Команда Шарриака в полном составе спустилась в столовую и завладела целым столом. Время от времени они вслух произносили фразы, предназначавшиеся для наших ушей. Но вообще-то большую часть времени они перешептывались. Моран позабыл о своих тяжеловесных шутках, мне показалось, он даже забыл свой марсельский акцент. Бесспорно, Шарриак был главой. Другие тянулись к его уху, посматривали на него, прежде чем осмелиться заговорить. Он был центральной фигурой, твердый и прямой, в окружении придворных. Ему не хватало только нимба и, может быть, Иуды.
За вторым столом сидели Эме Леруа и эль-Фатави, оба из банды Лоранс Карре. Я непринужденно уселся рядом с ними.
– Как дела, бойскауты?
– Каторга, – удрученно произнес эль-Фатави. – Если это бег с препятствиями, нужно быть сильнейшими, учитывая такие кандалы. А тут еще и организационные проблемы. Вы нам не дадите маленькую консультацию?
– Я дорого беру, знаете ли...
Он разочарованно махнул рукой:
– Цена не имеет значения, в любом случае вам не заплатят. Мы не платим в спецфонд, не платим налоги, не платим нашим поставщикам... Зато обещаний у нас хоть отбавляй.
– Все так плохо?
– Нет. Гораздо хуже. Леруа, передайте мне бутылку, пожалуйста, я хочу напиться, может, полегчает.
– Мусульмане не пьют спиртное, – заметил Эме Леруа.
– А католики не лгут, не убивают, прощают обиды и ничего не делают для того, чтобы разбогатеть. Дайте же мне бутылку.
В зал вошел Хирш, сел рядом со мной и, Бог знает зачем, сразу же сделал хлебный запас из пяти-шести кусков, положив их рядом со своим стаканом. Может быть, боялся, что нас посадят на паек.
– Что тут происходит? – поинтересовался он.
– Ничего. Небольшой скетч из репертуара Двора чудес.
К нашему столу присоединился Шаламон. Когда он разворачивал свою салфетку, эль-Фатави осведомился о судьбе Лоранс. Шаламон ответил, что она еще работает.
Мы уже набросились на спагетти по-болонски, когда вошли два последних члена команды Карре, а за ними – Мастрони и Брижит Обер, которые заняли стол на четверых. Они завели разговор о погоде, непредсказуемой в горах, о скором дожде. Мы тоже искали нейтральную тему, но тут эль-Фатави вздохнул:
– Надо же, мы производим рыболовные крючки! Хоть бы что-нибудь другое! Какому дураку взбрели в голову эти крючки?
– Этот дурак я, – бросил Пинетти, сидя за соседним столом.
Еще одно доказательство, что он не пропускал ни слова.
– Прошу прощения, – пробормотал эль-Фатави.
– Я искал продукцию, технология изготовления которой была бы доступна всем, – торжествовал Пинетти. – Чтобы никого не ущемить. Мне надо сказать спасибо.
Эль-Фатави совсем не хотелось ссориться. Он вяло поднял руку:
– Согласен, очень вам благодарны.
Но Пинетти уже вцепился зубами в лодыжку и не собирался ее отпускать.
– Кажется, у вас разброд, насколько мне известно... Вы полтора часа потратили на решение вопроса о руководителе вашей лавочки и все еще не пришли к согласию?
Я не успел подумать, откуда это ему известно, потому что подошла Лоранс, последняя. Она была бледнее обычного, легкая морщинка пролегла у губ. Мгновение поколебавшись, Лоранс посмотрела на последний свободный стул напротив Шарриака и села; ее лицо еще больше помрачнело. Шарриак участливо наклонился к ней:
– Мадам, у вас усталый вид... Ну же, расслабьтесь... Немного вина?
Она отрицательно покачала головой.
– Представьте, – продолжил Шарриак, – мой замечательный коллега Пинетти только что подтрунивал над вашими людьми. Ему стало известно, не знаю уж откуда, что у вас были небольшие организационные трудности...
– Прочитал в газете, – перебил Моран. – Об этом писали газеты.
– ...и он, дурень, считает, что это скажется на вашей производительности. Возьмите крупные компании: их сотрудники только и занимаются тем, что дерутся и швыряют друг в друга банановой кожурой, а дела идут очень хорошо.
– Занимайтесь своими делами, Шарриак, – огрызнулась Лоранс Карре. – Они уже пускают ростки.
В голосе чувствовалась усталость и одновременно энергия, с которой она старалась ее побороть. Эта женщина не собиралась легко сдаваться.
Шарриак хлопнул себя по ноге:
– Дела прорастают! Неплохо сказано! Надеюсь, что они пошли в рост! Думаю, мои планы вам подойдут.
Лоранс отвернулась, и ее взгляд встретился с моим. Он не молил о помощи, но меня тронула его печаль. Неужели Лоранс уже проигрывала? Или, как это случается, она просто устала, плохо спала? Хирш еле заметно кивнул на Шарриака и шепнул мне ту же фразу, которую Лоранс произнесла накануне:
– В этом типе мне что-то не нравится.
По блеску, промелькнувшему во взгляде наиграно рассеянного эль-Фатави, я понял, что он слышал и одобряет. Официант спросил, можно ли убрать со стола, но Шарриак сухо остановил его:
– Нет-нет, не надо, мы подождем мадам Карре.
В наступившей тишине Мэрилин, отчаянно пытавшаяся оживить умирающий разговор, произнесла:
– Самое страшное в горах – это грозы...
Шарриак, взгляд которого не переставая скользил по залу, подхватил разговор:
– Думается, она уже приближается... Раскаты грома, молния... А я люблю грозу! Никогда не знаешь, в кого попадет молния. Очень забавно...
Хирш невпопад вставил:
– Видали мы даже промокших поливальщиков...
Шарриак важно кивнул:
– Бывает. Но оттого, что кто-то наступил на шланг. Никто здесь на такое не способен, не правда ли?
Я посчитал своевременным вмешаться:
– Разумеется, нет. Случись такое, и все ополчатся против него. Но чаще это происходит неумышленно. Оступился человек...
Я посмотрел прямо в глаза Шарриаку. Он не отвел взгляда, ставшего жестким. Очки увеличивали серые глаза. Шарриак несколько секунд пристально смотрел на меня, потом принялся поигрывать вилкой, притворяясь безразличным и обращаясь к нам:
– Похоже на то, как если бы кто-то попытался плутовать. Если бы, к примеру, он, предположительно, попытался подсмотреть, что творится в чужих компьютерах. О, здесь нет судей, полиции, арбитражных судов... Но такое поведение было бы неуместным... Более того – наивным. Ведь у нас есть лучший специалист в мире по информатике, наш друг Дельваль, присутствующий здесь.
