Страница:
Старик слегка нахмурился.
– Эх вы, молодые! – сказал он. – Храбро сражаетесь, но в голове у вас не все в порядке… Теперь, когда надо спасать страну, вы думаете о девчонках…
– А если ее возьмет кто другой, а я жить без нее не могу! – возразил Вшебор.
Старик пожал плечами.
– Кто же может взять у тебя это сокровище? – спросил он.
– Томко Белина увивается около нее. Он останется здесь с родителями, а меня не будет!
– Томко. Он идет с нами, – возразил Трепка. – Вы видите, что он ради девчонки не забывает службы королю и нашему делу.
Вшебор несколько смутился.
– А я все-таки прошу, – прибавил он упрямо, – хоть бы он и шел с нами, я хочу иметь согласие родителей и тогда охотно пойду на войну. Казимир стоял молча. Трепка взглянул на него.
– Согласны ли вы на это, милостивый государь? – сказал он.
– Сделайте это для него, чтобы у него было спокойно на сердце, – печально отозвался король. – Не откладывайте…
Вшебор схватил старика за руку.
– Государь и отец мой…
Трепка рассмеялся добродушно и, видя его волнение, низко поклонился королю и вышел вместе с Вшебором.
– Что же это? – буркнул он в дверях. – Какой я сват, когда у нас даже полотенец нет с собой.
Они направились во второй двор.
Старый Спытек занимал по-прежнему то место, которое он сам себе выбрал среди больных и калек. Только ложе его было лучше убрано и окружено сосновыми ветками. Он уже лежал, но не спал еще, у ног его стоял на коленях верный Собек. Остальные раненые или спали уже, или пошли в лагерь попрощаться с уходившими утром товарищами.
Заметив подходившего к нему Трепку, который ухаживал за ним во время болезни, Спытек приподнялся на локте.
– Что же, разве уже едете? Пришли проститься?
– Нет, я еще не прощаться пришел, – отвечал старик, подойдя к нему и оглядываясь на Вшебора, который тоже подошел ближе. – Я пришел к вам послом от короля.
Спытек беспокойно заворочался и поднял свой окровавленный глаз.
– От короля ко мне? Что же хочет от старого калеки милостивый государь?
– Он желает, чтобы вы ему дали доказательство своей преданности его воле, – сказал Трепка. – Не имея, чем вознаградить свое рыцарство, он желает, чтобы вы заплатили долг за него.
Спытек, не понимая, к чему клонится речь, широко открыл рот, а лоб его нахмурился.
– Не смейтесь над старым калекой, – сказал он.
– Не время для насмешек, – отвечал Трепка. – Вот перед вами тот, кому вы должны заплатить королевский долг – Вшебор Долива!
Спытек, очевидно, догадался, и грозные морщины перерезали его лоб; от охватившего его гнева он только шевелил губами и долго не мог произнести ни звука.
– Что же я ему дам? У меня у самого ничего нет! – вскричал он.
– У вас есть дочь… Король просит ее руки для Вшебора.
Долива молча склонился к руке старика, но тот отнял ее.
– Я ничего не имею против Доливы, – заговорил он, наконец, – хотя единственная дочь Спытка могла бы найти кого-нибудь познатнее, чем он. Ей и князь бы подошел, но пусть свершится королевская воля… Она будет его. Долива молча поблагодарил его, а старик продолжал все с большим волнением:
– Скажи королю, что делаю это только для него, потому что хочу, чтобы он вернул мне свою милость, все это только для него… вы понимаете?
– Итак, я могу передать королю ваше обещание? – спросил Трепка.
Спытек, вместо ответа, обратился к слуге.
– Пусть придет сюда Марта с дочерью…
Вшебор, который чувствовал себя безмерно счастливым, взглянул на старика, лежавшего с приподнятой кверху головой и смотревшего на него взглядом, полным затаенной злобы, и также ощутил в груди нарождающийся гнев и оскорбленное самолюбие. Но не время было ссориться, приходилось терпеть молча.
Пока Собек бегал исполнять поручение своего пана, Трепка и Долива стояли в молчании, а Спытек вздыхал и грузно ворочался, как будто внутри его происходила какая-то борьба. Наконец, послышались женские шаги, и в дверях показалась Марта с торжествующим блеском в глазах, увлекая за собой бледную и перепуганную Касю; увидев Доливу, девушка пошатнулась и быстро повернулась назад, как будто собиралась убежать, но мать насильно удержала ее.
Спытек еще больше нахмурился при виде жены.
– Король, наш милостивый государь, сам сватает нашу дочь, – сказал он. – Я не могу отказать королю.
Он указал на Доливу.
– Вот будущий твой муж! – сказал он, обращаясь к Касе. – Такова воля короля и моя. Когда придет время, отпразднуем свадьбу.
Марта склонила голову, но на лице Каси отразилась совершенно неожиданная в такой молоденькой девушке чувства. На этом юном лице, вместо слез и печали, запылал гнев, глаза засверкали угрозой, а сжатые губы отразили упрямую и вызывающую решительность. Ни одна девушка не осмелилась бы в то время явно противиться воли отца и государя. И Кася не возразила ни слова. Но Вшебор понял значение ее взгляда…
Спытек не обращал уже больше внимания на дочь, а Марта, подведя ее к Вшебору, хотела, по старому обычаю, скрепить обручение пожатием руки и поцелуем. Но Кася, как прикованная, стояла на месте, а когда мать потянула ее за собою, она вырвала руку и отступила на несколько шагов.
Вшебор и не настаивал на соблюдении обычая; он решил про себя, что в будущем сумеет подавить этот девичий стыд, а пока ограничился почтительным целованием рук отца и матери в знак благодарности.
Трепка направился к выходу.
– Ну, пойду к королю с доброй вестью, – сказал он.
Спытек кивнул ему головой и, уже не обращая внимания на присутствие будущего зятя, на жену и дочь, упал на подушки, приказывая слуге:
– Собек, закутай мне ноги.
Закрыл глаза и закутался с головой…
Марта неслышно выскользнула из горницы, за нею шла бледная с горящим взглядом Кася. Когда они очутились на дворе, и Вшебор решился в присутствии матери приблизиться к девушке, Кася отскочила от него и бегом, даже не оглядываясь назад, бросилась на свою половину.
– Да она же еще ребенок, – с улыбкой сказала мать, подавая руку Вшебору, – молодая пташка… что тут удивительного. Приласкаешь ее потом, когда будет твоя. Времени будет довольно.
И начала тихо разговаривать с ним.
