Страница:
Со своего кургана, почти на линии окопов, Неженцев видел, как цепь Корниловцев залегла в овраге. - "Связанный незримыми нитями с теми, что лежали внизу, он чувствовал, что наступил предел человеческому дерзанию, и что пришла пора пустить в дело "последний резерв". Сошел с холма, перебежал овраг и поднял цепи.
- Корниловцы, вперед!
Голос застрял в горле. Ударила в голову пуля. Неженцев упал. Потом поднялся, сделал несколько шагов и повалился опять убитый наповал второй пулей...
Когда Корнилову доложили о смерти Неженцева, он закрыл лицо руками и долго молчал"... (См. Генерал А. И. Деникин: "Очерки Русской Смуты", том второй, стран. 290.).
Преемником Неженцева - командиром своего Корниловского полка - Корнилов назначил полковника Кутепова, а на другой день 31-го марта 1918 г., накануне решительного штурма Екатеринодара. Был убит сам Корнилов.
Добровольцы пали духом. Последнее многодневное боевое напряжение казалось напрасным. Стройных войсковых частей не было. Снарядов осталось нисколько десятков. Малодушные думали, как бы спастись в одиночку...
Генерал Алексеев отдал приказ - в командование Армией вступить генералу Деникину - и сказал:
- Ну, Антон Иванович, принимайте тяжелое наследство. Помогай вам Бог.
Передавали, что Деникин ответил:
- Если от армии останется хотя бы взвод, мой долг быть с ним.
Искусно маневрируя, Деникин повел добровольцев. Ему надо было вырвать из большевицкого кольца потрясенную и почти безоружную армию.
Однажды ночью, при переход добровольцев железнодорожного полотна, в будке около переезда расположился весь штаб Главного командования. Неожиданно подошел красный бронированный поезд.
"Марков с ногайкой в руке бросился к паровозу.
- Поезд, стой. Раздавишь с. с. Разве не видишь, что свои?! Поезд остановился.
И пока ошалевший машинист пришел в себя, Марков выхватил у кого-то ручную гранату и бросил ее в машину. Мгновенно изо всех вагонов открыли сильнейший огонь из ружей и пулеметов... Только с открытых орудийных площадок не успели дать ни одного выстрела". (См. Генерал А. И. Деникин: "Очерки Русской Смуты", том второй, стран. 308.).
Между тем добровольцы успели продвинуть к самому поезду орудие и своими последними снарядами разбили паровоз и блиндированные вагоны. Со всех сторон бросились на поезд Марковцы, и скоро все кончилось.
Добровольцы захватили более 400 артиллерийских снарядов и около 100 тысяч ружейных патронов.
Армия воспрянула духом и вырвалась из кольца большевиков.
Бои с большевиками становились реже. Не каждый день плясали на неб звонкие облачка, и не так часто взрывали землю гранаты. Ослабевала постоянная напряженность от ожидания, что завтра снова бой, и не так уж сосало под ложечкой.
До армии начали доходить слухи о восстаниях на Дону. Разъезд, посланный на разведку, подтвердил, что Дон всколыхнулся. Приехали с Дона и гонцы с просьбой забыть старое и придти на помощь.
Белый светоч во тьме разгорался... Быстрыми маршами Деникин повел армию на Дон.
В то же время к Ростову на соединение с добровольцами приближался тысячный отряд полковника Дроздовского. Своих добровольцев он привел с Румынского фронта.
Добровольцы с глубоким волнением встретили новых соратников.
"Старый вождь, генерал Алексеев, обнажил седую голову и отдал низкий поклон - "рыцарям духа, пришедшим издалека и влившим в нас новые силы"... (См. Генерал А. П. Деникин: "Очерки Русской Смуты", том третий, стран. 141.).
В конце апреля Деникин уже мог отправить своих раненых добровольцев в освобожденный Новочеркасск.
Ростовское купечество пожертвовало по подписному листу на две тысячи раненых 470 рублей.
Добровольцы, поступая в армию, давали обязательство пробыть в ней четыре месяца. В мае 1918 г. для большинства добровольцев этот срок истекал. Было большое искушение уехать за Дон в очищенную от большевиков Украину и там отдохнуть от ужасов гражданской войны, но уже на Ростовском вокзале висела огромными буквами торжествующая надпись на немецком языке - "Кавказ". Торжество немецкой каски ценою предательства большевиков. Предана родина, армия, союзники. И только за Доном, в далеких степях, у Деникина с его первопоходниками гонимый символ России - трехцветный национальный флаг...
Добровольческая армия не только сохранилась, в нее стекались новые бойцы и казацкие отряды. Численность армии возросла до 9-ти тысяч.
9-го июня 1918 г. Добровольческая армия выступила в свой 2-ой Кубанский поход. Против нее большевики сосредоточили полукругом около 100 тысяч штыков с огромными боевыми припасами из складов бывшего Кавказского фронта.
Опять бои и снова тяжелые потери. В одном из первых боев 12-го июня был убит генерал Марков.
Когда на его похоронах раздалась команда - слушай, на краул! - в первый раз полк так небрежно отдавал честь своему генералу: ружья валились из рук, штыки колыхались. Офицеры и казаки плакали (Генерал А. П. Деникин: "Очерки Русской Смуты", том третий, стран. 160.).
А для Деникина смерть генерала Маркова была такой же потерей, как для Корнилова смерть полковника Неженцева...
На место Маркова вр. командующим 1-ой дивизией Деникин назначил полковника Кутепова.
Свою армию генерал Деникин стал бросать, как литой снаряд из пушки, и поочередно разбивал большевицкие отряды.
А. П. с 1-ой дивизией был в боях под Великокняжеской, Тихорецкой и Кущевкой, описал весь полукруг - с востока на запад.
Под Тихорецкой большевики оказывали сильнейшее сопротивление, в конце концов они выкинули в своих окопах белые платки на штыках. А. П. со своим штабом подъехал к окопам, но большевики вероломно открыли огонь. Перебили несколько человек и ранили адъютанта А. П.
Через полтора месяца после выхода в свой 2-ой Кубанский поход добровольцы сломили упорство Красной армии и взяли Екатеринодар.
VI.
"Любите врагов своих... Боже
Но если любовь нежива?
Но если на вражеском ложе
Невесты моей голова?
Но если тишайшие были,
Расплавив в хмельное питье,
Они Твою землю растлили,
Грехом опоили ее?
Господь, успокой меня смертью,
Убей. Или благослови
Над этой запекшейся твердью
Ударить в набаты крови.
