Страница:
Нас усыпляет система жизнеподдержания, к которой нас подключили на время рейса. Удивительно. Чтобы приехать на Ханаан, этого не потребовалось. Я отключаюсь.
Мне никак не удается понять этих людей. Их язык – набор эвфемизмов, их жизнь – ритуал. Они необычайно суеверны. Их жаргон уникален. Они настолько молчаливы и безучастны, что кажется, будто они вообще ничего не воспринимают.
Все как раз наоборот. Необычная профессия сделала их сверхчувствительными, но они отказываются выставлять это на всеобщее обозрение. Им, чтобы сохранить свою личность, приходится скрывать щели в созданной ими броне.
Бомбежка мне не понравилась. Я видел и слышал, как за мной по пятам следует Смерть. Моя Смерть. Бомбардировщики преследовали не кого-нибудь, а именно меня.
Военным нечасто приходится видеть белки вражеских глаз. Расстояние между кораблями в строю – сто тысяч километров. И космолетчики ощущают эту дистанцию психологически.
Клаймеры порой оказываются на расстоянии рукопашного боя. Достаточно близко, чтобы выстрелить из ручного оружия, если кому-то захочется выйти из корабля наружу.
Лексикон клаймерщиков призван деперсонифицировать контакт с врагом и лишить его эмоциональной нагрузки. Язык вообще часто бывает средством дистанцироваться.
Здесь никто не сражается с противником. Здесь конкурируют с той фирмой. Есть и другие похожие эвфемизмы. Самые распространенные выражения для обозначения противника – мальчики сверху (если тема обсуждается на Ханаане), господа из той фирмы, коммивояжеры (я думаю, потому, что, кочуя из одного мира в другой, они мимоходом стучатся в нашу дверь) или еще что-нибудь подобное. Здесь никто не погибает. Здесь покидают компанию, совершают огромное количество поступков, связанных с темой досрочной отставки, или одалживают лошадь у Гекаты. Этимология последнего выражения никому не известна.
Я стараюсь приспособиться к этому языку. Защитная окраска. Пытаюсь быть лингвистическим хамелеоном. Через несколько дней я буду разговаривать, как местные, и так же, как они, буду напрягаться, услышав что-нибудь, сказанное прямо.
Командир говорит, что перелет на Тервин оказался воскресным пикником. Все равно что через реку переправиться. Господа из той фирмы были заняты собственными бомбардировщиками.
Тервин нельзя назвать настоящей луной. Это астероид, который перевели на орбиту, приближенную к круговой. Двести восемьдесят три километра в длину и около ста в диаметре. По форме – нечто вроде жирной сардельки. Бывают астероиды и побольше.
Система жизнеподдержания будит нас, как только подъемник входит под защитный зонтик Тервина. В нашем отсеке нет иллюминаторов, но я видел записи. Подъемник войдет в один из тех портов, благодаря которым поверхность маленькой луны напоминает швейцарский сыр. Здесь не только база для клаймеров, но еще завод и шахта. Люди-червяки пробираются вглубь и пожирают внутренности. Большое космическое яблоко с зараженной сердцевиной.
Это началось еще до войны. Кому-то пришла в голову гениальная мысль вскопать Тервин и сделать из него индустриальный рай. Затем предполагалось объехать Ханаанскую систему и найти другие астероиды на растерзание.
Одной несбывшейся мечтой больше.
Система выгрузки начинает подгонять нас прежде, чем мы успеваем окончательно проснуться. Я вываливаюсь из своего кокона, кручусь волчком и, пока не удается ухватиться за что-то твердое, врезаюсь в полдюжины людей. Гравитация почти отсутствует. Астероид не вращается. Об этом меня не предупреждали.
Жаловаться некому и некогда. Яневич по лестнице выволакивает меня наружу, в нишу, отделенную от стыковочного отсека шлюзом. Яневич – наш старпом. Он читает имена по списку, а наши люди тем временем подтягиваются.
Становясь в строй, леди и джентльмены обмениваются массой непотребных выражений. Матери этих мальчишек были бы шокированы поведением своих отпрысков. Матери девушек отреклись бы от своих дочерей.
Меня изумляет, как молодо они выглядят. Особенно женщины. Им еще рановато знать, для чего на свете существуют мужчины, и тем не менее… Боже! Так ли они молоды? А может, это я так быстро старею?
Задаю очередной свой вопрос:
– Почему господа из той фирмы не привели сюда флот линкоров? Они бы запросто разнесли Ханаан и пару лун в придачу.
