Кук Глен Чарльз. Рейд

   – На старте будет адский шум. А если магнитные системы у Вейреса не в порядке, соберем большие похороны.
   – Да, сэр.
   Это его не сильно тревожит.
   Толчея у параш. Мы целые часы можем тут проторчать.
   Сколько еще я смогу выносить их вонь?
   – Разрядить аккумуляторы! Сбросить тепло! – приказывает командир. Подтверждения и сообщения о выполнении поступают тут же. Всем не терпится убраться отсюда.
   – Мистер Вейрес, что с вашей магнитной системой?
   Ответа я не слышу, что не успокаивает.
   – Командир, у меня тахион-сигнал, – говорит Рыболов.
   – Очень хорошо. Инженерный, переходите к аннигиляции.
   Перья на экране Рыболова бледные, но почти вертикальные. Отклонение минимально. Брюшная и спинная линии почти не видны. Охотник движется прямо на нас.
   – Переход в гипер! Максимальное ускорение! Мистер Уэстхауз, курс – два семь ноль, отклонение тридцать градусов.
   Голос командира спокоен, как на учениях.
   Клаймер неуверенно приходит в движение. Освещение в отсеке сразу же меркнет. Резкий перепад мощности рискован, но на этот раз успешен. Оповещение о клайминге подавляет интерком командира. После он добавляет:
   – Уэстхауз, курс – два четыре ноль, отклонение двадцать пять градусов.
   – Уловка номер два, сэр, – объясняет Рыболов. – Показываем им курс, который они могут определить и понадеяться, что мы здесь же будем клаймировать. Мы же сделаем небольшое изменение и останемся наверху надолго. Предполагается, что они станут искать повсюду, но не там, где будем мы.
   – Предполагается?
   – Мы надеемся. Они не дураки, сэр. У них опыта не меньше нашего.
   Мои спутники становятся призрачными фигурами. Экраны гаснут. Пустота окутывает корпус.
   Свою дыру мы втаскиваем вслед за собой. Мы в безопасности. На мгновение.
   На мгновение. Истребитель заорал:
   – Контакт!
   Приближаются его друзья. Совместная мощность их компьютеров уже дает прогнозы наших действий.
   Несмотря на пророчества Рыболова, я поражен, когда в привычное время командир не появляется. Все эти учения… проснись, макака! Теперь по-настоящему. Вокруг люди, которые хотят тебя убить.
   Атмосфера воняет. Температура повышается на полдюжины градусов. Единственная реакция Старика – он приказывает Бредли пустить свежего кислорода и стравить атмосферу через внешние топливные баки. Там она замерзнет. Суперхолодный лед – прекрасное средство для потери тепла.
   Такие хитрости командование не одобряет. Это не проектировалось. Наш воздух насыщен выделениями человеческих тел. Это портит воду при таянии.
   Людям в операционном отсеке наплевать. Самая главная проблема – тепло. Они сознательно забивают фильтры загрязнителями.
   Чтобы справиться с внутренней температурой, этой воде нужно всего пять часов. Слишком много тепла генерирует этот корабль.
   Командир дает температуре достичь красной отметки. Мы изнемогаем от зноя. От сверхпроводников идут предупреждения – мигают лампочки, но до настоящей опасности еще далеко.
   Воздух спертый – хоть пластами режь.
   Командир приказывает активизировать конвертеры тепла и газоочистители в девять часов клайминга. А потом, по моему скромному мнению, все будет затихать.
   Устройства, снижающие температуру и делающие воздух пригодным для дыхания, эффективны, но сами являются мощными генераторами тепла.
   Это не то неожиданное, убийственное повышение температуры, которое мы пережили, когда погиб линкор. Теперь жара подкрадывается незаметно. Она наступает неумолимо, как старость. И еще – обессиливающее действие усталости.
   Рекордный по продолжительности клайминг, установленный Телмиджем, – четырнадцать часов тридцать одна минута и несколько секунд. Телмидж командовал одним из самых первых кораблей. На нем было меньше оборудования, меньше людей, клайминг осуществлялся в идеальных предклайминговых условиях.
