Страница:
Весь пылая яростью, осыпая врага проклятиями, – он только тогда повернулся и поехал прочь, когда к нему бросилось несколько рыцарей. Вместе с уцелевшими воинами он скрылся в лесу.
Победа осталась на стороне рыцарства, которое, подняв руки кверху, громко восклицало: Осанна!
Только теперь Вшебор мог подъехать поближе и присмотреться к тем мужественным рыцарям, которые, несмотря на свою малочисленность, не побоялись напасть на Маслава…
Большая часть воинов сошла с раненых коней и прилегла на землю, некоторые же снимали шлемы и прятали в ножны окровавленные мечи… Лица их горели воинственным жаром и радостью победы.
Не успел еще Вшебор поравняться с ними, как воины, стоявшие в центре группы, расступились, и глазам его представился королевич, а теперь король Казимир.
Его окружали поляки и немцы, поздравляя с победой, которая являлась добрым предзнаменованием.
Но, опустив глаза в землю, как будто задумавшись или творя тихую молитву, Казимир стоял, не обнаруживая особенной радости.
Его юное, прекрасное лицо носило уже следы испытаний и разочарований в жизни и в людях, преждевременных огорчений и замкнутой монастырской жизни, – и было лишено выражения юной веселости и непринужденности. Он казался преждевременно созревшим и как бы состарившимся. Но во всей его фигуре выражалось королевское величие, смягченное христианским смирением и соединенное со спокойствием духа и мужеством.
Высокий, статный, – гибкий и сильный Казимир отличался матово-бледным цветом лица, при черных выразительных глазах, оттененных длинными ресницами; темные волосы густыми локонами падали ему на плечи.
Это был истинный рыцарь, но в рыцаре виден был в то же время вождь и король; и теперь этот человек, облеченный такой великой властью, печально стоял на месте своего первого сражения после первой своей победы.
Среди своих немецких воинов и своей верной польской дружины, он, младший из них, – выглядел истинным паном и королем, хотя меньше всего желал это обнаружить.
И наряд его при всем своем великолепии отличался скромностью.
На нем был короткий кафтан, на панцире его были нашиты большие металлические бляхи, блестевшие на его груди; к рыцарскому поясу, украшенному драгоценными камнями, был подвешен двусторонний меч, а рядом на цепочке висел другой, небольшой, с украшениями и золотой рукояткой. Такие же металлические бляхи были и на ногах, а на левой ноге виднелась длинная и остроконечная шпора.
Юноша оруженосец, стоявший за ним, держал прекрасный щит, блестевший золотом. По краям его золотые грозди на пурпурном фоне производили впечатление звездочек. Другой оруженосец держал огромный обоюдоострый меч – знак королевской власти.
Казимир снял с головы золоченый шлем без перьев с опущенным забралом, закрывавшим верхнюю часть лица, – и черные локоны, рассыпавшись по плечам, загорелись золотым отливом под лучами солнца.
На шее у молодого короля виднелся на золотой цепочке крестик с реликвиями, которым благословил его при отъезде из Кельна его дядя.
Взгляд Казимира блуждал по полю, усеянному трупами.
Вид этот, быть может, был приятен для рыцарского самолюбия, но в человеческом сердце – он пробуждал печаль. По всей долине, до самой опушки леса, лежали целыми кучами и в одиночку уже застывшие тела убитых, израненные, растерзанные, с торчавшими в них стрелами и копьями. Там и сям среди них поднимались головы умирающих, делавших последние усилия, чтобы сдвинуться с места, и бессильно падавших на землю. Среди людских тел лежали и конские трупы, бродили искалеченные лошади, а уцелевшие, с чисто животным равнодушием, паслись тут же, обрывая примерзшие и засохшие стебельки.
Из всех громадных полчищ людей остались только те, которые не были убиты во время бегства. Пруссаки раньше других, после первого же неудачного столкновения с железным рыцарством, отступили поспешно к лесу и больше не вернулись. Многие из них утонули в глубокой воде разлившейся речки, другие попали в трясину, и не умея выбраться из нее, погибли, изрубленные мечами рыцарей.
Но и в войске Казимира почти никто не уцелел от ран; все были избиты и окровавлены, но остались живы, потому что их защищали панцири и щиты. Теперь они сошли с коней и воткнули в землю поломанные пики, а тяжелые шлемы поснимали с головы.
Вшебор, заметив того, кому он был товарищем в детстве, и в более позднее время придворным и слугою, с радостью поспешил к нему. Лицо его светилось счастьем и невыразимой радостью.
Для него появление короля было признаком близости победы.
Повидимому, и Казимир еще издали узнал его. Побежав к нему, Вшебор припал к ногам короля, сидевшего на коне, и радостно воскликнул.
– Ты ли это, милостивый государь! Какой счастливый день!
От волнения он не мог больше говорить.
В это время подбежали и другие: Мшщуй, Канева и, наконец, особенно любимый королем Топорчик. Все они с восторженными восклицаниями, с радостными лицами обступили короля.
– Привет тебе, наш дорогой государь!
Казимир, видя эту радость, весь зарумянился, слезы волнения выступили у него на глазах и, широко раскрывая объятия, он произнес:
– Привет вам, дети мои! Дай Бог, чтобы этот день послужил добрым предзнаменованием для нас и для всего королевства. Аминь.
– Ты с нами, дорогой государь! – с восторгом кричал Топорчик.
"Ты с нами и счастье будет с нами. Нам тебя не доставало.”
"Все разваливалось без государя и без головы! Теперь все изменилось, вернуться лучшие дни!”
– Дай Боже! Но это будет не скоро, мы сами должны их вернуть! – серьезно выговорил Казимир. – Все в Божьей власти.
Крики и шум не смолкали и, казалось, радость была всеобщая, но тот, кто всмотрелся бы повнимательнее в лица людей, окружавших Казимира, и заглянул в их сердца, заметил бы там тревогу, беспокойство и неуверенность.
Изгнание короля лежало на совести у многих из тех, что его окружали; они боялся мести своих врагов и самого короля, вспоминали свою вину, и верили, чтобы король мог забыть о них.
В самом лагере Казимира, в замке Белины много было таких, которым голос народный ставил в вину, что они попались на удочку Маславовых козней. Те держались в стороне, смотрели недоверчиво и боялись будущего. Так радость одних смешалась с опасениями других и завистью к тем, которые остались верны Казимиру и теперь могли ждать награды.
