– Какие-то у тебя больно модулярные представления о сексе... Любовь – это когда небесные трубы...
– Любовь – это когда китайский массаж в сочетании с французским поцелуем... – перебил Михей. – Я тебя предупредил. Будешь умничать – опозоришься.
– А ты уходишь все дальше по черной авеню разврата...
Михей засмеялся.
– У меня высокие чувства! А ты – поклонник маркиза Де Сада, твой идеал – окровавленные зубищи, твои партнеры – адские командиры, поклонники волосатых задниц, голубые вампиры!
– Все сказал? Так... Квартиру не получишь! И заруби на носу: один раз – еще не педераст, кроме того, я был тогда мертвецки пьян. Напрасно я с тобой поделился...
– Бывает.
– А ты вообще обмочившийся по умолчанию дилетант... Тебе до большого секса как мне до могил праотцов...
– Ты переобщался со своими заказчиками... Я имею в виду с твоими поп ами. Или п опами? Как правильно? Твоя жизнь, Михей, – это безвкусные пиры, пробные тела, злобные дома...
– Брось свои европейские комплексы. Мы потомки диких гуннов, нам привычно бросаться в неглиже на орущий от холода лед!
– Ты, Михей, король беспорядка! А твой приятель Пашка – наркоторговец!
– Так, кажется, сейчас у меня обострится пиночная болезнь...
– Какая болезнь?
– Когда очень хочется пнуть под зад!
– Ты просто завидуешь моей чистой и светлой любви... Твой волосатый шлем не может вместить этой концепции...
– Тебе выдать талон в баню?
– Короче, мы придем завтра утром часов в десять... Ты где-нибудь погуляешь?
– Нам, братьям-проститутам, не привыкать. Бог с тобой. Несмотря на явные мутации твоей логики, нужен же и тебе какой-нибудь женский выход. Вот, кстати анатомический атлас. Ты его проштудируй, чтобы знать...
– Не кичись своей многоопытностью! Посмотри на свое логово! Оно напоминает не гнездышко влюбленных, а берлогу орангутанга!
– Тебе неведомы секреты декораций... Только в таком окружении мне приходят вулканические идеи!
– И как они не гибнут в твоих капканах, не запинаются о твои разбросанные всюду интимные предметы быта?
– Это все женские обвинения, а нам нужно поддерживать наш скупой мужской союз. Запомни, в сексе – подробный план ничто, отключи голову. Иначе твоя сосиска будет висеть, как сдутый шарик!
– Ну что ты так беспокоишься за мою потенцию? У тебя был неудачный опыт?
– А у кого его не было?
– Я начинаю беспокоиться. Если у такого полового гиганта, как ты, были проблемы, то моя очевидная сила лопающегося по швам будущего начинает истекать в прошлое...
– Оргазм – это убийственный десерт, его нужно заслужить! В анальных анналах бытия все так неудачно устроено, что тромбонные сладости легче отправляются в роскошные сортиры, чем в предназначенные для них гнезда... Это лишь необратимая галлюцинация, что у нас с тобой в штанах имеются на все готовые волонтеры-вибраторы. Все зависит от стечения обстоятельств, тонкого расположения звезд...
– Не нужно спать с двенадцатью женщинами за семь дней...
– Ты мне не указывай! Мальчишка!
– Даже потертозадые крестоносцы, свидетели Творца, берегли свои копья и не тратили сил на растерянные понапрасну соития. Михей, ты – героиновый бог. Вместо того чтобы поддержать меня, ввести в атмосферу дружбы и романтики, все, что ты можешь мне предложить, – это парочка дешевых подзаборных советов, приправленных твоей свежеиспеченной злобой... Она, между прочим, сказала, что ей достаточно одного звука моего голоса...
– Во-первых, не героиновый, а кокаиновый... С героином я не в ладах... Пора знать разницу... А ты у нас звезда мучительного секса, дикий принц, наполеоновская шкура Жозефины... Мое дело предупредить... Смотри, не прогори в амплуа безнадежного нимфомана... Мужская слабость, а вместе с ней и мужская неудовлетворенность – основной бич цивилизации. Ведь именно они ответственны практически за все кровавые сертификаты истории... – пустился в рассуждения Михей.
– Я всегда полагал, что, наоборот, всему виной воинственное либидо, мастурбация при отягчающих обстоятельствах и так далее.
– Э, нет... Удовлетворенному мужчине ничего не надо... Миром правят импотенты! Вот и наш город, нахлобучив парики балконов, следит за тем, как мужская слабость и половая неудовлетворенность его жителей перерастают в привычные самоубийства. Туманы вредны... Сырость губительна... В Питере дурной климат. Он хорош только для криминальных бобров и подвальных пустынь... – раскапризничался Михей.
Николай промолчал и положил в карман ключи от квартиры Михея.
– Ради бога, изыди до того, как мы придем. Вид твоей рожи может плохо подействовать на тонкость ситуации...
– Хорошо, хорошо... – зевнул Михей.
Вернувшись домой, в привычную рутину, Мира автоматически занялась домашними делами, но сама она, ее разум и душа были далеко. Уже несколько месяцев в ней происходило раздвоение. Для постороннего взгляда она ни в чем не изменилась, но внутренне в ней затаилась странная смесь отстраненности и борьбы с собой. Несмотря на выработанные отрицательным опытом скептицизм и «разумность», в ней внезапно снова проснулась сентиментальная мечтательная девочка, от которой она неимоверным усилием воли избавлялась несколько лет. Она плыла в ауре этой мечтательности, возвращаясь к самой себе. Никогда никому, кроме нее самой, не нужна была ее возвышенная натура, и с годами она выстроила защитную скорлупу, привычную и понятную для окружающих, внутри которой ее живая душа начинала тихо умирать, грозя превратить Миру в самую заурядную, ничем не примечательную тетку со стандартным набором жизненных сентенций, забот, обид и мелких, никчемных радостей. Как же трудно сохранить свою глубинную сущность, если она никому не только не нужна, а смешна и неудобна настолько, что даже самые близкие норовят отвернуться и в лучшем случае стараются снисходительно не замечать, а то и настоятельно советуют поскорее избавиться от всяческого романтизма и влиться в стройные ряды громогласно-стандартных борцов за выживание всеобщей «теточности»!