   Сидя в вонючей мокрой одежде, посасывая пластиковую бутылку и не имея возможности покинуть свой пост, я думаю, не собирается ли Старик побить рекорд.
   К одиннадцатому часу я начинаю обдумывать вариант мятежа одного человека. Сквозь туман, окутавший мой мозг, прорывается голос командира. Что такое? Эй! Обратный отсчет на экстренный сброс тепла!..
   Мы погружаемся в норму, некоторое время проветриваемся, потом возвращаемся назад и смотрим, что сообщит наша система обнаружения о населенности этого промежутка ночи.
   – Не слишком ли он осторожничает? – хрипло спрашиваю я Рыболова. Оператор ТД всего лишь потеет. – Не будут же они ждать так долго.
   – Посмотрим.
   Уголком глаза, наблюдая разрядку аккумуляторов, я замечаю бледное V на экране Рыболова.
   – Контакт, командир. Расплывается.
   – Очень хорошо. Он вернется. Мистер Уэстхауз, идем к маяку один девять один. Смываемся, пока не засекли наш курс. Выход из гипера сразу после выхода из зоны обнаружения.
   Процедура срочного проветривания действует сорок секунд. Каждая секунда отнимает еще минуту от времени клайминга.
   Следующие два часа текут вяло. Командир снова опускает корабль. Он держит команду чистой силой воли. Тродаал, Берберян и Ларами обвисли в ремнях безопасности.
   Особой пользы нашему здоровью все это не принесет.
   Более опытные люди наверняка переносят эти трудности легче. Хотя не обязательно. Следующим будет Никастро. Эффект десяти боевых вылетов? Напряжение? Физическая усталость от беготни и заботы обо всех остальных?
   Никастро вырубается бурно. Он стонет, его ноги и живот сводят внезапные судороги. Мои нервы долго не выдержат.
   Я подозреваю, что командир собирался оставаться наверху дольше. Потеря обоих квартирмейстеров заставила его изменить планы.
   – Мистер Яневич, поработайте с Ларами и шеф-квартирмейстером. Если понадобится, пользуйтесь стимуляторами. Джангхауз, смотрите в оба.
   – Есть, командир.
   На этот раз до объявления о контакте проходит пять минут.
   – Мы догнали их, – говорит Яневич, массируя икры Никастро.
   Места положить шеф-квартирмейстера на палубе еле-еле хватает. Старпом улыбается счастливой дурацкой улыбкой.
   – Стоило бы ему соли ввести.
   Он кричит:
   – Есть у нас в аптечке пилюли кальция?
   – Очень сожалею, сэр.
   – Гадство.
   Уэстхауз делает поворот под сумасшедшим углом.
   – Командир, не хотите поменять маяки? Они могли вычислить генеральный курс…
   – Нет. Держите курс на один девять один.
   Жара такая, что можно вялить изюм, а я весь дрожу. Температура упала на двадцать градусов и продолжает понижаться. Влажность всего десять процентов.
   – Какого ты хрена лыбишься? – огрызаюсь я на Яневича. – Тьфу, блин! С вами, похабниками, и сам начнешь материться. Так или иначе, мне кажется, что если эти гады смогут поймать наш курс, они нас догонят. Только как же они это сделают?
   Никастро стонет, пытается оттолкнуть от себя Яневича. Командир помогает придержать его.
   – У них в Ратгебере есть гигантский компьютер-киборг. В нем как составляющее используются человеческие мозги. И другой задачи у него нет. Теперь они знают, что это за корабль, кто командует и как давно мы вылетели. Они это довели до искусства. Главный у них на Ратгебере ушлый. И с каждым днем умнеет.
   – А почему бы нам не остановиться, а они пусть гоняются за предсказанием своего компьютера?