Яневич игнорирует меня. Командир изучает лица окружающих и демонстрирует свое. Бредли резвится, как маленький ребенок в первый день на новой детской площадке. Только Уэстхауз не скупится на слова:
– Пытаясь быстро захватить Внутренние Миры, они растянулись слишком редкой линией. Эти парни, что нам досаждают, еще только проходят боевую подготовку. Им придется проторчать здесь пару месяцев и потерять много крови, пока они добьются чего-нибудь. А когда мы выйдем отсюда – это уже совсем другое дело. На тех трассах – профи. Начальника одного из отрядов называют Палач. После черной смерти ничего хуже не было.
Голос Уэстхауза меня достал. Стоит ему почувствовать, что его слушают, он становится занудой.
– Допустим, они введут в бой линейные корабли. Их пришлось бы оттянуть от Внутренних Миров. Тогда их наступление застопорится. Если мы заставим их распылить силы, они потеряют инициативу. А потрепать мы их можем порядочно. Клаймеры становятся несносными, когда их загоняют в угол.
Тут в его голосе слышится оттенок гордости…
– Ты хочешь сказать, что они не могут себе позволить ни тратить время на то, чтобы выдворить нас отсюда, ни оставлять нас в покое?
– Да. Игра на удержание. Вот как это называется.
– По голосети передавали, что мы им здорово досаждаем.
– Уж это точно. Только благодаря нам Внутренние Миры еще держатся. Они намерены сделать что-нибудь…
Уэстхауз краснеет под каменным взглядом командира. Слишком уж он разоткровенничался, слишком прямо заговорил, слишком воодушевился. Командир не поощряет абстрактный энтузиазм, вдохновлять должна лишь конкретная работа. Да и там должно проявлять сдержанную компетентность, а не ковбойское рвение.
– Статистика. Они учатся на ходу. Дела идут все хуже и хуже. Кончились легкие времена. Славные времена. Но пока мы строим клаймеры быстрее, чем они отправляют их в отставку. Через месяц в строю будет еще одна эскадрилья.
Он оставил меня, чтобы обменяться приветствиями с маленьким, очень смуглым лейтенантом. Небелых в команде мало, большинство из нас – коренные ханааниты.
– Ито Пиньяц, – говорит Уэстхауз, побеседовав с этим человеком. – Начальник оружейного и второй помощник. Хороший парень. В карьере не преуспел, но дело знает здорово.
То же самое мне говорил Старик.
– На чем я остановился?
Я слышу шепот Яневича:
– Продувка туннеля нагретым воздухом.
Уэстхауз не замечает этой реплики:
– А… Ну да. Время. Вот в чем все дело. Все мы подгоняем песочные часы нашего собственного истощения.
– Господи, – бормочет командир, – ты что, пишешь речи Неустрашимому Фреду?
Я бросаю на него взгляд. Он делает вид, что увлечен женщиной неподалеку.
– Хватит уже, хватит, – бормочет командир.
– Наша фирма начинает выбиваться в лидеры, – заявляет Уэстхауз.
Судя по лицу, командир в этом не уверен. Это мы уже не раз слышали. Главное командование разглядело свет в конце туннеля уже на второй неделе войны. Но даже самый слабый отблеск до сих пор не осветил моего пути.
– Парни, вы идете? Или вас забрать на обратном пути?
Это говорит Яневич, и кроме него рядом остался один только командир. Все остальные люди из нашей группы исчезли.
– Идем, сэр.
Уэстхауз сползает в открытую шахту. Кажется, что она ведет в самое сердце планетоида. Он барахтается в пустоте, хватается одной рукой за трос, другой придерживая свой мешок, и исчезает со свистом, как быстрая луговая собачка. Яневич за ним.
– Твоя очередь.
Командир ухмыляется. Это самая отвратительная улыбка из всех, что мне довелось повидать. Он толкает меня рукой:
– Хватайся за трос.
Я перестаю вертеться и хватаюсь. Трос резко утаскивает меня в узкую глянцевую трубу. В темноте можно разглядеть лишь масляный блеск на проносящихся мимо стенах. Внутри троса проходит оптическое волокно. Это единственный источник света.
Клаустрофобогенная обстановка. Диаметр шахты чуть больше метра.
Удается разглядеть под собой Яневича. Если поднять голову – увижу догоняющую меня ухмылку командира. Он так перекрутился, что летит вниз головой. И смеется над чем-то очень уморительным. Боюсь, надо мной.