На верхней половине послышался громкий плач, стоны и гневные голоса. Двери неожиданно открылись, из них выбежала Здана, которая, минуя Марту, бросила на нее гневный взгляд и исчезла.
Старый Белина, Томко и Ганна – все сошлись вместе на женской половине и о чем-то тихо совещались… Потом Томко с сестрой отошли в сторону и тоже о чем-то долго шептались между собой, а когда Вшебор ушел, провели и Мшщуя на общий совет.
Группа эта то расходилась, то снова собиралась вместе и беседовала до поздней ночи, а когда Мшщуй вернулся на ночь к себе, то, против обыкновения, не обменялся с братом ни одним словом, а тотчас же лег спать, укрывшись с головой.
Вшебор почувствовал, что он сердится на него, и даже не решился поговорить с ним о своем счастье.
Глава 5
– Эх вы, молодые! – сказал он. – Храбро сражаетесь, но в голове у вас не все в порядке… Теперь, когда надо спасать страну, вы думаете о девчонках…
– А если ее возьмет кто другой, а я жить без нее не могу! – возразил Вшебор.
Старик пожал плечами.
– Кто же может взять у тебя это сокровище? – спросил он.
– Томко Белина увивается около нее. Он останется здесь с родителями, а меня не будет!
– Томко. Он идет с нами, – возразил Трепка. – Вы видите, что он ради девчонки не забывает службы королю и нашему делу.
Вшебор несколько смутился.
– А я все-таки прошу, – прибавил он упрямо, – хоть бы он и шел с нами, я хочу иметь согласие родителей и тогда охотно пойду на войну. Казимир стоял молча. Трепка взглянул на него.
– Согласны ли вы на это, милостивый государь? – сказал он.
– Сделайте это для него, чтобы у него было спокойно на сердце, – печально отозвался король. – Не откладывайте…
Вшебор схватил старика за руку.
– Государь и отец мой…
Трепка рассмеялся добродушно и, видя его волнение, низко поклонился королю и вышел вместе с Вшебором.
– Что же это? – буркнул он в дверях. – Какой я сват, когда у нас даже полотенец нет с собой.
Они направились во второй двор.
Старый Спытек занимал по-прежнему то место, которое он сам себе выбрал среди больных и калек. Только ложе его было лучше убрано и окружено сосновыми ветками. Он уже лежал, но не спал еще, у ног его стоял на коленях верный Собек. Остальные раненые или спали уже, или пошли в лагерь попрощаться с уходившими утром товарищами.
Заметив подходившего к нему Трепку, который ухаживал за ним во время болезни, Спытек приподнялся на локте.
– Что же, разве уже едете? Пришли проститься?
– Нет, я еще не прощаться пришел, – отвечал старик, подойдя к нему и оглядываясь на Вшебора, который тоже подошел ближе. – Я пришел к вам послом от короля.
Спытек беспокойно заворочался и поднял свой окровавленный глаз.
– От короля ко мне? Что же хочет от старого калеки милостивый государь?
– Он желает, чтобы вы ему дали доказательство своей преданности его воле, – сказал Трепка. – Не имея, чем вознаградить свое рыцарство, он желает, чтобы вы заплатили долг за него.
Спытек, не понимая, к чему клонится речь, широко открыл рот, а лоб его нахмурился.
– Не смейтесь над старым калекой, – сказал он.
– Не время для насмешек, – отвечал Трепка. – Вот перед вами тот, кому вы должны заплатить королевский долг – Вшебор Долива!
Спытек, очевидно, догадался, и грозные морщины перерезали его лоб; от охватившего его гнева он только шевелил губами и долго не мог произнести ни звука.
– Что же я ему дам? У меня у самого ничего нет! – вскричал он.
– У вас есть дочь… Король просит ее руки для Вшебора.
Долива молча склонился к руке старика, но тот отнял ее.
– Я ничего не имею против Доливы, – заговорил он, наконец, – хотя единственная дочь Спытка могла бы найти кого-нибудь познатнее, чем он. Ей и князь бы подошел, но пусть свершится королевская воля… Она будет его. Долива молча поблагодарил его, а старик продолжал все с большим волнением:
– Скажи королю, что делаю это только для него, потому что хочу, чтобы он вернул мне свою милость, все это только для него… вы понимаете?
– Итак, я могу передать королю ваше обещание? – спросил Трепка.
Спытек, вместо ответа, обратился к слуге.
– Пусть придет сюда Марта с дочерью…
Вшебор, который чувствовал себя безмерно счастливым, взглянул на старика, лежавшего с приподнятой кверху головой и смотревшего на него взглядом, полным затаенной злобы, и также ощутил в груди нарождающийся гнев и оскорбленное самолюбие. Но не время было ссориться, приходилось терпеть молча.
Пока Собек бегал исполнять поручение своего пана, Трепка и Долива стояли в молчании, а Спытек вздыхал и грузно ворочался, как будто внутри его происходила какая-то борьба. Наконец, послышались женские шаги, и в дверях показалась Марта с торжествующим блеском в глазах, увлекая за собой бледную и перепуганную Касю; увидев Доливу, девушка пошатнулась и быстро повернулась назад, как будто собиралась убежать, но мать насильно удержала ее.
Спытек еще больше нахмурился при виде жены.
– Король, наш милостивый государь, сам сватает нашу дочь, – сказал он. – Я не могу отказать королю.
Он указал на Доливу.
– Вот будущий твой муж! – сказал он, обращаясь к Касе. – Такова воля короля и моя. Когда придет время, отпразднуем свадьбу.
Марта склонила голову, но на лице Каси отразилась совершенно неожиданная в такой молоденькой девушке чувства. На этом юном лице, вместо слез и печали, запылал гнев, глаза засверкали угрозой, а сжатые губы отразили упрямую и вызывающую решительность. Ни одна девушка не осмелилась бы в то время явно противиться воли отца и государя. И Кася не возразила ни слова. Но Вшебор понял значение ее взгляда…
Спытек не обращал уже больше внимания на дочь, а Марта, подведя ее к Вшебору, хотела, по старому обычаю, скрепить обручение пожатием руки и поцелуем. Но Кася, как прикованная, стояла на месте, а когда мать потянула ее за собою, она вырвала руку и отступила на несколько шагов.
Вшебор и не настаивал на соблюдении обычая; он решил про себя, что в будущем сумеет подавить этот девичий стыд, а пока ограничился почтительным целованием рук отца и матери в знак благодарности.
Трепка направился к выходу.
– Ну, пойду к королю с доброй вестью, – сказал он.
