Страница:
Используя поисковую систему ISPY и все другие, какими она умела пользоваться, Финн прогнала через них не только первые шесть имен, но и все остальные, проверив сведения о попечителях с 1934 года до последнего времени. В отличие от школ наподобие «Филипс Эндовер» в Масачусетсе, среди выпускников которых имелись самые разные личности – от создателя «Тарзана» и активистов движения за права геев до бывших президентов Соединенных Штатов, – францисканцы, похоже, специализировались на людях респектабельных, но отнюдь не сияющих в лучах славы. Из двенадцати персон, сформировавших попечительский совет в 1934 году, никто не являлся фигурой экстра-класса. Паркер и Хейл были лишь наследниками семейных состояний, а не их создателями, как Корнелиус Вандербильт или Джон Д. Рокфеллер. Гэтти дослужился только до контр-адмирала, и если в его честь и был назван корабль, то не линкор или авианосец, а всего лишь грузовое судно. Юрист Джером Краули работал вместе с Биллом Донованом, главой Бюро стратегических служб, ставшего предтечей ЦРУ, но сам до таких вершин не поднялся. Все двенадцать попечителей были фигурами второго ряда: сенаторами, но не губернаторами или экс-президентами, главами правительственных департаментов, но не министрами, заместителями директоров ЦРУ, но не директорами. Это в равной степени относилось и к первому составу попечительского совета, и к их наследникам и преемникам, среди которых, например, числились ответственные служащие Верховного суда, но не сами судьи. Если это были состоятельные бизнесмены, то они не имели шумной, в том числе и скандальной известности, и так далее. Все это выглядело так, будто специально планировалось, и вскоре Финн начала осознавать определенный принцип: и первые попечители, и их потомки принадлежали не к тем, кто красуется на витрине славы и власти, а к бюрократам, технократам и тихим счетоводам. То есть людям, которые удерживают в руках реальные рычаги управления, причем удерживают их гораздо дольше тех, кто на виду.
Президент находится у власти четыре года, максимум восемь, а сенатор, проявив достаточную смекалку, может продержаться на своем посту с полвека, потихоньку внедряясь в состав дюжины, а то и более важных комитетов. Бизнесмен тоже может состоять в дюжине, а то и больше правлений, и очень трудно выяснить, что он представляет собой в действительности и каковы его истинные возможности. Целесообразность выше личного тщеславия. «Власть по доверенности» – вот какие слова могли бы стать истинным девизом этой школы.
Единственным другим интересным фактом, который удалось обнаружить Финн, был тот, что все двенадцать попечителей купили школу под эгидой некой организации, называвшейся «Кардусс-клуб». Проявив дотошность, девушка установила, что слово «carduss» было латинским и означало чертополох, а значит, могло иметь отношение к чертополоху на школьном гербе. В то же время так вроде бы называлась секта еретиков-сатанистов. Судя по всему, «Кардусс-клуб» прекратил существование в 1945 году; во всяком случае, более поздних упоминаний о нем в Сети не обнаружилось. Проверяя сайт снова, Финн выяснила, что права на всю помещенную на нем информацию принадлежат Ассоциации питомцев Францисканской академии, которая, как ей удалось выяснить, представляла собой коллективный орган попечительства, по какой-то причине зарегистрированный в штате Делавэр.
На этом Финн прекратила свои изыскания. Слишком уж все было запутано и сбивало с толку. Она посмотрела на часы, выяснила, что большая часть дня уже прошла, и собрала свои бумаги. Может быть, Майкл во всем этом и разберется. При этой мысли девушка улыбнулась: теперь она думала о нем как о Майкле. Всего за семьдесят два часа ее угораздило стать жертвой нападения, беглянкой и любовницей. Она встала, потянулась и прошла по мрачному хранилищу «Экслибриса» к лифту.
Пока она поднималась наверх, ее голову наполняла мешанина мыслей и чувств. Лифт с глухим стуком остановился на верхнем уровне, Финн подняла решетку и вышла в ярко освещенный холл перед гостиной. Дверь лифта за ее спиной автоматически закрылась. И тут у нее перехватило дыхание, сердце в груди бешено забилось, а в голове осталась одна-единственная мысль: несколько часов назад, когда она спускалась в офис, свет в холле включен не был. Откуда-то из глубины помещения донесся звук бьющегося стекла.
ГЛАВА 33
ГЛАВА 34
Президент находится у власти четыре года, максимум восемь, а сенатор, проявив достаточную смекалку, может продержаться на своем посту с полвека, потихоньку внедряясь в состав дюжины, а то и более важных комитетов. Бизнесмен тоже может состоять в дюжине, а то и больше правлений, и очень трудно выяснить, что он представляет собой в действительности и каковы его истинные возможности. Целесообразность выше личного тщеславия. «Власть по доверенности» – вот какие слова могли бы стать истинным девизом этой школы.
Единственным другим интересным фактом, который удалось обнаружить Финн, был тот, что все двенадцать попечителей купили школу под эгидой некой организации, называвшейся «Кардусс-клуб». Проявив дотошность, девушка установила, что слово «carduss» было латинским и означало чертополох, а значит, могло иметь отношение к чертополоху на школьном гербе. В то же время так вроде бы называлась секта еретиков-сатанистов. Судя по всему, «Кардусс-клуб» прекратил существование в 1945 году; во всяком случае, более поздних упоминаний о нем в Сети не обнаружилось. Проверяя сайт снова, Финн выяснила, что права на всю помещенную на нем информацию принадлежат Ассоциации питомцев Францисканской академии, которая, как ей удалось выяснить, представляла собой коллективный орган попечительства, по какой-то причине зарегистрированный в штате Делавэр.
На этом Финн прекратила свои изыскания. Слишком уж все было запутано и сбивало с толку. Она посмотрела на часы, выяснила, что большая часть дня уже прошла, и собрала свои бумаги. Может быть, Майкл во всем этом и разберется. При этой мысли девушка улыбнулась: теперь она думала о нем как о Майкле. Всего за семьдесят два часа ее угораздило стать жертвой нападения, беглянкой и любовницей. Она встала, потянулась и прошла по мрачному хранилищу «Экслибриса» к лифту.