И гнев Твой, клокочуще-знойный,
На трупные души пролей!
Такие враги - недостойны
Ни нашей любви, ни Твоей."
Иван С а в и н.
Кончились походы по донским и кубанским степям. Добровольцы только за 1-ый поход в два с половиной месяца прошли тысячу верст. Из 80 дней - 44 дня вели бои. Во 2-м походе не меньше.
Непрерывные бои без отдыха, без смены. Oружие доставали с боя. Перевязочных средств не было. Раненые тряслись на повозках и в томлении ждали развязки каждого боя...
Легла на добровольцев и великая моральная тяжесть. За ними не стояла Верховная власть, которая взяла бы на себя всю ответственность за войну и войну не против внешнего врага, а войну междоусобную, где нравственная ответственность за проливаемую кровь несоизмеримо тяжелее. Эту тяжкую ответственность первопоходники взвалили на себя первые и в полном духовном одиночестве.
По истине, тернистый путь, прокладываемый мечом.
В гражданской войне - враг со всех сторон. Кто друг, кто недруг неизвестно. От родных отрезаны, и тыла нет. Нет и милости к побежденным. Воздух насыщен злобой и ненавистью...
Беспощадность и террор к офицерам были холодным расчетом Советской власти, а солдатская и матросская вольница видели в каждом офицере осколок старого режима, живое напоминание прошлой войны и молчаливый укор своей совести. Это надо было растоптать, уничтожить...
В Евпатории в трюме гидрокрейсера "Румыния" перевезли триста обреченных офицеров.
"Смертника вызывали к люку. Вызванный выходил наверх и должен был идти через всю палубу на лобное место мимо матросов, которые наперерыв стаскивали с несчастного одежду, сопровождая раздевание остротами, ругательствами и побоями. На лобном месте матросы опрокидывали приведенного на пол, связывали ноги, скручивали руки и медленно отрезывали уши, нос, губы, половой орган, отрубали руки... И только тогда истекавшего кровью, испускавшего от нечеловеческих страданий далеко разносившиеся, душу надрывающие крики русского офицера отдавали красные палачи волнам Черного моря"... (Генерал А. П. Деникин: "Очерки Русской Смуты", том третий, стран. 41.).
Некоторые офицеры спасались чудом.
Одна партия офицеров была перебита из пулемета и сброшена в яму, выкопанную самими обреченными. Расстрелянных кое-как забросали землей. Один офицер очнулся и имел силы выползти из ямы. Он дополз до первого домика. Там жили сострадательные люди. Они впустили офицера, обмыли и перевязали его раны, а потом Христом Богом попросили несчастного уйти, чтобы им самим не попасть под расстрел.
Другая партия офицеров была поставлена на расстрел по всему молу. В это время подошел пароход Добровольного флота и бросил свой трап. Палачи потребовали от капитана немедленно отплыть от мола. Когда подымали трап, за него ухватился стоящий рядом обреченный офицер, взлетел на воздух и упал в трюм.
Капитан не выдал офицера и спустил его на берег лишь в Батуме.
Офицеру иногда удавалось бежать по дороге на казнь под пулями вдогонку.
Быть на гране таинственной черты по произволу палачей и испытать смертные муки безо всякой вины - не может пройти бесследно для человеческой души. Такое дыхание смерти испепеляет всякое милосердие к врагам. В Добровольческой армии были офицеры, которые на своих винтовках отмечали зарубками количество собственноручно расстрелянных коммунистов.
Еще горше было видеть сыновей офицеров - тех юношей, на глазах у которых были истреблены их семьи с жестоким надругательством над матерями и сестрами. Юношей обожгло на всю жизнь.
Все бывшие офицеры, только за то, что они были офицерами, жили у большевиков под постоянной угрозой быть расстрелянными или сосланными, добровольцев же, взятых в плен всегда ждала мучительная смерть.
У пленных казаков большевики сдирали кожу на ногах в виде широких лампас, а у офицеров вырезали на лбу кокарды, на плечах погоны и вколачивали гвозди вместо звездочек. Выкалывали глаза и сжигали на кострах измученных и раненых еще живыми...
Один доброволец рассказывал:
- Однажды мы выбили большевиков из какого-то села в Ставропольской губернии и разошлись по хатам. Я был вместе со своим большим другом, еще с Великой войны.
- Большевики совершенно неожиданно перешли в контратаку и застали нас врасплох. Кто в чем был, выскочил на улицу и помчался за околицу. Я тоже... Пока пришли в себя, пока подобрались все, прошло не мало часов. Наконец, мы повели наступление в снова овладели селом.
- Подхожу к своей хате, а около нее лежит мой друг, раздетый до гола, весь в крови... Глаза выколоты, все тело обезображено...
- Я, как увидел это, так и пошел без оглядки. Иду и иду. Смотрю, а я уже в степи, в пшенице... Огляделся и вдруг вижу не вдалеке небольшой шалаш, а около него две винтовки. Сторожевое охранение красных, а я с голыми руками... Заклокотало во мне, на весь полк полз бы... Подскочил я к винтовкам, схватил одну и заглянул в шалаш, а там сидят два красногвардейца.
- Ну-ка, товарищи, сказал я прислонитесь друг к другу головами, и одним выстрелом обоих наповал... Отлегло от сердца...
Возвращаясь в своем походе на старые места, добровольцы проходили иной раз мертвые станицы, аулы. Большевики нещадно мстили всем жителям, которые встречали Добровольческую армию, как свою избавительницу.
Когда добровольцы были вынуждены очистить захваченный ими с налета Армавир, для города настал страшный день. Большевики убили болте полторы тысячи невинных людей. Раздавались непрестанные ружейные выстрелы, прерывистый треск пулеметов, крики озверевшей толпы, хруст дробящихся прикладами черепов, стон, хрипение умирающих, мольбы еще цеплявшихся за жизнь страдальцев. Кровь и кровь кругом... (Генерал А. П. Деникин: "Очерки Русской Смуты", том третий, стран. 187.).
Всякую свою неудачу большевики вымещали и на совсем невинных жертвах - на заложниках. Заложников уничтожали даже при взаимных распрях большевицких главарей.
Красный Главнокомандующий Сорокин расстрелял несколько евреев, членов Центрального Исполнительного Комитета, за их постоянное вмешательство в военное дело. В ответ на это Съезд советов и представителей фронта объявил Сорокина "изменником революции", а "Чека" постановила казнить в Пятигорске 107 заложников.
