Страница:
всем издали. Он чувствовал себя в Блэнелли как-то в стороне от мира,
оторванным от всего. И это ощущение обособленности еще усиливали
появлявшиеся в местных газетах снимки групп врачей, принимающих приветствия
на разукрашенном флагами перроне или отъезжающих на Пенартское поле, чтобы
присутствовать при состязании в гольф, или стоящих на палубе парохода во
время прогулки по морю.
Но в середине недели прибыло письмо с адресом отеля в Кардиффе,
доставившее Эндрью уже более приятные ощущения. Письмо было от его приятеля
Фредди Хемсона. Фредди, как и следовало ожидать, был участником съезда и
звал Мэнсона приехать в Кардифф повидаться с ним. Он предлагал в субботу
обедать вместе.
Эндрью показал письмо Кристин. У него теперь появилась инстинктивная
потребность всем с нею делиться. С того вечера, почти два месяца тому назад,
когда он ужинал у нее, он влюблялся в нее все больше и больше. Теперь они
часто виделись, и, ободренный явным удовольствием, которое эти встречи
доставляли Кристин, Эндрью был счастлив, как никогда в жизни. Быть может,
именно под влиянием Кристин он стал более уравновешенным. Эта маленькая
женщина была практична, удивительно прямолинейна и совершенно лишена
кокетства. Часто Эндрью приходил к ней раздраженный, нервный, а уходил
утешенный и успокоенный. Она имела привычку выслушивать молча все, что ему
хотелось рассказать, а потом подавать какую-нибудь реплику, всегда меткую
или забавную. Она обладала живым юмором. И никогда не льстила Эндрью.
Иногда, несмотря на спокойный характер Кристин, они горячо спорили,
потому что у нее обо всем были свои собственные мнения. Она как-то с улыбкой
сказала Эндрью, что любовь к спорам унаследовала от бабушки-шотландки. Быть
может, от нее же она унаследовала и свой независимый характер. Эндрью
угадывал в ней большое мужество, и это его трогало, вызывало горячее желание
защитить ее от жизни. Она была совершенно одинока на свете, если не считать
больной тетки в Бридлингтоне.
По субботам или воскресеньям, если погода была хорошая, они
предпринимали далекие прогулки по дороге в Пэнди. Раз ходили в кино -
смотреть Чаплина в "Золотой лихорадке" и раз в Тониглен, по предложению
Кристин, на симфонический концерт. Но больше всего Эндрью любил вечера,
когда в гостях у Кристин бывала одна лишь миссис Уоткинс, и он наслаждался
ее обществом в домашней обстановке. Тогда и происходили большей частью их
споры и беседы, а миссис Уоткинс, играя роль буферного государства, сидела и
вязала с кротким, но чопорным видом.
Теперь, собираясь ехать в Кардифф, Эндрью захотел, чтобы Кристин
поехала с ним. Занятия в школе в конце недели прекратились, и Кристин
уезжала на летние каникулы в Бридлингтон к тетке. Эндрью решил, что до
расставания им надо как-нибудь повеселее провести время.
Когда Кристин прочла письма Хемсона, Эндрью сказал стремительно:
- Поедемте со мной! Это только полтора часа езды по железной дороге. Я
добьюсь, чтобы Блодуэн меня освободила на субботний вечер. Может быть, нам
удастся побывать на съезде. И во всяком случае мне хочется вас познакомить с
Хемсоном.
Кристин кивнула головой.
- Поеду с удовольствием.
Окрыленный ее согласием, он не допускал и мысли, что миссис Пейдж его
не отпустит. Еще до того, как он поговорил с нею, он повесил в окне
амбулатории большое объявление:
И весело пошел домой.
- Миссис Пейдж, согласно Положению о состоящих на службе помощниках
врачей, я имею право на свободные полдня в год. Я бы хотел использовать это
право в субботу. Я еду в Кардифф.
- Но послушайте, доктор... - взъерепенилась Блодуэн, называя его
мысленно наглецом и эгоистом. Однако, подозрительно вглядевшись в него,
ворчливо дала согласие:
- Ну, что же, ладно, можете ехать...
Ей пришла в голову неожиданная мысль, и глаза у нее засветились, она
облизала губы.
- Раз вы будете в Кардиффе, привезите мне пирожных от Перри. Я ничего
так не люблю, как пирожные от Перри...
В субботу, в половине пятого, Кристин и Эндрью поехали поездом в
Кардифф. Эндрью был весел, шумлив, окликал по имени носильщика, кассира.
Улыбаясь, глядел на Кристин, сидевшую напротив. На ней был темносиний
костюм, в котором она выглядела наряднее обычного, красивые черные туфли. По
всему видно было, что она радуется поездке; глаза ее так и сияли.
Глядя на нее, Эндрью чувствовал, как его охватывает прилив нежности и
новое для него страстное желание. Он подумал, что эта дружба между ними
очень приятна, но одной дружбы ему мало. Ему хотелось ее обнять, ощутить ее
близко близко, так, чтобы ее теплое дыхание касалось его лица.
Он сказал невольно:
- Я пропаду тут без вас, когда вы уедете на лето. Кристин слегка
покраснела. Она смотрела в окно. Он спросил торопливо:
- Мне не следовало этого говорить?
- Быть может. Но я рада, что вы это сказали, - ответила она, не
оборачиваясь.
Ему ужасно хотелось сказать ей еще, что он любит ее, и, несмотря на его
до смешного необеспеченное положение, спросить, согласна ли она выйти за
него замуж. Ему вдруг стало ясно, что это единственный и неизбежный выход
для них обоих. Но что-то удерживало его, - он инстинктивно понимал, что
минута для этого не подходящая. Решил поговорить с Кристин на обратном пути.
А пока продолжал, не переводя дыхания;
- Мы сегодня чудесно проведем вечер. Хемсон - отличный малый.
Остроумный, веселый. Помню, раз в Данди устроили благотворительный дневной
концерт в пользу больниц. Выступали всякие "звезды", настоящие артисты - это
было в Лицее. И что же вы думаете, Хемсон отправился туда, выступил на сцене
- пел и плясал - и, клянусь святым Георгием, покорил весь зал!
- Он, очевидно, больше подходит для роли любимца театральной публики,
чем для роли врача, - заметила с улыбкой Кристин.
- Ну, Крис, не будьте так строги. Фредди вам понравится.
Поезд прибыл в Кардифф в четверть седьмого, и они направились прямо в
"Палас-отель". Хемсон обещал ждать их здесь в половине седьмого, но, когда
они вошли в вестибюль, его еще не было.
Они стояли рядом, наблюдая. В комнате теснились врачи и их жены,
болтая, смеясь, создавая атмосферу удивительной сердечности. Любезные
приглашения летели от одного к другому:
- Доктор! Вы и миссис Смит непременно должны сегодня вечером сесть
рядом с нами.
- Доктор, как насчет билетов в театр?
