поэтому мажут в один слой, и сквозь получившиеся хлипкие облака просвечивает пыльная июльская голубизна.
Листва берез уже утратила былую невинность, налилась темной усталой зеленью. В кусте шиповника мечутся воробьи, качают твердые, еще рыжие, наливающиеся соком плоды.
Сонно напоминает о себе пустой желудок.
Я шагаю вдоль бесконечного забора конверсионного завода по производству плюшевых автоматов имени Путилова, и вода в уцелевших под его защитой крошечных лужах подмигивает мне тысячами солнц. От жары я закатал джинсы и сверкаю на всех своими волосатыми ляжками. Мимо ускоренно пердит на своем разбитом «Урале» наш местный байкер дядя Лева. Одна штука.
Уникален в своем роде, аналогов в природе нет. Смотрю ему вслед и думаю, что я хочу, чтобы лето не кончалось. А еще я хочу машину, чтобы не приходилось ходить, как сейчас, пешком от дома Д до объекта Х. И обратно. А еще я сейчас, кажется, спячу от жары. Схвачу лопату с бестыже розового щитка противопожарной безопасности на кирпичной стене прокуратуры, что по другую сторону дороги, и побегу рыть блиндаж.
И все равно, это самое лучшее лето в моей жизни.
Язык, правда, неделю теперь надо в пиве отмачивать. Для профилактики. Хотя это я, конечно, шучу. С деньгами у нас теперь из-за Михиных подвигов голяк, так что пиво подождет до лучших времен.
Шагаю домой в полуденной тяжелой жаре. Тащу Шурке цветы.
Такие, тускло-синие, на длинных голых палках. Они всегда растут возле железных дорог. Сорняки, понятно, но мне они нравятся.
Они по цвету, как небо.
А небо сегодня все в редких сухих мазках скупой кисти небесного стройбата. Они тоже воруют краску, поэтому мажут в один слой, и сквозь получившиеся хлипкие облака просвечивает пыльная июльская голубизна.
Листва берез уже утратила былую невинность, налилась темной усталой зеленью. В кусте шиповника мечутся воробьи, качают твердые, еще рыжие, наливающиеся соком плоды.
Сонно напоминает о себе пустой желудок.
Я шагаю вдоль бесконечного забора конверсионного завода по производству плюшевых автоматов имени Путилова, и вода в уцелевших под его защитой крошечных лужах подмигивает мне тысячами солнц. От жары я закатал джинсы и сверкаю на всех своими волосатыми ляжками. Мимо ускоренно пердит на своем разбитом «Урале» наш местный байкер дядя Лева. Одна штука.
Уникален в своем роде, аналогов в природе нет. Смотрю ему вслед и думаю, что я хочу, чтобы лето не кончалось. А еще я хочу машину, чтобы не приходилось ходить, как сейчас, пешком от дома Д до объекта Х. И обратно. А еще я сейчас, кажется, спячу от жары. Схвачу лопату с бестыже розового щитка противопожарной безопасности на кирпичной стене прокуратуры, что по другую сторону дороги, и побегу рыть блиндаж.
И все равно, это самое лучшее лето в моей жизни.
Эра абсолютного безвременья. День -0, 581
Черт, ну вот уже и лето скоро кончится, а с деньгами по-прежнему полная жопа. После того случая, ну, с Михиным проколом, просто сплошная полоса неудач. Куда ни ткнусь, нигде не идут дела.
А тут еще Шурику надо к школе кучу всякой херни покупать.
Ходили с ним на развал.
Лучше бы не ходили.
Он вроде бы и понимает, что я сейчас на мели, но когда я покупаю ему самые дешевые канц.товары, вместо тех, что ему понравились, все равно дуется.
Ребенок, честное слово.
До сих пор вон разговаривать не хочет, отвечает односложно.
Оскорбленная царица Тамара, блин, а не брат.
Как будто не понимает, что мне и без его пантомимы дико стыдно за то, что так все получается. Я же старший, я должен быть в состоянии нас обоих обеспечить и обеспечить достойно.
