Из полной тьмы в полумрак обеденной залы вплывал сначала сборчатый подол, потом пояс с кистями, потом окутанные мехом плечи. Женщина?!
Сердце забилось сильнее. Антураж «появления» внезапно показался уместным. Это не девчонка, с какими Джерри было легко молвить словечко о том, о сем. Это — дама. Вон какая осанка. Спускается, будто с небес на землю, да с большим одолжением. Медальонный профиль Эрфана, и в его черной перчатке — женская перчатка, тонкой светлой кожи, с меховой отделкой. Медленное завораживающее шествие, ступенька за ступенькой. Легкая музыка.
Однако, мастер, вздохнул Джерри. Такому нигде не учат. Это природа.
Для полноты впечатлений не хватало только маски. Но некоторые вещи Иноходец чтил невероятно. Маска — для работы.
— Госпожа, мы на месте, — проговорил, как пропел Эрфан. — Горничные, надеюсь, уже приготовили вашу комнату. Не стесняйтесь, распоряжайтесь ими. Это им только на пользу. Распустились без хозяйской руки, а я так часто в отъезде.
«Когда целиком, а когда только крыша», — подумал Джерри.
— О, да, рид Эрфан. Я вижу. Экономят даже освещении!
«Рид» — означает «господин», и причем знатный. Ой ли…
Иноходец засмеялся, тихонько, но как-то многообещающе.
— Каюсь, госпожа, это моя прихоть — полумрак. В нем все кажется таким… — элегантный вензель перчаткой в воздухе. — Таким необыкновенным. У тьмы особая магия, вы не находите?
Отворилась боковая дверь, теперь уже вполне настоящая, Эрфан придержал ее, пропуская гостью, и Джерри потерял их из виду.
Наутро Джерри торчал навытяжку в огромном холодном зале и как мог почтительнее взирал на ночную посетительницу.
Строгая дама с ледяным взглядом светлосерых глаз, невозможно стройная в черном костюме для танцев, с волосами «в узел» на затылке и бесстрастным выражением лица стояла, слегка опираясь локтем левой руки на станок. Изящная, небрежная поза.
В странных штанах в обтяжку, с жестким поясом на шнуровке, который заканчивался чуть ли не под грудью, было трудно дышать. И еще было страшно стыдно глядеть на себя в зеркало. Даму же, видимо, это не смущало. Она подошла и вдумчиво обозрела Джерри в течение минимум двадцати минут. Парень залился краской и смотрел в пол.
— Называй меня госпожа Хедер. Я твой хореограф. Как же твое имя?
— Джерри.
— Джерри, — в ее глазах была насмешка, задрав подбородок, она заглядывала в лицо преувеличенно снизу вверх. — Есть ли у тебя имя побольше?
— Джерард, — полу проглоти л он.
— Джерард, — повторила дама, с удовольствием выделив каждую букву «р». — У тебя, говорят, проблемы? А ну, пройдись до окна, я посмотрю.
Он прошелся. Туда, обратно. Женщина нахмурилась — не сердито, оценивающе.
— Да, — сказала она спустя минутку. — Но было бы странно человеку твоего роста порхать по-птичьи. Есть грация фламинго, а есть грация дракона. Каждому свое. А маневренность слабовата лишь потому, что ты не балансируешь, просто бросаешь вес, куда придется. Будем учиться распределять.
— Можно вопрос, госпожа Хедер?
— Да?
Он помялся:
— А мне обязательно носить эти… это…
— Повернись-ка.
Джерри повернулся. Дама за что-то схватилась и дернула с недюжинной силой. Воздуха поубавилось.
— Это корсет, Джерррард, — наставительно сообщила она. — Пожалуй, стоит добавить еще ремень и ошейник для осанки.
Ему захотелось завыть и убежать.
— Ого! — отреагировал Эрфан, появляясь в зале, и окидывая пошлым взглядом униформу воспитанника. — Во что здесь играют?
— Нам нужен канат, — непреложным тоном заявила госпожа Хедер. — И еще музыка.
— Будет вам и музыка, будет и канат.
За неимением личного оркестра Эрфан приволок откуда-то механическую птицу в клетке. И толстенький канат. Насчет музыки Джерри раздумывал, а не открыть ли Межмирье — тренировался, научился, похвастаться не перед кем, и, кстати, его личная мелодия очень ритмична. Но Эрфан давал четкие указания насчет несанкционированных действий. Проще говоря — водить даму Хедер за руку по Межмирью и изображать из себя легендарное существо полагалось только одному человеку.
— Ты собираешься лезть на канат в ботинках? — удивилась хореограф, когда веревка была подвешена, а Эрфан уже откланялся и исчез по делам.
На его семнадцатом эффектном падении с высоты человеческого роста мистресса растерянно поправила в прическе шпильку и жестом подозвала к станку.
— Какие танцы ты знаешь?
Какие? Где же разъезжают театры в повозках? Село, деревня, поле, лес. Такие и танцы.
Учительница по-своему истолковала его молчание:
— Ничего. Не страшно. В принципе, с сотворения мира мало кто добавлял действительно новое движение. И совсем уж неестественных для человеческого тела практически нет. Да они тебе и незачем. Шаг есть самое простое и одновременно самое сложное. Шаг бывает…
Вообще-то Джерри думал, что шаги это то, чем ходят, но такой функции балетмейстеры всех эпох за шагом не признавали. К концу первого занятия Джерри забыл, как ходил до этого, а по-новому еще не научился.
— Ну, как? Полная безнадега? — кивнул в его сторону возвратившийся Эрфан. — Слышал, чтобы у людей руки не оттуда росли, но чтобы ноги…
— Да зря вы так, ноги там в порядке, — не согласилась мистресса. — Хорошие, можно сказать, ноги. У него на удивление классическая ступня канатоходца — длинная, узкая. Но — баланс. Мешает абсолютное отсутствие баланса. Надеюсь, поправимо.
— А ну, на конюшню, — огрызнулся Эрфан, заметив, как завороженно Джерри слушает мнение хореографа о своей персоне. — Или устал? Массаж с розовым маслом не заказать?
На втором занятии госпожа заметила, как сильно стесняется ученик своего вида, и разрешила накидывать сверху рубашку.
Джерри втайне желал новой преподавательнице всего хорошего за вот эти подъемы после первых петухов. Пока не приметил, что она-то просыпается гораздо раньше, да еще в том же самом классе проделывает упражнения, для которых его, например, потребовалось бы вначале сварить. Человеческие конечности ТАК не гнутся! Он устыдился, заткнулся и стал гораздо прилежнее.
С каната Джерри падал. Ноги, которые раньше он ставил при ходьбе основательно, широко, никак не желали шагать в одну линию. Руки, натренированные на резкие удары, не могли освоить легкие, как паутинка, балансировочные взмахи. Ошейник и ремень сводили лопатки и задирали голову, он терял зрительную связь с канатом и рушился вниз. Госпожа Хедер была терпелива и невозмутима.
