Страница:
Аварийное изменение состояния уплотнения В-112-6886
— Господи! — сказал Стоун.
— Что это за уплотнение?
— Какая-то прокладка центрального ствола, связывающего все лаборатории. Главное — гермети…
Экран загорелся опять:
— Скверное дело, — сказал Стоун. — Очень скверное.
На пульте промелькнули номера еще девяти вышедших из строя прокладок.
— Просто не понимаю…
Но тут Холл воскликнул:
— Ребенок. Ну, конечно же!..
— Что ребенок?
— И тот проклятый самолет. Все сходится… — О чем вы?
— Ребенок совершенно здоров. Когда он плачет, он нарушает кислотно-щелочное равновесие организма. Допустим. Алкалоз не дает возможности штамму проникнуть в кровь, размножиться там и убить свою жертву…
— Ну да, — отозвался Стоун. — Вы это уже говорили…
— Но что происходит, когда ребенок умолкает?..
Стоун уставился на Холла, не находя слов.
— Ведь рано или поздно, — продолжал Холл, — ребенок должен был замолчать! Не мог же он кричать вечно…. Рано или поздно он перестал орать, кислотно-щелочное равновесие пришло в норму, и он стал вновь уязвим для «Андромеды»…
— Верно.
— Но он не умер.
— Быть может, какая-нибудь быстрая форма иммунитета…
— Нет, это невероятно. Есть только два объяснения. Когда ребенок перестал кричать, то либо штамма уже не было поблизости — подул ветер, воздух очистился, — либо же этот штамм…
— Изменился, — подхватил Стоун. — Произошла мутация.
— Вот именно. Мутация с превращением в неинфекционную форму. Возможно, она продолжается и сейчас. Штамм уже не опасен для человека, зато пожирает резину и пластик…
— Самолет!..
Холл кивнул.
Национальным гвардейцам на земле «Андромеда» не причинила никакого вреда. А самолет погиб — потому что пластик стал расползаться у пилота на глазах…
— Стало быть, штамм теперь практически безвреден. Вот почему жива крыса…
— Вот почему жив Бертон, — добавил Холл. — Учащенное дыхание не нужно. Бертон жив только потому, что изменилась сама «Андромеда».
— Она может измениться еще раз, — возразил Стоун. — И если большинство мутаций происходит во время деления…
Взревели сирены, и пульт оповестил красными буквами:
Герметизация нарушена полностью. Пятый уровень заражен и отсечен — Бегом отсюда, — бросил Стоун Холлу. — Быстро! В этой лаборатории нет подстанции. Вам надо перейти в следующий сектор…
Холл не сразу понял, чего от него хотят. Он продолжал сидеть, будто прирос к креслу, но вдруг понял, сорвался с места, бросился к двери. И не успел — послышалось шипение, из стены выскользнула массивная стальная плита и, лязгнув, перекрыла выход. Стоун выругался:
— Ну вот, попались. Если бомба взорвется, «Андромеду» разнесет на десятки миль вокруг. Будут тысячи мутаций, и каждая станет убивать на свой манер. Нам теперь никогда от нее не избавиться…
Бесстрастный механический голос повторил несколько раз по радио:
— Уровень отсечен. Тревога. Уровень отсечен. Тревога. Уровень отсечен…
На мгновение наступила тишина, потом донесся легкий скрип — включилась новая запись, и тихий голос мисс Глэдис Стивенс из штата Омаха произнес:
— До ядерного взрыва осталось три минуты…
Глава 29
ДЕНЬ ПЯТЫЙ
Глава 30
Майкл Крайтон
ПРЕДИСЛОВИЕ АВТОРА
ГОСПИТАЛИЗАЦИЯ
— Господи! — сказал Стоун.
— Что это за уплотнение?
— Какая-то прокладка центрального ствола, связывающего все лаборатории. Главное — гермети…
Экран загорелся опять:
Аварийное изменение состояния уплотнений… А-009-5478В немом изумлении следили они за экраном.
……………………………………………………….……..В-430-0030
……………………………………………………………….Н-966-6656
— Скверное дело, — сказал Стоун. — Очень скверное.
На пульте промелькнули номера еще девяти вышедших из строя прокладок.
— Просто не понимаю…
Но тут Холл воскликнул:
— Ребенок. Ну, конечно же!..
— Что ребенок?
— И тот проклятый самолет. Все сходится… — О чем вы?
— Ребенок совершенно здоров. Когда он плачет, он нарушает кислотно-щелочное равновесие организма. Допустим. Алкалоз не дает возможности штамму проникнуть в кровь, размножиться там и убить свою жертву…
— Ну да, — отозвался Стоун. — Вы это уже говорили…
— Но что происходит, когда ребенок умолкает?..
Стоун уставился на Холла, не находя слов.
— Ведь рано или поздно, — продолжал Холл, — ребенок должен был замолчать! Не мог же он кричать вечно…. Рано или поздно он перестал орать, кислотно-щелочное равновесие пришло в норму, и он стал вновь уязвим для «Андромеды»…
— Верно.
— Но он не умер.
— Быть может, какая-нибудь быстрая форма иммунитета…
— Нет, это невероятно. Есть только два объяснения. Когда ребенок перестал кричать, то либо штамма уже не было поблизости — подул ветер, воздух очистился, — либо же этот штамм…
— Изменился, — подхватил Стоун. — Произошла мутация.
— Вот именно. Мутация с превращением в неинфекционную форму. Возможно, она продолжается и сейчас. Штамм уже не опасен для человека, зато пожирает резину и пластик…
— Самолет!..
Холл кивнул.
Национальным гвардейцам на земле «Андромеда» не причинила никакого вреда. А самолет погиб — потому что пластик стал расползаться у пилота на глазах…
— Стало быть, штамм теперь практически безвреден. Вот почему жива крыса…
— Вот почему жив Бертон, — добавил Холл. — Учащенное дыхание не нужно. Бертон жив только потому, что изменилась сама «Андромеда».