"В одном белье, со связанными руками, повели заложников на городское кладбище, где была приготовлена большая яма... Палачи приказывали своим жертвам становиться на колени и вытягивать шеи. Вслед за этим наносили удары шашками... Каждого заложника ударяли раз по пяти, а то и больше... Некоторые стонали, но большинство умирало молча... Всю эту партию красноармейцы свалили в яму... На утро могильщики засыпали могилу... Вокруг стояли лужи крови... Из свежей, едва присыпанной могилы слышались тиxиe стоны заживо погребенных людей... (Генерал А. П. Деникин: "Очерки Русской Смуты", том третий, стран. 229.).
В числе зарубленных были генералы Рузский и Радко Дмитриев.
Уничтожали большевики и все, то, что напоминало о милосердии и совести.
Священников, совершавших требы для добровольцев, пытали и вешали, в храмах кощунствовали - стены исписывали циничными надписями, иконы растаптывали, алтари обращали в отхожие места, оскверняя священные сосуды.
Разъяренный поток большевизма вырывал с корнями все, что незыблемо стояло веками - веру отцов, быт народа, права человека. Всю Россию захлестнули мутные волны. Казалось, безумство противоборствовать той силе, что опрокинула самые устои бытия. Но уныние и страх добровольцев побуждала их вера. Вера живая жертвенная.
В редкие дни отдыха добровольцы, оставались в тишине, вели между собою сокровенные разговоры.
- Победим ли мы большевиков? - говорил один - не знаю... Иногда меня охватывает большое сомнение... Весь народ обезумел, а нас так немного... И нет у нас обжигающих слов, и мы все, без исключения, виновны во многом... Но свой выбор я сделал...
- Знаешь, о чем я думаю? - Наш народ всегда искал правду жизни и такую правду, которая была бы едина для всего мира, как солнце. Иначе, какая же это правда, если от нее одному горячо, а другому холодно. В этом искании одинакового для всех тепла и сокрыто зерно великого соблазна...
- Большевики это поняли... В своем учении они сулят воплотить на земле всеобщую правду. А проповедование этой правды у них одето в оболочку тех вдохновенных слов, что звучат по всему свету две тысячи лет.
- Большевики призывают объединиться вокруг них пролетариев всех стран зовут к себе всех труждающихся и обремененных. Не отдают предпочтения ни одной расе, ни белой, ни чернокожей - для них несть эллин, ни иудей. Провозглашают войну дворцам, мир хижинам - низложат сильных с престолов и вознесут обездоленных. Последние станут первыми... При своем владычестве уничтожать власть капитала - в их грядущем царствии нет места богатому. Не станет и бедных, ибо все блага будут длиться поровну между всеми - насытятся алчущие и жаждущие. Наконец, снимут проклятие времен - добывать хлеб в поте лица своего. Это чудо сотворят силою бездушных машин.
- Воплотится на земле всемирная правда... А какою ценою? - Надо только поклониться их власти и отречься от воли своей - отказаться сеятелю от всякой свободы в возделывании полей, дабы ни единый колос не был взращен без ведома господина...
- Ведь это то самое великое искушение, которым в пустыне диавол соблазнял Христа - обрати камни в хлеб, поклонись мне, и дам Тебе власть над всеми царствами мира... Спаситель отверг искушение, а Россия не устояла... Пошла за призраком вселенской правды... За призраком Христа...
- Помнишь Блоковское "Двенадцать"? - В Октябрьскую революцию по городу, затаившемуся от страха, идут большевики. Их двенадцать, по числу апостолов.
... Так идут державным шагом
Позади - голодный пес,
Впереди - с кровавым флагом,
И за вьюгой невидим,
И от пули невредим,
Нежной поступью надвьюжной,
Снежной россыпью жемчужной,
В белом венчике из роз
Впереди - Исус Христос.
- А у Матвея сказано: придут под именем Моим и будут говорить - я Христос - и многих прельстят.
- Но я верю и верю всем своим существом - наступит день, и Россия в горести и стенании отвернется от своих обольстителей... Быть может, к этому часу она будет вся истерзанной, поруганной... Но это будет великий день воскресения духа. Россию охватит страшная скорбь и раскаяние. И вот, все теперешние жертвы во имя России будут тогда для нее светлым лучом, за которым она потянется к вечному солнцу, к Источнику жизни и радости...
- Россия замолит у Бога и наши грехи перед нею во имя ее же...
- Да... протянул другой офицер, - а вот я на Великой войне дрался за Россию безо всякой философии, без нее дерусь и на гражданской, а воевать буду до тех пор, пока вместо чортовых букв не станут снова писать Россия. Большевиков ненавижу до остервенения... Но не хочу скрывать, одно мне нравится в них - это то, что в конечном счете они хотят набить морду и прежним нашим врагам, да и союзничкам тоже. Лестно, конечно, ежели Москва, пусть красная, а начнет диктовать свою волю Берлину и Парижу с Лондоном...
Чем дольше воевали добровольцы, тем больше росла их уверенность в освобождение России. Каждая победа давала им радость, но и каждая победа увеличивала тягость на души. В сознании не мирилось, что русскими берутся с боя свои же русские города и села, и что на поле битвы лежат убитые и зарубленные одни только русские люди. Брат на брата... Тяжелым камнем на Добровольческую армию ложились и пленные. Что делать с ними?
У "кочующей армии" тыла но было. Враг беспощаден, и ненависть к нему заливала сердце. После каждого боя взятых в плен коммунистов расстреливали. За редким исключением коммунисты встречали смерть мужественно. Такая смерть вызывала к врагу уважение и даже как бы примирение с ним.
Пленные перед смертью обыкновенно только спрашивали:
- Куда встать лицом?
Однажды в бою окружили красных курсантов. Они сдались. Перед расстрелом их поставили в шеренгу. Один курсант сделал шаг вперед, вытянулся и обратился к офицеру.
- Разрешите нам выкурить по последней папироске?
- Пожалуйста.
Докурили. Снова, вышел курсант:
- Теперь позвольте нам спеть?
- Пойте.
Курсанты запели Интернационал. Закончили пение под треск винтовок.
Мороз подирал по коже добровольцев...
Многие офицеры с внешним спокойствием и даже молодечеством любили рассказывать, как они пленных расстреливали в затылок, с каким шумом летят на несколько саженей черепные коробки, и вдруг смолкали на какой-нибудь подробности. Внезапно потускневший взгляд выдавал все напускное равнодушие...
С глазу на глаз признавались:
- Не сплю по ночам, так и стоят передо мною расстрелянные...
