Потом это ее долго беспокоило. Репортеры же не были наивными неискушенными дурачками. Это были люди, которые курсировали между крупнейшими научными центрами всю свою жизнь. Но, ознакомившись с опытами и исследованиями, которые велись в ЦНПИ, они буквально потеряли дар речи. Сама она давно уже утратила способность абстрагироваться, взглянуть на происходящее в Центре как бы со стороны – ведь к тому времени она проработала здесь уже три года и постепенно привыкла ко всему, что творилось в этих стенах. Взаимодействие человека и машины, человеческого мозга и электронного мозга – все это уже давно не представлялось ей чем-то странным и шокирующим. Она воспринимала это как нормальный путь движения науки вперед к новым достижениям.
С другой же стороны, она выступала против операции третьей стадии на Бенсоне. С самого начала она возражала. Она была уверена, что Бенсон – неподходящий человеческий материал, и теперь у нее оставался один-единственный, последний шанс это доказать.
В конце коридора она на мгновение замерла у дверей «Телекомпа» и прислушалась к тихому зудению принтеров. Из-за двери донеслись голоса – и она открыла дверь. «Телекомп» был в полном смысле сердцем всего Центра: просторное помещение, уставленное разнообразным электронным оборудованием. Стены и потолки были обиты звуконепроницаемыми накладками – напоминание о тех давнишних временах, когда здесь стояли стрекочущие телетайпы. Теперь же использовались либо бесшумные КЛТ – катодно-лучевые тубы, – либо струйные принтеры, которые не шумно печатали, а выливали на бумагу ряды букв точно из шланга. Макферсон настоял на замене печатных аппаратов на бесшумные машины, потому что, как ему казалось, стрекот телетайпов раздражал поступивших в ЦНПИ пациентов.
В комнате находились Герхард и его ассистент Ричардс. Их называли близнецами-вундеркиндами: Герхарду было только двадцать четыре, Ричардсу – и того меньше. Они были самыми юными сотрудниками Центра: оба рассматривали «Телекомп» как площадку для игр. Они работали допоздна, но урывками и беспорядочно: начинали вечером, а уходили из лаборатории засветло. Они редко появлялись на научных советах Центра и общих собраниях – к вящему неудовольствию Макферсона. Но чего нельзя было отрицать, так это их таланта. В таланте им невозможно было отказать.
Герхард носил ковбойские сапоги, полотняные штаны и атласные рубашки с жемчужными пуговицами. В возрасте тринадцати лет он обрел всенародную известность, построив двадцатифутовую твердотопливную ракету во дворе родительского дома в Финиксе. У ракеты была чрезвычайно сложная электронная система наведения, и Герхард не сомневался, что сумеет вывести ее на орбиту. Соседи, заметившие за гаражом устремленный в небо нос ракеты, забеспокоились и вызвали полицию. После чего в известность поставили даже армейское командование.
Армейская комиссия изучила ракету Герхарда и отправила ее на полигон Уайт-Сэндз для запуска. После запуска вторая ступень воспламенилась до момента отделения, и ракета взорвалась на высоте две мили. Но к тому времени Герхард получил четыре патента на свою систему наведения и несколько заманчивых предложений из ряда колледжей и промышленных фирм. Он их все отверг и поручил своему дяде инвестировать гонорары за патенты, а достигнув шестнадцатилетия, купил себе «Мазерати». Он нанялся на работу в компанию «Локхид» в Палмдейле, в Калифорнии, но через год уволился, потому что не имел возможности должностного роста – из-за отсутствия инженерного диплома. К тому же сослуживцы открыто недолюбливали семнадцатилетнего коллегу, разъезжавшего на «Мазерати» и предпочитавшего приходить на работу в лабораторию около полуночи. Считалось, что в нем отсутствует «дух коллективизма».
Вот тогда-то Макферсон и взял его в Центр нейропсихиатрических исследований для разработки электронных компонентов, совместимых с человеческим мозгом. Макферсон как глава ЦНПИ провел собеседования с десятками кандидатов, которые считали эту работу «научным вызовом» и «интересной возможностью для прикладного использования теоретических разработок», но только Герхард сказал, что ему все это кажется ужасно занятной игрой – и его немедленно взяли в штат.
У Ричардса был приблизительно аналогичный жизненный опыт.
Он закончил среднюю школу и полгода проучился в колледже, а потом загремел в армию. Уже попав было в полк для отправки во Вьетнам, он предложил некоторые улучшения в армейских системах электронной разведки. Его предложения оказались удачными, и Ричардс отправился не на поля сражений, а в военные лаборатории в Санта-Монике. После демобилизации он тоже пришел в ЦНПИ.
Близнецы– вундеркинды! Росс улыбнулась.
– Привет, Джан! – сказал Герхард.
– Как дела, Джан? – сказал Ричардс.
Они обменялись рукопожатием. Эти двое были единственными в Центре, кто осмеливался обращаться к Макферсону просто «Род». И Макферсон смирился с этим.
– Все отлично, – ответила она. – Мы представляли нашего пациента третьей стадии на конференции. Я хочу на него взглянуть.
– А мы как раз заканчиваем проверку его компьютера, – сказал Герхард. – Все в норме, – он указал на стол с микроскопом, окруженным множеством электронных датчиков и дисплеев.
– А где компьютер?
– Под стеклом.
Она присмотрелась повнимательнее. Пластиковый пакетик размером с почтовую марку лежал под окуляром микроскопа. Сквозь прозрачную оболочку она увидела плотную паутину миниатюрных электронных компонентов и проводков. Из пакетика торчали сорок контактов. С помощью микроскопа ребята исследовали все электроды – один за другим.
– Осталось проверить логическую цепь, – сказал Ричардс. – У нас на всякий случай есть страховочный блок поддержки.
Джанет подошла к полкам с картотекой и стала просматривать карточки тестов. Просмотрев несколько карточек, она спросила:
– А нет ли у вас психодексных карточек?
– Есть. Вон там, – сказал Герхард. – Тебе нужны пятипространственные или "н" – пространственные?
– "Н" – пространственные.
Герхард выдвинул ящик и вытащил лист картона.
Еще он вынул плоскую планшетку. К планшетке на цепочке был привязан заостренный металлический штырек, похожий на карандаш.
– Но это же не для вашего пациента третьей стадии? – спросил он.
