Страница:
Мы послали в город за необходимыми нарядами и отправились на охоту за кюре. Он оказался стариканом, долгое время жившим вдали от мирской суеты. Он не усмотрел в нас ничего особенно дурного, кроме нашей молодости и энтузиазма; и он очень сожалел, что тут нужны три недели отсрочки.
Добрый старикан объяснил нам, что таков закон.
— О, да это пустяк, — выдохнули мы. — Ловим первый же поезд до Лондона.
Обошлось без инцидентов. Мы оба были полностью анестезированы. Ничто нас не тревожило. Нам не претило ни ожидание на перроне, ни медленный ход старого состава.
Все это была часть плана. Мы были вне себя от жизни, от колоссального ее темпа. Скорость самолета превратилась в простой символ, физическую проекцию превосходства нашего духа.
Два следующих дня пролетели в какой-то пантомиме. Грязный офис, где грязный человечек сочетал нас браком. Мы отвезли Ламу его машину. Я с изумлением обнаружил, что мы бросили ее на открытом месте над обрывом у озера.
Я устроил миллион дел, и все это в водовороте, в котором утонул всякий здравый смысл. Не прошло еще и сорока восьми часов, а мы уже собрали чемоданы и отбыли в Париж.
Деталей никаких я не запомнил. Все события выступали как отдельные металлы, образующие в слиянии сплав, имя которому Восторг. За все это время мы ложились спать один только раз, и спали крепко, а проснулись свежие, без единого следа утомления.
Мы навестили Гретель и получили от нее запас кокаина. Разумеется, она не примет никакие деньги от ее дорогого сэра Питера, и она счастлива видеть Лу, Леди Пендрагон; и не соизволим ли мы заглянуть к ней после медового месяца?
Этот визит крепко застрял в моей памяти. Мне кажется, я все же каким-то образом догадывался, что эта женщина является, так сказать, главной пружиной целой операции.
Она представила нас своему мужу, тучному и одышливому старику с пузом и бородой, репутацией праведника и елейной манерой говорить правильные вещи ни о чем. Но я предугадывал определенную проницательность в его взгляде: она шла вразрез с его маской показного неведенья.
Был там и еще один человек — некто вроде недоделанного священника-нонконформиста, по имени Джейбз Платт, который довольно рано понял, что миссия его жизни ходить и везде творить добро. Кое-кто утверждал, что он сделал немало добра — для себя. Его политическое кредо звучало несложно: если ты что-нибудь видишь — останови это; все сущее неправильно; этот мир очень злое и порочное место.
Вдобавок он был также энтузиастом принятия закона, который пресек бы в корне наркотическую чуму.
И мы улыбались с пониманием и сочувствием, хитро поглядывая при этом на хозяйку дома. Если бы старый дурак только знал, сколько кокаина мы приняли, пока сидели и аплодировали его напыщенным и плоским речам!
Мы от всего сердца посмеялись над этим глупым инцидентом, сидя в вагоне. В отдаленной перспективе он не покажется нам столь уж комичным; но очень трудно объяснить словами, так уж повелось, что именно будет щекотать твое чувство юмора, а что нет... Вполне возможно, что любое другое событие подействовало бы на нас точно также. Мы были на восходящей кривой. Восторг любви вступил в комбинацию с восторгом от кокаина; а романтизм и авантюризм наших жизней создавали опьяняющее обрамление для двух этих драгоценностей высочайшей пробы.
«Каждый день, во всем, я делаюсь лучше и лучше».
Ныне знаменитая формула м-сье Куэ с точностью изображает график кокаинового медового месяца. Нормальная жизнь — это аэроплан до взлета. Сначала серия мелких толчков, более менее движемся, только и можно сказать. Потом она начинает четко взлетать. И уже ничто не препятствует полету.
Но по-прежнему существуют психические препятствия; ограда, скопление построек, вязовая роща или что бы там ни было. Всегда немного боишься из-за того, что их необходимо перескочить. Но как только машина взмывает в бескрайнюю синеву, тотчас приходит душевное веселье, которое сопутствует обретению неограниченной свободы.
Это чувство должны были знать наши деды, те, что жили в Англии, когда свобода в этой стране не была еще уничтожена законодательной властью; или скорее передачей законодательной власти в ручонки мелкого чиновничества и приказного люда.
С полгода назад, я получил из-за границы немного табаку. Черный «perique» — «перик» чистейший, из Луизианы, лучший в мире. Мало-помалу мне наскучило заниматься его нарезкой, и я отправил перик для этой цели к табачнику.
Что вы, как можно! Никак нельзя без разрешения со стороны Таможни!
Наверное, мне бы и в самом деле следовало сдаться полиции.
Да, когда увлекаешься кокаином на полную катушку, теряешь всякое представление об ухабистом характере нашего старого, округлого сфероида. Зато начинаешь проявлять куда большую компетентность в делах житейских, то есть в известном смысле этого понятия.
Месье Куэ полностью прав, как и сторонники Христианской Науки, говоря, что половина всех наших бед происходит от того, что мы признаем, что они есть, поэтому если мы забудем про их существование, то они и в самом деле прекратят существовать!
Не для этой ли цели имеется у нас старая пословица — «с глаз долой, из сердца вон»?
Когда у тебя кокаиново-медовый месяц, ты и в самом деле делаешься выше простых смертных. Каждую проблему ты атакуешь с абсолютной уверенностью. Это комбинация, которую французы называют «elan» (бодрость) и «insouciance» (наглость/беспечность).
Британская Империя обязана своим появлением именно этому духу. Наши молодые люди дошли до Индии и разных других мест, и перешагнули через всех только потому, что они были слишком невежественны, чтобы сознавать все трудности, ожидающие их на этом пути. Их учили, что если у тебя в жилах здоровая кровь (а в школах и университетах доводили до автоматизма мысль, что ты властелин творения и не можешь ошибаться, и не должен даже замечать поражений), то все будет в полном порядке.
А теперь мы теряем Империю, потому что оказались «поражены бледной немочью раздумья». Интеллектуалы довели нас до положения «жалкой кошки из старой поговорки». Дух Гамлета занял место духа Макбета. А Макбет только потому и погиб, что Макдуфф отнял у него мужество своим толкованием того, что сказали ведьмы.