Кутепов знал, что не всякому под силу быть карающим судьею. Он рассказывал:
- Иной офицер и храбрый и владеет собой в боях на редкость, ни одного выстрела зря не сделает, цепи большевиков подпустит под пулемет на несколько шагов и всех срежет, в штыковые атаки ходит бесстрашно, а возьмет в плен комиссара, и все-таки приведет его ко мне, как к своему командиру. Про этого комиссара сами красноармейцы нараскажут, что он только ни вытворял, а офицер спрашивает меня, что делать с пленным...
- Скажешь - расстрелять - и этот же офицер пойдет тогда и выполнить мое приказание. А вот самому взять на себя нравственную ответственность за расстрел не всякий офицер решался - боялся такой ответственности...
- А другой раз, - говорил А. П., - привели ко мне парня. Был он на фронте в германскую войну и вернулся в свой городишко большевиком. Проходу не давал отцу и матери, ругал их буржуями, тащил все из дому. Наконец, выкопал во дворе яму и спихнул туда отца, забросал его землей по горло, стал допрашивать, где запрятаны деньги, и тыкал солдатским сапожищем в лицо своего отца... Даже мать не заступилась за такого сына...
Когда у Добровольческой армии появилась своя территория и тыл, у добровольцев стало иное отношение к пленным, особенно к мобилизованным красноармейцам.
Во время одного боя несколько казаков случайно заскочили в тыл красным, понеслись вдоль полка со свистом и криком - сдавайтесь, рубать не будем! - и полк сдался.
Около штаба полка пленных выстроили в шеренгу. Старший офицер выступил с речью. Он говорил:
- Мы, добровольцы, боремся против большевиков. Предатели и комиссары захватили власть и правят Россией. Посмотрите, что они сделали с русской землей, а мы хотим установить закон и порядок, и пусть сам народ выберет ту власть, какая ему нравится.
- Кто старше 42-х лет, - продолжал офицер, - тот свободен, может идти домой, а кто моложе, пусть поступает в наши ряды и искупить свои прошлые прегрешения.
Новых добровольцев обмундировывали за счет отпускаемых пленных. Вдоль обеих шеренг - отпущенных и мобилизованных - ходил офицер и заставлял обмениваться сапогами, шапками, шинелями - рваными на цельные.
Бывали случаи, когда добровольцы проявляли милосердие даже к коммунистам.
Под самое Рождество был настигнут большевицкий разъезд, и один кавалерист был схвачен. При обыске у него нашли партийный билет. Пленный стоял прямо, руки по швам, и на все вопросы отвечал кратко и точно. Был унтер-офицером старой армии. Его волнение выдавали сухие губы, которые он облизывал, и лихорадочный блеск в глазах. После допроса его увели.
Поручик, допрашивавший пленного, пошел к своему командиру.
- Господин полковник, я только что опросил пленного кавалериста, вот его показания. Сам он коммунист, и у него партийный билет. Что прикажете с ним делать?
- То есть, как что?
- Завтра Рождество Христово... Ведь не расстреливать в такой праздник...
- Ну, делайте, как хотите.
- Отпустить его можно?
- Да на все четыре стороны...
- Слушаюсь.
На другой день поручик велел привести пленного. Два казака с облаженными шашками остались снаружи у дверей хаты.
- Не хочу врать,-сказал офицер пленному,-таких, как ты, партийных коммунистов мы расстреливаем. Но сегодня Рождество Христово. Командир приказал тебя отпустить. Хочешь, иди к своим - выдам тебе пропуск, хочешь - иди в тыл, только дай честное слово, что не будешь агитировать против нас...
Пленный побледнел. Из глаз закапали слезы...
- Покорнейше благодарю вас, господин поручик.
- Благодари не меня, а Бога. А если ты не верующий, все-таки помни всегда, что ты обязан своим спасением Рождеству Христову... Куда же ты хочешь идти?
- Разрешите остаться у вас, господин поручик.
- Как у нас?
- Так точно, у вас в армии. Честно служить буду...
- Твое дело.. Но куда его отправить? - стал думать офицер. - В пехоту? Неловко, вчера стрелял в нас, а завтра в своих... В кавалерию? - Сопрет еще коня и на нем удерет...
- Вот что, - надумал офицер, - иди в станицу, разыщи артиллерийский парк и передай там капитану мою записку. Коли примет тебя, будешь у него служить, но, повторяю, делай, как хочешь.
Офицер вышел к казакам. Они вытянулись.
- Шашки в ножны, - скомандовал офицер, - пленный свободен.
Казаки с недоумением смотрели на поручика.
- Сегодня Рождество, - сказал поручик, - командир приказал отпустить пленного.
- И то верно, господин поручик... Что же, Бог даст, и правда одумается...
Стукнули шашки, казаки повернулись налево кругом и ушли. Ну, теперь можешь идти, - обратился офицер к пленному.
Скрыться в огромной станице было легко. Но освобожденный кавалерист разыскал артиллерийский парк и явился к своему новому начальнику.
VII.
Вскоре после взятия Екатеринодара добровольцы заняли Новороссийск и очистили от большевиков Черноморскую область. Население Новороссийска восторженно встретило своих избавителей и решило преподнести им образ Св. Николая Чудотворца. Принять этот дар приехала делегация от добровольческого Кубанского полка во главе со своим командиром. Сам полк в это время был переброшен под Ставрополь.
На речь представителя города отвечал командир полка, весь загорелый обветренный. Он сурово глядел на представителей города и говорил:
- День освобождения вашего города радостный и для моего полка - крепнет наша связь с населением, и у Добровольческой армии образуется тыл. Кровное дело и подвиг добровольцев - освобождение Родины - теперь становится нашим общим с вами делом и подвигом. Но когда я говорю о добровольческих полках, знайте, что это нечто единое - в них нет ни правых, ни левых. Добровольцы - это одно целое, что служить России, им дороже всего - Родина...
- Первый освобожденный нами порт называется Новороссийск. Пусть его название будет символом новой России, для возрождения которой рассеяно в степях так много могил добровольцев... Заброшенные могилы со стертыми надписями на белых крестах... Никто из родных не плакал над ними и не пел панихиды, только степные ветры бьются о кресты, и только тучи льют слезы... Но пусть помнит о павших добровольцах наша общая матерь Россия, с мечтой о которой они умирали, не заботясь о том, наденем ли мы корону на освобожденную Россию или не наденем. Мы, добровольны, благоговейно склонимся перед Россией и без скипетра в ее руке, была бы только рука родной материнской для всех ее сыновей...
Через несколько дней после взят Новороссийска полковник Кутепов был назначен Черноморским военным губернатором.