Он указал на одного из парней Морана, настолько неприметного, что я его раньше и не видел.
– И вот он был бы способен подкинуть в отместку любой вирус. Воцарился бы невообразимый хаос. Однако у нас не война! Интересы у нас общие! Почтеннейший дель Рьеко – наш общий хозяин, по крайней мере на эту неделю, – выразился вполне определенно: они возьмут всех достойных. А так как мы здесь все достойные, то должны помогать друг другу, а не доставлять неприятности...
Я собирался вставить реплику, но Лоранс Карре меня опередила.
– ...сказал волк, дуя на домик поросят, – закончила она.
Ее фраза вызвала на лице Шарриака плотоядную улыбку. Он смотрел на Лоранс, как кот на золотую рыбку.
– Мой дорогой друг, вам даже не понять, как вы меня огорчаете. Я всегда был с вами учтив, лоялен, безупречен, а вы не любите меня. Да, да, я хорошо вижу, вы меня не любите! Прислушайтесь хотя бы к голосу разума, раз голос сердца охрип!
Наклонившись над столом, он сделал едва уловимое движение, словно собирался взять ее руку.
– Почему, – простонал он, – ну почему вы меня не любите?
Люди из его команды восхищенно захихикали. Остальные молчали, поневоле завороженные его выступлением.
Лоранс Карре, которой, возможно, протеины бифштекса придали сил, медленно убрала руку.
– Вы хотите, чтобы я вам сказала? Ладно, я скажу. Я принадлежала к вашему кругу, Шарриак. К тому, откуда вы пришли. Где вы еще пребываете. Я ездила верхом на ваших пони, купалась в ваших бассейнах, умирала от скуки в ваших домах и клубах, пила ваше выдержанное шампанское, подаваемое мажордомом-иммигрантом, ездила в Венецию на ваши конгрессы. У меня все это было, как и у вас. И однажды меня выставили за дверь. В этот день я увидела ваш мир снаружи. Он жесткий и жестокий, он лицемерный и лживый, я ненавижу его.
Шарриак попытался ее остановить:
– Мой дорогой друг... Кто-то толкнул вас, вы упали, и вам больно, это нормально. Но мы поможем вам вновь очутиться в седле, и вы увидите: все эти синяки быстро сойдут...
– Но я не хочу! – воскликнула она вне себя. – Я прошла по кругу, спасибо, хватит с меня! Мне больше неинтересно смотреть, как три финансовых инспектора разглагольствуют о миллиардах, не замечая миллион бедняков, ничего не понявших в их кино!
Шарриак развел руками:
– Бог мой, да это синдикалистка!
– О нет, Шарриак, совсем нет! Даже в это я больше не верю. Это только...
Он прервал ее:
– Могу я задать вам один вопрос?
Она разрешила, энергично кивнув. Рядом со мной Хирш, поставив локти на стол, теребил губу большим пальцем. Мне тоже было любопытно, чем все это закончится.
– Вопрос вот какой, – не спеша произнес Шарриак, затем, повысив голос, он почти выкрикнул: – А раз так, то какого черта вы здесь делаете?
– А вы, Шарриак? – ответила она в том же тоне. – А вы? Вас тоже выкинули? О нет, не верится: вы слишком на них похожи. Вы в точности такой же, как они все. Вы в их лагере. Правда, Шарриак?
Обескураженный, он проглотил слюну.
– Погодите, в чем вы меня обвиняете? Я больше не...
Лоранс не ослабила хватку.
– Мы все здесь помираем от страха, лезем на стену из-за той работы, которую, может быть, нам дадут. Но есть двое спокойных, которые острят, дразнят всех и находятся в курсе событий: дель Рьеко и вы. Я прибавляю один к одному, и, как ни странно, получается два.
Шарриак, похоже, по-настоящему смутился.
– Погодите, – повторил он, – вы думаете, что я работаю на них и шпионю за вами? Еще один тест? Идиотизм какой-то!
Теперь уже Лоранс наклонилась к нему, словно в боксерском поединке:
– Так слушайте: им все известно, стоит только моргнуть, и они узнают об этом. Они не сидят с нами за одним столом, их нет и в наших рабочих комнатах, нет в них и камер.
К Шарриаку вернулось спокойствие. Он уже не слушал ее, а размышлял. Либо он был умелым актером, либо обладал удивительно быстрой реакцией.
– Значит, я предатель? – медленно проговорил он. – Думайте что хотите, но я знаю, что это не я... Значит, они заслали по одному в каждую команду...
– Не говорите глупостей, Шарриак! – воскликнула Лоранс. – Вам не удастся сбить нас с толку. Что это, новая игра? Мы должны подозревать друг друга? Здесь только один предатель – вы!
Он взглянул на нее – вся его ирония испарилась.
– Или вы. Неплохо сыграно...
Никто не ожидал, что Шаламон, краснолицый здоровяк, неуклюже влезет в эту перепалку.
– Чего вы добиваетесь? – взорвался он. – Чтобы мы свихнулись? Предатели на каждом углу! Что здесь, стажировка кандидатов или ЦРУ?
– Мадам Карре выдвинула гипотезу, которую не отметешь с ходу, – неторопливо ответил Шарриак. – Требуется разъяснение. – Он повернулся к Лоранс. – Можете оставаться при своем мнении, – продолжил он. – Меня тоже выкинули, как вы изволили выразиться. Такое случается даже с сильнейшими. Стечение обстоятельств. Но я-то снова сяду в поезд. Без промедления. Я уже ухватился за дверцу и нащупываю подножку. Если вам нравится стоять на платформе и прозябать, это ваша проблема. А я хочу туда вернуться. И если здесь есть предатель, он может пойти и сказать об этом дель Рье-ко... Это не принципиальное заявление.
– И если ради этого потребуется убить меня, вы убьете, я знаю, – угрюмо закончила Лоранс.
– Точно. Потому что я не устал, не пал духом. Мне еще хочется того винограда, который для вас слишком зелен. Я к нему привык. И если есть здесь кто-то предпочитающий жить в пригороде, вставать в пять утра, чтобы успеть на электричку, отмечать приход на работу, пусть он встанет и скажет. Так мы быстрее найдем предателя.