И Кориолан потерпел неудачу только потому, что остановился и задумался. Как сказал поэт: «Любить знание значит ненавидеть жизнь».
Кокаин устраняет все колебания и сомнения. Однако, наши предки обязаны свободой своего духа подлинной свободой, добытой ими в бою; а кокаин — это просто «пиратская кружка рома перед боем». Тем не менее, пока его хватает, все хорошо.
ГЛАВА IV
«AU PAYS DE COCAINE» — В СТРАНЕ КОКАИНА
Я не могу припомнить подробности нашей первой недели в Париже. Подробности перестали существовать. Мы мчались от наслаждения к наслаждению в одном неиссякаемом порыве. Мы не останавливались ни перед чем. Я не смогу описать и частицу слепого, безграничного блаженства любви. Каждый эпизод был в равной степени изыскан.
Париж, конечно, умеет подать себя особым образом людям как раз в таком состоянии ума. Мы жили под напряжением в десять раз превышавшем нормальное. И это соответствовало истине как в буквальном, так и переносном смысле. Я захватил с собою из Лондона тысячу фунтов, думая о радостях безрассудства. К черту расходы, ведь мы собирались веселиться!
Я воспринимал тысячу фунтов как сумму достаточную, чтобы расписывать Париж всеми цветами радуги довольно долгое время; однако к концу недели эта тысяча пропала; еще одну тысячу, затребованную мной по телеграфу, постигла та же участь; и на их месте только и появилось, что пара нарядов для Лу и несколько не самых дорогих ювелирных изделий.
Мы считали, что живем очень экономно. Мы были так счастливы, что не замечали траты денег. Отчасти потому, что любовь не нуждается в крупных суммах, и я никогда раньше не знал, что такое любовь.
Утренние часы были заполнены тем, что я назвал бы медовой частью месяца. Это занятие не оставляло нам времени, чтобы слоняться по Монмартру. Нас мало волновала пища, мы едва замечали, что едим. Сон, как будто, тоже сделался нам не нужен. Мы не ведали утомления.
При первом же намеке на усталость, рука наведывалась в карман. Одна щепотка дарила нам ощущение утонченнейшей прелести порока, и мы снова катили на четвертой скорости дальше!
Пожалуй, стоит вспомнить только одно событие — от Гретель Вебстер пришло письмо и коробка. В посылке находилось стеганое кимоно для Лу, одна из тех роскошных шелковых вещей, которые в Японии носят гейши, голубое, как летнее небо, сплошь покрытое вышитыми золотом драконами с алыми глазами и языками.
Надев его, Лу смотрелась как никогда впечатляюще, ослепительно великолепно.
Я никогда особо не увлекался женщинами. Несколько любовных интрижек из тех, что подвернулись мне, были довольно убогими и глупыми. Они не открыли мне, какие возможности таит в себе любовь. На самом деле, я считал ее несколько преувеличенным удовольствием; кратким и скотским ослеплением, за которым неотступно следуют скука и отвращение.
Но с кокаином все обстоит совершенно по-другому.
Хочу подчеркнуть тот факт, что кокаин в действительности — анестезирующее средство. Этим объясняется его подлинное действие. Не чувствуешь своего тела. (Как всем известно, с этой целью его и применяют в хирургии и зубоврачебном деле).
Только не думайте, что это означает уменьшение физических радостей брака. Совсем наоборот, но они обретают эфирную легкость. Животная сторона интенсивно стимулируется насколько того требует ее участие в действии; однако происходит полная трансмутация животной страсти.
Я происхожу из весьма утонченной, наблюдательной расы, которой легко внушить отвращение. Неотделимые от любовных дел маленькие интимные происшествия, способные в обычных обстоятельствах покоробить твои деликатные чувства, перестают это делать, когда твоя топка полна кокаином. Любое такое событие трансмутируется, словно бы «небесной алхимией», в разновидность духовного блаженства. Ты ощущаешь свое тело с невероятной остротой. Но, как уверяют нас буддисты, в действительности оно является источником боли и неудобств. Все мы подсознательно чуем, что так оно и есть; и это как раз то, что кокаин полностью устраняет.
Позвольте мне еще раз подчеркнуть отсутствие какого-либо обратного действия. Именно в этой сфере, как нигде, проявляется инфернальная тонкость этого снадобья. Если идешь в разнос обычным путем с помощью алкоголя, получаешь то, что американцы называют «хмурым утром после веселой ночи». Природа предупреждает нас о нарушении нами правил, и Природа наделила нас достаточным здравым смыслом, чтобы понимать — беря взаймы, мы обязаны расплачиваться.
Мы употребляем алкоголь с незапамятных времен: и в народном сознании зафиксировано, что хотя стаканчик на другое утро, «собачий волос», как мы его называем, и поправит ваши дела, его едва ли хватит, чтобы захлебнуться этими волосами.
Но в случае с кокаином все эти предосторожности ничуть не помогают. Никто особо не пострадает от наркотической ночи, при условии, что у него хватит ума на другой день посетить турецкие бани, и «подлечиться» пищей и двойной порцией сна. Только кокаин настойчиво говорит: «Живи по средствам», и гарантирует их неистощимость.
Как я уже говорил, он обладает обезболивающим действием. Он притупляет все ощущения, которые могут повлечь за собой то, что психологи называют «торможением». Человек начинает пренебрегать абсолютно всеми правилами. Он пышет здоровьем и бурлит бодростью духа. Слепое возбуждение столь возвышенного свойства не оставляет места для каких-либо тревог. И в то же время в этом возбуждении есть глубина и покой. Ничто в нем не намекает на ту грубость, которая ассоциируется у нас с банальным пьянством. Сама идея грубости и банальности оказывается упразднена. Это напоминает видение Петра в Деяниях Апостолов, когда ему было сказано: «Нет ничего в тебе самом нечистого».
Не так ли сказано и у Блейка: «Все живое свято». Каждый поступок — священнодействие. Инциденты, которые в обычном состоянии досаждают или препятствуют, воспринимаешь как простое сырье для веселых насмешек. В точности как когда вы бросаете кубик сахара в шампанское, и оно начинает пенится вновь.