Спытек кивнул ему головой и, уже не обращая внимания на присутствие будущего зятя, на жену и дочь, упал на подушки, приказывая слуге:
– Собек, закутай мне ноги.
Закрыл глаза и закутался с головой…
Марта неслышно выскользнула из горницы, за нею шла бледная с горящим взглядом Кася. Когда они очутились на дворе, и Вшебор решился в присутствии матери приблизиться к девушке, Кася отскочила от него и бегом, даже не оглядываясь назад, бросилась на свою половину.
– Да она же еще ребенок, – с улыбкой сказала мать, подавая руку Вшебору, – молодая пташка… что тут удивительного. Приласкаешь ее потом, когда будет твоя. Времени будет довольно.
И начала тихо разговаривать с ним.
На верхней половине послышался громкий плач, стоны и гневные голоса. Двери неожиданно открылись, из них выбежала Здана, которая, минуя Марту, бросила на нее гневный взгляд и исчезла.
Старый Белина, Томко и Ганна – все сошлись вместе на женской половине и о чем-то тихо совещались… Потом Томко с сестрой отошли в сторону и тоже о чем-то долго шептались между собой, а когда Вшебор ушел, провели и Мшщуя на общий совет.
Группа эта то расходилась, то снова собиралась вместе и беседовала до поздней ночи, а когда Мшщуй вернулся на ночь к себе, то, против обыкновения, не обменялся с братом ни одним словом, а тотчас же лег спать, укрывшись с головой.
Вшебор почувствовал, что он сердится на него, и даже не решился поговорить с ним о своем счастье.
Глава 5
Весна пришла в том году рано, что только жаворонки не удивились ей, а люди верили в зиму; пришла она неожиданно в одну темную ночь, прилетела с юга на теплых крыльях ветра. Еще вчера лежал повсюду белый снег, блестя на морозе заиндевевшим покровом, на реках трещал лед, и тяжелые облака, словно мешки, наполненные снегом, тянулись синею полосою с севера. Пропели беспокойные петухи, ветер прижался к земле и заснул, настала полная тишина. Вдруг вдали что-то зашумело, налетел ветер с юга, влажный, стремительный и упорный, и к утру начал таять почерневший снег, потекла вода поверх ледяной коры, и, как невеста, сбрасывающая с себя снежные покровы, обнажилась земля, взвился кверху жаворонок, откуда-то явился измученный перелетом аист, и засуетилась хлопотливая ласточка.
Те, что спали зимой, пробудились испуганные шумом ручьев, которые, журча, пробивали повсюду дорогу, разрыхляя черные пласты, а к вечеру только кое-где виднелся еще ломкий лед. Из-под зимнего покрова выглянули зеленеющие травы и посевы. В воздухе запахло весной, влагорастворенной землей, набухшими почками, теплым дождем и водяными испарениями. На берегах рек образовались озера, на реках вода вздулась, и лед трещал, разламываясь в куски, но еще упорно борясь с действием солнца и тепла. И те, что ждали оттепели и не хотели верить в приход весны, должны были принять победительницу… Аист нес ее на крыльях, жаворонок распевал в облаках, верба приветствовала ее бархатными почками, волчьи ягоды – розовыми цветами, а небо – лазуревой одеждой.
И с каждым днем укреплялась власть весны, не той благовонной и спокойной, что приходит позднее исцелять раны, одевать изрытую землю, взращивать цветы, светить горячим солнцем и поливать теплыми слезами, а весны воинственной, вступающей в поединок со старой зимой и борющейся до тех пор, пока не победить ее.
Горячий ветер пролетел вверху среди разорванных облаков, град рассыпался стеклянным горохом, в небесах грохотало, на земле шумело, стремительно неслись освобожденные воды, сталкивались разорванные льдины, ручьи вырывали посевы, буря ломала деревья.
Страшная была эта весна, опередившая весну зеленую; от нее прятались звери, запирались люди в своих жилищах, а птицы, слишком ранние гости, погибали от холода и голода.
В один из таких вечеров молодой весны после пронесшейся только что грозы над Вислой выглянуло солнце и осветило закатными лучами военный лагерь.
Громадное пространство кверху от разлившейся реки было завалено грудами человеческих тел. На пригорке с одной стороны виден был почти опустевший лагерь, а внизу на лугу и полях длительная борьба оставила следы смерти и разрушения. С левой стороны виднелись беспорядочные группы людей, с криком убегавших от гнавшихся за ними конных рыцарей.
В некоторых местах бой еще продолжался. За убегавшим Маславом, у которого шлем слетел с головы, и красноватые волосы развевались по ветру, гнался неукротимый Вшебор. Беглец иногда оглядывался назад, конь его устал, товарищи оставили его. На поле битвы их было только двое: побежденный мазурь и разгоряченный победой Долива. Левую ногу с острой шпорой он прижимал к брюху коня, чтобы заставить его бежать скорее. Но и конь Доливы напрягал последние усилия, догоняя убегавшего. Они готовились сразиться смертным боем, когда неожиданно из зарослей выскочила притаившаяся там кучка людей и бросилась на помощь убегавшему.
Вшебор очутился один лицом к лицу с несколькими нападавшими.
Убегавший остановился, а догонявший его, видимо, колебался, не зная, какое выбрать направление; теперь роли их переменились. Маслав, воспользовавшись своим положением, бросился на него, а Вшебор принужден был спасаться от него; лицо его покрылось краской, глаза заблестели. Убегать от побежденного, побитого, от изменника! Убегать, чтобы спасти свою жизнь!
Он оглянулся вокруг, но не увидел никого из своих. Все разъехались в разные стороны, преследуя бежавших – он был один. Оставалось только одно: или пожертвовать жизнью, или позорно спасать ее!
– Убегать от Маслава…
Но взбешенный неудачей мазурь был не один, к нему присоединилось подкрепление, и они гнались за ним все сразу.
Вшебор держал в руке сломанное копье, сбоку висел погнутый щит, панцирь его был весь исколот, и сам он был сильно утомлен боем, продолжавшимся весь день.
В нескольких шагах показался Белина с небольшим отрядом и смотрел на него… Мстительное чувство загорелось в его душе. Маслав должен был наказать Вшебора за него. Для этого достаточно было, чтобы Томко отступил назад и не торопился с помощью… Долива пал бы от руки Мазура, а невеста его была бы свободна…
Черная мысль, как молния, промелькнула в его голове и пронзила его в самое сердце. Пусть гибнет тот, кто хотел отнять у него… Пусть гибнет! Вшебор все оглядывался, не пошлет ли ему судьба помощи. Он заметил неподвижно стоявшего Томка и в душе сказал самому себе:
– Этот скорее добьет меня, чем спасет.