Пока она поднималась наверх, ее голову наполняла мешанина мыслей и чувств. Лифт с глухим стуком остановился на верхнем уровне, Финн подняла решетку и вышла в ярко освещенный холл перед гостиной. Дверь лифта за ее спиной автоматически закрылась. И тут у нее перехватило дыхание, сердце в груди бешено забилось, а в голове осталась одна-единственная мысль: несколько часов назад, когда она спускалась в офис, свет в холле включен не был. Откуда-то из глубины помещения донесся звук бьющегося стекла.
ГЛАВА 33
Бобби Иззард курил сигарету и бродил по комнатам шикарно обставленного дома на побережье, открывая шкафы и выдвигая ящики комодов, копаясь в прошлом Карла Крессмана. Самого покойного уже несколько часов назад Мэгги и ее крепкие помощники уложили в мешок, застегнули мешок на молнию, отнесли в большой фургон коронера и увезли. Кении Фризелл все еще возился снаружи, у бассейна, вылавливая сачком разбитые бутылки и методично складывая смертоносные осколки в пакеты для вещественных доказательств, каждый из которых снабжался скрупулезно заполненным рукой молодого детектива идентификационным ярлыком. Иззи находился один в пустом доме. Последние лучи света косо проникали через экранирующие решетки веранды и окна, наполняя комнаты столбиками пыльного золотистого света. Хозяин жил здесь круглый год, не наездами, порядка не нарушал, подозрительных связей за ним не числилось.
Дом Крессмана выглядел классическим, традиционным для побережья коттеджем, хотя, вне всякого сомнения, был новым. Вокруг нижнего этажа шла крытая веранда, на втором этаже располагались гостевая комната и хозяйская спальня, откуда по винтовой лестнице можно было подняться на крышу, в башенку с небольшим, восемь на десять футов, «капитанским мостиком». На главном этаже располагались гостиная и столовая, выходившие на пляж и залив. Кухня примыкала к столовой, а позади находилась еще одна маленькая спаленка, откуда можно было выйти к бассейну. Просторный холл отделял от этой спальни рабочую комнату, откуда, так же как и из холла, тоже имелся выход к бассейну.
Даже тот, у кого не было ни малейшего представления о личности жертвы, заметил бы кое-что, едва войдя в парадную дверь, а то и раньше. В гараже стоял дорогущии «мерседес» новейшей модели, а мебель внутри дома, напротив, была антикварная, эпохи короля Эдуарда, и тоже очень дорогая. Деньги у покойного водились, причем немалые. Все стены были увешаны картинами, какими-то старыми холстами в резных золоченых рамах. В искусстве Иззи совершенно не разбирался и не отличил бы самое знаменитое полотно от лошадиной задницы, но на деньги у него чутье имелось, а от всей этой мазни разило богатством, так же как и от мягкой, словно масло, кожи на сиденьях «бенца».
Кроме того, как выяснилось, Крессман предусмотрительно позаботился о сохранности своего добра. В доме имелась система сигнализации класса «А», подключенная напрямую к полицейскому посту на Клаб-хаус-роуд. Это была не какая-нибудь дешевая игрушка, посылающая сигнал на автоответчик, дурным голосом возвещающий: «Вызов принят». Нет, старик основательно раскошелился и мог быть уверен в том, что копы появятся у его двери через тридцать секунд после того, как кому-нибудь вздумается хотя бы дыхнуть на все эти произведения. Не говоря уж о том, что рамы, как оказалось, были приклепаны к стене.
Иззи осмотрел кухню, первым делом проверив холодильник. Во-первых, он был огромным, а во-вторых, почти пустым. Автоматический изготовитель льда и холодная бутылка водки «Флагман» с белой наклейкой. Чертовски дорогое пойло.
В нижней секции нашлось несколько коробок с продуктами навынос из местных заведений, аккуратно упакованные остатки салата и изрядный запас пива, большая часть которого была представлена в виде пузатых коричневых бутылок «Schultheiss Berliner Weisse», доставка которого из Германии наверняка обходилась гораздо дороже самого напитка. Если в чем-то Иззи и знал толк, так это в пиве.
Не колеблясь ни мгновения, он взял одну из ледяных бутылок, открыл и отпил глоток, ощущая божественный вкус. Как старое золото. На этикетке были изображены женщины с зонтиками от солнца, прогуливающиеся по окаймленному деревьями бульвару. Надо же, у этого типа даже пиво было под старину. Иззи издал легкий удовлетворенный вздох, слегка рыгнул и, осторожно держа бутылку в кармане горлышком вверх, продолжил свой обход.
Он перешел в кабинет. Недурственного размера помещение, около пятнадцати квадратных футов, не имело никаких следов прикосновения женщины. Темные шторы, стены, сплошь заставленные книжными стеллажами с множеством книг, и стилизованный под эпоху королевы Анны глобус, который, если его открыть, представлял собой превосходно укомплектованный бар.
«Мэйкерс марк», пятизвездный «Хеннесси», «Джек Дэниэлс», «Джонни Уокер», «Блу лэйбл» и еще пара сортов виски с непроизносимыми названиями. Иззи ухмыльнулся и подумал о том, что обнаружит Мэгги, когда вскроет печень старого пьяницы. Мысль его плавно переместилась к упругим маленьким ягодицам коронера, после чего он отхлебнул еще пива и продолжил свое исследование.
Коллекция подставок под пивные кружки, коллекция моделей автомобилей, корабль в бутылке, старомодное бюро с откидной крышкой. Оно было заперто. Ранее Кении нашел на столе связку ключей, которая сейчас находилась у Иззи в кармане. Старший детектив выудил связку за кольцо и стал пробовать ключи один за другим.
С третьей попытки замок подался, и он откинул крышку. Внутри находилось множество отделений с аккуратно разложенными по ним конвертами и прочими материалами, а прямо перед ним оказался новейший ноутбук «Эйсер Феррари» с беспроводным модемом и прочими наворотами. Иззи пробежался пальцами по клавишам и минут пять копался в файлах покойного. Половина из них оказалась защищенной паролем.
