Страница:
— Удобно. Давайте, если не жалко.
Вся команда «черной бригантины» громогласно загоготала: предположение, что темных сухарей кому-то может быть жалко, всем показалось необыкновенно остроумным.
— Вообще-то мы их едим, когда галеты кончаются. Сказать по чести, с нами такое бывает частенько. Но сегодня мы, слава Господу, при галетах и можем угостить кого угодно. А вот и сухари. Тьфу, черт! Ты что приволок, Пьер? Это же совеем черные, бретонские.
Федор глазам на поверил: настоящие ржаные! Как он по ржанухе соскучился, оказывается! Аж слюной едва не захлебнулся. Опьянеть от запаха можно…
А французы извинялись и смущенно объясняли:
— Есть темные, те еще ничего, а есть совсем черные, вот эти — из бретонского хлеба, он липкий и кислый, как сидр. Эти уж мы лопаем в самом крайнем случае. Как говорится, когда уж и червей от солонины доели.
То ли он очень давно не ел их, то ли эти ржаные сухари в самом деле были особенно хороши — чуть пригорелые, присоленные крупной солью при сушке и с тмином. Федор не выдержал и, смущаясь на менее, чем угощавшие его хозяева, попросил:
— А с собой не дадите? Я отдарю.
— Добра-то, еще «отдарю». Бери, сколь утащишь. Эй, ребята, дайте московиту мешок под сухари! Ты там у них кто? Юнга или уже матрос?
— Старшого бросили после вест-индского похода, — неохотно сказал Федька, решив не признаваться, что он еще и кандидат на офицерскую должность. Ему давно не было так хорошо и покойно — и было это оттого, что тут он вровень с остальными и никто не высчитывает, кого он повыше, кого пониже. Надо признаться, что Федор скучал по прежней простой жизни, когда в кубрике он был свой, такой же не выделяемый командованием.
— Ого! Ты уже в Новый Свет сходил? — недоверчиво спросил кто-то из французов. И тут Федор не удержался и хвастанул. Как можно небрежнее он уронил:
— Да, три раза.
— Чего-о? Врешь, небось? Сейчас проверим. Не могло такого быть, чтобы за три рейса наших земляков не встретил. А мы тут собрались впервые на борту этих посудин, горе свело, ты уже знаешь. А раньше плавали на разных коробках и из разных портов, так что все вместе мы всех французских капитанов знаем. Так кого ты можешь назвать?
— Ну, кого? Капитан Тестю из Гавра, умер, бедняга, на моих глазах…
— Тестю из Гавра? Франсуа Тестю? Мне случалось с ним плавать…
— И я его знал. Но о нем ли речь? Он еще не стар, с чего бы ему помирать?
— Эй, русский, как тебя, Теодор. Как он выглядел, тот Тестю, о котором ты говоришь?
— С левого боку седой клок, с правой стороны рот опущен…
— О Боже, это он! Мы плавали с ним в Форт-Колиньи…
— Упокой Господи душу Великого Адмирала! — вполголоса нестройным хором сказали гугеноты, подняли кружки, отплеснули из них спиртное в догорающее костровище и выпили не чокаясь.
— Воистину великий человек был наш Гаспар де Колиньи! Так что с Тестю? Как он умер? И почему ты это мог видеть?
— Наш капитан Дрейк задумал напасть на испанские караваны и поставил потаенный пост на караванной тропе, по которой перуанское золото и серебро везут на мулах из Панамы на Тихоокеанском побережье в Нобре-де-Дьос на Атлантическом побережье. И однажды — дня точно не назову, где-то в последнюю неделю апреля, — мы трое сидели в зарослях, отмахивались от насекомых и жрали бананы…
— Иди ты! «Бедные пираты»! Бананы они жрали! Короли, небось, не все в мире это пробовали, — недоверчиво вскинулся черномазый юнга с бригантины, то ли сажей вымазанный, то ли наполовину негр.
Федор вспомнил тонкий аромат и мучнисто-клейкий сладчайший вкус спелых бананов — и дни весны этого года восстали в памяти как вчерашнее — со всеми ощущениями, запахами, голосами и событиями. С мелочами, тогда вроде бы и не запомнившимися, к утру уже изгладившимися из памяти, но, оказывается, в памяти где-то осевшими… И он заговорил, не опасаясь, как у него обычно в большой компании бывало, что неинтересно слушателям то, что он говорит (и смешно то, как говорит):
— Ты, парень, в Новом Свете пока еще не бывал, вижу. А там бананы едят все. А негров вообще в будние дни одними бананами и кормят, потому что пищи дешевле их нету. А если негр работает плохо, то ему и в праздники сидеть на одних бананах. Это как наказание. И никто за бананами не следит, растут и растут. Мы из своего укрытия раненько по утрам к плантациям подбирались и рвали бананов на весь день, целыми гроздьями. Рвешь — а рядом обезьяна то же делает. Мы обезьянам не мешали, а они нам. И мы, и обезьяны сторожей боялись: те же не станут гоняться за тобой, ловить — обезьяна все равно ловчее человека, так что если на земле ее и догонишь — она на дерево вскочит и упрыгает от тебя вмиг.
И сторожа просто палили из оружия на любое движение в кустах. Но охота в тропиках паршивая, да мы и не могли ни в дичь стрелять, ни костер развести, чтобы сварить или испечь добычу: испанцы засекут. Обезьяны там рыжие, ревут громко-прегромко и кусачие. Но когда паслись, не нападали.
Но про Тестю и по порядку. Мы с ним вместе напали на караван с серебром — и его ранили. В живот, вот сюда. Нам надо было шустро сматываться с этого места, пока испанцы не прислали подкрепление, — и с Тестю осталось трое из его команды, а мы и все остальные французы стали отрываться.
— Погоди, московит, ты что-то или темнишь, или путаешь. Если так было, как ты рассказываешь, то оставлять возле тропы тебя и твоих товарищей смысла не было. Вы же что караулили? Когда испанский караван покажется, чтобы известить своих вовремя? Или зачем?
— А, ладно, ребята все свои. Мы оставались в схороне потому, что после нападения на испанский караван наши отбили больше золота и серебра, чем могли унести на себе. Ну и каждый взял сколько мог нести, а остальное зарыли в тайном месте. И нас оставили стеречь сокровища.
— Вот теперь похоже на дело. А то темнишь, темнишь…
— С тобой стемнишь, как же. А у вас, я вижу, есть ребята бывалые. — Польстил французам Федор, Впрочем, они того и стоили, так что кривить душою не пришлось. Французы заметно оживились, им похвала понравилась. А Федор продолжал:
— Один из ваших, сволочь, надрался рому и по пьянке потерял своих. Из-за него-то, сволочи, и погиб в муках капитан Тестю.