Белина все стоял, чувствуя, как вся кровь загорается в нем, а в голове назойливо повторяется:
– Пусть гибнет!
Маслав со своими людьми уж настигал Вшебора. И в тот же миг черная с кровавым завеса спала с глаз Томка, и он бросился на помощь Вшебору с криком:
– За мной!
Мазуры, окружив Вшебора, старались поранить его коня, потому что сам он еще оборонялся обломком копья, но вдруг, как гром и буря, налетел на них Томко… Маслав уже готовившийся нанести удар противнику, зашатался сам от удара меча, и все его воины тотчас же разбежались в разные стороны. Вшебор был спасен, но, ослабев от полученной в бою раны, упал с коня.
Все это происходило на поле сражения, в месте, где убегавшие пруссаки и поморяне могли, вернувшись, окружить их или добить; надо было поспешно уходить отсюда к своим.
Белина слез с коня и с помощью двух вооруженных воинов, которые были с ним, подняли Доливу и снова посадили на коня… Пришедший в чувство Вшебор молча приглядывался к своему спасителю, словно не веря, что видит его перед собой. Белина не говорил ничего и только указал рукой по направлению к лагерю.
В эту минуту подъехали еще воины, намереваясь броситься в погоню за убегавшими. Мшщуй заметил бледного и окровавленного брата. Они давно уже не разговаривали друг с другом. Он увидел также рядом с ним Томка и остановился удивленный, вопросительно глядя на него.
Белина взглядом же отвечал ему.
– Где король? Не знаете ли, где король? – стали спрашивать подъехавшие. – Где наш государь?
– Я не знаю, – отвечал Белина. – Сначала я сражался рядом с ним, но потом нас разделили. Он бросился в самую гущу!
– Где Маслав? Маслав убит… А кто видел его труп?.. – говорили другие.
– Он спасся с небольшой горстью людей, некому было гнаться за ним! – слабым голосом отозвался Вшебор. – Я последний бился с ним. Он уже был без шлема и весь в крови.
– А в какую сторону он ушел?
Им показали рукой направление, и несколько наиболее ретивых пустилось в погоню.
– Где король? – кричали другие, подбегая к группе приостановившихся всадников. – Что нам победа, если его не будет у нас…
– Где король? – раздавались крики по всему полю битвы.
Но никто не мог сказать, что случилось с королем.
Солнце заходило в таком кровавом зареве, как будто облака отразили в себе эту битву, во время которой ручьями лилась кровь. Чернь, находившаяся при лагере, как хищные птицы, сбегались со всех сторон и грабила трупы. Из лагеря доносились торжествующие и насмешливые возгласы.
То и дело подъезжали всадники и спрашивали:
– Где король?
– Маслав убит?
Вшебор медленно ехал по направлению к лагерю, поддерживаемый двумя воинами. За ним с понуренными головами ехали Мшщуй с Белиной. Что толку было в этой победе, если король заплатил за нее своей жизнью. Навстречу им показались вдали старый Трепка, граф Герберт и русский воевода Иеловита. Кони их ехали шагом, и они, сидя в понуром молчании, с опущенными головами поглядывали на трупы, устилавшие поле битвы. Их молчание и весь вид говорили о том, что они искали короля и нигде не находили его.
– Он бился, как лев! – сказал Иеловита. – Я видел это собственными глазами… Он геройски рубил врагов, и там, где он показывался, все разбегались перед ним.
– Я видел его раненым! Из его руки текла кровь, – сказал граф Герберт.
– Кто же был с ним? Как могли оставить его? – спросил Трепка. – Верная дружина ни на шаг не должна была отходить от него!
Старик был в сильном волнении.
Мимо них проезжали раненые, проходили пешие, потерявшие в битве коней.
– Не видели ли вы короля?
Все видели его в начале битвы, когда он еще молился, стоя на пригорке и измеряя взглядом все эти полчища в три раза сильнейшего врага: диких поморян, в крепких железных доспехах, пруссаков с палками для метанья за поясом, мазуров с огромными щитами и всю эту страшную, крикливую, дикую орду, которая рассчитывала окружить королевские войска и уничтожить их, видели также многие, как он, помолившись, бросился навстречу войскам Маслава и долго гнался за самим вождем, которого легко можно было узнать. К концу сражения, когда победа явно клонилось на сторону поляков, русских и императорских полков, когда дрогнули и начали отступать даже непоколебимо и стойко державшиеся пруссаки, когда все пришли в замешательство, и трудно стало различать своих от врагов – король неожиданно исчез. Никто не знал, кто остался с ним, и в какую сторону он заехал. Рыцарство, обеспокоенное его исчезновением, разбежалось во все стороны, до самых границ поля сражения, многие шли, склонившись к земле и осматривая грудами наваленные одно на другое тела.
Страшно горевали те, что привели с собою молодого государя и невольно обрекли его на гибель.
В это время из-за Вислы послышались торжествующие клики, как будто возвещавшие о новой победе. Вдали показалась медленно двигавшаяся группа людей; Трепка и все остальные бросились в ту сторону.
Все сразу узнали верного Грегора, шедшего впереди всех и помогавшего нести носилки из ветвей, на которых лежал раненый или труп, покрытый окровавленным плащем. Рядом с носилками шел ксендз, прибывший вместе с королем, и каждое утро, на рассвете, совершавший богослужение. Когда рыцари приблизились, они тотчас же узнали в лежавшем короля…
Он был весь в крови, но черные глаза были открыты, и губы кривились полустрадальческой, полублаженной улыбкой. Король взглянул на Трепку и произнес слабым голосом:
– Хвала Богу! Мы победили!
Но, произнеся эти слова, он потерял сознание. Носилки поставили на землю, и все, встав на колени, принялись приводить его в чувство водою. Только теперь заметили, что за носилками тянулась кровавая дорожка, и сам король был весь в крови. Нечего было и думать о том, чтобы нести его в лагерь, в палатку, надо было тут же на месте поскорее омыть и перевязать раны.
Одни побежали за повязками, другие – за хлебом и вином. Грегор, отстраняя всех, сам осторожно поворачивал израненное тело, снимая доспехи, расстегивая платье, с материнской нежностью и заботливостью отирал лоб и старался угадать все желания своего воспитанника.
Придя в сознание, Казимир обвел всех взглядом, улыбнулся и шепнул еще раз:
– Победа за нами!