— Она может измениться еще раз, — возразил Стоун. — И если большинство мутаций происходит во время деления…
Взревели сирены, и пульт оповестил красными буквами:
Герметизация нарушена полностью. Пятый уровень заражен и отсечен — Бегом отсюда, — бросил Стоун Холлу. — Быстро! В этой лаборатории нет подстанции. Вам надо перейти в следующий сектор…
Холл не сразу понял, чего от него хотят. Он продолжал сидеть, будто прирос к креслу, но вдруг понял, сорвался с места, бросился к двери. И не успел — послышалось шипение, из стены выскользнула массивная стальная плита и, лязгнув, перекрыла выход. Стоун выругался:
— Ну вот, попались. Если бомба взорвется, «Андромеду» разнесет на десятки миль вокруг. Будут тысячи мутаций, и каждая станет убивать на свой манер. Нам теперь никогда от нее не избавиться…
Бесстрастный механический голос повторил несколько раз по радио:
— Уровень отсечен. Тревога. Уровень отсечен. Тревога. Уровень отсечен…
На мгновение наступила тишина, потом донесся легкий скрип — включилась новая запись, и тихий голос мисс Глэдис Стивенс из штата Омаха произнес:
— До ядерного взрыва осталось три минуты…
Глава 29
Три минуты
Опять тревожно взвыла сирена, и стрелки всех часов одновременно прыгнули на 12.00, а секундные стрелки начали отсчитывать время. Циферблаты автоматических таймеров загорелись красным светом, зеленая полоска на них точно указывала момент ядерного финала.
А голос невозмутимо повторял:
— До ядерного взрыва осталось три минуты.
— Автоматика, — сказал Стоун с тихим бешенством. — Уровень поражен, и система сработала. Надо что-то делать…
Холл держал в руке ключ и тупо смотрел на него.
— И никак нельзя добраться до подстанции?
— На этом уровне — нет. Каждый сектор изолировал от других.
— А на других уровнях, там же есть подстанции?
— Есть.
— Как добраться до них?
— Никак. Все пути отрезаны.
— А центральный ствол?
Центральный ствол пронизывал насквозь все уровни.
Стоун передернул плечами:
— Предохранительные системы…
Холл припомнил, что Бертон как-то рассказывал ему о предохранительных системах центрального ствола. Теоретически, попав в центральный ствол, можно было подняться до самой поверхности. Но практически по окружности ствола были размещены лигаминовые датчики, в основном на случай, если какое-нибудь лабораторное животное вырвется на волю. По сигналу датчика в ствол подавался в виде газа лигамин — растворимое производное яда кураре. Кроме того, автоматические пистолеты стреляли дротиками, отравленными лигамином. Механический голос сказал:
— До взрыва осталось две минуты сорок пять секунд…
Холл уже отошел в глубину лаборатории и глядел сквозь стекло на внутреннее рабочее пространство; где-то там, еще глубже, находился центральный ствол.
— Какие у меня шансы?
— Их попросту нет, — ответил Стоун.
Холл пригнулся и вполз в туннель-шланг, ведущий к пластиковому комбинезону, Подождал, когда шланг за ним загерметизируется, потом взял нож и обрезал этот шланг, как бесполезный хвост. Вдохнул всей грудью лабораторный воздух, прохладный и свежий — и насыщенный «Андромедой».
И ничего не случилось.
Стоун наблюдал за ним через стекло. Холл видел, что губы Стоуна шевелятся, но слов не слышал. Потом включились динамики:
— …лучшая, какую мы только могли придумать.
— Что?
— Предохранительная система.
— Премного благодарен, — ответил Холл и направился к круглому резиновому затвору, ведущему в центральный ствол. Отверстие затвора было круглое и относительно небольшое.
— Есть единственный шанс, — сказал Стоун. — Дозы низкие, рассчитаны на десятикилограммовое животное, вроде большой обезьяны, а в вас килограммов семьдесят или вроде того. Вы выдержите довольно значительную дозу, прежде чем…
— Прежде чем перестану дышать, — закончил за Стоуна Холл.
Жертвы кураре погибают от удушья, вызванного параличом мышц груди и диафрагмы. Холл был убежден, что это не самый приятный способ умереть.
— Пожелайте мне удачи, — сказал он.
— До взрыва осталось две минуты тридцать секунд, — молвила Глэдис Стивенс.
Холл с размаху ударил кулаком по затвору — тот рассыпался на куски — и пролез в центральный ствол.
— Я наблюдаю за вами по телемонитору, — донесся до Холла голос Стоуна. — Поднимайтесь быстрее. Вот-вот будет выпущен газ.
Еще один магнитофонный голос:
— Поражен центральный ствол. Всему обслуживающему персоналу немедленно покинуть опасную зону…
— Скорее! — крикнул Стоун.
Холл полез по скобкам вверх. Глянул под ноги — пола уже не было видно, его застлали клубы белого дыма.
— Пошел газ, — предупредил Стоун. — Торопитесь!..
Холл и без того торопился, перебирая руками по скобкам и тяжело дыша — от усталости и от волнения.
— Датчики засекли вас, — глухо сказал Стоун.
Сидя в лаборатории у экрана, он видел, как электрические глаза обнаружили Холла в шахте и очертили контуры его тела. Холл казался таким беззащитным, таким уязвимым… А на соседнем экране было видно, как лигаминовые пистолеты поворачиваются на своих кронштейнах, наводя на цель тонкие дула.
— Скорее!..
Тело Холла на экране было обведено красной линией на ярко-зеленом фоне. Потом на этот контур, на область шеи, наложилось прицельное перекрестье. Управляемые ЭВМ автоматы, следуя программе, выбирали область наиболее сильного тока крови — у большинства животных шея в этом смысле предпочтительнее спины.
А Холл все лез и лез. Для него сейчас существовали лишь расстояние и еще усталость, усталость. Он ощущал такое изнеможение, будто карабкался уже много часов, и вдруг понял, что это началось воздействие газа…
— Датчики засекли вас, — повторил Стоун, — зато вам осталось всего метров десять…
И тут Холл увидел совсем близко от себя один из датчиков. Дуло пистолета смотрело прямо на него — вот пистолет выстрелил, выплюнув облачко голубого дыма. Что-то свистнуло мимо уха, шлепнулось в стенку и отскочило вниз.