Люди суетливо входили и выходили, джентльмены с красными значками в
петлицах важно скользили взад и вперед по паркету со списками в руках.
В нише напротив какой-то служащий отеля монотонно гудел:
- В секцию отологии и ларингологии проход здесь, пожалуйте.
Над входом в коридор, ведущий в пристройку, красовалась надпись:
"Медицинская выставка". В вестибюле имелись и пальмы и струнный
оркестр.
- Здесь довольно весело, правда? - заметил Эндрью, чувствуя, что они с
Кристин как-то исключены из общего веселья. - А Фредди, как всегда,
опаздывает, черт бы его побрал! Давайте посмотрим пока выставку.
Они с интересом обошли выставку. Эндрью скоро оказался нагруженным
изящными брошюрками и листовками. Он, смеясь, показал одну Кристин:
"Доктор! Не пуст ли ваш кабинет? Мы можем вас научить, чем его
заполнить". Было здесь и девятнадцать рекламных каталогов, все разных,
предлагавших новейшие болеутоляющие средства.
- Можно подумать, что последнее слово медицины - наркотики, -
промолвил, хмурясь, Эндрью.
У последнего киоска, когда они уже выходили, какой-то молодой человек
учтиво остановил их и показал блестящий, похожий на часы предмет.
- Доктор! Я полагаю, вас заинтересует наш новый индексометр. Он имеет
самое разнообразное применение, абсолютно точен, очень эффектен у кровати и
стоит всего только две гинеи. Разрешите, доктор, я вам его покажу. Видите,
спереди имеется указатель инкубационных периодов. Один поворот диска - и вы
определяете инфекционный период. Внутри, - он щелкнул задней крышкой,
открывая ее, - внутри превосходный измеритель гемоглобина, а сзади в виде
таблицы...
- У моего деда была такая же точно штука, - решительно прервал его
Эндрью, - но он ее кому-то отдал.
Когда они шли обратно коридором. Кристин хохотала.
- Бедняга! - сказала она. - До сих пор никто не смел насмехаться над
его прекрасным прибором.
В ту минуту, когда они входили обратно в вестибюль, появился и Фредди
Хемсон. Выскочив из такси, он вошел в отель, а за ним мальчик нес его палки
для гольфа. Хемсон сразу увидел Эндрью и Кристин и направился к ним с
широкой, подкупающей улыбкой.
- Алло! Алло! Вот вы где! Извините, что опоздал. Я должен был доиграть
партию с Листером. Никогда в жизни не видывал, чтобы кому-нибудь так везло,
как этому парню. Ну, Эндрью, рад опять с тобой увидеться. Все тот же прежний
Мэнсон. Ха-ха! Но почему ты не купишь себе новой шляпы, мой милый? - Он
приятельски, с развязной и шумной приветливостью похлопал Эндрью по спине, и
его смеющиеся глаза охватили одним взглядом и Эндрью и Кристин. - Познакомь
же меня, разиня! О чем ты только думаешь!..
Они уселись за один из круглых столиков. Хемсон решил, что всем надо до
обеда выпить чего-нибудь. Щелкнув пальцами, он подозвал лакея, который со
всех ног бросился на его зов. Затем, попивая херес, стал рассказывать им
подробности своего состязания в гольф...
Розовощекий, со светлыми, напомажеными брильянтином волосами, в костюме
прекрасного покроя, из рукавов которого высовывались манжеты с запонками из
черного опала, Фредди представлял собой симпатичного молодого человека, не
красивого, - черты лица у него были очень уж заурядные, - но добродушного и
остроумного. Пожалуй, он был немножко самонадеян, но когда он хотел
понравиться, ему это удавалось. Он легко сходился с людьми. Но, несмотря на
все это, в университете доктор Мюэр, патолог и циник, однажды сказал ему
угрюмо перед всей аудиторией: "Вы ничего не знаете, мистер Хемсон. Ваша
голова подобна воздушному шару и наполнена только газом самообожания. Но
такой, как вы, никогда не пропадет. Если вам удастся, надув преподавателей,
пройти через те детские игры, которые у нас здесь называются экзаменами, то
я вам предсказываю большое и блестящее будущее".
Обедать они пошли в ресторан, так как для обеда в отеле все трое не
были одеты подобающим образом. Фредди, правда, сообщил, что ему сегодня
вечером придется переодеваться во фрак: предстоит танцевальный вечер, ужасно
скучный, но он должен туда показаться.
Небрежно заказав обед по карточке, где все названия невероятно отдавали
медициной: "суп Пастер", "камбала мадам Кюри", "говяжье филе а ля Съезд
врачей", Фредди принялся с драматическим жаром вспоминать былые дни.
- Никогда бы я не подумал, - закончил он, качая головой, - что старина
Мэнсон похоронит себя в долинах Южного Уэльса.
- А вы полагаете, что он окончательно себя там похоронил? - спросила
Кристин с несколько натянутой усмешкой.
Наступило молчание. Фредди оглядел зал, битком набитый посетителями,
улыбнулся Эндрью:
- А какого ты мнения о съезде?
- Мне кажется, - сказал нерешительно Эндрью, - он полезен тем, что дает
возможность идти в ногу с прогрессом.
- В ногу с прогрессом! Да я за всю неделю не был ни на одном заседании
их дурацких секций. Нет, нет, дружище, важно не это, а то, что на съезде
встречаешься с людьми, заводишь знакомства. Ты представить себе не можешь,
каких влиятельных людей я успел расположить к себе за эту неделю. Вот для
того-то я и приехал на съезд. Вернувшись в Лондон, я им позвоню по телефону,
стану бывать у них, играть с ними в гольф. А там - помяни мое слово - с их
помощью налажу свои дела.
- Я не совсем тебя понимаю, Фредди, - сказал Мэнсон.
- Боже мой, это так же просто, как расколоть полено. Я пока остаюсь на
службе, но уже присмотрел себе славный кабинетик в Вест-Энде, на дверях
которого шикарно будет выглядеть изящная медная дощечка с надписью: "Фредди
Хемсон, бакалавр медицины". Когда эта дощечка появится на дверях, мои новые
знакомые будут направлять ко мне пациентов. Ты же знаешь, как это делается
между врачами: взаимные услуги. По пословице: "Почеши мне спину, а я тебе
почешу". - Фредди с наслаждением отхлебнул глоток белого вина и продолжал: -
Кроме того, полезно потолкаться и среди мелкой провинциальной братии. Иногда
они тоже могут прислать мне в Лондон подходящую дичь. Да вот хотя бы ты,
старина, - через год-другой и ты будешь направлять ко мне в Лондон пациентов
из вашего - как бишь его? - Блэн... ну, не помню, как оно называется.
Кристин быстро глянула на Хемсона, как будто хотела что-то сказать, но
сдержалась. Она больше не поднимала глаз от тарелки.
- Ну, а теперь расскажи о себе, Мэнсон, сын мой, - сказал Фредди с
улыбкой. - Что у тебя нового?