   – Потому что это самый старый трюк. Плюхнемся прямо к ним на колени. Понимаешь, основная проблема в том, что они превосходят нас численностью. И могут проверять сразу много гипотез. Со времени последнего контакта они разработали не меньше сорока вариантов.
   – И мы никак не собираемся огрызаться?
   Чему он так радуется? Это бесит меня больше, чем упорство ребят из той фирмы.
   – Конечно, нет. Нам платят не за потасовки с истребителями. Мы охотимся за транспортными судами.
   Во время следующего спуска из клайминга мы окончательно сбросили тепло, избавились от собравшихся отходов и перешли в гипер до появления противника. Мы их стряхнули. Старик говорит, что это обычная процедура. Мне это утверждение показалось сомнительным.
   Я понесся к своей койке, как только нас отпустили с боевых постов. Обычно первыми пропускают тех, у кого трудности в клайминге, но на этот раз я воспользовался преимуществами сверхштатного положения и своими полномочиями. У меня они есть. И вообще, можно один раз побыть слабачком.
   Не один человек костерил меня за то, что моя задница лежит в раковине. Я давал советы, куда можно засунуть заботу о личной гигиене.
   Мне-то никто никогда не уступал.
   Последний взгляд на командира – он стоит, как на параде, глядя в пустой аквариум монитора.
   Оказывается, мы следуем к единственному маяку, оборудованному инстелом. Магнитофон занят докладом о бое с «Левиафаном». Время отдыха, время осмысления.
   Ракеты у нас еще не кончились.

Глава 7
Приказы

   Патруль меня достает. Сегодня я почти со всеми грызусь или задираюсь. Во мне, как в закупоренной бутылке, кипит страх.
   Не я один хожу с угрюмой рожей. Меньше стало улыбок, меньше шуток. Экипаж притих. Между людьми нарастает не высказываемое, но очевидное напряжение. Недалеко до драки. Нужен клапан для спуска давления.
   До этого я постараюсь не покидать операционного отсека. Не хочу стать участником. Из-за сдерживающего присутствия Старика операционный отсек стал самым безопасным местом на корабле.
   Когда я прихожу, на вахте Пиньяц. Рядом командир. Командование ответило на наш рапорт. В конце-то концов.
   – Подонки! – рычит Пиньяц.
   Командир вручает мне листок. Это поздравления. От танниановых лизоблюдов.
   – Ни одного слова о Джонсон, – бормочет Пиньяц. – Гады железобетонные. То же самое будет с нами. Некий печальный мешок с дерьмом переведет нас в неактивный файл, подождет с годик, а после разошлет «с прискорбием сообщаем».
   Никастро дарит Пиньяцу взгляд, исполненный яда. Его руки белеют и трясутся.
   – Письма на этих чертовых бланках, вот что они рассылают. Набитые таннианским враньем о доблестных воинах, приносящих высшую жертву. Господи! Говори потом о бездушии.
   Никастро вскакивает, я встаю у него на пути. Он замахивается. Я легким толчком отправляю его обратно и спрашиваю:
   – Как там дела, сержант?
   Он погружается в неловкое молчание.
   Удара Пиньяц не получил, но из дальнейшего понял достаточно. Он перестает скулить.
   Слишком многие все видели и ничего не пропустили. Весть расходится.
   Может быть, это позволит мне сделать прорыв. Один обычный случай, абсолютно незапланированный. После постоянных безуспешных попыток хоть что-нибудь придумать.
   Первым начинает обсуждать инцидент командир. В частной, разумеется, беседе.
   – Сегодня утром я случайно заметил кое-что интересное, – говорит он, прихлебывая кофе, сваренный для придания большей остроты очередному нашему спаррингу.
   – Да? Я сомневаюсь.
   – В чем ты сомневаешься?
   – Что ты что-либо сделал случайно. Ты даже дыханием управляешь, как хореограф балетом.
   Он позволяет себе усталую, сардоническую улыбку.