Злюсь на него. Ничего не могу с собой поделать. Глупость в ответ на глупость. Накурил на кухне.
А как кончится бабье лето, придется еще теплые вещи ему покупать.
Надо работать…
А тут еще Шурику надо к школе кучу всякой херни покупать.
Ходили с ним на развал.
Лучше бы не ходили.
Он вроде бы и понимает, что я сейчас на мели, но когда я покупаю ему самые дешевые канц.товары, вместо тех, что ему понравились, все равно дуется.
Ребенок, честное слово.
До сих пор вон разговаривать не хочет, отвечает односложно.
Оскорбленная царица Тамара, блин, а не брат.
Как будто не понимает, что мне и без его пантомимы дико стыдно за то, что так все получается. Я же старший, я должен быть в состоянии нас обоих обеспечить и обеспечить достойно.
Злюсь на него. Ничего не могу с собой поделать. Глупость в ответ на глупость. Накурил на кухне.
А как кончится бабье лето, придется еще теплые вещи ему покупать.
Надо работать…
Эра абсолютного безвременья. День -0, 566
Последние теплые деньки. Ловлю остатки потного бестолкового возбуждения.
Где почую, что - вот оно, там и люблю Шурку. На кухне, в ванной, в прихожей прямо, когда Сахи не было, на подоконнике в нашей комнате, возле шкафа (лицом к стене, сладость его плечиков, тугое сопротивление нутра), на коленях у кровати, даже на полу на балконе.
Шурка, кажется, даже стал меня немного бояться. Хоть я и стараюсь щадить его: не трахаю все время туда, все чаще обхожусь ртом. Скоро он у меня вне конкуренции будет в искусстве минета.
Хотя боится он зря. Еще пара недель, и все закончится.
Во-первых, потому что осенью не то настроение, а во-вторых, я, кажется, нашел новую жилу. В смысле бизнеса. Теперь все силы пойдут на это.
Ну, да не сглазить.
Где почую, что - вот оно, там и люблю Шурку. На кухне, в ванной, в прихожей прямо, когда Сахи не было, на подоконнике в нашей комнате, возле шкафа (лицом к стене, сладость его плечиков, тугое сопротивление нутра), на коленях у кровати, даже на полу на балконе.
Шурка, кажется, даже стал меня немного бояться. Хоть я и стараюсь щадить его: не трахаю все время туда, все чаще обхожусь ртом. Скоро он у меня вне конкуренции будет в искусстве минета.
Хотя боится он зря. Еще пара недель, и все закончится.
Во-первых, потому что осенью не то настроение, а во-вторых, я, кажется, нашел новую жилу. В смысле бизнеса. Теперь все силы пойдут на это.
Ну, да не сглазить.
Эра абсолютного безвременья. День -0, 526
Если так будет дальше - скоро подохну.
Мы с Хиппи разрабатываем совершенно новое направление. Как для нас, так и для нашего чудесного областного центра.
Игорный бизнес.
Мы, конечно, не Москва, там, и не Питер. Даже не Тверь. Но убейте меня веником, если у нас нет своих дураков.
Жопа с деньгами выросла до состояния жопы в кубе, но, я надеюсь, дела скоро пойдут на поправку. Первые четыре автомата нам уже привезли. Если пойдет с ними, через 10 дней возьмем в аренду павильон на центральном рынке. Тот, между алкоголем и мебельной фабрикой «Дупло».
Я там уже договорился.
Не знаю, правда, успеем ли мы уже выкупить заложенную Хиппину «Ладу». Впрочем, чем-то все равно нужно жертвовать.
Личная жизнь ни к черту. Мы вообще почти и не видимся. Он учится. А после школы пропадает в школьной секции настольного тенниса. Это по меньшей мере дешево. Это я могу позволить. К тому же я и дома-то почти не ночую, а если ночую, то сплю, как бревно.