Наш отряд ушел к морю, а мы остались. Видим — прямо по тропе двое ваших несут раненого капитана. Вчера их обогнали, сегодня они нас нагнали, но Дрейка им уж не нагнать, конечно, — поэтому была договоренность, что капитан Дрейк их подождет на берегу, после того, как уверится, что с кораблями ничего неприятного не случилось. Идут, значит, бедняги ваши, шатаются — устали же, понятное дело, а подменного нету. И тут из долинки, пересекающей тропу в полукабельтове мористее, вываливает толпа испанцев с пиками и шпагами. Набросились на французов, носильщиков тут же закололи, а капитана оставили. По одежде же видно, что офицер. И тут вашего третьего выволокли из долинки. С веревкой на шее, как козла на привязи. Сначала они над ним потешались и поили ромом — руки связали за спиной, а фляжку положили в развилку веток на высоте колена от земли. Чтобы лакал, как скотина, на четвереньках стоя. И он им все рассказал, что мог рассказать. И про нашу экспедицию, и сколько здоровых в строю, и как вооружены. А главное, выложил, где зарыты сокровища!
— У-у, шваль! Все продал. И что испанцы? Выкопали? — впервые подал голос молчаливый капитан пиратов, отличающийся от остальных только тонкими — явно в недавнем прошлом холеными — узкими руками да ястребиным, жестоким, немигающим взглядом.
— То, что мог указать предатель. Но наш капитан — умница. Он никогда не «кладет яйца в одну корзину». Да и одной ямы не выкопать для полугодовой добычи всех рудников Перу. Одну яму, которую он знал, этот тип показал. Всего-то в караване было пятьдесят вьюков одного золота!
Восхищенный вздох прошелестел при этих словах Федора. Каждый, видимо, попытался прикинуть, это ж сколько раз Надо рисковать собственной шкурой, грабя корабли, чтобы взять такую богатую добычу!
А мрачный капитан сказал с неожиданной завистью:
— Какой урон папистам! Такую рану враз и не залечишь!
Федор покивал и продолжил:
— Этот ваш гад — Роже его звали, как вашего адмирала, — показал, где копать. С нашими были мароны, они так засыпали место палыми листьями и заровняли, что если заранее не знаешь, где это место — ни в жизнь не догадаешься. Никакой улики. Испанцы выкопали сокровища, удивились, что тут не все, — но где вторая яма, Роже этот не знал. Они потыкались наугад — ничего. Скорее всего, им показались подозрительными места, где или кабаны потоптали и порыли — там одичавших свиней черной испанской породы полно, или дождь прибил поросль, но на место второй нашей ямы они — спасибо маронам — так и не наткнулись.
И тогда вдруг они начали ссориться. Ну, по-испански я не так, чтобы очень, но кое-что понимаю. И понял, что половина их предлагала, поскольку найдены не все сокровища, и кроме присутствующих, никто не знает, сколько именно здесь золота, надо каждому выделить долю, как бы премию за находку клада. И тогда они заживут весело. А недостачу спишут на пиратов, даже если найдется остальная часть сокровищ. Да если и найдется — все равно этот Роже утверждает, что пираты с собой еще часть унесли. Сколько — никто не знает, так что все будет шито-крыто! По справедливости половина от найденного, не меньше, — их доля. Ведь без них казна бы и этого не увидела!
Но другие требовали скорее кинуться вдогонку пиратам, выделив часть отряда, достаточную для охраны сокровищ, и как можно скорее везти их в город: мол, родина нуждается в золоте и все такое прочее. В крайнем случае, поделить часть сокровищ можно — но только ту часть, что удастся в бою отбить у англичан и французов. Ну, спорили-спорили, разгорячились и — как обычно у испанцев — за клинки похватались. И одного — причем, судя по богатой перевязи и раззолоченному эфесу шпаги, офицера — в пылу поранили. Тут сами себя испугались, присмирели и про пленного Тестю вспомнили.
И начали его пытать. Он, как офицер, должен, мол, знать, и где остальные ямы с сокровищами, и какой дорогой пошли пираты, и их условные знаки и все такое. Раскалили кинжал и стали ковырять в его ране. «Полечить немножко» — так они это называли. Несчастный Тестю сначала ругался, потом рычал, а потом закричал. Тоненько, как раненый заяц. И все тише, тише. Потом заорал:
— Ничего не скажу! Пусть Богу останется, а не вам, вонючкам!
Потом он выгнулся, кровь из раны ударила фонтаном, аж испанцев забрызгало, — и он стал умирать. Последние слова его были: «Господи! Тебе вручаю грешную душу мою! Будь проклят предатель!»
Французы притихли. Потом капитан их, не повышая голоса и не меняясь в лице, сказал:
— Бедняга Тестю! Мир его праху, добрый был моряк, — и, помолчав мгновение, спросил деловито: — А ты не знаешь, Теодор, кто этот негодяй Роже, откуда он и что с ним сталось?
— Не интересовался, — равнодушно сказал Федор. — Я его никогда более не видал — да, скорее всего, и не увижу. Думаю, что его прикончили испанцы. Он им больше не нужен — ну и все. Связать руки покрепче и бросить в тамошнем лесу человека на ночь — это вернее пули, к утру кто-нибудь слопает.
— Это так. Но разве вы не последовали за испанцами, когда они куда-то утащили ваши сокровища?
— Нет. С ними же ясно было, что повезут они нашу добычу в свое поганое казначейство. Мы другим занялись. Разрыли палую листву, которою они забросали труп капитана Тестю, и вырыли яму, схоронивши его по христианскому обычаю. Вот только молитвы над ним прочитали по-английски, а не по-вашему…
— Бог разберет. Ну, и вы, конечно, после похорон заспешили к морю?
— Ну да. На первом из заранее обговоренных мест встречи были испанцы, но на втором нас ждала пинасса. Вот и все, что я смог вам рассказать о кончине храброго капитана Франсуа Тестю. А теперь ваша очередь рассказывать. Почему ваша эскадра очутилась в этих, вроде бы не самых оживленных, водах?
— Хорошо. У вас ведь заметили, что мы шли таким порядком, чтобы бригантины не видны были из-за фрегатов?
— Заметили. Только не поняли, зачем бригантины вырвались из середины строя. Перед нами похвалиться?
— Конечно, и это тоже, а как же? Если есть чем похвалиться, грех не похвалиться. Но главное — мы изготовились, потому что время приспело. В любой час на горизонте могут показаться испанские галионы.
— Именно здесь? С чего вы взяли? И притом сейчас? Они ж давно прошли… Мистер Паркер, вы лучше нас знаете, скажите!
— Конечно, прошли.