— Прима-балерина Императорского театра! — сказал как-то Эрфан. — Собственно, я ей предложил такую плату, чтобы она могла купить себе маленький театр в столице. Как-то сходил я на балет… Она была хороша, как богиня, парень, ну и один знакомый меня ей представил. Хотя пришлось поуговаривать. Ты мне во столько обходишься, скажи еще, что учитель тебя ни в грош ни ставит!
Одним прекрасным утром канат порвался. Эрфан распорядился на кухне давать меньше еды. Джерри похудел, что казалось невозможным. Джерри плохо спал ночами.
К оскорблениям Эрфана он привык. Легкие насмешки мадам просто сбивали его с ног.
Однажды он преступно прокрался после полуночи на кухню и стал лазить по кастрюлям. Но обнаружил только дохлый огурец да черствую горбушку. С жадностью попытался отгрызть от хлеба. Хрустнул огурцом, набил полный рот. Потом стало светло. Глотая обдирающую горло снедь, Джерри не сразу понял, что мадам вошла на кухню и теперь стоит, молча наблюдая за ним поверх язычка маленькой свечи. А когда понял, то поперхнулся, закашлялся и чуть не вывернул обратно все до крошки.
Госпожа Хедер поставила подсвечник на пустой каменный стол и подошла. Ее узкая ладонь взлетела, и парень покорно ожидал, например, пощечины. Вместо этого она покачала головой и погладила его по щеке.
— Ешь, — сказала тихо, — ешь. Бедный мальчик.
И одним пальцем осторожно смахнула крошки с его губ. Скользящее, странное движение, от которого почему-то бросило в жар. Джерри переступил босыми ногами по полу, но уйти с кухни, не отодвинув учительницу, было невозможно.
— Для чего тебя так учат? — спросила госпожа Хедер. — Что ты будешь делать?
Он не смог быть честным.
— Охотиться, — сказал, — на волков. Мадам не поверила, вздохнула только. Выдержала паузу.
— Наверное, он думает, что для танца не нужны силы? Тебе требуется гораздо больше еды. Я скажу ему.
— Спасибо, госпожа Хедер.
Она кивнула и, повернувшись, наконец-то ушла с кухни. Джерри схватил огурец и отправился догрызать под одеялом.
Прошло две или три недели, и наконец-то Джерри осилил канат. Но рано радовался, ибо проклятую веревку подвесили выше и сделали длиннее. И тоньше.
В зале же началось ужасное: парные танцы. Эрфан пришел понаблюдать. Если одиночные движения Джерри и выполнял с грехом пополам, то пара… о, боже. Госпожа прекрасно контролировала процесс, она даже приказала парню держать ее за талию. Но сделать шаг никак не могла уговорить.
Джерри стоял, сопел, одной рукой прижимая талию, которую мог сломать нажатием пальца пополам, а второй рукой держа ладонь, веса которой не ощущал, лишь угадывал. И наотрез отказывался двигаться с места. Он просто представил, как наступает ей на ногу…
Уши алели. Мистресса молчала и ждала. Джерри смущенно, тяжело дышал и упирался из последних сил. Наконец вообще убрал руки за спину. На его лице чуть округлились скулы: это значило, что он сжал зубы, и будет отстаивать неподвижность.
Эрфан веселился так, что чуть ли не катался по полу. Джерри внимательно поискал в лице госпожи Хедер хоть оттенок одобрения веселью. Не нашел. Мысль согрела.
— Ну, Джерри, — мягко сказала дама. — Это вовсе не тяжело. Рид Эрфан, не будете ли вы так добры подойти сюда.
Уж Эрфан своего не упустит, подумал Джерри, продолжая стоять столбом. Да ведь он и по росту, и по комплекции мистрессе Хедер значительно более подходящий. Но что толку глядеть, как они танцуют? Не дано — значит, не дано. Пускай канат, пускай шагать до потери пульса. Для Межмирья, понятно, необходимо. А где и когда придется ему плясать в паре? На какой бал знати дадут ему, бездомному неучу, приглашение? Какая дама, подобная той же Хедер, разрешит ему хотя бы постоять рядом, не то что обнимать!
Наверное, болотный леший толкнул Джерри в бок тогда, но парень тихо, боком, выскользнул из зала и исчез в огромном доме как рыба в камышах. Пускай себе развлекаются.
Эрфан ходил и звал его, намекая прозрачно, что ничего за эту выходку ему не будет. Джерри сидел почти над головой у учителя — над люстрой, где перекрещивались шесть потолочных балок, и молчал. В свою комнату решился вернуться глубокой ночью, и то потому как с крестовины можно упасть, если задремать. Только растянулся на своем матрасе и с блаженным вздохом распрямил скрюченную до этого спину, как заскрипела дверь.
— Джерри, ты здесь?
Мистресса?
— Да, мадам.
Она тихо рассмеялась, заходя:
— «Мадам», Джерри, это, помимо старшего балетмейстера, еще означает хозяйку… дома свиданий. Пока не являюсь ни тем, ни другим. Госпожа Хедер, если позволишь.
— Госпожа, — Джерри перевернулся на спину и приподнялся.
— Лежи. Собственно, я ненадолго. Должно быть, ты обиделся утром?
— Я? Нет, госпожа Хедер. Мне просто стало стыдно. Меня очень сложно обучать. Хозяин этим занимается уже пять лет, и я так ничему и не научился.
— Да уж я видела, как он тебя «обучает», — фыркнула женщина. — Неудивительно, что первым ты освоил искусство маскировки.
Джерри засмеялся. Она, похоже, видит его насквозь.
— У вас очень хорошо получалось, госпожа. Танцевать. Но мне наверно это незачем, не обижайтесь.
— Незачем? — удивилась она, присаживаясь рядом на матрас. — Полагаешь?
— Понимаете, госпожа… Вы помните, как вас привели сюда?
— Да. Странным, должна сказать, способом.
— Там такие тропы… И чтобы по ним идти, нужно чувствовать ритм. А чтобы переходить с одной тропы на другую… Я очень неловкий. Но боюсь, никакого бала мне в жизни не видать. И пары эти мне незачем.
— Смешной ты, — тихо вздохнула мистресса Хедер. — А девушка, которая тебе нравится, она предпочитает водить хоровод?
— Какая девушка? — изумился Джерри.
— Но тебе ведь не десять лет, — улыбнулась учительница, — и ты же не всю жизнь собираешься быть учеником.
Вашими бы устами, как говорится. Но эту главу Эрфан пропустил в моем воспитании. Редкие вылазки на люди с целью охоты за очередным привидением и поцелуи по углам с поселянками не в счет.
— Ты его боишься? — вдруг спросила она.
— Иногда, — честно признался Джерри.
— Да, в нем есть нечто пугающее, — проговорила Хедер медленно, будто мыслила вслух. — Нечто не очень человеческое. Какая-то червоточина. Вроде бы утонченный, воспитанный, и не без доли обаяния. Но порою вздрагиваешь. Почему?