Тут же, на поле битвы, перевязали королевские раны. Они были тяжелые, и много вытекло из них драгоценной крови, но для жизни они не представляли опасности.
Настала уже ночь, и месяц взошел над лесом, когда Грегор снова взялся за носилки и направился с ними к лагерю. Король, почувствовавший себя сильнее после нескольких глотков вина, данных ему графом Гербертом, оглядывал поле и тихо спрашивал о судьбе своих рыцарей.
– Милостивый государь, – сказал Трепка, – мы еще не считали своих и не знаем, кто жив, а кто погиб; мы думали только о тебе, ты исчез от нас, а с тобой погибло бы все…
– Я перестал быть вождем, – сказал Казимир, – когда почувствовал себя воином. Я сам не знал, что со мной сделалось. Помню только, что, когда конь был убит, и я упал вместе с ним, я увидел над собой лицо Грегора и его меч, которым он размахивал вокруг, защищая меня. Он на руках вынес меня, ослабевшего и раненого, в более безопасное место, и ему я обязан жизнью.
Грегор, который с угрюмым видом стоял, склонившись над королем, не отвел глаз и не сказал ни слова… Трепка снял перед ним шапку и подал ему руку.
– Высшая честь принадлежит тому, кто спас нам дорогого государя. Грегор, снова взявшийся за носилки и молча шедший впереди, не повернулся на эти слова и, может быть, даже и не слышал их.
Лагерь уже был близко; королевские слуги, завидев носилки, бежали навстречу с плачем и криками, испугавшись, что несут тело короля.
Но как же велика была общая радость, когда все узнали о спасении его. Со всех сторон съезжались рыцари, возвратившиеся с погони, и сходились раненые, которых оставили на поле битвы, считая убитыми, а они пришли в чувство и сами явились в лагерь; возвращалась и чернь, грабившая трупы. Зажигались огни, всюду слышались радостные голоса и песни. Не осталось сомнения в том, что поражение, нанесенное Маславу, было решительной победой короля. Этой победой он был обязан вовремя подоспевшим русским отрядам, а также шестистам рыцарям императорского отряда и собственному войску, сколько его нашлось во всей стране.
Бой продолжался почти целый день, потому что Маслава, превосходившего королевские войска численностью, не так-то легко было победить. Пруссаки и поморяне бились мужественно, мазуры тоже не отставали от них, и до самого вечера неизвестно было, на чьей стороне будет успех и только в последней стычке, когда сам король во главе своего лучшего рыцарства бросился на Маслава, его главные силы расстроились и отступили.
В палатку короля приносили вести отовсюду; начальники отрядов собрались здесь на совете; сюда же вносили добычу, знамена и изображения языческих богов, оружие, брошенное на поле битвы, копья и мечи. Целыми грудами навалили около палатки эту жалкую добычу, но неизмеримо более ценным, чем весь этот хлам, было поражение человека, бывшего причиной всей этой войны и виновником всех несчастий в стране.
Неподалеку от палатки короля находилась небольшая палатка, где помещались Вшебор с Топорчиком и Каневой. Сюда принесли израненного и ослабевшего Доливу. Рыцари перевязывали друг другу раны и, несмотря на боль и утомление, настроение у них было почти веселое, – такой радостью наполняло их сердца сознание одержанной победы.
Только Вшебор выглядел угрюмых и печальным, среди своих веселых товарищей.
Слуги разносили пищу и напитки, какие только могли достать. У графа Герберта нашлось даже вино.
– Что тебя так удручает, что ты и нос повесил? – заметил Канева, всегда отличавшийся хорошим настроением духа.
И он слегка подтолкнул Доливу.
– Ран и ушибов я не чувствую, – отвечал Долива, – меня мучает другое. – Может быть, доспехи натерли? Так я дам тебе жиру, – это поможет. Вшебор опустился на подушки, подложить руки под голову.
– На что мне твой жир? – ворчливо отозвался он. – Другая забота у меня на сердце.
– Ну, так я знаю. Хочется тебе поскорее жениться на Касе! Подожди, уж теперь недолго. Мы уж разбили на голову Маслава, скоро настанет мир, и мы все поженимся! И я бы не прочь!
– Что ты там болтаешь глупости! – рассердился Долива. – Ты знаешь, кто меня спас, знаешь? Маслав упился бы теперь моей кровью, если бы не… – Белина тебя выручил! – докончил Канева. – Ну, и что же?
– Да ведь он – мой друг, мой враг! – сказал Вшебор. – Мне было бы приятнее биться с ним, чем быть ему обязанным жизнью.
– Всему виною эта несчастная Кася Спыткова, – с улыбкой заметил Канева, – потому что вы оба за нею ухаживали. Правда, что, если бы на месте Томка был кто-нибудь другой, то непременно сказал бы себе: "Маслав его убьет, а девушка будет моя".
Вшебор стремительно поднялся на подушках:
– Вот это-то мучает меня! – крикнул он. – Вот теперь ты угадал. Я чувствую, что, если бы я был на его месте, а он на моем (он ударил себя в грудь), ни за что не пошел был бы его спасать. Значит, я хуже его…
– А он глупее… – рассмеялся Канева.
– А теперь я еще должен ему поклониться и быть ему братом на всю жизнь!
– И он будет ездить к тебе в гости и скалить зубы перед твоей супругой.
Оба помолчали немного.
– Уж лучше бы меня зарубили эти мазуры, чем быть ему обязанным жизнью, – прибавил Вшебор.
Другие посмеивались над ним.
Всю ночь шла беседа, и в лагерь до рассвета никто не ложился; чернь и слуги искали добычи на поле битвы, возвращались и снова уходили… Надо было подумать о том, что делать дальше.
Решено было завтра до рассвета выслать войско, чтобы занять Плоцк. Отовсюду приходили вести, что Маслав, разбитый на голову, должен был бежать вместе с пруссаками, следовательно, непосредственной опасности, но надо было использоваться плодами победы и расстройством вражеских войск. Весь следующий день считали убитых и сносили их на костры; многие утонули в Висле, но и без них насчитывались тысячи трупов. Не мало воинов пало и в королевском войске, и им готовили погребение по христианскому обряду.
Весна была еще черная, деревья не отзывались на ее зов, и только снежные покровы, дождь уничтожил последние остатки почерневшего снега и освободил из оков то, что лежало под ним.
С юга летели птицы, в полях и лесах просыпалась шумная жизнь. Заспанный медведь, исхудавший за время зимней спячки, шел на охоту.