— Промах. Лезьте дальше…
Еще один дротик разбился о стенку рядом с шеей. Холл старался карабкаться быстрее, как можно быстрее… Над собой он уже видел дверь с белыми буквами: «Четвертый уровень». Стоун был прав, действительно оставалось меньше десяти метров. Третий дротик, четвертый. Мимо. Ирония судьбы — на какую-то малую долю секунды он почувствовал раздражение: чего стоят эти дурацкие электронные системы, если не способны попасть в такую мишень…
Следующий дротик ударил Холла в плечо и с жалящей болью вонзился под кожу, потом по телу прокатилась вторая волна боли — впрыснулся яд. Холл чертыхнулся.
Стоун видел все это на своем мониторе. Затем на экране появилась бесстрастная надпись «Попадание», и изображение было повторено в записи; дротик снова летел и снова вонзался Холлу в плечо. Запись была повторена трижды…
— До взрыва осталось две минуты, — возвестил голос.
— Доза низкая, — сказал Стоун. — Лезьте дальше…
И Холл полез дальше. Он чувствовал огромную тяжесть, будто весил двести килограммов, и все-таки лез. Добрался до двери — дротик ударил в стену у самой щеки.
— Вот подлый…
— Давайте, давайте!
Дверь была герметическая, плотно притертая, на ней была ручка. Холл дернул ее — еще один дротик стукнулся в стенку.
— Вы совсем у цели, — сказал Стоун, — вы почти добрались…
— До взрыва осталось девяносто секунд…
Ручка подалась, дверь с шипением открылась. Он перевалился через порог — и в этот миг дротик вонзился в ногу, и его опять захлестнула горячая волна боли. Теперь он весил уже не двести, а пятьсот килограммов. Медленно, очень медленно он протянул руку и закрыл за собой дверь.
— Вы в воздушном шлюзе, — сказал Стоун. — Откройте следующую дверь.
Он потащился к внутренней двери. До нее был долгий-долгий, бесконечный путь, безнадежное расстояние. На ногах висели свинцовые колодки, ноги были каменные. Хотелось лечь и заснуть — он так устал, все тело болит. Шаг. Еще шаг. Еще…
— До взрыва осталось шестьдесят секунд…
Время мчалось. Холл никак не мог понять, в чем дело: оно неслось с такой быстротой, а он двигался так медленно…
Ручка. Как во сне, пальцы сомкнулись вокруг нее и повернули…
— Боритесь с ядом, — сказал Стоун. — Вы можете, можете!..
Что было дальше, он почти не мог вспомнить. Ручка повернулась, и дверь открылась; он смутно увидел девушку-лаборантку — она стояла в коридоре, куда он ввалился, и смотрела на него испуганными глазами…
— Помогите, — попросил он.
Она заколебалась, глаза ее совсем округлились, и вдруг она побежала по коридору прочь. Он тупо поглядел ей вслед и свалился на пол. Подстанция была в нескольких шагах — блестящая металлическая нашлепка на зеленой стене.
— До взрыва осталось сорок пять секунд.
И Холл разозлился. Оттого, что этот соблазнительный женский голос был заранее записан на пленку. Оттого, что кто-то задумал всю эту серию неотвратимых грозных предупреждений. Оттого, что этот сценарий разыгрывается сейчас, как по нотам, электронной машиной вкупе со всей блестящей, безупречной лабораторной аппаратурой. Будто такова была его неминуемая участь, заранее запланированная и предначертанная.
И он разозлился.
Как он преодолел оставшиеся метры, как сумел подняться на колени и вставить ключ, он, несмотря на все старания, вспомнить не мог. Но ясно помнил, как повернул ключ в замке и как погасла красная лампочка и вновь загорелась зеленая.
— Взрыв отменяется. Взрыв отменяется, — оповестил голос бесстрастно, будто ничего не случилось.
Холл тяжело сполз по стенке вниз, и черная мгла сомкнулась над ним.
А голос невозмутимо повторял:
— До ядерного взрыва осталось три минуты.
— Автоматика, — сказал Стоун с тихим бешенством. — Уровень поражен, и система сработала. Надо что-то делать…
Холл держал в руке ключ и тупо смотрел на него.
— И никак нельзя добраться до подстанции?
— На этом уровне — нет. Каждый сектор изолировал от других.
— А на других уровнях, там же есть подстанции?
— Есть.
— Как добраться до них?
— Никак. Все пути отрезаны.
— А центральный ствол?
Центральный ствол пронизывал насквозь все уровни.
Стоун передернул плечами:
— Предохранительные системы…
Холл припомнил, что Бертон как-то рассказывал ему о предохранительных системах центрального ствола. Теоретически, попав в центральный ствол, можно было подняться до самой поверхности. Но практически по окружности ствола были размещены лигаминовые датчики, в основном на случай, если какое-нибудь лабораторное животное вырвется на волю. По сигналу датчика в ствол подавался в виде газа лигамин — растворимое производное яда кураре. Кроме того, автоматические пистолеты стреляли дротиками, отравленными лигамином. Механический голос сказал:
— До взрыва осталось две минуты сорок пять секунд…
Холл уже отошел в глубину лаборатории и глядел сквозь стекло на внутреннее рабочее пространство; где-то там, еще глубже, находился центральный ствол.
— Какие у меня шансы?
— Их попросту нет, — ответил Стоун.
Холл пригнулся и вполз в туннель-шланг, ведущий к пластиковому комбинезону, Подождал, когда шланг за ним загерметизируется, потом взял нож и обрезал этот шланг, как бесполезный хвост. Вдохнул всей грудью лабораторный воздух, прохладный и свежий — и насыщенный «Андромедой».
И ничего не случилось.
Стоун наблюдал за ним через стекло. Холл видел, что губы Стоуна шевелятся, но слов не слышал. Потом включились динамики:
— …лучшая, какую мы только могли придумать.
— Что?
— Предохранительная система.
— Премного благодарен, — ответил Холл и направился к круглому резиновому затвору, ведущему в центральный ствол. Отверстие затвора было круглое и относительно небольшое.