Убедившись в этом, он встал, вышел на веранду, кликнул Кении, чтобы тот поработал на этой машине своими волшебными пальчиками, а сам поднялся в спальни. Ни в гостевой комнате, ни в ванной не нашлось ничего интересного, кроме набора медицинских препаратов, регулирующих артериальное давление, да шампуня от перхоти. Не было даже каких-нибудь сомнительных препаратов двойного действия. Иззи перешел в хозяйскую спальню и огляделся по сторонам. Помещение было выдержано в том же стиле, с тяжеловесной, солидной мебелью. Украшенная резьбой кровать под балдахином напомнила Иззи сцену из старого, еще черно-белого фильма про Скруджа. Ту, где он просыпается и понимает, что наступило утро Рождества.
С потолка свисала старинная лампа, в одном углу стояла пальма, такая высокая, что ее раскидистые ветви сгибались, упираясь в потолок. Обычного для подобных спален огромного, во всю стену, ковра здесь не было, зато повсюду были раскиданы маленькие коврики.
Отец Иззи сорок лет проработал в строительстве, и парнишка каждое лето проводил на стройплощадках. Чего только не довелось ему строить по всему Нью-Йорку и Джерси, и уж он-то точно знал, какую дерьмовую работу можно ловко упрятать под дорогими натяжными потолками и под дешевым напольным покрытием. Здесь, однако, халтурой и не пахло: все было по первому классу.
На стенах здесь, как и по всему дому, висело множество картин, причем таких, что даже профан вроде Иззи мог понять, что это не барахло. Даже профан вроде него, кажется, признал бы работы того карлика, про которого сняли кино. Того самого малого, который вечно таскался в цилиндре и тащился от шлюх. Как там его звали? Тулуз-Лотрек? Ага, точно!
Именно такая картина висела в изголовье кровати, большая, изображавшая одинаково уродливых мужчину и женщину, стоявших на краю танцпола в каком-то питейном заведении. На другой картине этого парня можно было увидеть все ту же безобразную шлюху, стоящую перед стойкой бара. По физиономии было видно, что все это ей обрыдло. Как и самому Иззи. Мазня в его жизни важного места не занимала, и у себя дома он бы такую хрень видеть не хотел.
Подойдя поближе, сержант подергал раму и убедился, что она прочно прикреплена к стене, как и все остальные. Оно и понятно: пусть мазня и страшенная, но картинка явно не из тех, которые можно купить у полуголодных художников на распродаже в «Холидэй-инн». Система сигнализации и надежный крепеж наводили на мысль об очень большой страховке. Что, в свою очередь, наводило на мысль о краже как о возможном мотиве, хотя в данном случае это было маловероятно. Чтобы украсть хоть одну картину, ее пришлось бы вырезать из рамы, но следов чего-либо подобного в доме не наблюдалось.
С этими мыслями он подошел к комоду, на котором стояло большое серебряное блюдо, заваленное личными мелочами.
Часы «Ролекс Дайтона», бумажник с полудюжиной двадцаток и сотен, разрозненная мелочь, розовое кольцо с большим зеленым камнем, кошелек и сотовый телефон. Иззи не разбирался в искусстве, но зато разбирался в часах. Такие часики, как «Дайтона», когда он последний раз их видел, стоили десять, а то и одиннадцать тысяч зеленых. Старший детектив уставился на всю эту роскошь, покачал головой и вздохнул. Да тут и за миллион лет не разберешься. Одно ясно: это не ограбление. Тот, кто пришил старого хрыча, делал это не ради наживы.
В бумажнике нашлись водительские права штата Алабама на имя Карла Крессмана, где значилась дата его рождения, из чего следовало, что трупу семьдесят пять лет. Права были выданы пять лет назад по этому самому адресу, а это значило, что убитый проживал здесь как минимум столько лет. Иззи раскрыл другой клапан и просмотрел пять основных кредитных карт, карту социального страхования и ламинированный билет местной библиотеки. В одном из внутренних кармашков Иззи приметил одинокий презерватив, а за ним еще что-то. Это «что-то» оказалось водительскими правами, такими же, как первые, только штата Нью-Йорк и на имя Карела Кресса. На кой черт старикану могло понадобиться два комплекта водительских удостоверений и два имени? Странно, но, по крайней мере, было чуточку интереснее, чем просто очередной старческий труп.
Он спустился вниз посмотреть, что делает Кении. Тот сидел в кабинете, отрешенно склонившись над хозяйским компьютером.
– Нашел что-нибудь?
– Парень был богатый.
– Это я и сам понял.
– Он коллекционировал произведения искусства.
– И это тоже, – ответил Иззи, беглым взглядом окинув комнату.
Картины были повсюду…
– Все эти картины он получил из одного места в Нью-Йорке. Из Галереи Хоффмана.
– Да?
– Да, и выложил за них кучу денег, смотри. Молодой человек откинулся назад, а Иззи подался вперед. На экране был ряд имен и цифр.
Буше, Франсуа / fstra 2 870 000
Сезанн, Поль / fvort 9 430 000
Фрагонар, Жан Оноре / wsmhb 1 670 000
Ван Гог, Винсент / fvwyb 11 625 000
Мане, Эдуард / liaoc 2 800 000
Тулуз-Лотрек / lgwhp 10 000 000
Тулуз-Лотрек / tbdm 4 000 000
Список продолжался на шести страницах и содержал не менее двухсот картин, гораздо больше, чем висело в коттедже. Стоимость большинства из них превышала миллион. Кении продемонстрировал возможности программы, произвольно выбрав имя в списке и щелкнув курсором по странному буквенному коду:
Ренуар, Пьер-Огюст/awlohe 750 000
Почти мгновенно компьютер выдал цифровую фотографию картины, изображавшую женщину, опиравшуюся на руку на каком-то многоцветном фоне. Надпись внизу гласила.