Голос командира:
– Только блевани, и я тебя пешком домой отправлю за три световых года. Приготовься, сейчас будет смена тросов. Черт! Не пялься ты на меня. Смотри, куда летишь.
Я смотрю вниз, на Яневича. Он отталкивается от троса, летит в невесомости, опять отталкивается от троса, набирает скорость, хватает другой, быстрый кабель и устремляется во тьму.
Мне удается пережить пересадку, осуществляемую при помощи какого-то идиотского конусовидного приспособления. Оно отдирает меня от медленного троса, в который я вцепился мертвой хваткой, и перемещает на быстрый. Новый трос с силой дергает, я чуть-чуть не переворачиваюсь лицом вниз. Теперь понятно, зачем разгонялся Яневич.
– Как же страшно, черт возьми! – кричу я вверх.
Командир ухмыляется.
Мне кажется, что я мчусь по этой трубе, ударяясь о стенки, как маленькая-маленькая пуля в старинном ружье. Ужасно хочется кричать, но я не собираюсь удовлетворять их садистские наклонности. Я подозреваю, что именно этого они ждут. Тогда бы день был прожит не зря.
Внезапно я понимаю, что существует реальная опасность запутаться в тросе. Мысль об этом кошмаре помогает справиться с желанием крикнуть, естественным для испуганного падением примата.
– Сейчас будет пересадка.
На этот раз я стараюсь подражать Яневичу. Мои усилия вознаграждены самым неожиданным образом: я ухитряюсь развернуться боком. И снова никак не могу отыскать трос.
– Эй! – кричит командир. – Кончай трепыхаться.
Он толкает меня в голову, сминая шапку. Из темноты выскакивает Яневич и хватает меня за правую лодыжку. Меня разворачивают.
– Держись. Осторожнее.
Нужно как-то исхитриться и сохранить спокойствие. Я очень доволен собой, когда мы ударяемся о дно. Мне удалось не отстать от лучших.
– Наверняка есть путь и поудобнее.
Ухмылка командира никогда еще не была такой широкой.
– Есть. Но там неинтересно. Просто садишься в автобус и спускаешься. А это такая тоска.
Он показывает на автомобили, выгружающие пассажиров, в сотне метров от нас у стены. Люди и тюки порхают в воздухе, как пьяные голуби. Мужчины и женщины. Некоторые из них были с нами в подъемнике.
– Ты уникальный подонок.
– Ну-ну. Ты же сказал, что хочешь увидеть все.
Все улыбаются. Они проделывают такой фокус со всяким новичком. Он поясняет, что эта система сохранилась со времен промышленного бума на Тервине. Но в то время трос таскал скоростные грузовые капсулы.
Не имея возможности двинуть в зубы старшего по званию, я от злости лишь топаю ногой.
Результат предсказать несложно. Здесь нет гравитации. И я, естественно, трепыхаюсь в воздухе в поисках чего-нибудь, за что можно ухватиться, но от этого только хуже. В минимальный промежуток времени я ухитряюсь уместить восхитительную комбинацию бросков, кувырков и переворотов.
– Ты вроде говорил, что он не новичок, – лаконично реагирует Яневич.
Сгорая от стыда, я останавливаюсь.
– Ну, ты все забыл, – говорит командир.
– Я вспомню. Меня ждут все приколки для новичков?
– На борту ничего такого не будет. На борту клаймера не место для шуток.
Это сказано с невероятно серьезным видом. Нерничает? Не поймешь. Я позволил ему притянуть меня к земле, и мы начали следующий этап нашей одиссеи.
Уэстхауз продолжает объяснять:
– Эти туннели проложены параллельно продольной оси Тервина. Третий перекрыли, когда началась война. Собирались копать из центра наружу, когда этот закончили. Неподалеку расположились жилые кварталы. Для шахтеров. Все это было в новинку, когда я был маленьким. В конце концов они сделали бы астероид полым и заставили бы его вращаться для гравитации. Но случилось иначе. Туннель стал гаванью. Когда клаймер возвращается, его вводят внутрь для ремонта и профилактики. В другом туннеле строят новые клаймеры. И корабли. Он пошире.
Гаванью здесь называют любое место, где судно может быть окружено атмосферным воздухом, чтобы людям не приходилось ремонтировать его в скафандрах. В гавани ремонт идет быстрее, эффективнее и качественнее.
– Угу.
Мне гораздо интереснее смотреть, чем слушать.
– На проверку и профилактический ремонт клаймера уходит месяц. Парни работают хорошо.