— Есть единственный шанс, — сказал Стоун. — Дозы низкие, рассчитаны на десятикилограммовое животное, вроде большой обезьяны, а в вас килограммов семьдесят или вроде того. Вы выдержите довольно значительную дозу, прежде чем…
— Прежде чем перестану дышать, — закончил за Стоуна Холл.
Жертвы кураре погибают от удушья, вызванного параличом мышц груди и диафрагмы. Холл был убежден, что это не самый приятный способ умереть.
— Пожелайте мне удачи, — сказал он.
— До взрыва осталось две минуты тридцать секунд, — молвила Глэдис Стивенс.
Холл с размаху ударил кулаком по затвору — тот рассыпался на куски — и пролез в центральный ствол.
* * *
Здесь было тихо. Ни воющих сирен, ни мигающих ламп, одна холодная, металлическая, гулкая пустота. Центральный ствол, метров десяти в диаметре, был выкрашен в практичный серый цвет; это была просто цилиндрическая шахта с кабелями и механизмами, и по стене наверх, на четвертый уровень, шли ступеньки-скобки.— Я наблюдаю за вами по телемонитору, — донесся до Холла голос Стоуна. — Поднимайтесь быстрее. Вот-вот будет выпущен газ.
Еще один магнитофонный голос:
— Поражен центральный ствол. Всему обслуживающему персоналу немедленно покинуть опасную зону…
— Скорее! — крикнул Стоун.
Холл полез по скобкам вверх. Глянул под ноги — пола уже не было видно, его застлали клубы белого дыма.
— Пошел газ, — предупредил Стоун. — Торопитесь!..
Холл и без того торопился, перебирая руками по скобкам и тяжело дыша — от усталости и от волнения.
— Датчики засекли вас, — глухо сказал Стоун.
Сидя в лаборатории у экрана, он видел, как электрические глаза обнаружили Холла в шахте и очертили контуры его тела. Холл казался таким беззащитным, таким уязвимым… А на соседнем экране было видно, как лигаминовые пистолеты поворачиваются на своих кронштейнах, наводя на цель тонкие дула.
— Скорее!..
Тело Холла на экране было обведено красной линией на ярко-зеленом фоне. Потом на этот контур, на область шеи, наложилось прицельное перекрестье. Управляемые ЭВМ автоматы, следуя программе, выбирали область наиболее сильного тока крови — у большинства животных шея в этом смысле предпочтительнее спины.
А Холл все лез и лез. Для него сейчас существовали лишь расстояние и еще усталость, усталость. Он ощущал такое изнеможение, будто карабкался уже много часов, и вдруг понял, что это началось воздействие газа…
— Датчики засекли вас, — повторил Стоун, — зато вам осталось всего метров десять…
И тут Холл увидел совсем близко от себя один из датчиков. Дуло пистолета смотрело прямо на него — вот пистолет выстрелил, выплюнув облачко голубого дыма. Что-то свистнуло мимо уха, шлепнулось в стенку и отскочило вниз.
— Промах. Лезьте дальше…
Еще один дротик разбился о стенку рядом с шеей. Холл старался карабкаться быстрее, как можно быстрее… Над собой он уже видел дверь с белыми буквами: «Четвертый уровень». Стоун был прав, действительно оставалось меньше десяти метров. Третий дротик, четвертый. Мимо. Ирония судьбы — на какую-то малую долю секунды он почувствовал раздражение: чего стоят эти дурацкие электронные системы, если не способны попасть в такую мишень…
Следующий дротик ударил Холла в плечо и с жалящей болью вонзился под кожу, потом по телу прокатилась вторая волна боли — впрыснулся яд. Холл чертыхнулся.
Стоун видел все это на своем мониторе. Затем на экране появилась бесстрастная надпись «Попадание», и изображение было повторено в записи; дротик снова летел и снова вонзался Холлу в плечо. Запись была повторена трижды…
— До взрыва осталось две минуты, — возвестил голос.
— Доза низкая, — сказал Стоун. — Лезьте дальше…
И Холл полез дальше. Он чувствовал огромную тяжесть, будто весил двести килограммов, и все-таки лез. Добрался до двери — дротик ударил в стену у самой щеки.
— Вот подлый…
— Давайте, давайте!
Дверь была герметическая, плотно притертая, на ней была ручка. Холл дернул ее — еще один дротик стукнулся в стенку.
— Вы совсем у цели, — сказал Стоун, — вы почти добрались…
— До взрыва осталось девяносто секунд…
Ручка подалась, дверь с шипением открылась. Он перевалился через порог — и в этот миг дротик вонзился в ногу, и его опять захлестнула горячая волна боли. Теперь он весил уже не двести, а пятьсот килограммов. Медленно, очень медленно он протянул руку и закрыл за собой дверь.
— Вы в воздушном шлюзе, — сказал Стоун. — Откройте следующую дверь.
Он потащился к внутренней двери. До нее был долгий-долгий, бесконечный путь, безнадежное расстояние. На ногах висели свинцовые колодки, ноги были каменные. Хотелось лечь и заснуть — он так устал, все тело болит. Шаг. Еще шаг. Еще…
— До взрыва осталось шестьдесят секунд…
Время мчалось. Холл никак не мог понять, в чем дело: оно неслось с такой быстротой, а он двигался так медленно…
Ручка. Как во сне, пальцы сомкнулись вокруг нее и повернули…
— Боритесь с ядом, — сказал Стоун. — Вы можете, можете!..
Что было дальше, он почти не мог вспомнить. Ручка повернулась, и дверь открылась; он смутно увидел девушку-лаборантку — она стояла в коридоре, куда он ввалился, и смотрела на него испуганными глазами…
— Помогите, — попросил он.
Она заколебалась, глаза ее совсем округлились, и вдруг она побежала по коридору прочь. Он тупо поглядел ей вслед и свалился на пол. Подстанция была в нескольких шагах — блестящая металлическая нашлепка на зеленой стене.
— До взрыва осталось сорок пять секунд.