- Да ничего особенного. Я принимаю в бревенчатой амбулатории, делаю в
среднем тридцать визитов в день. Лечу большей частью шахтеров и их семьи.
- Не велик успех! - соболезнующе покачал головой Фредди.
- А я очень доволен, - спокойно возразил Эндрью.
Вмешалась Кристин:
- Но ведь тут настоящая работа!
- Да, вот недавно, например, у меня был очень интересный случай, -
сказал Эндрью. - Я даже написал заметку в "Журнал".
Он коротко описал Хемсону болезнь Имриса Хьюза. Но хотя Фредди усиленно
делал вид, что слушает с интересом, глаза его все время шныряли по залу.
- Да, это блестяще, - заметил он, когда Мэнсон кончил. - А я думал, что
зоб встречается только в Швейцарии или где-то там еще. Во всяком случае ты,
надеюсь, содрал с него за это дело кругленькую сумму. Да, кстати о
гонорарах. Сегодня один парень сообщил мне самое лучшее решение вопроса о
гонораре. - Фредди опять оживился, увлеченный поданной ему кем-то сегодня
идеей получать плату за визиты наличными. Его красноречивые
разглагольствования продолжались до самого конца обеда. Наконец он встал,
бросив на стол салфетку.
- Пойдемте пить кофе на террасу. Мы закончим там нашу конференцию.
К трем четвертям десятого его сигара была докурена, запас анекдотов
иссяк, и Фредди, тихонько зевнув, посмотрел на свои платиновые часы-браслет.
Но Кристин его предупредила.
Она весело взглянула на Эндрью, выпрямилась и спросила:
- Нам как будто пора ехать?
Мэнсон хотел было возразить, что до отхода поезда еще полчаса, но
Фредди сказал:
- А мне, пожалуй, надо собираться на этот проклятый бал. Неудобно
задерживать компанию, с которой я иду.
Он проводил их до дверей и долго и дружески прощался с обоими.
- Ну, старина, - пробормотал он, в последний раз пожав руку Эндрью и
фамильярно потрепав его по плечу, - когда я повешу вывеску в Вест-Энде, я не
забуду тебя известить.
Выйдя на теплый вечерний воздух, Эндрью и Кристин молча шли по Парковой
улице. Эндрью смутно понимал, что вечер вышел не такой удачный, как они
рассчитывали, во всяком случае - обманул надежды Кристин. Он ожидал, чтобы
она заговорила, но Кристин молчала. Наконец он сказал неуверенно:
- Боюсь, что вам было очень скучно слушать все эти больничные истории.
- Нет, - возразила Кристин, - мне они вовсе не показались скучными.
Оба помолчали. Затем Эндрью снова спросил:
- А Хемсон вам не понравился?
- Не особенно. - Она вдруг повернулась к нему. Сдержанность ей
изменила, глаза сверкали благородным негодованием:
- И такой-то вот, напомаженный, сидит весь вечер и глупо ухмыляется и
смеет обращаться с вами покровительственно!
- Покровительственно? - повторил удивленный Эндрью.
Она сердито кивнула головой.
- Он был просто невыносим. "Один парень сообщил мне наилучшее решение
вопроса о гонораре". И это сразу после того, как вы ему рассказали о
замечательном случае с Имрисом! И еще назвал эту болезнь зобом! Даже я знаю,
что это как раз обратное явление. А его предложение направлять к нему
пациентов! - Она скривила губы. - Дальше уж некуда! - Она докончила, совсем
рассвирепев: - Ох, я едва сдерживалась, так меня злило то, что он считает
себя выше вас!
- Не думаю, чтобы он считал себя выше меня, - сказал Эндрью озадаченно.
- Правда, он сегодня производил впечатление человека, занятого только самим
собой. И это, может быть, просто такое настроение. Он самый симпатичный
человек из всех, кого я знаю. Мы были очень дружны в университете. Вместе
зубрили.
- Вероятно, он находил, что вы ему полезны, - бросила Кристин с
необычной для нее горечью. - Он подружился с вами для того, чтобы вы ему
помогали учиться.
Эндрью огорченно запротестовал:
- Не говорите гадостей о людях, Крис.
- Нет, вы, должно быть, слепы! - вспыхнула она, и злые слезы заблестели
у нее на глазах. - Надо быть слепым, чтобы не видеть, что он за человек. И
он испортил нам все удовольствие от поездки. Все было отлично, пока он не
явился и не начал говорить о себе. А в Викториа-холл был чудный концерт, и
мы могли пойти туда! Но мы не попали на концерт, а теперь уже слишком поздно
идти куда-нибудь - только он не опоздает на свой идиотский бал!
Они шли до станции на некотором расстоянии друг от друга. В первый раз
Эндрью видел Кристин рассерженной. И он тоже сердился - на себя, на Хемсона
да и на Кристин. Но ведь она права: вечер испорчен. Теперь, украдкой
поглядывая на ее напряженное бледное лицо, он чувствовал, что все вышло
прескверно.
Они пришли на станцию. Неожиданно, когда они поднимались на верхнюю
платформу, Эндрью увидел на противоположной стороне двух человек, которых
узнал сразу: миссис Бремвел и доктора Гэбела. В эту минуту был подан поезд,
который шел в Порткоул, на морское побережье. Гэбел и миссис Бремвел сели
вместе в этот поезд, улыбаясь друг другу. Раздался свисток паровоза, и поезд
отошел. Эндрью овладело вдруг неприятное чувство. Он бегло посмотрел на
Кристин, с надеждою, что она не заметила этой пары. Только сегодня утром он
встретил Бремвела, и тот, поговорив о хорошей погоде, сообщил,
удовлетворенно потирая костлявые руки, что жена уехала на два дня к матери в
Шрусбери.
Эндрью стоял молча, опустив голову. Он был так влюблен, что сцена,
которой он только что был свидетелем, во всем ее значении мучила его, как
физическая боль. Тошно ему стало. Не хватало только такого заключительного
аккорда, чтобы завершить тяжелый день. Настроение Эндрью резко изменилось,
радость померкла. Он жаждал длинного, ничем не нарушенного разговора с
Кристин, жаждал открыть ей душу, уладить эту глупую и пустячную размолвку
между ними. А больше всего жаждал быть с ней наедине. Но поезд, шедший в
Блэнелли, был битком набит. Им пришлось удовольствоваться местами в вагоне,
переполненном шахтерами, которые громко обсуждали подробности футбольного
матча.
В Блэнелли приехали поздно, и Кристин казалась очень утомленной. Эндрью
был уверен, что она видела миссис Бремвел и Гэбела. Он сейчас не мог
говорить с ней. Не оставалось ничего другого, как проводить ее молча до дома
миссис Герберт и в унынии пожелать ей доброй ночи.
Было уже около двенадцати часов ночи, когда Эндрью вернулся в
"Брингоуэр", но, несмотря на такой поздний час, его ожидал там Джо Морган,
расхаживая короткими шагами между запертой амбулаторией и домом. При виде
Эндрью широкое лицо бурильщика выразило облегчение.