— Да. Но не все. Из-за урагана часть отстала. Они чинили такелаж в Борбурате и сейчас идут много южнее обычного курса. Чтобы не вляпаться в следующий ураган. Известно же; обжегшись на молоке, станешь дуть и на воду. Наша разведка их отследила и донесла, что они на подходе…
— Ну, что выследили — понятно. Но как можно донести вперед галионов?
— А вы наши бригантины на полном ходу видели? Э, вот в том и секрет. Знаете, какую скорость они могут развить?
— Ну, узлов до десяти при свежем попутном ветре…
— Ха! Не десять, а четырнадцать! Поэтому наша «Щука» (вот она, рядом) пасла испанцев, получила сведения от нашего надежного агента об их выходе в море — и ринулась параллельным курсом на таком расстоянии, чтобы нам видеть только топы их стеньг, а им нас вовсе не видеть.
— Да, только чуток впереди днем и чуток отставали к ночи, благо наше преимущество в скорости позволяло это, — вставил кто-то из французов, скорее всего — офицер с этой самой «Щуки».
— Вот тут я что-то не улавливаю смысл маневра, — озабоченно сказал внимательно слушавший Паркер. — Отставать-то на ночь зачем? Так вы могли вовсе их потерять из виду…
— Как раз чтобы не потерять из виду, мы и отставали! — с торжеством сказал офицер с «Щуки». — Шли-то мы на восток, а не на запад, верно? Поэтому после ночи наши марсовые обшаривали восточный горизонт. Солнышко — оно за протестантов, если только они сами не глупцы. И оно нам раскрашивало паруса тех, кого мы ищем, в цвет огня. Сразу видно за два-три лье!
Это было здорово. Федор представил, как виднеются на горизонте огненно-красные паруса…
— Ну вот, а потом на «Щуке» подняли все паруса и рванули к месту рандеву. Когда уже ясно стало, куда направляются испанцы. Но мы опасались, что не справимся одни, — и тут Господь послал нам вас навстречу. Нет, я точно говорю: Господь Бог — он за протестантов. Теперь наше дело — дождаться испанцев, разгромить и разделить добычу. Справимся, ребятки?
Корсары взревели:
— Хо-хо! А то как же?!
Воротясь затемно, англичане узнали, что командование французской эскадры сообщило англичанам все то же о галионах, что узнали они на «черных бригантинах», — и что для экипажей «черных бригантин» особо выговорена их доля добычи: вполовину менее законной части, причитающейся им по обычаю, зато трофейный галион един — им, и брать его надлежит в исправном состоянии, чтоб на ходу был. Зачем им это — французы не сказали. Загадочно улыбаясь, заявили только:
— Увидите в деле — сами поймете, зачем.
На рассвете вахтенные сообщили, что с марсов видят корабли противника…
«Эх, кабы все наоборот при таком ветре: чтоб испанцы на запад шли — а мы с востока на них нападали», — подумал Федор. Теперь корсарам предстояло, чтобы паруса не заполоскали, пересечь путь испанцам, что еще бы ничего, и потом подставить им свои правые борта при совершении поворота. А это было вовсе уж ни к чему. Слишком рано. На более близкой дистанции они и сами постарались бы занять такое положение — но на таком расстоянии это значило всего лишь одно: стать мишенями для тяжелых пушек галионов…
Спасение было в том — испанцы, разумеется, тоже это понимали — чтобы, подняв все паруса и молясь об усилении ветра, проскочить как можно ближе и войти в «мертвую зону». Но, говоря по совести, надежд на это было немного. Матросы уж и свистели, и плевками смазывали грот-мачту — все тщетно… Уж и штанги намылили — последнее, вернейшее средство… Но тут вперед, круто к ветру, помчались три черные бригантины! Испанцы перенесли было огонь на них, ослабив стрельбу по фрегатам французов и англичан. Но ширина «мертвой зоны» для приземистых бригантин была во много раз шире, чем для галионов или фрегатов! Испанцы наклонили стволы своих пушек правого борта так, что те едва не вываливались в орудийные порты, и уперлись в нижние косяки портов — но увы! Их ядра все равно свистели над топами заваленных черных мачт французов. При этом, как вскоре выяснилось, бригантины, подойдя на кабельтов-полтора к испанцам, не мешали стрелять по испанцами, поскольку пока корсары целили в рангоут и такелаж, стремясь сковать испанцев, ограничив их маневр.
Теперь большие корабли англичан и французов, по существу, играли роль мощных батарей огневого прикрытия бригантин, которым косые паруса на мачтах позволяли маневрировать, не теряя скорости. Приблизясь к испанцам, бригантины резко спустили все паруса. Федор вгляделся и рассмотрел, что от парусов ребята с черных бригантин бросились к веслам. Теперь они вовсе не зависели от ветра и его капризов!
Испанцы потеряли время, пытаясь накрыть огнем черные бригантины. Урона последним особого не нанесли — зато большие корабли англичан и французов за это время вошли в строй испанцев, и те смогли стрелять только по рангоуту противника, ибо, целя ниже, рисковали попасть друг в друга. Оставалось последнее средство — палить по проклятым еретикам из аркебуз через узкие бойницы, прорезанные в фальшбортах.
Не зря адмирал Хоукинз захватил с собою достаточно много утолщенных тяжелых кирас из вязкой корнваллийской бронзы. И сейчас он скомандовал:
— А ну, храбрецы, всем надеть кирасы! Кому не хватит, и кто не влезет в кирасу — вон с палубы, или я пощекочу своею шпагой!
Англичане знали: Хоукинз сделает то, что обещает, — и разделились: одни торопливо нацепили кирасы, другие спустились в трюмы — перезаряжать оружие, перевязывать раненых, заводить пластыри на пробоины… Работы там хватало…
Федор нацепил неуклюжий броневой жилет и остался на палубе. Скоро под металлом стало жарко: солнышко-то поднималось все выше и выше, да солнышко субтропическое, не равнять с прибалтийским, не говоря уж о беломорском!
Между тем черные бригантины, почти не поврежденные, уже сошлись с испанскими кораблями вплотную. Уже взметнулись абордажные мостики — и по ним, зажав в зубах короткие кривые абордажные сабли, карабкались полуобнаженные пираты, завывая и стреляя в воздух из пистолетов..
Шум вообще стоял невообразимый: лязг металла, хлопанье простреленных парусов, тупые удары деревянных корпусов судов друг о друга, хлюпанье воды в сужающихся щелях меж бортами сходящихся судов, щелканье такелажа, хриплый скрежет переломленного ядрами рангоута… И еще стрельба, ругань и команды офицеров!