И когда ты настолько преуспел в притворстве и вытравливании собственного «я», что тебя уже совершенно невозможно отличить от лучших образцов циничных, зубастых и клыкастых, вдруг судьба, словно в насмешку, приводит к тебе человека или явление, от которого внутри поднимается такая волна вытравленного «я», что все оболочки и скорлупы рассыпаются в прах, и ты с трудом пытаешься сохранить хотя бы видимость похожести на остальных. Нельзя сказать, чтобы Мира обдумывала все эти превращения внутри себя. Но они были такими мощными, что все ее силы уходили на сохранение внешнего «лица». Рядом не было человека, понимающего Миру настолько глубоко, чтобы заметить под обыденными формами существования какие-либо изменения в ее душе. И в этом-то и заключалось ее счастье и несчастье. Счастье – потому что ей удавалось сохранять неизменность жизни, не тревожа ни родителей, ни мужа, ни маленького сына. Несчастье – потому что, даже обладая полным набором родных людей, она оставалась абсолютно одинока, и никому не было дела, что же на самом деле представляет собой эта Мира...
Единственной надеждой на понимание и душевную близость оставался сын, но он был еще настолько мал, что надежда эта терялась в туманных клубах будущего, не принося облегчения настоящему. Сын, собственно, и стал причиной ее вполне осознанного замужества. Ей очень хотелось иметь душу, заинтересованную именно в ней, Мире, хотя бы на самом базисном, животном уровне. А муж приложился к этому союзу Миры и крошечного младенца в качестве традиционной составляющей общепринятого представления о семейном счастье. По слабости души и незрелости лет Мира не смогла преодолеть боязни общественного мнения и охов-вздохов своих родителей по этому поводу. Муж в сознании Миры изначально был страдающей, обманутой стороной, нужной ей в корыстных целях как прикрытие, заслон от окружающего мира, своего рода «галочка», оправдание своего поиска и выращивания настоящей родной души. С самим мужем такого союза не получилось. Слишком разные они были люди. Мира видела его насквозь, жалела и прощала его недостатки. Она же оставалась для него непредсказуемой загадкой, полной необъяснимых сюрпризов. С обеих сторон все время шла своеобразная игра и представление себя и партнера чем-то иным, не вдаваясь в подробности внутренней сути. Мира пыталась изображать из себя рачительную и заботливую хозяйку, играя эту роль с легкостью чемпиона по баскетболу, попадающего огрызком яблока в корзину для бумаг и ясно осознавая, что это занятие очень скоро наскучит ей до чертиков. А на большие перспективы приложения своих сил рассчитывать не приходилось в связи с ограниченностью способностей партнера. Муж Миры занимался домом и хозяйством, всерьез прикладывая весь набор своей фантазии и сил, получая, однако, результат, может быть, и великолепный для какой-то другой гипотетической женщины, но у Миры вызывающий не более чем улыбку смущенного одобрения, как у матери вызывает творение ее трехлетнего сына в изобразительном искусстве, которое несомненно заслуживает одобрения и поощрения, хотя совершенно невозможно разобрать, что же именно там нарисовано...
Неудивительно, что решение поступить на философский факультет было продиктовано отчаянным интеллектуальным голодом и болью, болью всех нерастраченных сил и способностей, покрывающихся толстой коркой обыденности и плесенью пошлости.
Однако вместо славной философской школы, окруженной портиками Платона, вместо горячих споров и поиска истины с кафедры несли сухую ахинею плешивые лекторы, и не было в том, что они говорили, и толики надежды на необходимую душе и разуму зарядку, без которой любые научные термины превращаются в жалкую чушь.
В Николае Бангушине своим измученным внутренним взором она, как рентгеном, увидела точно такую же загнанную душу, исступленно ищущую выхода и собеседника! Она была готова заплатить за каждое словечко с ним изменой мужу, родине, Богу, черту лысому... чему и кому угодно, лишь бы напитать себя снова, а может быть впервые, радостью истинного, не полуживотного бытия!
?
?
– Любовь – это когда китайский массаж в сочетании с французским поцелуем... – перебил Михей. – Я тебя предупредил. Будешь умничать – опозоришься.
– А ты уходишь все дальше по черной авеню разврата...
Михей засмеялся.
– У меня высокие чувства! А ты – поклонник маркиза Де Сада, твой идеал – окровавленные зубищи, твои партнеры – адские командиры, поклонники волосатых задниц, голубые вампиры!
– Все сказал? Так... Квартиру не получишь! И заруби на носу: один раз – еще не педераст, кроме того, я был тогда мертвецки пьян. Напрасно я с тобой поделился...
– Бывает.
– А ты вообще обмочившийся по умолчанию дилетант... Тебе до большого секса как мне до могил праотцов...
– Ты переобщался со своими заказчиками... Я имею в виду с твоими поп ами. Или п опами? Как правильно? Твоя жизнь, Михей, – это безвкусные пиры, пробные тела, злобные дома...
– Брось свои европейские комплексы. Мы потомки диких гуннов, нам привычно бросаться в неглиже на орущий от холода лед!
– Ты, Михей, король беспорядка! А твой приятель Пашка – наркоторговец!
– Так, кажется, сейчас у меня обострится пиночная болезнь...
– Какая болезнь?
– Когда очень хочется пнуть под зад!
– Ты просто завидуешь моей чистой и светлой любви... Твой волосатый шлем не может вместить этой концепции...
– Тебе выдать талон в баню?
– Короче, мы придем завтра утром часов в десять... Ты где-нибудь погуляешь?
– Нам, братьям-проститутам, не привыкать. Бог с тобой. Несмотря на явные мутации твоей логики, нужен же и тебе какой-нибудь женский выход. Вот, кстати анатомический атлас. Ты его проштудируй, чтобы знать...
– Не кичись своей многоопытностью! Посмотри на свое логово! Оно напоминает не гнездышко влюбленных, а берлогу орангутанга!
– Тебе неведомы секреты декораций... Только в таком окружении мне приходят вулканические идеи!
– И как они не гибнут в твоих капканах, не запинаются о твои разбросанные всюду интимные предметы быта?
– Это все женские обвинения, а нам нужно поддерживать наш скупой мужской союз. Запомни, в сексе – подробный план ничто, отключи голову. Иначе твоя сосиска будет висеть, как сдутый шарик!
– Ну что ты так беспокоишься за мою потенцию? У тебя был неудачный опыт?
– А у кого его не было?
– Я начинаю беспокоиться. Если у такого полового гиганта, как ты, были проблемы, то моя очевидная сила лопающегося по швам будущего начинает истекать в прошлое...