– Для него, – ответила Росс.
– Вы уж и так использовали на него много психодексов…
– Нужна еще одна – для истории болезни.
Герхард отдал ей карточку и планшетку.
– Ваш пациент понимает, что с ним делают?
– Он понимает почти все.
Герхард покачал головой.
– Он, наверно, совсем спятил.
– Да, – сказала Росс. – В том-то все и дело.
На седьмом этаже она зашла в кабинет дежурных медсестер и попросила историю болезни Бенсона. В кабинете сидела новенькая.
– Извините, но родственникам не разрешается знакомиться с медицинскими записями.
– Я доктор Росс.
Сестра смутилась.
– Извините, доктор. Я не обратила внимания на ваш значок. Ваш пациент находится в палате семьсот четыре.
– Какой пациент?
– Малыш Джерри Питерс.
Доктор Росс подняла брови.
– Разве вы не педиатр? – спросила сестра.
– Нет, я психиатр Центра нейропсихиатрических исследований. – Она услышала гневные нотки в собственном голосе и расстроилась. Впрочем, разве она не привыкла с юности то и дело слышать: «Но вы же не хотите стать врачом, вы, очевидно, хотите стать медсестрой?» или «Ну, для женщины самое милое дело – педиатрия, то есть это самое естественное…»
– А, значит, вам нужен мистер Бенсон из семьсот десятой. Его только что…
– Спасибо! – Росс взяла историю болезни и пошла к палате Бенсона.
Она постучала – и услышала выстрелы. Потом открыла дверь. Свет был потушен – горел только ночник у кровати, но комната купалась в голубом сиянии, струящемся от телеэкрана. Человек на экране говорил:
– …умер, не успев упасть на землю. Две пули попали в сердце.
– Вы здесь? – спросила она и шире открыла дверь.
Бенсон поглядел на вошедшую. Он улыбнулся и нажал кнопку на панели около кровати – телевизор погас. Его голова была обернута полотенцем.
– Как вы себя чувствуете? – спросила она и села на стул около его кровати.
– Голым, – ответил он и указал на полотенце. – Вот смех! Только когда тебя обреют наголо, осознаешь, сколько у тебя волос на голове. – Он дотронулся до полотенца. – Женщине, наверное, еще хуже.
Он поглядел на нее и сконфузился.
– Это совсем не смешно, – ответила она.
– Пожалуй, – он откинулся на подушку. – После этой процедуры я посмотрел в мусорную корзину – и просто оторопел. Как же много волос! Голове сразу стало холодно. Вот что самое занятное – то, что голове холодно. Потому мне и повязали полотенце. Я им сказал, что хочу взглянуть на голову – хочу, мол, посмотреть, как она выглядит лысой – а они говорят: лучше не надо. Ну, я подождал, пока они уйдут, потом пошел в ванную. А когда вошел туда…
– Да?
– …Я не стал снимать полотенца. – Он рассмеялся. – Не смог. Что бы это значило?
– Не знаю. А вы как думаете?
Он снова рассмеялся.
– Слушайте, почему психиатры никогда не отвечают на прямо поставленный вопрос? – Он закурил и бросил на нее надменный взгляд. – Мне сказали, чтобы я не курил. А я все равно буду.
– Какая разница? – Она внимательно смотрела на него. Похоже, он находился в хорошем расположении духа, и ей не хотелось портить ему настроение. Но, с другой стороны, негоже вступать с ним в панибратские беседы накануне операции на мозге.
– Несколько минут назад заходил Эллис, – сказал он, затягиваясь. – Он проставил на мне какие-то метки. Хотите посмотреть? – он чуть приподнял полотенце справа, обнажив бледно-белую кожу черепа. Под ухом виднелись два крошечных голубых крестика. – Ну и как? – ухмыльнулся он.
– Нормально, – сказала она. – Как вы себя чувствуете?
– Отлично. Просто отлично.
– Волнуетесь?
– Нет! А о чем волноваться? Не о чем. В ближайшие несколько часов я весь в вашем распоряжении – вашем и Эллиса…
– Мне кажется, перед операцией люди обычно волнуются.
– Ну вот опять – сердобольный психиатр. – Он улыбнулся, потом нахмурился и закусил губу. – Конечно, волнуюсь.
– Что вас тревожит?
– Да все! – он впился в сигарету. – Все буквально! Волнуюсь, как буду спать. Как буду чувствовать себя завтра. Как буду себя чувствовать, когда все кончится. А что, если кто-то допустит ошибку? Что, если я превращусь в овощ? А если больно будет? А если…
– Умрете?
– Ну да! И это тоже.
– Но это правда несложная операция. Это не сложнее, чем вырезать аппендицит.
– Могу поспорить: вы так говорите всем пациентам, которым предстоит трепанация черепа.
– Нет, правда. Это простая, быстрая операция. Она продлится полтора часа.
Он слегка кивнул. Она не поняла, удалось ли ей его убедить.
– Знаете, – сказал он, – мне почему-то кажется, что ничего не будет. Я все думаю, что завтра утром в самый последний момент ко мне придут и скажут: «Вы здоровы, Бенсон, можете отправляться домой».
– Мы надеемся, что вы выздоровеете после операции, – проговорив эти слова, она почувствовала себя виноватой, но ложь получилась очень естественной.
– Ох, какая же вы благоразумная. Бывают минуты, когда мне от всего этого тошно.
– Как сейчас?
Он снова дотронулся до полотенца.
– Вы только представьте: они же собираются проделать у меня в голове дырки и сунуть туда провода!!
– Так вы все знаете?
– А как же! Ну да ладно, теперь-то что об этом!
– Вы сердитесь?
– Нет. Просто боюсь.
– Хорошо, что боитесь. Это совершенно нормальное состояние. Но только старайтесь не злиться.
Он затушил сигарету в пепельнице и тут же закурил новую. Сменив тему, он указал пальцем на планшетку, которую она держала под мышкой.
– А это что?
– Новый тест. Я бы хотела, чтобы вы его сейчас прошли.
– Сейчас?
– Да. Это необходимо для вашей истории болезни.
Бенсон безразлично пожал плечами. Он уже несколько раз проходил подобный тест. Она подала ему планшетку, на которой он установил карточку с вопросами, после чего начал отвечать. Он читал вопросы вслух:
– Кем бы вы предпочли стать – бабуином или слоном? Бабуином. Слоны живут слишком долго.