Ну да ладно, мы отвлеклись от темы. И это тоже как раз то, что делает кокаин. Трезвый ход мысли оказывается прерван. Отклоняешься по касательной, свежей, неистовой, невероятной касательной по любому поводу. Пропадает чувство меры; и, несмотря на миллионы миль, которые ты бодро прошел свернув с пути, ты никогда не потеряешь из виду цель, к которой надо стремиться.
Так, например, покамест я записывал все эти вещи, я ни на секунду не упускал из виду, что я рассказываю вам о коробке и письме от Гретель.
В Париже мы познакомились с одной девицей. Она была наполовину индианкой — прелестная малышка с шармом чертенка и запасом похабнейших историй, какие только существуют на свете. Она жила кокаином. Более или менее необразованная, и поэтому описывавшая свое существование следующим образом: «Я нахожусь в просторном красивом саду, и в руках у меня полно свертков, которые я то и дело роняю; и когда я наклоняюсь за одним, у меня тут же падает другой, и все это время я плыву вдоль по саду».
Итак, вот что писала Гретель:
— Наглая идиотка, — сказал я, будто бы огрызаясь. Сказал не своим голосом, то был, сдается мне, заговоривший изнутри некий глубинный инстинкт самосохранения.
Между тем, Лу вся сияла по этому поводу. Я хотел бы дать представление о всех искристых свойствах каждого ее слова и поступка, но вряд ли сумею. Ее глаза блистали, губы трепетали, щеки рдели румянцем весенних бутонов. Она была воплощением кокаинового духа; кокаином во плоти. Одним своим существованием она делала Вселенную бесконечно восхитительной! Послушайте, если вам так уж угодно, она была одержима дьяволом!
Любая из так называемых здоровых личностей была бы шокирована при ее появлении. Она представляла собой сирену, вампира, Мелузину, опасного и дивного демона, которого трусы были вынуждены изобрести, чтобы оправдать собственный недостаток мужества. Она была настроена отобедать прямо здесь в номере, где она могла бы надеть новое кимоно и танцевать для меня на обеденном столе.
Паюсную икру мы ели ложками. Кого волнует, что она стоит в три раза дороже своего веса в золоте? И нечего упрекать меня в экстравагантности; если вам охота кого-то обвинять, обвиняйте Кайзера. Он заварил всю эту кашу; и когда мне вздумается поесть паюсной икры, я буду есть паюсную икру.
Мы пожирали ее по-волчьи. Глупо предавать значение подобным пустякам.
Яства сменяли друг друга на нашем столе, а Лу плясала точно горячечный демон. Она с удовольствием приняла для себя психологию Восточной обольстительницы и чаровницы. Я был ее паша, ее воин-самурай, ее великолепный махараджа с кривою саблей по колено, готовый отрубить ей голову под любым предлогом.
А она была Ouled Nail c татуированными щеками и подбородком, с насурьмленными бровями и красным накрашенным ртом.
Я был Туарег в маске, полонивший ее разбойник пустыни.
Она разыгрывала передо мной тысячи утонченно-безумных ролей.
У меня слабое воображение, у меня сугубо аналитический мозг; однако, я упивался устроенной ею для меня игрой. Точно не помню сколько раз за время нашего обеда превращался я из цивилизованного супруга в пижаме с Бонд-Стрит в разъяренного безумца.
И только когда официанты оставили нас, подав кофе и ликеры, которые мы пили как воду, Лу внезапно сбросила свой мерцающий наряд.
Она встала посреди комнаты и выпила полфужера бренди с ликером. Гипнотическая дерзость этого ее жеста исторгла из меня внутренний вопль. Я подскочил, точно притаившийся в засаде тигр при виде оленя.
Лу хихикала всем телом от некого неугомонного возбуждения. Знаю, знаю что «хихикать всем телом» не говорят; но никак иначе выразить это я не могу.
Она перехватила мой бросок, как будто всю жизнь играла в защите за сборную Англии по регби.
— Давай ножницы, — прошептала она.
Я мгновенно сообразил, куда она гнет. Все было совершенно верно — мы несколько заигрались, перегнули палку с этим снежком. Думаю, что мы приложились не менее пяти раз. Если вам так любопытно — вернитесь назад и пересчитайте их — сколько мне надо, чтобы взлететь на десять тысяч футов над несчастными утесами Дувра, благослови их Господь! Но все сходилось, как цена гвоздей в конских подковах, что казалось забавным моему отцу, когда я был малышом. Вы понимаете, что я имею в виду — принцип Мартингейла (удвоение ставок) и тому подобное. Мы определенно перекушали снега.
Пять раз! Вообщем-то немного, после двух недель, какие наши годы...
У Гвендолен Оттер сказано:
Отвергаю упреки в безрассудной расточительности. В нашем распоряжении оставались еще весьма основательные ресурсы. Мы не уклонялись от «оплаты заказов», как какая-нибудь фирма мошенников.
Вы прекрасно знаете, как трудно хранить спички. Совершенно тривиальная вещь спички, ими пользуются постоянно, их всегда легко заменить; и никто не удивляется, если вдруг его коробок оказывается пустым; так вот, я не считаю, что хотя бы на миг нарушил чувство меры в этом вопросе.
И давайте оставим в покое мой полет в Париж при лунном свете. Признаю, что горючего мне не хватило; но ни для кого ни секрет, что когда ты впервые по уши влюблен, состояние это способно вызвать временное растройство твоих обычных навыков.
Что бы люди не болтали про Гретель, она оказалась надежным другом, и мне было приятно признать очевидность этого факта. Причем она оказалась надежным другом в самом необычном смысле этого слова. Не вижу оснований не отметить, что она вела себя, как верный друг в самом раннем, насколько вам это по силам вообразить, викторианском смысле.
Она была не просто верным, но и мудрым другом. Она явно предвидела, что наступит день, когда все наши запасы снежка растают.
Теперь я хочу, друзья, чтобы вы все уяснили из прочитанного, что мужчина, если он называет себя мужчиной, не из тех, кто способен прервать медовый месяц с девушкой в японском кимоно, каким я его расписал выше и, напялив кучу гнусной одежды, носиться по всему Парижу в поисках торговца наркотиками.