Тут Федор заметил странную вещь: раньше на «черных бригантинах» все делалось сообща, и гребли все, включая офицеров, — а теперь явно не все пошли на абордаж. Понимаете, именно тогда, когда каждый не лишний, каждый нужен. Даже сам вице-адмирал корсаров, шевалье де Виллеганьон-младший копошился на бригантине…
Что же они там делают, не торопясь вступить в бой?
Стрельба через бойницы стихала по мере того, как ширилась рукопашная схватка на палубах испанцев. Англичанам тоже пришлось прекратить огонь, чтобы не губить союзников. Теперь наставал их черед сойтись с испанцами вплотную и — на абордаж, ребятки!
Федор почувствовал, что у него руки чешутся схватится с папистами по-настоящему. А пока он, во главе четырех ему на время боя подчиненных матросов, помогал «Сити оф Йорку» лавировать, ловя малейшие изменения силы и направления ветра. Они тянули паруса за углы, налегая всем весом на шкоты, то с одной, то с другой стороны, ворочали румпель — Федору досталось мазать мылом, чтоб легче он ходил, железную обойму на его «сухом» конце, и гнутый, как тележный обод, желобок-сектор, по которому ходил «сухой», удаленный от кормы, конец румпеля.
Его холщовая рубаха почернела от пота. Отчаянно ругаясь, он давил на окаянное бревно так, что ребра трещали, с каждым выдохом выплевывая нехорошее русское слово. Впрочем, ругались, только на других языках, все матросы.
А когда до испанского флагмана «Сан-Пабло-и-Сан-Педро» оставалось полкабельтова, Федор, наконец, увидел (или, скорее, догадался), чем занимались французы, остающиеся в «черных бригантинах», все время боя. Они губили свои скоростные, ладные суденышки, губили непоправимо!
Они накрепко привязали бригантины к галионам, используя тонкие железные тросы, которые не так-то просто и, главное, не быстро перерубить. Или частью цепи. Принайтовав корпуса к испанским судам, они усердно начали их дырявить. И только убедившись, что вода набирается в бригантины быстро, полезли по абордажным мостикам вверх, не то спасаясь от гибели в пучинах, не то спеша не опоздать в бой. И последние из них отпихнули абордажные мостики, упавшие внутрь наполняющихся водою корпусов их судов… Да, теперь понятно, на кой им трофейный галион в исправном состоянии!
Что делали французы на «черных бригантинах», он теперь знал. Но вот зачем? Это еще было неясно. Но, может быть, неясно изо всех, кто видел, только ему? Или неясно всем, но потому только, что взглядывали урывками сквозь суматоху боя, а толком не видел никто, кроме разве Хоукинза?
И тут ветер изменился снова на чистый норд — и испанцам нужно было привести суда к ветру. Но оказалось, что это у них почему-то не получается! Неплохие моряки, они точно уловили момент, когда следовало приступать к маневру. И проворно проделали все, для поворота необходимое, и с такелажем, и с рулем. Но их суда вместо поворота подергались на месте и… Никуда не поворотились! И уже заполоскал блинд на испанском флагмане, и обвисли марсели… Вот теперь и Федор понял, что произошло! Испанцы потеряли ветер и стали плохо управляемыми из-за того, что к их корпусам были принайтованы затопленные корпуса «черных бригантин»! Как гири на ногах прыгуна, висели они на испанцах. Вода с хлюпаньем и воем еще набиралась в уже едва видные корпуса французских судов. Взбухали пузыри — и каждый был как новый гвоздь в гроба для еще живых испанцев. Даже для тех, кто ни ранен, ни хотя бы оцарапан в бою не был…
«Лихие ребята! Они заранее так были уверены в своей победе, что сгубили свои корабли! Ведь им нужен был не просто побежденный галион — а целый галион, иначе им же и домой не на чем добираться! Значит, бой им нужен был какой? Короткий, чтоб не успели совсем истребить рангоут и такелаж испанцев. Ах, лихие ребятки! Молодцы!» — с восхищением думал Федор о мстителях с «черных бригантин».
Испанские корабли застыли на воде, потеряв ветер, с пылающими парусами, и ждали конца. Он наступил, когда с галионами сцепились англичане и пошли на абордаж.
Испанцы подняли белые флаги.
французы тут же начали деловито приводить судно в порядок: пленные под их командой уже смывали с палуб кровь, растаскивали рухнувшие реи, распутывали веревки…
Федор нашел капитана той из «черных бригантин», что вчера принимал их и кормил мясом «по-сарацински». Тот распоряжался, что испанцам делать, как вест-индский плантатор в своем поместье распределяет работу неграм. Федор спросил:
— А вы уверены, что вам не тесно будет? Пленные испанцы займут ведь немало места, а вас как-никак три экипажа, и потерь у вас, слава Богу, мало.
Тот расхохотался зловеще и сказал:
— Помилуй Бог, московит, какие пленные? Где ты их увидел? Эти, что ли? Сейчас наши сеньоры офицеры с королевских фрегатов отберут тех, за кого можно будет содрать выкуп, а остальных передадут нам. И знаешь, что мы с ними сделаем?
— Что же? — спросил Федор.
— То же, что они бы сделали с нами, окажись они победителями: по ядру от кулеврины за пазуху, руки связать и — идите, господа, прогуляйтесь за борт! Водичка теплая, так что это будет даже приятно, ха-ха-ха! Однако, ты добренький, московит. Я тебя понимаю: я тоже был добреньким до Варфоломеевской ночи. А в ту ночь одного моего сына, постарше, сварили в кипятке, а второго, помладше, раздробили молотом заживо. Жену изнасиловали и посадили на кол, а теще распороли брюхо и еще живую отдали свиньям. У нас на «черных бригантинах» капитаны выборные, и знаешь, кого мы выбрали? Не лучших моряков, а таких, у кого ни единого живого родственника после Варфоломеевской ночи не осталось. Так что чего-чего, но тесноты у нас на борту не будет! А за кого обещают выкуп — того пусть забирают на фрегаты. Нам же с испанцев не деньги нужны, а кровь.
Федор содрогнулся, но подумал, что эти люди, спасшиеся чудом в ту роковую августовскую ночь, если и не правы, все равно не смирятся, покуда живы. Их надо или поубивать сразу всех, или не обращать внимания на то, что они творят. В каком-то смысле они все сами неживые, их жизнь ушла с замученными близкими…
Вся команда «черной бригантины» громогласно загоготала: предположение, что темных сухарей кому-то может быть жалко, всем показалось необыкновенно остроумным.
— Вообще-то мы их едим, когда галеты кончаются. Сказать по чести, с нами такое бывает частенько. Но сегодня мы, слава Господу, при галетах и можем угостить кого угодно. А вот и сухари. Тьфу, черт! Ты что приволок, Пьер? Это же совеем черные, бретонские.