Металлическим штырьком он протыкал клеточку против нужного ответа на карточке.
– Если бы вы были цветом, каким бы цветом вы предпочли быть – зеленым или желтым? Желтым. Сейчас мне очень желто, – он засмеялся и проткнул клеточку.
Она ждала, пока он ответит на все тридцать вопросов. Он вернул ей планшет, и его настроение опять, похоже, улучшилось.
– А вы там будете? Завтра.
– Да.
– А я смогу вас узнать?
– Полагаю, что да.
– А когда пройдет действие наркоза?
– Завтра днем или ближе к вечеру.
– Так быстро?
– Я же говорила: это довольно-таки простая операция, – повторила она.
Он кивнул. Она спросила, не принести ли ему чего-нибудь. Он попросил джинджер-эля, но она сказала, что ему нельзя принимать ничего перорально за двенадцать часов до операции. Еще она сказала, что на ночь ему сделают несколько уколов, чтобы помочь уснуть, и еще несколько уколов утром перед операцией. Она пожелала ему спокойной ночи.
Выйдя в коридор, Росс услышала неясный гул – снова заработал телевизор, и мужской голос произнес: «Эй, лейтенант! По городу с трехмиллионным населением разгуливает убийца!»
Она плотно прикрыла дверь палаты.
" ПСИХИАТРИЧЕСКОЕ ЗАКЛЮЧЕНИЕ О СОСТОЯНИИ ПАЦИЕНТА:
Пациент, тридцати четырех лет, на протяжении последних двух лет страдает психомоторной эпилепсией. Этиология болезни, по-видимому, травматического характера – вследствие травмы, полученной в результате автомобильной катастрофы.
Пациент ранее пытался убить двоих людей и неоднократно вступал в драки. Любое сделанное им заявление персоналу больницы, что он «чувствует себя как-то странно» или что «ощущает неприятный запах», следует рассматривать как симптом приближающегося припадка. В этом случае немедленно поставьте в известность ЦНПИ или службу безопасности клиники.
Заболевание пациента сопровождается также расстройством личности, являющимся одним из проявлений его болезни. Он убежден, что машины составили заговор с целью завоевания мира. Это убеждение обладает устойчивым характером, и всякая попытка разуверить его в этом приведет только к возникновению у него чувства враждебности и подозрительности. Следует также иметь в виду, что он обладает высоким интеллектуальным уровнем развития и острой эмоциональностью. Временами этот пациент может проявлять повышенную требовательность, но с ним следует обращаться твердо и уважительно. Его взаимоотношения с окружающими, отличающиеся здравомыслием и остроумием, возможно, заставят кое-кого забыть, что его поведение не является осознанным. Он страдает органическим заболеванием, которое определенным образом воздействует на его психическое состояние. В глубине души он сильно напуган и в высшей степени беспокоится о том, что его ожидает.
Джанет Росс, д.м. ЦНПИ ".
4
5
С другой же стороны, она выступала против операции третьей стадии на Бенсоне. С самого начала она возражала. Она была уверена, что Бенсон – неподходящий человеческий материал, и теперь у нее оставался один-единственный, последний шанс это доказать.
В конце коридора она на мгновение замерла у дверей «Телекомпа» и прислушалась к тихому зудению принтеров. Из-за двери донеслись голоса – и она открыла дверь. «Телекомп» был в полном смысле сердцем всего Центра: просторное помещение, уставленное разнообразным электронным оборудованием. Стены и потолки были обиты звуконепроницаемыми накладками – напоминание о тех давнишних временах, когда здесь стояли стрекочущие телетайпы. Теперь же использовались либо бесшумные КЛТ – катодно-лучевые тубы, – либо струйные принтеры, которые не шумно печатали, а выливали на бумагу ряды букв точно из шланга. Макферсон настоял на замене печатных аппаратов на бесшумные машины, потому что, как ему казалось, стрекот телетайпов раздражал поступивших в ЦНПИ пациентов.
В комнате находились Герхард и его ассистент Ричардс. Их называли близнецами-вундеркиндами: Герхарду было только двадцать четыре, Ричардсу – и того меньше. Они были самыми юными сотрудниками Центра: оба рассматривали «Телекомп» как площадку для игр. Они работали допоздна, но урывками и беспорядочно: начинали вечером, а уходили из лаборатории засветло. Они редко появлялись на научных советах Центра и общих собраниях – к вящему неудовольствию Макферсона. Но чего нельзя было отрицать, так это их таланта. В таланте им невозможно было отказать.
Герхард носил ковбойские сапоги, полотняные штаны и атласные рубашки с жемчужными пуговицами. В возрасте тринадцати лет он обрел всенародную известность, построив двадцатифутовую твердотопливную ракету во дворе родительского дома в Финиксе. У ракеты была чрезвычайно сложная электронная система наведения, и Герхард не сомневался, что сумеет вывести ее на орбиту. Соседи, заметившие за гаражом устремленный в небо нос ракеты, забеспокоились и вызвали полицию. После чего в известность поставили даже армейское командование.
Армейская комиссия изучила ракету Герхарда и отправила ее на полигон Уайт-Сэндз для запуска. После запуска вторая ступень воспламенилась до момента отделения, и ракета взорвалась на высоте две мили. Но к тому времени Герхард получил четыре патента на свою систему наведения и несколько заманчивых предложений из ряда колледжей и промышленных фирм. Он их все отверг и поручил своему дяде инвестировать гонорары за патенты, а достигнув шестнадцатилетия, купил себе «Мазерати». Он нанялся на работу в компанию «Локхид» в Палмдейле, в Калифорнии, но через год уволился, потому что не имел возможности должностного роста – из-за отсутствия инженерного диплома. К тому же сослуживцы открыто недолюбливали семнадцатилетнего коллегу, разъезжавшего на «Мазерати» и предпочитавшего приходить на работу в лабораторию около полуночи. Считалось, что в нем отсутствует «дух коллективизма».
Вот тогда-то Макферсон и взял его в Центр нейропсихиатрических исследований для разработки электронных компонентов, совместимых с человеческим мозгом. Макферсон как глава ЦНПИ провел собеседования с десятками кандидатов, которые считали эту работу «научным вызовом» и «интересной возможностью для прикладного использования теоретических разработок», но только Герхард сказал, что ему все это кажется ужасно занятной игрой – и его немедленно взяли в штат.