– Оргазм – это убийственный десерт, его нужно заслужить! В анальных анналах бытия все так неудачно устроено, что тромбонные сладости легче отправляются в роскошные сортиры, чем в предназначенные для них гнезда... Это лишь необратимая галлюцинация, что у нас с тобой в штанах имеются на все готовые волонтеры-вибраторы. Все зависит от стечения обстоятельств, тонкого расположения звезд...
– Не нужно спать с двенадцатью женщинами за семь дней...
– Ты мне не указывай! Мальчишка!
– Даже потертозадые крестоносцы, свидетели Творца, берегли свои копья и не тратили сил на растерянные понапрасну соития. Михей, ты – героиновый бог. Вместо того чтобы поддержать меня, ввести в атмосферу дружбы и романтики, все, что ты можешь мне предложить, – это парочка дешевых подзаборных советов, приправленных твоей свежеиспеченной злобой... Она, между прочим, сказала, что ей достаточно одного звука моего голоса...
– Во-первых, не героиновый, а кокаиновый... С героином я не в ладах... Пора знать разницу... А ты у нас звезда мучительного секса, дикий принц, наполеоновская шкура Жозефины... Мое дело предупредить... Смотри, не прогори в амплуа безнадежного нимфомана... Мужская слабость, а вместе с ней и мужская неудовлетворенность – основной бич цивилизации. Ведь именно они ответственны практически за все кровавые сертификаты истории... – пустился в рассуждения Михей.
– Я всегда полагал, что, наоборот, всему виной воинственное либидо, мастурбация при отягчающих обстоятельствах и так далее.
– Э, нет... Удовлетворенному мужчине ничего не надо... Миром правят импотенты! Вот и наш город, нахлобучив парики балконов, следит за тем, как мужская слабость и половая неудовлетворенность его жителей перерастают в привычные самоубийства. Туманы вредны... Сырость губительна... В Питере дурной климат. Он хорош только для криминальных бобров и подвальных пустынь... – раскапризничался Михей.
Николай промолчал и положил в карман ключи от квартиры Михея.
– Ради бога, изыди до того, как мы придем. Вид твоей рожи может плохо подействовать на тонкость ситуации...
– Хорошо, хорошо... – зевнул Михей.
Вернувшись домой, в привычную рутину, Мира автоматически занялась домашними делами, но сама она, ее разум и душа были далеко. Уже несколько месяцев в ней происходило раздвоение. Для постороннего взгляда она ни в чем не изменилась, но внутренне в ней затаилась странная смесь отстраненности и борьбы с собой. Несмотря на выработанные отрицательным опытом скептицизм и «разумность», в ней внезапно снова проснулась сентиментальная мечтательная девочка, от которой она неимоверным усилием воли избавлялась несколько лет. Она плыла в ауре этой мечтательности, возвращаясь к самой себе. Никогда никому, кроме нее самой, не нужна была ее возвышенная натура, и с годами она выстроила защитную скорлупу, привычную и понятную для окружающих, внутри которой ее живая душа начинала тихо умирать, грозя превратить Миру в самую заурядную, ничем не примечательную тетку со стандартным набором жизненных сентенций, забот, обид и мелких, никчемных радостей. Как же трудно сохранить свою глубинную сущность, если она никому не только не нужна, а смешна и неудобна настолько, что даже самые близкие норовят отвернуться и в лучшем случае стараются снисходительно не замечать, а то и настоятельно советуют поскорее избавиться от всяческого романтизма и влиться в стройные ряды громогласно-стандартных борцов за выживание всеобщей «теточности»!
И когда ты настолько преуспел в притворстве и вытравливании собственного «я», что тебя уже совершенно невозможно отличить от лучших образцов циничных, зубастых и клыкастых, вдруг судьба, словно в насмешку, приводит к тебе человека или явление, от которого внутри поднимается такая волна вытравленного «я», что все оболочки и скорлупы рассыпаются в прах, и ты с трудом пытаешься сохранить хотя бы видимость похожести на остальных. Нельзя сказать, чтобы Мира обдумывала все эти превращения внутри себя. Но они были такими мощными, что все ее силы уходили на сохранение внешнего «лица». Рядом не было человека, понимающего Миру настолько глубоко, чтобы заметить под обыденными формами существования какие-либо изменения в ее душе. И в этом-то и заключалось ее счастье и несчастье. Счастье – потому что ей удавалось сохранять неизменность жизни, не тревожа ни родителей, ни мужа, ни маленького сына. Несчастье – потому что, даже обладая полным набором родных людей, она оставалась абсолютно одинока, и никому не было дела, что же на самом деле представляет собой эта Мира...
Единственной надеждой на понимание и душевную близость оставался сын, но он был еще настолько мал, что надежда эта терялась в туманных клубах будущего, не принося облегчения настоящему. Сын, собственно, и стал причиной ее вполне осознанного замужества. Ей очень хотелось иметь душу, заинтересованную именно в ней, Мире, хотя бы на самом базисном, животном уровне. А муж приложился к этому союзу Миры и крошечного младенца в качестве традиционной составляющей общепринятого представления о семейном счастье. По слабости души и незрелости лет Мира не смогла преодолеть боязни общественного мнения и охов-вздохов своих родителей по этому поводу. Муж в сознании Миры изначально был страдающей, обманутой стороной, нужной ей в корыстных целях как прикрытие, заслон от окружающего мира, своего рода «галочка», оправдание своего поиска и выращивания настоящей родной души. С самим мужем такого союза не получилось. Слишком разные они были люди. Мира видела его насквозь, жалела и прощала его недостатки. Она же оставалась для него непредсказуемой загадкой, полной необъяснимых сюрпризов. С обеих сторон все время шла своеобразная игра и представление себя и партнера чем-то иным, не вдаваясь в подробности внутренней сути. Мира пыталась изображать из себя рачительную и заботливую хозяйку, играя эту роль с легкостью чемпиона по баскетболу, попадающего огрызком яблока в корзину для бумаг и ясно осознавая, что это занятие очень скоро наскучит ей до чертиков. А на большие перспективы приложения своих сил рассчитывать не приходилось в связи с ограниченностью способностей партнера. Муж Миры занимался домом и хозяйством, всерьез прикладывая весь набор своей фантазии и сил, получая, однако, результат, может быть, и великолепный для какой-то другой гипотетической женщины, но у Миры вызывающий не более чем улыбку смущенного одобрения, как у матери вызывает творение ее трехлетнего сына в изобразительном искусстве, которое несомненно заслуживает одобрения и поощрения, хотя совершенно невозможно разобрать, что же именно там нарисовано...