Из ульев вылетали пчелы на первые цветы, прохаживались аисты, вступая во владение лугами. Орлы и ястребы летели в небе…
Из глубины лесной чащи вышла, тревожно оглядываясь, старая женщина, опиравшаяся на посох… Стань ее согнулся, губы посинели, седые волосы в беспорядке падали на плечи. Измятая и испачканная толстая сермяга прикрывала грубое, черное от грязи белье, ноги были босы, а за плечами не видно было ни узелка, ни мешка. Она шла, подпираясь посохом, не разбирая дороги и не раздумывая, шла, как будто ведомая какой-то непреодолимой силой.
Если на дороге попадалось бревно, она перелезала через него, даже не пробуя обойти, если был ручей, влезала прямо в воду, не ища перекладин. Что-то влекло ее, что-то гнало вперед куда-то, куда стремилось сердце. Так прошла она сквозь зеленую чащу, пробралась через болота. Ночью ложилась на мокрую землю и засыпала мертвым сном. Волки подходили, смотрели на нее и, не дотронувшись, скрывались в лесу; медведи глядели на нее, присев на земле, и следили за ней взглядом, когда она шла; с ветки над ее головой зелеными глазами всматривались в нее дикая кошка, но не двигалась с места. Стада зубров паслись на лугу; они поднимали головы и разбегались, завидев ее.
Те, что спали зимой, пробудились испуганные шумом ручьев, которые, журча, пробивали повсюду дорогу, разрыхляя черные пласты, а к вечеру только кое-где виднелся еще ломкий лед. Из-под зимнего покрова выглянули зеленеющие травы и посевы. В воздухе запахло весной, влагорастворенной землей, набухшими почками, теплым дождем и водяными испарениями. На берегах рек образовались озера, на реках вода вздулась, и лед трещал, разламываясь в куски, но еще упорно борясь с действием солнца и тепла. И те, что ждали оттепели и не хотели верить в приход весны, должны были принять победительницу… Аист нес ее на крыльях, жаворонок распевал в облаках, верба приветствовала ее бархатными почками, волчьи ягоды – розовыми цветами, а небо – лазуревой одеждой.
И с каждым днем укреплялась власть весны, не той благовонной и спокойной, что приходит позднее исцелять раны, одевать изрытую землю, взращивать цветы, светить горячим солнцем и поливать теплыми слезами, а весны воинственной, вступающей в поединок со старой зимой и борющейся до тех пор, пока не победить ее.
Горячий ветер пролетел вверху среди разорванных облаков, град рассыпался стеклянным горохом, в небесах грохотало, на земле шумело, стремительно неслись освобожденные воды, сталкивались разорванные льдины, ручьи вырывали посевы, буря ломала деревья.
Страшная была эта весна, опередившая весну зеленую; от нее прятались звери, запирались люди в своих жилищах, а птицы, слишком ранние гости, погибали от холода и голода.
В один из таких вечеров молодой весны после пронесшейся только что грозы над Вислой выглянуло солнце и осветило закатными лучами военный лагерь.
Громадное пространство кверху от разлившейся реки было завалено грудами человеческих тел. На пригорке с одной стороны виден был почти опустевший лагерь, а внизу на лугу и полях длительная борьба оставила следы смерти и разрушения. С левой стороны виднелись беспорядочные группы людей, с криком убегавших от гнавшихся за ними конных рыцарей.
В некоторых местах бой еще продолжался. За убегавшим Маславом, у которого шлем слетел с головы, и красноватые волосы развевались по ветру, гнался неукротимый Вшебор. Беглец иногда оглядывался назад, конь его устал, товарищи оставили его. На поле битвы их было только двое: побежденный мазурь и разгоряченный победой Долива. Левую ногу с острой шпорой он прижимал к брюху коня, чтобы заставить его бежать скорее. Но и конь Доливы напрягал последние усилия, догоняя убегавшего. Они готовились сразиться смертным боем, когда неожиданно из зарослей выскочила притаившаяся там кучка людей и бросилась на помощь убегавшему.
Вшебор очутился один лицом к лицу с несколькими нападавшими.
Убегавший остановился, а догонявший его, видимо, колебался, не зная, какое выбрать направление; теперь роли их переменились. Маслав, воспользовавшись своим положением, бросился на него, а Вшебор принужден был спасаться от него; лицо его покрылось краской, глаза заблестели. Убегать от побежденного, побитого, от изменника! Убегать, чтобы спасти свою жизнь!
Он оглянулся вокруг, но не увидел никого из своих. Все разъехались в разные стороны, преследуя бежавших – он был один. Оставалось только одно: или пожертвовать жизнью, или позорно спасать ее!
– Убегать от Маслава…
Но взбешенный неудачей мазурь был не один, к нему присоединилось подкрепление, и они гнались за ним все сразу.
Вшебор держал в руке сломанное копье, сбоку висел погнутый щит, панцирь его был весь исколот, и сам он был сильно утомлен боем, продолжавшимся весь день.
В нескольких шагах показался Белина с небольшим отрядом и смотрел на него… Мстительное чувство загорелось в его душе. Маслав должен был наказать Вшебора за него. Для этого достаточно было, чтобы Томко отступил назад и не торопился с помощью… Долива пал бы от руки Мазура, а невеста его была бы свободна…
Черная мысль, как молния, промелькнула в его голове и пронзила его в самое сердце. Пусть гибнет тот, кто хотел отнять у него… Пусть гибнет! Вшебор все оглядывался, не пошлет ли ему судьба помощи. Он заметил неподвижно стоявшего Томка и в душе сказал самому себе:
– Этот скорее добьет меня, чем спасет.
Белина все стоял, чувствуя, как вся кровь загорается в нем, а в голове назойливо повторяется:
– Пусть гибнет!
Маслав со своими людьми уж настигал Вшебора. И в тот же миг черная с кровавым завеса спала с глаз Томка, и он бросился на помощь Вшебору с криком:
– За мной!
Мазуры, окружив Вшебора, старались поранить его коня, потому что сам он еще оборонялся обломком копья, но вдруг, как гром и буря, налетел на них Томко… Маслав уже готовившийся нанести удар противнику, зашатался сам от удара меча, и все его воины тотчас же разбежались в разные стороны. Вшебор был спасен, но, ослабев от полученной в бою раны, упал с коня.
Все это происходило на поле сражения, в месте, где убегавшие пруссаки и поморяне могли, вернувшись, окружить их или добить; надо было поспешно уходить отсюда к своим.
Белина слез с коня и с помощью двух вооруженных воинов, которые были с ним, подняли Доливу и снова посадили на коня… Пришедший в чувство Вшебор молча приглядывался к своему спасителю, словно не веря, что видит его перед собой. Белина не говорил ничего и только указал рукой по направлению к лагерю.