Официант разносил десерт – груши "прекрасная Глена". Моран, вновь обретя остроумие, принялся рассказывать анекдот, скорее пошлый, чем вульгарный. Хирш, набивший рот шоколадом, выговорил:
– ПОУШИТЕЛЬНО...
К вечеру на столе осталось только две-три еще раскрытые папки, дела должны были завершиться благополучно. Хирш разработал план рассрочки наших задолженностей, и мы ожидали ответа банка. Брижит Обер уладила незначительные разногласия с двумя привередливыми клиентами, Мэрилин сочинила крайне двусмысленные письма, а Мастрони, взвалив на себя производство и сбыт, занимался одновременно и новыми технологиями. Намеки Шарриака охладили нас, и мы больше не пытались заниматься пиратством. Обеденная паранойя рассеялась. Очевидно, им хотелось только узнать, имелся ли у нас навык банального управления, и я не обнаружил ни единой западни в задаваемых нам упражнениях.
Ужин прошел не так напряженно, как обед. Теперь мы знали, чего добивался дель Рьеко, и у нас не было повода для беспокойства. Я подумал, что организаторы могли бы одним словом разрядить чуть было не возникшую напряженную обстановку, уточнив с самого начала цели и правила игры. Если можно было бы в конце стажировки дать ей оценку, я бы обязательно им об этом сказал. Но дель Рьеко прятался: мы не видели его уже сутки. Натали и его ассистент тоже больше не показывались. Я не понимал, зачем нужен ассистент, голоса которого никто не слышал.
За ужином команды разделились. Каждая заняла отдельный стол. Вместо двух столов на шесть человек и одного для четырех теперь был один стол на шестерых и два для пятерых. Это мелочь, но из тех, к которым я отношусь очень внимательно. Я непроизвольно фиксирую способ размещения людей в пространстве, незначительные знаки, которыми они обмениваются, почти незаметные пустяки, из которых складывается общее впечатление. Наши чувства их регистрируют и анализируют независимо от воли, и в конечном счете вырисовывается суждение, всегда верное, хотя и необъяснимое. Здесь я немного опережал остальных: я умею на лету схватить выражение, жест, знаю, что они означают, понимаю, что наша телесная оболочка постоянно выдает нас и надо только внимательно смотреть.
Равным образом и гул голосов свидетельствует о душевном состоянии собеседников. Не содержание разговоров, а только шум, звучание голосов. У нас беседа была неторопливой, тихой, спокойной, означающей разрядку после утомительного дня. Ничего не осталось от обеденных атак под звон медных труб и грохот барабанов. Расслабленные тела, умиротворенные лица, вытянутые ноги, опущенные плечи говорили об отдыхе воинов. Никто не готовился к атаке, все урчало, словно замолкающий мотор.
У пристани, на своем валуне, уже сидела Лоранс Карре в длинном платье. Я прислонился к свае.
– Вы сейчас мне скажете, чтобы я не лез не в свое дело, но у вас и вправду усталый вид...
Она глубоко вздохнула.
– Днем я получила известие из дома, поэтому и опоздала на обед. Небольшие проблемы. Но это мешает сосредоточиться. Так что я разрядилась на Шарриаке. Тем хуже для него.
– Мне повезло, что не я стоял на линии огня.
Она улыбнулась:
– Да. Но вам бы и не досталось.
– Он хотел испытать вас.
– Конечно. Дель Рьеко донимает нас своими тестами, и вдруг все начинают тестировать друг друга. Все это утомительно, правда? Я не остановила его сразу, у меня просто не было сил. Стресс. Все одно к одному, понимаете?
Я промолчал. Если Лоранс захочет поделиться со мной личными переживаниями, она сделает это. Мне они были не настолько интересны, чтобы настаивать. Лоранс нравилась мне, я восхищался ее умением держать удар, но не забывал ни на секунду, для чего мы здесь. Эта навязчивая мысль затмевала все остальное. Должен признать: Лоранс была красива, особенно сейчас, когда темнота скрадывала бледность ее лица. Странно, но мои гормоны дремали. Я не смотрел ни на ее грудь, ни на бедра; с закрытыми глазами я бы не смог их вспомнить.
Лоранс посмотрела в сторону леса и сказала:
– Очень темно. Но сегодня мы еще не узнаем, что нас ждет в конце пути.
– Вот видите, вы не держите обещаний...
– Знаю. Потому я никогда ничего не обещаю.
Я лениво потянулся, чуть не зевнул.
– А я знаю, какой будет конец.
– Какой?
– Другая дорога, а за ней еще одна.
– Так что же, конца не будет?
– Почему же? Идя по кругу, всегда приходишь к отправной точке.
– Тогда лучше оставаться на одном месте, – заключила она. – Это хайку?
– Нет. Хайку заставляет мыслить. Ощущение же суетности всего сущего, наоборот, мешает размышлять.
Она проворчала что-то в ответ.
Внезапное появление Шарриака прервало наш вялый диалог. Мы и не слышали, как он подошел. Шарриак совершенно неожиданно возник между нами. Он был в том же костюме и галстуке, неуместных среди дикой природы.
– Добрый вечер, влюбленные! – звонко крикнул Шарриак.
Лоранс взглянула на него так, будто увидела таракана в тарелке супа, – с отвращением, смешанным с изумлением. "Это уж слишком", – подумал я. Почему Лоранс так его возненавидела? Потому что он напал на нее, когда она пыталась переварить свои семейные неприятности? Или из-за чего-то другого?
Шарриак изобразил танцевальное па и замурлыкал припев: "Танцуем – и вы меняетесь партнерами", – слова и мелодию.
– Проваливайте, Шарриак, – сухо бросила Лоранс.
Оставив без внимания приказание, он прислонился к соседней свае и остался стоять в той же позе, что и я.
– О, нет, нет. Я должен вам кое-что сказать. Полагаю, вы сознаете, что сегодня у нас была просто холодная закуска. Да что я говорю, – орешки к аперитиву! Разминка. Разогрев. А теперь, когда мы убедились, что все на мази, и начнутся настоящие проблемы.
Лоранс тяжело вздохнула. Очень уж она была зла на него.
– До чего же вы надоели! – воскликнула она. – Что вам нужно? Вывести нас из себя? Запугать? Я не понимаю вас, Шарриак. Вы вампир?
– Вы не только меня не понимаете, – ответил он, – вам вообще ничего не понятно, и это вас приводит в отчаяние! Вот Карсевиль все понял. Ладно, я вам разъясню. Все, что мы до сих пор делали, можно было сделать и в Париже. Если уж они привезли нас сюда, то для того, чтобы посмотреть, как мы будем биться командами. А значит – вы внимательно слушаете? – значит, должно что-то произойти. Что-то, что неизбежно столкнет нас. Верно, Карсевиль?