Неудивительно, что решение поступить на философский факультет было продиктовано отчаянным интеллектуальным голодом и болью, болью всех нерастраченных сил и способностей, покрывающихся толстой коркой обыденности и плесенью пошлости.
Однако вместо славной философской школы, окруженной портиками Платона, вместо горячих споров и поиска истины с кафедры несли сухую ахинею плешивые лекторы, и не было в том, что они говорили, и толики надежды на необходимую душе и разуму зарядку, без которой любые научные термины превращаются в жалкую чушь.
В Николае Бангушине своим измученным внутренним взором она, как рентгеном, увидела точно такую же загнанную душу, исступленно ищущую выхода и собеседника! Она была готова заплатить за каждое словечко с ним изменой мужу, родине, Богу, черту лысому... чему и кому угодно, лишь бы напитать себя снова, а может быть впервые, радостью истинного, не полуживотного бытия!
?
Ночь прошла в беспокойных метаниях... Николай то мечтал о завтрашнем дне, как он приведет Миру в квартиру Михея, как они будут сначала целоваться, а потом ничто их не остановит, он наконец сорвет с нее ненавистную одежду и будет целовать каждую ее клеточку, каждую малюсенькую родинку... То вдруг ему становилось страшно, что что-нибудь выйдет не так, либо что-нибудь помешает, либо с ним произойдет какая-нибудь несуразица, и он, стараясь не шуметь, выходил на балкон, где с залива дул неприятный, резкий ветер, и курил одну сигарету за другой, пока у него не разболелась голова, да так, что пришлось повязать ее холодной мокрой тряпкой и принять пару пилюль.
Он еле дождался утра, и в шесть торжественно и неторопливо проследовал в душ. Заперев дверь, он разделся и мельком посмотрел в зеркало. Вдруг его передернуло от мысли, что вот это голое, волосатое существо с сутулой спиной и немного отвислым животом предстанет перед ее очами...
– Она меня возненавидит! Ее просто стошнит! – почти в полный голос прохрипел Николай.
За дверью послышался шорох.
– Ты что так рано проснулся? – это была мама.
– У меня болела голова, не мог уснуть... – крикнул через дверь Николай.
– Ты больше кури, у тебе не только голова отвалится.
Слова матери навели его на грустные размышления о том, чт оименно еще может у него отвалиться. Посмотрев на свое причинное место, он остался крайне недоволен. В расслабленном состоянии его жгутик напоминал некое беспозвоночное существо, раздавленное хлебным фургоном. Конечно, в других обстоятельствах Николай был вполне доволен этим своим даром природы. Как-то утром он поднялся в полной красе, и Николай не устоял перед соблазном поднести к нему линейку. Двенадцать сантиметров его немного напугали, потому что он читал в какой-то книжке, что должно быть сантиметров пятнадцать, а лучше восемнадцать, но, прикинув размеры средней девушки и приняв во внимание, что его скромная гордость была весьма охватиста в толщину и покачивалась гордо и уверенно, он решил, что не будет комплексовать, что и такой сойдет, и еще, все говорят, это не важно, не в размере дело и так далее.
Сегодня же, как назло, Николай был не в форме. У него даже мелькнула мысль все отменить, сказаться больным или просто ничего не сказать Мире о ключе, спокойно провести день в университете и, процеловавшись пару часов по подворотням, блаженно и немного устало проводить Миру восвояси.
«Нет, нельзя упускать такой шанс. В конце концов... Если что, она поймет... Хотя если я слабак, то зачем ей гулять от мужа? Дружба – это, конечно, само собой, но когда целуешься, разговоры не поразговариваешь, и поэтому, скорее всего, между нами нечто большее, чем дружба...» Так что нужно было решаться. Николай открыл воду, и из душа лениво потекла обжигающая вода. Он добавил холодной – поток стал ледяным. Николай раздраженно убавил, и вода снова стала кипятком.
«Что за чертовщина? За столько тысячелетий цивилизации люди не смогли придумать ничего разумнее... Будь проклята эта страна...» Почему-то он был убежден, что за рубежом краны устроены по-другому, или там существуют некие кнопочки, которыми можно сбалансировать точную температуру воды.
С грехом пополам Николай вымылся. Вытираясь, он снова посмотрел в зеркало. На этот раз он показался себе более привлекательным. А что? Молодое, здоровое тело. Если подтянуть живот – все пропорции правильные. Руки сильные. Грудь широкая. Рост хороший. Ноги не кривые. Чего еще надо? Как ни странно, от этих мыслей и рассматривания себя что-то вдруг шевельнулось в его беспозвоночном отростке.
– Онанист и нарциссист, – зло поставил он себе диагноз, но уже в более приободренном настроении оделся во все чистое и отправился в университет.
«А вдруг не встанет? – кольнуло его в последний раз. – Что, если Михей не шутил? Да глупости... Когда целуюсь – яйца потом квадратные становятся. Как же не встанет?.. А вдруг она не такая привлекательная? Все-таки рожала. Кто ее знает?»
Николай Бангушин был человеком философского склада. Он читал Канта и Гегеля, и даже настолько был вовлечен во все эти материи, что не соглашался с обоими. Как получилось, что его мысли теперь сосредоточились на беспокойстве о своем беспозвоночном отростке, дурной пипетке, которой природа отводила скорее детородную, чем какую-либо другую роль? Интересная штука случается с полагающими себя возвышенными людьми, когда они лицом к лицу встречаются с необходимостью жить в материальном мире. Девяностые годы только начинались, и население было еще недостаточно развращено и посвящено во все таинства науки сладострастья. Кое-что Николаю удалось подсмотреть в парочке журналов, но в принципе он был девствен, несмотря на свой весьма продвинутый для таких вопросов возраст, и потому сейчас переживал не на шутку. Будучи внутри ранимым, застенчивым и неопытным ребенком, для окружающих он давно создал образ не мальчика, но мужчины, опытного и рассудительного, и даже Мира наотрез отказывалась верить, что она у него первая женщина.
«Как Мира воспримет меня, если раскроется вся моя неопытность? И охота ей со мной возиться?» – думал Николай, трясясь в трамвае. Как ни странно, качка не вызвала обычной реакции в его штанах, и он весьма озаботился этим нехорошим предзнаменованием.