Приехал А. П. в совершенно разоренный край. Аппарат власти был разрушен, денежные средства отсутствовали, продовольствия почти не было. Все приходилось налаживать сызнова.
- Корниловцы, вперед!
Голос застрял в горле. Ударила в голову пуля. Неженцев упал. Потом поднялся, сделал несколько шагов и повалился опять убитый наповал второй пулей...
Когда Корнилову доложили о смерти Неженцева, он закрыл лицо руками и долго молчал"... (См. Генерал А. И. Деникин: "Очерки Русской Смуты", том второй, стран. 290.).
Преемником Неженцева - командиром своего Корниловского полка - Корнилов назначил полковника Кутепова, а на другой день 31-го марта 1918 г., накануне решительного штурма Екатеринодара. Был убит сам Корнилов.
Добровольцы пали духом. Последнее многодневное боевое напряжение казалось напрасным. Стройных войсковых частей не было. Снарядов осталось нисколько десятков. Малодушные думали, как бы спастись в одиночку...
Генерал Алексеев отдал приказ - в командование Армией вступить генералу Деникину - и сказал:
- Ну, Антон Иванович, принимайте тяжелое наследство. Помогай вам Бог.
Передавали, что Деникин ответил:
- Если от армии останется хотя бы взвод, мой долг быть с ним.
Искусно маневрируя, Деникин повел добровольцев. Ему надо было вырвать из большевицкого кольца потрясенную и почти безоружную армию.
Однажды ночью, при переход добровольцев железнодорожного полотна, в будке около переезда расположился весь штаб Главного командования. Неожиданно подошел красный бронированный поезд.
"Марков с ногайкой в руке бросился к паровозу.
- Поезд, стой. Раздавишь с. с. Разве не видишь, что свои?! Поезд остановился.
И пока ошалевший машинист пришел в себя, Марков выхватил у кого-то ручную гранату и бросил ее в машину. Мгновенно изо всех вагонов открыли сильнейший огонь из ружей и пулеметов... Только с открытых орудийных площадок не успели дать ни одного выстрела". (См. Генерал А. И. Деникин: "Очерки Русской Смуты", том второй, стран. 308.).
Между тем добровольцы успели продвинуть к самому поезду орудие и своими последними снарядами разбили паровоз и блиндированные вагоны. Со всех сторон бросились на поезд Марковцы, и скоро все кончилось.
Добровольцы захватили более 400 артиллерийских снарядов и около 100 тысяч ружейных патронов.
Армия воспрянула духом и вырвалась из кольца большевиков.
Бои с большевиками становились реже. Не каждый день плясали на неб звонкие облачка, и не так часто взрывали землю гранаты. Ослабевала постоянная напряженность от ожидания, что завтра снова бой, и не так уж сосало под ложечкой.
До армии начали доходить слухи о восстаниях на Дону. Разъезд, посланный на разведку, подтвердил, что Дон всколыхнулся. Приехали с Дона и гонцы с просьбой забыть старое и придти на помощь.
Белый светоч во тьме разгорался... Быстрыми маршами Деникин повел армию на Дон.
В то же время к Ростову на соединение с добровольцами приближался тысячный отряд полковника Дроздовского. Своих добровольцев он привел с Румынского фронта.
Добровольцы с глубоким волнением встретили новых соратников.
"Старый вождь, генерал Алексеев, обнажил седую голову и отдал низкий поклон - "рыцарям духа, пришедшим издалека и влившим в нас новые силы"... (См. Генерал А. П. Деникин: "Очерки Русской Смуты", том третий, стран. 141.).
В конце апреля Деникин уже мог отправить своих раненых добровольцев в освобожденный Новочеркасск.
Ростовское купечество пожертвовало по подписному листу на две тысячи раненых 470 рублей.
Добровольцы, поступая в армию, давали обязательство пробыть в ней четыре месяца. В мае 1918 г. для большинства добровольцев этот срок истекал. Было большое искушение уехать за Дон в очищенную от большевиков Украину и там отдохнуть от ужасов гражданской войны, но уже на Ростовском вокзале висела огромными буквами торжествующая надпись на немецком языке - "Кавказ". Торжество немецкой каски ценою предательства большевиков. Предана родина, армия, союзники. И только за Доном, в далеких степях, у Деникина с его первопоходниками гонимый символ России - трехцветный национальный флаг...
Добровольческая армия не только сохранилась, в нее стекались новые бойцы и казацкие отряды. Численность армии возросла до 9-ти тысяч.
9-го июня 1918 г. Добровольческая армия выступила в свой 2-ой Кубанский поход. Против нее большевики сосредоточили полукругом около 100 тысяч штыков с огромными боевыми припасами из складов бывшего Кавказского фронта.
Опять бои и снова тяжелые потери. В одном из первых боев 12-го июня был убит генерал Марков.
Когда на его похоронах раздалась команда - слушай, на краул! - в первый раз полк так небрежно отдавал честь своему генералу: ружья валились из рук, штыки колыхались. Офицеры и казаки плакали (Генерал А. П. Деникин: "Очерки Русской Смуты", том третий, стран. 160.).
А для Деникина смерть генерала Маркова была такой же потерей, как для Корнилова смерть полковника Неженцева...
На место Маркова вр. командующим 1-ой дивизией Деникин назначил полковника Кутепова.
Свою армию генерал Деникин стал бросать, как литой снаряд из пушки, и поочередно разбивал большевицкие отряды.
А. П. с 1-ой дивизией был в боях под Великокняжеской, Тихорецкой и Кущевкой, описал весь полукруг - с востока на запад.
Под Тихорецкой большевики оказывали сильнейшее сопротивление, в конце концов они выкинули в своих окопах белые платки на штыках. А. П. со своим штабом подъехал к окопам, но большевики вероломно открыли огонь. Перебили несколько человек и ранили адъютанта А. П.
Через полтора месяца после выхода в свой 2-ой Кубанский поход добровольцы сломили упорство Красной армии и взяли Екатеринодар.
VI.
"Любите врагов своих... Боже
Но если любовь нежива?
Но если на вражеском ложе
Невесты моей голова?
Но если тишайшие были,
Расплавив в хмельное питье,
Они Твою землю растлили,
Грехом опоили ее?
Господь, успокой меня смертью,
Убей. Или благослови
Над этой запекшейся твердью
Ударить в набаты крови.
И гнев Твой, клокочуще-знойный,
На трупные души пролей!
Такие враги - недостойны
Ни нашей любви, ни Твоей."
Иван С а в и н.