– Возможно.
– Вероятнее всего. В их нынешних играх мы еще не конкуренты... Мы спокойно управляем своими лавочками и все. Не в этом смысл. Они хотят, чтобы мы убивали друг друга. И они своего добьются.
Лоранс снова вздохнула:
– Шарриак, у вас на уме только кровь и убийства! Кем вы были раньше? Серийным убийцей?
Он шагнул к ней, потом остановился, подняв руки.
– Вам известна тайская пословица: если человек сказал правду, дайте ему хорошую лошадь – ему придется уносить ноги? Где мой конь? Вдумайтесь: в чем цель? Они хотят знать, хорошие ли мы солдаты, способны ли возглавить команду, готовую беспрекословно уничтожать конкурентов. Они позволили нам завязать связи между собой, подружиться, а теперь придется стрелять в товарища. Утром вы говорили, что уже познали мир – тот, куда нас, может быть, снова забросит, – он беспощаден. Правильно. Денег на всех не хватит, а каждый жаждет их побольше. Мир собак. Если у вас есть собака, пудель или доберман, пустите их в свару и бросьте кость. Увидите, что будет...
Агрессивность Лоранс постепенно таяла.
– К чему вы клоните? – уже не так твердо спросила она.
– А к тому самому. Полагаю, вы проанализировали рынок. Если еще нет, идите играть в настольный футбол, вам здесь не место. А ваш вывод? – Он повернулся ко мне. – Долго ли на нем удержатся три схожих предприятия?
– Нет, – ответил я.
Он почувствовал мою поддержку.
– Верно. Стало быть, один из нас троих должен исчезнуть. К завтрашнему вечеру нас останется только двое. И мы с этой пристани будем махать отплывающему третьему платочками, мокрыми от слез. Не представляю, как они этого добьются, но это неизбежно. Я прав, Карсевиль?
Его рассуждение было безупречным, и я кивнул. Шарриак потер руки.
– Хорошо. Пойдем дальше. В политологии – а я ею занимался – существует неопровержимая теория. При наличии трех партнеров двое всегда объединяются против третьего. Союзы могут меняться, но это – правило: три равно двум против одного. Перед нами сейчас неплохой букет гипотез.
– Вы утомительны, Шарриак, – вяло проговорила Лоранс.
Но чувствовалось, что слушала она его внимательно. Он присел на корточки, пальцем провел черту на утоптанной земле.
– Раз: Карсевиль вступает в союз со мной, и мы вас выкидываем. Затем мы двое играем в финале. Это самое логичное. Ваш непристойный флирт предназначен противостоять этому.
– Да вы больны, Шарриак! – возмутилась Лоранс.
Он даже не услышал ее.
– Два: мадам Карре объединяется со мной. Мы устраняем Карсевиля. Эту гипотезу еще следует изучить. Мне это не очень выгодно, я и сам могу этого добиться. Но с другой стороны, я препятствую третьей гипотезе, и столкновение произойдет определенно мягче. Этим преимуществом я не могу пренебрегать. А вам, мадам, стоило бы подумать над этим. Три...
– Карсевиль и я против вас, – сказала Лоранс.
Шарриак поднял голову и улыбнулся:
– Вот видите, вам уже интересно... В-третьих, действительно, вы вместе против меня. Здесь возникает равновесие. О, не в силу наших взаимных качеств, не мне судить об этом, но, учитывая соответствующие балансы и положения в коммерции... Когда играешь в шахматы, смотришь на доску, а не на противника, который старается вас поразить. Только вот еще что... – Он поднялся, вытер палец. – Если вы это замыслили, значит, мы уже в финале. И если я замечу хоть тень зарождающегося соглашения между вами, то вынужден буду вас громить. Видите, я поступаю как НАТО, я предупреждаю. Будет как в Косово: руины, от которых никто не выиграет. Целуйтесь на здоровье на берегу озера, но меня не трогайте. Считайте это моей нотой.
Лоранс Карре недоверчиво посмотрела на него.
– Этого не может быть, Шарриак! – воскликнула она.
Он растянул губы в улыбке.
– Я все еще не понимаю причины вашей антипатии. Может, я напоминаю вам кого-то, кто вам не нравился? Здесь нет места чувствам, мадам Карре. Ни положительным, ни отрицательным. Только во Франции встретишь типов, которые улаживают ссоры охами и ахами. Любовь, ненависть, дружба... для этого есть другое место – свой дом. Здесь же мы все роботы. Никто не будет вам признателен за то, что у вас есть сердце. Вам платят за мозги. Покупают ваш ум, и ничего более. Я не желаю вам ни зла, ни добра. Я смотрю на шахматную доску. И на деньги, положенные на каждую клеточку. Я даже не знаю, сидит ли кто-нибудь за доской.
Шарриак повернулся ко мне, его указательный палец уперся мне в грудь.
– Но вы-то поняли. Объясните ей. Вот мое второе послание: если кто-нибудь из вас хочет идти со мной, милости прошу. Это в его интересах и в моих. Имеющий уши... – Он шутливо поклонился и закончил: – Надеюсь, я не испортил вам вечер. Желаю спокойной ночи.
Насвистывая, Шарриак удалился. Лоранс закрыла глаза.
– Начинается, – выдохнула она. – Все та же нагнетаемая атмосфера, где все всех подозревают, когда только и спрашиваешь себя, что у другого на уме. Вы думаете, они хотят нас задавить? Меня не покидает мысль, что Шарриак с ними заодно. При первой возможности он начинает давить на нас. Мне он не нравится, это правда. Он... коварный, какой-то липкий. А его хвастовство, высокомерие, наставительный тон... Я все это ненавижу.
За вторым столом сидели Эме Леруа и эль-Фатави, оба из банды Лоранс Карре. Я непринужденно уселся рядом с ними.
– Как дела, бойскауты?
– Каторга, – удрученно произнес эль-Фатави. – Если это бег с препятствиями, нужно быть сильнейшими, учитывая такие кандалы. А тут еще и организационные проблемы. Вы нам не дадите маленькую консультацию?
– Я дорого беру, знаете ли...
Он разочарованно махнул рукой:
– Цена не имеет значения, в любом случае вам не заплатят. Мы не платим в спецфонд, не платим налоги, не платим нашим поставщикам... Зато обещаний у нас хоть отбавляй.
