Страница:
С порога кухни на меня пахнуло жаром. Работа кипела здесь вовсю день и ночь - моя мать умела находить занятие для нерадивых.
Сама я на кухне бывала редко - не подобало мне сводить знакомство со столь низменными предметами, поэтому распаренные лица, возникавшие в клубах пахучего тумана, были мне незнакомы. Знала я только старшую кухарку Нессу - толстую, крикливую и самонадеянную - она подавала на стол в торжественных случаях.
- Несса! - крикнула я наугад в жаркий полумрак.
- Несса! - отозвался слева чей-то визгливый голос. - Хозяева кличут!
Как смогли различить в таком тумане? Должно быть, привычка. Мне долго пришлось стоять на пороге, прежде чем передо мной возникла Несса. Она тяжело дышала, по широкому лицу лился пот, толстые красные руки были вымазаны жиром.
- Так в чем дело? - угрюмо спросила она, вытирая ладони о передник. Я пропустила мимо ушей это невежливое обращение - благородные амбиции моей матери, требовавшей от слуг почтительного трепета, мне не передались.
- Пусть вскипятят воду. Именно вскипятят, а не нагреют.
- Это для той рыжей ведьмы?
- Для раненой.
- Вот что, - сказала Несса, уперев руки в бока, - пока я здесь, никаким ведьмовским штучкам потворствовать не буду.
Ну, это уж было слишком!
- Вот что, - повторила я любимый материн жест - руки на груди и испепеляющий взор, - если ты решаешься не выполнять то, что тебе хозяева велят, Несса, так ты здесь недолго пробудешь. В Ясене есть кухарки и получше тебя, и норова у них поменьше!
Кажется, на нее это подействовало. Во всяком случае, голос изменился, даже задрожал:
- Молодая госпожа, простите, не хотела; коли эта ведьма нос во все горшки сует! У самой зубы еще все целые, а корчит из себя лису в сарафане...
- Ты исполнишь мой приказ или нет?
- Исполню, госпожа, немедля исполню. Раз уж вам так хочется...
Я вышла, не дослушав. Мне просто было не по себе - как я однако умею кричать на людей! Никогда ведь этого не одобряла. И Леська, видно, тоже хороша...
Подымаясь по лествице, я услышала, что из горенки, где была Леська, доносятся громкие голоса. Снова назойливый посетитель? Один голос, несомненно, был Леськин, а другой... другой тоже был мне слишком хорошо знаком! Что есть духу я взбежала вверх и ворвалась в горенку. По всем приметам, появилась я вовремя, потому что Леська уже подступала к незваному гостю, прицеливаясь пестиком. Он стоял спиной ко мне и, казалось, сохранял полное спокойствие, но рука его лежала на рукояти кинжала, висевшего в ножнах на поясе.
- Леська, прекрати! Мэннор, что тебе здесь нужно?
Он повернулся на голос так стремительно, будто его вызывали на бой. Леська перевела на меня удивленный взгляд.
- Я должен ее видеть, - сказал наконец Мэннор.
Молча смотрела я на человека, которого отец с матерью прочили мне в мужья. Он один знал мою тайну - если не считать верных слуг, воспитывавших меня в Ситане. И он до недавнего времени был желанным гостем в нашем доме. Сейчас он снова пришел. Только не ради меня.
- Идем со мной, - сказала я. Он, кажется, колебался. - Идем.
Мэннор пошел вслед. Леська, нехотя отложив свое оружие, проводила нас вопросительным взглядом, но ничего не сказала, только с силой хлопнула дверью за нашими спинами.
- Ты уверен, что должен ее видеть? - спросила я, останавливаясь на сходах. Мэннор стоял на две ступеньки выше, и его синие глаза смотрели куда-то поверх моей головы. Я спросила просто так, чтобы оттянуть время, я знала, каким будет ответ, и он прозвучал тут же:
- Уверен.
- Хорошо, - кивнула я и пошла вниз. Мы спустились в подвалы, где под ногами скрипели мелкие камушки и приходилось освещать дорогу, потом молча вышли наверх, обогнули по наружному переходу правое крыло дома, пересекли пустые, мрачно-торжественные парадные покои. В последнем, у низкой полукругом дверцы я остановилась. Здесь был второй вход в горницу, где сейчас спала Керин. Мне пришлось повозиться с ключом, замок, видно, заржавел. Мэннор терпеливо стоял рядом. Наконец дверь открылась, и он, не дожидаясь моего разрешения, прошел внутрь. С моего места мне видна была только спинка кровати и тонкая рука Керин, свисавшая с постели. Мэннор подошел к кровати, сел прямо на пол, поднял эту руку и медленно прижал ее к лицу.
Осторожно, чтобы не скрипнула, прикрыла я дверь и пустилась в обратный путь, не зная, смеяться мне, плакать или делать вид, что ничего не случилось.
На полдороге я столкнулась со служанкой. Несса послала ее сообщить, что вода вскипела. Я передала это Леське, и она побежала в кухню, прихватив с собой ступку, а я заняла ее место у стола. Хорошо, что она ушла, мне было просто необходимо побыть одной. Подумать только, всего месяц назад я жила в Ситане и ни о чем не подозревала - уж отец-то об этом позаботился. Конечно, с тех пор, как я научилась размышлять, я недоумевала, отчего моя семья живет в Ясене, а я в Ситане, отчего меня одевают, как мальчика, хотя я девочка, и отчего мне велено никому об этом не говорить? Когда я наконец осмелилась задать эти вопросы, мне ответили историей о наследстве - запутанной и романтичной, насколько может быть романтична история с деньгами. Правду я узнала потом. Мой отец решил спасти меня от Дракона. Единственную дочь могли избрать в жертву, у отца было достаточно врагов, готовых позаботиться об этом, единственного сына - не имели права. Так я очутилась в Ситане. Мэннор был оттуда родом, его родителей отец посвятил в тайну, их связывали крепкие торговые узы, и нет ничего удивительного в том, что им захотелось эти узы укрепить еще больше. Был заключен тайный договор, совершено обручение, ни у Мэннора, которому не было тогда и десяти лет, ни тем более у меня согласия не спросили. Так делалось часто, и редко кто осмеливался протестовать, обычаи рода и все такое, но чем больше я подрастала, тем меньшее восхищение вызывала во мне необходимость рано или поздно сделаться женой Мэннора. Кажется, он тоже не испытывал особого восторга. Если б меня спросили, отчего я не люблю Мэннора, пожалуй, я могла бы кое-что сказать об унизительной предопределенности - не больше, была, правда, еще одна причина, но ни один суд не счел бы ее заслуживающей внимания...
Мои мысли прервало появление Леськи. Она торжественно вышагивала, обеими руками держа внушительных размеров дымящуюся чашу. Присмотревшись, я узнала любимую чашу моей матери. Как Леська только ухитрилась стащить ее под бдительным оком Нессы? Во всяком случае, на лице Леськи было написано явное торжество. Она проследовала через горенку и, прежде чем я успела удержать, толкнула ногой дверь.