- Ох, доктор, как хорошо, что вы вернулись! Я тут хожу взад-вперед уже
целый час. Моя хозяйка нуждается в вашей помощи - и раньше времени к тому
же.
Эндрью, сразу оторванный от размышлений о своих личных делах, попросил
Моргана подождать. Он сходил наверх за сумкой, потом они вместе отправились
на Блэйна-террас. Ночь была прохладна и загадочно-спокойна. Всегда такой
впечатлительный, Эндрью теперь ощущал лишь какое-то тупое безучастие ко
всему вокруг. Он не предчувствовал, что это ночное посещение будет необычно,
более того, что оно будет иметь решающее значение для его будущего в
Блэнелли. Оба шагали молча, пока не дошли до дома No 12. Здесь Джо круто
остановился.
- Я не войду, - сказал он, и в голосе его чувствовалось большое
душевное напряжение. - Но я уверен, доктор, что вы нам поможете.
Внутри узкая лестница вела в тесную спаленку, чистенькую, но бедно
меблированную и освещенную только керосиновой лампой. Здесь мать миссис
Морган, высокая седая старуха лет семидесяти, и пожилая толстая повитуха
ожидали у постели роженицы, следя за выражением лица Эндрью, ходившего по
комнате.
- Можно вам предложить чашку чаю, доктор? - быстро спросила старая мать
через несколько минут.
Эндрью слегка усмехнулся. Он понял, что старая женщина, умудренная
опытом, боялась, как бы он не ушел, обещав вернуться попозже, когда
начнутся роды.
- Не беспокойтесь, матушка, я не сбегу.
Сойдя вниз, на кухню, он выпил чашку чаю, поданную ею. Он был очень
утомлен, но понимал, что даже если и уйдет домой, не урвет и часа на сон. К
тому же видел, что этот случай потребует всего его внимания. Какое-то
странное душевное оцепенение владело им, и он решил остаться здесь, покуда
все не кончится. Час спустя он поднялся наверх взглянуть на больную,
вернулся в кухню и сел у огня. В квартире стояла тишина, слышно было только,
как сыпалась сквозь решетку зола да медленно тикали стенные часы. Впрочем,
раздавались и другие звуки: стук башмаков Моргана, ходившего по улице перед
домом. Против Эндрью сидела в своем черном платье старая мать. Она сидела
совершенно неподвижно, и глаза ее, удивительно живые и умные, не отрываясь,
смотрели в лицо Эндрью, словно изучая его.
Тяжелые, путанные мысли бродили в голове Эндрью. Сцена на кардиффском
вокзале все еще стояла перед ним и болезненно волновала. Он думал о
Бремвеле, обожавшем женщину, которая гнусно его обманывала, об Эдварде
Пейдже, связанном навсегда со строптивой Блодуэн, о Денни, который вел
печальную жизнь врозь с женой. Рассудок твердил ему, что все это крайне
неудачные браки. Но в нынешнем состоянии его души этот вывод заставлял его
хмуриться. Он хотел представлять себе брак идиллией, - да, иначе он не мог
себе его представлять, когда перед ним витал образ Кристин. Ее глаза,
сиявшие перед ним, не допускали никакой другой мысли. И борьба между
холодными сомнениями ума и переполнявшей сердце любовью вызывала в нем гнев
и растерянность. Уткнув подбородок в грудь, вытянув ноги, он задумчиво
смотрел в огонь.
Так он сидел долго, и мысли его были настолько заняты Кристин, что он
вздрогнул, когда сидевшая напротив женщина заговорила с ним.
Ее занимали вопросы совсем иного свойства.
- Сюзен наказывала, чтобы ей не давали хлороформа, если это может
повредить ребенку. Она страх как хочет этого ребенка, доктор. - Старые глаза
вдруг потеплели, и она добавила тише: - Да и все мы так же хотим его.
Эндрью с трудом стряхнул с себя рассеянность.
- Наркоз не принесет никакого вреда, - сказал он ласково. - Оба будут
живы и здоровы.
С верхней площадки раздался голос повитухи, звавшей его. Эндрью
посмотрел на часы: они показывали половину четвертого. Он встал и пошел в
спальню. Пора было приступать к делу.
Прошел час. Борьба была длительна и жестока. Наконец, когда первые лучи
зари скользнули в комнату из-за неровного края шторы, ребенок родился -
бездыханным.
Дрожь ужаса пронизала Эндрью, когда он посмотрел на неподвижное тельце.
После всего того, что он обещал родным! Его лицо, разгоряченное от усилий,
вдруг похолодело. Он стоял в нерешимости, колеблясь между желанием
попробовать оживить новорожденного и необходимостью заняться матерью,
которая и сама была в опасном состоянии. Дилемма была так трудна, что он не
мог по совести решить ее. Инстинктивно, жестом слепого, передал он ребенка
повитухе и занялся Сюзен, которая лежала на боку без сознания, почти без
пульса, еще не придя в себя после эфира. Эндрью делал отчаянные усилия,
бешено торопился спасти ее.
В одно мгновение он разбил стеклянную ампулу и спрыснул ей под кожу
питуитрин. Затем отбросил шприц и начал приводить в чувство лежавшую
неподвижно женщину. Несколько минут прошло в лихорадочных усилиях и сердце
ее забилось сильнее. Эндрью видел, что теперь можно отойти от нее, не
опасаясь за ее жизнь. Он резко обернулся. Он был без пиджака, волосы
прилипли к мокрому лбу.
- Где ребенок?
Повитуха испуганным жестом указала под кровать, куда она положила
ребенка.
В одно мгновение Эндрью опустился на колени. Пошарив среди промокших
газет под кроватью, он вытащил оттуда ребенка. Это был мальчик, прекрасно
сложенный. Вялое, но теплое тельце его было бело и мягко, как сало.
Перерезанный впопыхах пупочный канатик висел, как сломанный стебель. Кожа
была прелестного оттенка, гладкая и нежная. Головка болталась на тонкой шее.
Руки и ноги казались совсем бескостными.
Не вставая с колен, Эндрью смотрел на ребенка, свирепо хмурясь.
Мертвенная белизна могла означать только одно: здесь налицо Asphyxia
pallida. И, сверхъестественно напрягая память, Эндрью стал лихорадочно
припоминать случай, который ему пришлось наблюдать когда-то в
Самаритянской больнице, и те средства, которые тогда были применены. В одну
секунду он вскочил на ноги.
- Принесите горячей воды и холодной и два таза, - бросил он повитухе. -
Живей, живей!
- Но, доктор... - пролепетала она, запинаясь, устремив глаза на
мертвенно-белое тельце.
- Скорее! - заорал он.