Кончились походы по донским и кубанским степям. Добровольцы только за 1-ый поход в два с половиной месяца прошли тысячу верст. Из 80 дней - 44 дня вели бои. Во 2-м походе не меньше.
Непрерывные бои без отдыха, без смены. Oружие доставали с боя. Перевязочных средств не было. Раненые тряслись на повозках и в томлении ждали развязки каждого боя...
Легла на добровольцев и великая моральная тяжесть. За ними не стояла Верховная власть, которая взяла бы на себя всю ответственность за войну и войну не против внешнего врага, а войну междоусобную, где нравственная ответственность за проливаемую кровь несоизмеримо тяжелее. Эту тяжкую ответственность первопоходники взвалили на себя первые и в полном духовном одиночестве.
По истине, тернистый путь, прокладываемый мечом.
В гражданской войне - враг со всех сторон. Кто друг, кто недруг неизвестно. От родных отрезаны, и тыла нет. Нет и милости к побежденным. Воздух насыщен злобой и ненавистью...
Беспощадность и террор к офицерам были холодным расчетом Советской власти, а солдатская и матросская вольница видели в каждом офицере осколок старого режима, живое напоминание прошлой войны и молчаливый укор своей совести. Это надо было растоптать, уничтожить...
В Евпатории в трюме гидрокрейсера "Румыния" перевезли триста обреченных офицеров.
"Смертника вызывали к люку. Вызванный выходил наверх и должен был идти через всю палубу на лобное место мимо матросов, которые наперерыв стаскивали с несчастного одежду, сопровождая раздевание остротами, ругательствами и побоями. На лобном месте матросы опрокидывали приведенного на пол, связывали ноги, скручивали руки и медленно отрезывали уши, нос, губы, половой орган, отрубали руки... И только тогда истекавшего кровью, испускавшего от нечеловеческих страданий далеко разносившиеся, душу надрывающие крики русского офицера отдавали красные палачи волнам Черного моря"... (Генерал А. П. Деникин: "Очерки Русской Смуты", том третий, стран. 41.).
Некоторые офицеры спасались чудом.
Одна партия офицеров была перебита из пулемета и сброшена в яму, выкопанную самими обреченными. Расстрелянных кое-как забросали землей. Один офицер очнулся и имел силы выползти из ямы. Он дополз до первого домика. Там жили сострадательные люди. Они впустили офицера, обмыли и перевязали его раны, а потом Христом Богом попросили несчастного уйти, чтобы им самим не попасть под расстрел.
Другая партия офицеров была поставлена на расстрел по всему молу. В это время подошел пароход Добровольного флота и бросил свой трап. Палачи потребовали от капитана немедленно отплыть от мола. Когда подымали трап, за него ухватился стоящий рядом обреченный офицер, взлетел на воздух и упал в трюм.
Капитан не выдал офицера и спустил его на берег лишь в Батуме.
Офицеру иногда удавалось бежать по дороге на казнь под пулями вдогонку.
Быть на гране таинственной черты по произволу палачей и испытать смертные муки безо всякой вины - не может пройти бесследно для человеческой души. Такое дыхание смерти испепеляет всякое милосердие к врагам. В Добровольческой армии были офицеры, которые на своих винтовках отмечали зарубками количество собственноручно расстрелянных коммунистов.
Еще горше было видеть сыновей офицеров - тех юношей, на глазах у которых были истреблены их семьи с жестоким надругательством над матерями и сестрами. Юношей обожгло на всю жизнь.
Все бывшие офицеры, только за то, что они были офицерами, жили у большевиков под постоянной угрозой быть расстрелянными или сосланными, добровольцев же, взятых в плен всегда ждала мучительная смерть.
У пленных казаков большевики сдирали кожу на ногах в виде широких лампас, а у офицеров вырезали на лбу кокарды, на плечах погоны и вколачивали гвозди вместо звездочек. Выкалывали глаза и сжигали на кострах измученных и раненых еще живыми...
Один доброволец рассказывал:
- Однажды мы выбили большевиков из какого-то села в Ставропольской губернии и разошлись по хатам. Я был вместе со своим большим другом, еще с Великой войны.
- Большевики совершенно неожиданно перешли в контратаку и застали нас врасплох. Кто в чем был, выскочил на улицу и помчался за околицу. Я тоже... Пока пришли в себя, пока подобрались все, прошло не мало часов. Наконец, мы повели наступление в снова овладели селом.
- Подхожу к своей хате, а около нее лежит мой друг, раздетый до гола, весь в крови... Глаза выколоты, все тело обезображено...
- Я, как увидел это, так и пошел без оглядки. Иду и иду. Смотрю, а я уже в степи, в пшенице... Огляделся и вдруг вижу не вдалеке небольшой шалаш, а около него две винтовки. Сторожевое охранение красных, а я с голыми руками... Заклокотало во мне, на весь полк полз бы... Подскочил я к винтовкам, схватил одну и заглянул в шалаш, а там сидят два красногвардейца.
- Ну-ка, товарищи, сказал я прислонитесь друг к другу головами, и одним выстрелом обоих наповал... Отлегло от сердца...
Возвращаясь в своем походе на старые места, добровольцы проходили иной раз мертвые станицы, аулы. Большевики нещадно мстили всем жителям, которые встречали Добровольческую армию, как свою избавительницу.
Когда добровольцы были вынуждены очистить захваченный ими с налета Армавир, для города настал страшный день. Большевики убили болте полторы тысячи невинных людей. Раздавались непрестанные ружейные выстрелы, прерывистый треск пулеметов, крики озверевшей толпы, хруст дробящихся прикладами черепов, стон, хрипение умирающих, мольбы еще цеплявшихся за жизнь страдальцев. Кровь и кровь кругом... (Генерал А. П. Деникин: "Очерки Русской Смуты", том третий, стран. 187.).
Всякую свою неудачу большевики вымещали и на совсем невинных жертвах - на заложниках. Заложников уничтожали даже при взаимных распрях большевицких главарей.
Красный Главнокомандующий Сорокин расстрелял несколько евреев, членов Центрального Исполнительного Комитета, за их постоянное вмешательство в военное дело. В ответ на это Съезд советов и представителей фронта объявил Сорокина "изменником революции", а "Чека" постановила казнить в Пятигорске 107 заложников.
