Крусанов Павел Васильевич. Укус ангела

   – Позорно проигрывает битву тот, кто бросает оружие на поле боя. Но наше оружие – в наших руках. Больше того, мы его ещё даже не обнажили. С какой стати мы зрим в землю, топчем край могилы и скорбим о своей доле? Надеюсь, не я один в сём достойном собрании наслышан о Псах Гекаты. Не пришло ли наконец то неотвратное время, когда следовало бы употребить их в дело? Пусть государственный канцлер просветит нас в этом таинственном предмете.
   Вертикальные морщины на лбу Бадняка пришли в движение. Он посмотрел на членов Совета, бесстрашных полководцев и виртуозов скрытой войны, как сытый кот на воробьиную стайку.
   – Василеостровское могущество обладает силой, чтобы открыть хрустальные врата.
   – А закрыть? – снисходительно поинтересовался Егунов-Дубровский.
   – И закрыть. Я смогу отворить их ровно на семь секунд.
   – И Псы Гекаты войдут к нам? – спросил Барбович.
   – Да, они войдут.
   – Ещё как войдут, – подтвердил Педро из Таваско и уточнил, имитируя простоту солдатской речи: – Как шило в жопу.
   – Но Псы Гекаты – существа не нашего мира, – хором сказали братья Шереметевы, – как воспримут они непривычный для них гнёт времени и пространства?
   – Нам не всё известно о природе Псов Гекаты. – Казалось, Бадняк с трудом подыскивает слова, которые бы наилучшим образом отражали истину – закон под страхом смерти запрещал на заседаниях Имперского Совета говорить ложь. – Но то, что нам известно, заставляет предположить в них необычайную, неистовую злобу. Я могу обратить их ярость против наших врагов.
   – И как они на них свою злобу сорвут? – спросил фельдмаршал Барбович.
   – Псы Гекаты пожрут их живые души, после чего их тела пять месяцев будут биться в агонии, желая смерти, но не находя её.
   Члены Совета переглянулись. Слова государственного канцлера произвели на всех приятное впечатление – даже у императора дрогнули веки, хотя глаза его по-прежнему оставались полузакрытыми. Казалось, не использовать столь грозное оружие в сложившейся ситуации будет преступным недомыслием.
   – А что станут делать Псы Гекаты дальше? – уместно полюбопытствовали братья Шереметевы.
   – Каково бы ни было их исступление, мы предлагаем Псам Гекаты чудовищную жертву – миллионы и миллионы душ. Можно надеяться, что после этой, прошу прощения за каламбур, гекатомбы их злонравие утихнет, и они станут подвластны нашим заклятиям. Тогда мы сможем удалить их или обезвредить.
   – Но полной гарантии нет? – уточнил министр войны.
   – Нет.
   – Хрустальные врата будут открыты семь секунд, – сказал министр войны. – Кто ещё может войти в них?
   – В них может войти кто угодно.
   – А именно?
   – Это неизвестно. Но Псы Гекаты войдут.
   – Рискованное предприятие, – заметил Егунов-Дубровский. – Давно ли люди знают об этих, с позволения сказать, полканах?
   – Люди знали о них всегда, только называли другими именами.
   – Их когда-нибудь пытались использовать? – спросил Барбович. – Что-то я не слыхал.
   – Неоднократно. Но рассказывать об этом было уже некому. Впрочем, теперь мы можем действовать куда увереннее.
   – А что получалось до нас? – упорствовал Барбович.
   Государственный канцлер Бадняк красноречиво промолчал.
   – Хорошо, – смирился фельдмаршал, – но что, помимо чертовской свирепости, известно об этих тварях ещё? Что это за фрукты? Можно ли их хотя бы увидеть?
   – Можно.
   Такой ответ всех несказанно удивил.
   – Как можно увидеть тварей не нашего мира? – усомнились братья Шереметевы.
   – Ярость их столь сгущена, что Псы Гекаты доступны нашему зрению.
   – Их можно увидеть прямо сейчас? – затаив дыхание, встрял во взрослый разговор Свинобой.
   Бадняк кивнул и взгляды членов Имперского Совета обратились на государя. Некитаев открыл глаза, бесстрастно обозрел своих советников и утвердительно склонил голову. Однако государственный канцлер не спешил выполнять повеление.
   – Это зрелище требует мужества, – сообщил мог.
   – Обидеть хочешь? – осклабился Барбович. – Мы что, шавок не видали? Нам хоть бы пёс, лишь бы яйца нёс.
   – Господа, вам повинуются народы, но то, что вы хотите увидеть, помрачит самые отчаянные представления о возможном. Я обязан предупредить.
   – Ты предупредил, – сказал фельдмаршал Барбович.
   – А Псы Гекаты увидят нас? – спросил министр войны.
   – Нет. – Бадняк поднялся из-за стола. – Тень Надежды Мира скроет нас от них. – И тут же, подтверждая его слова, пламя свечей опало, поблекло и библиотека погрузилась в мерцающую полутьму.