К счастью, Мэннор сидел уже в кресле, как полагается достойному гостю. Керин тоже сидела, опираясь спиной на подушки, кажется, они не сразу заметили нас, тем более, что Леська остолбенела с чашей в руках, не в силах вымолвить ни слова. Зато Керин подняла глаза и, как мне показалось, спрятала досаду за улыбкой.
- Что такое?- спросила она.
Я бросила взгляд на небывалое чудо - безмолвную Леську - и напомнила, что пора пить отвар.
- Тебе лучше уйти, - обратилась Керин к Мэннору и вздохнула.
Мэннор ничего не ответил. Улыбнулся, пожал плечами, встал. Пожалуй, впервые на моей памяти он был так уступчив. Он подошел к Леське, взял у нее чашу и вернулся к Керин. Тут настала моя очередь остолбенеть. Мэннор в роли сиделки! Он никогда не болел и терпеть не мог навещать больных. А теперь, одной рукой придерживая Керин за плечи, другой подносил чашу с отваром. Леська широко раскрытыми глазами смотрела на такое присвоение ее прав, потом вдруг очнулась и вылетела за дверь. Тут она наконец обрела дар речи и шепотом, но в довольно дерзких выражениях высказала мне все, что она об этом думает. Я посоветовала ей обратиться к Мэннору, после чего Леська вышла, на прощание хлопнув дверью.
А Мэннор вскоре ушел и почти у самого выхода столкнулся с моей матерью. Та, должно быть, решила, что он приходил ко мне, и рассыпалась в любезностях. Эта сцена, подсмотренная из-за двери, немного меня развеселила. Но потом я вернулась в горенку; села за стол, и мне стало совсем худо. Что делать, что? Глупо думать, что все будет идти как раньще, скрывать уже нечего. Еще глупее думать, что я смогу жить, как живут другие дочери и жены старшин и купцов. Теперь, когда Дракон убит, когда пришла Золотоглазая... Я слишком хорошо знаю Легенду, чтобы в это поверить. Тогда что же будет? Куда идти дальше?
Вернулась Леська, и я спросила у нее об этом. Она ответила не сразу. Смотрела на меня исподлобья, потом сказала:
- Пойду за ней. Чтоб там ни было.
Вот и все. Молодец Леська. Ей решать не придется. Она целиком полагается не решение Керин. Может, и мне положиться? Нет, у меня так легко не выйдет.
Голос Керин мы услыхали одновременно. Сквозь закрытую дверь он доносился слабо, но я разобрала, что зовет она меня. Впрочем, Леська не долго думая вошла следом - условностей она не признавала. Она немедленно взбила Керин подушки, заставила ее лечь и натянуть до подбородка перину. Выполнив свой долг, она уселась на пол у кровати с видом верного пса, ожидающего награды за старание. Злополучная чаша стояла в углу кресла, и я поспешно заслонила от Леськи это неприятное напоминание. Керин смотрела на нас, и золотой блеск ее глаз был совсем домашним, мягким.
- Знаете, мне совсем хорошо, - сказала она. - Завтра я, наверное, подымусь.
- И не вздумай! - вскинулась Леська. - Ты же ранена! Надо полежать, отдохнуть.
- Какая же это рана, - вздохнула Керин. - Царапина.
- От драконова когтя! А он, может быть, отравленный.
- Звери не мажут когти ядом, - с внезапной печалью сказала Керин. - До такого только люди додумались.
Она помолчала немного и уже веселее добавила:
- Вовсе он не отравленный. И рана скоро заживет. А я хочу увидеть пиры. Правда, что сегодня вечером большое угощение?
- Да, - кивнула я, - большой праздник в твою честь. Жаль, что тебя там не будет. Но ведь послезавтра начинается Большой торг, и развлечений еще будет много. А пока ты лучще потерпи. Леська права.
- Скучно терпеть, - улыбнулась Керин. - Но что я могу поделать с двумя такими врачевателями? Ты потом расскажешь мне, что там было, Наири?
- Я не пойду.
- Я тоже, - сказала Леська.
- Почему? - Керин смотрела на нас с неподдельным удивлением. - Если из-за меня, то не надо. Я могу побыть одна.
- Одна... - с явным сомнением в голосе повторила Леська. И вдруг ни стого ни с сего выпалила:
- Наири хочет знать, что будет дальше.
Я подскочила в кресле. Ну и Леська! То ли она и впрямь так простодушна, то ли ломает голову над тем же, что и я. А по виду не скажешь!
Керин озадаченно молчала. Потом прикрыла глаза, провела ладонью по лбу, будто стряхивая невидимую паутину.
- Не знаю, подружки, - глухо сказала она наконец. - Не знаю.
Я не выдержала. Взяла ее руку в свою, погладила. Показалось мне или нет, что эта рука дрожит? Керин открыла глаза и долго, запрокинув голову, вглядывалась в потолок, будто хотела разглядеть там ответ.
- Ты же Золотоглазая, - негромко напомнила Леська.
- Я Золотоглазая, - повторила, как эхо, Керин. - Я есть и есть Легенда, что же еще надо? Помните, что там сказано насчет мужества?
"Мужчины утратили мужество, а женщины его найдут", - Легенду я знала наизусть.
- Будем искать мужество там, где его потеряли, - Керин резко села на постели. - Будем сражаться.
- С кем?
Я знала, что она ответит, и все равно слово упало в тишине тяжело, как камень:
- С Незримыми.
Предвечерние тени сгустились над нами, и мне показалось, что в натопленной этой горнице чересчур зябко. Даже здесь, в Ясене, на вольной земле было страшно. Леська, как подбитый зверек, съежилась на полу. Было тихо, слишком тихо, только слышно лрерывистое дыхание Керин. И тогда я сказала то, что давно уже должна была сказать:
- Я умею владеть мечом и ездить на коне. Я тебе пригожусь.
- А я умею лечить, - сказала Леська. - И все равно я от тебя никуда не денусь.
Губы Керин дрогнули в горькой улыбке. Часто я потом видела эту улыбку, слишком часто! Она провела рукой по волосам Леськи и прошептала чуть слышно:
- Спасибо.
- Мама, что ты там ищешь?
Из-за откинутой крышки сундука виднелись только полотняная рубаха и торчащие из нее босые ноги, но мать я узнала сразу. Из сундука вылетали, кружась, разноцветные рубашки и юбки. Две служанки с каменными лицами придерживали крышку, чтобы не захлопнулась.
Услышав мой голос, мать разогнулась, и я едва не фыркнула, увидев ее красное лицо, сбитый набок чепец и встрепанные волосы.
Она гневно взглянула на меня, втянула воздух:
- Прохиндейки, бездельницы, уховертки! Ишь, морды понаели, пальцем не шевельнут! Кикиморы!