"В одном белье, со связанными руками, повели заложников на городское кладбище, где была приготовлена большая яма... Палачи приказывали своим жертвам становиться на колени и вытягивать шеи. Вслед за этим наносили удары шашками... Каждого заложника ударяли раз по пяти, а то и больше... Некоторые стонали, но большинство умирало молча... Всю эту партию красноармейцы свалили в яму... На утро могильщики засыпали могилу... Вокруг стояли лужи крови... Из свежей, едва присыпанной могилы слышались тиxиe стоны заживо погребенных людей... (Генерал А. П. Деникин: "Очерки Русской Смуты", том третий, стран. 229.).
В числе зарубленных были генералы Рузский и Радко Дмитриев.
Уничтожали большевики и все, то, что напоминало о милосердии и совести.
Священников, совершавших требы для добровольцев, пытали и вешали, в храмах кощунствовали - стены исписывали циничными надписями, иконы растаптывали, алтари обращали в отхожие места, оскверняя священные сосуды.
Разъяренный поток большевизма вырывал с корнями все, что незыблемо стояло веками - веру отцов, быт народа, права человека. Всю Россию захлестнули мутные волны. Казалось, безумство противоборствовать той силе, что опрокинула самые устои бытия. Но уныние и страх добровольцев побуждала их вера. Вера живая жертвенная.
В редкие дни отдыха добровольцы, оставались в тишине, вели между собою сокровенные разговоры.
- Победим ли мы большевиков? - говорил один - не знаю... Иногда меня охватывает большое сомнение... Весь народ обезумел, а нас так немного... И нет у нас обжигающих слов, и мы все, без исключения, виновны во многом... Но свой выбор я сделал...
- Знаешь, о чем я думаю? - Наш народ всегда искал правду жизни и такую правду, которая была бы едина для всего мира, как солнце. Иначе, какая же это правда, если от нее одному горячо, а другому холодно. В этом искании одинакового для всех тепла и сокрыто зерно великого соблазна...
- Большевики это поняли... В своем учении они сулят воплотить на земле всеобщую правду. А проповедование этой правды у них одето в оболочку тех вдохновенных слов, что звучат по всему свету две тысячи лет.
- Большевики призывают объединиться вокруг них пролетариев всех стран зовут к себе всех труждающихся и обремененных. Не отдают предпочтения ни одной расе, ни белой, ни чернокожей - для них несть эллин, ни иудей. Провозглашают войну дворцам, мир хижинам - низложат сильных с престолов и вознесут обездоленных. Последние станут первыми... При своем владычестве уничтожать власть капитала - в их грядущем царствии нет места богатому. Не станет и бедных, ибо все блага будут длиться поровну между всеми - насытятся алчущие и жаждущие. Наконец, снимут проклятие времен - добывать хлеб в поте лица своего. Это чудо сотворят силою бездушных машин.
- Воплотится на земле всемирная правда... А какою ценою? - Надо только поклониться их власти и отречься от воли своей - отказаться сеятелю от всякой свободы в возделывании полей, дабы ни единый колос не был взращен без ведома господина...
- Ведь это то самое великое искушение, которым в пустыне диавол соблазнял Христа - обрати камни в хлеб, поклонись мне, и дам Тебе власть над всеми царствами мира... Спаситель отверг искушение, а Россия не устояла... Пошла за призраком вселенской правды... За призраком Христа...
- Помнишь Блоковское "Двенадцать"? - В Октябрьскую революцию по городу, затаившемуся от страха, идут большевики. Их двенадцать, по числу апостолов.
... Так идут державным шагом
Позади - голодный пес,
Впереди - с кровавым флагом,
И за вьюгой невидим,
И от пули невредим,
Нежной поступью надвьюжной,
Снежной россыпью жемчужной,
В белом венчике из роз
Впереди - Исус Христос.
- А у Матвея сказано: придут под именем Моим и будут говорить - я Христос - и многих прельстят.
- Но я верю и верю всем своим существом - наступит день, и Россия в горести и стенании отвернется от своих обольстителей... Быть может, к этому часу она будет вся истерзанной, поруганной... Но это будет великий день воскресения духа. Россию охватит страшная скорбь и раскаяние. И вот, все теперешние жертвы во имя России будут тогда для нее светлым лучом, за которым она потянется к вечному солнцу, к Источнику жизни и радости...
- Россия замолит у Бога и наши грехи перед нею во имя ее же...
- Да... протянул другой офицер, - а вот я на Великой войне дрался за Россию безо всякой философии, без нее дерусь и на гражданской, а воевать буду до тех пор, пока вместо чортовых букв не станут снова писать Россия. Большевиков ненавижу до остервенения... Но не хочу скрывать, одно мне нравится в них - это то, что в конечном счете они хотят набить морду и прежним нашим врагам, да и союзничкам тоже. Лестно, конечно, ежели Москва, пусть красная, а начнет диктовать свою волю Берлину и Парижу с Лондоном...
Чем дольше воевали добровольцы, тем больше росла их уверенность в освобождение России. Каждая победа давала им радость, но и каждая победа увеличивала тягость на души. В сознании не мирилось, что русскими берутся с боя свои же русские города и села, и что на поле битвы лежат убитые и зарубленные одни только русские люди. Брат на брата... Тяжелым камнем на Добровольческую армию ложились и пленные. Что делать с ними?
У "кочующей армии" тыла но было. Враг беспощаден, и ненависть к нему заливала сердце. После каждого боя взятых в плен коммунистов расстреливали. За редким исключением коммунисты встречали смерть мужественно. Такая смерть вызывала к врагу уважение и даже как бы примирение с ним.
Пленные перед смертью обыкновенно только спрашивали:
- Куда встать лицом?
Однажды в бою окружили красных курсантов. Они сдались. Перед расстрелом их поставили в шеренгу. Один курсант сделал шаг вперед, вытянулся и обратился к офицеру.
- Разрешите нам выкурить по последней папироске?
- Пожалуйста.
Докурили. Снова, вышел курсант:
- Теперь позвольте нам спеть?
- Пойте.
Курсанты запели Интернационал. Закончили пение под треск винтовок.
Мороз подирал по коже добровольцев...
Многие офицеры с внешним спокойствием и даже молодечеством любили рассказывать, как они пленных расстреливали в затылок, с каким шумом летят на несколько саженей черепные коробки, и вдруг смолкали на какой-нибудь подробности. Внезапно потускневший взгляд выдавал все напускное равнодушие...
С глазу на глаз признавались:
- Не сплю по ночам, так и стоят передо мною расстрелянные...
Кутепов знал, что не всякому под силу быть карающим судьею. Он рассказывал:
- Иной офицер и храбрый и владеет собой в боях на редкость, ни одного выстрела зря не сделает, цепи большевиков подпустит под пулемет на несколько шагов и всех срежет, в штыковые атаки ходит бесстрашно, а возьмет в плен комиссара, и все-таки приведет его ко мне, как к своему командиру. Про этого комиссара сами красноармейцы нараскажут, что он только ни вытворял, а офицер спрашивает меня, что делать с пленным...