– Все так плохо?
– Нет. Гораздо хуже. Леруа, передайте мне бутылку, пожалуйста, я хочу напиться, может, полегчает.
– Мусульмане не пьют спиртное, – заметил Эме Леруа.
– А католики не лгут, не убивают, прощают обиды и ничего не делают для того, чтобы разбогатеть. Дайте же мне бутылку.
В зал вошел Хирш, сел рядом со мной и, Бог знает зачем, сразу же сделал хлебный запас из пяти-шести кусков, положив их рядом со своим стаканом. Может быть, боялся, что нас посадят на паек.
– Что тут происходит? – поинтересовался он.
– Ничего. Небольшой скетч из репертуара Двора чудес.
К нашему столу присоединился Шаламон. Когда он разворачивал свою салфетку, эль-Фатави осведомился о судьбе Лоранс. Шаламон ответил, что она еще работает.
Мы уже набросились на спагетти по-болонски, когда вошли два последних члена команды Карре, а за ними – Мастрони и Брижит Обер, которые заняли стол на четверых. Они завели разговор о погоде, непредсказуемой в горах, о скором дожде. Мы тоже искали нейтральную тему, но тут эль-Фатави вздохнул:
– Надо же, мы производим рыболовные крючки! Хоть бы что-нибудь другое! Какому дураку взбрели в голову эти крючки?
– Этот дурак я, – бросил Пинетти, сидя за соседним столом.
Еще одно доказательство, что он не пропускал ни слова.
– Прошу прощения, – пробормотал эль-Фатави.
– Я искал продукцию, технология изготовления которой была бы доступна всем, – торжествовал Пинетти. – Чтобы никого не ущемить. Мне надо сказать спасибо.
Эль-Фатави совсем не хотелось ссориться. Он вяло поднял руку:
– Согласен, очень вам благодарны.
Но Пинетти уже вцепился зубами в лодыжку и не собирался ее отпускать.
– Кажется, у вас разброд, насколько мне известно... Вы полтора часа потратили на решение вопроса о руководителе вашей лавочки и все еще не пришли к согласию?
Я не успел подумать, откуда это ему известно, потому что подошла Лоранс, последняя. Она была бледнее обычного, легкая морщинка пролегла у губ. Мгновение поколебавшись, Лоранс посмотрела на последний свободный стул напротив Шарриака и села; ее лицо еще больше помрачнело. Шарриак участливо наклонился к ней:
– Мадам, у вас усталый вид... Ну же, расслабьтесь... Немного вина?
Она отрицательно покачала головой.
– Представьте, – продолжил Шарриак, – мой замечательный коллега Пинетти только что подтрунивал над вашими людьми. Ему стало известно, не знаю уж откуда, что у вас были небольшие организационные трудности...
– Прочитал в газете, – перебил Моран. – Об этом писали газеты.
– ...и он, дурень, считает, что это скажется на вашей производительности. Возьмите крупные компании: их сотрудники только и занимаются тем, что дерутся и швыряют друг в друга банановой кожурой, а дела идут очень хорошо.
– Занимайтесь своими делами, Шарриак, – огрызнулась Лоранс Карре. – Они уже пускают ростки.
В голосе чувствовалась усталость и одновременно энергия, с которой она старалась ее побороть. Эта женщина не собиралась легко сдаваться.
Шарриак хлопнул себя по ноге:
– Дела прорастают! Неплохо сказано! Надеюсь, что они пошли в рост! Думаю, мои планы вам подойдут.
Лоранс отвернулась, и ее взгляд встретился с моим. Он не молил о помощи, но меня тронула его печаль. Неужели Лоранс уже проигрывала? Или, как это случается, она просто устала, плохо спала? Хирш еле заметно кивнул на Шарриака и шепнул мне ту же фразу, которую Лоранс произнесла накануне:
– В этом типе мне что-то не нравится.
По блеску, промелькнувшему во взгляде наиграно рассеянного эль-Фатави, я понял, что он слышал и одобряет. Официант спросил, можно ли убрать со стола, но Шарриак сухо остановил его:
– Нет-нет, не надо, мы подождем мадам Карре.
В наступившей тишине Мэрилин, отчаянно пытавшаяся оживить умирающий разговор, произнесла:
– Самое страшное в горах – это грозы...
Шарриак, взгляд которого не переставая скользил по залу, подхватил разговор:
– Думается, она уже приближается... Раскаты грома, молния... А я люблю грозу! Никогда не знаешь, в кого попадет молния. Очень забавно...
Хирш невпопад вставил:
– Видали мы даже промокших поливальщиков...
Шарриак важно кивнул:
– Бывает. Но оттого, что кто-то наступил на шланг. Никто здесь на такое не способен, не правда ли?
Я посчитал своевременным вмешаться:
– Разумеется, нет. Случись такое, и все ополчатся против него. Но чаще это происходит неумышленно. Оступился человек...
Я посмотрел прямо в глаза Шарриаку. Он не отвел взгляда, ставшего жестким. Очки увеличивали серые глаза. Шарриак несколько секунд пристально смотрел на меня, потом принялся поигрывать вилкой, притворяясь безразличным и обращаясь к нам:
– Похоже на то, как если бы кто-то попытался плутовать. Если бы, к примеру, он, предположительно, попытался подсмотреть, что творится в чужих компьютерах. О, здесь нет судей, полиции, арбитражных судов... Но такое поведение было бы неуместным... Более того – наивным. Ведь у нас есть лучший специалист в мире по информатике, наш друг Дельваль, присутствующий здесь.
Он указал на одного из парней Морана, настолько неприметного, что я его раньше и не видел.
– И вот он был бы способен подкинуть в отместку любой вирус. Воцарился бы невообразимый хаос. Однако у нас не война! Интересы у нас общие! Почтеннейший дель Рьеко – наш общий хозяин, по крайней мере на эту неделю, – выразился вполне определенно: они возьмут всех достойных. А так как мы здесь все достойные, то должны помогать друг другу, а не доставлять неприятности...
Я собирался вставить реплику, но Лоранс Карре меня опередила.
– ...сказал волк, дуя на домик поросят, – закончила она.
Ее фраза вызвала на лице Шарриака плотоядную улыбку. Он смотрел на Лоранс, как кот на золотую рыбку.
– Мой дорогой друг, вам даже не понять, как вы меня огорчаете. Я всегда был с вами учтив, лоялен, безупречен, а вы не любите меня. Да, да, я хорошо вижу, вы меня не любите! Прислушайтесь хотя бы к голосу разума, раз голос сердца охрип!