Я покосилась на "кикимор". Здоровые, пышущие румянцем, они кривились от сдерживаемого смеха, но стоило матери бросить взгляд - почтительно застывали.
- Смолу на вас возить! - расходилась та. - У, бесстыжие! Все самой делать, все самой! Глаз не сомкнешь, не присядешь! Покою нет!
Она замахнулась стиснутой в кулаке цветастой тряпкой. Девушки не выдержали. Крышка сундука с грохотом рухнула. Мать подскочила, как ошпаренная, и замолкла. Служанки, закрыв лица, давились подозрительным кашлем.
- Мама, - воспользовалась я передышкой, - так что ты все-таки ищешь?
Мать стащила с головы чепец, вытерла им лицо.
- Ключ, - сказала она, тяжело дыша. - Ключ я ищу. Затерялся где-то.
- Какой ключ?
- От покоя с заклятым креслом. Все же пир сегодня, еще сядет кто ненароком, с медов-то...
Кресло это было семейным преданием и проклятием. Некогда отец моего прадеда, переезжая в новый дом, заказал мебель известному мастеру. Когда заказ был готов, мой предок пожадничал и заплатил меньше, чем следовало. В отместку мастер сделал заклятое кресло и отправил заказчику вместе с остальным. Кресло из темного дуба отличали искусно вырезаные на подлокотниках руки мускулистые, с судорожно сжатыми кулаками. Казалось, что кто-то невидимый сидит в нем, и видны только руки, лежащие на подлокотниках. Мастер заявил, что никто не посмеет сесть в кресло, пока истинный хозяин - он разумел нечистого здесь. Так и случилось, и с тех пор заклятое кресло стояло в отдельном покое. Оно было известно всему городу, и порой отец водил гостей посмотреть на него, охотно посвящая их в детали предания. Гости качали головами, поглаживали бороды, но сесть не решались.
Мне показалась смешной материна предосторожность. Да и к чему искать этот ключ? Если в кресле и вправду кто-то есть, он постоит за себя сам. Я, как умела, объяснила это матери. Она спорить не стала, велела служанкам собрать вещи и ушла на кухню.
Я только головой покачала ей вслед. Сколько хлопот с этим пиром! В кухне с раннего утра дым стоял коромыслом. Служанки метались по покоям, наводя чистоту. Во дворе тяжело бухало - выбивали парадные ковры. Мать, вскочив ни свет ни заря, ухитрялась быть во всех местах одновременно. Именно ее голос пробудил меня ото сна.
Служанки закрыли сундук и удалились. Я в унынии присела к окошку. Уже не заснуть. Лучше всего было бы сейчас пойти к Керин, но беспокоить ее не хотелось. По совести говоря, следовало помочь маме в ее хлопотах, только в хозяйственных делах я не понимала ничего.
На пиру меня усадили рядом с Мэннором. Впрочем, пир - это громко сказано. Собрались только свои: друзья отца Миклош, Трибор и Берут с женами, сотник Явнут, Вилько, Брянчик, еще несколько не столь именитых, близкие родичи, челядинцы из старших - совсем немного. И, конечно, Избранные. Пир-то и устраивался из-за нас - чтобы не ударить в грязь лицом, проявить щедрость и ум, старшинам приличные, и не оказаться хуже других, что уже попировали с нами и в нашу честь. Нам все это уже наскучило, но Герсан, мой отец, старшина городских ювелиров, был человек уважаемый, и отказать ему Избранные не смогли.
Пир длился не первый час. Немало было выпито чар, выкрикнуто здравиц Избранным, а особо Керин - победительнице Дракона. Ее насильно усадили во главе стола, подвыпившие старшины глядели на нее, как на диво заморское, и всё норовили подлить вина и пододвинуть кусок пожирнее, Керин смущенно отказывалась. Мэннор с тоской глядел на нее поверх полной чары.
Жарко закручивался над столами хмельной чадный дух, хрустели на зубах кости, бесшумно сновали за спинами челядники с полными ковшами и солилами, заглядывал в глубокие оконца молодой месяц. О нас забывали, речи делались невнятнее, оплывали восковицы, пустели блюда. Кто-то храпел в обнимку с лагвицей, Гино и Миклош затянули песню, Брянчик запустил пальцы в мису с патокой.
Керин устало склонилась над столом. Я подумала с тревогой, что не стоило ей идти сюда, первый день ведь, как встала с постели. Только вот отца моего не захотела обидеть, а еще больше - пожалела меня.
Вилько поднялся, шатаясь, пить "за дочку Герсана". Потом захмелевшие гости стали упрашивать Велема рассказать, как он лазил в пещеру за драконьим зубом. Велем упирался недолго, и хоть знали все эту историю почти что наизусть, слушать не уставали. За разговорами никто не заметил, как Керин исчезла. Не было и моей матери, но ей, как хозяйке дома, засиживаться за столом было не с руки.
- Люди, вставайте! Чудо!..
Не помню, так ли она кричала, но крик этот поднял всех.
- Куна, - пробормотал отел.
Мать всплеснула руками:
- Ишь, старшины! Расселись и не знают ничего. А ну пошли!
Всей толпой, толкая столы и опрокидывая лавы, гости двинулись за ней. Отец когда-то уверял, что для жены она еще как сказать, а для полководца - в самый раз. Верно. Все бежали за матерью, ничего не спрашивая. Даже я не сразу поняла, куда она нас ведет.
Мы сгрудились у входа, пытаясь разобрать, что там деется. В полутьме чувствовалось только сдавленное дыхание да чужие локти под ребрами - так было тесно. А мать застыла с протянутой дланью, точно указывала на дело рук своих. Покой освещен был скудно, оттого и разобрали только, что в заклятом кресле кто-то сидит. Многим со страху примстилось, сам Хозяин. Передние попятились, давка стала невыносимая. Но мать оказалась иных похрабрее, подкралась на цыпочках к потолочной светильне и запалила все семнадцать восковиц разом. И тогда мы увидели, что в кресле, обнимая ладонями резные подлокотники, спит Керин.
После она рассказывала мне, что очень устала и решила, никого не тревожа, уйти к себе, однако заблудилась в темном доме и присела отдохнуть в первое же кресло. А потом и задремала в нем. И знай она, что кресло это заклятое, она б его за три покоя обошла. Только я ей тогда не очень поверила.
А моя мать, когда улеглась суматоха, добавила кое-что от себя. Мол как раз побежала она на кухню Нессе кой-что наказать, и как в сердце что толкнуло покой не заперт, мало ли... Прибежала и сползла по косяку, хвала Живье, светильню не обронила, так бы точно пожару быть, упаси Перун. Стоит на коленях, светильник держит и рассмотрела наконец: гостья их, что Дракона убила, спит в кресле, и ее руки спокойно на руках деревянных. Стало быть, сняла она заклятье, ущел Хозяин. Она гостью-то тревожить не стала, а бегом насколько сил, чтобы все увидели.