И Холл разозлился. Оттого, что этот соблазнительный женский голос был заранее записан на пленку. Оттого, что кто-то задумал всю эту серию неотвратимых грозных предупреждений. Оттого, что этот сценарий разыгрывается сейчас, как по нотам, электронной машиной вкупе со всей блестящей, безупречной лабораторной аппаратурой. Будто такова была его неминуемая участь, заранее запланированная и предначертанная.
И он разозлился.
Как он преодолел оставшиеся метры, как сумел подняться на колени и вставить ключ, он, несмотря на все старания, вспомнить не мог. Но ясно помнил, как повернул ключ в замке и как погасла красная лампочка и вновь загорелась зеленая.
— Взрыв отменяется. Взрыв отменяется, — оповестил голос бесстрастно, будто ничего не случилось.
Холл тяжело сполз по стенке вниз, и черная мгла сомкнулась над ним.
ДЕНЬ ПЯТЫЙ
ПОЖАР УГАС
Глава 30
День последний
Издалека-издалека донеслись слова:
— Он приходит в себя…
— Неужели?
— Смотрите сами….
Спустя мгновение Холл закашлялся — что-то вытащили у него из горла; он еще раз кашлянул, задышал, ловя воздух ртом, и открыл глаза.
На него тревожно смотрела женщина.
— Как вам теперь? Это проходит быстро…
Холл попытался ответить, но не смог. Он лежал неподвижно на спине и радовался тому, что дышит. Сначала дышать было трудно, но постепенно стало легче, легче, ребра вздымались и опускались уже без усилий. Он повернул голову и спросил:
— И долго я?..
— Секунд сорок, — ответила женщина. — Или около того. Сорок секунд без дыхания. Вы уже немного посинели, когда мы вас подняли, но мы вам тут же ввели трубку — и к респиратору…
— Когда это было?
— Минут двенадцать-пятнадцать назад. Лигамин — препарат кратковременного действия, но мы за вас очень беспокоились. Как вы теперь?
— Вполне.
Он оглядел комнату — это был лазарет четвертого уровня. На дальней стене засветился экран, и на нем показалось лицо Стоуна.
— Привет, — сказал Холл.
Стоун улыбнулся:
— Поздравляю!
— Значит, бомба не того?..
— Бомба не того, — ответил Стоун.
— Это хорошо, — сказал Холл и снова закрыл глаза.
Проспал он больше часа, а когда проснулся, телеэкран был пуст. Сестра сказала, что Стоун разговаривает с базой Ванденберг.
— Случилось еще что-нибудь?
— По прогнозам «Андромеда» сейчас должна быть над Лос-Анджелесом.
— И?..
Сестра передернула плечиками.
— И ничего. Похоже, что она теперь вообще никак и ни на что не действует…
— А много тогда оставалось времени? — поинтересовался Холл.
— Когда вы повернули ключ? Около тридцати четырех секунд.
— Целая вечность, — пошутил Холл, — И волноваться не стоило.
— Ну, вам-то, может, и не стоило. А мы на пятом уровне, признаться, поволновались изрядно. Я ведь забыл вам сказать, что для улучшения взрывной характеристики за тридцать секунд до взрыва с пятого уровня откачивается весь воздух…
— Вот как, — откликнулся Холл.
— А теперь мы с вами хозяева положения. «Андромеда» у нас осталась, и мы продолжаем ее изучать. Уже начали описывать ряд мутантных форм. Довольно занятный организм, поразительно многосторонний… — Стоун улыбнулся. — Полагаю, можно с уверенностью сказать, что «Андромеда» уйдет в верхнюю атмосферу, не причинив нам больше никаких неприятностей. Там, на поверхности, опасность миновала. Что же касается нас тут, под землей, то мы уже поняли, что происходит с этой козявкой в смысле мутаций. Это важнее всего. Что мы хоть что-то поняли…
— Поняли? — переспросил Холл.
— О да, — сказал Стоун. — Пришлось понять.
— Он приходит в себя…
— Неужели?
— Смотрите сами….
Спустя мгновение Холл закашлялся — что-то вытащили у него из горла; он еще раз кашлянул, задышал, ловя воздух ртом, и открыл глаза.
На него тревожно смотрела женщина.
— Как вам теперь? Это проходит быстро…
Холл попытался ответить, но не смог. Он лежал неподвижно на спине и радовался тому, что дышит. Сначала дышать было трудно, но постепенно стало легче, легче, ребра вздымались и опускались уже без усилий. Он повернул голову и спросил:
— И долго я?..
— Секунд сорок, — ответила женщина. — Или около того. Сорок секунд без дыхания. Вы уже немного посинели, когда мы вас подняли, но мы вам тут же ввели трубку — и к респиратору…
— Когда это было?
— Минут двенадцать-пятнадцать назад. Лигамин — препарат кратковременного действия, но мы за вас очень беспокоились. Как вы теперь?
— Вполне.
Он оглядел комнату — это был лазарет четвертого уровня. На дальней стене засветился экран, и на нем показалось лицо Стоуна.
— Привет, — сказал Холл.
Стоун улыбнулся:
— Поздравляю!
— Значит, бомба не того?..
— Бомба не того, — ответил Стоун.
— Это хорошо, — сказал Холл и снова закрыл глаза.
Проспал он больше часа, а когда проснулся, телеэкран был пуст. Сестра сказала, что Стоун разговаривает с базой Ванденберг.
— Случилось еще что-нибудь?
— По прогнозам «Андромеда» сейчас должна быть над Лос-Анджелесом.
— И?..
Сестра передернула плечиками.
— И ничего. Похоже, что она теперь вообще никак и ни на что не действует…
* * *
— Именно ни на что, — подтвердил Стоун позже. — По-видимому, очередная мутация породила стойкую доброкачественную форму. Мы, правда, все еще ждем сообщения о чьей-нибудь странной смерти или болезни, но прошло уже шесть часов, и с каждой минутой вероятность такого сообщения уменьшается. Мы надеемся, что в конце концов «Андромеда» вообще покинет пределы атмосферы — здесь для нее слишком много кислорода. Но, конечно, если бы в «Лесном пожаре» взорвалась бомба…— А много тогда оставалось времени? — поинтересовался Холл.