Так вот почему у членов экипажа столько свободного времени между заданиями. Ремонтировать свой собственный корабль им не позволяют, даже если они этого хотят.
Уэстхауз читает мои мысли:
– Если все складывается удачно, продолжительность отпуска увеличивается. Командование отправляет в патруль только всю эскадрилью целиком. Мы возвращаемся, как только заканчиваются боеприпасы, и, помимо положенного месяца, у нас в распоряжении то время, которое понадобится последнему кораблю нашей эскадрильи на путь домой.
Все в известных пределах, конечно. Не думаю, что командование позволит бездействовать одиннадцати кораблям в ожидании двенадцатого, находящегося в затянувшемся рейде.
– Стимулирует?
– Помогает.
– Порой излишне стимулирует, – говорит Старик.
Вроде все сказал. Но через минуту он продолжает:
– Взять хотя бы клаймер Телмиджа. Теперь его уже нет. Вступил в схватку с охотниками, сумел истратить все ракеты и вернулся первым. Никаких законов против этого, естественно, не существует.
Он снова замолкает. Когда становится ясно, что больше он ничего не скажет, нить повествования перехватывает Яневич.
– Тоже неплохой бой. У него было три подтвержденных. Но к нему подползли остальные. Так долго держали его, что половина команды вернулась домой с испеченными мозгами. Поставили рекорд пребывания в клайминге.
Это кажется преувеличением. Я не настаиваю на продолжении. Они не хотят это обсуждать. Минуту молчания не нарушает даже Уэстхауз.
Мы забираемся в электрический автобус. Напряжение поступает к нему через прут, конец которого бежит по рельсу вдоль туннеля.
– Героям клаймерного флота – только самое лучшее, – говорит Старик, занимая кресло управления.
Автобус тащится вперед. Я наблюдаю, что происходит в большом туннеле. Столько кораблей! Многие вовсе и не клаймеры. Похоже, здесь ремонтируется добрая половина сил обороны. Вокруг каждого корабля плавают на фалах сотни рабочих. Здесь уже никаких беженцев-лежебок по углам. Все трудятся.
Глядя на рабочих, я вспомнил лилипутов, связывающих Гулливера. И паучков малютки Крейлера, устраивающих смешные бои под боком у мамы. Это животное с Новой Земли, отдаленно напоминающее арахниду. Детенышей таскает на спине. С эндоскелетом, теплокровное, млекопитающее – псевдосумчатое, если быть точным, – многоногое и с величественным хвостом, отсюда и сходство с пауком.
Люди режут, варят, клепают, и повсюду искры, будто стайки поденок. Станки гремят индустриальную симфонию. В некоторых на кусочки разобранных судах едва ли можно узнать космические корабли. Одно лежит со вспоротым брюхом и с наполовину содранной шкурой, ждет розничного торговца мясом. Что за создания кормятся ростбифами с бочков истребителей?
Здесь и там облака газовых горелок, как комариные тучи, окутывают механизмы и части корпусов. Как они до сих пор не запутались в этом дьявольском хаосе? Как они умудряются, скажем, не приварить кусок истребителя к клаймеру?
А вот и клаймер. С виду – неповрежденный. Ни малюсенькой царапинки от микрометеорита.
– Похоже, с этим все в порядке.
– Это хитрые штучки, – задумчиво произносит Старик.
Я предполагаю, что сейчас буду осчастливлен очередной поучительной историей, но он продолжает смотреть прямо перед собой и баловаться кнопками управления, предоставив слово Уэстхаузу.
– Чувствительные к нагреву приборы заменяют после патруля. Как и лазерное оружие. На полную разборку и осмотр уходит уйма времени. На нашем корабле полетит кто-нибудь другой. А мы воспользуемся клаймером, экипаж которого уже в патруле.
– Передаются легко, как триппер, – говорит Яневич.
Старик фыркает. Он не одобряет открытую демонстрацию офицерами своей вульгарности.
– Все должно быть идеально, – говорит Уэстхауз.
Я обдумываю все, что удалось узнать о людях, работающих на клаймерах, и спрашиваю себя: «А как же экипаж?» Похоже, отношение командования к личному составу прямо противоположно его отношению к кораблям. Если помнят свои имена и способны ползать, значит, в полет годятся.
Автобус неожиданно сворачивает. Пассажиры ропщут, но Старик не обращает внимания, ему захотелось на что-то посмотреть. Несколько минут мы созерцаем клаймер с номером восемь на корпусе. Командир пялится на него так, будто пытается разгадать какую-то страшную тайну.