Мира, конечно же, говорила ему, что ее не интересует плотская сторона любви, что она балдеет от его голоса, что ей интересно с ним разговаривать, однако так получилось, что в последнее время все, что их интересовало, – это бродить по улицам и бесконечно целоваться, почти ни о чем не говоря. У них появились излюбленные местечки на Петроградской стороне, на Васильевском, в районе Исаакиевской площади, у Николы Морского, на набережной Пряжки, в излучинах Крюкова канала, на Фонтанке... Николаю пару раз удавалось рукой проникнуть Мире под одежду, и он был восхищен бархатом ее скрытой от постороннего взгляда кожи, но погода была плохой, и скафандры свитеров, пальто, шарфов сковывали веление сердец.
«Не могу справиться с собой. Я – только человек. Что я могу поделать? Когда-нибудь занятие любовью станет для меня такой же рутиной, как чтение по-английски, – Николай самостоятельно изучил этот язык, чтобы читать некоторых философов в оригинале. – Когда-то он казался мне неведомым, странным, непобедимым, а сейчас я подсознательно проглатываю целые строки. Как хорошо, что в изучении английского мне не нужно было зависеть от других людей. Я занимался по книгам, и никто не наблюдал моего бессилия. С любовью сложнее... Но я же разумный человек. Мне нужно как-то успокоиться. Нужно найти какое-то решение, тактику на случай провала... Допустим, если она меня не простит... Значит, и не стоит ее любить... Это – чушь. Она – целый космосОна единственна в своем роде. У меня никогда не было и никогда не будет такого шанса. Такие женщины обычно не обращают на меня даже толики внимания. Мне повезло. Обстоятельства случайно сложились так, что Мира впала в иллюзию, будто именно я и есть то, что ей нужно в этот момент. И больше всего я боюсь, что эта иллюзия сегодня развеется. Секс – очень опасная проверка отношений, особенно построенных не на сексе... Мне так кажется. Может, еще подождать? Не торопиться? Нет... Упущу шанс...»
Увидев в гардеробе Миру, Николай тут же сбивчиво, но решительно объявил, что можно плюнуть на занятия и поехать к Михею. У нее сделалось такое мрачное лицо, что он испугался.
– Нам надо поговорить... – серьезно сказала она. – Пойдем куда-нибудь...
Они ушли из университета и затаились в первой же подворотне.
– Мира, Мирочка... Я хотел тебе сказать... Я хотел сказать, что я хочу все это навсегда... Я не смогу пережить, если потеряю тебя... Ты... Пожалуйста, оставайся навсегда... – затараторил Николай, задыхаясь от предчувствия.
– Я должна попросить у тебя прощения, – тоже заторопилась Мира.
– За что? Ты нужна мне на всю жизнь... Да, навсегда... Какие извинения? Зачем?
– Я вела себя как умалишенная. Втянула тебя в эти безнадежные отношения.
– Я тебя люблю! О чем ты? – задыхаясь, чуть не прокричал Николай.
– Тише! Нас кто-нибудь услышит... Я тоже тебя люблю, но ничего нельзя поделать. Я замужем. У меня маленький ребенок. Я не хочу причинять им боль. Наш роман зашел слишком далеко...
– Что произошло?
– Я боюсь...
– Чего? Может быть, я поспешил с этим дурацким ключом?
– Я боюсь, что в этом ключе и заключаются все твои намерения... Мне страшно, что ты только об этом и думаешь.
– Ты... Ты...
– Я – очередная твоя девочка, с которой ты развлечешься и бросишь... а мне некуда будет податься после этого, только в петлю...
– Ну что такое ты говоришь! У меня и в мыслях... То есть ты не думай, что я...
– Именно так я и думаю. И я права.
– И никакая ты не очередная... Ты единственная!
– Это не имеет значения. Я не любви искала, повстречав тебя.
– Не любви?
– Ну, я имею в виду – не плотской любви... А тебя заинтересовала именно эта сторона... Я искала понимания, я искала родную душу...
– И ты ее не нашла?
– Нашла, но эта душа ни о чем не может думать, кроме как о банальной койке...
– Глупости, это неправда!
– Я слишком хорошо знаю мужчин... Когда твой взгляд становится жестким и сосредоточенным, я отлично понимаю, о чем ты думаешь...
– Но я же только человек? Я же не ангел бесплотный... Я всего лишь человек, Мира!
– Значит, для меня этого слишком мало...
– Ты ищешь ангела?
– Я ищу любви... Не плотских утех, а именно любви в ее широком, безусловном значении... Прости меня... Я словно в бреду... Прости меня ради бога. Вокруг столько вертихвосток, гораздо более соблазнительных... Но только не надо меня... ПожалуйстаОтпусти меня... Ну зачем я тебе нужна? Отпусти! Слышишь? Я тебя заклинаю!
Личико Миры сморщилось и слезы покатились по раскрасневшимся щекам. Всхлипывая, она невнятно и тускло бормотала:
– Ну хочешь, я тебя познакомлю с одной подругой? Ей все равно... Тебе понравится! Честное слово!
– О чем ты говоришь! Я даже... Я совсем даже не думал... – Николай пытался соврать, но понял, что выйдет фальшиво и глупо. – Да, ты права... Я только об этом и думаю. Я – ничтожество. Я тебя не достоин...
– При чем тут это! Достоин, недостоин... Как на партсобрании... Давай забудем о том, что между нами было... Давай простим друг другу... Прости меня, что я искала в тебе невозможное, а нашла очередного мужчину.... А ты искал во мне женщину и нашел... очередную дуру! Идиотическую поселянку, которыми буквально кишит наш отмороженный город...
– Что же это такое! Ты все неправильно поняла... Я не тебя имел в виду... – Николай обхватил голову и стал раскачивать ее из стороны в сторону... – Что же делать? Как же мне объяснить... Ты видишь меня насквозь... Но я не такой, я не такой... Да, я потерял голову, ты свела меня с ума... Я и представить не мог, что женщина может быть такой привлекательной... Я всегда презирал плотское, думал, это бред, прах, ничтожное... Да, именно что-то ничтожное и незначительное. Во всяком случае, недостойное такого напряжения мысли, чувств...
– Ты меня совсем не знаешь... – продолжала Мира свое.
– Я брежу тобой!
– Ты воображаешь себе некий вожделенный идол, а по-настоящему я совсем другая...
– Да, я воображаю тебя без одежды, все время, обсессивно думаю, какая ты там...
– Вот видишь... Я это чувствую. Я не могу тебе этого дать... Я совсем не в том состоянии...