— Работа такая, — ляпнул Джерри первое, что пришло в голову.
Ну а что он мог сказать? Пощупайте Эрфану пульс? Ему вообще не хотелось, чтобы мистресса Хедер щупала Эрфана. Даже за запястье.
— Возможно… Но впрочем, это не мое дело. Спокойной тебе ночи, Джерри. Не опаздывай в класс.
Под удаляющийся шорох юбки он закрыл глаза и улыбнулся, засыпая. Доброй и вам ночи, мистресса.
Он расслабился за месяцы присутствия Хедер. Привык к нормальности и вменяемости учителя как к правилу, а не исключению. Пора платить. Фиолетовое безумие поглотило взгляд Эрфана раньше, чем ссыпалась песчинка на часах. Лавина начала свое неумолимое движение. А брошенная на пол шпага очень просилась в руку.
— Значит, бьем на жалость, да? Нет, он не был пьян. Лучше бы был.
— Угадал в мадаме квохчущую наседку? Распустил вовремя сопли и получил свой пряник? Любим запрещенные приемы, юный куртизан? Я покажу тебе парочку!
Нервная резкая отмашка плащом. Плевок в его сторону.
Пощечина.
Впервые за время заточения в этом доме Джерри почему-то решил, что прав, отвечая на удары. Раньше против него на площадке стоял Иноходец-хозяин, Иноходец-наставник. Сейчас — Иноходец-враг.
Тот, который бьет, чтобы убить.
Джерри защищался и отступал. С грохотом обрушились большие зеркала, осколки усеяли пол. Мелкая острая заноза засела в брови, и кровь капнула на щеку.
— Убегаешь? На это! Только! И способен! Петля и шпага Иноходца против одной его шпаги.
— Ты не воин. Ты комнатная собачка для удовольствий! Хочешь — газету принесет, хочешь — вылижет, что госпожа пожелает!
Джерри пытался уворачиваться от хлещущего плаща, но не увернулся. Зашитые в уголки грузики (чтобы плащ не развевало ветром) как нельзя лучше съездили ему по щеке. Сощуренные глаза на бледном лице Эрфана пылали диким, как лесной пожар, лиловым пламенем. Он явно научил Джерри не всему, что умел сам. Потому что даже на защиту перестало хватать приемов. Шпага вошла в перила и сломалась. Бежать было некуда. Джерри дошел до точки. Он метался по дому, точно выгнанный из норы лис, но на полшага впереди всегда настигал его Эрфан. Стоял на пути. Возникал будто призрак.
Хотел ли Джерри жить? Наверное, да. Потому что молчал. Убегал или защищался — молча. Иначе достаточно было бы одного слова, и чуть порастраченное безумие вернулось бы к Эрфану новой, более мощной волной, под напором которой не устояли бы последние робкие подпорки — какие-то неведомые кусочки чувств.
Эрфану наскучила игра, он схватил Джерри за волосы и оттянул голову назад до хруста в шейных позвонках. Заговорил быстро-быстро, зло, неразборчиво.
— Очень жаль, что нельзя тебе свернуть шею прямо сейчас, паж-любовник, очень жаль. Иначе придется искать и учить еще одного ублюдка, а Межмирье хорошо считает мои дни. Потеряться на тропах, оставить границу, оставить людей на недоучку все же менее отвратительно, чем оставить их вовсе одних. Если ты думаешь, что когда меня не станет, ты выйдешь из замка, выбросишь маску, и забудешь все как страшный сон — ты ошибаешься. Я позабочусь обо всем, жалкая ты мышь.
Джерри слушал внимательно, насколько позволяла боль в запрокинутой шее, потому что Эрфан начинал говорить о том, о чем никогда до этого не говорил, о чем Джерри и не подозревал.
Но горло сдавливалось сильнее. Парень хрипел, а Иноходец словно бы и не замечал, что вот-вот убьет его. Тряс, схватив за горло, как чучело на ярмарке, из которого должны сыпаться медные монеты.
— Да, я позабочусь обо всем. О, Аральф, если бы ты мог увидеть это непотребство, это мерзкое трусливое существо, которое станет последним из Иноходцев, последним, носящим мою маску. Твою, Аральф, маску. Почему род ос должен заканчиваться слизнем?
Сознание ускользало. Джерри слышал паническое биение своего сердца. Потом и этот звук погас.
Треск ореховой скорлупы. Призрак ножа с хищным бритвенным лезвием, вознамерившегося снимать тонкую шкурку с ореховых извилистых полушарий.
Джерард помотал головой. Значит, так все было? Значит, они с Хедер…
Нет — ДЖЕРРИ с Хедер. Сам он ничего сейчас не чувствует. Возможно, виновато Межмирье? Да. И кое-что, спрятанное в шкатулке.
А что чувствует она? Вот сняла очки, вот щурит глаза, запрокидывает голову и не торопится вновь назвать его по имени. Ах, да, он же не ответил ей на тот, первый, нечаянный вопрос.
— Иноходец Джерард, госпожа. Если вы помните.
И она поняла. Кивнула. Слегка опустились плечи, легли мелкие морщинки между бровями. Она все поняла.
— Есть комната, — сказала мистресса. — На этаж выше. Она там единственная. Вот ключ.
Ухитрилась вручить ключ, даже не коснувшись. Боится? Испытывает? Просто привычка?
— Все необходимые распоряжения относительно вас я отдам сама. Отдыхайте.
Интонация, четко определившая окончание аудиенции.
На обратном пути к столу Хедер неожиданным легким и грациозным движением подхватила с пола упавшую брошку.
Джерард прикрыл за собою двери. О чем же, псы святого Гарда, вспомнила она?
Там, за своим столом, мистресса Хедер сидела, тупо глядя на брошку Лайоли, и пыталась понять, каким чудом или колдовством заставили ее принять под свой кров этого человека. Словно нажали на потайную кнопку — и вот она распахнута резным ларцом. Хочешь — положи, хочешь — возьми. А хочешь — плюнь. Маленькая, позабытая секретная кнопочка.
Сказать, что он сильно изменился — значит, ничего не сказать.
Иноходец? Вот, выходит, как? Заготовка все же стала полноценным изделием? Когда он вошел, Хедер уже готова была произнести совсем другое имя. Но опомнилась едва ли не в последний момент.
Какое чувство, то сладкое, то жуткое. Десять лет? Больше?
Хедер-1
У Хедер всегда была хорошая память. Даже слишком вместительная. Не выбрасывала, точно рачительная хозяйка. Хранила.