Федор глазам на поверил: настоящие ржаные! Как он по ржанухе соскучился, оказывается! Аж слюной едва не захлебнулся. Опьянеть от запаха можно…
А французы извинялись и смущенно объясняли:
— Есть темные, те еще ничего, а есть совсем черные, вот эти — из бретонского хлеба, он липкий и кислый, как сидр. Эти уж мы лопаем в самом крайнем случае. Как говорится, когда уж и червей от солонины доели.
То ли он очень давно не ел их, то ли эти ржаные сухари в самом деле были особенно хороши — чуть пригорелые, присоленные крупной солью при сушке и с тмином. Федор не выдержал и, смущаясь на менее, чем угощавшие его хозяева, попросил:
— А с собой не дадите? Я отдарю.
— Добра-то, еще «отдарю». Бери, сколь утащишь. Эй, ребята, дайте московиту мешок под сухари! Ты там у них кто? Юнга или уже матрос?
— Старшого бросили после вест-индского похода, — неохотно сказал Федька, решив не признаваться, что он еще и кандидат на офицерскую должность. Ему давно не было так хорошо и покойно — и было это оттого, что тут он вровень с остальными и никто не высчитывает, кого он повыше, кого пониже. Надо признаться, что Федор скучал по прежней простой жизни, когда в кубрике он был свой, такой же не выделяемый командованием.
— Ого! Ты уже в Новый Свет сходил? — недоверчиво спросил кто-то из французов. И тут Федор не удержался и хвастанул. Как можно небрежнее он уронил:
— Да, три раза.
— Чего-о? Врешь, небось? Сейчас проверим. Не могло такого быть, чтобы за три рейса наших земляков не встретил. А мы тут собрались впервые на борту этих посудин, горе свело, ты уже знаешь. А раньше плавали на разных коробках и из разных портов, так что все вместе мы всех французских капитанов знаем. Так кого ты можешь назвать?
— Ну, кого? Капитан Тестю из Гавра, умер, бедняга, на моих глазах…
— Тестю из Гавра? Франсуа Тестю? Мне случалось с ним плавать…
— И я его знал. Но о нем ли речь? Он еще не стар, с чего бы ему помирать?
— Эй, русский, как тебя, Теодор. Как он выглядел, тот Тестю, о котором ты говоришь?
— С левого боку седой клок, с правой стороны рот опущен…
— О Боже, это он! Мы плавали с ним в Форт-Колиньи…
— Упокой Господи душу Великого Адмирала! — вполголоса нестройным хором сказали гугеноты, подняли кружки, отплеснули из них спиртное в догорающее костровище и выпили не чокаясь.
— Воистину великий человек был наш Гаспар де Колиньи! Так что с Тестю? Как он умер? И почему ты это мог видеть?
— Наш капитан Дрейк задумал напасть на испанские караваны и поставил потаенный пост на караванной тропе, по которой перуанское золото и серебро везут на мулах из Панамы на Тихоокеанском побережье в Нобре-де-Дьос на Атлантическом побережье. И однажды — дня точно не назову, где-то в последнюю неделю апреля, — мы трое сидели в зарослях, отмахивались от насекомых и жрали бананы…
— Иди ты! «Бедные пираты»! Бананы они жрали! Короли, небось, не все в мире это пробовали, — недоверчиво вскинулся черномазый юнга с бригантины, то ли сажей вымазанный, то ли наполовину негр.
Федор вспомнил тонкий аромат и мучнисто-клейкий сладчайший вкус спелых бананов — и дни весны этого года восстали в памяти как вчерашнее — со всеми ощущениями, запахами, голосами и событиями. С мелочами, тогда вроде бы и не запомнившимися, к утру уже изгладившимися из памяти, но, оказывается, в памяти где-то осевшими… И он заговорил, не опасаясь, как у него обычно в большой компании бывало, что неинтересно слушателям то, что он говорит (и смешно то, как говорит):
— Ты, парень, в Новом Свете пока еще не бывал, вижу. А там бананы едят все. А негров вообще в будние дни одними бананами и кормят, потому что пищи дешевле их нету. А если негр работает плохо, то ему и в праздники сидеть на одних бананах. Это как наказание. И никто за бананами не следит, растут и растут. Мы из своего укрытия раненько по утрам к плантациям подбирались и рвали бананов на весь день, целыми гроздьями. Рвешь — а рядом обезьяна то же делает. Мы обезьянам не мешали, а они нам. И мы, и обезьяны сторожей боялись: те же не станут гоняться за тобой, ловить — обезьяна все равно ловчее человека, так что если на земле ее и догонишь — она на дерево вскочит и упрыгает от тебя вмиг.
И сторожа просто палили из оружия на любое движение в кустах. Но охота в тропиках паршивая, да мы и не могли ни в дичь стрелять, ни костер развести, чтобы сварить или испечь добычу: испанцы засекут. Обезьяны там рыжие, ревут громко-прегромко и кусачие. Но когда паслись, не нападали.
Но про Тестю и по порядку. Мы с ним вместе напали на караван с серебром — и его ранили. В живот, вот сюда. Нам надо было шустро сматываться с этого места, пока испанцы не прислали подкрепление, — и с Тестю осталось трое из его команды, а мы и все остальные французы стали отрываться.
— Погоди, московит, ты что-то или темнишь, или путаешь. Если так было, как ты рассказываешь, то оставлять возле тропы тебя и твоих товарищей смысла не было. Вы же что караулили? Когда испанский караван покажется, чтобы известить своих вовремя? Или зачем?
— А, ладно, ребята все свои. Мы оставались в схороне потому, что после нападения на испанский караван наши отбили больше золота и серебра, чем могли унести на себе. Ну и каждый взял сколько мог нести, а остальное зарыли в тайном месте. И нас оставили стеречь сокровища.
— Вот теперь похоже на дело. А то темнишь, темнишь…
— С тобой стемнишь, как же. А у вас, я вижу, есть ребята бывалые. — Польстил французам Федор, Впрочем, они того и стоили, так что кривить душою не пришлось. Французы заметно оживились, им похвала понравилась. А Федор продолжал:
— Один из ваших, сволочь, надрался рому и по пьянке потерял своих. Из-за него-то, сволочи, и погиб в муках капитан Тестю.