– Но мне теперь ничего и не надо... Давай просто дружить, бродить по улицам, держать друг друга за руку... Разговаривать...
– Да, я всегда признавалась, что твой голос меня завораживает, но иногда ты говоришь такое, что мне хочется плакать. Иногда я просто в отчаянье, насколько мы далеки...
– Например?
– Я люблю наш город, а ты его глубинно ненавидишь...
– Глупости... Я тоже его люблю. Да и какой другой город мне любить?.. Да при чем тут город... За что же мне такое?..
– Вот именно... «За что тебе такое?..» А мне? Каково мне? Ты слишком сфокусирован на самом себе...
– Господи... Мира... Все, чего я хотел... Ну, не монах я... Да, я тебя хочу. Да, эта страсть выжигает меня изнутри, и я не нахожу себе места... – проговорил он задыхающимся голосом, как будто прыгнул с моста в Неву и захлебнулся...
– Ты плачешь?
– Нет, просто попала в глаз соринка... и стало трудно дышать...
– Это ничего. Хуже, когда соринка попадает в душу... Ты плачешь...
– Нет.
– Я же вижу... Знаешь что? Как-то все нелепо получилось... Пойдем к твоему Михею... Только обещай не приставать. Ладно? Посидим спокойно. Поговорим, как люди... Не плачь, а то я тоже заплачу...
– Я не плачу... – сказал Николай и вытер глаза.
Он еле дождался утра, и в шесть торжественно и неторопливо проследовал в душ. Заперев дверь, он разделся и мельком посмотрел в зеркало. Вдруг его передернуло от мысли, что вот это голое, волосатое существо с сутулой спиной и немного отвислым животом предстанет перед ее очами...
– Она меня возненавидит! Ее просто стошнит! – почти в полный голос прохрипел Николай.
За дверью послышался шорох.
– Ты что так рано проснулся? – это была мама.
– У меня болела голова, не мог уснуть... – крикнул через дверь Николай.
– Ты больше кури, у тебе не только голова отвалится.
Слова матери навели его на грустные размышления о том, чт оименно еще может у него отвалиться. Посмотрев на свое причинное место, он остался крайне недоволен. В расслабленном состоянии его жгутик напоминал некое беспозвоночное существо, раздавленное хлебным фургоном. Конечно, в других обстоятельствах Николай был вполне доволен этим своим даром природы. Как-то утром он поднялся в полной красе, и Николай не устоял перед соблазном поднести к нему линейку. Двенадцать сантиметров его немного напугали, потому что он читал в какой-то книжке, что должно быть сантиметров пятнадцать, а лучше восемнадцать, но, прикинув размеры средней девушки и приняв во внимание, что его скромная гордость была весьма охватиста в толщину и покачивалась гордо и уверенно, он решил, что не будет комплексовать, что и такой сойдет, и еще, все говорят, это не важно, не в размере дело и так далее.
Сегодня же, как назло, Николай был не в форме. У него даже мелькнула мысль все отменить, сказаться больным или просто ничего не сказать Мире о ключе, спокойно провести день в университете и, процеловавшись пару часов по подворотням, блаженно и немного устало проводить Миру восвояси.
«Нет, нельзя упускать такой шанс. В конце концов... Если что, она поймет... Хотя если я слабак, то зачем ей гулять от мужа? Дружба – это, конечно, само собой, но когда целуешься, разговоры не поразговариваешь, и поэтому, скорее всего, между нами нечто большее, чем дружба...» Так что нужно было решаться. Николай открыл воду, и из душа лениво потекла обжигающая вода. Он добавил холодной – поток стал ледяным. Николай раздраженно убавил, и вода снова стала кипятком.
«Что за чертовщина? За столько тысячелетий цивилизации люди не смогли придумать ничего разумнее... Будь проклята эта страна...» Почему-то он был убежден, что за рубежом краны устроены по-другому, или там существуют некие кнопочки, которыми можно сбалансировать точную температуру воды.
– Онанист и нарциссист, – зло поставил он себе диагноз, но уже в более приободренном настроении оделся во все чистое и отправился в университет.
«А вдруг не встанет? – кольнуло его в последний раз. – Что, если Михей не шутил? Да глупости... Когда целуюсь – яйца потом квадратные становятся. Как же не встанет?.. А вдруг она не такая привлекательная? Все-таки рожала. Кто ее знает?»
Николай Бангушин был человеком философского склада. Он читал Канта и Гегеля, и даже настолько был вовлечен во все эти материи, что не соглашался с обоими. Как получилось, что его мысли теперь сосредоточились на беспокойстве о своем беспозвоночном отростке, дурной пипетке, которой природа отводила скорее детородную, чем какую-либо другую роль? Интересная штука случается с полагающими себя возвышенными людьми, когда они лицом к лицу встречаются с необходимостью жить в материальном мире. Девяностые годы только начинались, и население было еще недостаточно развращено и посвящено во все таинства науки сладострастья. Кое-что Николаю удалось подсмотреть в парочке журналов, но в принципе он был девствен, несмотря на свой весьма продвинутый для таких вопросов возраст, и потому сейчас переживал не на шутку. Будучи внутри ранимым, застенчивым и неопытным ребенком, для окружающих он давно создал образ не мальчика, но мужчины, опытного и рассудительного, и даже Мира наотрез отказывалась верить, что она у него первая женщина.
«Как Мира воспримет меня, если раскроется вся моя неопытность? И охота ей со мной возиться?» – думал Николай, трясясь в трамвае. Как ни странно, качка не вызвала обычной реакции в его штанах, и он весьма озаботился этим нехорошим предзнаменованием.
Мира, конечно же, говорила ему, что ее не интересует плотская сторона любви, что она балдеет от его голоса, что ей интересно с ним разговаривать, однако так получилось, что в последнее время все, что их интересовало, – это бродить по улицам и бесконечно целоваться, почти ни о чем не говоря. У них появились излюбленные местечки на Петроградской стороне, на Васильевском, в районе Исаакиевской площади, у Николы Морского, на набережной Пряжки, в излучинах Крюкова канала, на Фонтанке... Николаю пару раз удавалось рукой проникнуть Мире под одежду, и он был восхищен бархатом ее скрытой от постороннего взгляда кожи, но погода была плохой, и скафандры свитеров, пальто, шарфов сковывали веление сердец.