Кованые решетки балкона, увитые виноградом. Мошки, вьющиеся над листьями. Прохлада, тень, полдень. Внизу, во дворике, на самом солнцепеке, бросает ножи в дощечку по пояс голый паренек. Щурится, мотает головой. Само собою, и промахивается. Это вызывает раздраженный смешок у человека, стоящего рядом с Хедер. Красивый четкий профиль точно гравюра на зеленой меди. Листья, мошки, жара. Стройного мужчину в синей рубашке зовут Эрфан, и он — ее наниматель. Она же сама, Хедер, еще молода, но век прима-балерины недолог, а подвернувшаяся работа просто подарок богов: обещанная плата настолько велика, что можно купить тот маленький театр на улице Фонарщиков, и потому тридцатилетняя Хедер без колебаний покидает театр Императорский. Задание не показалось ей сложным, но ситуация все более требовала внимания. Отстранение выполнять только лишь обязанности становилось невозможным.
Первая причина — этот человек, чье дыхание она как будто до сих пор слышит близко, очень близко.
— Он у вас рано или поздно заболеет, Эрфан, — укоряюще говорит Хедер. — Прямое солнце, он там уже довольно долго.
— Драгоценная госпожа! В таком возрасте все болезни только от лени. Воину лень не на пользу. И снисхождение, как ни печально — тем более.
— Глядя на то, как вы обращаетесь с этим мальчиком, можно решить, что воину на пользу постоянная нервотрепка и жесточайший комплекс неполноценности.
— Мальчиком? Умоляю вас, мистресса. Где вы видите мальчика? Это дитя выше меня на голову, шире в плечах, тяжелее…
— И незащищенней.
— Это только его трудности.
— Да? А я думала, что ошибки ученика — трудности его учителя.
Завораживающе бархатный смех.
— Вы остры на язык, госпожа. Ну, пусть так, но про неполноценность позвольте поспорить. Перехвалить гораздо опаснее.
— Перехвалить, не делая этого НИКОГДА, очень трудно. Он слишком неуверен в себе, Эрфан. Чуточку надежды. Немного поощрения. Он способный! Но когда я три часа бьюсь, и наконец удается помочь ему немного расслабиться, и он делает десять ровных шагов по канату, на одиннадцатом входите вы! Все! Следующие три часа пойдут насмарку. Нельзя же до такой степени принижать собственного ученика.
— Ну, если он лучше меня, пусть докажет это.
— Вы несгибаемы и глухи, как седло хорошей выделки, Эрфан.
— О, мистресса, а вы деликатны. Но будь сегодня по-вашему. Джерри!
И парень, сжимая в руке нож, поднимает голову к их балкону.
— Джерри, в дом.
Просиявшая улыбка на загорелом, запрокинутом вверх лице.
— Порода определяет все, — раздраженно говорит Эрфан, отрывает незрелую ягоду винограда, вертит в длинных пальцах. — Как скачет лошадь, как выслеживает дичь собака. Как ведет себя человек.
— Мы тем и отличаемся от животных, что происхождение играет малую роль! — горячо возражает Хедер. — Вы великолепно образованы, Эрфан, но…
— Еще бы! Носить фамилию Рос-Харт и позорить ее невежеством?
Удивление в твоих глазах весьма приятно для собеседника, не так ли?
— Да и вы, госпожа Хедер.
— Я дочь моряка и обыкновенной крестьянки, о высокородный господин.
— Моряки долгое время проводят вне дома.
— Что вы хотите сказать?
— Ваша мать всю жизнь ходила мимо особняка хозяев поместья?
— Как вы смеете?!
— Не сердитесь, мистресса.
— Я не позволю…
— Да, вы не позволите. Я сожалею, я приношу извинения, я могу встать на колени. Я очень несдержан на язык. Желаете дать мне пощечину? Ах, Хедер, вы в гневе нестерпимо хороши. Так вот, мы о породе. Отчего вы так дрожите за Джерри? Дворняжки очень живучи. Но наклонности! Вчера, вообразите, он решил помочь кухарке — кухарке, уважаемая Хедер! — приготовить пирог! Ему, видите ли, было интересно. Гораздо интереснее, чем изучать какую-либо книгу в это время!
Смешок.
— Это не смешно, госпожа. Это катастрофа. Откуда у него такое стремление заводить отношения с прислугой? Сокращать расстояния до минимума. А я скажу откуда! Его круг. Его уровень, его среда.
— Успокойтесь, Эрфан. Просто он ищет общества других людей. А вы замкнули его здесь в самые юные годы.
— Для «общества» есть я. Прислуга для работы!
— Эрфан, но ведь ему хочется иметь друга. Вы учитель. Здесь панибратство неуместно. А вас одиночество устраивает, правда?
Горячая, сухая рука на изгибе твоей шеи. Жужжание мошек в винограде.
— Нет, госпожа Хедер. Неправда.
Намного позже — большая комната, зеркало во всю стену. Она смотрится в зеркало, поправляет костюм, одергивает мягкую юбку чуть ниже колен, промакивает полотенцем лицо, шею. Уже наступила осень. Окна по-прежнему открыты настежь, но веет холодком. Что это? В двадцать ты не боялась простудиться! А театральные сквозняки не чета здешним. Ну почему, почему? Забывая, что гнев плохой советчик, Хедер швыряет полотенце и делает несколько резких пируэтов. Итог — подвернувшаяся нога и падение. Хедер крепко бинтовала лодыжку и вздыхала. Потом встала, поправила прическу — вовремя, чтобы расслышать легкий стук. — Да!
— Доброе утро, госпожа Хедер.
— Доброе утро, Джерри, ты сегодня необыкновенно рано. Опять не спал всю ночь?
— Нет, мистресса!
Ему хочется поделиться новостью, переминается с ноги на ногу, сияет.
— Что такое? — она всегда невольно заражается этой улыбкой. — Джерри? Говори уже.
— Рассвет ожеребилась.
Рассвет — спокойная умная рыжая кобылка, Хедер ездила на ней еще месяца два назад.
— И ты сидел там всю ночь?
— Угу. Чудесный жеребенок! На боку белое пятно.
— Все-таки Пират.
— Все-таки! Надеюсь, жеребенок станет менее вредным, когда вырастет.
Хедер делает приглашающий жест к стене. Если поднять вверх голову, можно чуть ли не под потолком различить веревку. Канат. Потолок высокий, канат узкий. Джерри лезет наверх, по-обезьяньи ловко.
— Сосредоточься, — напоминает Хедер.
Но сегодня радость так и распирает ученика, а разболтавшегося Джерри непросто остановить. И не переставая в красках расписывать проведенную ночь, он разносит руки ладонями в стороны, аккуратно делает шаг. Спустя минутку Хедер, ревностно контролирующая движения, понимает, что забыла завести дурацкую игрушку, механическую птицу в клетке. Но музыка звучит! Ритмичная, танцевальная, легкая музыка. И разговорчивый канатоходец столь легко шагает ей в такт, как никогда не ходил. Даже играючи, — вперед, назад, вперед. Доходит до середины и останавливается.
— Госпожа Хедер, не желаете присоединиться? Здесь из окна не дует!
Мальчишеский задор заразителен. А она еще с детства неравнодушна к подначиваниям. Осторожнее, Хедер. Ты сегодня не совсем здорова. Слегка кружится голова, и женщина стоит на одном краю каната, как на берегу бурной реки.