Наш отряд ушел к морю, а мы остались. Видим — прямо по тропе двое ваших несут раненого капитана. Вчера их обогнали, сегодня они нас нагнали, но Дрейка им уж не нагнать, конечно, — поэтому была договоренность, что капитан Дрейк их подождет на берегу, после того, как уверится, что с кораблями ничего неприятного не случилось. Идут, значит, бедняги ваши, шатаются — устали же, понятное дело, а подменного нету. И тут из долинки, пересекающей тропу в полукабельтове мористее, вываливает толпа испанцев с пиками и шпагами. Набросились на французов, носильщиков тут же закололи, а капитана оставили. По одежде же видно, что офицер. И тут вашего третьего выволокли из долинки. С веревкой на шее, как козла на привязи. Сначала они над ним потешались и поили ромом — руки связали за спиной, а фляжку положили в развилку веток на высоте колена от земли. Чтобы лакал, как скотина, на четвереньках стоя. И он им все рассказал, что мог рассказать. И про нашу экспедицию, и сколько здоровых в строю, и как вооружены. А главное, выложил, где зарыты сокровища!
— У-у, шваль! Все продал. И что испанцы? Выкопали? — впервые подал голос молчаливый капитан пиратов, отличающийся от остальных только тонкими — явно в недавнем прошлом холеными — узкими руками да ястребиным, жестоким, немигающим взглядом.
— То, что мог указать предатель. Но наш капитан — умница. Он никогда не «кладет яйца в одну корзину». Да и одной ямы не выкопать для полугодовой добычи всех рудников Перу. Одну яму, которую он знал, этот тип показал. Всего-то в караване было пятьдесят вьюков одного золота!
Восхищенный вздох прошелестел при этих словах Федора. Каждый, видимо, попытался прикинуть, это ж сколько раз Надо рисковать собственной шкурой, грабя корабли, чтобы взять такую богатую добычу!
А мрачный капитан сказал с неожиданной завистью:
— Какой урон папистам! Такую рану враз и не залечишь!
Федор покивал и продолжил:
— Этот ваш гад — Роже его звали, как вашего адмирала, — показал, где копать. С нашими были мароны, они так засыпали место палыми листьями и заровняли, что если заранее не знаешь, где это место — ни в жизнь не догадаешься. Никакой улики. Испанцы выкопали сокровища, удивились, что тут не все, — но где вторая яма, Роже этот не знал. Они потыкались наугад — ничего. Скорее всего, им показались подозрительными места, где или кабаны потоптали и порыли — там одичавших свиней черной испанской породы полно, или дождь прибил поросль, но на место второй нашей ямы они — спасибо маронам — так и не наткнулись.
И тогда вдруг они начали ссориться. Ну, по-испански я не так, чтобы очень, но кое-что понимаю. И понял, что половина их предлагала, поскольку найдены не все сокровища, и кроме присутствующих, никто не знает, сколько именно здесь золота, надо каждому выделить долю, как бы премию за находку клада. И тогда они заживут весело. А недостачу спишут на пиратов, даже если найдется остальная часть сокровищ. Да если и найдется — все равно этот Роже утверждает, что пираты с собой еще часть унесли. Сколько — никто не знает, так что все будет шито-крыто! По справедливости половина от найденного, не меньше, — их доля. Ведь без них казна бы и этого не увидела!
Но другие требовали скорее кинуться вдогонку пиратам, выделив часть отряда, достаточную для охраны сокровищ, и как можно скорее везти их в город: мол, родина нуждается в золоте и все такое прочее. В крайнем случае, поделить часть сокровищ можно — но только ту часть, что удастся в бою отбить у англичан и французов. Ну, спорили-спорили, разгорячились и — как обычно у испанцев — за клинки похватались. И одного — причем, судя по богатой перевязи и раззолоченному эфесу шпаги, офицера — в пылу поранили. Тут сами себя испугались, присмирели и про пленного Тестю вспомнили.
И начали его пытать. Он, как офицер, должен, мол, знать, и где остальные ямы с сокровищами, и какой дорогой пошли пираты, и их условные знаки и все такое. Раскалили кинжал и стали ковырять в его ране. «Полечить немножко» — так они это называли. Несчастный Тестю сначала ругался, потом рычал, а потом закричал. Тоненько, как раненый заяц. И все тише, тише. Потом заорал:
— Ничего не скажу! Пусть Богу останется, а не вам, вонючкам!
Потом он выгнулся, кровь из раны ударила фонтаном, аж испанцев забрызгало, — и он стал умирать. Последние слова его были: «Господи! Тебе вручаю грешную душу мою! Будь проклят предатель!»
Французы притихли. Потом капитан их, не повышая голоса и не меняясь в лице, сказал:
— Бедняга Тестю! Мир его праху, добрый был моряк, — и, помолчав мгновение, спросил деловито: — А ты не знаешь, Теодор, кто этот негодяй Роже, откуда он и что с ним сталось?
— Не интересовался, — равнодушно сказал Федор. — Я его никогда более не видал — да, скорее всего, и не увижу. Думаю, что его прикончили испанцы. Он им больше не нужен — ну и все. Связать руки покрепче и бросить в тамошнем лесу человека на ночь — это вернее пули, к утру кто-нибудь слопает.
— Это так. Но разве вы не последовали за испанцами, когда они куда-то утащили ваши сокровища?
— Нет. С ними же ясно было, что повезут они нашу добычу в свое поганое казначейство. Мы другим занялись. Разрыли палую листву, которою они забросали труп капитана Тестю, и вырыли яму, схоронивши его по христианскому обычаю. Вот только молитвы над ним прочитали по-английски, а не по-вашему…
— Бог разберет. Ну, и вы, конечно, после похорон заспешили к морю?
— Ну да. На первом из заранее обговоренных мест встречи были испанцы, но на втором нас ждала пинасса. Вот и все, что я смог вам рассказать о кончине храброго капитана Франсуа Тестю. А теперь ваша очередь рассказывать. Почему ваша эскадра очутилась в этих, вроде бы не самых оживленных, водах?
15
И он оглянулся на своих, ища поддержки. Те дружно, хотя и молча, выразили согласие с вопросом.— Хорошо. У вас ведь заметили, что мы шли таким порядком, чтобы бригантины не видны были из-за фрегатов?
— Заметили. Только не поняли, зачем бригантины вырвались из середины строя. Перед нами похвалиться?
— Конечно, и это тоже, а как же? Если есть чем похвалиться, грех не похвалиться. Но главное — мы изготовились, потому что время приспело. В любой час на горизонте могут показаться испанские галионы.
— Именно здесь? С чего вы взяли? И притом сейчас? Они ж давно прошли… Мистер Паркер, вы лучше нас знаете, скажите!
— Конечно, прошли.
— Да. Но не все. Из-за урагана часть отстала. Они чинили такелаж в Борбурате и сейчас идут много южнее обычного курса. Чтобы не вляпаться в следующий ураган. Известно же; обжегшись на молоке, станешь дуть и на воду. Наша разведка их отследила и донесла, что они на подходе…
— Ну, что выследили — понятно. Но как можно донести вперед галионов?