Наклонившись над столом, он сделал едва уловимое движение, словно собирался взять ее руку.
– Почему, – простонал он, – ну почему вы меня не любите?
Люди из его команды восхищенно захихикали. Остальные молчали, поневоле завороженные его выступлением.
Лоранс Карре, которой, возможно, протеины бифштекса придали сил, медленно убрала руку.
– Вы хотите, чтобы я вам сказала? Ладно, я скажу. Я принадлежала к вашему кругу, Шарриак. К тому, откуда вы пришли. Где вы еще пребываете. Я ездила верхом на ваших пони, купалась в ваших бассейнах, умирала от скуки в ваших домах и клубах, пила ваше выдержанное шампанское, подаваемое мажордомом-иммигрантом, ездила в Венецию на ваши конгрессы. У меня все это было, как и у вас. И однажды меня выставили за дверь. В этот день я увидела ваш мир снаружи. Он жесткий и жестокий, он лицемерный и лживый, я ненавижу его.
Шарриак попытался ее остановить:
– Мой дорогой друг... Кто-то толкнул вас, вы упали, и вам больно, это нормально. Но мы поможем вам вновь очутиться в седле, и вы увидите: все эти синяки быстро сойдут...
– Но я не хочу! – воскликнула она вне себя. – Я прошла по кругу, спасибо, хватит с меня! Мне больше неинтересно смотреть, как три финансовых инспектора разглагольствуют о миллиардах, не замечая миллион бедняков, ничего не понявших в их кино!
Шарриак развел руками:
– Бог мой, да это синдикалистка!
– О нет, Шарриак, совсем нет! Даже в это я больше не верю. Это только...
Он прервал ее:
– Могу я задать вам один вопрос?
Она разрешила, энергично кивнув. Рядом со мной Хирш, поставив локти на стол, теребил губу большим пальцем. Мне тоже было любопытно, чем все это закончится.
– Вопрос вот какой, – не спеша произнес Шарриак, затем, повысив голос, он почти выкрикнул: – А раз так, то какого черта вы здесь делаете?
– А вы, Шарриак? – ответила она в том же тоне. – А вы? Вас тоже выкинули? О нет, не верится: вы слишком на них похожи. Вы в точности такой же, как они все. Вы в их лагере. Правда, Шарриак?
Обескураженный, он проглотил слюну.
– Погодите, в чем вы меня обвиняете? Я больше не...
Лоранс не ослабила хватку.
– Мы все здесь помираем от страха, лезем на стену из-за той работы, которую, может быть, нам дадут. Но есть двое спокойных, которые острят, дразнят всех и находятся в курсе событий: дель Рьеко и вы. Я прибавляю один к одному, и, как ни странно, получается два.
Шарриак, похоже, по-настоящему смутился.
– Погодите, – повторил он, – вы думаете, что я работаю на них и шпионю за вами? Еще один тест? Идиотизм какой-то!
Теперь уже Лоранс наклонилась к нему, словно в боксерском поединке:
– Так слушайте: им все известно, стоит только моргнуть, и они узнают об этом. Они не сидят с нами за одним столом, их нет и в наших рабочих комнатах, нет в них и камер.
К Шарриаку вернулось спокойствие. Он уже не слушал ее, а размышлял. Либо он был умелым актером, либо обладал удивительно быстрой реакцией.
– Значит, я предатель? – медленно проговорил он. – Думайте что хотите, но я знаю, что это не я... Значит, они заслали по одному в каждую команду...
– Не говорите глупостей, Шарриак! – воскликнула Лоранс. – Вам не удастся сбить нас с толку. Что это, новая игра? Мы должны подозревать друг друга? Здесь только один предатель – вы!
Он взглянул на нее – вся его ирония испарилась.
– Или вы. Неплохо сыграно...
Никто не ожидал, что Шаламон, краснолицый здоровяк, неуклюже влезет в эту перепалку.
– Чего вы добиваетесь? – взорвался он. – Чтобы мы свихнулись? Предатели на каждом углу! Что здесь, стажировка кандидатов или ЦРУ?
– Мадам Карре выдвинула гипотезу, которую не отметешь с ходу, – неторопливо ответил Шарриак. – Требуется разъяснение. – Он повернулся к Лоранс. – Можете оставаться при своем мнении, – продолжил он. – Меня тоже выкинули, как вы изволили выразиться. Такое случается даже с сильнейшими. Стечение обстоятельств. Но я-то снова сяду в поезд. Без промедления. Я уже ухватился за дверцу и нащупываю подножку. Если вам нравится стоять на платформе и прозябать, это ваша проблема. А я хочу туда вернуться. И если здесь есть предатель, он может пойти и сказать об этом дель Рье-ко... Это не принципиальное заявление.
– И если ради этого потребуется убить меня, вы убьете, я знаю, – угрюмо закончила Лоранс.
– Точно. Потому что я не устал, не пал духом. Мне еще хочется того винограда, который для вас слишком зелен. Я к нему привык. И если есть здесь кто-то предпочитающий жить в пригороде, вставать в пять утра, чтобы успеть на электричку, отмечать приход на работу, пусть он встанет и скажет. Так мы быстрее найдем предателя.
Официант разносил десерт – груши "прекрасная Глена". Моран, вновь обретя остроумие, принялся рассказывать анекдот, скорее пошлый, чем вульгарный. Хирш, набивший рот шоколадом, выговорил:
– ПОУШИТЕЛЬНО...