Сердце забилось сильнее. Антураж «появления» внезапно показался уместным. Это не девчонка, с какими Джерри было легко молвить словечко о том, о сем. Это — дама. Вон какая осанка. Спускается, будто с небес на землю, да с большим одолжением. Медальонный профиль Эрфана, и в его черной перчатке — женская перчатка, тонкой светлой кожи, с меховой отделкой. Медленное завораживающее шествие, ступенька за ступенькой. Легкая музыка.
Однако, мастер, вздохнул Джерри. Такому нигде не учат. Это природа.
Для полноты впечатлений не хватало только маски. Но некоторые вещи Иноходец чтил невероятно. Маска — для работы.
— Госпожа, мы на месте, — проговорил, как пропел Эрфан. — Горничные, надеюсь, уже приготовили вашу комнату. Не стесняйтесь, распоряжайтесь ими. Это им только на пользу. Распустились без хозяйской руки, а я так часто в отъезде.
«Когда целиком, а когда только крыша», — подумал Джерри.
— О, да, рид Эрфан. Я вижу. Экономят даже освещении!
«Рид» — означает «господин», и причем знатный. Ой ли…
Иноходец засмеялся, тихонько, но как-то многообещающе.
— Каюсь, госпожа, это моя прихоть — полумрак. В нем все кажется таким… — элегантный вензель перчаткой в воздухе. — Таким необыкновенным. У тьмы особая магия, вы не находите?
Отворилась боковая дверь, теперь уже вполне настоящая, Эрфан придержал ее, пропуская гостью, и Джерри потерял их из виду.
Наутро Джерри торчал навытяжку в огромном холодном зале и как мог почтительнее взирал на ночную посетительницу.
Строгая дама с ледяным взглядом светлосерых глаз, невозможно стройная в черном костюме для танцев, с волосами «в узел» на затылке и бесстрастным выражением лица стояла, слегка опираясь локтем левой руки на станок. Изящная, небрежная поза.
В странных штанах в обтяжку, с жестким поясом на шнуровке, который заканчивался чуть ли не под грудью, было трудно дышать. И еще было страшно стыдно глядеть на себя в зеркало. Даму же, видимо, это не смущало. Она подошла и вдумчиво обозрела Джерри в течение минимум двадцати минут. Парень залился краской и смотрел в пол.
— Называй меня госпожа Хедер. Я твой хореограф. Как же твое имя?
— Джерри.
— Джерри, — в ее глазах была насмешка, задрав подбородок, она заглядывала в лицо преувеличенно снизу вверх. — Есть ли у тебя имя побольше?
— Джерард, — полу проглоти л он.
— Джерард, — повторила дама, с удовольствием выделив каждую букву «р». — У тебя, говорят, проблемы? А ну, пройдись до окна, я посмотрю.
Он прошелся. Туда, обратно. Женщина нахмурилась — не сердито, оценивающе.
— Да, — сказала она спустя минутку. — Но было бы странно человеку твоего роста порхать по-птичьи. Есть грация фламинго, а есть грация дракона. Каждому свое. А маневренность слабовата лишь потому, что ты не балансируешь, просто бросаешь вес, куда придется. Будем учиться распределять.
— Можно вопрос, госпожа Хедер?
— Да?
Он помялся:
— А мне обязательно носить эти… это…
— Повернись-ка.
Джерри повернулся. Дама за что-то схватилась и дернула с недюжинной силой. Воздуха поубавилось.
— Это корсет, Джерррард, — наставительно сообщила она. — Пожалуй, стоит добавить еще ремень и ошейник для осанки.
Ему захотелось завыть и убежать.
— Ого! — отреагировал Эрфан, появляясь в зале, и окидывая пошлым взглядом униформу воспитанника. — Во что здесь играют?
— Нам нужен канат, — непреложным тоном заявила госпожа Хедер. — И еще музыка.
— Будет вам и музыка, будет и канат.
За неимением личного оркестра Эрфан приволок откуда-то механическую птицу в клетке. И толстенький канат. Насчет музыки Джерри раздумывал, а не открыть ли Межмирье — тренировался, научился, похвастаться не перед кем, и, кстати, его личная мелодия очень ритмична. Но Эрфан давал четкие указания насчет несанкционированных действий. Проще говоря — водить даму Хедер за руку по Межмирью и изображать из себя легендарное существо полагалось только одному человеку.
— Ты собираешься лезть на канат в ботинках? — удивилась хореограф, когда веревка была подвешена, а Эрфан уже откланялся и исчез по делам.
На его семнадцатом эффектном падении с высоты человеческого роста мистресса растерянно поправила в прическе шпильку и жестом подозвала к станку.
— Какие танцы ты знаешь?
Какие? Где же разъезжают театры в повозках? Село, деревня, поле, лес. Такие и танцы.
Учительница по-своему истолковала его молчание:
— Ничего. Не страшно. В принципе, с сотворения мира мало кто добавлял действительно новое движение. И совсем уж неестественных для человеческого тела практически нет. Да они тебе и незачем. Шаг есть самое простое и одновременно самое сложное. Шаг бывает…
Вообще-то Джерри думал, что шаги это то, чем ходят, но такой функции балетмейстеры всех эпох за шагом не признавали. К концу первого занятия Джерри забыл, как ходил до этого, а по-новому еще не научился.
— Ну, как? Полная безнадега? — кивнул в его сторону возвратившийся Эрфан. — Слышал, чтобы у людей руки не оттуда росли, но чтобы ноги…
— Да зря вы так, ноги там в порядке, — не согласилась мистресса. — Хорошие, можно сказать, ноги. У него на удивление классическая ступня канатоходца — длинная, узкая. Но — баланс. Мешает абсолютное отсутствие баланса. Надеюсь, поправимо.
— А ну, на конюшню, — огрызнулся Эрфан, заметив, как завороженно Джерри слушает мнение хореографа о своей персоне. — Или устал? Массаж с розовым маслом не заказать?
На втором занятии госпожа заметила, как сильно стесняется ученик своего вида, и разрешила накидывать сверху рубашку.
Джерри втайне желал новой преподавательнице всего хорошего за вот эти подъемы после первых петухов. Пока не приметил, что она-то просыпается гораздо раньше, да еще в том же самом классе проделывает упражнения, для которых его, например, потребовалось бы вначале сварить. Человеческие конечности ТАК не гнутся! Он устыдился, заткнулся и стал гораздо прилежнее.
С каната Джерри падал. Ноги, которые раньше он ставил при ходьбе основательно, широко, никак не желали шагать в одну линию. Руки, натренированные на резкие удары, не могли освоить легкие, как паутинка, балансировочные взмахи. Ошейник и ремень сводили лопатки и задирали голову, он терял зрительную связь с канатом и рушился вниз. Госпожа Хедер была терпелива и невозмутима.