Это мы узнали потом. А тогда... не знаю, как вышло, только все, будто неведомой силе повинуясь, опустились на колени. И застыли. Я лиц не видела. Только знаю, что отчаянные они были и просветленные. А Керин, должно быть, почувствовала наши взгляды и открыла глаза. Золотые - испуганные и изумленные. И моя мать прошептала тихо:
- Золотоглазая.... Люди, смотрите! Золотоглазая!
Глава 7.
Большой Торг обрушился на Ясень внезапно, как половодье. Город не успел еще опомниться после смерти дракона и явления Золотоглазой - сгинуло в одночасье многолетнее иго, ожила Легенда. Пированье и ликованье были таковы, что первые купцы из Ситана, заранее явившиеся на торг, сочли, что опоздали, и Торг завершился уже празднеством; их разуверили быстро, и праздничная суматоха слилась с обычными хлопотами Большого Торга, отчего у старшин, правящих Ясенем, головы болели вдвое. Прибыли, правда, были велики, но и расходы... сохрани Перуне! Старшины первыми ощутили похмелье от всех этих радостей, мало того, что Избранные остались живы и по-прежнему были на содержании города так еще после смерти Дракона конец налогу "на жертвы", который платили на землях Ясеня. Дракону от этого добра мало перепадало, почти все оседало в казне, а теперь... Да и Золотоглазая - не благо, совсем не благо, все равно, истинная она или самозваная. Пойдет она на Незримых - кара падет на Ясень, а не помочь - чернь взбунтуется; и так проходу ей не дают, славят и величают, а на старшин косятся...
Словом, было от чего болеть старшинским головам, и когда на третий день Торга Керин объявила, что набирает дружину, старшины воспряли духом. Пусть девчонка собирает свое смехотворно малое войско и отправляется, куда захочет, и там сворачивает себе голову - только бы подальше от Ясеня, только б в Ясене воцарилось наконец спокойствие...
Скрепя сердце и скрипя зубами, Старшинская вежа приняла на себя все расходы по снаряжению и обучению дружины Золотоглазой. Людей же в дружину искать не пришлось. Остались с Золотоглазой все бывшие Избранные - и парни, и девушки - объявив себя ее свитой, а кроме них, заслышав о том, что Золотоглазая собирает войско, бросились к ней все, кто был молод и чтил Легенду. "Да этак она пол Ясеня за собой уведет!" - спохватились старшины, осаждаемые со всех сторон родителями, которые требовали угомонить непокорных чад. Керин, однако, к выбору дружинников отнеслась очень серьезно, и многие парни ушли от нее разобиженные: надо же, не захотела взять! Никто не знал, о чем думала она, одному отказывая, а другого принимая, вышло, наконец, полсотни в дружине, не считая свиты и самой Керин, и среди полусотни оказались и семь девушек, отчего старшины едва на стену не полезли. Но... ладно, переживали многое, переживем и это.
В этот день, как и раньше, вся дружина Золотоглазой выехала в поля за городом - объезжать коней, стрелять по цели, учиться науке меча. Солнце палило, как редко в червене, рубахи взмокли под кольчугами, латы раскалились, а шлемы казались так тяжелы, что в глазах плыли красные круги. Но сотник Явнут, взявшийся с двумя товарищами обучить дружину ратному делу, только покрикивал, носясь меж воинов на быстром соловом коне. "Откуда только силы у морока берутся?" - ворчал Тума, отражая удар Гино. Сколько Брезана уламывал, чтоб отпустил в дружину, а тут, оказывается, еще тяжелее, чем в мастерской у мехов... "Это тебе не груши таскать!" - явственно услышал он голос мастера Брезана и даже обернулся испуганно, словно тот стоял за спиной, а потом, спохватившись, с такой яростью ринулся в бой, что Гино шарахнулся и проорал: "Тронутый!"
Наконец солнце почти ушло за край леса, и красные облака сомкнулись над ним. Явнут объявил конец учениям. Парни, радостно крича, посыпались в траву, и через мгновение поле выглядело так, будто на нем и вправду шел бой. Будь их воля, они бы, забыв об усталости, бросились в Ясеньку, но - с первого дня учений так было заведено - вперед купаться шли девушки. В этом месте Ясенька делала крутой поворот, оставляя неширокую теплую заводь. Сбросив доспехи и одежду, девушки с визгом окунались в ласковую воду. Парни, вываживавшие коней, с завистью прислушивались к этому визгу. Только Керин не бросилась сразу в воду, прежде поводила Вишенку, чтоб остыла. Эта вороная кобылка, лучшая из пригнанных на Торг, слушалась только Керин, иных кусала и лягала. Она сама на Торге пошла к Керин, признав ее за хозяйку, а старшины рвали бороды, услышав цену, но заплатили все... Керин погладила Вишенку по жесткой гриве и наконец сама побежала к заводи.
В Ясень они возвращались строем, кони шли ровно, выгибая шеи, ветер обдувал разгоряченные лица всадников; Явнут ехал сбоку, покрикивая на тех, кто нарушал строй. Выглядели они так внушительно, что воротная стража едва не подняла тревогу, а разобравшись, оглушила приветственными криками, и эти крики еще долго были слышны, когда они, перестроившись по трое в ряд, въезжали на улицы города.
На Торговой площади день уже кончался, закрывались лавки, отъезжали возы, но народу было еще много. Меж людей растерянно бродил крепкий черноволосый парень в куртке из овечьей шерсти. Он явно искал кого-то и злился, что не находит - то стискивал кулаки, то фыркал, то раздраженно дергал пояс - и не обращал внимания ни на толчки, ни на нелестные замечания. И тут на площадь въехала дружина Золотоглазой.
Заслышав стук копыт, парень встрепенулся. Тем временем Велем, возгордившись ровным шагом своего коня, ослабил внимание и тут же налетел на опору навеса. Навес рухнул с жалобным треском, и в рядах дружины возникло замешательство. Воспользовавшись этим, черноволосый парень в три прыжка покрыл расстояние между собой и Леськой, которая успокаивала коня, и, ухватив ее за ногу, выдернул из седла.
Оказавшись в объятиях парня, Леська замерла, а потом заорала так, что навес мгновенно был забыт. Тума, бывший ближе всех и не остывший еще от горячки боя, вырвал меч из ножен и с криком: "Прочь!" дважды плашмя огрел парня по спине. Третий удар достался Велему, который сбросил с себя обломки навеса и неосмотрительно кинулся на помощь Леське. Велем взвыл и посулил Туму дракону. Керин, видя все это, схватилась за щеки - стыд какой! - а потом вдруг крикнула так громко и повелительно, что сама диву далась:
- Стойте!
Подчинились - больше из удивления. Керин, спешившись, подбежала к ним:
- Что случилось?
- Леську крадут! - выпалил Тума.
- Дурак! - огрызнулась Леська, вырвавшись из объятий парня, но Туму это не остановило:
- Вот он украсть хотел!