Подожди, братишка, не злись. Потерпи немного. У меня все получится. Держу пари, после нового года денег будет в достатке. Надо просто иметь терпение.
Я же для нас обоих стараюсь, Шурка.
Неужели трудно понять?
Мы с Хиппи разрабатываем совершенно новое направление. Как для нас, так и для нашего чудесного областного центра.
Игорный бизнес.
Мы, конечно, не Москва, там, и не Питер. Даже не Тверь. Но убейте меня веником, если у нас нет своих дураков.
Жопа с деньгами выросла до состояния жопы в кубе, но, я надеюсь, дела скоро пойдут на поправку. Первые четыре автомата нам уже привезли. Если пойдет с ними, через 10 дней возьмем в аренду павильон на центральном рынке. Тот, между алкоголем и мебельной фабрикой «Дупло».
Я там уже договорился.
Не знаю, правда, успеем ли мы уже выкупить заложенную Хиппину «Ладу». Впрочем, чем-то все равно нужно жертвовать.
Личная жизнь ни к черту. Мы вообще почти и не видимся. Он учится. А после школы пропадает в школьной секции настольного тенниса. Это по меньшей мере дешево. Это я могу позволить. К тому же я и дома-то почти не ночую, а если ночую, то сплю, как бревно.
Подожди, братишка, не злись. Потерпи немного. У меня все получится. Держу пари, после нового года денег будет в достатке. Надо просто иметь терпение.
Я же для нас обоих стараюсь, Шурка.
Неужели трудно понять?
Эра абсолютного безвременья. День -0, 524
Миха повесился. Мы с Ленкой (его сестрой) ездили на опознание трупа. Опознали. Серый весь, скулы, как ножи, острые, выпирают. Осунувшийся весь.
Я давно подозревал, что он наркоман.
Вот, убедился.
Да, во время я его из нашей компании выпер, ничего не скажешь.
Ленка обревелась там вся. Слезы, сопли, нос красный, глаза красные. Баба она и есть баба. Говорит, чего я теперь родокам скажу? Они у нее оба к бабке в Аркадак укатили.
Да уж, вот будет им сюрприз.
Я давно подозревал, что он наркоман.
Вот, убедился.
Да, во время я его из нашей компании выпер, ничего не скажешь.
Ленка обревелась там вся. Слезы, сопли, нос красный, глаза красные. Баба она и есть баба. Говорит, чего я теперь родокам скажу? Они у нее оба к бабке в Аркадак укатили.
Да уж, вот будет им сюрприз.
Эра абсолютного безвременья. День -0, 521
Сегодня чуть было его не ударил. Еле сдержался, уже ладонь вся ныла.
Этот гений додумался в обход меня попросить денег у Сахи. Тот сейчас имеет кое-что со своих переводов с английского.
Но дело же не в этом. И не в том даже, что Саха ему эти сраные 70 рублей дал. Я просто не понимаю, как Шурке это вообще в голову могло прийти?
Я когда узнал, даже накричать на него не мог, только хрипел горлом. А он стоял передо мной с видом оскорбленной невинности и явно был абсолютно уверен в том, что он прав. Может быть, это я, конечно, дурак какой-нибудь, но неужели сложно просчитать, что за просто так подобные вещи не делаются?
Ладно, хорошо он с Сахи начал. Саха у меня, во-первых, на виду, а во-вторых, убежденный натурал.
Но, блин, не объяснять же мне Шурке, каким боком такие дела могут выйти? Как это засасывает, как перестают давать деньги просто так и начинают давать в долг, а долги надо отрабатывать. Блин, не объяснять же, что он меня прежде всего унижает и в неудобное положение ставит? Типа, Стас вечно из себя крутого кроит, а у самого младший брат по друзьям копейку вынужден клянчить.
Не объяснять же мне это?
Одним словом, когда он в пятый раз, вызывающе глядя мне в глаза, спросил: «И что из того?», я всем телом повернулся на каблуках, четко и резко, как солдат СС, и так врезал кулаком в кухонную дверь, что пробил и выворотил фанеру, служившую там вместо стекла.