— Прима-балерина Императорского театра! — сказал как-то Эрфан. — Собственно, я ей предложил такую плату, чтобы она могла купить себе маленький театр в столице. Как-то сходил я на балет… Она была хороша, как богиня, парень, ну и один знакомый меня ей представил. Хотя пришлось поуговаривать. Ты мне во столько обходишься, скажи еще, что учитель тебя ни в грош ни ставит!
Одним прекрасным утром канат порвался. Эрфан распорядился на кухне давать меньше еды. Джерри похудел, что казалось невозможным. Джерри плохо спал ночами.
К оскорблениям Эрфана он привык. Легкие насмешки мадам просто сбивали его с ног.
Однажды он преступно прокрался после полуночи на кухню и стал лазить по кастрюлям. Но обнаружил только дохлый огурец да черствую горбушку. С жадностью попытался отгрызть от хлеба. Хрустнул огурцом, набил полный рот. Потом стало светло. Глотая обдирающую горло снедь, Джерри не сразу понял, что мадам вошла на кухню и теперь стоит, молча наблюдая за ним поверх язычка маленькой свечи. А когда понял, то поперхнулся, закашлялся и чуть не вывернул обратно все до крошки.
Госпожа Хедер поставила подсвечник на пустой каменный стол и подошла. Ее узкая ладонь взлетела, и парень покорно ожидал, например, пощечины. Вместо этого она покачала головой и погладила его по щеке.
— Ешь, — сказала тихо, — ешь. Бедный мальчик.
И одним пальцем осторожно смахнула крошки с его губ. Скользящее, странное движение, от которого почему-то бросило в жар. Джерри переступил босыми ногами по полу, но уйти с кухни, не отодвинув учительницу, было невозможно.
— Для чего тебя так учат? — спросила госпожа Хедер. — Что ты будешь делать?
Он не смог быть честным.
— Охотиться, — сказал, — на волков. Мадам не поверила, вздохнула только. Выдержала паузу.
— Наверное, он думает, что для танца не нужны силы? Тебе требуется гораздо больше еды. Я скажу ему.
— Спасибо, госпожа Хедер.
Она кивнула и, повернувшись, наконец-то ушла с кухни. Джерри схватил огурец и отправился догрызать под одеялом.
Прошло две или три недели, и наконец-то Джерри осилил канат. Но рано радовался, ибо проклятую веревку подвесили выше и сделали длиннее. И тоньше.
В зале же началось ужасное: парные танцы. Эрфан пришел понаблюдать. Если одиночные движения Джерри и выполнял с грехом пополам, то пара… о, боже. Госпожа прекрасно контролировала процесс, она даже приказала парню держать ее за талию. Но сделать шаг никак не могла уговорить.
Джерри стоял, сопел, одной рукой прижимая талию, которую мог сломать нажатием пальца пополам, а второй рукой держа ладонь, веса которой не ощущал, лишь угадывал. И наотрез отказывался двигаться с места. Он просто представил, как наступает ей на ногу…
Уши алели. Мистресса молчала и ждала. Джерри смущенно, тяжело дышал и упирался из последних сил. Наконец вообще убрал руки за спину. На его лице чуть округлились скулы: это значило, что он сжал зубы, и будет отстаивать неподвижность.
Эрфан веселился так, что чуть ли не катался по полу. Джерри внимательно поискал в лице госпожи Хедер хоть оттенок одобрения веселью. Не нашел. Мысль согрела.
— Ну, Джерри, — мягко сказала дама. — Это вовсе не тяжело. Рид Эрфан, не будете ли вы так добры подойти сюда.
Уж Эрфан своего не упустит, подумал Джерри, продолжая стоять столбом. Да ведь он и по росту, и по комплекции мистрессе Хедер значительно более подходящий. Но что толку глядеть, как они танцуют? Не дано — значит, не дано. Пускай канат, пускай шагать до потери пульса. Для Межмирья, понятно, необходимо. А где и когда придется ему плясать в паре? На какой бал знати дадут ему, бездомному неучу, приглашение? Какая дама, подобная той же Хедер, разрешит ему хотя бы постоять рядом, не то что обнимать!
Наверное, болотный леший толкнул Джерри в бок тогда, но парень тихо, боком, выскользнул из зала и исчез в огромном доме как рыба в камышах. Пускай себе развлекаются.
Эрфан ходил и звал его, намекая прозрачно, что ничего за эту выходку ему не будет. Джерри сидел почти над головой у учителя — над люстрой, где перекрещивались шесть потолочных балок, и молчал. В свою комнату решился вернуться глубокой ночью, и то потому как с крестовины можно упасть, если задремать. Только растянулся на своем матрасе и с блаженным вздохом распрямил скрюченную до этого спину, как заскрипела дверь.
— Джерри, ты здесь?
Мистресса?
— Да, мадам.
Она тихо рассмеялась, заходя:
— «Мадам», Джерри, это, помимо старшего балетмейстера, еще означает хозяйку… дома свиданий. Пока не являюсь ни тем, ни другим. Госпожа Хедер, если позволишь.
— Госпожа, — Джерри перевернулся на спину и приподнялся.
— Лежи. Собственно, я ненадолго. Должно быть, ты обиделся утром?
— Я? Нет, госпожа Хедер. Мне просто стало стыдно. Меня очень сложно обучать. Хозяин этим занимается уже пять лет, и я так ничему и не научился.
— Да уж я видела, как он тебя «обучает», — фыркнула женщина. — Неудивительно, что первым ты освоил искусство маскировки.
Джерри засмеялся. Она, похоже, видит его насквозь.
— У вас очень хорошо получалось, госпожа. Танцевать. Но мне наверно это незачем, не обижайтесь.
— Незачем? — удивилась она, присаживаясь рядом на матрас. — Полагаешь?
— Понимаете, госпожа… Вы помните, как вас привели сюда?
— Да. Странным, должна сказать, способом.
— Там такие тропы… И чтобы по ним идти, нужно чувствовать ритм. А чтобы переходить с одной тропы на другую… Я очень неловкий. Но боюсь, никакого бала мне в жизни не видать. И пары эти мне незачем.
— Смешной ты, — тихо вздохнула мистресса Хедер. — А девушка, которая тебе нравится, она предпочитает водить хоровод?
— Какая девушка? — изумился Джерри.
— Но тебе ведь не десять лет, — улыбнулась учительница, — и ты же не всю жизнь собираешься быть учеником.
Вашими бы устами, как говорится. Но эту главу Эрфан пропустил в моем воспитании. Редкие вылазки на люди с целью охоты за очередным привидением и поцелуи по углам с поселянками не в счет.
— Ты его боишься? — вдруг спросила она.
— Иногда, — честно признался Джерри.
— Да, в нем есть нечто пугающее, — проговорила Хедер медленно, будто мыслила вслух. — Нечто не очень человеческое. Какая-то червоточина. Вроде бы утонченный, воспитанный, и не без доли обаяния. Но порою вздрагиваешь. Почему?
— Работа такая, — ляпнул Джерри первое, что пришло в голову.