Вы мне, конечно, тотчас возразите, что всего и делов то было позвонить официанту, и тот принес бы мне пару кубометров. Но вы так считаете просто потому, что не представляете, в каком отеле мы имели невезение остановиться. Мы попали туда, не чуя никакой беды. Он стоял почти рядом с Пляс Д`Этуаль и, для невооруженного взгляда казался абсолютно респектабельной гостиницей для отпрысков аристократических семейств.
Не увлекайтесь мыслию, будто я хочу раскритиковать это заведение. Все это из-за того, что из Франции была выпита вся кровь; но коридорный на нашем этаже был семейный человек средних лет и, вероятно, почитывал и Ламартина с Паскалем, и Тэна, и всех остальных ужасающих старых зануд, когда не занимался доставкой икры в наш номер. Но я не вижу ни малейшей пользы скрывать от вас, что лицо его постоянно имело выражение человека, который чем-то шокирован, в особенности об этом говорил фасон его бородки. И всякий раз ему что-то в нашем номере подчеркнуто не нравилось, когда он туда являлся.
Я где-то и сам немного психолог, и мне было совершенно ясно, что такой человек не станет доставать для нас кокаин, если только мы не предложим ему за это пост министра табачной промышленности.
Итак, разумеется, я не собираюсь упрашивать вас, чтобы вы поверили, будто Гретель Вебстер было что-либо известно об этом противном старом ханже-коридорном! Она попросту проявила мудрое предвидение и дружеское участие. Сомнений нет, опыт у нее имелся — бушели, баррели, мешки и все прочие меры опыта, которым меня не учили в школе.
Она попросту, не вникая в ход событий, должно быть, сказала про себя следующее: «По той или иной причине, эти симпатичные ребята могут оказаться в критический момент своей карьеры почти без снежка, и поэтому мне следует позаботиться, чтобы они его имели».
Думая обо всем этом, я, тем временем, раздобыл маникюрные ножницы, и моя Лу как раз кромсала ими швы на подкладке кимоно вокруг тех мест, где ее восхитительные крепкие пальчики нащупали то, что мы в госпитале называли инородным телом.
Да, мы не ошиблись. Гретель смогла постичь нашу психологию, а мы смогли постичь психологию Гретель, и все прошло чудесно, как зеленый горошек с жареной уткой.
Не смейте и думать, что мы испортили кимоно. То была всего лишь складка в стеганой изнанке. Из нее показался драгоценный белый шелковый мешочек; и мы вскрыли его, и перед нами заблестел снег, перед блеском которого меркнут снега на вершине Монблана.
Как вы знаете, когда на него посмотришь, то обязательно понюхаешь. Для чего он нужен? Этого не знает никто. Не надо рассказывать про «операции на горле». У Лу с горлом все в порядке. Она поет как Мельба, и выглядит как персик; она и есть Персик-Мельба — это как дважды два.
Да уж мы понюхали, и еще как! А потом мы кружили в танце несколько лет — по часам, наверное, восемь или девять минут — но что за толк рассуждать о часах, когда Эйнштейн уже доказал, что время является всего лишь одним из измерений пространства? Что с того, что астрономы открыли, будто наша планета вертится со скоростью 1000 миль в час, или там поворачивается на тысячу миль в минуту, если мы не можем вертеться вместе с ней?
Нелепо было бы бродить вокруг и остаться позади; а может быть, чего доброго, оказаться на Луне, где и поговорить не с кем, кроме Жюля Верна, Герберта Джорджа Уэллса и прочей толпы им подобных писателей.
Однако вы не подумайте, что белый шелковый мешочек был так уж мал.
Лу наклонилась над столом и выпустила изо рта свой длинный тонкий язык, точно муравьед в Национальном Биографическом Словаре, или как он там называется, и ввинтила его в белоснежную массу, едва не сведя меня с ума.
Я хохотал, как гиена, думая о сказанных ею словах. «В твоем поцелуе есть горечь кокаина». Весельчак Суинберн всю жизнь говорил о горьких поцелуях. Что он мог знать, бедный старый мальчик?
Что такое настоящий поцелуй, узнаешь только с полным ртом кокаина. Одно лобзание раскладывается на бесчисленные фазы, как в сочинениях разных там Бальзаков и Золя, Ромен Ролланов и Д.Х.Лоуренсов и многих других. И вы совсем не устаете! Вы несетесь на четвертой скорости всю дорогу, и двигатель урчит как кошечка, большая белая кошечка со звездами, мерцающими у нее на шерстке. И он всегда не такой и всегда тот же самый, и он не кончается, и ты теряешь разум, и продолжаешь жить без него, и, по всей вероятности, вы вообще не понимаете о чем я говорю, а меня это ни капли не волнует, и мне вас ужасно жаль, и вы можете во всем этом убедиться сами в любой момент...
Способ прост — найдите девушку вроде Лу и много белого порошка.
Что там говорит этот приятель Лам?
Добрый старикан объяснил нам, что таков закон.
— О, да это пустяк, — выдохнули мы. — Ловим первый же поезд до Лондона.
Обошлось без инцидентов. Мы оба были полностью анестезированы. Ничто нас не тревожило. Нам не претило ни ожидание на перроне, ни медленный ход старого состава.
Все это была часть плана. Мы были вне себя от жизни, от колоссального ее темпа. Скорость самолета превратилась в простой символ, физическую проекцию превосходства нашего духа.
Два следующих дня пролетели в какой-то пантомиме. Грязный офис, где грязный человечек сочетал нас браком. Мы отвезли Ламу его машину. Я с изумлением обнаружил, что мы бросили ее на открытом месте над обрывом у озера.
Я устроил миллион дел, и все это в водовороте, в котором утонул всякий здравый смысл. Не прошло еще и сорока восьми часов, а мы уже собрали чемоданы и отбыли в Париж.
Деталей никаких я не запомнил. Все события выступали как отдельные металлы, образующие в слиянии сплав, имя которому Восторг. За все это время мы ложились спать один только раз, и спали крепко, а проснулись свежие, без единого следа утомления.