— Когда вы повернули ключ? Около тридцати четырех секунд.
— Целая вечность, — пошутил Холл, — И волноваться не стоило.
— Ну, вам-то, может, и не стоило. А мы на пятом уровне, признаться, поволновались изрядно. Я ведь забыл вам сказать, что для улучшения взрывной характеристики за тридцать секунд до взрыва с пятого уровня откачивается весь воздух…
— Вот как, — откликнулся Холл.
— А теперь мы с вами хозяева положения. «Андромеда» у нас осталась, и мы продолжаем ее изучать. Уже начали описывать ряд мутантных форм. Довольно занятный организм, поразительно многосторонний… — Стоун улыбнулся. — Полагаю, можно с уверенностью сказать, что «Андромеда» уйдет в верхнюю атмосферу, не причинив нам больше никаких неприятностей. Там, на поверхности, опасность миновала. Что же касается нас тут, под землей, то мы уже поняли, что происходит с этой козявкой в смысле мутаций. Это важнее всего. Что мы хоть что-то поняли…
— Поняли? — переспросил Холл.
— О да, — сказал Стоун. — Пришлось понять.
Майкл Крайтон
Человек-компьютер
Я пришел к выводу, что мои субъективные объяснения побуждений, которые руководят моими поступками, почти всегда произвольны. Я не знаю, почему я делаю то или это.
Д. С. Холдейн
Первозданная глушь подчиняет себе колониста.
Фредерик Джексон Тернер
ПРЕДИСЛОВИЕ АВТОРА
Читателям, которых пугает или возмущает то, о чем повествует эта книга, не следует обманываться мыслью, будто речь идет о чем-то совершенно новом. Физиологическое изучение мозга продолжается более ста лет, и более пятидесяти лет развиваются методы управления поведением. Проблема стояла уже десятилетия — ее надо было только увидеть, и никому не возбранялось обсуждать ее, высказываться «за» или «против».
Достаточно широко она освещалась и в печати. Исследования в области нейробиологии — весьма эффектный материал, и они постоянно фигурировали на страницах воскресных газет. Однако широкая публика никогда не принимала их всерьез. В течение многих лет изрекалось столько мрачных пророчеств, строилось столько нелепых предположений, что «контроль над мозгом» теперь считается делом далекого будущего — когда-нибудь он и осуществится, но так нескоро, что никого из ныне живущих это никак коснуться не может.
Ученые, посвятившие себя таким исследованиям, старались привлечь к ним внимание общественности. Несколько лет назад Джеймс Макконнелл из Мичиганского университета сказал своим студентам: «Послушайте, мы можем это сделать. Мы можем установить контроль над поведением. Но кто будет решать, что следует делать? Если вы не поторопитесь и не скажете мне, как я должен поступить, я отвечу за вас. И тогда будет поздно».
В настоящее время многим людям кажется, что они живут в мире, который предопределен и идет по заранее установленному пути. Прошлым решениям мы обязаны загрязнением среды обитания, проблемам утраты личности, язвам урбанизации; кто-то другой принял за нас решение, а нам приходится расхлебывать его последствия. Подобная позиция представляет собой по-детски решенный и опасный уход от ответственности. И каждому следует это понять.
Вот почему тут дается следующая таблица:
Достаточно широко она освещалась и в печати. Исследования в области нейробиологии — весьма эффектный материал, и они постоянно фигурировали на страницах воскресных газет. Однако широкая публика никогда не принимала их всерьез. В течение многих лет изрекалось столько мрачных пророчеств, строилось столько нелепых предположений, что «контроль над мозгом» теперь считается делом далекого будущего — когда-нибудь он и осуществится, но так нескоро, что никого из ныне живущих это никак коснуться не может.
Ученые, посвятившие себя таким исследованиям, старались привлечь к ним внимание общественности. Несколько лет назад Джеймс Макконнелл из Мичиганского университета сказал своим студентам: «Послушайте, мы можем это сделать. Мы можем установить контроль над поведением. Но кто будет решать, что следует делать? Если вы не поторопитесь и не скажете мне, как я должен поступить, я отвечу за вас. И тогда будет поздно».
В настоящее время многим людям кажется, что они живут в мире, который предопределен и идет по заранее установленному пути. Прошлым решениям мы обязаны загрязнением среды обитания, проблемам утраты личности, язвам урбанизации; кто-то другой принял за нас решение, а нам приходится расхлебывать его последствия. Подобная позиция представляет собой по-детски решенный и опасный уход от ответственности. И каждому следует это понять.
Вот почему тут дается следующая таблица:
ИСТОРИЯ ЛЕЧЕНИЯ ПСИХОМОТОРНОЙ ЭПИЛЕПСИИ
1864Морель, Фере и ряд других французских невропатологов описывают некоторые симптомы психомоторной эпилепсии.
1888Хьюлингз Джексон (Англия) создает классическое описание психомоторной эпилепсии и предшествующей ауры.
1898Джексон и Колмен (Англия) устанавливают, что нарушения происходят в височной доле мозга.
1908Хорсли и Кларк (Англия) описывают методику стереотаксической хирургии в применении к животным.
1941Джеспер и Кершмен (США и Канада) демонстрируют, что электроэнцефалограмма больных психомоторной эпилепсией характеризуется электрическими разрядами в области височной доли.
1947Спигель и сотрудники (США) сообщают о первой стереотаксической операции на человеке.
1950Пенфилд и Фленеген (Канада) делают больному психомоторной эпилепсией операцию, которая дает хорошие результаты.
1958Талерак и сотрудники (Франция) начинают практиковать стереотаксическое вживление глубинных электродов.
1963Хит и сотрудники (США) разрешают пациентам самим стимулировать свой мозг через вживленные электроды.
1965Нарабаяши (Япония) сообщает о применении стереотаксической хирургии для лечения 98 больных с агрессивным поведением.
1965Во всем мире сделано свыше 24000 стереотаксических операций на человеке.
1968Дельгадо и сотрудники (США) вживляют «стимосивер» (радиостимулятор и радиоприемник) амбулаторным больным, страдающим психомоторной эпилепсией.