У Ричардса был приблизительно аналогичный жизненный опыт.
Он закончил среднюю школу и полгода проучился в колледже, а потом загремел в армию. Уже попав было в полк для отправки во Вьетнам, он предложил некоторые улучшения в армейских системах электронной разведки. Его предложения оказались удачными, и Ричардс отправился не на поля сражений, а в военные лаборатории в Санта-Монике. После демобилизации он тоже пришел в ЦНПИ.
Близнецы– вундеркинды! Росс улыбнулась.
– Привет, Джан! – сказал Герхард.
– Как дела, Джан? – сказал Ричардс.
Они обменялись рукопожатием. Эти двое были единственными в Центре, кто осмеливался обращаться к Макферсону просто «Род». И Макферсон смирился с этим.
– Все отлично, – ответила она. – Мы представляли нашего пациента третьей стадии на конференции. Я хочу на него взглянуть.
– А мы как раз заканчиваем проверку его компьютера, – сказал Герхард. – Все в норме, – он указал на стол с микроскопом, окруженным множеством электронных датчиков и дисплеев.
– А где компьютер?
– Под стеклом.
Она присмотрелась повнимательнее. Пластиковый пакетик размером с почтовую марку лежал под окуляром микроскопа. Сквозь прозрачную оболочку она увидела плотную паутину миниатюрных электронных компонентов и проводков. Из пакетика торчали сорок контактов. С помощью микроскопа ребята исследовали все электроды – один за другим.
– Осталось проверить логическую цепь, – сказал Ричардс. – У нас на всякий случай есть страховочный блок поддержки.
Джанет подошла к полкам с картотекой и стала просматривать карточки тестов. Просмотрев несколько карточек, она спросила:
– А нет ли у вас психодексных карточек?
– Есть. Вон там, – сказал Герхард. – Тебе нужны пятипространственные или "н" – пространственные?
– "Н" – пространственные.
Герхард выдвинул ящик и вытащил лист картона.
Еще он вынул плоскую планшетку. К планшетке на цепочке был привязан заостренный металлический штырек, похожий на карандаш.
– Но это же не для вашего пациента третьей стадии? – спросил он.
– Для него, – ответила Росс.
– Вы уж и так использовали на него много психодексов…
– Нужна еще одна – для истории болезни.
Герхард отдал ей карточку и планшетку.
– Ваш пациент понимает, что с ним делают?
– Он понимает почти все.
Герхард покачал головой.
– Он, наверно, совсем спятил.
– Да, – сказала Росс. – В том-то все и дело.
На седьмом этаже она зашла в кабинет дежурных медсестер и попросила историю болезни Бенсона. В кабинете сидела новенькая.
– Извините, но родственникам не разрешается знакомиться с медицинскими записями.
– Я доктор Росс.
Сестра смутилась.
– Извините, доктор. Я не обратила внимания на ваш значок. Ваш пациент находится в палате семьсот четыре.
– Какой пациент?
– Малыш Джерри Питерс.
Доктор Росс подняла брови.
– Разве вы не педиатр? – спросила сестра.
– Нет, я психиатр Центра нейропсихиатрических исследований. – Она услышала гневные нотки в собственном голосе и расстроилась. Впрочем, разве она не привыкла с юности то и дело слышать: «Но вы же не хотите стать врачом, вы, очевидно, хотите стать медсестрой?» или «Ну, для женщины самое милое дело – педиатрия, то есть это самое естественное…»
– А, значит, вам нужен мистер Бенсон из семьсот десятой. Его только что…
– Спасибо! – Росс взяла историю болезни и пошла к палате Бенсона.
Она постучала – и услышала выстрелы. Потом открыла дверь. Свет был потушен – горел только ночник у кровати, но комната купалась в голубом сиянии, струящемся от телеэкрана. Человек на экране говорил:
– …умер, не успев упасть на землю. Две пули попали в сердце.
– Вы здесь? – спросила она и шире открыла дверь.
Бенсон поглядел на вошедшую. Он улыбнулся и нажал кнопку на панели около кровати – телевизор погас. Его голова была обернута полотенцем.
– Как вы себя чувствуете? – спросила она и села на стул около его кровати.
– Голым, – ответил он и указал на полотенце. – Вот смех! Только когда тебя обреют наголо, осознаешь, сколько у тебя волос на голове. – Он дотронулся до полотенца. – Женщине, наверное, еще хуже.
Он поглядел на нее и сконфузился.
– Это совсем не смешно, – ответила она.
– Пожалуй, – он откинулся на подушку. – После этой процедуры я посмотрел в мусорную корзину – и просто оторопел. Как же много волос! Голове сразу стало холодно. Вот что самое занятное – то, что голове холодно. Потому мне и повязали полотенце. Я им сказал, что хочу взглянуть на голову – хочу, мол, посмотреть, как она выглядит лысой – а они говорят: лучше не надо. Ну, я подождал, пока они уйдут, потом пошел в ванную. А когда вошел туда…
– Да?
– …Я не стал снимать полотенца. – Он рассмеялся. – Не смог. Что бы это значило?
– Не знаю. А вы как думаете?
Он снова рассмеялся.
– Слушайте, почему психиатры никогда не отвечают на прямо поставленный вопрос? – Он закурил и бросил на нее надменный взгляд. – Мне сказали, чтобы я не курил. А я все равно буду.
– Какая разница? – Она внимательно смотрела на него. Похоже, он находился в хорошем расположении духа, и ей не хотелось портить ему настроение. Но, с другой стороны, негоже вступать с ним в панибратские беседы накануне операции на мозге.
– Несколько минут назад заходил Эллис, – сказал он, затягиваясь. – Он проставил на мне какие-то метки. Хотите посмотреть? – он чуть приподнял полотенце справа, обнажив бледно-белую кожу черепа. Под ухом виднелись два крошечных голубых крестика. – Ну и как? – ухмыльнулся он.
– Нормально, – сказала она. – Как вы себя чувствуете?
– Отлично. Просто отлично.
– Волнуетесь?
– Нет! А о чем волноваться? Не о чем. В ближайшие несколько часов я весь в вашем распоряжении – вашем и Эллиса…
– Мне кажется, перед операцией люди обычно волнуются.