Алжирская женщина, опирающаяся на локоть
1881
Высота 41,3 см (16,26 дюйма),
ширина 32,2 см (12,68 дюйма)
Галерея Хоффмана, Нью-Йорк, 1995
Предыдущее хранение:
Художественный музей Паркер-Хейл, 1993
Завещание Фонда Грейнджа, 1957
– Ни черта не понимаю.
– Это список картин.
– Ты, наверное, думаешь, что я совсем тупой, а? Уж это и до меня дошло, хоть я и не учился в колледже.
– Этот список введен в предыдущий файл посредством буквенного кода.
– То, что буквенный шифр – название картины, это я тоже понял, Кении.
– Все остальное – это то, что мы называем легендой.
– Мы?
– Короче говоря, это название того места, откуда поступила картина, ее прошлое и история продажи.
– Ну и?
– Пока что все они прошли через один и тот же источник. Одна и та же история. Фонд Грейнджа передает картину в Паркер-Хейл, который сплавляет ее, продавая Галерее Хоффмана, а уж та толкает частным лицам вроде Крессмана.
– Который кончает тем, что оказывается располосованным на ленты в собственном плавательном бассейне.
– Ты считаешь, эти два факта как-то связаны между собой?
– Уйма денег.
– Но ничего не похищено.
– Ты как-нибудь можешь сложить все эти цифры на этих листах?
– Думаю, да.
Кении поработал с компьютером еще несколько минут. Появилась цифра:
$273 570 000
– И это у одного парня? – ахнул молодой детектив. – Раны Христовы!
– Я думаю, Кении, – сказал Иззи, – мы с тобой заплыли слишком глубоко. Как бы нам не потонуть!
И рассмеялся.
А вот Кении во всем этом ничего смешного не видел.
Дом Крессмана выглядел классическим, традиционным для побережья коттеджем, хотя, вне всякого сомнения, был новым. Вокруг нижнего этажа шла крытая веранда, на втором этаже располагались гостевая комната и хозяйская спальня, откуда по винтовой лестнице можно было подняться на крышу, в башенку с небольшим, восемь на десять футов, «капитанским мостиком». На главном этаже располагались гостиная и столовая, выходившие на пляж и залив. Кухня примыкала к столовой, а позади находилась еще одна маленькая спаленка, откуда можно было выйти к бассейну. Просторный холл отделял от этой спальни рабочую комнату, откуда, так же как и из холла, тоже имелся выход к бассейну.
Даже тот, у кого не было ни малейшего представления о личности жертвы, заметил бы кое-что, едва войдя в парадную дверь, а то и раньше. В гараже стоял дорогущии «мерседес» новейшей модели, а мебель внутри дома, напротив, была антикварная, эпохи короля Эдуарда, и тоже очень дорогая. Деньги у покойного водились, причем немалые. Все стены были увешаны картинами, какими-то старыми холстами в резных золоченых рамах. В искусстве Иззи совершенно не разбирался и не отличил бы самое знаменитое полотно от лошадиной задницы, но на деньги у него чутье имелось, а от всей этой мазни разило богатством, так же как и от мягкой, словно масло, кожи на сиденьях «бенца».
Кроме того, как выяснилось, Крессман предусмотрительно позаботился о сохранности своего добра. В доме имелась система сигнализации класса «А», подключенная напрямую к полицейскому посту на Клаб-хаус-роуд. Это была не какая-нибудь дешевая игрушка, посылающая сигнал на автоответчик, дурным голосом возвещающий: «Вызов принят». Нет, старик основательно раскошелился и мог быть уверен в том, что копы появятся у его двери через тридцать секунд после того, как кому-нибудь вздумается хотя бы дыхнуть на все эти произведения. Не говоря уж о том, что рамы, как оказалось, были приклепаны к стене.
Иззи осмотрел кухню, первым делом проверив холодильник. Во-первых, он был огромным, а во-вторых, почти пустым. Автоматический изготовитель льда и холодная бутылка водки «Флагман» с белой наклейкой. Чертовски дорогое пойло.
В нижней секции нашлось несколько коробок с продуктами навынос из местных заведений, аккуратно упакованные остатки салата и изрядный запас пива, большая часть которого была представлена в виде пузатых коричневых бутылок «Schultheiss Berliner Weisse», доставка которого из Германии наверняка обходилась гораздо дороже самого напитка. Если в чем-то Иззи и знал толк, так это в пиве.
Не колеблясь ни мгновения, он взял одну из ледяных бутылок, открыл и отпил глоток, ощущая божественный вкус. Как старое золото. На этикетке были изображены женщины с зонтиками от солнца, прогуливающиеся по окаймленному деревьями бульвару. Надо же, у этого типа даже пиво было под старину. Иззи издал легкий удовлетворенный вздох, слегка рыгнул и, осторожно держа бутылку в кармане горлышком вверх, продолжил свой обход.
Он перешел в кабинет. Недурственного размера помещение, около пятнадцати квадратных футов, не имело никаких следов прикосновения женщины. Темные шторы, стены, сплошь заставленные книжными стеллажами с множеством книг, и стилизованный под эпоху королевы Анны глобус, который, если его открыть, представлял собой превосходно укомплектованный бар.
«Мэйкерс марк», пятизвездный «Хеннесси», «Джек Дэниэлс», «Джонни Уокер», «Блу лэйбл» и еще пара сортов виски с непроизносимыми названиями. Иззи ухмыльнулся и подумал о том, что обнаружит Мэгги, когда вскроет печень старого пьяницы. Мысль его плавно переместилась к упругим маленьким ягодицам коронера, после чего он отхлебнул еще пива и продолжил свое исследование.
Коллекция подставок под пивные кружки, коллекция моделей автомобилей, корабль в бутылке, старомодное бюро с откидной крышкой. Оно было заперто. Ранее Кении нашел на столе связку ключей, которая сейчас находилась у Иззи в кармане. Старший детектив выудил связку за кольцо и стал пробовать ключи один за другим.
С третьей попытки замок подался, и он откинул крышку. Внутри находилось множество отделений с аккуратно разложенными по ним конвертами и прочими материалами, а прямо перед ним оказался новейший ноутбук «Эйсер Феррари» с беспроводным модемом и прочими наворотами. Иззи пробежался пальцами по клавишам и минут пять копался в файлах покойного. Половина из них оказалась защищенной паролем.