Ну а что он мог сказать? Пощупайте Эрфану пульс? Ему вообще не хотелось, чтобы мистресса Хедер щупала Эрфана. Даже за запястье.
— Возможно… Но впрочем, это не мое дело. Спокойной тебе ночи, Джерри. Не опаздывай в класс.
Под удаляющийся шорох юбки он закрыл глаза и улыбнулся, засыпая. Доброй и вам ночи, мистресса.
Он расслабился за месяцы присутствия Хедер. Привык к нормальности и вменяемости учителя как к правилу, а не исключению. Пора платить. Фиолетовое безумие поглотило взгляд Эрфана раньше, чем ссыпалась песчинка на часах. Лавина начала свое неумолимое движение. А брошенная на пол шпага очень просилась в руку.
— Значит, бьем на жалость, да? Нет, он не был пьян. Лучше бы был.
— Угадал в мадаме квохчущую наседку? Распустил вовремя сопли и получил свой пряник? Любим запрещенные приемы, юный куртизан? Я покажу тебе парочку!
Нервная резкая отмашка плащом. Плевок в его сторону.
Пощечина.
Впервые за время заточения в этом доме Джерри почему-то решил, что прав, отвечая на удары. Раньше против него на площадке стоял Иноходец-хозяин, Иноходец-наставник. Сейчас — Иноходец-враг.
Тот, который бьет, чтобы убить.
Джерри защищался и отступал. С грохотом обрушились большие зеркала, осколки усеяли пол. Мелкая острая заноза засела в брови, и кровь капнула на щеку.
— Убегаешь? На это! Только! И способен! Петля и шпага Иноходца против одной его шпаги.
— Ты не воин. Ты комнатная собачка для удовольствий! Хочешь — газету принесет, хочешь — вылижет, что госпожа пожелает!
Джерри пытался уворачиваться от хлещущего плаща, но не увернулся. Зашитые в уголки грузики (чтобы плащ не развевало ветром) как нельзя лучше съездили ему по щеке. Сощуренные глаза на бледном лице Эрфана пылали диким, как лесной пожар, лиловым пламенем. Он явно научил Джерри не всему, что умел сам. Потому что даже на защиту перестало хватать приемов. Шпага вошла в перила и сломалась. Бежать было некуда. Джерри дошел до точки. Он метался по дому, точно выгнанный из норы лис, но на полшага впереди всегда настигал его Эрфан. Стоял на пути. Возникал будто призрак.
Хотел ли Джерри жить? Наверное, да. Потому что молчал. Убегал или защищался — молча. Иначе достаточно было бы одного слова, и чуть порастраченное безумие вернулось бы к Эрфану новой, более мощной волной, под напором которой не устояли бы последние робкие подпорки — какие-то неведомые кусочки чувств.
Эрфану наскучила игра, он схватил Джерри за волосы и оттянул голову назад до хруста в шейных позвонках. Заговорил быстро-быстро, зло, неразборчиво.
— Очень жаль, что нельзя тебе свернуть шею прямо сейчас, паж-любовник, очень жаль. Иначе придется искать и учить еще одного ублюдка, а Межмирье хорошо считает мои дни. Потеряться на тропах, оставить границу, оставить людей на недоучку все же менее отвратительно, чем оставить их вовсе одних. Если ты думаешь, что когда меня не станет, ты выйдешь из замка, выбросишь маску, и забудешь все как страшный сон — ты ошибаешься. Я позабочусь обо всем, жалкая ты мышь.
Джерри слушал внимательно, насколько позволяла боль в запрокинутой шее, потому что Эрфан начинал говорить о том, о чем никогда до этого не говорил, о чем Джерри и не подозревал.
Но горло сдавливалось сильнее. Парень хрипел, а Иноходец словно бы и не замечал, что вот-вот убьет его. Тряс, схватив за горло, как чучело на ярмарке, из которого должны сыпаться медные монеты.
— Да, я позабочусь обо всем. О, Аральф, если бы ты мог увидеть это непотребство, это мерзкое трусливое существо, которое станет последним из Иноходцев, последним, носящим мою маску. Твою, Аральф, маску. Почему род ос должен заканчиваться слизнем?
Сознание ускользало. Джерри слышал паническое биение своего сердца. Потом и этот звук погас.
Треск ореховой скорлупы. Призрак ножа с хищным бритвенным лезвием, вознамерившегося снимать тонкую шкурку с ореховых извилистых полушарий.
Джерард помотал головой. Значит, так все было? Значит, они с Хедер…
Нет — ДЖЕРРИ с Хедер. Сам он ничего сейчас не чувствует. Возможно, виновато Межмирье? Да. И кое-что, спрятанное в шкатулке.
А что чувствует она? Вот сняла очки, вот щурит глаза, запрокидывает голову и не торопится вновь назвать его по имени. Ах, да, он же не ответил ей на тот, первый, нечаянный вопрос.
— Иноходец Джерард, госпожа. Если вы помните.
И она поняла. Кивнула. Слегка опустились плечи, легли мелкие морщинки между бровями. Она все поняла.
— Есть комната, — сказала мистресса. — На этаж выше. Она там единственная. Вот ключ.
Ухитрилась вручить ключ, даже не коснувшись. Боится? Испытывает? Просто привычка?
— Все необходимые распоряжения относительно вас я отдам сама. Отдыхайте.
Интонация, четко определившая окончание аудиенции.
На обратном пути к столу Хедер неожиданным легким и грациозным движением подхватила с пола упавшую брошку.
Джерард прикрыл за собою двери. О чем же, псы святого Гарда, вспомнила она?
Там, за своим столом, мистресса Хедер сидела, тупо глядя на брошку Лайоли, и пыталась понять, каким чудом или колдовством заставили ее принять под свой кров этого человека. Словно нажали на потайную кнопку — и вот она распахнута резным ларцом. Хочешь — положи, хочешь — возьми. А хочешь — плюнь. Маленькая, позабытая секретная кнопочка.
Сказать, что он сильно изменился — значит, ничего не сказать.
Иноходец? Вот, выходит, как? Заготовка все же стала полноценным изделием? Когда он вошел, Хедер уже готова была произнести совсем другое имя. Но опомнилась едва ли не в последний момент.
Какое чувство, то сладкое, то жуткое. Десять лет? Больше?
Хедер-1
Все, что эстрадой мы с вами зовем,
Все начиналось на этих подмостках!
«Ах, водевиль, водевиль…»
У Хедер всегда была хорошая память. Даже слишком вместительная. Не выбрасывала, точно рачительная хозяйка. Хранила.