Схватив одеяло, он положил на него ребенка и начал специальным способом
делать ему искусственное дыхание. Принесли тазы, кувшин, большой жестяной
чайник. С бешеной быстротой Эндрью налил в один таз холодной воды, в другом
оторванным от всего. И это ощущение обособленности еще усиливали
появлявшиеся в местных газетах снимки групп врачей, принимающих приветствия
на разукрашенном флагами перроне или отъезжающих на Пенартское поле, чтобы
присутствовать при состязании в гольф, или стоящих на палубе парохода во
время прогулки по морю.
Но в середине недели прибыло письмо с адресом отеля в Кардиффе,
доставившее Эндрью уже более приятные ощущения. Письмо было от его приятеля
Фредди Хемсона. Фредди, как и следовало ожидать, был участником съезда и
звал Мэнсона приехать в Кардифф повидаться с ним. Он предлагал в субботу
обедать вместе.
Эндрью показал письмо Кристин. У него теперь появилась инстинктивная
потребность всем с нею делиться. С того вечера, почти два месяца тому назад,
когда он ужинал у нее, он влюблялся в нее все больше и больше. Теперь они
часто виделись, и, ободренный явным удовольствием, которое эти встречи
доставляли Кристин, Эндрью был счастлив, как никогда в жизни. Быть может,
именно под влиянием Кристин он стал более уравновешенным. Эта маленькая
женщина была практична, удивительно прямолинейна и совершенно лишена
кокетства. Часто Эндрью приходил к ней раздраженный, нервный, а уходил
утешенный и успокоенный. Она имела привычку выслушивать молча все, что ему
хотелось рассказать, а потом подавать какую-нибудь реплику, всегда меткую
или забавную. Она обладала живым юмором. И никогда не льстила Эндрью.
Иногда, несмотря на спокойный характер Кристин, они горячо спорили,
потому что у нее обо всем были свои собственные мнения. Она как-то с улыбкой
сказала Эндрью, что любовь к спорам унаследовала от бабушки-шотландки. Быть
может, от нее же она унаследовала и свой независимый характер. Эндрью
угадывал в ней большое мужество, и это его трогало, вызывало горячее желание
защитить ее от жизни. Она была совершенно одинока на свете, если не считать
больной тетки в Бридлингтоне.
По субботам или воскресеньям, если погода была хорошая, они
предпринимали далекие прогулки по дороге в Пэнди. Раз ходили в кино -
смотреть Чаплина в "Золотой лихорадке" и раз в Тониглен, по предложению
Кристин, на симфонический концерт. Но больше всего Эндрью любил вечера,
когда в гостях у Кристин бывала одна лишь миссис Уоткинс, и он наслаждался
ее обществом в домашней обстановке. Тогда и происходили большей частью их
споры и беседы, а миссис Уоткинс, играя роль буферного государства, сидела и
вязала с кротким, но чопорным видом.
Теперь, собираясь ехать в Кардифф, Эндрью захотел, чтобы Кристин
поехала с ним. Занятия в школе в конце недели прекратились, и Кристин
уезжала на летние каникулы в Бридлингтон к тетке. Эндрью решил, что до
расставания им надо как-нибудь повеселее провести время.
Когда Кристин прочла письма Хемсона, Эндрью сказал стремительно:
- Поедемте со мной! Это только полтора часа езды по железной дороге. Я
добьюсь, чтобы Блодуэн меня освободила на субботний вечер. Может быть, нам
удастся побывать на съезде. И во всяком случае мне хочется вас познакомить с
Хемсоном.
Кристин кивнула головой.
- Поеду с удовольствием.
Окрыленный ее согласием, он не допускал и мысли, что миссис Пейдж его
не отпустит. Еще до того, как он поговорил с нею, он повесил в окне
амбулатории большое объявление:
И весело пошел домой.
- Миссис Пейдж, согласно Положению о состоящих на службе помощниках
врачей, я имею право на свободные полдня в год. Я бы хотел использовать это
право в субботу. Я еду в Кардифф.
- Но послушайте, доктор... - взъерепенилась Блодуэн, называя его
мысленно наглецом и эгоистом. Однако, подозрительно вглядевшись в него,
ворчливо дала согласие:
- Ну, что же, ладно, можете ехать...
Ей пришла в голову неожиданная мысль, и глаза у нее засветились, она
облизала губы.
- Раз вы будете в Кардиффе, привезите мне пирожных от Перри. Я ничего
так не люблю, как пирожные от Перри...
В субботу, в половине пятого, Кристин и Эндрью поехали поездом в
Кардифф. Эндрью был весел, шумлив, окликал по имени носильщика, кассира.
Улыбаясь, глядел на Кристин, сидевшую напротив. На ней был темносиний
костюм, в котором она выглядела наряднее обычного, красивые черные туфли. По
всему видно было, что она радуется поездке; глаза ее так и сияли.
Глядя на нее, Эндрью чувствовал, как его охватывает прилив нежности и
новое для него страстное желание. Он подумал, что эта дружба между ними
очень приятна, но одной дружбы ему мало. Ему хотелось ее обнять, ощутить ее
близко близко, так, чтобы ее теплое дыхание касалось его лица.
Он сказал невольно:
- Я пропаду тут без вас, когда вы уедете на лето. Кристин слегка
покраснела. Она смотрела в окно. Он спросил торопливо:
- Мне не следовало этого говорить?
- Быть может. Но я рада, что вы это сказали, - ответила она, не
оборачиваясь.
Ему ужасно хотелось сказать ей еще, что он любит ее, и, несмотря на его
до смешного необеспеченное положение, спросить, согласна ли она выйти за
него замуж. Ему вдруг стало ясно, что это единственный и неизбежный выход
для них обоих. Но что-то удерживало его, - он инстинктивно понимал, что
минута для этого не подходящая. Решил поговорить с Кристин на обратном пути.
А пока продолжал, не переводя дыхания;
- Мы сегодня чудесно проведем вечер. Хемсон - отличный малый.
Остроумный, веселый. Помню, раз в Данди устроили благотворительный дневной
концерт в пользу больниц. Выступали всякие "звезды", настоящие артисты - это
было в Лицее. И что же вы думаете, Хемсон отправился туда, выступил на сцене
- пел и плясал - и, клянусь святым Георгием, покорил весь зал!
- Он, очевидно, больше подходит для роли любимца театральной публики,
чем для роли врача, - заметила с улыбкой Кристин.
- Ну, Крис, не будьте так строги. Фредди вам понравится.
Поезд прибыл в Кардифф в четверть седьмого, и они направились прямо в
"Палас-отель". Хемсон обещал ждать их здесь в половине седьмого, но, когда
они вошли в вестибюль, его еще не было.
Они стояли рядом, наблюдая. В комнате теснились врачи и их жены,
болтая, смеясь, создавая атмосферу удивительной сердечности. Любезные
приглашения летели от одного к другому:
- Доктор! Вы и миссис Смит непременно должны сегодня вечером сесть
рядом с нами.
- Доктор, как насчет билетов в театр?
Люди суетливо входили и выходили, джентльмены с красными значками в
петлицах важно скользили взад и вперед по паркету со списками в руках.