   – Ты отлично нашелся. Могли быть неприятности. Ито мог начать настаивать на своих прерогативах. – Он продолжает обрабатывать свою трубку. – Ты всегда был хорош в таких ситуациях. Боюсь, что Никастро мне придется сожрать.
   Он обнаруживает на трубке что-то, что ему не нравится, и отправляет инструмент обратно в карман.
   – Порой после боя патруль идет корявее. Просто все труднее. Как моральная гангрена. Трения между офицерами и солдатами. Команда разбивается на враждебные лагери. – Он снова тянется за трубкой, которую замучил уже до полусмерти.
   – Ты выиграл время. Может быть, Никастро теперь глянет на себя со стороны.
   После паузы:
   – Скажу, наверное, начальникам отсеков, пусть подтянут особо болтливых.
   Мое воображение подсказывает мне возможность катастрофического развития событий. Удар разряжает обстановку, но сеет семена. Создает прецедент. Нужно что-нибудь для отвлечения. Жалко, что нет места для занятий спортом.
   – Ты можешь посоветовать Пиньяцу быть помягче.
   – Знаю. Он просто сказал то, о чем думаем мы все. Дело не в том, что, а в том, как он сказал. Он все так говорит.
   Все-таки ничего командир толком не говорит.
   – Черт возьми, ему не нужно постоянно доказывать, что он не хуже других. Мы это и так знаем. За этот наплечный кубик жителя Старой Земли ему могут голову свернуть.
   – Это и я бы мог сделать. Мне это надоело. Но что поделаешь? Люди останутся такими, какие они есть. Жизнь их научит.
   Учит меня жить. Я полагаю, что настало время дать сдачи.
   – А ты? Что у тебя за кубик? Что тебя-то снедает?
   Его лицо темнеет, как старый дом, в котором погасили свет. Залпом допивает кофе и оставляет мой вопрос без ответа. Настаивать не стоит.
   Вдруг материализуется Кригсхаузер, якобы прибрать. Но у него явно что-то на уме. Он из простой работы делает целую процедуру.
   Я едва ли прикоснулся к кофе.
   – Ты это пьешь, Кригсхаузер? Хочешь допить? Давай. Садись.
   Я уверен, что он отпивает по чуть-чуть с каждой заварки. Настоящий кофе – слишком сильное искушение.
   – Спасибо, сэр. Да, сэр. С удовольствием.
   Я жду, не зная пока, как его разговорить. Как и прочие на борту этой летающей психиатрической клиники, он покрыт надежной броней.
   Он собирается наконец с духом.
   – У меня есть проблема, лейтенант.
   – Да?
   Кригсхаузер прикусывает нижнюю губу.
   – Сексуальная проблема, сэр.
   – Как?
   Трудно не верить заявлению, что он ни разу не мылся и ни разу не менял нижнего белья. Его личный вес состоит, должно быть, из одних дезодорантов и одеколонов. От него воняет.
   – Это мой пятый патруль на этом корабле.
   Я киваю. Мне это прекрасно известно.
   – Они не отстанут от меня. Я влип.
   Что делать с голубым? Ничего, наверное. Почти все мы извращенцы.
   – Тут вот еще один парень… – Его прорывает. – Пытался заставить меня сделать это. Давил на меня. Не пропускал мои заявки. Поэтому-то я и не моюсь. Это не примета, как другие парни думают. Но он все равно припер меня к стенке.
   – Как?
   – Все из-за той девчонки, понимаете. В позапрошлом отпуске. Говорила, что ей восемнадцать. Так это неправда. И она сбежала из дома.
   Да? Я так и думал. Вселенная гноится несчастными. Слишком многие из них – дети.
   – Она пользовалась мной, чтобы досадить родителям.
   – Так-так.
   Такое случается. Слишком часто.
   – Я понял это в прошлый отпуск, когда попытался ее навестить. Ее родители – большие шишки в штабе. Жаждут крови. Девчонка меня обработала, а они подумали, что это я ее. Когда они узнали, в чем дело, было уже слишком поздно, чтобы делать аборт.