В лагере его и теперь чувствовалось то же тайное раздвоение, которое было причиной изгнания сына Рыксы.
В минуты радости на поле битвы после одержанной победы все эти споры и разногласия были забыты, но завтра они снова могли возродиться.
Между тем те, что остались в Ольшовском городище и были свидетелями победы, – испытывали глубокое успокоение. Они еще не знали, кто был этот Богом посланный спаситель, но видели, что свершилось чудо, предсказанное капелланом.
Настежь открылись ворота… Белина с старшими рыцарями, только теперь узнав о прибытии Казимира, хотел тотчас же спешить к нему и припасть к его ногам.
Все собрались идти вместе с ним с поклоном и благодарностью, когда Потурга, очень беспокоясь, как бы на нем не исполнилось пророчество о. Гедеона, побежал к нему, чтобы умолить его отвести от него грозящую ему судьбу.
О. Гедеон как раз готовился идти вместе с Белиной к королю, когда Потурга, испуганный, бледный, упал ему в ноги и, обнимая их, говорил:
– Отец мой! Смилуйся, ради Бога! Я виновен, я согрешил, но не карай меня! Вот я каюсь и исповедуюсь перед вами, умоляя о прощении. Сжальтесь надо мной!
– Чего вы хотите от меня? Я не понимаю вас! – мягко выговорил он.
– Но как же, отец мой? Ведь вы мне предсказали, что я дождусь чуда, но не испытаю его на себе, потому что не верил в него.
Отец Гедеон стоял в задумчивости. Он уже не помнил всех слов, сказанных им в гневе и досаде.
– Это я говорил? Я? – говорил он, обводя взглядом присутствующих.
– Да, отец мой, вы это сказали! – отозвался, склоняя голову Белина. – Вы сказали так!
– Не знаю, не знаю! Может быть, какой-нибудь дух говорил через меня! – опустив глаза, отвечал о. Гедеон. – Я не помню.
– Пусть Бог простит тебе твой грех. Идите с миром.
– Я же могу молиться и буду молиться.
– Я – человек. Только Бог властен простить нашу судьбу.
Потурга обнял ксендза за ноги, но не был доволен ответом.
Он не выпускал его, плакал, умолял, и окружавшие напрасно старались успокоить его.
Все это происходило как раз у открытых настежь ворот, над которыми на укрепленном возвышении лежала груда камней, приготовленных для защиты. Белина делал знаки своим, напоминая им, что пора двинуться в путь навстречу королю, как вдруг наверху раздался треск: треснула доска, и огромный камень с шумом обрушился вниз; все отскочили в разные стороны, и только Потурга, который не успел встать с колен, был раздавлен на месте. Все были так поражены неожиданностью происшедшего, что не сразу пришли в себя, только о. Гедеон, опустившись на колени подле убитого, поднял его голову, уже покрывшуюся мертвенной бледностью.
Тихо зашептали молитвы. Был ли это случай или перс Божий?
Этого не мог объяснить и сам капеллан, забывший о грозном пророчестве, вырвавшемся у него в припадке гнева. Со слезами склонился он над убитым. Труп его тотчас же распорядились унести прочь, чтобы вид его не испортил радостных минут встречи короля.
Белина с сыном, Лясотой и оставшимися в городище магнатами, все в богатых нарядах – двинулся на встречу государю. У всех были веселые лица, влажные от счастья глаза, – все сердца были полны несказанной радостью. Казимир уже сошел с коня и собирался расположиться лагерем над городищем, не желая обременять заботами обитателей замка, и так уже истощенных и измученных длительной осадой.
Он уже знал, сколько они там вытерпели, и хотел дать им теперь отдых. Когда Белина явился к нему с поклоном и просьбой пожаловать к нему в замок, Казимир обещал посетить его в другое время, теперь же он хотел быть вместе со всеми своими товарищами по оружию и делить с ними все трудности и неудобства на том самом месте, где перед тем стоял Маслав со всеми людьми.
Рыцари не имели времени на отдых; все хорошо понимали, что Маслав, побежденный в одной битве, не так-то легко покорится своей судьбе. Он не располагал большими силами, да и союзники его могли дать ему много людей; при этом он знал, что Казимир был еще слаб и не имел опоры в своем царстве. Это было только начало битвы и до окончания ее, возвращения королевства, водворения порядка, усмирения бунта и разгрома победоносного язычества было еще очень далеко. Те, кто знал Маслава еще в бытность его при дворе, были уверены, что самый характер этого вождя черни указывает на возможность долгой и кровавой борьбы.
Возвращение Казимира было гораздо опаснее для самозваного князя, чем те силы, которые действовали против него. Теперь все, которые раньше, обмануты Маславом, выступали против Казимира и содействовали его изгнанию, должны были сгруппироваться около него. Уж одно появление этого смелого юноши, внука Болеслава, вернувшегося с небольшим войском в опустошенную и разоренную страну, – возбуждало радость, бодрость и мужество.
По пути, из опустевших селений, – выходили откуда-то, словно по волшебству, уцелевшие толпы людей, – бледные мужчины, оборванные женщины, исхудавшие дети, и, протягивая к нему руки, называли его своим спасителем. И по прошествии многих веков, со страниц хроник того времени до нас долетают эти возгласы, которыми вся страна единогласно приветствовала молодого короля.
– Привет тебе, привет, дорогой наш государь!
Но все эти добрые признаки приближающихся лучших дней не могли заставит Казимира забыть его главную заботу – освобождение страны от насилия и разбоев врага, который по численности в десять раз превосходил горсточку верных слуг короля, присоединившихся к нему.
Простой народ, испугавшийся мести, готовился к отчаянной обороне.
Маслав, боявшийся показаться, также должен был сражаться для спасения своей жизни, потому что для него не было прощения. Казимир стоял за крест и христианство; Маслав – боролся во имя умирающего язычества, которое упорно отстаивал народ. Готовился страшный смертельный бой, без пощады и милосердия.
Молодой король предчувствовал это, и потому, оглядывая поле сражения, устланное трупами, он не мог утешать себя первой победой, так как она не являлась залогом уверенности в будущем.
Пока устанавливали палатки, Казимир стоял, окруженный своими. В это время подъехал к нему Белина, Лясота и другие послы из городища и, обнажив головы, склонились перед ним. Потом, подняв руки кверху, они воскликнули: – Привет тебе, милостивый пан! Привет тебе, наш спаситель!