Керин шагнула к черноволосому, которого уже держали за плечи Гент и Ратма.
Сама я на кухне бывала редко - не подобало мне сводить знакомство со столь низменными предметами, поэтому распаренные лица, возникавшие в клубах пахучего тумана, были мне незнакомы. Знала я только старшую кухарку Нессу - толстую, крикливую и самонадеянную - она подавала на стол в торжественных случаях.
- Несса! - крикнула я наугад в жаркий полумрак.
- Несса! - отозвался слева чей-то визгливый голос. - Хозяева кличут!
Как смогли различить в таком тумане? Должно быть, привычка. Мне долго пришлось стоять на пороге, прежде чем передо мной возникла Несса. Она тяжело дышала, по широкому лицу лился пот, толстые красные руки были вымазаны жиром.
- Так в чем дело? - угрюмо спросила она, вытирая ладони о передник. Я пропустила мимо ушей это невежливое обращение - благородные амбиции моей матери, требовавшей от слуг почтительного трепета, мне не передались.
- Пусть вскипятят воду. Именно вскипятят, а не нагреют.
- Это для той рыжей ведьмы?
- Для раненой.
- Вот что, - сказала Несса, уперев руки в бока, - пока я здесь, никаким ведьмовским штучкам потворствовать не буду.
Ну, это уж было слишком!
- Вот что, - повторила я любимый материн жест - руки на груди и испепеляющий взор, - если ты решаешься не выполнять то, что тебе хозяева велят, Несса, так ты здесь недолго пробудешь. В Ясене есть кухарки и получше тебя, и норова у них поменьше!
Кажется, на нее это подействовало. Во всяком случае, голос изменился, даже задрожал:
- Молодая госпожа, простите, не хотела; коли эта ведьма нос во все горшки сует! У самой зубы еще все целые, а корчит из себя лису в сарафане...
- Ты исполнишь мой приказ или нет?
- Исполню, госпожа, немедля исполню. Раз уж вам так хочется...
Я вышла, не дослушав. Мне просто было не по себе - как я однако умею кричать на людей! Никогда ведь этого не одобряла. И Леська, видно, тоже хороша...
Подымаясь по лествице, я услышала, что из горенки, где была Леська, доносятся громкие голоса. Снова назойливый посетитель? Один голос, несомненно, был Леськин, а другой... другой тоже был мне слишком хорошо знаком! Что есть духу я взбежала вверх и ворвалась в горенку. По всем приметам, появилась я вовремя, потому что Леська уже подступала к незваному гостю, прицеливаясь пестиком. Он стоял спиной ко мне и, казалось, сохранял полное спокойствие, но рука его лежала на рукояти кинжала, висевшего в ножнах на поясе.
- Леська, прекрати! Мэннор, что тебе здесь нужно?
Он повернулся на голос так стремительно, будто его вызывали на бой. Леська перевела на меня удивленный взгляд.
- Я должен ее видеть, - сказал наконец Мэннор.
Молча смотрела я на человека, которого отец с матерью прочили мне в мужья. Он один знал мою тайну - если не считать верных слуг, воспитывавших меня в Ситане. И он до недавнего времени был желанным гостем в нашем доме. Сейчас он снова пришел. Только не ради меня.
- Идем со мной, - сказала я. Он, кажется, колебался. - Идем.
Мэннор пошел вслед. Леська, нехотя отложив свое оружие, проводила нас вопросительным взглядом, но ничего не сказала, только с силой хлопнула дверью за нашими спинами.
- Ты уверен, что должен ее видеть? - спросила я, останавливаясь на сходах. Мэннор стоял на две ступеньки выше, и его синие глаза смотрели куда-то поверх моей головы. Я спросила просто так, чтобы оттянуть время, я знала, каким будет ответ, и он прозвучал тут же:
- Уверен.
- Хорошо, - кивнула я и пошла вниз. Мы спустились в подвалы, где под ногами скрипели мелкие камушки и приходилось освещать дорогу, потом молча вышли наверх, обогнули по наружному переходу правое крыло дома, пересекли пустые, мрачно-торжественные парадные покои. В последнем, у низкой полукругом дверцы я остановилась. Здесь был второй вход в горницу, где сейчас спала Керин. Мне пришлось повозиться с ключом, замок, видно, заржавел. Мэннор терпеливо стоял рядом. Наконец дверь открылась, и он, не дожидаясь моего разрешения, прошел внутрь. С моего места мне видна была только спинка кровати и тонкая рука Керин, свисавшая с постели. Мэннор подошел к кровати, сел прямо на пол, поднял эту руку и медленно прижал ее к лицу.
Осторожно, чтобы не скрипнула, прикрыла я дверь и пустилась в обратный путь, не зная, смеяться мне, плакать или делать вид, что ничего не случилось.
На полдороге я столкнулась со служанкой. Несса послала ее сообщить, что вода вскипела. Я передала это Леське, и она побежала в кухню, прихватив с собой ступку, а я заняла ее место у стола. Хорошо, что она ушла, мне было просто необходимо побыть одной. Подумать только, всего месяц назад я жила в Ситане и ни о чем не подозревала - уж отец-то об этом позаботился. Конечно, с тех пор, как я научилась размышлять, я недоумевала, отчего моя семья живет в Ясене, а я в Ситане, отчего меня одевают, как мальчика, хотя я девочка, и отчего мне велено никому об этом не говорить? Когда я наконец осмелилась задать эти вопросы, мне ответили историей о наследстве - запутанной и романтичной, насколько может быть романтична история с деньгами. Правду я узнала потом. Мой отец решил спасти меня от Дракона. Единственную дочь могли избрать в жертву, у отца было достаточно врагов, готовых позаботиться об этом, единственного сына - не имели права. Так я очутилась в Ситане. Мэннор был оттуда родом, его родителей отец посвятил в тайну, их связывали крепкие торговые узы, и нет ничего удивительного в том, что им захотелось эти узы укрепить еще больше. Был заключен тайный договор, совершено обручение, ни у Мэннора, которому не было тогда и десяти лет, ни тем более у меня согласия не спросили. Так делалось часто, и редко кто осмеливался протестовать, обычаи рода и все такое, но чем больше я подрастала, тем меньшее восхищение вызывала во мне необходимость рано или поздно сделаться женой Мэннора. Кажется, он тоже не испытывал особого восторга. Если б меня спросили, отчего я не люблю Мэннора, пожалуй, я могла бы кое-что сказать об унизительной предопределенности - не больше, была, правда, еще одна причина, но ни один суд не счел бы ее заслуживающей внимания...
Мои мысли прервало появление Леськи. Она торжественно вышагивала, обеими руками держа внушительных размеров дымящуюся чашу. Присмотревшись, я узнала любимую чашу моей матери. Как Леська только ухитрилась стащить ее под бдительным оком Нессы? Во всяком случае, на лице Леськи было написано явное торжество. Она проследовала через горенку и, прежде чем я успела удержать, толкнула ногой дверь.