«Не могу справиться с собой. Я – только человек. Что я могу поделать? Когда-нибудь занятие любовью станет для меня такой же рутиной, как чтение по-английски, – Николай самостоятельно изучил этот язык, чтобы читать некоторых философов в оригинале. – Когда-то он казался мне неведомым, странным, непобедимым, а сейчас я подсознательно проглатываю целые строки. Как хорошо, что в изучении английского мне не нужно было зависеть от других людей. Я занимался по книгам, и никто не наблюдал моего бессилия. С любовью сложнее... Но я же разумный человек. Мне нужно как-то успокоиться. Нужно найти какое-то решение, тактику на случай провала... Допустим, если она меня не простит... Значит, и не стоит ее любить... Это – чушь. Она – целый космосОна единственна в своем роде. У меня никогда не было и никогда не будет такого шанса. Такие женщины обычно не обращают на меня даже толики внимания. Мне повезло. Обстоятельства случайно сложились так, что Мира впала в иллюзию, будто именно я и есть то, что ей нужно в этот момент. И больше всего я боюсь, что эта иллюзия сегодня развеется. Секс – очень опасная проверка отношений, особенно построенных не на сексе... Мне так кажется. Может, еще подождать? Не торопиться? Нет... Упущу шанс...»
Увидев в гардеробе Миру, Николай тут же сбивчиво, но решительно объявил, что можно плюнуть на занятия и поехать к Михею. У нее сделалось такое мрачное лицо, что он испугался.
– Нам надо поговорить... – серьезно сказала она. – Пойдем куда-нибудь...
Они ушли из университета и затаились в первой же подворотне.
– Мира, Мирочка... Я хотел тебе сказать... Я хотел сказать, что я хочу все это навсегда... Я не смогу пережить, если потеряю тебя... Ты... Пожалуйста, оставайся навсегда... – затараторил Николай, задыхаясь от предчувствия.
– Я должна попросить у тебя прощения, – тоже заторопилась Мира.
– За что? Ты нужна мне на всю жизнь... Да, навсегда... Какие извинения? Зачем?
– Я вела себя как умалишенная. Втянула тебя в эти безнадежные отношения.
– Я тебя люблю! О чем ты? – задыхаясь, чуть не прокричал Николай.
– Тише! Нас кто-нибудь услышит... Я тоже тебя люблю, но ничего нельзя поделать. Я замужем. У меня маленький ребенок. Я не хочу причинять им боль. Наш роман зашел слишком далеко...
– Что произошло?
– Я боюсь...
– Чего? Может быть, я поспешил с этим дурацким ключом?
– Я боюсь, что в этом ключе и заключаются все твои намерения... Мне страшно, что ты только об этом и думаешь.
– Ты... Ты...
– Я – очередная твоя девочка, с которой ты развлечешься и бросишь... а мне некуда будет податься после этого, только в петлю...
– Ну что такое ты говоришь! У меня и в мыслях... То есть ты не думай, что я...
– Именно так я и думаю. И я права.
– И никакая ты не очередная... Ты единственная!
– Это не имеет значения. Я не любви искала, повстречав тебя.
– Не любви?
– Ну, я имею в виду – не плотской любви... А тебя заинтересовала именно эта сторона... Я искала понимания, я искала родную душу...
– И ты ее не нашла?
– Нашла, но эта душа ни о чем не может думать, кроме как о банальной койке...
– Глупости, это неправда!
– Я слишком хорошо знаю мужчин... Когда твой взгляд становится жестким и сосредоточенным, я отлично понимаю, о чем ты думаешь...
– Но я же только человек? Я же не ангел бесплотный... Я всего лишь человек, Мира!
– Значит, для меня этого слишком мало...
– Ты ищешь ангела?
– Я ищу любви... Не плотских утех, а именно любви в ее широком, безусловном значении... Прости меня... Я словно в бреду... Прости меня ради бога. Вокруг столько вертихвосток, гораздо более соблазнительных... Но только не надо меня... ПожалуйстаОтпусти меня... Ну зачем я тебе нужна? Отпусти! Слышишь? Я тебя заклинаю!
Личико Миры сморщилось и слезы покатились по раскрасневшимся щекам. Всхлипывая, она невнятно и тускло бормотала:
– Ну хочешь, я тебя познакомлю с одной подругой? Ей все равно... Тебе понравится! Честное слово!
– О чем ты говоришь! Я даже... Я совсем даже не думал... – Николай пытался соврать, но понял, что выйдет фальшиво и глупо. – Да, ты права... Я только об этом и думаю. Я – ничтожество. Я тебя не достоин...
– При чем тут это! Достоин, недостоин... Как на партсобрании... Давай забудем о том, что между нами было... Давай простим друг другу... Прости меня, что я искала в тебе невозможное, а нашла очередного мужчину.... А ты искал во мне женщину и нашел... очередную дуру! Идиотическую поселянку, которыми буквально кишит наш отмороженный город...
– Что же это такое! Ты все неправильно поняла... Я не тебя имел в виду... – Николай обхватил голову и стал раскачивать ее из стороны в сторону... – Что же делать? Как же мне объяснить... Ты видишь меня насквозь... Но я не такой, я не такой... Да, я потерял голову, ты свела меня с ума... Я и представить не мог, что женщина может быть такой привлекательной... Я всегда презирал плотское, думал, это бред, прах, ничтожное... Да, именно что-то ничтожное и незначительное. Во всяком случае, недостойное такого напряжения мысли, чувств...
– Ты меня совсем не знаешь... – продолжала Мира свое.
– Я брежу тобой!
– Ты воображаешь себе некий вожделенный идол, а по-настоящему я совсем другая...
– Да, я воображаю тебя без одежды, все время, обсессивно думаю, какая ты там...
– Вот видишь... Я это чувствую. Я не могу тебе этого дать... Я совсем не в том состоянии...
– Но мне теперь ничего и не надо... Давай просто дружить, бродить по улицам, держать друг друга за руку... Разговаривать...
– Да, я всегда признавалась, что твой голос меня завораживает, но иногда ты говоришь такое, что мне хочется плакать. Иногда я просто в отчаянье, насколько мы далеки...
– Например?
– Я люблю наш город, а ты его глубинно ненавидишь...
– Глупости... Я тоже его люблю. Да и какой другой город мне любить?.. Да при чем тут город... За что же мне такое?..
– Вот именно... «За что тебе такое?..» А мне? Каково мне? Ты слишком сфокусирован на самом себе...