1969В Аламогордо (штат Нью-Мексико) шимпанзе посредством радио соединяется с компьютером, который программирует раздражения мозга обезьяны.
1971В Лос-Анджелесе оперируют больного Гарольда Бенсона.
М. К.
ГОСПИТАЛИЗАЦИЯ
Лос-Анджелес, 23 октября 1971 года
Вторник
9 марта 1971 года
В полдень они спустились в приемный покой и сели на скамью у дверей, выходящих на пандус для машин скорой помощи. Эллис явно нервничал и думал о чем-то своем. Моррис спокойно ел шоколадку и комкал обертку в кармане своей белой куртки.
За стеклами двери солнечные лучи падали на большую вывеску с надписью: ОТДЕЛЕНИЕ СКОРОЙ ПОМОЩИ и вывеску поменьше: ТОЛЬКО ДЛЯ МАШИН СКОРОЙ ПОМОЩИ. Издалека донесся звук сирены.
— Это он? — спросил Моррис.
Эллис посмотрел на свои часы:
— Не думаю. Еще рано.
Они сидели на скамье и вслушивались в приближающийся звук сирены. Эллис снял очки и протер их концом галстука. К ним подошла одна из сестер отделения скорой помощи — Моррис не знал, как ее зовут, — и сказала весело:
— Приветственный комитет весь в сборе?
Эллис скосил на нее глаза, а Моррис сказал:
— Мы сразу возьмем его наверх. У вас здесь есть история его болезни?
— Да, конечно, доктор, — сказала сестра сердито и ушла.
Эллис вздохнул. Он надел очки и хмуро посмотрел вслед сестре.
— Она просто шутила, — сказал Моррис.
— Наверное, вся больница уже знает, — проворчал Эдлис.
— Такой секрет сохранить трудно.
Сирена раздалась совсем близко. В окно они увидели, как машина скорой помощи задним ходом въехала на пандус. Два санитара открыли дверцы и вытащили носилки. На них лежала худенькая старушка. Она задыхалась, и в груди у нее булькало. «Тяжелый отек легких», — подумал Моррис, провожая взглядом носилки, исчезающие в дверях приемного покоя.
— Надеюсь, он в хорошей форме, — сказал Эллис.
— Кто?
— Бенсон.
— А что с ним могло случиться?
— Они могли его обработать, — Эллис угрюмо уставился в окно.
«Он явно в плохом настроении», — подумал Моррис. А это означало, что Эллис волнуется, — Моррис достаточно часто оперировал вместе с Эллисом, и все это было ему хорошо знакомо. Раздражительность, еле подавляемое возбуждение до первого надреза и полное, даже ленивое спокойствие, когда начиналась операция.
— Ну где же он, черт побери! — воскликнул Эллис, снова посмотрев на часы.
Чтобы переменить тему, Моррис спросил:
— На три тридцать все готово?
В три тридцать Бенсона должны были представить врачебному персоналу больницы в особом нейрохирургическом амфитеатре.
— Насколько мне известно, — сказал Эллис, — демонстрацию больного будет вести Росс. Только бы Бенсон был в приличной форме.
Мягкий женский голос произнес по внутреннему радио:
— Доктор Эллис. Доктор Эллис. Двадцать два — тридцать четыре. Доктор Эллис, двадцать два — тридцать четыре.
Эллис поднялся.
— А, черт! — буркнул он.
Моррис понимал, что это означает. Эллису звонили из экспериментальной лаборатории. Вероятно, что-то стряслось с подопытными обезьянами. Весь прошлый месяц Эллис каждую неделю делал по три операции на обезьянах, просто чтобы держать себя и персонал в форме.
Эллис направился к вмонтированному в стену телефону. Он прихрамывал — в детстве сильно поранил правую ногу и перерезал боковой малоберцовый нерв. Моррису всегда казалось, что это увечье сыграло определенную роль в решении Эллиса стать нейрохирургом. Во всяком случае, Эллис словно бы поставил себе задачу устранять всяческие изъяны, чинить неисправное. Он так и говорил своим пациентам: «Ничего, мы вас починим». У него же самого изъянов хватало: хромота, ранняя лысина, подслеповатые глаза за толстыми стеклами очков. Поэтому он казался незащищенным, и было легче прощать ему постоянную раздражительность.
А может быть, эта раздражительность была порождена долгими годами хирургической практики? Моррис не знал — слишком недолго сам он был хирургом. Он смотрел в окно на стоянку. Начались часы, когда разрешалось навещать больных, и многочисленные родственники въезжали на автостоянку и вылезали из машин, обводя взглядом высокие корпуса. В их глазах читалась робость: люди боятся больниц.
Моррис заметил, что многие лица уже загорели. В Лос-Анджелесе стояла теплая, солнечная весна, но сам он оставался таким же белым, как его куртка и брюки, в которые он каждый день облачался в больнице. «Надо чаще бывать на воздухе, — сказал он себе. — Например, выходить с завтраком в сад». Конечно, он играет в теннис, но, к сожалению, только по вечерам.
Вернулся Эллис.
— Черт, — выругался он. — Этель разорвала швы.
— Как это случилось?
Этель, молодую самку макака-резуса, оперировали накануне. Операция прошла безупречно, и Этель вела себя удивительно тихо — для макака.
— Не знаю, — сказал Эллис. — По-видимому, как-то высвободила лапу. Так или иначе, она визжит, и кость с одной стороны оголена.
— Она вырвала электроды?
— Не знаю. Но мне надо идти туда снова все зашивать. Вы один справитесь?
— Наверное.
— Вы умеете обращаться с полицейскими? — спросил Эллис. — Думаю, они не доставят вам особых хлопот.
— Да, конечно.
— Побыстрее поднимите Бенсона на седьмой этаж и вызовите Росс. Я приду, как только смогу. — Он посмотрел на часы. — Уложусь минут за сорок, если Этель будет вести себя прилично.
— Желаю удачи, — сказал Моррис и улыбнулся.
Эллис нахмурился и ушел.
Не успел он скрыться из виду, как снова появилась сестра отделения скорой помощи.