Ха, представляю, что у меня был за вид.
Но он даже не испугался, просто ушел с кухни, хлопнув мне в лицо этой же самой дверью.
Черт, ну что за дела.
Этот гений додумался в обход меня попросить денег у Сахи. Тот сейчас имеет кое-что со своих переводов с английского.
Но дело же не в этом. И не в том даже, что Саха ему эти сраные 70 рублей дал. Я просто не понимаю, как Шурке это вообще в голову могло прийти?
Я когда узнал, даже накричать на него не мог, только хрипел горлом. А он стоял передо мной с видом оскорбленной невинности и явно был абсолютно уверен в том, что он прав. Может быть, это я, конечно, дурак какой-нибудь, но неужели сложно просчитать, что за просто так подобные вещи не делаются?
Ладно, хорошо он с Сахи начал. Саха у меня, во-первых, на виду, а во-вторых, убежденный натурал.
Но, блин, не объяснять же мне Шурке, каким боком такие дела могут выйти? Как это засасывает, как перестают давать деньги просто так и начинают давать в долг, а долги надо отрабатывать. Блин, не объяснять же, что он меня прежде всего унижает и в неудобное положение ставит? Типа, Стас вечно из себя крутого кроит, а у самого младший брат по друзьям копейку вынужден клянчить.
Не объяснять же мне это?
Одним словом, когда он в пятый раз, вызывающе глядя мне в глаза, спросил: «И что из того?», я всем телом повернулся на каблуках, четко и резко, как солдат СС, и так врезал кулаком в кухонную дверь, что пробил и выворотил фанеру, служившую там вместо стекла.
Ха, представляю, что у меня был за вид.
Но он даже не испугался, просто ушел с кухни, хлопнув мне в лицо этой же самой дверью.
Черт, ну что за дела.
Эра абсолютного безвременья. День -0,501
Ха, вы думали, я сгинул? А мы выплываем. Медленнее, конечно, чем хотелось бы, но выплываем же!
Жертва «Лады» не пропала напрасно!
Ура!
Жертва «Лады» не пропала напрасно!
Ура!
Эра абсолютного безвременья. День -0,486
Шурка потихоньку начинает со мной разговаривать, хотя вредительство (червяки в ботинках, соль в сахарнице, размоченные подсолнечным маслом сигареты) пока на убыль идти не очень-то собираются.
Впрочем, я ему такой подарок на Новый год готовлю, что, уверен, он растает. Деньги у нас, конечно, еще пока работают на деньги, но кое-что мне отложить удается.
Он не устоит.
Если я, конечно, не зашибу его до этого за очередную выходку…
Впрочем, я ему такой подарок на Новый год готовлю, что, уверен, он растает. Деньги у нас, конечно, еще пока работают на деньги, но кое-что мне отложить удается.
Он не устоит.
Если я, конечно, не зашибу его до этого за очередную выходку…
Эра абсолютного безвременья. День -0,478
Ну вот и гром грянул. Наконец-то.
Сколько, блин, можно было меня и себя мучить?
Не помню уж, чем я его сегодня взбесил, ну да и не суть важно, это явно была просто последняя капля. Он себя и так накрутил до не могу.
Мы оба были в моей комнате. Ругались. Точнее, честно скажем, это я на него орал. А он просто встал вдруг, открыл дверь и говорит мне: «Выметайся». Я прифигел, а он мне все тем же тоном, мол, мне плевать, где ты собираешься спать сегодня, в МОЕЙ комнате я тебя видеть не хочу. Минуты две я въезжал. А потом тоже поднялся и пошел на него. Сам не знаю, что я собирался делать, но, видимо, я был страшен. Шурка пискнул, попятился, уперся спиной в стену… Глаза большие, ротик дрожит.