– Ну вот опять – сердобольный психиатр. – Он улыбнулся, потом нахмурился и закусил губу. – Конечно, волнуюсь.
– Что вас тревожит?
– Да все! – он впился в сигарету. – Все буквально! Волнуюсь, как буду спать. Как буду чувствовать себя завтра. Как буду себя чувствовать, когда все кончится. А что, если кто-то допустит ошибку? Что, если я превращусь в овощ? А если больно будет? А если…
– Умрете?
– Ну да! И это тоже.
– Но это правда несложная операция. Это не сложнее, чем вырезать аппендицит.
– Могу поспорить: вы так говорите всем пациентам, которым предстоит трепанация черепа.
– Нет, правда. Это простая, быстрая операция. Она продлится полтора часа.
Он слегка кивнул. Она не поняла, удалось ли ей его убедить.
– Знаете, – сказал он, – мне почему-то кажется, что ничего не будет. Я все думаю, что завтра утром в самый последний момент ко мне придут и скажут: «Вы здоровы, Бенсон, можете отправляться домой».
– Мы надеемся, что вы выздоровеете после операции, – проговорив эти слова, она почувствовала себя виноватой, но ложь получилась очень естественной.
– Ох, какая же вы благоразумная. Бывают минуты, когда мне от всего этого тошно.
– Как сейчас?
Он снова дотронулся до полотенца.
– Вы только представьте: они же собираются проделать у меня в голове дырки и сунуть туда провода!!
– Так вы все знаете?
– А как же! Ну да ладно, теперь-то что об этом!
– Вы сердитесь?
– Нет. Просто боюсь.
– Хорошо, что боитесь. Это совершенно нормальное состояние. Но только старайтесь не злиться.
Он затушил сигарету в пепельнице и тут же закурил новую. Сменив тему, он указал пальцем на планшетку, которую она держала под мышкой.
– А это что?
– Новый тест. Я бы хотела, чтобы вы его сейчас прошли.
– Сейчас?
– Да. Это необходимо для вашей истории болезни.
Бенсон безразлично пожал плечами. Он уже несколько раз проходил подобный тест. Она подала ему планшетку, на которой он установил карточку с вопросами, после чего начал отвечать. Он читал вопросы вслух:
– Кем бы вы предпочли стать – бабуином или слоном? Бабуином. Слоны живут слишком долго.
Металлическим штырьком он протыкал клеточку против нужного ответа на карточке.
– Если бы вы были цветом, каким бы цветом вы предпочли быть – зеленым или желтым? Желтым. Сейчас мне очень желто, – он засмеялся и проткнул клеточку.
Она ждала, пока он ответит на все тридцать вопросов. Он вернул ей планшет, и его настроение опять, похоже, улучшилось.
– А вы там будете? Завтра.
– Да.
– А я смогу вас узнать?
– Полагаю, что да.
– А когда пройдет действие наркоза?
– Завтра днем или ближе к вечеру.
– Так быстро?
– Я же говорила: это довольно-таки простая операция, – повторила она.
Он кивнул. Она спросила, не принести ли ему чего-нибудь. Он попросил джинджер-эля, но она сказала, что ему нельзя принимать ничего перорально за двенадцать часов до операции. Еще она сказала, что на ночь ему сделают несколько уколов, чтобы помочь уснуть, и еще несколько уколов утром перед операцией. Она пожелала ему спокойной ночи.
Выйдя в коридор, Росс услышала неясный гул – снова заработал телевизор, и мужской голос произнес: «Эй, лейтенант! По городу с трехмиллионным населением разгуливает убийца!»
Она плотно прикрыла дверь палаты.
***
Перед тем как покинуть четвертый этаж, Росс оставила короткую запись в истории болезни Бенсона. Она обвела запись красным карандашом, чтобы сестры ее сразу заметили:" ПСИХИАТРИЧЕСКОЕ ЗАКЛЮЧЕНИЕ О СОСТОЯНИИ ПАЦИЕНТА:
Пациент, тридцати четырех лет, на протяжении последних двух лет страдает психомоторной эпилепсией. Этиология болезни, по-видимому, травматического характера – вследствие травмы, полученной в результате автомобильной катастрофы.
Пациент ранее пытался убить двоих людей и неоднократно вступал в драки. Любое сделанное им заявление персоналу больницы, что он «чувствует себя как-то странно» или что «ощущает неприятный запах», следует рассматривать как симптом приближающегося припадка. В этом случае немедленно поставьте в известность ЦНПИ или службу безопасности клиники.
Заболевание пациента сопровождается также расстройством личности, являющимся одним из проявлений его болезни. Он убежден, что машины составили заговор с целью завоевания мира. Это убеждение обладает устойчивым характером, и всякая попытка разуверить его в этом приведет только к возникновению у него чувства враждебности и подозрительности. Следует также иметь в виду, что он обладает высоким интеллектуальным уровнем развития и острой эмоциональностью. Временами этот пациент может проявлять повышенную требовательность, но с ним следует обращаться твердо и уважительно. Его взаимоотношения с окружающими, отличающиеся здравомыслием и остроумием, возможно, заставят кое-кого забыть, что его поведение не является осознанным. Он страдает органическим заболеванием, которое определенным образом воздействует на его психическое состояние. В глубине души он сильно напуган и в высшей степени беспокоится о том, что его ожидает.
Джанет Росс, д.м. ЦНПИ ".
4
– Что-то я не понимаю, – сказал пресс-секретарь.
Эллис вздохнул, а Макферсон терпеливо улыбнулся.
– Это органическая причина агрессивного поведения, – пояснил он. – Именно так мы и смотрим на эту проблему.
Все трое сидели в ресторане «Фор Кингз» рядом с клиникой. Идея устроить ранний ужин принадлежала Макферсону. Макферсон попросил Эллиса поприсутствовать – потому Эллис и пришел. Вот так сам Эллис все это воспринимал.
Эллис поднял руку и знаком попросил официанта принести еще кофе. Может, от кофе он хоть сможет не заснуть прямо здесь. Но на самом деле это не имело значения: он в любом случае не смог бы сегодня заснуть. Накануне его первой операции третьей стадии на человеке!