К счастью, Мэннор сидел уже в кресле, как полагается достойному гостю. Керин тоже сидела, опираясь спиной на подушки, кажется, они не сразу заметили нас, тем более, что Леська остолбенела с чашей в руках, не в силах вымолвить ни слова. Зато Керин подняла глаза и, как мне показалось, спрятала досаду за улыбкой.
- Что такое?- спросила она.
Я бросила взгляд на небывалое чудо - безмолвную Леську - и напомнила, что пора пить отвар.
- Тебе лучше уйти, - обратилась Керин к Мэннору и вздохнула.
Мэннор ничего не ответил. Улыбнулся, пожал плечами, встал. Пожалуй, впервые на моей памяти он был так уступчив. Он подошел к Леське, взял у нее чашу и вернулся к Керин. Тут настала моя очередь остолбенеть. Мэннор в роли сиделки! Он никогда не болел и терпеть не мог навещать больных. А теперь, одной рукой придерживая Керин за плечи, другой подносил чашу с отваром. Леська широко раскрытыми глазами смотрела на такое присвоение ее прав, потом вдруг очнулась и вылетела за дверь. Тут она наконец обрела дар речи и шепотом, но в довольно дерзких выражениях высказала мне все, что она об этом думает. Я посоветовала ей обратиться к Мэннору, после чего Леська вышла, на прощание хлопнув дверью.
А Мэннор вскоре ушел и почти у самого выхода столкнулся с моей матерью. Та, должно быть, решила, что он приходил ко мне, и рассыпалась в любезностях. Эта сцена, подсмотренная из-за двери, немного меня развеселила. Но потом я вернулась в горенку; села за стол, и мне стало совсем худо. Что делать, что? Глупо думать, что все будет идти как раньще, скрывать уже нечего. Еще глупее думать, что я смогу жить, как живут другие дочери и жены старшин и купцов. Теперь, когда Дракон убит, когда пришла Золотоглазая... Я слишком хорошо знаю Легенду, чтобы в это поверить. Тогда что же будет? Куда идти дальше?
Вернулась Леська, и я спросила у нее об этом. Она ответила не сразу. Смотрела на меня исподлобья, потом сказала:
- Пойду за ней. Чтоб там ни было.
Вот и все. Молодец Леська. Ей решать не придется. Она целиком полагается не решение Керин. Может, и мне положиться? Нет, у меня так легко не выйдет.
Голос Керин мы услыхали одновременно. Сквозь закрытую дверь он доносился слабо, но я разобрала, что зовет она меня. Впрочем, Леська не долго думая вошла следом - условностей она не признавала. Она немедленно взбила Керин подушки, заставила ее лечь и натянуть до подбородка перину. Выполнив свой долг, она уселась на пол у кровати с видом верного пса, ожидающего награды за старание. Злополучная чаша стояла в углу кресла, и я поспешно заслонила от Леськи это неприятное напоминание. Керин смотрела на нас, и золотой блеск ее глаз был совсем домашним, мягким.
- Знаете, мне совсем хорошо, - сказала она. - Завтра я, наверное, подымусь.
- И не вздумай! - вскинулась Леська. - Ты же ранена! Надо полежать, отдохнуть.
- Какая же это рана, - вздохнула Керин. - Царапина.
- От драконова когтя! А он, может быть, отравленный.
- Звери не мажут когти ядом, - с внезапной печалью сказала Керин. - До такого только люди додумались.
Она помолчала немного и уже веселее добавила:
- Вовсе он не отравленный. И рана скоро заживет. А я хочу увидеть пиры. Правда, что сегодня вечером большое угощение?
- Да, - кивнула я, - большой праздник в твою честь. Жаль, что тебя там не будет. Но ведь послезавтра начинается Большой торг, и развлечений еще будет много. А пока ты лучще потерпи. Леська права.
- Скучно терпеть, - улыбнулась Керин. - Но что я могу поделать с двумя такими врачевателями? Ты потом расскажешь мне, что там было, Наири?
- Я не пойду.
- Я тоже, - сказала Леська.
- Почему? - Керин смотрела на нас с неподдельным удивлением. - Если из-за меня, то не надо. Я могу побыть одна.
- Одна... - с явным сомнением в голосе повторила Леська. И вдруг ни стого ни с сего выпалила:
- Наири хочет знать, что будет дальше.
Я подскочила в кресле. Ну и Леська! То ли она и впрямь так простодушна, то ли ломает голову над тем же, что и я. А по виду не скажешь!
Керин озадаченно молчала. Потом прикрыла глаза, провела ладонью по лбу, будто стряхивая невидимую паутину.
- Не знаю, подружки, - глухо сказала она наконец. - Не знаю.
Я не выдержала. Взяла ее руку в свою, погладила. Показалось мне или нет, что эта рука дрожит? Керин открыла глаза и долго, запрокинув голову, вглядывалась в потолок, будто хотела разглядеть там ответ.
- Ты же Золотоглазая, - негромко напомнила Леська.
- Я Золотоглазая, - повторила, как эхо, Керин. - Я есть и есть Легенда, что же еще надо? Помните, что там сказано насчет мужества?
"Мужчины утратили мужество, а женщины его найдут", - Легенду я знала наизусть.
- Будем искать мужество там, где его потеряли, - Керин резко села на постели. - Будем сражаться.
- С кем?
Я знала, что она ответит, и все равно слово упало в тишине тяжело, как камень:
- С Незримыми.
Предвечерние тени сгустились над нами, и мне показалось, что в натопленной этой горнице чересчур зябко. Даже здесь, в Ясене, на вольной земле было страшно. Леська, как подбитый зверек, съежилась на полу. Было тихо, слишком тихо, только слышно лрерывистое дыхание Керин. И тогда я сказала то, что давно уже должна была сказать:
- Я умею владеть мечом и ездить на коне. Я тебе пригожусь.
- А я умею лечить, - сказала Леська. - И все равно я от тебя никуда не денусь.
Губы Керин дрогнули в горькой улыбке. Часто я потом видела эту улыбку, слишком часто! Она провела рукой по волосам Леськи и прошептала чуть слышно:
- Спасибо.
- Мама, что ты там ищешь?
Из-за откинутой крышки сундука виднелись только полотняная рубаха и торчащие из нее босые ноги, но мать я узнала сразу. Из сундука вылетали, кружась, разноцветные рубашки и юбки. Две служанки с каменными лицами придерживали крышку, чтобы не захлопнулась.
Услышав мой голос, мать разогнулась, и я едва не фыркнула, увидев ее красное лицо, сбитый набок чепец и встрепанные волосы.
Она гневно взглянула на меня, втянула воздух:
- Прохиндейки, бездельницы, уховертки! Ишь, морды понаели, пальцем не шевельнут! Кикиморы!
Я покосилась на "кикимор". Здоровые, пышущие румянцем, они кривились от сдерживаемого смеха, но стоило матери бросить взгляд - почтительно застывали.