Король, заметив среди прибывших капеллана, тотчас же двинулся к нему навстречу и, смиренно целуя его руку, попросил благословить его. Растроганный старец, осеняя монарха крестным знамением, произнес с чувством:
– Бог победы да будет с тобой!
За ними подошел к руке короля Белина, один из самых верных слуг королевы и ее сына.
– Я видел тебя, государь, еще ребенком, – сказал он, – и вот ты явился передо мной, как ангел-спаситель. Без тебя и я, и все мои домашние, весь мой скарб и все наследие моих предков стали бы добычей черни. Да благославит тебя Господь, Государь!
Но напрасны были просьбы старика, чтобы король отдохнул в уцелевшем замке. Казимир уже заранее объявил свою волю в том, чтобы осажденные не несли заботы о прокормлении войска. И теперь он опять повторил Белине свое обещание заехать к нему в другое более спокойное время.
Все теснились к Казимиру, целуя его руки и край одежды, так были все счастливы видеть снова у себя этого государя, который нес стране надежду на возвращение мирного времени.
Молодой король принимал все эти знаки доверия и преданности с великим смирением и скромностью, почти болезненной.
Невольно вспоминалась ему страшная ночь, когда он должен был, как беглец и изгнанник, бежать из дома своих предков, со стесненным сердцем, гонимый собственными детьми.
И немало было людей среди низко кланявшихся ему магнатов, которым приходилось краснеть при этом воспоминании.
Заметив, что палатка его уже готова, и у дверей ее стоит его верный слуга Грегор, молодой король пошел к ней, и прежде чем закрылась на ним завеса, все видели, как он встал на колени, вознося Богу благодарственную молитву.
На страже у королевской палатки стоял человек, на которого обратились теперь взоры всех прибывших из замка. Многим из них он улыбался, как давно знакомым, другие сами подходили поздороваться с ним; среди них были и пожилые люди, однако, внешность этого человека вовсе не заслуживала такого почтения. Это был старый, верный слуга королевского дома. Теперь уж совсем седой, он еще помнил старые времена при дворе Болеслава. Он был дядькой королевича, первый сажал его на коня, натягивал ему детский лук, учил стрелять, пристегивал ему к поясу маленький меч, приучал для него птиц. Привязался к Казимиру, как к собственному ребенку, и уж никогда с ним не расставался. По внешнему виду он был человек простой, невзрачной наружности, молчаливый, неповоротливый и неловкий в обращении, но очень зорко ко всему приглядывавшийся и обладавший прекрасной душой.
Когда королеву Рыксу изгнали из страны, И Маслав принялся бунтовать и настраивать магнатов против ее сына, плачущий Грегор остался при своем гонимом и преследуемом государе. Когда же к тому пришлось бежать из собственного дома, старый слуга пошел за ним в изгнание, и хотя не выносил заключения в монастырских стенах, однако, остался вместе с королевичем в бенедиктинском монастыре.
Если бы Казимир возложил на себя монашеское одеяние, неверное и Грегор попросил бы принять его в служки и надел бы черное платье только для того, чтобы быть при нем и вместе с ним. За это Казимир платил ему полным доверием и почти детской признательностью.
Когда сын Рыксы был увезен из монастыря, чтобы занять дедовский престол, обрадованный Грегор, как верный пес, последовал за ним. Во время боя он всегда стоял подле него с мечом наготове, чтобы отразить удар, предназначенный его питомцу; он ложился ночью поперек двери, чтобы никто не мог войти к нему, а днем стоял на страже у входа.
Магнаты и рыцари, окружавшие Казимира, относились к старику с уважением за то, что он, не играя никакой видной роли при дворе, в действительности, нес службу за всех.
Старик никогда не пользовался своим влиянием на короля, молчаливо выслушивал различные просьбы, но ни в какие дела не вмешивался и смиренно уступал свое место другим, но, если что-нибудь казалось ему подозрительным и вредным, он умел оказать противодействие и не допустить. Не высовываясь на первый план, он всегда был по близости от Казимира. Король его был еще беден, и он совмещал должности казначея, кассира и эконома, и часто бывал послом и уж с утра до ночи бессменным привратником и подкоморием. Но он этим нисколько не гордился и с почтением сторонился перед магнатами.
Люди, знавшие Грегора и раньше, теперь подходили к нему с низким поклоном, над чем он в душе посмеивался. Это был человек, умевший беззаветно любить и заботиться только о том, как бы без помехи охранять дорогое ему существо.
Когда король пришел в свою палатку и опустил за собой завесу, прибывшие начали уже без стеснения разглядывать королевских приближенных. Одни обнимались и целовались, другие с нахмуренным лицом отворачивались от своих прежних врагов. Слышались возгласы радости и приветствия, громко назывались имена рыцарей.
Вшебор встретился с Самко Дрыей, Топорчик со своим отцом, другие – с братьями и родственниками.
Велика была радость, но для некоторых пришли и печальные вести об убитых и забранных в неволю.
Вместе с Казимиром приехали: старый Трепка и все те, кого Вшебор встретил в лесу. К ним присоединились по пути и другие скитавшиеся без цели отряды уцелевших рыцарей, узнавших о возвращении государя.
Опираясь на посох, с обвязанной головой, стоял тут и Спытек, несколько оправившийся от своих ран; старику было тяжело общество своих прежних врагов: тем, которые спасли его, – Трепке и всем сторонникам короля, – он не мог простить своей вины.
Воевода Топор обнимал сына, которого давно уж потерял из вида и считал погибшим. Янко принадлежал к числу тех, которых устранили от двора, а теперь они отправились искать короля в немецких землях и умели склонить его к возвращению.
Счастье было полнам, если бы будущее представлялось таким же безмятежным, как сегодняшний день, и не обещало никаких неожиданностей и перемен. Общая радость нарушалась тревожной мыслью; а что-то будет завтра? Приятелей и неприятелей с одинаковым радушием приглашал Белина отдохнуть в городище, хотя и не мог оказать им подобающего гостеприимства. Некоторые приняли это приглашение и поехали за ним, другие же предпочли расположиться в палатках около короля.