   Мог призвал на помощь Педро из Таваско. Вместе они воскурили в надраенном бронзовом фиале – Алупка погрузилась в ночь и свет ночи играл на его гранях – какой-то густой, вязкий фимиам, потом, пританцовывая, сотворили размыкающие заклятия и начертали в пространстве огнистые, тут же истаявшие знаки. В результате этих волхований огромное каминное зеркало вскипело облачными клубами и бледно затуманилось. Туман со страшным воем проносился в зазеркалье кудреватыми клочьями, будто его гнал неукротимый шквальный вихрь. Холодом и гибельной тоской веяло из открывшейся бездны. Ветер всё свирепел, но вскоре из-за прядей тумана проступило нечто несокрушимое и матово сияющее, преградившее дальнейший путь чародейскому прорыву в кромешную подкладку мира. Это была граница седьмого неба. Таким – млечным и непроницаемым – почти всегда и представал этот рубеж перед взорами тех, кому доводилось уже пускаться в опасные прогулки на кромку творения. Граница и в самом деле была незыблема, но только не для Бадняка – владельца тайн, сокрытых под переплётом «Закатных грамот». Вихрь разогнал последние клочки мглы и седьмое небо, отлитое из льда и пламени, открылось во всём своём испепеляющем великолепии, во всём мёрзлом блеске. Тщетны были попытки проникнуть за его пределы: взгляд сгорал на этой глади до тла, коченел насмерть – посланный за вестью, обратно он не возвращался. Так длилось то или иное время, но вот седьмое небо на глазах начало меркнуть, стекленеть, будто топился на огне стылый жир, – ещё один тугой, протяжный миг и сквозь последний предел всё ясней и ясней стали проступать чудовищные образы чужого мира, кошмары надсознания, жуткие обитатели нетварной тьмы. Псы Гекаты роились там, неистово бросаясь на хрустальное седьмое небо, и за его надёжность – застывшим сердцем уповая лишь на неё – навряд ли кто-нибудь теперь мог поручиться…
   Стража у дубовых дверей с грохотом выронила оружие. Пардус, метнувшись в ужасе от дьявольского зеркала, взвыл как гиена – жалостно и безысходно. Уклейка серебряной стрелкой вымахнула из аквариума и, пузыря янтарные глаза, забила на ковре хвостом. Прохор одним рывком – хрясь! – разорвал на груди мундир. Австрийский наместник так стиснул зубы, что они с хрустом раскрошились у него во рту. Остальные члены Имперского Совета не издали ни звука, но самообладание далось им дорогой ценой.
   Когда действо завершилось, зеркало заволокло туманом и через минуту оно спокойно отразило вновь разгоревшиеся свечи. Бадняк и Педро из Таваско, едва перебирая ослабевшими ногами, сели на свои места. Всё было кончено. Стражники у дверей сидели на полу и беспомощно скулили – они выдавили себе пальцами глаза и по лицам их текла кровь; братья Шереметевы опустили вмиг поседевшие головы на руки; Свинобой с исполненным безумия взглядом жевал бумагу, заталкивая её в рот пальцами; министр войны осел в кресле и его неподвижное оскаленное лицо не оставляло сомнений – он был мёртв.
   – Горе нам! – выплюнув в фиал с фимиамом крошки зубов, прохрипел австрийский наместник. – Мы подобны слепцам, бредущим под горным камнепадом и гордящимся своими белыми тросточками! Как смеем мы есть свой хлеб и плодить детей, когда рядом есть то, что было нам явлено? Мы убиты одним видом собственного оружия. Оно нам не по плечу! Бросим всё и, по примеру Цинцинната, отправимся пасти гусей и разводить капусту!..
   Фельдмаршал Барбович, уже вполне овладевший собой, перебил Егунова-Дубровского:
   – Библейская речь, ититская сила! Проповедь в назаретской синагоге! Впрочем, не будем осуждать генерала за его слова – ведь он не на поле боя, и к тому же он говорит правду. Нам не дозволено нарушать границу седьмого неба. Мы – люди, и мы должны воевать силами и оружием людей. В наших руках есть штык, автомат, яд и алхимическое золото – и нам не нужно ничего больше. А если нам суждено лечь костьми, но проиграть эту войну, то мы проиграем её как люди.
   Барбович умолк. Молчали и остальные. Всё было ясно без слов. Члены Имперского Совета готовы были сражаться и если случится – принять от судьбы поражение, но брать в союзники тех, кого они видели…
   – Есть ещё один путь, хоть это и не путь солдата, – внезапно подал голос Бадняк. – Мы устали, нам нужна передышка. Я мог бы попытаться, открыв хрустальные врата, выдавить наружу малое время. Пока выходит время, Псы не войдут.
   – Смысл? – живо вопросил фельдмаршал.
   – Зачем нужен чёрт? – Государственный канцлер удостоился изумлённых взглядов. – Господь решил, что в жизни должны быть происшествия, а без чёрта не будет никаких происшествий. Время – это и есть чёрт. Без времени здесь наступит тот свет. Тот свет для всех – без победителей и побеждённых. Конечно, Всевышний вскоре исправит наш произвол, но вся земля получит краткое отдохновение. Итак, одно из трёх.
   Тут над столом поднялся император. Он, как и остальные, не избежал дыхания смерти – на губах его виднелись следы зубов, а мозг был стянут обжигающим ледяным обручем, – но взгляд государя оставался горделивым и сияющим.
   – Я выслушал вас, господа, – медленно произнёс Некитаев. – Вы преданы отечеству и отважны, вы ясно высказались, и тем не менее вы заблуждаетесь. Победа никогда не ускользнёт из наших рук. – Иван Чума вытянул из-под воротничка гимнастёрки шнурок с крестиком и раскалённой золотой подвеской. – Мы не отведём войска со своих позиций и не уступим ни пяди взятой земли. И мы ещё не заслужили покоя. Властью, данной мне Богом, завтра в полночь я впущу Псов Гекаты в мир.