- Смолу на вас возить! - расходилась та. - У, бесстыжие! Все самой делать, все самой! Глаз не сомкнешь, не присядешь! Покою нет!
Она замахнулась стиснутой в кулаке цветастой тряпкой. Девушки не выдержали. Крышка сундука с грохотом рухнула. Мать подскочила, как ошпаренная, и замолкла. Служанки, закрыв лица, давились подозрительным кашлем.
- Мама, - воспользовалась я передышкой, - так что ты все-таки ищешь?
Мать стащила с головы чепец, вытерла им лицо.
- Ключ, - сказала она, тяжело дыша. - Ключ я ищу. Затерялся где-то.
- Какой ключ?
- От покоя с заклятым креслом. Все же пир сегодня, еще сядет кто ненароком, с медов-то...
Кресло это было семейным преданием и проклятием. Некогда отец моего прадеда, переезжая в новый дом, заказал мебель известному мастеру. Когда заказ был готов, мой предок пожадничал и заплатил меньше, чем следовало. В отместку мастер сделал заклятое кресло и отправил заказчику вместе с остальным. Кресло из темного дуба отличали искусно вырезаные на подлокотниках руки мускулистые, с судорожно сжатыми кулаками. Казалось, что кто-то невидимый сидит в нем, и видны только руки, лежащие на подлокотниках. Мастер заявил, что никто не посмеет сесть в кресло, пока истинный хозяин - он разумел нечистого здесь. Так и случилось, и с тех пор заклятое кресло стояло в отдельном покое. Оно было известно всему городу, и порой отец водил гостей посмотреть на него, охотно посвящая их в детали предания. Гости качали головами, поглаживали бороды, но сесть не решались.
Мне показалась смешной материна предосторожность. Да и к чему искать этот ключ? Если в кресле и вправду кто-то есть, он постоит за себя сам. Я, как умела, объяснила это матери. Она спорить не стала, велела служанкам собрать вещи и ушла на кухню.
Я только головой покачала ей вслед. Сколько хлопот с этим пиром! В кухне с раннего утра дым стоял коромыслом. Служанки метались по покоям, наводя чистоту. Во дворе тяжело бухало - выбивали парадные ковры. Мать, вскочив ни свет ни заря, ухитрялась быть во всех местах одновременно. Именно ее голос пробудил меня ото сна.
Служанки закрыли сундук и удалились. Я в унынии присела к окошку. Уже не заснуть. Лучше всего было бы сейчас пойти к Керин, но беспокоить ее не хотелось. По совести говоря, следовало помочь маме в ее хлопотах, только в хозяйственных делах я не понимала ничего.
На пиру меня усадили рядом с Мэннором. Впрочем, пир - это громко сказано. Собрались только свои: друзья отца Миклош, Трибор и Берут с женами, сотник Явнут, Вилько, Брянчик, еще несколько не столь именитых, близкие родичи, челядинцы из старших - совсем немного. И, конечно, Избранные. Пир-то и устраивался из-за нас - чтобы не ударить в грязь лицом, проявить щедрость и ум, старшинам приличные, и не оказаться хуже других, что уже попировали с нами и в нашу честь. Нам все это уже наскучило, но Герсан, мой отец, старшина городских ювелиров, был человек уважаемый, и отказать ему Избранные не смогли.
Пир длился не первый час. Немало было выпито чар, выкрикнуто здравиц Избранным, а особо Керин - победительнице Дракона. Ее насильно усадили во главе стола, подвыпившие старшины глядели на нее, как на диво заморское, и всё норовили подлить вина и пододвинуть кусок пожирнее, Керин смущенно отказывалась. Мэннор с тоской глядел на нее поверх полной чары.
Жарко закручивался над столами хмельной чадный дух, хрустели на зубах кости, бесшумно сновали за спинами челядники с полными ковшами и солилами, заглядывал в глубокие оконца молодой месяц. О нас забывали, речи делались невнятнее, оплывали восковицы, пустели блюда. Кто-то храпел в обнимку с лагвицей, Гино и Миклош затянули песню, Брянчик запустил пальцы в мису с патокой.
Керин устало склонилась над столом. Я подумала с тревогой, что не стоило ей идти сюда, первый день ведь, как встала с постели. Только вот отца моего не захотела обидеть, а еще больше - пожалела меня.
Вилько поднялся, шатаясь, пить "за дочку Герсана". Потом захмелевшие гости стали упрашивать Велема рассказать, как он лазил в пещеру за драконьим зубом. Велем упирался недолго, и хоть знали все эту историю почти что наизусть, слушать не уставали. За разговорами никто не заметил, как Керин исчезла. Не было и моей матери, но ей, как хозяйке дома, засиживаться за столом было не с руки.
- Люди, вставайте! Чудо!..
Не помню, так ли она кричала, но крик этот поднял всех.
- Куна, - пробормотал отел.
Мать всплеснула руками:
- Ишь, старшины! Расселись и не знают ничего. А ну пошли!
Всей толпой, толкая столы и опрокидывая лавы, гости двинулись за ней. Отец когда-то уверял, что для жены она еще как сказать, а для полководца - в самый раз. Верно. Все бежали за матерью, ничего не спрашивая. Даже я не сразу поняла, куда она нас ведет.
Мы сгрудились у входа, пытаясь разобрать, что там деется. В полутьме чувствовалось только сдавленное дыхание да чужие локти под ребрами - так было тесно. А мать застыла с протянутой дланью, точно указывала на дело рук своих. Покой освещен был скудно, оттого и разобрали только, что в заклятом кресле кто-то сидит. Многим со страху примстилось, сам Хозяин. Передние попятились, давка стала невыносимая. Но мать оказалась иных похрабрее, подкралась на цыпочках к потолочной светильне и запалила все семнадцать восковиц разом. И тогда мы увидели, что в кресле, обнимая ладонями резные подлокотники, спит Керин.
После она рассказывала мне, что очень устала и решила, никого не тревожа, уйти к себе, однако заблудилась в темном доме и присела отдохнуть в первое же кресло. А потом и задремала в нем. И знай она, что кресло это заклятое, она б его за три покоя обошла. Только я ей тогда не очень поверила.
А моя мать, когда улеглась суматоха, добавила кое-что от себя. Мол как раз побежала она на кухню Нессе кой-что наказать, и как в сердце что толкнуло покой не заперт, мало ли... Прибежала и сползла по косяку, хвала Живье, светильню не обронила, так бы точно пожару быть, упаси Перун. Стоит на коленях, светильник держит и рассмотрела наконец: гостья их, что Дракона убила, спит в кресле, и ее руки спокойно на руках деревянных. Стало быть, сняла она заклятье, ущел Хозяин. Она гостью-то тревожить не стала, а бегом насколько сил, чтобы все увидели.