В нише напротив какой-то служащий отеля монотонно гудел:
- В секцию отологии и ларингологии проход здесь, пожалуйте.
Над входом в коридор, ведущий в пристройку, красовалась надпись:
"Медицинская выставка". В вестибюле имелись и пальмы и струнный
оркестр.
- Здесь довольно весело, правда? - заметил Эндрью, чувствуя, что они с
Кристин как-то исключены из общего веселья. - А Фредди, как всегда,
опаздывает, черт бы его побрал! Давайте посмотрим пока выставку.
Они с интересом обошли выставку. Эндрью скоро оказался нагруженным
изящными брошюрками и листовками. Он, смеясь, показал одну Кристин:
"Доктор! Не пуст ли ваш кабинет? Мы можем вас научить, чем его
заполнить". Было здесь и девятнадцать рекламных каталогов, все разных,
предлагавших новейшие болеутоляющие средства.
- Можно подумать, что последнее слово медицины - наркотики, -
промолвил, хмурясь, Эндрью.
У последнего киоска, когда они уже выходили, какой-то молодой человек
учтиво остановил их и показал блестящий, похожий на часы предмет.
- Доктор! Я полагаю, вас заинтересует наш новый индексометр. Он имеет
самое разнообразное применение, абсолютно точен, очень эффектен у кровати и
стоит всего только две гинеи. Разрешите, доктор, я вам его покажу. Видите,
спереди имеется указатель инкубационных периодов. Один поворот диска - и вы
определяете инфекционный период. Внутри, - он щелкнул задней крышкой,
открывая ее, - внутри превосходный измеритель гемоглобина, а сзади в виде
таблицы...
- У моего деда была такая же точно штука, - решительно прервал его
Эндрью, - но он ее кому-то отдал.
Когда они шли обратно коридором. Кристин хохотала.
- Бедняга! - сказала она. - До сих пор никто не смел насмехаться над
его прекрасным прибором.
В ту минуту, когда они входили обратно в вестибюль, появился и Фредди
Хемсон. Выскочив из такси, он вошел в отель, а за ним мальчик нес его палки
для гольфа. Хемсон сразу увидел Эндрью и Кристин и направился к ним с
широкой, подкупающей улыбкой.
- Алло! Алло! Вот вы где! Извините, что опоздал. Я должен был доиграть
партию с Листером. Никогда в жизни не видывал, чтобы кому-нибудь так везло,
как этому парню. Ну, Эндрью, рад опять с тобой увидеться. Все тот же прежний
Мэнсон. Ха-ха! Но почему ты не купишь себе новой шляпы, мой милый? - Он
приятельски, с развязной и шумной приветливостью похлопал Эндрью по спине, и
его смеющиеся глаза охватили одним взглядом и Эндрью и Кристин. - Познакомь
же меня, разиня! О чем ты только думаешь!..
Они уселись за один из круглых столиков. Хемсон решил, что всем надо до
обеда выпить чего-нибудь. Щелкнув пальцами, он подозвал лакея, который со
всех ног бросился на его зов. Затем, попивая херес, стал рассказывать им
подробности своего состязания в гольф...
Розовощекий, со светлыми, напомажеными брильянтином волосами, в костюме
прекрасного покроя, из рукавов которого высовывались манжеты с запонками из
черного опала, Фредди представлял собой симпатичного молодого человека, не
красивого, - черты лица у него были очень уж заурядные, - но добродушного и
остроумного. Пожалуй, он был немножко самонадеян, но когда он хотел
понравиться, ему это удавалось. Он легко сходился с людьми. Но, несмотря на
все это, в университете доктор Мюэр, патолог и циник, однажды сказал ему
угрюмо перед всей аудиторией: "Вы ничего не знаете, мистер Хемсон. Ваша
голова подобна воздушному шару и наполнена только газом самообожания. Но
такой, как вы, никогда не пропадет. Если вам удастся, надув преподавателей,
пройти через те детские игры, которые у нас здесь называются экзаменами, то
я вам предсказываю большое и блестящее будущее".
Обедать они пошли в ресторан, так как для обеда в отеле все трое не
были одеты подобающим образом. Фредди, правда, сообщил, что ему сегодня
вечером придется переодеваться во фрак: предстоит танцевальный вечер, ужасно
скучный, но он должен туда показаться.
Небрежно заказав обед по карточке, где все названия невероятно отдавали
медициной: "суп Пастер", "камбала мадам Кюри", "говяжье филе а ля Съезд
врачей", Фредди принялся с драматическим жаром вспоминать былые дни.
- Никогда бы я не подумал, - закончил он, качая головой, - что старина
Мэнсон похоронит себя в долинах Южного Уэльса.
- А вы полагаете, что он окончательно себя там похоронил? - спросила
Кристин с несколько натянутой усмешкой.
Наступило молчание. Фредди оглядел зал, битком набитый посетителями,
улыбнулся Эндрью:
- А какого ты мнения о съезде?
- Мне кажется, - сказал нерешительно Эндрью, - он полезен тем, что дает
возможность идти в ногу с прогрессом.
- В ногу с прогрессом! Да я за всю неделю не был ни на одном заседании
их дурацких секций. Нет, нет, дружище, важно не это, а то, что на съезде
встречаешься с людьми, заводишь знакомства. Ты представить себе не можешь,
каких влиятельных людей я успел расположить к себе за эту неделю. Вот для
того-то я и приехал на съезд. Вернувшись в Лондон, я им позвоню по телефону,
стану бывать у них, играть с ними в гольф. А там - помяни мое слово - с их
помощью налажу свои дела.
- Я не совсем тебя понимаю, Фредди, - сказал Мэнсон.
- Боже мой, это так же просто, как расколоть полено. Я пока остаюсь на
службе, но уже присмотрел себе славный кабинетик в Вест-Энде, на дверях
которого шикарно будет выглядеть изящная медная дощечка с надписью: "Фредди
Хемсон, бакалавр медицины". Когда эта дощечка появится на дверях, мои новые
знакомые будут направлять ко мне пациентов. Ты же знаешь, как это делается
между врачами: взаимные услуги. По пословице: "Почеши мне спину, а я тебе
почешу". - Фредди с наслаждением отхлебнул глоток белого вина и продолжал: -
Кроме того, полезно потолкаться и среди мелкой провинциальной братии. Иногда
они тоже могут прислать мне в Лондон подходящую дичь. Да вот хотя бы ты,
старина, - через год-другой и ты будешь направлять ко мне в Лондон пациентов
из вашего - как бишь его? - Блэн... ну, не помню, как оно называется.
Кристин быстро глянула на Хемсона, как будто хотела что-то сказать, но
сдержалась. Она больше не поднимала глаз от тарелки.
- Ну, а теперь расскажи о себе, Мэнсон, сын мой, - сказал Фредди с
улыбкой. - Что у тебя нового?