Он прекрасно знал, что всю ночь будет ворочаться с боку на бок, мысленно воспроизводя все этапы предстоящей операции. Снова и снова повторяя каждое свое движение, которое он, кажется, уже и так заучил наизусть. Он же прооперировал кучу обезьян, готовясь к третьей стадии. Если говорить точно – сто пятьдесят четыре обезьяны. С обезьянами трудно. Они рвут швы, выдирают проводки, визжат, дерутся, пытаются укусить руку хирурга…
– Коньяк? – предложил Макферсон.
– Отлично, – согласился пресс-секретарь.
Макферсон бросил вопросительный взгляд на Эллиса. Эллис помотал головой. Он налил в кофе сливок и подавил зевок. Между прочим, этот пресс-секретарь сам похож на обезьянку. Молодой резус-макак: такая же квадратная нижняя челюсть, такая же затаенная тревога в поблескивающих глазах.
Звали пресс-секретаря Ральф. Эллис не знал его фамилии. У пресс-секретарей никогда не бывает фамилий. Конечно, в больнице его никто так не называл: пресс-секретарь. Он был директором отдела по связям с общественностью, или руководителем отдела по связям с прессой, или что-то в этом роде.
Точно – вылитая обезьянка! Эллис даже поймал себя на том, что изучает участок его черепа сразу за ухом, куда он обычно имплантирует электроды…
– Нам точно неизвестны причины агрессивного поведения, – продолжал Макферсон. – Сейчас распространяется масса досужих домыслов на этот счет, сочиняемых нашими социологами и оплачиваемых деньгами наших добропорядочных налогоплательщиков. Но мы знаем твердо: одна болезнь – психомоторная эпилепсия – может вызвать агрессивное поведение.
– Психомоторная эпилепсия, – повторил Ральф.
– Да. Причем психомоторная эпилепсия не менее распространена, чем любая иная разновидность эпилепсии. Многие известные люди страдали ею – например, Достоевский. Мы в Центре считаем, что психомоторная эпилепсия очень часто встречается у людей, которые постоянно участвуют в актах насилия – например, кое у кого из полицейских, у гангстеров, у участников уличных беспорядков, у «Ангелов ада». Никто почему-то не считает подобных людей физически нездоровыми. Мы просто соглашаемся с тем, что на свете есть много людей с дурным характером. Мы считаем, что это нормально. Но, возможно, ничего нормального в этом нет.
– Понял, – сказал Ральф.
И, похоже, он и впрямь что-то понимал. Макферсону надо было бы стать учителем в начальных классах, подумал Эллис. Его величайший дар – обучать. Конечно, он никакой не исследователь…
– Так вот, – сказал Макферсон, проводя рукой по седой шевелюре, – мы пока не знаем, насколько распространена психомоторная эпилепсия. Но наша гипотеза заключается в том, что, возможно, ею страдают от одного до двух процентов населения страны, то есть от двух до четырех миллионов американцев.
– Боже! – воскликнул Ральф.
Эллис отпил кофе. «Боже! – подумал он. – О господи! Боже…»
– По ряду причин, – продолжал Макферсон, кивнув в знак благодарности официанту, принесшему коньяк, – психомоторные эпилептики имеют предрасположенность к агрессивности во время приступов болезни. Мы не знаем почему, но это так. Среди прочих побочных явлений болезни – гиперсексуальность и патологическая интоксикация.
Тут Ральф по-настоящему заинтересовался.
– У нас была одна пациентка, страдающая этим заболеванием, которая во время приступов могла иметь половые сношения с двенадцатью мужчинами подряд и тем не менее не достигать сексуального удовлетворения.
Ральф одним залпом осушил свою рюмку. Эллис заметил, что у Ральфа широченный галстук с модным психоделическим узором. Сорокалетний хиппующий пресс-секретарь при мысли о такой женщине стал пить коньяк как воду…
– Патологическая интоксикация связана с буйной формой опьянения, вызванного минимальным количеством алкоголя – буквально одним-двумя глотками. Такое количество алкоголя способно вызвать припадок.
Эллис тем временем размышлял о своем пациенте третьей стадии. Бенсон, упитанный малыш Бенсон, обходительный программист-компьютерщик, который напивался и избивал первых встречных – мужчин, женщин, всех, кто попадался ему под руку. Сама идея попытки излечить такого субъекта с помощью проводов, вставленных в мозг, казалась абсурдной.
Ральф, кажется, размышлял о том же.
– И что, подобная операция способна излечить агрессивность?
– Да! – заявил Макферсон. – Мы так считаем. Но ранее эти операции на людях не проводились. Первая такая операция будет проведена в нашей клинике завтра утром.
– Поня-ятно, – сказал Ральф, точно до него только что дошел истинный смысл сделанного ему приглашения поужинать.
– Дело весьма щекотливое – в том, что касается прессы, – продолжал Макферсон.
– Разумеется, я понимаю…
Наступила короткая пауза. Наконец Ральф сказал:
– И кто будет проводить операцию?
– Я, – отозвался Эллис.
– Так, – сказал Ральф, – мне надо проверить наш архив. Надо посмотреть, есть ли у нас ваша свежая фотография и биографические сведения – для пресс-релизов. – Он нахмурился при мысли о предстоящей работе.
Эллиса поразила реакция этого человека. Значит, его заботит только это? Что ему надо раздобыть его свежую фотографию. Но Макферсон ловко проявил инициативу.
– Мы обеспечим вас всем необходимым.
На этом встреча закончилась.
Эллис вздохнул, а Макферсон терпеливо улыбнулся.
– Это органическая причина агрессивного поведения, – пояснил он. – Именно так мы и смотрим на эту проблему.
Все трое сидели в ресторане «Фор Кингз» рядом с клиникой. Идея устроить ранний ужин принадлежала Макферсону. Макферсон попросил Эллиса поприсутствовать – потому Эллис и пришел. Вот так сам Эллис все это воспринимал.
Эллис поднял руку и знаком попросил официанта принести еще кофе. Может, от кофе он хоть сможет не заснуть прямо здесь. Но на самом деле это не имело значения: он в любом случае не смог бы сегодня заснуть. Накануне его первой операции третьей стадии на человеке!