— А вы наши бригантины на полном ходу видели? Э, вот в том и секрет. Знаете, какую скорость они могут развить?
— Ну, узлов до десяти при свежем попутном ветре…
— Ха! Не десять, а четырнадцать! Поэтому наша «Щука» (вот она, рядом) пасла испанцев, получила сведения от нашего надежного агента об их выходе в море — и ринулась параллельным курсом на таком расстоянии, чтобы нам видеть только топы их стеньг, а им нас вовсе не видеть.
— Да, только чуток впереди днем и чуток отставали к ночи, благо наше преимущество в скорости позволяло это, — вставил кто-то из французов, скорее всего — офицер с этой самой «Щуки».
— Вот тут я что-то не улавливаю смысл маневра, — озабоченно сказал внимательно слушавший Паркер. — Отставать-то на ночь зачем? Так вы могли вовсе их потерять из виду…
— Как раз чтобы не потерять из виду, мы и отставали! — с торжеством сказал офицер с «Щуки». — Шли-то мы на восток, а не на запад, верно? Поэтому после ночи наши марсовые обшаривали восточный горизонт. Солнышко — оно за протестантов, если только они сами не глупцы. И оно нам раскрашивало паруса тех, кого мы ищем, в цвет огня. Сразу видно за два-три лье!
Это было здорово. Федор представил, как виднеются на горизонте огненно-красные паруса…
— Ну вот, а потом на «Щуке» подняли все паруса и рванули к месту рандеву. Когда уже ясно стало, куда направляются испанцы. Но мы опасались, что не справимся одни, — и тут Господь послал нам вас навстречу. Нет, я точно говорю: Господь Бог — он за протестантов. Теперь наше дело — дождаться испанцев, разгромить и разделить добычу. Справимся, ребятки?
Корсары взревели:
— Хо-хо! А то как же?!
Воротясь затемно, англичане узнали, что командование французской эскадры сообщило англичанам все то же о галионах, что узнали они на «черных бригантинах», — и что для экипажей «черных бригантин» особо выговорена их доля добычи: вполовину менее законной части, причитающейся им по обычаю, зато трофейный галион един — им, и брать его надлежит в исправном состоянии, чтоб на ходу был. Зачем им это — французы не сказали. Загадочно улыбаясь, заявили только:
— Увидите в деле — сами поймете, зачем.
На рассвете вахтенные сообщили, что с марсов видят корабли противника…
16
На корсарских эскадрах затрубили в трубы, забили в барабаны — и они ринулись на сближение. И испанцы, и обе эскадры корсаров вынуждены были идти вполветра: дул чистый норд, а те шли на восток и навстречу — на запад. Не ожидавшие нападения в стороне от оживленных морских дорог, испанцы, тем не менее, скоренько сориентировались и начали огнем из всех орудий подавлять корсаров, не подпуская их близко. И тут еще ветер сыграл на руку судам Его Католического Величества: корсары, чтоб не потерять ветер, который сменился на более типичный для этих краев норд-ост, что бы и на руку корсарам, — но потом круто завернул и задул ровно, спокойно и надолго с норд-веста.«Эх, кабы все наоборот при таком ветре: чтоб испанцы на запад шли — а мы с востока на них нападали», — подумал Федор. Теперь корсарам предстояло, чтобы паруса не заполоскали, пересечь путь испанцам, что еще бы ничего, и потом подставить им свои правые борта при совершении поворота. А это было вовсе уж ни к чему. Слишком рано. На более близкой дистанции они и сами постарались бы занять такое положение — но на таком расстоянии это значило всего лишь одно: стать мишенями для тяжелых пушек галионов…
Спасение было в том — испанцы, разумеется, тоже это понимали — чтобы, подняв все паруса и молясь об усилении ветра, проскочить как можно ближе и войти в «мертвую зону». Но, говоря по совести, надежд на это было немного. Матросы уж и свистели, и плевками смазывали грот-мачту — все тщетно… Уж и штанги намылили — последнее, вернейшее средство… Но тут вперед, круто к ветру, помчались три черные бригантины! Испанцы перенесли было огонь на них, ослабив стрельбу по фрегатам французов и англичан. Но ширина «мертвой зоны» для приземистых бригантин была во много раз шире, чем для галионов или фрегатов! Испанцы наклонили стволы своих пушек правого борта так, что те едва не вываливались в орудийные порты, и уперлись в нижние косяки портов — но увы! Их ядра все равно свистели над топами заваленных черных мачт французов. При этом, как вскоре выяснилось, бригантины, подойдя на кабельтов-полтора к испанцам, не мешали стрелять по испанцами, поскольку пока корсары целили в рангоут и такелаж, стремясь сковать испанцев, ограничив их маневр.
Теперь большие корабли англичан и французов, по существу, играли роль мощных батарей огневого прикрытия бригантин, которым косые паруса на мачтах позволяли маневрировать, не теряя скорости. Приблизясь к испанцам, бригантины резко спустили все паруса. Федор вгляделся и рассмотрел, что от парусов ребята с черных бригантин бросились к веслам. Теперь они вовсе не зависели от ветра и его капризов!
Испанцы потеряли время, пытаясь накрыть огнем черные бригантины. Урона последним особого не нанесли — зато большие корабли англичан и французов за это время вошли в строй испанцев, и те смогли стрелять только по рангоуту противника, ибо, целя ниже, рисковали попасть друг в друга. Оставалось последнее средство — палить по проклятым еретикам из аркебуз через узкие бойницы, прорезанные в фальшбортах.
Не зря адмирал Хоукинз захватил с собою достаточно много утолщенных тяжелых кирас из вязкой корнваллийской бронзы. И сейчас он скомандовал:
— А ну, храбрецы, всем надеть кирасы! Кому не хватит, и кто не влезет в кирасу — вон с палубы, или я пощекочу своею шпагой!
Англичане знали: Хоукинз сделает то, что обещает, — и разделились: одни торопливо нацепили кирасы, другие спустились в трюмы — перезаряжать оружие, перевязывать раненых, заводить пластыри на пробоины… Работы там хватало…
Федор нацепил неуклюжий броневой жилет и остался на палубе. Скоро под металлом стало жарко: солнышко-то поднималось все выше и выше, да солнышко субтропическое, не равнять с прибалтийским, не говоря уж о беломорском!
Между тем черные бригантины, почти не поврежденные, уже сошлись с испанскими кораблями вплотную. Уже взметнулись абордажные мостики — и по ним, зажав в зубах короткие кривые абордажные сабли, карабкались полуобнаженные пираты, завывая и стреляя в воздух из пистолетов..