Но раньше еще, чем Белина уговорил своих гостей, Собек, ведомый каким-то тайным предчувствием, прибежал в лагерь искать своего старого пана, хотя и трудно было рассчитывать найти его среди приближенных короля, перед которыми он так тяжко провинился. Но предчувствие не обмануло его: Спытек, сойдя с повозки, стоял почти один, когда Собек подбежал к нему и бросился ему в ноги, упрашивая поспешить к жене и дочери.
Он и сам спешил, но не столько на свидание с женой и дочерью, сколько на отдых. Старик, суровый и жестокий со всеми, не делал исключения и для женщин и был для них еще более тяжелым в обращении, чем для своей мужской братии. Его дикость и неукротимость были всем известны, хотя по существу он не был ни злым, ни жестоким. Мужественный воин, он и в доме своем ввел военный образ жизни; и не терпел малейшего беспорядка или неповиновения его воле. Все домашние трепетали перед ним.
И редко можно было встретить в супружеском союзе два таких не подходящих друг к другу существа, как Спытек и его жена. Старик или бранился, или молчал и в женщинах не терпел болтливости, и в жене он искал молчаливую рабыню. Марта, напротив, любила и поболтать, и пококетничать, хотя бы ради забавы; ей хотелось быть хозяйкой в доме и незаметно управлять и самим мужем… Все это не удавалось ей. А так как борьба со Спытеком была немыслима, то ей пришлось из страха покориться ему и молчать, потому что он все равно, не слушал.
Да и по возрасту они не подходили друг к другу. Старому воину было уже под шестьдесят, а жене его только что исполнилось тридцать.
Не имея времени на женитьбу, Спытек и не стремился к ней, но, будучи на Руси, пленился прелестной молоденькой девочкой, красивее которой он еще и не встречал в жизни. Он легко добился ее руки и увез ее с собою, хотя она вовсе не хотела выходить за него, плакала и дулась. Но он на это не обращал внимания.
Должно быть, Спытку дорого стоила эта поздняя женитьба, но он никогда не жаловался. Жену держал в строгости и под бдительным надзором. Касю по своему любил, но не мог ей простить, что она не была мальчиком, потому что Бог не дал ему других детей. Девочка скорее боялась его, чем любила; от отца она, кроме брани и окриков, ничего другого почти и не видела.
Женщины в городище усиленно следили за ходом сражения. Их провела с собою Ганна Белинова, чтобы насытить их любопытство. Когда исход битвы ни в ком уже не оставлял сомнения, взрыв радости был так же силен, как перед тем припадком отчаяния. С громкими восклицаниями все бросились на колени. Потом все разбежались по дворам и мостам, – наверху и внизу везде виднелись группы женщин. В эти минуты безумной радости никто не обращал внимания на женщин, – им предоставили, а, может быть, они сами себе дали – полную свободу.
И только тогда, когда наступило некоторое успокоение, старая Белинова начала собирать свое разбежавшееся стадо и звать всех, начиная от служанок, – наверх, в женскую половину.
С самого утра пища, питье, огонь в очаге и все нужное для жизни было забыто.
Сразу изменилось выражение лиц и даже самый звук голоса у женщин. Верхняя половина, где еще недавно царствовала тишина, теперь дрожала от смеха, пения и беготни. Забыта была вчерашняя смертельная тревога, никто не думал и о завтрашнем дне, и даже уважение к хозяйке не могли сдержать их. Все это женское царство, еще недавно такое крепкое и покорное, теперь явно выходило из под ее власти.
Спыткова, разрумянившаяся, разгоряченная, жаждавшая расспросов и рассказов, за неимением под рукой мужчин-слушателей, обращалась к женщинам, задерживая по очереди девушек, которые стремились вырваться и убежать.
У нее не было ни малейшего предчувствия близости мужа. Правда, она знала от Собка, что он жив, но тут же ей приходили в голову печальные соображения: старый, израненный он мог и умереть, не выдержав неудобств лагерной жизни. И она была почти уверена, что так оно и случилось.
Собек подробно рассказал ей о его страшных ранах и о том, что он лежал совершенно без движения, и потому она никак не ожидала увидеть его среди прибывшего рыцарства и особенно еще а свите Казимира, перед которым провинился Спытек.
В городище готовились к приему гостей: женщины собирались расспросить их обо всем подробно и надеялись встретить среди прибывших родных, знакомых и друзей. С этой мыслью и Марта Спыткова усиленно занялась своим нарядом. Сначала заплела Касе ее длинные косы и выбрала ей платье, а потом приказала ей упрятать под белый чепец черные волосы и помочь ей одеться. Достали уцелевшие платья, драгоценности, шейную цепочку и золотые кольца: для девушки ожерелье, для матери – перстни. Мать выглядела немного бледной после всех пережитых ею тревог и невзгод, но черные глаза ее по-прежнему блестели тем неугасимым огнем, который придавал ей вид настоящей молодости.
Она была уже совершенно одета и, подперев голову белой ручкой, выглядывала из окна вниз, – не появится ли кто-нибудь, вернувшийся с поля битвы, как вдруг услышала чей-то басистый голос, сразу наполнивший ее тревогой, до такой степени он напомнил ей голос Спытка, когда тот бранил ее в доброе старое время.
В страхе она вскочила с места и стала прислушиваться, не доверяя собственным ушам, – испытывая скорее тревожное, чем радостное чувство.
– Неужели глаза мои не обманывают меня? Да неужели это он?
Она взглянула вниз, во двор и увидела призрак мужа. Да, это был Спытек. Спытек, которого никак нельзя было назвать красивым, и который давно перестал быть молодым, теперь явился перед нею с окровавленным глазом и отвисшей синей губой, с обвязанной головой, опирающейся на посох, постаревший и искалеченный. Верный Собек поддерживал его, помогая медленно идти.
При этом виде прекрасная Марта, если и не упала в обморок, то только потому, что муж ее не выносил подобных изъявлений нежности; она вскрикнула и, сразу проникаясь чувством супружеского долга, сбежала сверху, громко призывая Касю.
Спытек остановился, узнав знакомый голос, и оглядывался вокруг, ища жену. И вдруг он почувствовал, что она уже обнимает его колени, – это был обычный способ тогдашних женщин, приветствовать своих мужей. Старец молча склонился и поцеловал ее в голову. В эту минуту подбежала Кася и тоже припала к отцовским коленям.