В эту минуту подъехали еще воины, намереваясь броситься в погоню за убегавшими. Мшщуй заметил бледного и окровавленного брата. Они давно уже не разговаривали друг с другом. Он увидел также рядом с ним Томка и остановился удивленный, вопросительно глядя на него.
Белина взглядом же отвечал ему.
– Где король? Не знаете ли, где король? – стали спрашивать подъехавшие. – Где наш государь?
– Я не знаю, – отвечал Белина. – Сначала я сражался рядом с ним, но потом нас разделили. Он бросился в самую гущу!
– Где Маслав? Маслав убит… А кто видел его труп?.. – говорили другие.
– Он спасся с небольшой горстью людей, некому было гнаться за ним! – слабым голосом отозвался Вшебор. – Я последний бился с ним. Он уже был без шлема и весь в крови.
– А в какую сторону он ушел?
Им показали рукой направление, и несколько наиболее ретивых пустилось в погоню.
– Где король? – кричали другие, подбегая к группе приостановившихся всадников. – Что нам победа, если его не будет у нас…
– Где король? – раздавались крики по всему полю битвы.
Но никто не мог сказать, что случилось с королем.
Солнце заходило в таком кровавом зареве, как будто облака отразили в себе эту битву, во время которой ручьями лилась кровь. Чернь, находившаяся при лагере, как хищные птицы, сбегались со всех сторон и грабила трупы. Из лагеря доносились торжествующие и насмешливые возгласы.
То и дело подъезжали всадники и спрашивали:
– Где король?
– Маслав убит?
Вшебор медленно ехал по направлению к лагерю, поддерживаемый двумя воинами. За ним с понуренными головами ехали Мшщуй с Белиной. Что толку было в этой победе, если король заплатил за нее своей жизнью. Навстречу им показались вдали старый Трепка, граф Герберт и русский воевода Иеловита. Кони их ехали шагом, и они, сидя в понуром молчании, с опущенными головами поглядывали на трупы, устилавшие поле битвы. Их молчание и весь вид говорили о том, что они искали короля и нигде не находили его.
– Он бился, как лев! – сказал Иеловита. – Я видел это собственными глазами… Он геройски рубил врагов, и там, где он показывался, все разбегались перед ним.
– Я видел его раненым! Из его руки текла кровь, – сказал граф Герберт.
– Кто же был с ним? Как могли оставить его? – спросил Трепка. – Верная дружина ни на шаг не должна была отходить от него!
Старик был в сильном волнении.
Мимо них проезжали раненые, проходили пешие, потерявшие в битве коней.
– Не видели ли вы короля?
Все видели его в начале битвы, когда он еще молился, стоя на пригорке и измеряя взглядом все эти полчища в три раза сильнейшего врага: диких поморян, в крепких железных доспехах, пруссаков с палками для метанья за поясом, мазуров с огромными щитами и всю эту страшную, крикливую, дикую орду, которая рассчитывала окружить королевские войска и уничтожить их, видели также многие, как он, помолившись, бросился навстречу войскам Маслава и долго гнался за самим вождем, которого легко можно было узнать. К концу сражения, когда победа явно клонилось на сторону поляков, русских и императорских полков, когда дрогнули и начали отступать даже непоколебимо и стойко державшиеся пруссаки, когда все пришли в замешательство, и трудно стало различать своих от врагов – король неожиданно исчез. Никто не знал, кто остался с ним, и в какую сторону он заехал. Рыцарство, обеспокоенное его исчезновением, разбежалось во все стороны, до самых границ поля сражения, многие шли, склонившись к земле и осматривая грудами наваленные одно на другое тела.
Страшно горевали те, что привели с собою молодого государя и невольно обрекли его на гибель.
В это время из-за Вислы послышались торжествующие клики, как будто возвещавшие о новой победе. Вдали показалась медленно двигавшаяся группа людей; Трепка и все остальные бросились в ту сторону.
Все сразу узнали верного Грегора, шедшего впереди всех и помогавшего нести носилки из ветвей, на которых лежал раненый или труп, покрытый окровавленным плащем. Рядом с носилками шел ксендз, прибывший вместе с королем, и каждое утро, на рассвете, совершавший богослужение. Когда рыцари приблизились, они тотчас же узнали в лежавшем короля…
Он был весь в крови, но черные глаза были открыты, и губы кривились полустрадальческой, полублаженной улыбкой. Король взглянул на Трепку и произнес слабым голосом:
– Хвала Богу! Мы победили!
Но, произнеся эти слова, он потерял сознание. Носилки поставили на землю, и все, встав на колени, принялись приводить его в чувство водою. Только теперь заметили, что за носилками тянулась кровавая дорожка, и сам король был весь в крови. Нечего было и думать о том, чтобы нести его в лагерь, в палатку, надо было тут же на месте поскорее омыть и перевязать раны.
Одни побежали за повязками, другие – за хлебом и вином. Грегор, отстраняя всех, сам осторожно поворачивал израненное тело, снимая доспехи, расстегивая платье, с материнской нежностью и заботливостью отирал лоб и старался угадать все желания своего воспитанника.
Придя в сознание, Казимир обвел всех взглядом, улыбнулся и шепнул еще раз:
– Победа за нами!
Тут же, на поле битвы, перевязали королевские раны. Они были тяжелые, и много вытекло из них драгоценной крови, но для жизни они не представляли опасности.
Настала уже ночь, и месяц взошел над лесом, когда Грегор снова взялся за носилки и направился с ними к лагерю. Король, почувствовавший себя сильнее после нескольких глотков вина, данных ему графом Гербертом, оглядывал поле и тихо спрашивал о судьбе своих рыцарей.
– Милостивый государь, – сказал Трепка, – мы еще не считали своих и не знаем, кто жив, а кто погиб; мы думали только о тебе, ты исчез от нас, а с тобой погибло бы все…
– Я перестал быть вождем, – сказал Казимир, – когда почувствовал себя воином. Я сам не знал, что со мной сделалось. Помню только, что, когда конь был убит, и я упал вместе с ним, я увидел над собой лицо Грегора и его меч, которым он размахивал вокруг, защищая меня. Он на руках вынес меня, ослабевшего и раненого, в более безопасное место, и ему я обязан жизнью.
Грегор, который с угрюмым видом стоял, склонившись над королем, не отвел глаз и не сказал ни слова… Трепка снял перед ним шапку и подал ему руку.