Убедившись в этом, он встал, вышел на веранду, кликнул Кении, чтобы тот поработал на этой машине своими волшебными пальчиками, а сам поднялся в спальни. Ни в гостевой комнате, ни в ванной не нашлось ничего интересного, кроме набора медицинских препаратов, регулирующих артериальное давление, да шампуня от перхоти. Не было даже каких-нибудь сомнительных препаратов двойного действия. Иззи перешел в хозяйскую спальню и огляделся по сторонам. Помещение было выдержано в том же стиле, с тяжеловесной, солидной мебелью. Украшенная резьбой кровать под балдахином напомнила Иззи сцену из старого, еще черно-белого фильма про Скруджа. Ту, где он просыпается и понимает, что наступило утро Рождества.
С потолка свисала старинная лампа, в одном углу стояла пальма, такая высокая, что ее раскидистые ветви сгибались, упираясь в потолок. Обычного для подобных спален огромного, во всю стену, ковра здесь не было, зато повсюду были раскиданы маленькие коврики.
Отец Иззи сорок лет проработал в строительстве, и парнишка каждое лето проводил на стройплощадках. Чего только не довелось ему строить по всему Нью-Йорку и Джерси, и уж он-то точно знал, какую дерьмовую работу можно ловко упрятать под дорогими натяжными потолками и под дешевым напольным покрытием. Здесь, однако, халтурой и не пахло: все было по первому классу.
На стенах здесь, как и по всему дому, висело множество картин, причем таких, что даже профан вроде Иззи мог понять, что это не барахло. Даже профан вроде него, кажется, признал бы работы того карлика, про которого сняли кино. Того самого малого, который вечно таскался в цилиндре и тащился от шлюх. Как там его звали? Тулуз-Лотрек? Ага, точно!
Именно такая картина висела в изголовье кровати, большая, изображавшая одинаково уродливых мужчину и женщину, стоявших на краю танцпола в каком-то питейном заведении. На другой картине этого парня можно было увидеть все ту же безобразную шлюху, стоящую перед стойкой бара. По физиономии было видно, что все это ей обрыдло. Как и самому Иззи. Мазня в его жизни важного места не занимала, и у себя дома он бы такую хрень видеть не хотел.
Подойдя поближе, сержант подергал раму и убедился, что она прочно прикреплена к стене, как и все остальные. Оно и понятно: пусть мазня и страшенная, но картинка явно не из тех, которые можно купить у полуголодных художников на распродаже в «Холидэй-инн». Система сигнализации и надежный крепеж наводили на мысль об очень большой страховке. Что, в свою очередь, наводило на мысль о краже как о возможном мотиве, хотя в данном случае это было маловероятно. Чтобы украсть хоть одну картину, ее пришлось бы вырезать из рамы, но следов чего-либо подобного в доме не наблюдалось.
С этими мыслями он подошел к комоду, на котором стояло большое серебряное блюдо, заваленное личными мелочами.
Часы «Ролекс Дайтона», бумажник с полудюжиной двадцаток и сотен, разрозненная мелочь, розовое кольцо с большим зеленым камнем, кошелек и сотовый телефон. Иззи не разбирался в искусстве, но зато разбирался в часах. Такие часики, как «Дайтона», когда он последний раз их видел, стоили десять, а то и одиннадцать тысяч зеленых. Старший детектив уставился на всю эту роскошь, покачал головой и вздохнул. Да тут и за миллион лет не разберешься. Одно ясно: это не ограбление. Тот, кто пришил старого хрыча, делал это не ради наживы.
В бумажнике нашлись водительские права штата Алабама на имя Карла Крессмана, где значилась дата его рождения, из чего следовало, что трупу семьдесят пять лет. Права были выданы пять лет назад по этому самому адресу, а это значило, что убитый проживал здесь как минимум столько лет. Иззи раскрыл другой клапан и просмотрел пять основных кредитных карт, карту социального страхования и ламинированный билет местной библиотеки. В одном из внутренних кармашков Иззи приметил одинокий презерватив, а за ним еще что-то. Это «что-то» оказалось водительскими правами, такими же, как первые, только штата Нью-Йорк и на имя Карела Кресса. На кой черт старикану могло понадобиться два комплекта водительских удостоверений и два имени? Странно, но, по крайней мере, было чуточку интереснее, чем просто очередной старческий труп.
Он спустился вниз посмотреть, что делает Кении. Тот сидел в кабинете, отрешенно склонившись над хозяйским компьютером.
– Нашел что-нибудь?
– Парень был богатый.
– Это я и сам понял.
– Он коллекционировал произведения искусства.
– И это тоже, – ответил Иззи, беглым взглядом окинув комнату.
Картины были повсюду…
– Все эти картины он получил из одного места в Нью-Йорке. Из Галереи Хоффмана.
– Да?
– Да, и выложил за них кучу денег, смотри. Молодой человек откинулся назад, а Иззи подался вперед. На экране был ряд имен и цифр.
Буше, Франсуа / fstra 2 870 000
Сезанн, Поль / fvort 9 430 000
Фрагонар, Жан Оноре / wsmhb 1 670 000
Ван Гог, Винсент / fvwyb 11 625 000
Мане, Эдуард / liaoc 2 800 000
Тулуз-Лотрек / lgwhp 10 000 000
Тулуз-Лотрек / tbdm 4 000 000
Список продолжался на шести страницах и содержал не менее двухсот картин, гораздо больше, чем висело в коттедже. Стоимость большинства из них превышала миллион. Кении продемонстрировал возможности программы, произвольно выбрав имя в списке и щелкнув курсором по странному буквенному коду:
Ренуар, Пьер-Огюст/awlohe 750 000
Почти мгновенно компьютер выдал цифровую фотографию картины, изображавшую женщину, опиравшуюся на руку на каком-то многоцветном фоне. Надпись внизу гласила.