На все эти проявления любви, старый воин не ответил ни одним словом; он также молча склонился к дочери и поцеловал ее в лоб и тотчас же оглянулся, ища скамью, потому что больные ноги его дрожали, и он еле стоял.
Победа осталась на стороне рыцарства, которое, подняв руки кверху, громко восклицало: Осанна!
Только теперь Вшебор мог подъехать поближе и присмотреться к тем мужественным рыцарям, которые, несмотря на свою малочисленность, не побоялись напасть на Маслава…
Большая часть воинов сошла с раненых коней и прилегла на землю, некоторые же снимали шлемы и прятали в ножны окровавленные мечи… Лица их горели воинственным жаром и радостью победы.
Не успел еще Вшебор поравняться с ними, как воины, стоявшие в центре группы, расступились, и глазам его представился королевич, а теперь король Казимир.
Его окружали поляки и немцы, поздравляя с победой, которая являлась добрым предзнаменованием.
Но, опустив глаза в землю, как будто задумавшись или творя тихую молитву, Казимир стоял, не обнаруживая особенной радости.
Его юное, прекрасное лицо носило уже следы испытаний и разочарований в жизни и в людях, преждевременных огорчений и замкнутой монастырской жизни, – и было лишено выражения юной веселости и непринужденности. Он казался преждевременно созревшим и как бы состарившимся. Но во всей его фигуре выражалось королевское величие, смягченное христианским смирением и соединенное со спокойствием духа и мужеством.
Высокий, статный, – гибкий и сильный Казимир отличался матово-бледным цветом лица, при черных выразительных глазах, оттененных длинными ресницами; темные волосы густыми локонами падали ему на плечи.
Это был истинный рыцарь, но в рыцаре виден был в то же время вождь и король; и теперь этот человек, облеченный такой великой властью, печально стоял на месте своего первого сражения после первой своей победы.
Среди своих немецких воинов и своей верной польской дружины, он, младший из них, – выглядел истинным паном и королем, хотя меньше всего желал это обнаружить.
И наряд его при всем своем великолепии отличался скромностью.
На нем был короткий кафтан, на панцире его были нашиты большие металлические бляхи, блестевшие на его груди; к рыцарскому поясу, украшенному драгоценными камнями, был подвешен двусторонний меч, а рядом на цепочке висел другой, небольшой, с украшениями и золотой рукояткой. Такие же металлические бляхи были и на ногах, а на левой ноге виднелась длинная и остроконечная шпора.
Юноша оруженосец, стоявший за ним, держал прекрасный щит, блестевший золотом. По краям его золотые грозди на пурпурном фоне производили впечатление звездочек. Другой оруженосец держал огромный обоюдоострый меч – знак королевской власти.
Казимир снял с головы золоченый шлем без перьев с опущенным забралом, закрывавшим верхнюю часть лица, – и черные локоны, рассыпавшись по плечам, загорелись золотым отливом под лучами солнца.
На шее у молодого короля виднелся на золотой цепочке крестик с реликвиями, которым благословил его при отъезде из Кельна его дядя.
Взгляд Казимира блуждал по полю, усеянному трупами.
Вид этот, быть может, был приятен для рыцарского самолюбия, но в человеческом сердце – он пробуждал печаль. По всей долине, до самой опушки леса, лежали целыми кучами и в одиночку уже застывшие тела убитых, израненные, растерзанные, с торчавшими в них стрелами и копьями. Там и сям среди них поднимались головы умирающих, делавших последние усилия, чтобы сдвинуться с места, и бессильно падавших на землю. Среди людских тел лежали и конские трупы, бродили искалеченные лошади, а уцелевшие, с чисто животным равнодушием, паслись тут же, обрывая примерзшие и засохшие стебельки.
Из всех громадных полчищ людей остались только те, которые не были убиты во время бегства. Пруссаки раньше других, после первого же неудачного столкновения с железным рыцарством, отступили поспешно к лесу и больше не вернулись. Многие из них утонули в глубокой воде разлившейся речки, другие попали в трясину, и не умея выбраться из нее, погибли, изрубленные мечами рыцарей.
Но и в войске Казимира почти никто не уцелел от ран; все были избиты и окровавлены, но остались живы, потому что их защищали панцири и щиты. Теперь они сошли с коней и воткнули в землю поломанные пики, а тяжелые шлемы поснимали с головы.
Вшебор, заметив того, кому он был товарищем в детстве, и в более позднее время придворным и слугою, с радостью поспешил к нему. Лицо его светилось счастьем и невыразимой радостью.
Для него появление короля было признаком близости победы.
Повидимому, и Казимир еще издали узнал его. Побежав к нему, Вшебор припал к ногам короля, сидевшего на коне, и радостно воскликнул.
– Ты ли это, милостивый государь! Какой счастливый день!
От волнения он не мог больше говорить.
В это время подбежали и другие: Мшщуй, Канева и, наконец, особенно любимый королем Топорчик. Все они с восторженными восклицаниями, с радостными лицами обступили короля.
– Привет тебе, наш дорогой государь!
Казимир, видя эту радость, весь зарумянился, слезы волнения выступили у него на глазах и, широко раскрывая объятия, он произнес:
– Привет вам, дети мои! Дай Бог, чтобы этот день послужил добрым предзнаменованием для нас и для всего королевства. Аминь.
– Ты с нами, дорогой государь! – с восторгом кричал Топорчик.
"Ты с нами и счастье будет с нами. Нам тебя не доставало.”
"Все разваливалось без государя и без головы! Теперь все изменилось, вернуться лучшие дни!”
– Дай Боже! Но это будет не скоро, мы сами должны их вернуть! – серьезно выговорил Казимир. – Все в Божьей власти.
Крики и шум не смолкали и, казалось, радость была всеобщая, но тот, кто всмотрелся бы повнимательнее в лица людей, окружавших Казимира, и заглянул в их сердца, заметил бы там тревогу, беспокойство и неуверенность.
Изгнание короля лежало на совести у многих из тех, что его окружали; они боялся мести своих врагов и самого короля, вспоминали свою вину, и верили, чтобы король мог забыть о них.
В самом лагере Казимира, в замке Белины много было таких, которым голос народный ставил в вину, что они попались на удочку Маславовых козней. Те держались в стороне, смотрели недоверчиво и боялись будущего. Так радость одних смешалась с опасениями других и завистью к тем, которые остались верны Казимиру и теперь могли ждать награды.