* * *
Разгар игры пришелся на вторую половину дня. Все более часто присылаемые сообщения хозяина касались будничной работы управления и изобиловали классическим вопросами, с которыми сталкивается любая команда менеджеров. В них не было реальных стратегических задач, только серия тактических действий. Были и вопросы, касающиеся разных способов администрирования, что зародило во мне сомнение в актуальности разыгрываемой модели. В последнее время администрирование добилось немалых успехов, пришедшие туда молодые люди отличаются большей тонкостью; службы, обеспечивающие контакт, – быстротой действий, несмотря на то что они все еще скованы лавиной инструкций, непонятных и противоречивых. Далее шла работа с клиентурой, представленной всеми существующими психологическими типами: рассеянный, педант, хвастун, застенчивый, сутяга, наглец; мелкие торговцы представляли полную гамму рядовой патологии. Присутствовали и неоригинальные неполадки с техникой – от сбоя в работе оргтехники до поломки транспорта, – срывающие выполнение важного контракта. И наконец, некоторые требования персонала, недовольного, к примеру, датами отпусков или медлительностью руководства. Каждое из таких потрясений, как правило, приводит в смятение управленческий аппарат. Мой генеральный штаб встретил их спокойно и деловито, не теряя чувства юмора. Несколько раз возникали короткие дискуссии, но в конечном счете все решения были приняты единогласно. Механизм работал отлаженно. Полагаю, нам удалось дать дель Рьеко те ответы, которые он желал услышать, и я вполне был удовлетворен нашей работой.К вечеру на столе осталось только две-три еще раскрытые папки, дела должны были завершиться благополучно. Хирш разработал план рассрочки наших задолженностей, и мы ожидали ответа банка. Брижит Обер уладила незначительные разногласия с двумя привередливыми клиентами, Мэрилин сочинила крайне двусмысленные письма, а Мастрони, взвалив на себя производство и сбыт, занимался одновременно и новыми технологиями. Намеки Шарриака охладили нас, и мы больше не пытались заниматься пиратством. Обеденная паранойя рассеялась. Очевидно, им хотелось только узнать, имелся ли у нас навык банального управления, и я не обнаружил ни единой западни в задаваемых нам упражнениях.
Ужин прошел не так напряженно, как обед. Теперь мы знали, чего добивался дель Рьеко, и у нас не было повода для беспокойства. Я подумал, что организаторы могли бы одним словом разрядить чуть было не возникшую напряженную обстановку, уточнив с самого начала цели и правила игры. Если можно было бы в конце стажировки дать ей оценку, я бы обязательно им об этом сказал. Но дель Рьеко прятался: мы не видели его уже сутки. Натали и его ассистент тоже больше не показывались. Я не понимал, зачем нужен ассистент, голоса которого никто не слышал.
За ужином команды разделились. Каждая заняла отдельный стол. Вместо двух столов на шесть человек и одного для четырех теперь был один стол на шестерых и два для пятерых. Это мелочь, но из тех, к которым я отношусь очень внимательно. Я непроизвольно фиксирую способ размещения людей в пространстве, незначительные знаки, которыми они обмениваются, почти незаметные пустяки, из которых складывается общее впечатление. Наши чувства их регистрируют и анализируют независимо от воли, и в конечном счете вырисовывается суждение, всегда верное, хотя и необъяснимое. Здесь я немного опережал остальных: я умею на лету схватить выражение, жест, знаю, что они означают, понимаю, что наша телесная оболочка постоянно выдает нас и надо только внимательно смотреть.
Равным образом и гул голосов свидетельствует о душевном состоянии собеседников. Не содержание разговоров, а только шум, звучание голосов. У нас беседа была неторопливой, тихой, спокойной, означающей разрядку после утомительного дня. Ничего не осталось от обеденных атак под звон медных труб и грохот барабанов. Расслабленные тела, умиротворенные лица, вытянутые ноги, опущенные плечи говорили об отдыхе воинов. Никто не готовился к атаке, все урчало, словно замолкающий мотор.
* * *
Выпив кофе, я вышел на ритуальную прогулку по берегу озера. Небо все еще было затянуто облаками, слабый ветерок шевелил иголки пихт. На крыльце Мэрилин курила сигарету. Хирш остался в баре и играл в шахматы с Дельвалем, специалистом по информатике из команды Шарриака. Может, они старались улучшить компьютер – чемпион мира по шахматам.У пристани, на своем валуне, уже сидела Лоранс Карре в длинном платье. Я прислонился к свае.
– Вы сейчас мне скажете, чтобы я не лез не в свое дело, но у вас и вправду усталый вид...
Она глубоко вздохнула.
– Днем я получила известие из дома, поэтому и опоздала на обед. Небольшие проблемы. Но это мешает сосредоточиться. Так что я разрядилась на Шарриаке. Тем хуже для него.
– Мне повезло, что не я стоял на линии огня.
Она улыбнулась:
– Да. Но вам бы и не досталось.
– Он хотел испытать вас.
– Конечно. Дель Рьеко донимает нас своими тестами, и вдруг все начинают тестировать друг друга. Все это утомительно, правда? Я не остановила его сразу, у меня просто не было сил. Стресс. Все одно к одному, понимаете?
Я промолчал. Если Лоранс захочет поделиться со мной личными переживаниями, она сделает это. Мне они были не настолько интересны, чтобы настаивать. Лоранс нравилась мне, я восхищался ее умением держать удар, но не забывал ни на секунду, для чего мы здесь. Эта навязчивая мысль затмевала все остальное. Должен признать: Лоранс была красива, особенно сейчас, когда темнота скрадывала бледность ее лица. Странно, но мои гормоны дремали. Я не смотрел ни на ее грудь, ни на бедра; с закрытыми глазами я бы не смог их вспомнить.
Лоранс посмотрела в сторону леса и сказала:
– Очень темно. Но сегодня мы еще не узнаем, что нас ждет в конце пути.
– Вот видите, вы не держите обещаний...
– Знаю. Потому я никогда ничего не обещаю.
Я лениво потянулся, чуть не зевнул.
– А я знаю, какой будет конец.
– Какой?
– Другая дорога, а за ней еще одна.
– Так что же, конца не будет?
– Почему же? Идя по кругу, всегда приходишь к отправной точке.
– Тогда лучше оставаться на одном месте, – заключила она. – Это хайку?
– Нет. Хайку заставляет мыслить. Ощущение же суетности всего сущего, наоборот, мешает размышлять.
Она проворчала что-то в ответ.
Внезапное появление Шарриака прервало наш вялый диалог. Мы и не слышали, как он подошел. Шарриак совершенно неожиданно возник между нами. Он был в том же костюме и галстуке, неуместных среди дикой природы.
– Добрый вечер, влюбленные! – звонко крикнул Шарриак.
Лоранс взглянула на него так, будто увидела таракана в тарелке супа, – с отвращением, смешанным с изумлением. "Это уж слишком", – подумал я. Почему Лоранс так его возненавидела? Потому что он напал на нее, когда она пыталась переварить свои семейные неприятности? Или из-за чего-то другого?
Шарриак изобразил танцевальное па и замурлыкал припев: "Танцуем – и вы меняетесь партнерами", – слова и мелодию.
– Проваливайте, Шарриак, – сухо бросила Лоранс.
Оставив без внимания приказание, он прислонился к соседней свае и остался стоять в той же позе, что и я.
– О, нет, нет. Я должен вам кое-что сказать. Полагаю, вы сознаете, что сегодня у нас была просто холодная закуска. Да что я говорю, – орешки к аперитиву! Разминка. Разогрев. А теперь, когда мы убедились, что все на мази, и начнутся настоящие проблемы.