Это мы узнали потом. А тогда... не знаю, как вышло, только все, будто неведомой силе повинуясь, опустились на колени. И застыли. Я лиц не видела. Только знаю, что отчаянные они были и просветленные. А Керин, должно быть, почувствовала наши взгляды и открыла глаза. Золотые - испуганные и изумленные. И моя мать прошептала тихо:
- Золотоглазая.... Люди, смотрите! Золотоглазая!
Глава 7.
Большой Торг обрушился на Ясень внезапно, как половодье. Город не успел еще опомниться после смерти дракона и явления Золотоглазой - сгинуло в одночасье многолетнее иго, ожила Легенда. Пированье и ликованье были таковы, что первые купцы из Ситана, заранее явившиеся на торг, сочли, что опоздали, и Торг завершился уже празднеством; их разуверили быстро, и праздничная суматоха слилась с обычными хлопотами Большого Торга, отчего у старшин, правящих Ясенем, головы болели вдвое. Прибыли, правда, были велики, но и расходы... сохрани Перуне! Старшины первыми ощутили похмелье от всех этих радостей, мало того, что Избранные остались живы и по-прежнему были на содержании города так еще после смерти Дракона конец налогу "на жертвы", который платили на землях Ясеня. Дракону от этого добра мало перепадало, почти все оседало в казне, а теперь... Да и Золотоглазая - не благо, совсем не благо, все равно, истинная она или самозваная. Пойдет она на Незримых - кара падет на Ясень, а не помочь - чернь взбунтуется; и так проходу ей не дают, славят и величают, а на старшин косятся...
Словом, было от чего болеть старшинским головам, и когда на третий день Торга Керин объявила, что набирает дружину, старшины воспряли духом. Пусть девчонка собирает свое смехотворно малое войско и отправляется, куда захочет, и там сворачивает себе голову - только бы подальше от Ясеня, только б в Ясене воцарилось наконец спокойствие...
Скрепя сердце и скрипя зубами, Старшинская вежа приняла на себя все расходы по снаряжению и обучению дружины Золотоглазой. Людей же в дружину искать не пришлось. Остались с Золотоглазой все бывшие Избранные - и парни, и девушки - объявив себя ее свитой, а кроме них, заслышав о том, что Золотоглазая собирает войско, бросились к ней все, кто был молод и чтил Легенду. "Да этак она пол Ясеня за собой уведет!" - спохватились старшины, осаждаемые со всех сторон родителями, которые требовали угомонить непокорных чад. Керин, однако, к выбору дружинников отнеслась очень серьезно, и многие парни ушли от нее разобиженные: надо же, не захотела взять! Никто не знал, о чем думала она, одному отказывая, а другого принимая, вышло, наконец, полсотни в дружине, не считая свиты и самой Керин, и среди полусотни оказались и семь девушек, отчего старшины едва на стену не полезли. Но... ладно, переживали многое, переживем и это.
В этот день, как и раньше, вся дружина Золотоглазой выехала в поля за городом - объезжать коней, стрелять по цели, учиться науке меча. Солнце палило, как редко в червене, рубахи взмокли под кольчугами, латы раскалились, а шлемы казались так тяжелы, что в глазах плыли красные круги. Но сотник Явнут, взявшийся с двумя товарищами обучить дружину ратному делу, только покрикивал, носясь меж воинов на быстром соловом коне. "Откуда только силы у морока берутся?" - ворчал Тума, отражая удар Гино. Сколько Брезана уламывал, чтоб отпустил в дружину, а тут, оказывается, еще тяжелее, чем в мастерской у мехов... "Это тебе не груши таскать!" - явственно услышал он голос мастера Брезана и даже обернулся испуганно, словно тот стоял за спиной, а потом, спохватившись, с такой яростью ринулся в бой, что Гино шарахнулся и проорал: "Тронутый!"
Наконец солнце почти ушло за край леса, и красные облака сомкнулись над ним. Явнут объявил конец учениям. Парни, радостно крича, посыпались в траву, и через мгновение поле выглядело так, будто на нем и вправду шел бой. Будь их воля, они бы, забыв об усталости, бросились в Ясеньку, но - с первого дня учений так было заведено - вперед купаться шли девушки. В этом месте Ясенька делала крутой поворот, оставляя неширокую теплую заводь. Сбросив доспехи и одежду, девушки с визгом окунались в ласковую воду. Парни, вываживавшие коней, с завистью прислушивались к этому визгу. Только Керин не бросилась сразу в воду, прежде поводила Вишенку, чтоб остыла. Эта вороная кобылка, лучшая из пригнанных на Торг, слушалась только Керин, иных кусала и лягала. Она сама на Торге пошла к Керин, признав ее за хозяйку, а старшины рвали бороды, услышав цену, но заплатили все... Керин погладила Вишенку по жесткой гриве и наконец сама побежала к заводи.
В Ясень они возвращались строем, кони шли ровно, выгибая шеи, ветер обдувал разгоряченные лица всадников; Явнут ехал сбоку, покрикивая на тех, кто нарушал строй. Выглядели они так внушительно, что воротная стража едва не подняла тревогу, а разобравшись, оглушила приветственными криками, и эти крики еще долго были слышны, когда они, перестроившись по трое в ряд, въезжали на улицы города.
На Торговой площади день уже кончался, закрывались лавки, отъезжали возы, но народу было еще много. Меж людей растерянно бродил крепкий черноволосый парень в куртке из овечьей шерсти. Он явно искал кого-то и злился, что не находит - то стискивал кулаки, то фыркал, то раздраженно дергал пояс - и не обращал внимания ни на толчки, ни на нелестные замечания. И тут на площадь въехала дружина Золотоглазой.
Заслышав стук копыт, парень встрепенулся. Тем временем Велем, возгордившись ровным шагом своего коня, ослабил внимание и тут же налетел на опору навеса. Навес рухнул с жалобным треском, и в рядах дружины возникло замешательство. Воспользовавшись этим, черноволосый парень в три прыжка покрыл расстояние между собой и Леськой, которая успокаивала коня, и, ухватив ее за ногу, выдернул из седла.
Оказавшись в объятиях парня, Леська замерла, а потом заорала так, что навес мгновенно был забыт. Тума, бывший ближе всех и не остывший еще от горячки боя, вырвал меч из ножен и с криком: "Прочь!" дважды плашмя огрел парня по спине. Третий удар достался Велему, который сбросил с себя обломки навеса и неосмотрительно кинулся на помощь Леське. Велем взвыл и посулил Туму дракону. Керин, видя все это, схватилась за щеки - стыд какой! - а потом вдруг крикнула так громко и повелительно, что сама диву далась:
- Стойте!
Подчинились - больше из удивления. Керин, спешившись, подбежала к ним:
- Что случилось?
- Леську крадут! - выпалил Тума.
- Дурак! - огрызнулась Леська, вырвавшись из объятий парня, но Туму это не остановило:
- Вот он украсть хотел!
Керин шагнула к черноволосому, которого уже держали за плечи Гент и Ратма.