– Господи... Мира... Все, чего я хотел... Ну, не монах я... Да, я тебя хочу. Да, эта страсть выжигает меня изнутри, и я не нахожу себе места... – проговорил он задыхающимся голосом, как будто прыгнул с моста в Неву и захлебнулся...
– Ты плачешь?
– Нет, просто попала в глаз соринка... и стало трудно дышать...
– Это ничего. Хуже, когда соринка попадает в душу... Ты плачешь...
– Нет.
– Я же вижу... Знаешь что? Как-то все нелепо получилось... Пойдем к твоему Михею... Только обещай не приставать. Ладно? Посидим спокойно. Поговорим, как люди... Не плачь, а то я тоже заплачу...
– Я не плачу... – сказал Николай и вытер глаза.
?
Михей жил в Тучковом переулке, в мрачном дворе-колодце. Войдя в квартиру, они неожиданно наткнулись на хозяина, возившегося с каким-то тряпьем, замазанным красками...
– Не обращайте внимания... Считайте, что меня здесь нет... – сказал Михей.
Укоризненный и отчаянный взгляд Николая говорил: «Эх, ты, а еще друг... Уже одиннадцать, а ты все еще дома...»
– Ухожу я уже, не беспокойтесь... Я просто решил, что у вас что-то не состыковалось...
Пристрастно оглядев Миру вначале с головы до ног, а потом с ног до головы, Михей степенно, даже как-то нарочито медлительно, удалился. Мира проводила волосатого гения тяжелым, немигающим взглядом.
– Ну вот, теперь он будет думать, что у нас что-то было... А вдруг у него общие знакомые с моим мужем?
– Значит, пострадаем ни за что... Я ведь обещал не приставать...
– Это уже не имеет значения. Как же ни за что? Измена налицо, и к бабке не ходи... Я ведь ни о ком и ни о чем думать не могу, кроме как о тебе. Несколько раз чуть не назвала мужа твоим именем...
– Правда? – просиял Николай. – Я тоже о тебе постоянно думаю, какая ты...
– Голая?
– Нет...
– Ну, не ври... Ты же меня постоянно раздеваешь глазами...
– Ну... Да...
– Ну, если тебе так важно это... – сказала Мира и стала медленно стягивать свитер. Николай хотел ее остановить, сказать, что она не так его поняла, но не смог. У него пересохло горло, и он просто притих на стуле, впившись в нее взглядом.
Она стала расстегивать рубашку, не сводя с Николая взгляда. Ему показалось, что ее глаза блестят от слез, но он молчал. Последние дни буквально ввели его в состояние помешанности на этом теле, одержимости, и он был готов на все, только чтобы увидеть предмет своего вожделения.
Под рубашкой оказался лифчик совершенно неожиданного, ярко-красного цвета. Одеваясь утром, Мира словно старалась хоть как-то защитить себя от возможных посягательств. Красный цвет символизирует опасность, хотя некоторых он возбуждает, как быков на корриде, и склоняет к скоротечному бою...
Николай смотрел на неожиданно обнажившийся живот Миры, и он показался ему совсем детским. Почему-то ему вспомнилась детская поликлиника и почудилось, что сейчас придет добрый доктор и начнет щупать Мирин животик. Николаю хотелось поделиться всем этим с Мирой, но он боялся даже дышать, опасаясь, что его болтовня все испортит, и Мира передумает.
Мира была необыкновенно хороша даже в этом нелепом полуодетом состоянии. Но стоило ей расстегнуть лифчик и отбросить его в сторону, как у Николая невозможно и непоправимо закружилась голова... Две маленькие беззащитные грудки торчали как-то в сторону друг от друга. Сосочки оказались тоже малюсенькими, ярко-розовыми и обворожительно выступали над овалами, как пипки на куполах церквушки.
– Не обращайте внимания... Считайте, что меня здесь нет... – сказал Михей.
Укоризненный и отчаянный взгляд Николая говорил: «Эх, ты, а еще друг... Уже одиннадцать, а ты все еще дома...»
– Ухожу я уже, не беспокойтесь... Я просто решил, что у вас что-то не состыковалось...
Пристрастно оглядев Миру вначале с головы до ног, а потом с ног до головы, Михей степенно, даже как-то нарочито медлительно, удалился. Мира проводила волосатого гения тяжелым, немигающим взглядом.
– Ну вот, теперь он будет думать, что у нас что-то было... А вдруг у него общие знакомые с моим мужем?
– Значит, пострадаем ни за что... Я ведь обещал не приставать...
– Это уже не имеет значения. Как же ни за что? Измена налицо, и к бабке не ходи... Я ведь ни о ком и ни о чем думать не могу, кроме как о тебе. Несколько раз чуть не назвала мужа твоим именем...
– Правда? – просиял Николай. – Я тоже о тебе постоянно думаю, какая ты...
– Голая?
– Нет...
– Ну, не ври... Ты же меня постоянно раздеваешь глазами...
– Ну... Да...
– Ну, если тебе так важно это... – сказала Мира и стала медленно стягивать свитер. Николай хотел ее остановить, сказать, что она не так его поняла, но не смог. У него пересохло горло, и он просто притих на стуле, впившись в нее взглядом.
Она стала расстегивать рубашку, не сводя с Николая взгляда. Ему показалось, что ее глаза блестят от слез, но он молчал. Последние дни буквально ввели его в состояние помешанности на этом теле, одержимости, и он был готов на все, только чтобы увидеть предмет своего вожделения.
Под рубашкой оказался лифчик совершенно неожиданного, ярко-красного цвета. Одеваясь утром, Мира словно старалась хоть как-то защитить себя от возможных посягательств. Красный цвет символизирует опасность, хотя некоторых он возбуждает, как быков на корриде, и склоняет к скоротечному бою...
Николай смотрел на неожиданно обнажившийся живот Миры, и он показался ему совсем детским. Почему-то ему вспомнилась детская поликлиника и почудилось, что сейчас придет добрый доктор и начнет щупать Мирин животик. Николаю хотелось поделиться всем этим с Мирой, но он боялся даже дышать, опасаясь, что его болтовня все испортит, и Мира передумает.
Мира была необыкновенно хороша даже в этом нелепом полуодетом состоянии. Но стоило ей расстегнуть лифчик и отбросить его в сторону, как у Николая невозможно и непоправимо закружилась голова... Две маленькие беззащитные грудки торчали как-то в сторону друг от друга. Сосочки оказались тоже малюсенькими, ярко-розовыми и обворожительно выступали над овалами, как пипки на куполах церквушки.