Лоранс тяжело вздохнула. Очень уж она была зла на него.
– До чего же вы надоели! – воскликнула она. – Что вам нужно? Вывести нас из себя? Запугать? Я не понимаю вас, Шарриак. Вы вампир?
– Вы не только меня не понимаете, – ответил он, – вам вообще ничего не понятно, и это вас приводит в отчаяние! Вот Карсевиль все понял. Ладно, я вам разъясню. Все, что мы до сих пор делали, можно было сделать и в Париже. Если уж они привезли нас сюда, то для того, чтобы посмотреть, как мы будем биться командами. А значит – вы внимательно слушаете? – значит, должно что-то произойти. Что-то, что неизбежно столкнет нас. Верно, Карсевиль?
– Возможно.
– Вероятнее всего. В их нынешних играх мы еще не конкуренты... Мы спокойно управляем своими лавочками и все. Не в этом смысл. Они хотят, чтобы мы убивали друг друга. И они своего добьются.
Лоранс снова вздохнула:
– Шарриак, у вас на уме только кровь и убийства! Кем вы были раньше? Серийным убийцей?
Он шагнул к ней, потом остановился, подняв руки.
– Вам известна тайская пословица: если человек сказал правду, дайте ему хорошую лошадь – ему придется уносить ноги? Где мой конь? Вдумайтесь: в чем цель? Они хотят знать, хорошие ли мы солдаты, способны ли возглавить команду, готовую беспрекословно уничтожать конкурентов. Они позволили нам завязать связи между собой, подружиться, а теперь придется стрелять в товарища. Утром вы говорили, что уже познали мир – тот, куда нас, может быть, снова забросит, – он беспощаден. Правильно. Денег на всех не хватит, а каждый жаждет их побольше. Мир собак. Если у вас есть собака, пудель или доберман, пустите их в свару и бросьте кость. Увидите, что будет...
Агрессивность Лоранс постепенно таяла.
– К чему вы клоните? – уже не так твердо спросила она.
– А к тому самому. Полагаю, вы проанализировали рынок. Если еще нет, идите играть в настольный футбол, вам здесь не место. А ваш вывод? – Он повернулся ко мне. – Долго ли на нем удержатся три схожих предприятия?
– Нет, – ответил я.
Он почувствовал мою поддержку.
– Верно. Стало быть, один из нас троих должен исчезнуть. К завтрашнему вечеру нас останется только двое. И мы с этой пристани будем махать отплывающему третьему платочками, мокрыми от слез. Не представляю, как они этого добьются, но это неизбежно. Я прав, Карсевиль?
Его рассуждение было безупречным, и я кивнул. Шарриак потер руки.
– Хорошо. Пойдем дальше. В политологии – а я ею занимался – существует неопровержимая теория. При наличии трех партнеров двое всегда объединяются против третьего. Союзы могут меняться, но это – правило: три равно двум против одного. Перед нами сейчас неплохой букет гипотез.
– Вы утомительны, Шарриак, – вяло проговорила Лоранс.
Но чувствовалось, что слушала она его внимательно. Он присел на корточки, пальцем провел черту на утоптанной земле.
– Раз: Карсевиль вступает в союз со мной, и мы вас выкидываем. Затем мы двое играем в финале. Это самое логичное. Ваш непристойный флирт предназначен противостоять этому.
– Да вы больны, Шарриак! – возмутилась Лоранс.
Он даже не услышал ее.
– Два: мадам Карре объединяется со мной. Мы устраняем Карсевиля. Эту гипотезу еще следует изучить. Мне это не очень выгодно, я и сам могу этого добиться. Но с другой стороны, я препятствую третьей гипотезе, и столкновение произойдет определенно мягче. Этим преимуществом я не могу пренебрегать. А вам, мадам, стоило бы подумать над этим. Три...
– Карсевиль и я против вас, – сказала Лоранс.
Шарриак поднял голову и улыбнулся:
– Вот видите, вам уже интересно... В-третьих, действительно, вы вместе против меня. Здесь возникает равновесие. О, не в силу наших взаимных качеств, не мне судить об этом, но, учитывая соответствующие балансы и положения в коммерции... Когда играешь в шахматы, смотришь на доску, а не на противника, который старается вас поразить. Только вот еще что... – Он поднялся, вытер палец. – Если вы это замыслили, значит, мы уже в финале. И если я замечу хоть тень зарождающегося соглашения между вами, то вынужден буду вас громить. Видите, я поступаю как НАТО, я предупреждаю. Будет как в Косово: руины, от которых никто не выиграет. Целуйтесь на здоровье на берегу озера, но меня не трогайте. Считайте это моей нотой.
Лоранс Карре недоверчиво посмотрела на него.
– Этого не может быть, Шарриак! – воскликнула она.
Он растянул губы в улыбке.
– Я все еще не понимаю причины вашей антипатии. Может, я напоминаю вам кого-то, кто вам не нравился? Здесь нет места чувствам, мадам Карре. Ни положительным, ни отрицательным. Только во Франции встретишь типов, которые улаживают ссоры охами и ахами. Любовь, ненависть, дружба... для этого есть другое место – свой дом. Здесь же мы все роботы. Никто не будет вам признателен за то, что у вас есть сердце. Вам платят за мозги. Покупают ваш ум, и ничего более. Я не желаю вам ни зла, ни добра. Я смотрю на шахматную доску. И на деньги, положенные на каждую клеточку. Я даже не знаю, сидит ли кто-нибудь за доской.
Шарриак повернулся ко мне, его указательный палец уперся мне в грудь.
– Но вы-то поняли. Объясните ей. Вот мое второе послание: если кто-нибудь из вас хочет идти со мной, милости прошу. Это в его интересах и в моих. Имеющий уши... – Он шутливо поклонился и закончил: – Надеюсь, я не испортил вам вечер. Желаю спокойной ночи.
Насвистывая, Шарриак удалился. Лоранс закрыла глаза.
– Начинается, – выдохнула она. – Все та же нагнетаемая атмосфера, где все всех подозревают, когда только и спрашиваешь себя, что у другого на уме. Вы думаете, они хотят нас задавить? Меня не покидает мысль, что Шарриак с ними заодно. При первой возможности он начинает давить на нас. Мне он не нравится, это правда. Он... коварный, какой-то липкий. А его хвастовство, высокомерие, наставительный тон... Я все это ненавижу.