- Да ничего особенного. Я принимаю в бревенчатой амбулатории, делаю в
среднем тридцать визитов в день. Лечу большей частью шахтеров и их семьи.
- Не велик успех! - соболезнующе покачал головой Фредди.
- А я очень доволен, - спокойно возразил Эндрью.
Вмешалась Кристин:
- Но ведь тут настоящая работа!
- Да, вот недавно, например, у меня был очень интересный случай, -
сказал Эндрью. - Я даже написал заметку в "Журнал".
Он коротко описал Хемсону болезнь Имриса Хьюза. Но хотя Фредди усиленно
делал вид, что слушает с интересом, глаза его все время шныряли по залу.
- Да, это блестяще, - заметил он, когда Мэнсон кончил. - А я думал, что
зоб встречается только в Швейцарии или где-то там еще. Во всяком случае ты,
надеюсь, содрал с него за это дело кругленькую сумму. Да, кстати о
гонорарах. Сегодня один парень сообщил мне самое лучшее решение вопроса о
гонораре. - Фредди опять оживился, увлеченный поданной ему кем-то сегодня
идеей получать плату за визиты наличными. Его красноречивые
разглагольствования продолжались до самого конца обеда. Наконец он встал,
бросив на стол салфетку.
- Пойдемте пить кофе на террасу. Мы закончим там нашу конференцию.
К трем четвертям десятого его сигара была докурена, запас анекдотов
иссяк, и Фредди, тихонько зевнув, посмотрел на свои платиновые часы-браслет.
Но Кристин его предупредила.
Она весело взглянула на Эндрью, выпрямилась и спросила:
- Нам как будто пора ехать?
Мэнсон хотел было возразить, что до отхода поезда еще полчаса, но
Фредди сказал:
- А мне, пожалуй, надо собираться на этот проклятый бал. Неудобно
задерживать компанию, с которой я иду.
Он проводил их до дверей и долго и дружески прощался с обоими.
- Ну, старина, - пробормотал он, в последний раз пожав руку Эндрью и
фамильярно потрепав его по плечу, - когда я повешу вывеску в Вест-Энде, я не
забуду тебя известить.
Выйдя на теплый вечерний воздух, Эндрью и Кристин молча шли по Парковой
улице. Эндрью смутно понимал, что вечер вышел не такой удачный, как они
рассчитывали, во всяком случае - обманул надежды Кристин. Он ожидал, чтобы
она заговорила, но Кристин молчала. Наконец он сказал неуверенно:
- Боюсь, что вам было очень скучно слушать все эти больничные истории.
- Нет, - возразила Кристин, - мне они вовсе не показались скучными.
Оба помолчали. Затем Эндрью снова спросил:
- А Хемсон вам не понравился?
- Не особенно. - Она вдруг повернулась к нему. Сдержанность ей
изменила, глаза сверкали благородным негодованием:
- И такой-то вот, напомаженный, сидит весь вечер и глупо ухмыляется и
смеет обращаться с вами покровительственно!
- Покровительственно? - повторил удивленный Эндрью.
Она сердито кивнула головой.
- Он был просто невыносим. "Один парень сообщил мне наилучшее решение
вопроса о гонораре". И это сразу после того, как вы ему рассказали о
замечательном случае с Имрисом! И еще назвал эту болезнь зобом! Даже я знаю,
что это как раз обратное явление. А его предложение направлять к нему
пациентов! - Она скривила губы. - Дальше уж некуда! - Она докончила, совсем
рассвирепев: - Ох, я едва сдерживалась, так меня злило то, что он считает
себя выше вас!
- Не думаю, чтобы он считал себя выше меня, - сказал Эндрью озадаченно.
- Правда, он сегодня производил впечатление человека, занятого только самим
собой. И это, может быть, просто такое настроение. Он самый симпатичный
человек из всех, кого я знаю. Мы были очень дружны в университете. Вместе
зубрили.
- Вероятно, он находил, что вы ему полезны, - бросила Кристин с
необычной для нее горечью. - Он подружился с вами для того, чтобы вы ему
помогали учиться.
Эндрью огорченно запротестовал:
- Не говорите гадостей о людях, Крис.
- Нет, вы, должно быть, слепы! - вспыхнула она, и злые слезы заблестели
у нее на глазах. - Надо быть слепым, чтобы не видеть, что он за человек. И
он испортил нам все удовольствие от поездки. Все было отлично, пока он не
явился и не начал говорить о себе. А в Викториа-холл был чудный концерт, и
мы могли пойти туда! Но мы не попали на концерт, а теперь уже слишком поздно
идти куда-нибудь - только он не опоздает на свой идиотский бал!
Они шли до станции на некотором расстоянии друг от друга. В первый раз
Эндрью видел Кристин рассерженной. И он тоже сердился - на себя, на Хемсона
да и на Кристин. Но ведь она права: вечер испорчен. Теперь, украдкой
поглядывая на ее напряженное бледное лицо, он чувствовал, что все вышло
прескверно.
Они пришли на станцию. Неожиданно, когда они поднимались на верхнюю
платформу, Эндрью увидел на противоположной стороне двух человек, которых
узнал сразу: миссис Бремвел и доктора Гэбела. В эту минуту был подан поезд,
который шел в Порткоул, на морское побережье. Гэбел и миссис Бремвел сели
вместе в этот поезд, улыбаясь друг другу. Раздался свисток паровоза, и поезд
отошел. Эндрью овладело вдруг неприятное чувство. Он бегло посмотрел на
Кристин, с надеждою, что она не заметила этой пары. Только сегодня утром он
встретил Бремвела, и тот, поговорив о хорошей погоде, сообщил,
удовлетворенно потирая костлявые руки, что жена уехала на два дня к матери в
Шрусбери.
Эндрью стоял молча, опустив голову. Он был так влюблен, что сцена,
которой он только что был свидетелем, во всем ее значении мучила его, как
физическая боль. Тошно ему стало. Не хватало только такого заключительного
аккорда, чтобы завершить тяжелый день. Настроение Эндрью резко изменилось,
радость померкла. Он жаждал длинного, ничем не нарушенного разговора с
Кристин, жаждал открыть ей душу, уладить эту глупую и пустячную размолвку
между ними. А больше всего жаждал быть с ней наедине. Но поезд, шедший в
Блэнелли, был битком набит. Им пришлось удовольствоваться местами в вагоне,
переполненном шахтерами, которые громко обсуждали подробности футбольного
матча.
В Блэнелли приехали поздно, и Кристин казалась очень утомленной. Эндрью
был уверен, что она видела миссис Бремвел и Гэбела. Он сейчас не мог
говорить с ней. Не оставалось ничего другого, как проводить ее молча до дома
миссис Герберт и в унынии пожелать ей доброй ночи.
Было уже около двенадцати часов ночи, когда Эндрью вернулся в
"Брингоуэр", но, несмотря на такой поздний час, его ожидал там Джо Морган,
расхаживая короткими шагами между запертой амбулаторией и домом. При виде
Эндрью широкое лицо бурильщика выразило облегчение.