Алжирская женщина, опирающаяся на локоть
1881
Высота 41,3 см (16,26 дюйма),
ширина 32,2 см (12,68 дюйма)
Галерея Хоффмана, Нью-Йорк, 1995
Предыдущее хранение:
Художественный музей Паркер-Хейл, 1993
Завещание Фонда Грейнджа, 1957
– Ни черта не понимаю.
– Это список картин.
– Ты, наверное, думаешь, что я совсем тупой, а? Уж это и до меня дошло, хоть я и не учился в колледже.
– Этот список введен в предыдущий файл посредством буквенного кода.
– То, что буквенный шифр – название картины, это я тоже понял, Кении.
– Все остальное – это то, что мы называем легендой.
– Мы?
– Короче говоря, это название того места, откуда поступила картина, ее прошлое и история продажи.
– Ну и?
– Пока что все они прошли через один и тот же источник. Одна и та же история. Фонд Грейнджа передает картину в Паркер-Хейл, который сплавляет ее, продавая Галерее Хоффмана, а уж та толкает частным лицам вроде Крессмана.
– Который кончает тем, что оказывается располосованным на ленты в собственном плавательном бассейне.
– Ты считаешь, эти два факта как-то связаны между собой?
– Уйма денег.
– Но ничего не похищено.
– Ты как-нибудь можешь сложить все эти цифры на этих листах?
– Думаю, да.
Кении поработал с компьютером еще несколько минут. Появилась цифра:
$273 570 000
– И это у одного парня? – ахнул молодой детектив. – Раны Христовы!
– Я думаю, Кении, – сказал Иззи, – мы с тобой заплыли слишком глубоко. Как бы нам не потонуть!
И рассмеялся.
А вот Кении во всем этом ничего смешного не видел.
ГЛАВА 34
Квартира Эрика Ташена на Пятой авеню находилась на верхнем этаже здания середины 1940-х годов, с фасадом, выходившим на Центральный парк, и окнами, откуда открывался впечатляющий вид на Овечий луг и Променад. Насколько мог судить Валентайн, сама квартира была вполне скромной: пять или шесть комнат, одна спальня с кабинетом, но местоположение, вид из окон и заполнявшие жилище произведения искусства говорили о большом достатке. В холле красовалась шелковая ширма работы Уорхола, всю стену в гостиной занимало полотно Роя Лихтенштейна, а напротив нашлось место для объемного творения Джулиана Шнейбла. Судить по убранству этого помещения о семейном положении его владельца было бы затруднительно: женской руки здесь не чувствовалось, но и специфический налет гомосексуальности тоже отсутствовал. Скорее всего, Ташен жил один.
Сам Ташен оказался стройным, хорошо одетым мужчиной в белоснежной шелковой рубашке с открытым воротом, белых же джинсах, сшитых на заказ, и дорогих мокасинах на босу ногу. Правда, часы на его запястье были из нержавеющей стали, и никаких украшений он не носил. Судя по всему, ему уже минуло пятьдесят, но седина тронула его темные волосы лишь на висках, да и морщин на чисто выбритом лице не наблюдалось. Когда он встретил Валентайна у дверей, на носу у него были очки для чтения в красной оправе, а в руках – несколько страниц из «Нью-Йорк тайме». Проводив посетителя в гостиную, хозяин усадил его на не совсем новую, но обитую мягкой кожей софу, а сам уселся в гармонировавшее с ней по материалу и тону кресло, стоящее рядом с кофейным столиком со стеклянной столешницей.
– Вы, я вижу, коллекционируете шестидесятые и семидесятые, – заметил Валентайн, глядя через плечо Ташена на огромное полотно Лихтенштейна.
На холсте были изображены софа и кресло, похожее на то, в котором сидел хозяин дома. Своего рода маленькая шутка, художественный каламбур. Ташен пожал плечами, потом прокашлялся.
– Оставив ткацкий свой челнок, забросив все дела, Она в три шага по полу к окошку подошла. Был возле замка виден пруд, там лилия цвела, И шлем с плюмажем под окном она узреть смогла.
Она смотрела с башни вниз, на гордый Камелот, Но ткань сорвалась со станка, в окошко улетая, И раскололось зеркало от края и до края. «Увы, я проклята!» – она воскликнула, стеная. Да, так воскликнула она, миледи де Шалот.
Он ухмыльнулся.
– Когда столько лет имеешь дело с Уильямом Холманом Хантом, Бёрн-Джонсом и остальными, поневоле начинаешь думать не только о том, чтобы повесить что-то на стены.
– Вы по-прежнему работаете куратором?
– По-прежнему? – нахмурился Ташен. – Это имеет какое-то отношение к Паркер-Хейл?
– Питер звонил вам?
– Иначе бы мы не встретились. С Галереей Ньюмена у меня давние контакты. Он сказал мне, что вы интересуетесь похищенными произведениями. Точнее, теми, что пропали в годы войны.
– Не совсем.
– Тогда чем?
– Скорее кем. Джорджем Гэтти.
– Это, по существу, одно и то же. Всем известно, что Гэтти всегда покупал и продавал краденое.
– А какая тут связь с Паркер-Хейл, если она вообще имеется?
– Сэнди покупал у Гэтти и продавал ему.
– Сэнди? То есть Александр Краули?
– Да.
– Вы были коллегами?
– Да, работали в одно время.
– Насколько я понимаю, вы были главным претендентом на должность Корнуолла, но Краули переиграл вас.
– Переиграл – не то слово. Более подходящее – опорочил.
– Вы ушли по собственному желанию?
– Это был классический случай того, когда приходится уйти самому, чтобы тебя не вышвырнули.
– На каком основании?
– Ни на каком! На основании сфабрикованных обвинений. По мнению Сэнди, мои отношения с Джеймсом Корнуоллом были… неподобающими.
– То есть он опорочил и Корнуолла?
– Получается так. Очень многие знали, что Джеймс гей, но в действительности это никого не волновало. С другой стороны, наличие сексуальных отношений с директором рассматривалось как дело слишком щепетильное с точки зрения реноме музея.
– Так рассуждал Краули?
– С такими рассуждениями он выступил перед директорами.
– Он был прав?
– А это имеет значение?