Он прекрасно знал, что всю ночь будет ворочаться с боку на бок, мысленно воспроизводя все этапы предстоящей операции. Снова и снова повторяя каждое свое движение, которое он, кажется, уже и так заучил наизусть. Он же прооперировал кучу обезьян, готовясь к третьей стадии. Если говорить точно – сто пятьдесят четыре обезьяны. С обезьянами трудно. Они рвут швы, выдирают проводки, визжат, дерутся, пытаются укусить руку хирурга…
– Коньяк? – предложил Макферсон.
– Отлично, – согласился пресс-секретарь.
Макферсон бросил вопросительный взгляд на Эллиса. Эллис помотал головой. Он налил в кофе сливок и подавил зевок. Между прочим, этот пресс-секретарь сам похож на обезьянку. Молодой резус-макак: такая же квадратная нижняя челюсть, такая же затаенная тревога в поблескивающих глазах.
Звали пресс-секретаря Ральф. Эллис не знал его фамилии. У пресс-секретарей никогда не бывает фамилий. Конечно, в больнице его никто так не называл: пресс-секретарь. Он был директором отдела по связям с общественностью, или руководителем отдела по связям с прессой, или что-то в этом роде.
Точно – вылитая обезьянка! Эллис даже поймал себя на том, что изучает участок его черепа сразу за ухом, куда он обычно имплантирует электроды…
– Нам точно неизвестны причины агрессивного поведения, – продолжал Макферсон. – Сейчас распространяется масса досужих домыслов на этот счет, сочиняемых нашими социологами и оплачиваемых деньгами наших добропорядочных налогоплательщиков. Но мы знаем твердо: одна болезнь – психомоторная эпилепсия – может вызвать агрессивное поведение.
– Психомоторная эпилепсия, – повторил Ральф.
– Да. Причем психомоторная эпилепсия не менее распространена, чем любая иная разновидность эпилепсии. Многие известные люди страдали ею – например, Достоевский. Мы в Центре считаем, что психомоторная эпилепсия очень часто встречается у людей, которые постоянно участвуют в актах насилия – например, кое у кого из полицейских, у гангстеров, у участников уличных беспорядков, у «Ангелов ада». Никто почему-то не считает подобных людей физически нездоровыми. Мы просто соглашаемся с тем, что на свете есть много людей с дурным характером. Мы считаем, что это нормально. Но, возможно, ничего нормального в этом нет.
– Понял, – сказал Ральф.
И, похоже, он и впрямь что-то понимал. Макферсону надо было бы стать учителем в начальных классах, подумал Эллис. Его величайший дар – обучать. Конечно, он никакой не исследователь…
– Так вот, – сказал Макферсон, проводя рукой по седой шевелюре, – мы пока не знаем, насколько распространена психомоторная эпилепсия. Но наша гипотеза заключается в том, что, возможно, ею страдают от одного до двух процентов населения страны, то есть от двух до четырех миллионов американцев.
– Боже! – воскликнул Ральф.
Эллис отпил кофе. «Боже! – подумал он. – О господи! Боже…»
– По ряду причин, – продолжал Макферсон, кивнув в знак благодарности официанту, принесшему коньяк, – психомоторные эпилептики имеют предрасположенность к агрессивности во время приступов болезни. Мы не знаем почему, но это так. Среди прочих побочных явлений болезни – гиперсексуальность и патологическая интоксикация.
Тут Ральф по-настоящему заинтересовался.
– У нас была одна пациентка, страдающая этим заболеванием, которая во время приступов могла иметь половые сношения с двенадцатью мужчинами подряд и тем не менее не достигать сексуального удовлетворения.
Ральф одним залпом осушил свою рюмку. Эллис заметил, что у Ральфа широченный галстук с модным психоделическим узором. Сорокалетний хиппующий пресс-секретарь при мысли о такой женщине стал пить коньяк как воду…
– Патологическая интоксикация связана с буйной формой опьянения, вызванного минимальным количеством алкоголя – буквально одним-двумя глотками. Такое количество алкоголя способно вызвать припадок.
Эллис тем временем размышлял о своем пациенте третьей стадии. Бенсон, упитанный малыш Бенсон, обходительный программист-компьютерщик, который напивался и избивал первых встречных – мужчин, женщин, всех, кто попадался ему под руку. Сама идея попытки излечить такого субъекта с помощью проводов, вставленных в мозг, казалась абсурдной.
Ральф, кажется, размышлял о том же.
– И что, подобная операция способна излечить агрессивность?
– Да! – заявил Макферсон. – Мы так считаем. Но ранее эти операции на людях не проводились. Первая такая операция будет проведена в нашей клинике завтра утром.
– Поня-ятно, – сказал Ральф, точно до него только что дошел истинный смысл сделанного ему приглашения поужинать.
– Дело весьма щекотливое – в том, что касается прессы, – продолжал Макферсон.
– Разумеется, я понимаю…
Наступила короткая пауза. Наконец Ральф сказал:
– И кто будет проводить операцию?
– Я, – отозвался Эллис.
– Так, – сказал Ральф, – мне надо проверить наш архив. Надо посмотреть, есть ли у нас ваша свежая фотография и биографические сведения – для пресс-релизов. – Он нахмурился при мысли о предстоящей работе.
Эллиса поразила реакция этого человека. Значит, его заботит только это? Что ему надо раздобыть его свежую фотографию. Но Макферсон ловко проявил инициативу.
– Мы обеспечим вас всем необходимым.
На этом встреча закончилась.
5
Роберт Моррис сидел в больничном кафетерии, доедая прогорклый яблочный пирог. Вдруг его «биппер» проснулся и издал оглушительный электронный визг, не умолкавший до тех пор, пока Моррис не опустил руку к ремню и не отключил прибор. Он вернулся к пирогу. Через некоторое время «биппер» опять завизжал. Он чертыхнулся, положил вилку и отправился к настенному телефонному аппарату ответить на вызов. Было время, когда он считал эту небольшую серую коробочку, пристегнутую к ремню, замечательной игрушкой. Он особенно ценил те моменты, когда во время обеда с какой-нибудь симпатичной девушкой его «биппер» вдруг трезвонил, требуя от него отзыва. Этот вой означал, что он чрезвычайно ответственный работник, вовлеченный в дела жизни и смерти. Когда «биппер» начинал верещать, он извинялся и шел к телефону, преисполненный сознанием того, что служебный долг превыше всего. И девушкам это ужасно нравилось.