Мы навестили Гретель и получили от нее запас кокаина. Разумеется, она не примет никакие деньги от ее дорогого сэра Питера, и она счастлива видеть Лу, Леди Пендрагон; и не соизволим ли мы заглянуть к ней после медового месяца?
Этот визит крепко застрял в моей памяти. Мне кажется, я все же каким-то образом догадывался, что эта женщина является, так сказать, главной пружиной целой операции.
Она представила нас своему мужу, тучному и одышливому старику с пузом и бородой, репутацией праведника и елейной манерой говорить правильные вещи ни о чем. Но я предугадывал определенную проницательность в его взгляде: она шла вразрез с его маской показного неведенья.
Был там и еще один человек — некто вроде недоделанного священника-нонконформиста, по имени Джейбз Платт, который довольно рано понял, что миссия его жизни ходить и везде творить добро. Кое-кто утверждал, что он сделал немало добра — для себя. Его политическое кредо звучало несложно: если ты что-нибудь видишь — останови это; все сущее неправильно; этот мир очень злое и порочное место.
Вдобавок он был также энтузиастом принятия закона, который пресек бы в корне наркотическую чуму.
И мы улыбались с пониманием и сочувствием, хитро поглядывая при этом на хозяйку дома. Если бы старый дурак только знал, сколько кокаина мы приняли, пока сидели и аплодировали его напыщенным и плоским речам!
Мы от всего сердца посмеялись над этим глупым инцидентом, сидя в вагоне. В отдаленной перспективе он не покажется нам столь уж комичным; но очень трудно объяснить словами, так уж повелось, что именно будет щекотать твое чувство юмора, а что нет... Вполне возможно, что любое другое событие подействовало бы на нас точно также. Мы были на восходящей кривой. Восторг любви вступил в комбинацию с восторгом от кокаина; а романтизм и авантюризм наших жизней создавали опьяняющее обрамление для двух этих драгоценностей высочайшей пробы.
«Каждый день, во всем, я делаюсь лучше и лучше».
Ныне знаменитая формула м-сье Куэ с точностью изображает график кокаинового медового месяца. Нормальная жизнь — это аэроплан до взлета. Сначала серия мелких толчков, более менее движемся, только и можно сказать. Потом она начинает четко взлетать. И уже ничто не препятствует полету.
Но по-прежнему существуют психические препятствия; ограда, скопление построек, вязовая роща или что бы там ни было. Всегда немного боишься из-за того, что их необходимо перескочить. Но как только машина взмывает в бескрайнюю синеву, тотчас приходит душевное веселье, которое сопутствует обретению неограниченной свободы.
Это чувство должны были знать наши деды, те, что жили в Англии, когда свобода в этой стране не была еще уничтожена законодательной властью; или скорее передачей законодательной власти в ручонки мелкого чиновничества и приказного люда.
С полгода назад, я получил из-за границы немного табаку. Черный «perique» — «перик» чистейший, из Луизианы, лучший в мире. Мало-помалу мне наскучило заниматься его нарезкой, и я отправил перик для этой цели к табачнику.
Что вы, как можно! Никак нельзя без разрешения со стороны Таможни!
Наверное, мне бы и в самом деле следовало сдаться полиции.
Да, когда увлекаешься кокаином на полную катушку, теряешь всякое представление об ухабистом характере нашего старого, округлого сфероида. Зато начинаешь проявлять куда большую компетентность в делах житейских, то есть в известном смысле этого понятия.
Месье Куэ полностью прав, как и сторонники Христианской Науки, говоря, что половина всех наших бед происходит от того, что мы признаем, что они есть, поэтому если мы забудем про их существование, то они и в самом деле прекратят существовать!
Не для этой ли цели имеется у нас старая пословица — «с глаз долой, из сердца вон»?
Когда у тебя кокаиново-медовый месяц, ты и в самом деле делаешься выше простых смертных. Каждую проблему ты атакуешь с абсолютной уверенностью. Это комбинация, которую французы называют «elan» (бодрость) и «insouciance» (наглость/беспечность).
Британская Империя обязана своим появлением именно этому духу. Наши молодые люди дошли до Индии и разных других мест, и перешагнули через всех только потому, что они были слишком невежественны, чтобы сознавать все трудности, ожидающие их на этом пути. Их учили, что если у тебя в жилах здоровая кровь (а в школах и университетах доводили до автоматизма мысль, что ты властелин творения и не можешь ошибаться, и не должен даже замечать поражений), то все будет в полном порядке.
А теперь мы теряем Империю, потому что оказались «поражены бледной немочью раздумья». Интеллектуалы довели нас до положения «жалкой кошки из старой поговорки». Дух Гамлета занял место духа Макбета. А Макбет только потому и погиб, что Макдуфф отнял у него мужество своим толкованием того, что сказали ведьмы.
И Кориолан потерпел неудачу только потому, что остановился и задумался. Как сказал поэт: «Любить знание значит ненавидеть жизнь».
Кокаин устраняет все колебания и сомнения. Однако, наши предки обязаны свободой своего духа подлинной свободой, добытой ими в бою; а кокаин — это просто «пиратская кружка рома перед боем». Тем не менее, пока его хватает, все хорошо.
ГЛАВА IV
«AU PAYS DE COCAINE» — В СТРАНЕ КОКАИНА
Я не могу припомнить подробности нашей первой недели в Париже. Подробности перестали существовать. Мы мчались от наслаждения к наслаждению в одном неиссякаемом порыве. Мы не останавливались ни перед чем. Я не смогу описать и частицу слепого, безграничного блаженства любви. Каждый эпизод был в равной степени изыскан.
Париж, конечно, умеет подать себя особым образом людям как раз в таком состоянии ума. Мы жили под напряжением в десять раз превышавшем нормальное. И это соответствовало истине как в буквальном, так и переносном смысле. Я захватил с собою из Лондона тысячу фунтов, думая о радостях безрассудства. К черту расходы, ведь мы собирались веселиться!
Я воспринимал тысячу фунтов как сумму достаточную, чтобы расписывать Париж всеми цветами радуги довольно долгое время; однако к концу недели эта тысяча пропала; еще одну тысячу, затребованную мной по телеграфу, постигла та же участь; и на их месте только и появилось, что пара нарядов для Лу и несколько не самых дорогих ювелирных изделий.