– Для меня нет, но, как говорят юристы, это дает мотив.
– Кому?
– Тому, кто убил его. – Валентайн помолчал. – Насколько я понимаю, полиция рассматривала вас как подозреваемого?
– Разумеется.
Улыбнувшись, Ташен встал и подошел к находившемуся в дальнем конце комнаты маленькому, покрытому черным лаком бару в стиле ардеко.
– Принести вам чего-нибудь?
– Нет, спасибо, – ответил Валентайн.
Ташен смешал себе виски со льдом и вернулся к своему месту. Пил он медленно, маленькими глотками, устремив взгляд в большое окно, выходившее в парк. Слегка выдвинутая вперед челюсть выдавала его напряжение, так же как и морщинки вокруг глаз. Похоже, он с трудом сдерживал рвущийся наружу гнев.
– У меня есть алиби, – промолвил наконец Ташен и натянуто улыбнулся. – Я был в Праге, в закупочном вояже.
– В закупочном вояже?
– Я работаю частным консультантом для коллекционеров, корпораций, фондов и прочего в таком роде. Сейчас наблюдается большой интерес к восточноевропейскому авангарду периода между двумя войнами. Алоис Билек, Карел Тейге, работы Чапека, того человека, который придумал слово «робот», – людям все это нравится. Вещи пригодны для коллекционирования и в то же время не запредельно дороги.
– Далековато от Вёрн-Джонса и леди Шалот.
– Люди меняются. Меняются и вкусы.
– И обстоятельства.
– Питер Ньюмен сказал мне, кто вы, мистер Валентайн, или мне следует называть вас доктором? У вас, насколько я понимаю, имеется не просто степень доктора философии. Вы прекрасно понимаете, что картины на моих стенах, как и эта квартира, за пределами возможностей большинства людей. Я мог обойтись без этой работы в Паркер-Хейл, хотя не спорю, что хотел ее получить и заслуживал ее. Из того, что человек родился в состоятельной семье, еще не следует, будто он не способен к серьезной академической работе. – Ташен нахмурился. – Я не из тех богатых дилетантов, которых полно в правлениях трастовых фондов.
– Я не это имел в виду.
– Тогда к чему вы клоните?
– Ни к чему. Но мне бы хотелось узнать причину, по которой Краули питал к вам явную неприязнь.
– В этом не было ничего личного. Никакой причины ненавидеть именно меня у него не было. Просто Сэнди входил в «кружок». Джеймс Корнуолл знал это и ни за что на свете не предложил бы Сэнди должность директора.
– Но это все равно не объясняет, почему он так на вас обрушился.
– Сэнди делал деньги на списании конкретных работ из постоянных коллекций, на которые он наводил конкретных дилеров. Естественно, имея свой процент с каждой сделки. Вообще-то подобная практика в ходу у многих галерей, деньги-то всем нужны, но обычно они ведут себя осторожнее, не так бесцеремонно. У меня имелись доказательства его махинаций, однако Сэнди, дискредитировав меня, нанес упреждающий удар. После этого любое мое свидетельство против него выглядело бы заурядным сведением счетов.
– Насколько я представляю последовательность событий, Корнуолл назначил Краули, пока вы еще работали в галерее. Почему?
Ташен лишь пожал плечами:
– Потому что Сэнди шантажировал его.
– Это предположение или утверждение?
– Я в этом уверен. Джеймс сам мне все рассказал и показал письмо от Сэнди, в котором тот обрисовывал ситуацию. У него не оставалось выбора.
– И кто, по-вашему, убил Краули?
– Не имею ни малейшего представления. Он имел дело с сомнительными людьми, но больше мне ничего не известно.
– Можете назвать кого-то конкретно?
– Дейтер Трост из Галереи Хоффмана, например. Другой пример – Марк Таггарт из Фонда Грейнджа. Ну а Джорджа Гэтти вы сами упоминали. Между прочим, Краули его презирал.
– Почему?
– Точно не скажу, хотя полковник отличался особенной, одиозной безнравственностью. Но мне кажется, конкретная причина коренилась в чем-то связанном с той войной.
– Гэтти работал на Даллеса в Швейцарии. В разведке.
– Как и Джеймс Корнуолл. Не в Швейцарии, но он состоял в подразделении по розыску памятников, произведений искусства и архивов при Бюро стратегических служб.
Сам Ташен оказался стройным, хорошо одетым мужчиной в белоснежной шелковой рубашке с открытым воротом, белых же джинсах, сшитых на заказ, и дорогих мокасинах на босу ногу. Правда, часы на его запястье были из нержавеющей стали, и никаких украшений он не носил. Судя по всему, ему уже минуло пятьдесят, но седина тронула его темные волосы лишь на висках, да и морщин на чисто выбритом лице не наблюдалось. Когда он встретил Валентайна у дверей, на носу у него были очки для чтения в красной оправе, а в руках – несколько страниц из «Нью-Йорк тайме». Проводив посетителя в гостиную, хозяин усадил его на не совсем новую, но обитую мягкой кожей софу, а сам уселся в гармонировавшее с ней по материалу и тону кресло, стоящее рядом с кофейным столиком со стеклянной столешницей.
– Вы, я вижу, коллекционируете шестидесятые и семидесятые, – заметил Валентайн, глядя через плечо Ташена на огромное полотно Лихтенштейна.
На холсте были изображены софа и кресло, похожее на то, в котором сидел хозяин дома. Своего рода маленькая шутка, художественный каламбур. Ташен пожал плечами, потом прокашлялся.
– Оставив ткацкий свой челнок, забросив все дела, Она в три шага по полу к окошку подошла. Был возле замка виден пруд, там лилия цвела, И шлем с плюмажем под окном она узреть смогла.
Она смотрела с башни вниз, на гордый Камелот, Но ткань сорвалась со станка, в окошко улетая, И раскололось зеркало от края и до края. «Увы, я проклята!» – она воскликнула, стеная. Да, так воскликнула она, миледи де Шалот.
Он ухмыльнулся.