   – Ты уверен, что это ты?
   Когда речь идет о Ханаане, это очень разумный вопрос. Его лицо потемнело от злобы. Я сменил тему. Эта девчонка ему не безразлична.
   – И этот парень знает?
   – Да, сэр. И если я не соглашусь, он расскажет про меня.
   Сексуальное принуждение? Здесь? Невозможно поверить.
   – Почему ты мне об этом рассказываешь? А вдруг я – эйдо? А вдруг я напишу об этом в своей книге? А вдруг я сам расскажу? Разве офицеры не держатся друг друга?
   – Надо было хоть кому-то рассказать. А вы не доносчик.
   Хотел бы я быть в этом уверен так же, как он.
   Я не ведущий колонки полезных советов. При том, как я искорежил сам себе жизнь, своими советами я могу принести решительно больше вреда, чем пользы.
   – Он не блефует?
   – Нет, сэр. Он это уже проделал. С моим другом Лендтрупом.
   – А что, если ты просто скажешь ему, что навешаешь ему хорошенечко, если он не отвяжется?
   – Это будет блеф.
   Я киваю. Можно понять. Мы – военные люди, вокруг – война. Самая мысль о насилии друг над другом отвратительна. Поступок Никастро мог быть совершен лишь в стрессе. С детства людей учат сдерживать животную агрессию. Общество это хорошо умеет. Потом мы берем этих мальчишек и делаем из них воинов. Любопытное свойство нашей ветви обезьяньей породы, эта противоречивость.
   – И даже если он поверит, все равно может заложить, верно?
   – Да, правда. А что будет, если он расскажет? Эти штабные родители, что они устроят?
   Штабные имеют возможность буквально угробить человека бюрократическими методами.
   – И знать не хочу, сэр. Я хочу сделать свои десять и отвалить, как только смогу. Может быть, уйти в учебную команду.
   Не многие из клаймерщиков надеются дожить до конца войны. Большинство догадываются, что выступают за проигрывающую команду. Все, чего им хочется, – это остаться в живых.
   Странная эта война. Конца ей не видать. И не уволиться, пока она не закончится, если тебя не испортят так сильно, что ты станешь пригодным лишь на собачий корм или на просиживание у окна госпиталя для инвалидов. Никакой веры в завтрашний день, вдохновляющей обычно молодых. Это война отчаяния.
   – Это то, что рискуешь потерять ты. А он?
   – А?
   – Есть и другая сторона. У него тоже есть слабые места.
   Я чувствую себя ослом, играющим человеческими жизнями. Но сам напросился. Я пошел на сделку с Мефистофелем. Нельзя быть разборчивым, влезая в чужие жизни. Я хочу знать и понимать окружающих меня здесь людей. Кок – один из них. Если не займешься его проблемой, не поймешь его. Он останется просто человеческим курьезом, набором непонятных причуд.
   – Я таких не знаю, сэр.
   – Давай начнем сначала. Как он узнал про девушку?
   – Не знаю, сэр.
   – Кому ты говорил?
   – Только Лендтрупу и Фоссбринку, сэр.
   – Лендтрупу? Ты о нем уже что-то говорил.
   – Курт Лендтруп. Он был с нами в прошлый патруль. Списанный кадр. Мы провели отпуск вместе.
   – Втроем?
   – Да, сэр. К чему вы ведете, сэр?
   – Ты говорил с Фоссом? Спрашивал его, говорил он кому-нибудь или нет?
   – Зачем, сэр?
   – Если ты рассказал только двоим, значит, один из них сказал кому-то еще. Я бы предположил, что Лендтруп. Ты говорил, что на него тоже оказывали давление. Тебе бы следовало это проверить.
   Он специально прикидывается дураком. Не хочет втягивать своих друзей в эту историю, не хочет потерять свое доверие к ним. Может быть, он считает, что, поговорив с Фоссбринком, он лишится лучшего друга. Весьма ранимый молодой человек.