– Высшая честь принадлежит тому, кто спас нам дорогого государя. Грегор, снова взявшийся за носилки и молча шедший впереди, не повернулся на эти слова и, может быть, даже и не слышал их.
Лагерь уже был близко; королевские слуги, завидев носилки, бежали навстречу с плачем и криками, испугавшись, что несут тело короля.
Но как же велика была общая радость, когда все узнали о спасении его. Со всех сторон съезжались рыцари, возвратившиеся с погони, и сходились раненые, которых оставили на поле битвы, считая убитыми, а они пришли в чувство и сами явились в лагерь; возвращалась и чернь, грабившая трупы. Зажигались огни, всюду слышались радостные голоса и песни. Не осталось сомнения в том, что поражение, нанесенное Маславу, было решительной победой короля. Этой победой он был обязан вовремя подоспевшим русским отрядам, а также шестистам рыцарям императорского отряда и собственному войску, сколько его нашлось во всей стране.
Бой продолжался почти целый день, потому что Маслава, превосходившего королевские войска численностью, не так-то легко было победить. Пруссаки и поморяне бились мужественно, мазуры тоже не отставали от них, и до самого вечера неизвестно было, на чьей стороне будет успех и только в последней стычке, когда сам король во главе своего лучшего рыцарства бросился на Маслава, его главные силы расстроились и отступили.
В палатку короля приносили вести отовсюду; начальники отрядов собрались здесь на совете; сюда же вносили добычу, знамена и изображения языческих богов, оружие, брошенное на поле битвы, копья и мечи. Целыми грудами навалили около палатки эту жалкую добычу, но неизмеримо более ценным, чем весь этот хлам, было поражение человека, бывшего причиной всей этой войны и виновником всех несчастий в стране.
Неподалеку от палатки короля находилась небольшая палатка, где помещались Вшебор с Топорчиком и Каневой. Сюда принесли израненного и ослабевшего Доливу. Рыцари перевязывали друг другу раны и, несмотря на боль и утомление, настроение у них было почти веселое, – такой радостью наполняло их сердца сознание одержанной победы.
Только Вшебор выглядел угрюмых и печальным, среди своих веселых товарищей.
Слуги разносили пищу и напитки, какие только могли достать. У графа Герберта нашлось даже вино.
– Что тебя так удручает, что ты и нос повесил? – заметил Канева, всегда отличавшийся хорошим настроением духа.
И он слегка подтолкнул Доливу.
– Ран и ушибов я не чувствую, – отвечал Долива, – меня мучает другое. – Может быть, доспехи натерли? Так я дам тебе жиру, – это поможет. Вшебор опустился на подушки, подложить руки под голову.
– На что мне твой жир? – ворчливо отозвался он. – Другая забота у меня на сердце.
– Ну, так я знаю. Хочется тебе поскорее жениться на Касе! Подожди, уж теперь недолго. Мы уж разбили на голову Маслава, скоро настанет мир, и мы все поженимся! И я бы не прочь!
– Что ты там болтаешь глупости! – рассердился Долива. – Ты знаешь, кто меня спас, знаешь? Маслав упился бы теперь моей кровью, если бы не… – Белина тебя выручил! – докончил Канева. – Ну, и что же?
– Да ведь он – мой друг, мой враг! – сказал Вшебор. – Мне было бы приятнее биться с ним, чем быть ему обязанным жизнью.
– Всему виною эта несчастная Кася Спыткова, – с улыбкой заметил Канева, – потому что вы оба за нею ухаживали. Правда, что, если бы на месте Томка был кто-нибудь другой, то непременно сказал бы себе: "Маслав его убьет, а девушка будет моя".
Вшебор стремительно поднялся на подушках:
– Вот это-то мучает меня! – крикнул он. – Вот теперь ты угадал. Я чувствую, что, если бы я был на его месте, а он на моем (он ударил себя в грудь), ни за что не пошел был бы его спасать. Значит, я хуже его…
– А он глупее… – рассмеялся Канева.
– А теперь я еще должен ему поклониться и быть ему братом на всю жизнь!
– И он будет ездить к тебе в гости и скалить зубы перед твоей супругой.
Оба помолчали немного.
– Уж лучше бы меня зарубили эти мазуры, чем быть ему обязанным жизнью, – прибавил Вшебор.
Другие посмеивались над ним.
Всю ночь шла беседа, и в лагерь до рассвета никто не ложился; чернь и слуги искали добычи на поле битвы, возвращались и снова уходили… Надо было подумать о том, что делать дальше.
Решено было завтра до рассвета выслать войско, чтобы занять Плоцк. Отовсюду приходили вести, что Маслав, разбитый на голову, должен был бежать вместе с пруссаками, следовательно, непосредственной опасности, но надо было использоваться плодами победы и расстройством вражеских войск. Весь следующий день считали убитых и сносили их на костры; многие утонули в Висле, но и без них насчитывались тысячи трупов. Не мало воинов пало и в королевском войске, и им готовили погребение по христианскому обряду.
Весна была еще черная, деревья не отзывались на ее зов, и только снежные покровы, дождь уничтожил последние остатки почерневшего снега и освободил из оков то, что лежало под ним.
С юга летели птицы, в полях и лесах просыпалась шумная жизнь. Заспанный медведь, исхудавший за время зимней спячки, шел на охоту.
Из ульев вылетали пчелы на первые цветы, прохаживались аисты, вступая во владение лугами. Орлы и ястребы летели в небе…
Из глубины лесной чащи вышла, тревожно оглядываясь, старая женщина, опиравшаяся на посох… Стань ее согнулся, губы посинели, седые волосы в беспорядке падали на плечи. Измятая и испачканная толстая сермяга прикрывала грубое, черное от грязи белье, ноги были босы, а за плечами не видно было ни узелка, ни мешка. Она шла, подпираясь посохом, не разбирая дороги и не раздумывая, шла, как будто ведомая какой-то непреодолимой силой.
Если на дороге попадалось бревно, она перелезала через него, даже не пробуя обойти, если был ручей, влезала прямо в воду, не ища перекладин. Что-то влекло ее, что-то гнало вперед куда-то, куда стремилось сердце. Так прошла она сквозь зеленую чащу, пробралась через болота. Ночью ложилась на мокрую землю и засыпала мертвым сном. Волки подходили, смотрели на нее и, не дотронувшись, скрывались в лесу; медведи глядели на нее, присев на земле, и следили за ней взглядом, когда она шла; с ветки над ее головой зелеными глазами всматривались в нее дикая кошка, но не двигалась с места. Стада зубров паслись на лугу; они поднимали головы и разбегались, завидев ее.