Может быть, он решил, что я его бить стану, как отец, но у него вдруг слезы разом полились по лицу. Стоит, ревет, носом хлюпает, а сам и шелохнуться не смеет.
Тут и меня отпустило.
Я шагнул к нему, прижал к себе, обнял, гладил ему спину, голову, плечи. Шурка стал расслабляться и его просто затрясло.
Он даже и сказать что-то перестал пытаться. Притиснулся ко мне, вцепился, жалкий такой… такой маленький…
Было еще не так поздно, но уже успело стемнеть. Декабрь, как никак. Мы не сговариваясь разделись и сразу же легли спать.
Или, как объяснить… не спать, конечно, но и не трахаться… просто лежать вместе, под одеялом, голыми, в темноте. Дышать друг другом.
Я был так бесподобно счастлив - Аллилуйя! - что почти мгновенно заснул.
Сколько, блин, можно было меня и себя мучить?
Не помню уж, чем я его сегодня взбесил, ну да и не суть важно, это явно была просто последняя капля. Он себя и так накрутил до не могу.
Мы оба были в моей комнате. Ругались. Точнее, честно скажем, это я на него орал. А он просто встал вдруг, открыл дверь и говорит мне: «Выметайся». Я прифигел, а он мне все тем же тоном, мол, мне плевать, где ты собираешься спать сегодня, в МОЕЙ комнате я тебя видеть не хочу. Минуты две я въезжал. А потом тоже поднялся и пошел на него. Сам не знаю, что я собирался делать, но, видимо, я был страшен. Шурка пискнул, попятился, уперся спиной в стену… Глаза большие, ротик дрожит.
Может быть, он решил, что я его бить стану, как отец, но у него вдруг слезы разом полились по лицу. Стоит, ревет, носом хлюпает, а сам и шелохнуться не смеет.
Тут и меня отпустило.
Я шагнул к нему, прижал к себе, обнял, гладил ему спину, голову, плечи. Шурка стал расслабляться и его просто затрясло.
Он даже и сказать что-то перестал пытаться. Притиснулся ко мне, вцепился, жалкий такой… такой маленький…
Было еще не так поздно, но уже успело стемнеть. Декабрь, как никак. Мы не сговариваясь разделись и сразу же легли спать.
Или, как объяснить… не спать, конечно, но и не трахаться… просто лежать вместе, под одеялом, голыми, в темноте. Дышать друг другом.
Я был так бесподобно счастлив - Аллилуйя! - что почти мгновенно заснул.
Эра абсолютного безвременья. День -0,477
Проснулся я немыслимо рано. Будто боялся упустить, пропустить, дать ему бесшумно выскользнуть из моих рук и сбежать в школу.
Было во всем этом что-то от бессмертного, с утра пораньше забившего МакКлауду стрелку, и больше всего на свете боящегося, что его противник банально проспит.
Но Шурка мой никуда не думал деваться. Сполз в дыру между подушек и спал там, подобрав колени к груди. Волосы темные, носик вздернутый, только что палец не сосал. Одеяло все сбил, натянул по уши - смешные розовые пятки и мягкие ягодицы светят во тьме.
Я вдохнул его запах, устроился вдоль его спины, прижал к груди. И такая легкость на меня накатила, без стыда, без оглядки, без мыслей даже. Одна лишь чистая радость от удовольствия, от ощущения его теплого тела.
Было во всем этом что-то от бессмертного, с утра пораньше забившего МакКлауду стрелку, и больше всего на свете боящегося, что его противник банально проспит.
Но Шурка мой никуда не думал деваться. Сполз в дыру между подушек и спал там, подобрав колени к груди. Волосы темные, носик вздернутый, только что палец не сосал. Одеяло все сбил, натянул по уши - смешные розовые пятки и мягкие ягодицы светят во тьме.
Я вдохнул его запах, устроился вдоль его спины, прижал к груди. И такая легкость на меня накатила, без стыда, без оглядки, без мыслей даже. Одна лишь чистая радость от удовольствия, от ощущения его теплого тела.