   – Тебе необходимо заткнуть течь. Это дало бы какой-то рычаг. Поговори с Фоссом и приходи ко мне. Я пока подумаю.
   – Хорошо, сэр.
   Он недоволен. Он хочет чудес. Хочет, чтобы я нажал волшебную кнопку, и все наладилось само собой. Такая у нас, людей, омерзительная привычка – искать легкие выходы.
   – Спасибо за кофе, сэр.
   – Всегда пожалуйста.
   Было бы легче, если бы он назвал имя. Я бы прижал шакала к стене и пригрозил бы своей книгой. Сила прессы. А что? Но Кригсхаузер не расколется. Это я знаю и без вопросов. Ясно, что он боится.
   Тут может быть и другая сторона. Мы, люди, даже если очень стараемся, все равно слегка подтасовываем факты. Вполне возможно, что Кригсхаузер подтасовал их порядочно.
   Книга, о которой я говорил, это лишь пример. Я хочу быть объективным. Я имею намерение быть объективным. Конечно. Но насколько объективен я могу быть? Штаб я видел мало, а то, что видел, не впечатляет. Я слишком сильно отождествляюсь с фронтовиками. Меня сильно подмывает забыть, зачем они должны выдерживать этот ад…
   Я в приступе самоиронии хмыкнул. Да, я человек с возможностями. Одна из причин, по которой люди боятся раскрываться передо мной, – а вдруг я о них напишу? Так что я в конце концов – всего лишь своего рода эйдо.
   Случайная угроза может иметь удивительные результаты.
   Яневич говорит, будто придурок Танниан не устает трубить с тех пор, как я на клаймере. Он всей Конфедерации пообещал репортажи с борта, правдивую историю о повседневной жизни героев. Его ребята по связи с прессой дело знают. Половина населения будет ждать, затаив дыхание. О, ваше величество мегакон-марки, собирайтесь на мой счет…
   Как бы не пролетел Неустрашимый Фред. Он небось думает, что я буду выдерживать линию партии.
   А получится ли у меня честный репортаж? Вдруг не выйдет настоящая картина с ясным показом, почему от приказов командования бесятся со злости люди в окопах?
 
   Самой большой победой было не то, что адмирал согласился послать меня в патруль. Этот человек помешан на прессе. Главное – мне удалось заставить хищников постарше гарантировать, что они в мои репортажи лезть не будут. Я их околпачил. Они думают, что я должен показать все язвы, иначе публика не поверит.
   Хотя, возможно, победа не столь велика. Возможно, они перехитрили меня. У Танниана легион врагов, и все кусачие. Многие из них на Луне-командной. Гарантии могут быть уловкой, чтобы дискредитировать популярного героя.
   Ничего, кроме язв, я не нашел. Зато столько, что некий чертик подговаривает меня снизить планку, чтобы быть уверенным, что я смогу пройти не только Танниана, но и камарилью адмиралов, жаждущих развеять его славу.
   После разговора с Кригехаузером я забираюсь в свою койку. Последние несколько дней были изнурительными.
   И тогда в сознании, заслонив повседневные дела, всплывает гибель клаймера Джонсон. Я проигрываю в уме весь инцидент, ищу, что еще можно было сделать. Мысли кончаются слезами.
   Я бросаю попытки достучаться в двери дремы и иду искать кота. Исповедника исповедует Неустрашимый. Он со мной ужасно терпелив.
   И по-прежнему неуловим, как эйдо.
   Несмотря на долгую и вынужденную тесноту патруля, мне становится одиноко. И на лицах вокруг я стал замечать следы той же внутренней изоляции.
   Не я один вспоминаю сестер. Вытянутые физиономии с выражением «отстань от меня» повсюду. Сегодня на корабле тишина.
   У нашего и джонсоновского кораблей давние неофициальные отношения, роман, который стал уже металлической свадьбой, семейное взаимопонимание. Вдвоем охотились и отдыхали в течение дюжины патрулей и отпусков, и это началось задолго до прихода экипажей на борт. Для клаймеров такая традиция считается древней.