В лагере его и теперь чувствовалось то же тайное раздвоение, которое было причиной изгнания сына Рыксы.
В минуты радости на поле битвы после одержанной победы все эти споры и разногласия были забыты, но завтра они снова могли возродиться.
Между тем те, что остались в Ольшовском городище и были свидетелями победы, – испытывали глубокое успокоение. Они еще не знали, кто был этот Богом посланный спаситель, но видели, что свершилось чудо, предсказанное капелланом.
Настежь открылись ворота… Белина с старшими рыцарями, только теперь узнав о прибытии Казимира, хотел тотчас же спешить к нему и припасть к его ногам.
Все собрались идти вместе с ним с поклоном и благодарностью, когда Потурга, очень беспокоясь, как бы на нем не исполнилось пророчество о. Гедеона, побежал к нему, чтобы умолить его отвести от него грозящую ему судьбу.
О. Гедеон как раз готовился идти вместе с Белиной к королю, когда Потурга, испуганный, бледный, упал ему в ноги и, обнимая их, говорил:
– Отец мой! Смилуйся, ради Бога! Я виновен, я согрешил, но не карай меня! Вот я каюсь и исповедуюсь перед вами, умоляя о прощении. Сжальтесь надо мной!
– Чего вы хотите от меня? Я не понимаю вас! – мягко выговорил он.
– Но как же, отец мой? Ведь вы мне предсказали, что я дождусь чуда, но не испытаю его на себе, потому что не верил в него.
Отец Гедеон стоял в задумчивости. Он уже не помнил всех слов, сказанных им в гневе и досаде.
– Это я говорил? Я? – говорил он, обводя взглядом присутствующих.
– Да, отец мой, вы это сказали! – отозвался, склоняя голову Белина. – Вы сказали так!
– Не знаю, не знаю! Может быть, какой-нибудь дух говорил через меня! – опустив глаза, отвечал о. Гедеон. – Я не помню.
– Пусть Бог простит тебе твой грех. Идите с миром.
– Я же могу молиться и буду молиться.
– Я – человек. Только Бог властен простить нашу судьбу.
Потурга обнял ксендза за ноги, но не был доволен ответом.
Он не выпускал его, плакал, умолял, и окружавшие напрасно старались успокоить его.
Все это происходило как раз у открытых настежь ворот, над которыми на укрепленном возвышении лежала груда камней, приготовленных для защиты. Белина делал знаки своим, напоминая им, что пора двинуться в путь навстречу королю, как вдруг наверху раздался треск: треснула доска, и огромный камень с шумом обрушился вниз; все отскочили в разные стороны, и только Потурга, который не успел встать с колен, был раздавлен на месте. Все были так поражены неожиданностью происшедшего, что не сразу пришли в себя, только о. Гедеон, опустившись на колени подле убитого, поднял его голову, уже покрывшуюся мертвенной бледностью.
Тихо зашептали молитвы. Был ли это случай или перс Божий?
Этого не мог объяснить и сам капеллан, забывший о грозном пророчестве, вырвавшемся у него в припадке гнева. Со слезами склонился он над убитым. Труп его тотчас же распорядились унести прочь, чтобы вид его не испортил радостных минут встречи короля.
Белина с сыном, Лясотой и оставшимися в городище магнатами, все в богатых нарядах – двинулся на встречу государю. У всех были веселые лица, влажные от счастья глаза, – все сердца были полны несказанной радостью. Казимир уже сошел с коня и собирался расположиться лагерем над городищем, не желая обременять заботами обитателей замка, и так уже истощенных и измученных длительной осадой.
Он уже знал, сколько они там вытерпели, и хотел дать им теперь отдых. Когда Белина явился к нему с поклоном и просьбой пожаловать к нему в замок, Казимир обещал посетить его в другое время, теперь же он хотел быть вместе со всеми своими товарищами по оружию и делить с ними все трудности и неудобства на том самом месте, где перед тем стоял Маслав со всеми людьми.
Рыцари не имели времени на отдых; все хорошо понимали, что Маслав, побежденный в одной битве, не так-то легко покорится своей судьбе. Он не располагал большими силами, да и союзники его могли дать ему много людей; при этом он знал, что Казимир был еще слаб и не имел опоры в своем царстве. Это было только начало битвы и до окончания ее, возвращения королевства, водворения порядка, усмирения бунта и разгрома победоносного язычества было еще очень далеко. Те, кто знал Маслава еще в бытность его при дворе, были уверены, что самый характер этого вождя черни указывает на возможность долгой и кровавой борьбы.
Возвращение Казимира было гораздо опаснее для самозваного князя, чем те силы, которые действовали против него. Теперь все, которые раньше, обмануты Маславом, выступали против Казимира и содействовали его изгнанию, должны были сгруппироваться около него. Уж одно появление этого смелого юноши, внука Болеслава, вернувшегося с небольшим войском в опустошенную и разоренную страну, – возбуждало радость, бодрость и мужество.
По пути, из опустевших селений, – выходили откуда-то, словно по волшебству, уцелевшие толпы людей, – бледные мужчины, оборванные женщины, исхудавшие дети, и, протягивая к нему руки, называли его своим спасителем. И по прошествии многих веков, со страниц хроник того времени до нас долетают эти возгласы, которыми вся страна единогласно приветствовала молодого короля.
– Привет тебе, привет, дорогой наш государь!
Но все эти добрые признаки приближающихся лучших дней не могли заставит Казимира забыть его главную заботу – освобождение страны от насилия и разбоев врага, который по численности в десять раз превосходил горсточку верных слуг короля, присоединившихся к нему.
Простой народ, испугавшийся мести, готовился к отчаянной обороне.
Маслав, боявшийся показаться, также должен был сражаться для спасения своей жизни, потому что для него не было прощения. Казимир стоял за крест и христианство; Маслав – боролся во имя умирающего язычества, которое упорно отстаивал народ. Готовился страшный смертельный бой, без пощады и милосердия.
Молодой король предчувствовал это, и потому, оглядывая поле сражения, устланное трупами, он не мог утешать себя первой победой, так как она не являлась залогом уверенности в будущем.
Пока устанавливали палатки, Казимир стоял, окруженный своими. В это время подъехал к нему Белина, Лясота и другие послы из городища и, обнажив головы, склонились перед ним. Потом, подняв руки кверху, они воскликнули: – Привет тебе, милостивый пан! Привет тебе, наш спаситель!