Мы считали, что живем очень экономно. Мы были так счастливы, что не замечали траты денег. Отчасти потому, что любовь не нуждается в крупных суммах, и я никогда раньше не знал, что такое любовь.
Утренние часы были заполнены тем, что я назвал бы медовой частью месяца. Это занятие не оставляло нам времени, чтобы слоняться по Монмартру. Нас мало волновала пища, мы едва замечали, что едим. Сон, как будто, тоже сделался нам не нужен. Мы не ведали утомления.
При первом же намеке на усталость, рука наведывалась в карман. Одна щепотка дарила нам ощущение утонченнейшей прелести порока, и мы снова катили на четвертой скорости дальше!
Пожалуй, стоит вспомнить только одно событие — от Гретель Вебстер пришло письмо и коробка. В посылке находилось стеганое кимоно для Лу, одна из тех роскошных шелковых вещей, которые в Японии носят гейши, голубое, как летнее небо, сплошь покрытое вышитыми золотом драконами с алыми глазами и языками.
Надев его, Лу смотрелась как никогда впечатляюще, ослепительно великолепно.
Я никогда особо не увлекался женщинами. Несколько любовных интрижек из тех, что подвернулись мне, были довольно убогими и глупыми. Они не открыли мне, какие возможности таит в себе любовь. На самом деле, я считал ее несколько преувеличенным удовольствием; кратким и скотским ослеплением, за которым неотступно следуют скука и отвращение.
Но с кокаином все обстоит совершенно по-другому.
Хочу подчеркнуть тот факт, что кокаин в действительности — анестезирующее средство. Этим объясняется его подлинное действие. Не чувствуешь своего тела. (Как всем известно, с этой целью его и применяют в хирургии и зубоврачебном деле).
Только не думайте, что это означает уменьшение физических радостей брака. Совсем наоборот, но они обретают эфирную легкость. Животная сторона интенсивно стимулируется насколько того требует ее участие в действии; однако происходит полная трансмутация животной страсти.
Я происхожу из весьма утонченной, наблюдательной расы, которой легко внушить отвращение. Неотделимые от любовных дел маленькие интимные происшествия, способные в обычных обстоятельствах покоробить твои деликатные чувства, перестают это делать, когда твоя топка полна кокаином. Любое такое событие трансмутируется, словно бы «небесной алхимией», в разновидность духовного блаженства. Ты ощущаешь свое тело с невероятной остротой. Но, как уверяют нас буддисты, в действительности оно является источником боли и неудобств. Все мы подсознательно чуем, что так оно и есть; и это как раз то, что кокаин полностью устраняет.
Позвольте мне еще раз подчеркнуть отсутствие какого-либо обратного действия. Именно в этой сфере, как нигде, проявляется инфернальная тонкость этого снадобья. Если идешь в разнос обычным путем с помощью алкоголя, получаешь то, что американцы называют «хмурым утром после веселой ночи». Природа предупреждает нас о нарушении нами правил, и Природа наделила нас достаточным здравым смыслом, чтобы понимать — беря взаймы, мы обязаны расплачиваться.
Мы употребляем алкоголь с незапамятных времен: и в народном сознании зафиксировано, что хотя стаканчик на другое утро, «собачий волос», как мы его называем, и поправит ваши дела, его едва ли хватит, чтобы захлебнуться этими волосами.
Но в случае с кокаином все эти предосторожности ничуть не помогают. Никто особо не пострадает от наркотической ночи, при условии, что у него хватит ума на другой день посетить турецкие бани, и «подлечиться» пищей и двойной порцией сна. Только кокаин настойчиво говорит: «Живи по средствам», и гарантирует их неистощимость.
Как я уже говорил, он обладает обезболивающим действием. Он притупляет все ощущения, которые могут повлечь за собой то, что психологи называют «торможением». Человек начинает пренебрегать абсолютно всеми правилами. Он пышет здоровьем и бурлит бодростью духа. Слепое возбуждение столь возвышенного свойства не оставляет места для каких-либо тревог. И в то же время в этом возбуждении есть глубина и покой. Ничто в нем не намекает на ту грубость, которая ассоциируется у нас с банальным пьянством. Сама идея грубости и банальности оказывается упразднена. Это напоминает видение Петра в Деяниях Апостолов, когда ему было сказано: «Нет ничего в тебе самом нечистого».
Не так ли сказано и у Блейка: «Все живое свято». Каждый поступок — священнодействие. Инциденты, которые в обычном состоянии досаждают или препятствуют, воспринимаешь как простое сырье для веселых насмешек. В точности как когда вы бросаете кубик сахара в шампанское, и оно начинает пенится вновь.
Ну да ладно, мы отвлеклись от темы. И это тоже как раз то, что делает кокаин. Трезвый ход мысли оказывается прерван. Отклоняешься по касательной, свежей, неистовой, невероятной касательной по любому поводу. Пропадает чувство меры; и, несмотря на миллионы миль, которые ты бодро прошел свернув с пути, ты никогда не потеряешь из виду цель, к которой надо стремиться.
Так, например, покамест я записывал все эти вещи, я ни на секунду не упускал из виду, что я рассказываю вам о коробке и письме от Гретель.
В Париже мы познакомились с одной девицей. Она была наполовину индианкой — прелестная малышка с шармом чертенка и запасом похабнейших историй, какие только существуют на свете. Она жила кокаином. Более или менее необразованная, и поэтому описывавшая свое существование следующим образом: «Я нахожусь в просторном красивом саду, и в руках у меня полно свертков, которые я то и дело роняю; и когда я наклоняюсь за одним, у меня тут же падает другой, и все это время я плыву вдоль по саду».