- Ох, доктор, как хорошо, что вы вернулись! Я тут хожу взад-вперед уже
целый час. Моя хозяйка нуждается в вашей помощи - и раньше времени к тому
же.
Эндрью, сразу оторванный от размышлений о своих личных делах, попросил
Моргана подождать. Он сходил наверх за сумкой, потом они вместе отправились
на Блэйна-террас. Ночь была прохладна и загадочно-спокойна. Всегда такой
впечатлительный, Эндрью теперь ощущал лишь какое-то тупое безучастие ко
всему вокруг. Он не предчувствовал, что это ночное посещение будет необычно,
более того, что оно будет иметь решающее значение для его будущего в
Блэнелли. Оба шагали молча, пока не дошли до дома No 12. Здесь Джо круто
остановился.
- Я не войду, - сказал он, и в голосе его чувствовалось большое
душевное напряжение. - Но я уверен, доктор, что вы нам поможете.
Внутри узкая лестница вела в тесную спаленку, чистенькую, но бедно
меблированную и освещенную только керосиновой лампой. Здесь мать миссис
Морган, высокая седая старуха лет семидесяти, и пожилая толстая повитуха
ожидали у постели роженицы, следя за выражением лица Эндрью, ходившего по
комнате.
- Можно вам предложить чашку чаю, доктор? - быстро спросила старая мать
через несколько минут.
Эндрью слегка усмехнулся. Он понял, что старая женщина, умудренная
опытом, боялась, как бы он не ушел, обещав вернуться попозже, когда
начнутся роды.
- Не беспокойтесь, матушка, я не сбегу.
Сойдя вниз, на кухню, он выпил чашку чаю, поданную ею. Он был очень
утомлен, но понимал, что даже если и уйдет домой, не урвет и часа на сон. К
тому же видел, что этот случай потребует всего его внимания. Какое-то
странное душевное оцепенение владело им, и он решил остаться здесь, покуда
все не кончится. Час спустя он поднялся наверх взглянуть на больную,
вернулся в кухню и сел у огня. В квартире стояла тишина, слышно было только,
как сыпалась сквозь решетку зола да медленно тикали стенные часы. Впрочем,
раздавались и другие звуки: стук башмаков Моргана, ходившего по улице перед
домом. Против Эндрью сидела в своем черном платье старая мать. Она сидела
совершенно неподвижно, и глаза ее, удивительно живые и умные, не отрываясь,
смотрели в лицо Эндрью, словно изучая его.
Тяжелые, путанные мысли бродили в голове Эндрью. Сцена на кардиффском
вокзале все еще стояла перед ним и болезненно волновала. Он думал о
Бремвеле, обожавшем женщину, которая гнусно его обманывала, об Эдварде
Пейдже, связанном навсегда со строптивой Блодуэн, о Денни, который вел
печальную жизнь врозь с женой. Рассудок твердил ему, что все это крайне
неудачные браки. Но в нынешнем состоянии его души этот вывод заставлял его
хмуриться. Он хотел представлять себе брак идиллией, - да, иначе он не мог
себе его представлять, когда перед ним витал образ Кристин. Ее глаза,
сиявшие перед ним, не допускали никакой другой мысли. И борьба между
холодными сомнениями ума и переполнявшей сердце любовью вызывала в нем гнев
и растерянность. Уткнув подбородок в грудь, вытянув ноги, он задумчиво
смотрел в огонь.
Так он сидел долго, и мысли его были настолько заняты Кристин, что он
вздрогнул, когда сидевшая напротив женщина заговорила с ним.
Ее занимали вопросы совсем иного свойства.
- Сюзен наказывала, чтобы ей не давали хлороформа, если это может
повредить ребенку. Она страх как хочет этого ребенка, доктор. - Старые глаза
вдруг потеплели, и она добавила тише: - Да и все мы так же хотим его.
Эндрью с трудом стряхнул с себя рассеянность.
- Наркоз не принесет никакого вреда, - сказал он ласково. - Оба будут
живы и здоровы.
С верхней площадки раздался голос повитухи, звавшей его. Эндрью
посмотрел на часы: они показывали половину четвертого. Он встал и пошел в
спальню. Пора было приступать к делу.
Прошел час. Борьба была длительна и жестока. Наконец, когда первые лучи
зари скользнули в комнату из-за неровного края шторы, ребенок родился -
бездыханным.
Дрожь ужаса пронизала Эндрью, когда он посмотрел на неподвижное тельце.
После всего того, что он обещал родным! Его лицо, разгоряченное от усилий,
вдруг похолодело. Он стоял в нерешимости, колеблясь между желанием
попробовать оживить новорожденного и необходимостью заняться матерью,
которая и сама была в опасном состоянии. Дилемма была так трудна, что он не
мог по совести решить ее. Инстинктивно, жестом слепого, передал он ребенка
повитухе и занялся Сюзен, которая лежала на боку без сознания, почти без
пульса, еще не придя в себя после эфира. Эндрью делал отчаянные усилия,
бешено торопился спасти ее.
В одно мгновение он разбил стеклянную ампулу и спрыснул ей под кожу
питуитрин. Затем отбросил шприц и начал приводить в чувство лежавшую
неподвижно женщину. Несколько минут прошло в лихорадочных усилиях и сердце
ее забилось сильнее. Эндрью видел, что теперь можно отойти от нее, не
опасаясь за ее жизнь. Он резко обернулся. Он был без пиджака, волосы
прилипли к мокрому лбу.
- Где ребенок?
Повитуха испуганным жестом указала под кровать, куда она положила
ребенка.
В одно мгновение Эндрью опустился на колени. Пошарив среди промокших
газет под кроватью, он вытащил оттуда ребенка. Это был мальчик, прекрасно
сложенный. Вялое, но теплое тельце его было бело и мягко, как сало.
Перерезанный впопыхах пупочный канатик висел, как сломанный стебель. Кожа
была прелестного оттенка, гладкая и нежная. Головка болталась на тонкой шее.
Руки и ноги казались совсем бескостными.
Не вставая с колен, Эндрью смотрел на ребенка, свирепо хмурясь.
Мертвенная белизна могла означать только одно: здесь налицо Asphyxia
pallida. И, сверхъестественно напрягая память, Эндрью стал лихорадочно
припоминать случай, который ему пришлось наблюдать когда-то в
Самаритянской больнице, и те средства, которые тогда были применены. В одну
секунду он вскочил на ноги.
- Принесите горячей воды и холодной и два таза, - бросил он повитухе. -
Живей, живей!
- Но, доктор... - пролепетала она, запинаясь, устремив глаза на
мертвенно-белое тельце.
- Скорее! - заорал он.
Схватив одеяло, он положил на него ребенка и начал специальным способом
делать ему искусственное дыхание. Принесли тазы, кувшин, большой жестяной
чайник. С бешеной быстротой Эндрью налил в один таз холодной воды, в другом