Король, заметив среди прибывших капеллана, тотчас же двинулся к нему навстречу и, смиренно целуя его руку, попросил благословить его. Растроганный старец, осеняя монарха крестным знамением, произнес с чувством:
– Бог победы да будет с тобой!
За ними подошел к руке короля Белина, один из самых верных слуг королевы и ее сына.
– Я видел тебя, государь, еще ребенком, – сказал он, – и вот ты явился передо мной, как ангел-спаситель. Без тебя и я, и все мои домашние, весь мой скарб и все наследие моих предков стали бы добычей черни. Да благославит тебя Господь, Государь!
Но напрасны были просьбы старика, чтобы король отдохнул в уцелевшем замке. Казимир уже заранее объявил свою волю в том, чтобы осажденные не несли заботы о прокормлении войска. И теперь он опять повторил Белине свое обещание заехать к нему в другое более спокойное время.
Все теснились к Казимиру, целуя его руки и край одежды, так были все счастливы видеть снова у себя этого государя, который нес стране надежду на возвращение мирного времени.
Молодой король принимал все эти знаки доверия и преданности с великим смирением и скромностью, почти болезненной.
Невольно вспоминалась ему страшная ночь, когда он должен был, как беглец и изгнанник, бежать из дома своих предков, со стесненным сердцем, гонимый собственными детьми.
И немало было людей среди низко кланявшихся ему магнатов, которым приходилось краснеть при этом воспоминании.
Заметив, что палатка его уже готова, и у дверей ее стоит его верный слуга Грегор, молодой король пошел к ней, и прежде чем закрылась на ним завеса, все видели, как он встал на колени, вознося Богу благодарственную молитву.
На страже у королевской палатки стоял человек, на которого обратились теперь взоры всех прибывших из замка. Многим из них он улыбался, как давно знакомым, другие сами подходили поздороваться с ним; среди них были и пожилые люди, однако, внешность этого человека вовсе не заслуживала такого почтения. Это был старый, верный слуга королевского дома. Теперь уж совсем седой, он еще помнил старые времена при дворе Болеслава. Он был дядькой королевича, первый сажал его на коня, натягивал ему детский лук, учил стрелять, пристегивал ему к поясу маленький меч, приучал для него птиц. Привязался к Казимиру, как к собственному ребенку, и уж никогда с ним не расставался. По внешнему виду он был человек простой, невзрачной наружности, молчаливый, неповоротливый и неловкий в обращении, но очень зорко ко всему приглядывавшийся и обладавший прекрасной душой.
Когда королеву Рыксу изгнали из страны, И Маслав принялся бунтовать и настраивать магнатов против ее сына, плачущий Грегор остался при своем гонимом и преследуемом государе. Когда же к тому пришлось бежать из собственного дома, старый слуга пошел за ним в изгнание, и хотя не выносил заключения в монастырских стенах, однако, остался вместе с королевичем в бенедиктинском монастыре.
Если бы Казимир возложил на себя монашеское одеяние, неверное и Грегор попросил бы принять его в служки и надел бы черное платье только для того, чтобы быть при нем и вместе с ним. За это Казимир платил ему полным доверием и почти детской признательностью.
Когда сын Рыксы был увезен из монастыря, чтобы занять дедовский престол, обрадованный Грегор, как верный пес, последовал за ним. Во время боя он всегда стоял подле него с мечом наготове, чтобы отразить удар, предназначенный его питомцу; он ложился ночью поперек двери, чтобы никто не мог войти к нему, а днем стоял на страже у входа.
Магнаты и рыцари, окружавшие Казимира, относились к старику с уважением за то, что он, не играя никакой видной роли при дворе, в действительности, нес службу за всех.
Старик никогда не пользовался своим влиянием на короля, молчаливо выслушивал различные просьбы, но ни в какие дела не вмешивался и смиренно уступал свое место другим, но, если что-нибудь казалось ему подозрительным и вредным, он умел оказать противодействие и не допустить. Не высовываясь на первый план, он всегда был по близости от Казимира. Король его был еще беден, и он совмещал должности казначея, кассира и эконома, и часто бывал послом и уж с утра до ночи бессменным привратником и подкоморием. Но он этим нисколько не гордился и с почтением сторонился перед магнатами.
Люди, знавшие Грегора и раньше, теперь подходили к нему с низким поклоном, над чем он в душе посмеивался. Это был человек, умевший беззаветно любить и заботиться только о том, как бы без помехи охранять дорогое ему существо.
Когда король пришел в свою палатку и опустил за собой завесу, прибывшие начали уже без стеснения разглядывать королевских приближенных. Одни обнимались и целовались, другие с нахмуренным лицом отворачивались от своих прежних врагов. Слышались возгласы радости и приветствия, громко назывались имена рыцарей.
Вшебор встретился с Самко Дрыей, Топорчик со своим отцом, другие – с братьями и родственниками.
Велика была радость, но для некоторых пришли и печальные вести об убитых и забранных в неволю.
Вместе с Казимиром приехали: старый Трепка и все те, кого Вшебор встретил в лесу. К ним присоединились по пути и другие скитавшиеся без цели отряды уцелевших рыцарей, узнавших о возвращении государя.
Опираясь на посох, с обвязанной головой, стоял тут и Спытек, несколько оправившийся от своих ран; старику было тяжело общество своих прежних врагов: тем, которые спасли его, – Трепке и всем сторонникам короля, – он не мог простить своей вины.
Воевода Топор обнимал сына, которого давно уж потерял из вида и считал погибшим. Янко принадлежал к числу тех, которых устранили от двора, а теперь они отправились искать короля в немецких землях и умели склонить его к возвращению.
Счастье было полнам, если бы будущее представлялось таким же безмятежным, как сегодняшний день, и не обещало никаких неожиданностей и перемен. Общая радость нарушалась тревожной мыслью; а что-то будет завтра? Приятелей и неприятелей с одинаковым радушием приглашал Белина отдохнуть в городище, хотя и не мог оказать им подобающего гостеприимства. Некоторые приняли это приглашение и поехали за ним, другие же предпочли расположиться в палатках около короля.
Но раньше еще, чем Белина уговорил своих гостей, Собек, ведомый каким-то тайным предчувствием, прибежал в лагерь искать своего старого пана, хотя и трудно было рассчитывать найти его среди приближенных короля, перед которыми он так тяжко провинился. Но предчувствие не обмануло его: Спытек, сойдя с повозки, стоял почти один, когда Собек подбежал к нему и бросился ему в ноги, упрашивая поспешить к жене и дочери.