Итак, вот что писала Гретель:
— Моя ДОРОГАЯ ЛУ, — я не могу и начать рассказывать о том самом дне, и с каким восторгом я встретила вас, Миледи, да еще и с таким роскошным мужчиной в качестве мужа. Я не виню вас за столь поспешное замужество, но, с другой стороны, и вы не должны строго судить старых друзей за то, что они не пророки! Так вот и я не сумела застать вас с поличным. Однако, как бы то ни было, я не теряла времени. Вы знаете, как бедно я живу, но, надеюсь, оцените маленький подарок, который я посылаю вам, не как подарок ради подарка, а в знак моей глубокой любви к самой милой и очаровательной из известных мне девушек. Скажу вам по секрету, моя милая Лу: «Порою то, что внутри, лучше того, что снаружи». С моим самым благосклонным почтением и наилучшими пожеланиями милому сэру Питеру и вам, хотя я не могу надеяться, что вы помните о моем существовании в данный момент,Лу бросила мне письмо через стол. По причине или без, но оно меня разозлило. Я не желал слышать ничего о ней. Она мне не нравилась и я ей не доверял.
— Вечно преданная Вам,
«Гретель».
— Наглая идиотка, — сказал я, будто бы огрызаясь. Сказал не своим голосом, то был, сдается мне, заговоривший изнутри некий глубинный инстинкт самосохранения.
Между тем, Лу вся сияла по этому поводу. Я хотел бы дать представление о всех искристых свойствах каждого ее слова и поступка, но вряд ли сумею. Ее глаза блистали, губы трепетали, щеки рдели румянцем весенних бутонов. Она была воплощением кокаинового духа; кокаином во плоти. Одним своим существованием она делала Вселенную бесконечно восхитительной! Послушайте, если вам так уж угодно, она была одержима дьяволом!
Любая из так называемых здоровых личностей была бы шокирована при ее появлении. Она представляла собой сирену, вампира, Мелузину, опасного и дивного демона, которого трусы были вынуждены изобрести, чтобы оправдать собственный недостаток мужества. Она была настроена отобедать прямо здесь в номере, где она могла бы надеть новое кимоно и танцевать для меня на обеденном столе.
Паюсную икру мы ели ложками. Кого волнует, что она стоит в три раза дороже своего веса в золоте? И нечего упрекать меня в экстравагантности; если вам охота кого-то обвинять, обвиняйте Кайзера. Он заварил всю эту кашу; и когда мне вздумается поесть паюсной икры, я буду есть паюсную икру.
Мы пожирали ее по-волчьи. Глупо предавать значение подобным пустякам.
Яства сменяли друг друга на нашем столе, а Лу плясала точно горячечный демон. Она с удовольствием приняла для себя психологию Восточной обольстительницы и чаровницы. Я был ее паша, ее воин-самурай, ее великолепный махараджа с кривою саблей по колено, готовый отрубить ей голову под любым предлогом.
А она была Ouled Nail c татуированными щеками и подбородком, с насурьмленными бровями и красным накрашенным ртом.
Я был Туарег в маске, полонивший ее разбойник пустыни.
Она разыгрывала передо мной тысячи утонченно-безумных ролей.
У меня слабое воображение, у меня сугубо аналитический мозг; однако, я упивался устроенной ею для меня игрой. Точно не помню сколько раз за время нашего обеда превращался я из цивилизованного супруга в пижаме с Бонд-Стрит в разъяренного безумца.
И только когда официанты оставили нас, подав кофе и ликеры, которые мы пили как воду, Лу внезапно сбросила свой мерцающий наряд.
Она встала посреди комнаты и выпила полфужера бренди с ликером. Гипнотическая дерзость этого ее жеста исторгла из меня внутренний вопль. Я подскочил, точно притаившийся в засаде тигр при виде оленя.
Лу хихикала всем телом от некого неугомонного возбуждения. Знаю, знаю что «хихикать всем телом» не говорят; но никак иначе выразить это я не могу.
Она перехватила мой бросок, как будто всю жизнь играла в защите за сборную Англии по регби.
— Давай ножницы, — прошептала она.
Я мгновенно сообразил, куда она гнет. Все было совершенно верно — мы несколько заигрались, перегнули палку с этим снежком. Думаю, что мы приложились не менее пяти раз. Если вам так любопытно — вернитесь назад и пересчитайте их — сколько мне надо, чтобы взлететь на десять тысяч футов над несчастными утесами Дувра, благослови их Господь! Но все сходилось, как цена гвоздей в конских подковах, что казалось забавным моему отцу, когда я был малышом. Вы понимаете, что я имею в виду — принцип Мартингейла (удвоение ставок) и тому подобное. Мы определенно перекушали снега.
Пять раз! Вообщем-то немного, после двух недель, какие наши годы...
У Гвендолен Оттер сказано:
Знаю, что поэт из меня никудышный, так что выдающаяся авторесса вполне может позволить себе улыбку, если только это светская улыбка, и тихонько перешагнуть через мои останки. Но дух произведения я угадал точно.
— Сердце моего сердца, при бледном свете луны,
Почему мы завтрашней ночи ждать должны?
И это на самом деле совпадает по духу.
— Сердце моего сердца, уйди с дождя,
Еще немного кокаину ждет тебя.
— Сердце моего сердца, уйди с дождя,
Давай примем еще немного снежка.
— так будет лучше. С достоинством и патриотично, да и идею выражает гораздо лучше. И если вам это не нравится, наводите справки в другом месте.
— Всегда вдыхай, пока не придется остановиться,
Еще одна понюшка, старый приятель!
Нет, не годится, надо с достоинством:
«Вдыхай! Через край!» -
Отвергаю упреки в безрассудной расточительности. В нашем распоряжении оставались еще весьма основательные ресурсы. Мы не уклонялись от «оплаты заказов», как какая-нибудь фирма мошенников.
Вы прекрасно знаете, как трудно хранить спички. Совершенно тривиальная вещь спички, ими пользуются постоянно, их всегда легко заменить; и никто не удивляется, если вдруг его коробок оказывается пустым; так вот, я не считаю, что хотя бы на миг нарушил чувство меры в этом вопросе.
И давайте оставим в покое мой полет в Париж при лунном свете. Признаю, что горючего мне не хватило; но ни для кого ни секрет, что когда ты впервые по уши влюблен, состояние это способно вызвать временное растройство твоих обычных навыков.