   Я обнаружил, что разговариваю с переборкой:
   – А как у клаймеров, пара выбирается на всю жизнь?
   Не будем ли мы теперь, как огромная бестолковая птица, гоняться за собственной смертью? Или корабль стал стареющим холостяком в румянах?
   Где-то на границе внимания я замечаю, что переборка поросла слоем фетроподобного меха, похожего на зелено-голубой молескин. Я касаюсь его пальцем. Остается след. Не придав этому значения, я отвлекаюсь.
   В инженерном отсеке я обнаруживаю угрюмого Вейреса, приглядывающего за двумя солдатами, которые моют распределительную коробку чем-то с запахом карболки.
   – Что случилось?
   – Траханная плесень.
   Я вспоминаю молескиновую стену.
   – А, – говорю я.
   В оружейном отсеке половина свободных от несения вахты трут и моют. Запах карболки забивает все. Здесь тот же мех повсюду, на всех крашеных поверхностях. С черно-зеленым оттенком. Похоже, что зеленая краска посветлее – любимая закуска плесени.
   – Как она сюда, черт побери, попадает? – спрашиваю я Холтснайдера. – Ее ведь, вроде, должны были вывести еще на Тервине.
   – Они сделали все, что могли, сэр. Но от всех спор невозможно избавиться. Они проникают с экипажем, пищей и оборудованием.
   Хорошо. Отвлекает. Чем чахнуть по мертвым Женщинам, можно изучать плесень.
   Это проклятие Старой Земли адаптировалось к условиям Ханаана и при перемене стало яростным, плодовитым зверем. Оставшись без присмотра, оно пожирает металл и наполняет атмосферу запахом и спорами. Будучи скорее неприятностью, чем реальной угрозой, она становится опасной, если добирается до важных печатных плат. В тепле и сырости клайминга она ширится, как пожар. Клаймерщики страстно ее ненавидят. Они наделяют ее непонятным мне символическим смыслом.
   – Кто выиграл пул? – спрашиваю я, входя в операционный отсек, до сих пор не обнаружив никаких следов Неустрашимого.
   Ко мне оборачиваются пустые лица. Здесь все тоже заняты плесенью и скорбью.
   Первым сообразил Ларами:
   – Баак, из оружейного отсека. Этот щуплый мудак.
   Роуз угрюмо кивает:
   – Он купил всего одну карточку. Просто чтобы от него отвязались. Ни хрена себе вышло?
   – Лучше попросите его, чтобы он научил вас своей системе, – предложил Яневич лениво. Сцена явно разыгрывается не в первый раз. – Тогда и вам хватит одной карточки.
   – Проклятый бесполезный электронный дебил! – Роуз пинает главный бортовой компьютер. – Ты меня на месячную зарплату нагрел, знаешь ты это? На хрен ты нужен, если не можешь посчитать даже…
   Ларами и Тродаал вяло над ним подсмеиваются. Подключаются остальные. Появляется какое-то воодушевление.
   Это отвлечение, игра для сброса пара. Ругаются вроде бы злобно, но без излишних страстей. Слишком устали, чтобы взбеситься как следует.
   Интерком Тродаала издает легкий звонок. Игра затухает. Работа прекращается. Все смотрят на радиста.
   Мы затаились в космосе около маяка с инстелом. Остальная часть нашей эскадрильи – в нескольких парсеках отсюда. Мы предполагаем, что нам прикажут догонять ее.
   Но у командования другое мнение. Только теперь Рыболов сообщает мне, что мы ждем специальных указаний.
   На звонок прибегает из своей каюты командир, обезьяна в металлических джунглях.
   – Шифровальную книгу! – кричит он.
   Никастро отцепляет висящий у него на цепочке на шее ключ. Открывает маленький ящичек. Он чисто символический. Не прочнее фольги. Отверткой открывается.
   Старший квартирмейстер извлекает книжку и пачку цветных пластиковых карточек с магнитными полосками.