Кованые решетки балкона, увитые виноградом. Мошки, вьющиеся над листьями. Прохлада, тень, полдень. Внизу, во дворике, на самом солнцепеке, бросает ножи в дощечку по пояс голый паренек. Щурится, мотает головой. Само собою, и промахивается. Это вызывает раздраженный смешок у человека, стоящего рядом с Хедер. Красивый четкий профиль точно гравюра на зеленой меди. Листья, мошки, жара. Стройного мужчину в синей рубашке зовут Эрфан, и он — ее наниматель. Она же сама, Хедер, еще молода, но век прима-балерины недолог, а подвернувшаяся работа просто подарок богов: обещанная плата настолько велика, что можно купить тот маленький театр на улице Фонарщиков, и потому тридцатилетняя Хедер без колебаний покидает театр Императорский. Задание не показалось ей сложным, но ситуация все более требовала внимания. Отстранение выполнять только лишь обязанности становилось невозможным.
Первая причина — этот человек, чье дыхание она как будто до сих пор слышит близко, очень близко.
— Он у вас рано или поздно заболеет, Эрфан, — укоряюще говорит Хедер. — Прямое солнце, он там уже довольно долго.
— Драгоценная госпожа! В таком возрасте все болезни только от лени. Воину лень не на пользу. И снисхождение, как ни печально — тем более.
— Глядя на то, как вы обращаетесь с этим мальчиком, можно решить, что воину на пользу постоянная нервотрепка и жесточайший комплекс неполноценности.
— Мальчиком? Умоляю вас, мистресса. Где вы видите мальчика? Это дитя выше меня на голову, шире в плечах, тяжелее…
— И незащищенней.
— Это только его трудности.
— Да? А я думала, что ошибки ученика — трудности его учителя.
Завораживающе бархатный смех.
— Вы остры на язык, госпожа. Ну, пусть так, но про неполноценность позвольте поспорить. Перехвалить гораздо опаснее.
— Перехвалить, не делая этого НИКОГДА, очень трудно. Он слишком неуверен в себе, Эрфан. Чуточку надежды. Немного поощрения. Он способный! Но когда я три часа бьюсь, и наконец удается помочь ему немного расслабиться, и он делает десять ровных шагов по канату, на одиннадцатом входите вы! Все! Следующие три часа пойдут насмарку. Нельзя же до такой степени принижать собственного ученика.
— Ну, если он лучше меня, пусть докажет это.
— Вы несгибаемы и глухи, как седло хорошей выделки, Эрфан.
— О, мистресса, а вы деликатны. Но будь сегодня по-вашему. Джерри!
И парень, сжимая в руке нож, поднимает голову к их балкону.
— Джерри, в дом.
Просиявшая улыбка на загорелом, запрокинутом вверх лице.
— Порода определяет все, — раздраженно говорит Эрфан, отрывает незрелую ягоду винограда, вертит в длинных пальцах. — Как скачет лошадь, как выслеживает дичь собака. Как ведет себя человек.
— Мы тем и отличаемся от животных, что происхождение играет малую роль! — горячо возражает Хедер. — Вы великолепно образованы, Эрфан, но…
— Еще бы! Носить фамилию Рос-Харт и позорить ее невежеством?
Удивление в твоих глазах весьма приятно для собеседника, не так ли?
— Да и вы, госпожа Хедер.
— Я дочь моряка и обыкновенной крестьянки, о высокородный господин.
— Моряки долгое время проводят вне дома.
— Что вы хотите сказать?
— Ваша мать всю жизнь ходила мимо особняка хозяев поместья?
— Как вы смеете?!
— Не сердитесь, мистресса.
— Я не позволю…
— Да, вы не позволите. Я сожалею, я приношу извинения, я могу встать на колени. Я очень несдержан на язык. Желаете дать мне пощечину? Ах, Хедер, вы в гневе нестерпимо хороши. Так вот, мы о породе. Отчего вы так дрожите за Джерри? Дворняжки очень живучи. Но наклонности! Вчера, вообразите, он решил помочь кухарке — кухарке, уважаемая Хедер! — приготовить пирог! Ему, видите ли, было интересно. Гораздо интереснее, чем изучать какую-либо книгу в это время!
Смешок.
— Это не смешно, госпожа. Это катастрофа. Откуда у него такое стремление заводить отношения с прислугой? Сокращать расстояния до минимума. А я скажу откуда! Его круг. Его уровень, его среда.
— Успокойтесь, Эрфан. Просто он ищет общества других людей. А вы замкнули его здесь в самые юные годы.
— Для «общества» есть я. Прислуга для работы!
— Эрфан, но ведь ему хочется иметь друга. Вы учитель. Здесь панибратство неуместно. А вас одиночество устраивает, правда?
Горячая, сухая рука на изгибе твоей шеи. Жужжание мошек в винограде.
— Нет, госпожа Хедер. Неправда.
Намного позже — большая комната, зеркало во всю стену. Она смотрится в зеркало, поправляет костюм, одергивает мягкую юбку чуть ниже колен, промакивает полотенцем лицо, шею. Уже наступила осень. Окна по-прежнему открыты настежь, но веет холодком. Что это? В двадцать ты не боялась простудиться! А театральные сквозняки не чета здешним. Ну почему, почему? Забывая, что гнев плохой советчик, Хедер швыряет полотенце и делает несколько резких пируэтов. Итог — подвернувшаяся нога и падение. Хедер крепко бинтовала лодыжку и вздыхала. Потом встала, поправила прическу — вовремя, чтобы расслышать легкий стук. — Да!
— Доброе утро, госпожа Хедер.
— Доброе утро, Джерри, ты сегодня необыкновенно рано. Опять не спал всю ночь?
— Нет, мистресса!
Ему хочется поделиться новостью, переминается с ноги на ногу, сияет.
— Что такое? — она всегда невольно заражается этой улыбкой. — Джерри? Говори уже.
— Рассвет ожеребилась.
Рассвет — спокойная умная рыжая кобылка, Хедер ездила на ней еще месяца два назад.
— И ты сидел там всю ночь?
— Угу. Чудесный жеребенок! На боку белое пятно.
— Все-таки Пират.
— Все-таки! Надеюсь, жеребенок станет менее вредным, когда вырастет.
Хедер делает приглашающий жест к стене. Если поднять вверх голову, можно чуть ли не под потолком различить веревку. Канат. Потолок высокий, канат узкий. Джерри лезет наверх, по-обезьяньи ловко.
— Сосредоточься, — напоминает Хедер.
Но сегодня радость так и распирает ученика, а разболтавшегося Джерри непросто остановить. И не переставая в красках расписывать проведенную ночь, он разносит руки ладонями в стороны, аккуратно делает шаг. Спустя минутку Хедер, ревностно контролирующая движения, понимает, что забыла завести дурацкую игрушку, механическую птицу в клетке. Но музыка звучит! Ритмичная, танцевальная, легкая музыка. И разговорчивый канатоходец столь легко шагает ей в такт, как никогда не ходил. Даже играючи, — вперед, назад, вперед. Доходит до середины и останавливается.
— Госпожа Хедер, не желаете присоединиться? Здесь из окна не дует!
Мальчишеский задор заразителен. А она еще с детства неравнодушна к подначиваниям. Осторожнее, Хедер. Ты сегодня не совсем здорова. Слегка кружится голова, и женщина стоит на одном краю каната, как на берегу бурной реки.