Шум вообще стоял невообразимый: лязг металла, хлопанье простреленных парусов, тупые удары деревянных корпусов судов друг о друга, хлюпанье воды в сужающихся щелях меж бортами сходящихся судов, щелканье такелажа, хриплый скрежет переломленного ядрами рангоута… И еще стрельба, ругань и команды офицеров!
Тут Федор заметил странную вещь: раньше на «черных бригантинах» все делалось сообща, и гребли все, включая офицеров, — а теперь явно не все пошли на абордаж. Понимаете, именно тогда, когда каждый не лишний, каждый нужен. Даже сам вице-адмирал корсаров, шевалье де Виллеганьон-младший копошился на бригантине…
Что же они там делают, не торопясь вступить в бой?
Стрельба через бойницы стихала по мере того, как ширилась рукопашная схватка на палубах испанцев. Англичанам тоже пришлось прекратить огонь, чтобы не губить союзников. Теперь наставал их черед сойтись с испанцами вплотную и — на абордаж, ребятки!
Федор почувствовал, что у него руки чешутся схватится с папистами по-настоящему. А пока он, во главе четырех ему на время боя подчиненных матросов, помогал «Сити оф Йорку» лавировать, ловя малейшие изменения силы и направления ветра. Они тянули паруса за углы, налегая всем весом на шкоты, то с одной, то с другой стороны, ворочали румпель — Федору досталось мазать мылом, чтоб легче он ходил, железную обойму на его «сухом» конце, и гнутый, как тележный обод, желобок-сектор, по которому ходил «сухой», удаленный от кормы, конец румпеля.
Его холщовая рубаха почернела от пота. Отчаянно ругаясь, он давил на окаянное бревно так, что ребра трещали, с каждым выдохом выплевывая нехорошее русское слово. Впрочем, ругались, только на других языках, все матросы.
А когда до испанского флагмана «Сан-Пабло-и-Сан-Педро» оставалось полкабельтова, Федор, наконец, увидел (или, скорее, догадался), чем занимались французы, остающиеся в «черных бригантинах», все время боя. Они губили свои скоростные, ладные суденышки, губили непоправимо!
Они накрепко привязали бригантины к галионам, используя тонкие железные тросы, которые не так-то просто и, главное, не быстро перерубить. Или частью цепи. Принайтовав корпуса к испанским судам, они усердно начали их дырявить. И только убедившись, что вода набирается в бригантины быстро, полезли по абордажным мостикам вверх, не то спасаясь от гибели в пучинах, не то спеша не опоздать в бой. И последние из них отпихнули абордажные мостики, упавшие внутрь наполняющихся водою корпусов их судов… Да, теперь понятно, на кой им трофейный галион в исправном состоянии!
Что делали французы на «черных бригантинах», он теперь знал. Но вот зачем? Это еще было неясно. Но, может быть, неясно изо всех, кто видел, только ему? Или неясно всем, но потому только, что взглядывали урывками сквозь суматоху боя, а толком не видел никто, кроме разве Хоукинза?
И тут ветер изменился снова на чистый норд — и испанцам нужно было привести суда к ветру. Но оказалось, что это у них почему-то не получается! Неплохие моряки, они точно уловили момент, когда следовало приступать к маневру. И проворно проделали все, для поворота необходимое, и с такелажем, и с рулем. Но их суда вместо поворота подергались на месте и… Никуда не поворотились! И уже заполоскал блинд на испанском флагмане, и обвисли марсели… Вот теперь и Федор понял, что произошло! Испанцы потеряли ветер и стали плохо управляемыми из-за того, что к их корпусам были принайтованы затопленные корпуса «черных бригантин»! Как гири на ногах прыгуна, висели они на испанцах. Вода с хлюпаньем и воем еще набиралась в уже едва видные корпуса французских судов. Взбухали пузыри — и каждый был как новый гвоздь в гроба для еще живых испанцев. Даже для тех, кто ни ранен, ни хотя бы оцарапан в бою не был…
17
В сущности, считая с момента этого невыполненного маневра, бой был выигран протестантами.«Лихие ребята! Они заранее так были уверены в своей победе, что сгубили свои корабли! Ведь им нужен был не просто побежденный галион — а целый галион, иначе им же и домой не на чем добираться! Значит, бой им нужен был какой? Короткий, чтоб не успели совсем истребить рангоут и такелаж испанцев. Ах, лихие ребятки! Молодцы!» — с восхищением думал Федор о мстителях с «черных бригантин».
Испанские корабли застыли на воде, потеряв ветер, с пылающими парусами, и ждали конца. Он наступил, когда с галионами сцепились англичане и пошли на абордаж.
Испанцы подняли белые флаги.
французы тут же начали деловито приводить судно в порядок: пленные под их командой уже смывали с палуб кровь, растаскивали рухнувшие реи, распутывали веревки…
Федор нашел капитана той из «черных бригантин», что вчера принимал их и кормил мясом «по-сарацински». Тот распоряжался, что испанцам делать, как вест-индский плантатор в своем поместье распределяет работу неграм. Федор спросил:
— А вы уверены, что вам не тесно будет? Пленные испанцы займут ведь немало места, а вас как-никак три экипажа, и потерь у вас, слава Богу, мало.
Тот расхохотался зловеще и сказал:
— Помилуй Бог, московит, какие пленные? Где ты их увидел? Эти, что ли? Сейчас наши сеньоры офицеры с королевских фрегатов отберут тех, за кого можно будет содрать выкуп, а остальных передадут нам. И знаешь, что мы с ними сделаем?
— Что же? — спросил Федор.
— То же, что они бы сделали с нами, окажись они победителями: по ядру от кулеврины за пазуху, руки связать и — идите, господа, прогуляйтесь за борт! Водичка теплая, так что это будет даже приятно, ха-ха-ха! Однако, ты добренький, московит. Я тебя понимаю: я тоже был добреньким до Варфоломеевской ночи. А в ту ночь одного моего сына, постарше, сварили в кипятке, а второго, помладше, раздробили молотом заживо. Жену изнасиловали и посадили на кол, а теще распороли брюхо и еще живую отдали свиньям. У нас на «черных бригантинах» капитаны выборные, и знаешь, кого мы выбрали? Не лучших моряков, а таких, у кого ни единого живого родственника после Варфоломеевской ночи не осталось. Так что чего-чего, но тесноты у нас на борту не будет! А за кого обещают выкуп — того пусть забирают на фрегаты. Нам же с испанцев не деньги нужны, а кровь.
Федор содрогнулся, но подумал, что эти люди, спасшиеся чудом в ту роковую августовскую ночь, если и не правы, все равно не смирятся, покуда живы. Их надо или поубивать сразу всех, или не обращать внимания на то, что они творят. В каком-то смысле они все сами неживые, их жизнь ушла с замученными близкими…