— Что это с ним? — спросила она.
— Просто нервничает, — сказал Моррис.
— Оно и видно, — протянула сестра и посмотрела в окно, явно не торопясь уходить.
Вторник
9 марта 1971 года
В полдень они спустились в приемный покой и сели на скамью у дверей, выходящих на пандус для машин скорой помощи. Эллис явно нервничал и думал о чем-то своем. Моррис спокойно ел шоколадку и комкал обертку в кармане своей белой куртки.
За стеклами двери солнечные лучи падали на большую вывеску с надписью: ОТДЕЛЕНИЕ СКОРОЙ ПОМОЩИ и вывеску поменьше: ТОЛЬКО ДЛЯ МАШИН СКОРОЙ ПОМОЩИ. Издалека донесся звук сирены.
— Это он? — спросил Моррис.
Эллис посмотрел на свои часы:
— Не думаю. Еще рано.
Они сидели на скамье и вслушивались в приближающийся звук сирены. Эллис снял очки и протер их концом галстука. К ним подошла одна из сестер отделения скорой помощи — Моррис не знал, как ее зовут, — и сказала весело:
— Приветственный комитет весь в сборе?
Эллис скосил на нее глаза, а Моррис сказал:
— Мы сразу возьмем его наверх. У вас здесь есть история его болезни?
— Да, конечно, доктор, — сказала сестра сердито и ушла.
Эллис вздохнул. Он надел очки и хмуро посмотрел вслед сестре.
— Она просто шутила, — сказал Моррис.
— Наверное, вся больница уже знает, — проворчал Эдлис.
— Такой секрет сохранить трудно.
Сирена раздалась совсем близко. В окно они увидели, как машина скорой помощи задним ходом въехала на пандус. Два санитара открыли дверцы и вытащили носилки. На них лежала худенькая старушка. Она задыхалась, и в груди у нее булькало. «Тяжелый отек легких», — подумал Моррис, провожая взглядом носилки, исчезающие в дверях приемного покоя.
— Надеюсь, он в хорошей форме, — сказал Эллис.
— Кто?
— Бенсон.
— А что с ним могло случиться?
— Они могли его обработать, — Эллис угрюмо уставился в окно.
«Он явно в плохом настроении», — подумал Моррис. А это означало, что Эллис волнуется, — Моррис достаточно часто оперировал вместе с Эллисом, и все это было ему хорошо знакомо. Раздражительность, еле подавляемое возбуждение до первого надреза и полное, даже ленивое спокойствие, когда начиналась операция.
— Ну где же он, черт побери! — воскликнул Эллис, снова посмотрев на часы.
Чтобы переменить тему, Моррис спросил:
— На три тридцать все готово?
В три тридцать Бенсона должны были представить врачебному персоналу больницы в особом нейрохирургическом амфитеатре.
— Насколько мне известно, — сказал Эллис, — демонстрацию больного будет вести Росс. Только бы Бенсон был в приличной форме.
Мягкий женский голос произнес по внутреннему радио:
— Доктор Эллис. Доктор Эллис. Двадцать два — тридцать четыре. Доктор Эллис, двадцать два — тридцать четыре.
Эллис поднялся.
— А, черт! — буркнул он.
Моррис понимал, что это означает. Эллису звонили из экспериментальной лаборатории. Вероятно, что-то стряслось с подопытными обезьянами. Весь прошлый месяц Эллис каждую неделю делал по три операции на обезьянах, просто чтобы держать себя и персонал в форме.
Эллис направился к вмонтированному в стену телефону. Он прихрамывал — в детстве сильно поранил правую ногу и перерезал боковой малоберцовый нерв. Моррису всегда казалось, что это увечье сыграло определенную роль в решении Эллиса стать нейрохирургом. Во всяком случае, Эллис словно бы поставил себе задачу устранять всяческие изъяны, чинить неисправное. Он так и говорил своим пациентам: «Ничего, мы вас починим». У него же самого изъянов хватало: хромота, ранняя лысина, подслеповатые глаза за толстыми стеклами очков. Поэтому он казался незащищенным, и было легче прощать ему постоянную раздражительность.
А может быть, эта раздражительность была порождена долгими годами хирургической практики? Моррис не знал — слишком недолго сам он был хирургом. Он смотрел в окно на стоянку. Начались часы, когда разрешалось навещать больных, и многочисленные родственники въезжали на автостоянку и вылезали из машин, обводя взглядом высокие корпуса. В их глазах читалась робость: люди боятся больниц.
Моррис заметил, что многие лица уже загорели. В Лос-Анджелесе стояла теплая, солнечная весна, но сам он оставался таким же белым, как его куртка и брюки, в которые он каждый день облачался в больнице. «Надо чаще бывать на воздухе, — сказал он себе. — Например, выходить с завтраком в сад». Конечно, он играет в теннис, но, к сожалению, только по вечерам.
Вернулся Эллис.
— Черт, — выругался он. — Этель разорвала швы.
— Как это случилось?
Этель, молодую самку макака-резуса, оперировали накануне. Операция прошла безупречно, и Этель вела себя удивительно тихо — для макака.
— Не знаю, — сказал Эллис. — По-видимому, как-то высвободила лапу. Так или иначе, она визжит, и кость с одной стороны оголена.
— Она вырвала электроды?
— Не знаю. Но мне надо идти туда снова все зашивать. Вы один справитесь?
— Наверное.
— Вы умеете обращаться с полицейскими? — спросил Эллис. — Думаю, они не доставят вам особых хлопот.
— Да, конечно.
— Побыстрее поднимите Бенсона на седьмой этаж и вызовите Росс. Я приду, как только смогу. — Он посмотрел на часы. — Уложусь минут за сорок, если Этель будет вести себя прилично.
— Желаю удачи, — сказал Моррис и улыбнулся.
Эллис нахмурился и ушел.
Не успел он скрыться из виду, как снова появилась сестра отделения скорой помощи.
— Что это с ним? — спросила она.
— Просто нервничает, — сказал Моррис.
— Оно и видно, — протянула сестра и посмотрела в окно, явно не торопясь уходить.