Что бы люди не болтали про Гретель, она оказалась надежным другом, и мне было приятно признать очевидность этого факта. Причем она оказалась надежным другом в самом необычном смысле этого слова. Не вижу оснований не отметить, что она вела себя, как верный друг в самом раннем, насколько вам это по силам вообразить, викторианском смысле.
Она была не просто верным, но и мудрым другом. Она явно предвидела, что наступит день, когда все наши запасы снежка растают.
Теперь я хочу, друзья, чтобы вы все уяснили из прочитанного, что мужчина, если он называет себя мужчиной, не из тех, кто способен прервать медовый месяц с девушкой в японском кимоно, каким я его расписал выше и, напялив кучу гнусной одежды, носиться по всему Парижу в поисках торговца наркотиками.
Вы мне, конечно, тотчас возразите, что всего и делов то было позвонить официанту, и тот принес бы мне пару кубометров. Но вы так считаете просто потому, что не представляете, в каком отеле мы имели невезение остановиться. Мы попали туда, не чуя никакой беды. Он стоял почти рядом с Пляс Д`Этуаль и, для невооруженного взгляда казался абсолютно респектабельной гостиницей для отпрысков аристократических семейств.
Не увлекайтесь мыслию, будто я хочу раскритиковать это заведение. Все это из-за того, что из Франции была выпита вся кровь; но коридорный на нашем этаже был семейный человек средних лет и, вероятно, почитывал и Ламартина с Паскалем, и Тэна, и всех остальных ужасающих старых зануд, когда не занимался доставкой икры в наш номер. Но я не вижу ни малейшей пользы скрывать от вас, что лицо его постоянно имело выражение человека, который чем-то шокирован, в особенности об этом говорил фасон его бородки. И всякий раз ему что-то в нашем номере подчеркнуто не нравилось, когда он туда являлся.
Я где-то и сам немного психолог, и мне было совершенно ясно, что такой человек не станет доставать для нас кокаин, если только мы не предложим ему за это пост министра табачной промышленности.
Итак, разумеется, я не собираюсь упрашивать вас, чтобы вы поверили, будто Гретель Вебстер было что-либо известно об этом противном старом ханже-коридорном! Она попросту проявила мудрое предвидение и дружеское участие. Сомнений нет, опыт у нее имелся — бушели, баррели, мешки и все прочие меры опыта, которым меня не учили в школе.
Она попросту, не вникая в ход событий, должно быть, сказала про себя следующее: «По той или иной причине, эти симпатичные ребята могут оказаться в критический момент своей карьеры почти без снежка, и поэтому мне следует позаботиться, чтобы они его имели».
Думая обо всем этом, я, тем временем, раздобыл маникюрные ножницы, и моя Лу как раз кромсала ими швы на подкладке кимоно вокруг тех мест, где ее восхитительные крепкие пальчики нащупали то, что мы в госпитале называли инородным телом.
Да, мы не ошиблись. Гретель смогла постичь нашу психологию, а мы смогли постичь психологию Гретель, и все прошло чудесно, как зеленый горошек с жареной уткой.
Не смейте и думать, что мы испортили кимоно. То была всего лишь складка в стеганой изнанке. Из нее показался драгоценный белый шелковый мешочек; и мы вскрыли его, и перед нами заблестел снег, перед блеском которого меркнут снега на вершине Монблана.
Как вы знаете, когда на него посмотришь, то обязательно понюхаешь. Для чего он нужен? Этого не знает никто. Не надо рассказывать про «операции на горле». У Лу с горлом все в порядке. Она поет как Мельба, и выглядит как персик; она и есть Персик-Мельба — это как дважды два.
Да уж мы понюхали, и еще как! А потом мы кружили в танце несколько лет — по часам, наверное, восемь или девять минут — но что за толк рассуждать о часах, когда Эйнштейн уже доказал, что время является всего лишь одним из измерений пространства? Что с того, что астрономы открыли, будто наша планета вертится со скоростью 1000 миль в час, или там поворачивается на тысячу миль в минуту, если мы не можем вертеться вместе с ней?
Нелепо было бы бродить вокруг и остаться позади; а может быть, чего доброго, оказаться на Луне, где и поговорить не с кем, кроме Жюля Верна, Герберта Джорджа Уэллса и прочей толпы им подобных писателей.
Однако вы не подумайте, что белый шелковый мешочек был так уж мал.
Лу наклонилась над столом и выпустила изо рта свой длинный тонкий язык, точно муравьед в Национальном Биографическом Словаре, или как он там называется, и ввинтила его в белоснежную массу, едва не сведя меня с ума.
Я хохотал, как гиена, думая о сказанных ею словах. «В твоем поцелуе есть горечь кокаина». Весельчак Суинберн всю жизнь говорил о горьких поцелуях. Что он мог знать, бедный старый мальчик?
Что такое настоящий поцелуй, узнаешь только с полным ртом кокаина. Одно лобзание раскладывается на бесчисленные фазы, как в сочинениях разных там Бальзаков и Золя, Ромен Ролланов и Д.Х.Лоуренсов и многих других. И вы совсем не устаете! Вы несетесь на четвертой скорости всю дорогу, и двигатель урчит как кошечка, большая белая кошечка со звездами, мерцающими у нее на шерстке. И он всегда не такой и всегда тот же самый, и он не кончается, и ты теряешь разум, и продолжаешь жить без него, и, по всей вероятности, вы вообще не понимаете о чем я говорю, а меня это ни капли не волнует, и мне вас ужасно жаль, и вы можете во всем этом убедиться сами в любой момент...
Способ прост — найдите девушку вроде Лу и много белого порошка.
Что там говорит этот приятель Лам?
Птица со странностями, этот чудаковатый Лам! Впрочем, сдается мне, эти стишки свидетельствуют, что он в этих вещах разбирается. Ну разумеется, почему бы и нет. Я сам видел, как он принимал кокаин. Тот еще фрукт! Ставлю шиллинг. Копает глубоко. И знает много. Но это не повод для подозрений. Не понимаю, за что людишки его так ненавидят. Не понимаю из-за чего. Я и сам так окрысился на него. Возможно, что он совершенно достойный малый «в принципе». У него есть странности — но это не портит человека, если он человек.
— Улыбкой демона мне мозг порви,
В коньяк, и кокаин, и поцелуй его макни.