Он и сам спешил, но не столько на свидание с женой и дочерью, сколько на отдых. Старик, суровый и жестокий со всеми, не делал исключения и для женщин и был для них еще более тяжелым в обращении, чем для своей мужской братии. Его дикость и неукротимость были всем известны, хотя по существу он не был ни злым, ни жестоким. Мужественный воин, он и в доме своем ввел военный образ жизни; и не терпел малейшего беспорядка или неповиновения его воле. Все домашние трепетали перед ним.
И редко можно было встретить в супружеском союзе два таких не подходящих друг к другу существа, как Спытек и его жена. Старик или бранился, или молчал и в женщинах не терпел болтливости, и в жене он искал молчаливую рабыню. Марта, напротив, любила и поболтать, и пококетничать, хотя бы ради забавы; ей хотелось быть хозяйкой в доме и незаметно управлять и самим мужем… Все это не удавалось ей. А так как борьба со Спытеком была немыслима, то ей пришлось из страха покориться ему и молчать, потому что он все равно, не слушал.
Да и по возрасту они не подходили друг к другу. Старому воину было уже под шестьдесят, а жене его только что исполнилось тридцать.
Не имея времени на женитьбу, Спытек и не стремился к ней, но, будучи на Руси, пленился прелестной молоденькой девочкой, красивее которой он еще и не встречал в жизни. Он легко добился ее руки и увез ее с собою, хотя она вовсе не хотела выходить за него, плакала и дулась. Но он на это не обращал внимания.
Должно быть, Спытку дорого стоила эта поздняя женитьба, но он никогда не жаловался. Жену держал в строгости и под бдительным надзором. Касю по своему любил, но не мог ей простить, что она не была мальчиком, потому что Бог не дал ему других детей. Девочка скорее боялась его, чем любила; от отца она, кроме брани и окриков, ничего другого почти и не видела.
Женщины в городище усиленно следили за ходом сражения. Их провела с собою Ганна Белинова, чтобы насытить их любопытство. Когда исход битвы ни в ком уже не оставлял сомнения, взрыв радости был так же силен, как перед тем припадком отчаяния. С громкими восклицаниями все бросились на колени. Потом все разбежались по дворам и мостам, – наверху и внизу везде виднелись группы женщин. В эти минуты безумной радости никто не обращал внимания на женщин, – им предоставили, а, может быть, они сами себе дали – полную свободу.
И только тогда, когда наступило некоторое успокоение, старая Белинова начала собирать свое разбежавшееся стадо и звать всех, начиная от служанок, – наверх, в женскую половину.
С самого утра пища, питье, огонь в очаге и все нужное для жизни было забыто.
Сразу изменилось выражение лиц и даже самый звук голоса у женщин. Верхняя половина, где еще недавно царствовала тишина, теперь дрожала от смеха, пения и беготни. Забыта была вчерашняя смертельная тревога, никто не думал и о завтрашнем дне, и даже уважение к хозяйке не могли сдержать их. Все это женское царство, еще недавно такое крепкое и покорное, теперь явно выходило из под ее власти.
Спыткова, разрумянившаяся, разгоряченная, жаждавшая расспросов и рассказов, за неимением под рукой мужчин-слушателей, обращалась к женщинам, задерживая по очереди девушек, которые стремились вырваться и убежать.
У нее не было ни малейшего предчувствия близости мужа. Правда, она знала от Собка, что он жив, но тут же ей приходили в голову печальные соображения: старый, израненный он мог и умереть, не выдержав неудобств лагерной жизни. И она была почти уверена, что так оно и случилось.
Собек подробно рассказал ей о его страшных ранах и о том, что он лежал совершенно без движения, и потому она никак не ожидала увидеть его среди прибывшего рыцарства и особенно еще а свите Казимира, перед которым провинился Спытек.
В городище готовились к приему гостей: женщины собирались расспросить их обо всем подробно и надеялись встретить среди прибывших родных, знакомых и друзей. С этой мыслью и Марта Спыткова усиленно занялась своим нарядом. Сначала заплела Касе ее длинные косы и выбрала ей платье, а потом приказала ей упрятать под белый чепец черные волосы и помочь ей одеться. Достали уцелевшие платья, драгоценности, шейную цепочку и золотые кольца: для девушки ожерелье, для матери – перстни. Мать выглядела немного бледной после всех пережитых ею тревог и невзгод, но черные глаза ее по-прежнему блестели тем неугасимым огнем, который придавал ей вид настоящей молодости.
Она была уже совершенно одета и, подперев голову белой ручкой, выглядывала из окна вниз, – не появится ли кто-нибудь, вернувшийся с поля битвы, как вдруг услышала чей-то басистый голос, сразу наполнивший ее тревогой, до такой степени он напомнил ей голос Спытка, когда тот бранил ее в доброе старое время.
В страхе она вскочила с места и стала прислушиваться, не доверяя собственным ушам, – испытывая скорее тревожное, чем радостное чувство.
– Неужели глаза мои не обманывают меня? Да неужели это он?
Она взглянула вниз, во двор и увидела призрак мужа. Да, это был Спытек. Спытек, которого никак нельзя было назвать красивым, и который давно перестал быть молодым, теперь явился перед нею с окровавленным глазом и отвисшей синей губой, с обвязанной головой, опирающейся на посох, постаревший и искалеченный. Верный Собек поддерживал его, помогая медленно идти.
При этом виде прекрасная Марта, если и не упала в обморок, то только потому, что муж ее не выносил подобных изъявлений нежности; она вскрикнула и, сразу проникаясь чувством супружеского долга, сбежала сверху, громко призывая Касю.
Спытек остановился, узнав знакомый голос, и оглядывался вокруг, ища жену. И вдруг он почувствовал, что она уже обнимает его колени, – это был обычный способ тогдашних женщин, приветствовать своих мужей. Старец молча склонился и поцеловал ее в голову. В эту минуту подбежала Кася и тоже припала к отцовским коленям.
На все эти проявления любви, старый воин не ответил ни одним словом; он также молча склонился к дочери и поцеловал ее в лоб и тотчас же оглянулся, ища скамью, потому что больные ноги его дрожали, и он еле стоял.