Но по прошествии нескольких лет игрушка перестала его радовать. Коробочка была жестокой, неумолимой обузой и постепенно стала символизировать в его глазах тот факт, что он себе не принадлежит. Его постоянно теребили все кому не лень, причем по самым неожиданным поводам – например, дежурная сестра, которой вздумалось перепроверить, что больному назначены таблетки на два часа утра; или неугомонный посетитель, который поставил всех на уши, справляясь о послеоперационном состоянии мамы; или это был звонок, извещавший, что конференция началась – когда он давным-давно сидел на этой чертовой конференции.
И теперь любимыми часами его жизни стало время, когда он приходил домой и ненадолго избавлялся от этой проклятой коробки. Тогда он становился недосягаемым – и свободным. И это ему ужасно нравилось.
Набирая номер коммутатора, он оглянулся на остатки своего яблочного пирога на столике.
– Доктор Моррис, – представился он.
– Доктор Моррис, два-четыре-семь-один.
– Спасибо! – это был добавочный в кабинет медсестер на седьмом этаже.
Поразительно, как ему удалось вызубрить все эти добавочные номера. Телефонная сеть больницы была сложнее анатомии человека. Но с течением времени без всяких осознанных усилий он все же умудрился изучить ее достаточно хорошо. Он набрал номер седьмого этажа.
– Доктор Моррис.
– Ах да! – ответил женский голос. – К нам пришла женщина с передачей для Гарольда Бенсона. Она говорит, что в сумке личные вещи. Можно их ему передать?
– Я подойду и посмотрю, – ответил он.
– Спасибо, доктор.
Он вернулся к своему столику, взял поднос и отнес к стойке с грязной посудой. Как только он поставил поднос, «биппер» снова завизжал. Он пошел к телефону.
– Доктор Моррис!
– Доктор Моррис, один-три-пять-семь.
Отделение обмена веществ. Он набрал номер.
– Это доктор Моррис.
– Это доктор Хэнли, – произнес незнакомый голос. – Мы хотим попросить вас взглянуть на женщину, у которой предположительно стероидный психоз. У нее гемолитическая анемия. Ей назначена операция на желчном пузыре.
– Сегодня не могу, – ответил Моррис. – И завтра очень сложно. – Это, подумал он, еще мягко сказано. – А вы не пробовали обратиться к Питерсу?
– Нет…
– У Питерса большой опыт в области стероидной терапии. Попросите его.
– Хорошо. Спасибо.
Моррис повесил трубку. Он вошел в лифт и нажал кнопку седьмого этажа. «Биппер» зазвонил в третий раз. Он взглянул на часы: 6.30. Пора уходить – рабочий день кончился. Но он ответил. Его вызывал Келсо, ординатор из педиатрического отделения.
– Хочешь задницу надеру? – спросил Келсо.
– Хочу. Когда?
– Ну, скажем, через полчасика?
– Если кишка не тонка.
– Не тонка, не тонка. Кишки у меня в багажнике.
– Ну, тогда увидимся на парковке, – сказал Моррис. И добавил:
– Я, может быть, немножко опоздаю.
– Смотри, только не очень. А то уже темнеет.
Моррис обещал поторопиться и повесил трубку.
Но по прошествии нескольких лет игрушка перестала его радовать. Коробочка была жестокой, неумолимой обузой и постепенно стала символизировать в его глазах тот факт, что он себе не принадлежит. Его постоянно теребили все кому не лень, причем по самым неожиданным поводам – например, дежурная сестра, которой вздумалось перепроверить, что больному назначены таблетки на два часа утра; или неугомонный посетитель, который поставил всех на уши, справляясь о послеоперационном состоянии мамы; или это был звонок, извещавший, что конференция началась – когда он давным-давно сидел на этой чертовой конференции.
И теперь любимыми часами его жизни стало время, когда он приходил домой и ненадолго избавлялся от этой проклятой коробки. Тогда он становился недосягаемым – и свободным. И это ему ужасно нравилось.
Набирая номер коммутатора, он оглянулся на остатки своего яблочного пирога на столике.
– Доктор Моррис, – представился он.
– Доктор Моррис, два-четыре-семь-один.
– Спасибо! – это был добавочный в кабинет медсестер на седьмом этаже.
Поразительно, как ему удалось вызубрить все эти добавочные номера. Телефонная сеть больницы была сложнее анатомии человека. Но с течением времени без всяких осознанных усилий он все же умудрился изучить ее достаточно хорошо. Он набрал номер седьмого этажа.
– Доктор Моррис.
– Ах да! – ответил женский голос. – К нам пришла женщина с передачей для Гарольда Бенсона. Она говорит, что в сумке личные вещи. Можно их ему передать?
– Я подойду и посмотрю, – ответил он.
– Спасибо, доктор.
Он вернулся к своему столику, взял поднос и отнес к стойке с грязной посудой. Как только он поставил поднос, «биппер» снова завизжал. Он пошел к телефону.
– Доктор Моррис!
– Доктор Моррис, один-три-пять-семь.
Отделение обмена веществ. Он набрал номер.
– Это доктор Моррис.
– Это доктор Хэнли, – произнес незнакомый голос. – Мы хотим попросить вас взглянуть на женщину, у которой предположительно стероидный психоз. У нее гемолитическая анемия. Ей назначена операция на желчном пузыре.
– Сегодня не могу, – ответил Моррис. – И завтра очень сложно. – Это, подумал он, еще мягко сказано. – А вы не пробовали обратиться к Питерсу?
– Нет…
– У Питерса большой опыт в области стероидной терапии. Попросите его.
– Хорошо. Спасибо.
Моррис повесил трубку. Он вошел в лифт и нажал кнопку седьмого этажа. «Биппер» зазвонил в третий раз. Он взглянул на часы: 6.30. Пора уходить – рабочий день кончился. Но он ответил. Его вызывал Келсо, ординатор из педиатрического отделения.
– Хочешь задницу надеру? – спросил Келсо.
– Хочу. Когда?
– Ну, скажем, через полчасика?
– Если кишка не тонка.
– Не тонка, не тонка. Кишки у меня в багажнике.
– Ну, тогда увидимся на парковке, – сказал Моррис. И добавил:
– Я, может быть, немножко опоздаю.
– Смотри, только не очень. А то уже темнеет.
Моррис обещал поторопиться и повесил трубку.