- Скажешь - расстрелять - и этот же офицер пойдет тогда и выполнить мое приказание. А вот самому взять на себя нравственную ответственность за расстрел не всякий офицер решался - боялся такой ответственности...
- А другой раз, - говорил А. П., - привели ко мне парня. Был он на фронте в германскую войну и вернулся в свой городишко большевиком. Проходу не давал отцу и матери, ругал их буржуями, тащил все из дому. Наконец, выкопал во дворе яму и спихнул туда отца, забросал его землей по горло, стал допрашивать, где запрятаны деньги, и тыкал солдатским сапожищем в лицо своего отца... Даже мать не заступилась за такого сына...
Когда у Добровольческой армии появилась своя территория и тыл, у добровольцев стало иное отношение к пленным, особенно к мобилизованным красноармейцам.
Во время одного боя несколько казаков случайно заскочили в тыл красным, понеслись вдоль полка со свистом и криком - сдавайтесь, рубать не будем! - и полк сдался.
Около штаба полка пленных выстроили в шеренгу. Старший офицер выступил с речью. Он говорил:
- Мы, добровольцы, боремся против большевиков. Предатели и комиссары захватили власть и правят Россией. Посмотрите, что они сделали с русской землей, а мы хотим установить закон и порядок, и пусть сам народ выберет ту власть, какая ему нравится.
- Кто старше 42-х лет, - продолжал офицер, - тот свободен, может идти домой, а кто моложе, пусть поступает в наши ряды и искупить свои прошлые прегрешения.
Новых добровольцев обмундировывали за счет отпускаемых пленных. Вдоль обеих шеренг - отпущенных и мобилизованных - ходил офицер и заставлял обмениваться сапогами, шапками, шинелями - рваными на цельные.
Бывали случаи, когда добровольцы проявляли милосердие даже к коммунистам.
Под самое Рождество был настигнут большевицкий разъезд, и один кавалерист был схвачен. При обыске у него нашли партийный билет. Пленный стоял прямо, руки по швам, и на все вопросы отвечал кратко и точно. Был унтер-офицером старой армии. Его волнение выдавали сухие губы, которые он облизывал, и лихорадочный блеск в глазах. После допроса его увели.
Поручик, допрашивавший пленного, пошел к своему командиру.
- Господин полковник, я только что опросил пленного кавалериста, вот его показания. Сам он коммунист, и у него партийный билет. Что прикажете с ним делать?
- То есть, как что?
- Завтра Рождество Христово... Ведь не расстреливать в такой праздник...
- Ну, делайте, как хотите.
- Отпустить его можно?
- Да на все четыре стороны...
- Слушаюсь.
На другой день поручик велел привести пленного. Два казака с облаженными шашками остались снаружи у дверей хаты.
- Не хочу врать,-сказал офицер пленному,-таких, как ты, партийных коммунистов мы расстреливаем. Но сегодня Рождество Христово. Командир приказал тебя отпустить. Хочешь, иди к своим - выдам тебе пропуск, хочешь - иди в тыл, только дай честное слово, что не будешь агитировать против нас...
Пленный побледнел. Из глаз закапали слезы...
- Покорнейше благодарю вас, господин поручик.
- Благодари не меня, а Бога. А если ты не верующий, все-таки помни всегда, что ты обязан своим спасением Рождеству Христову... Куда же ты хочешь идти?
- Разрешите остаться у вас, господин поручик.
- Как у нас?
- Так точно, у вас в армии. Честно служить буду...
- Твое дело.. Но куда его отправить? - стал думать офицер. - В пехоту? Неловко, вчера стрелял в нас, а завтра в своих... В кавалерию? - Сопрет еще коня и на нем удерет...
- Вот что, - надумал офицер, - иди в станицу, разыщи артиллерийский парк и передай там капитану мою записку. Коли примет тебя, будешь у него служить, но, повторяю, делай, как хочешь.
Офицер вышел к казакам. Они вытянулись.
- Шашки в ножны, - скомандовал офицер, - пленный свободен.
Казаки с недоумением смотрели на поручика.
- Сегодня Рождество, - сказал поручик, - командир приказал отпустить пленного.
- И то верно, господин поручик... Что же, Бог даст, и правда одумается...
Стукнули шашки, казаки повернулись налево кругом и ушли. Ну, теперь можешь идти, - обратился офицер к пленному.
Скрыться в огромной станице было легко. Но освобожденный кавалерист разыскал артиллерийский парк и явился к своему новому начальнику.
VII.
Вскоре после взятия Екатеринодара добровольцы заняли Новороссийск и очистили от большевиков Черноморскую область. Население Новороссийска восторженно встретило своих избавителей и решило преподнести им образ Св. Николая Чудотворца. Принять этот дар приехала делегация от добровольческого Кубанского полка во главе со своим командиром. Сам полк в это время был переброшен под Ставрополь.
На речь представителя города отвечал командир полка, весь загорелый обветренный. Он сурово глядел на представителей города и говорил:
- День освобождения вашего города радостный и для моего полка - крепнет наша связь с населением, и у Добровольческой армии образуется тыл. Кровное дело и подвиг добровольцев - освобождение Родины - теперь становится нашим общим с вами делом и подвигом. Но когда я говорю о добровольческих полках, знайте, что это нечто единое - в них нет ни правых, ни левых. Добровольцы - это одно целое, что служить России, им дороже всего - Родина...
- Первый освобожденный нами порт называется Новороссийск. Пусть его название будет символом новой России, для возрождения которой рассеяно в степях так много могил добровольцев... Заброшенные могилы со стертыми надписями на белых крестах... Никто из родных не плакал над ними и не пел панихиды, только степные ветры бьются о кресты, и только тучи льют слезы... Но пусть помнит о павших добровольцах наша общая матерь Россия, с мечтой о которой они умирали, не заботясь о том, наденем ли мы корону на освобожденную Россию или не наденем. Мы, добровольны, благоговейно склонимся перед Россией и без скипетра в ее руке, была бы только рука родной материнской для всех ее сыновей...
Через несколько дней после взят Новороссийска полковник Кутепов был назначен Черноморским военным губернатором.
Приехал А. П. в совершенно разоренный край. Аппарат власти был разрушен, денежные средства отсутствовали, продовольствия почти не было. Все приходилось налаживать сызнова.