– Когда столько лет имеешь дело с Уильямом Холманом Хантом, Бёрн-Джонсом и остальными, поневоле начинаешь думать не только о том, чтобы повесить что-то на стены.
– Вы по-прежнему работаете куратором?
– По-прежнему? – нахмурился Ташен. – Это имеет какое-то отношение к Паркер-Хейл?
– Питер звонил вам?
– Иначе бы мы не встретились. С Галереей Ньюмена у меня давние контакты. Он сказал мне, что вы интересуетесь похищенными произведениями. Точнее, теми, что пропали в годы войны.
– Не совсем.
– Тогда чем?
– Скорее кем. Джорджем Гэтти.
– Это, по существу, одно и то же. Всем известно, что Гэтти всегда покупал и продавал краденое.
– А какая тут связь с Паркер-Хейл, если она вообще имеется?
– Сэнди покупал у Гэтти и продавал ему.
– Сэнди? То есть Александр Краули?
– Да.
– Вы были коллегами?
– Да, работали в одно время.
– Насколько я понимаю, вы были главным претендентом на должность Корнуолла, но Краули переиграл вас.
– Переиграл – не то слово. Более подходящее – опорочил.
– Вы ушли по собственному желанию?
– Это был классический случай того, когда приходится уйти самому, чтобы тебя не вышвырнули.
– На каком основании?
– Ни на каком! На основании сфабрикованных обвинений. По мнению Сэнди, мои отношения с Джеймсом Корнуоллом были… неподобающими.
– То есть он опорочил и Корнуолла?
– Получается так. Очень многие знали, что Джеймс гей, но в действительности это никого не волновало. С другой стороны, наличие сексуальных отношений с директором рассматривалось как дело слишком щепетильное с точки зрения реноме музея.
– Так рассуждал Краули?
– С такими рассуждениями он выступил перед директорами.
– Он был прав?
– А это имеет значение?
– Для меня нет, но, как говорят юристы, это дает мотив.
– Кому?
– Тому, кто убил его. – Валентайн помолчал. – Насколько я понимаю, полиция рассматривала вас как подозреваемого?
– Разумеется.
Улыбнувшись, Ташен встал и подошел к находившемуся в дальнем конце комнаты маленькому, покрытому черным лаком бару в стиле ардеко.
– Принести вам чего-нибудь?
– Нет, спасибо, – ответил Валентайн.
Ташен смешал себе виски со льдом и вернулся к своему месту. Пил он медленно, маленькими глотками, устремив взгляд в большое окно, выходившее в парк. Слегка выдвинутая вперед челюсть выдавала его напряжение, так же как и морщинки вокруг глаз. Похоже, он с трудом сдерживал рвущийся наружу гнев.
– У меня есть алиби, – промолвил наконец Ташен и натянуто улыбнулся. – Я был в Праге, в закупочном вояже.
– В закупочном вояже?
– Я работаю частным консультантом для коллекционеров, корпораций, фондов и прочего в таком роде. Сейчас наблюдается большой интерес к восточноевропейскому авангарду периода между двумя войнами. Алоис Билек, Карел Тейге, работы Чапека, того человека, который придумал слово «робот», – людям все это нравится. Вещи пригодны для коллекционирования и в то же время не запредельно дороги.
– Далековато от Вёрн-Джонса и леди Шалот.
– Люди меняются. Меняются и вкусы.
– И обстоятельства.
– Питер Ньюмен сказал мне, кто вы, мистер Валентайн, или мне следует называть вас доктором? У вас, насколько я понимаю, имеется не просто степень доктора философии. Вы прекрасно понимаете, что картины на моих стенах, как и эта квартира, за пределами возможностей большинства людей. Я мог обойтись без этой работы в Паркер-Хейл, хотя не спорю, что хотел ее получить и заслуживал ее. Из того, что человек родился в состоятельной семье, еще не следует, будто он не способен к серьезной академической работе. – Ташен нахмурился. – Я не из тех богатых дилетантов, которых полно в правлениях трастовых фондов.
– Я не это имел в виду.
– Тогда к чему вы клоните?
– Ни к чему. Но мне бы хотелось узнать причину, по которой Краули питал к вам явную неприязнь.
– В этом не было ничего личного. Никакой причины ненавидеть именно меня у него не было. Просто Сэнди входил в «кружок». Джеймс Корнуолл знал это и ни за что на свете не предложил бы Сэнди должность директора.
– Но это все равно не объясняет, почему он так на вас обрушился.
– Сэнди делал деньги на списании конкретных работ из постоянных коллекций, на которые он наводил конкретных дилеров. Естественно, имея свой процент с каждой сделки. Вообще-то подобная практика в ходу у многих галерей, деньги-то всем нужны, но обычно они ведут себя осторожнее, не так бесцеремонно. У меня имелись доказательства его махинаций, однако Сэнди, дискредитировав меня, нанес упреждающий удар. После этого любое мое свидетельство против него выглядело бы заурядным сведением счетов.
– Насколько я представляю последовательность событий, Корнуолл назначил Краули, пока вы еще работали в галерее. Почему?
Ташен лишь пожал плечами:
– Потому что Сэнди шантажировал его.
– Это предположение или утверждение?
– Я в этом уверен. Джеймс сам мне все рассказал и показал письмо от Сэнди, в котором тот обрисовывал ситуацию. У него не оставалось выбора.
– И кто, по-вашему, убил Краули?
– Не имею ни малейшего представления. Он имел дело с сомнительными людьми, но больше мне ничего не известно.
– Можете назвать кого-то конкретно?
– Дейтер Трост из Галереи Хоффмана, например. Другой пример – Марк Таггарт из Фонда Грейнджа. Ну а Джорджа Гэтти вы сами упоминали. Между прочим, Краули его презирал.
– Почему?
– Точно не скажу, хотя полковник отличался особенной, одиозной безнравственностью. Но мне кажется, конкретная причина коренилась в чем-то связанном с той войной.
– Гэтти работал на Даллеса в Швейцарии. В разведке.
– Как и Джеймс Корнуолл. Не в Швейцарии, но он состоял в подразделении по розыску памятников, произведений искусства и архивов при Бюро стратегических служб.