Корпус номер восемь. Восьмерка без дополнительной буквы означает, что он изначально принадлежал клаймеру номер восемь, а не переставлен с потерянного в бою корабля. «Восьмой шар». Я о нем слышал. Счастливый «Восьмой». Более сорока заданий. Сам уничтожил почти две сотни вражеских судов, большей частью в самом начале войны. Из служивших на нем никто не погиб. Любой космонавт-клаймерщик продал бы душу, лишь бы стать членом его экипажа. Многие на нем выросли до командиров.
– Это было его первое задание на клаймерах, – шепчет Уэстхауз.
Интересно, не пытается ли командир выкрасть у этого клаймера удачу?
– На заемном времени живет, – объявил Старик, трогая автобус.
Теперь вперед на полной скорости – прохожий, берегись!
Вероятность того, что клаймер не переживет сорока патрулей, выражается астрономическими цифрами. Это не каламбур.
Слишком многое может случиться. Большая часть кораблей не способна пережить и четверти такого числа заданий. Немногие из клаймерщиков достигли рубежа в десять патрулей. Они переходят с корабля на корабль, в соответствии с предписаниями, и надеются, что большой компьютер, выбрасывая им расклад, ведет их по волшебному пути. Мне кажется, шансов остаться в живых было бы больше, если б команды оставались нераздельными.
Откомандирование на клаймер – гарантированный путь вверх по служебной лестнице. Тот, кто выжил, делает головокружительную карьеру. Корабли приходится все время менять, а на новые корабли нужны новые кадры.
– А боевой дух при такой перетасовке экипажей не падает?
Чтобы ответить на мой вопрос, Уэстхаузу приходится подумать. Похоже, он знаком с вопросами боевого духа только по примерам из учебников.
– Наверное, не совсем. Впрочем, работа одна и та же на всех кораблях.
– Мне бы это не понравилось. Не успеешь привыкнуть к людям, и сразу на новое место.
– Я понимаю. Для офицеров это не так тяжело. Особенно для инженеров. Берут в основном тех, кто может такое вынести. Нелюдимых.
– Социопатов, – тихо добавляет командир.
Это слышу только я. У него привычка очень лаконично комментировать происходящее.
– Тебя призвали, верно?
– На флот. На клаймеры я пошел добровольцем.
– А чем отличаются инженеры?
Боевой флот – организация консервативная. Инженеры почти не занимаются инженерией. Нет никаких механизмов, которыми можно было бы заниматься. На линейных кораблях до сих пор сохранились боцманы, но никакого отношения к морскому флоту старых времен они не имеют.
– Они закрепляются за каким-нибудь определенным кораблем после трех патрулей в роли ученика. Все они – физики. И ученик есть на каждом корабле.
– Чем больше я слышу, тем меньше мне хочется задавать вопросы.
Все становится мрачнее и мрачнее.
– Одно задание? Со Стариком? На «Клирон-6»? Фигня. Пара пустяков, – шепнул он.
Это не предназначено для ушей командира, но, судя по движению плеч Старика, он услышал.
– Это все левой ногой делается. Ты находишься среди асов. У нас присваивается званий больше, чем где бы то ни было. Еще и месяца не пройдет, как мы вернемся.
– Присваивается званий?
– «Десятка». У нас парни делают свои десять. Черт, мы уже в бухте. Вон он. В пятом отсеке.
Полностью готовый к бою клаймер похож на старинное автомобильное колесо со спицами, шиной и десятилитровой цилиндрической канистрой вместо ступицы. Снаружи он, словно перьями, покрыт антеннами, выпуклостями, бугорками, трубками, башенками, а на длинном наклонном флюгере, напоминающем вертикальный стабилизатор самолета для полетов в атмосфере, сидит гигантский шар. Анодированная поверхность бездонно черна, как воды Стикса.
Эскадрилья состоит из двенадцати клаймеров. Они льнут к судну большего размера, подобно выводку клещей. Это – корабль-носитель, он похож на каркас и водопроводную систему небоскреба, лишенного стен и полов. Его задача – руководить клаймерами, транспортировать их в сектор патруля, рассредоточивать там, подбирать все патрулирующие корабли, израсходовавшие боезапас и нуждающиеся в возвращении домой.
– Как много украшений, – говорю я.
Командир фыркает:
– И почти все никому не нужны. Вечно они тут копаются, что-то добавляют. Повышают критическую массу и уменьшают удобства. На этот раз дурацкая магнитная пушка. Говорят, на испытания. Какая чушь! А через шесть месяцев такая будет на каждом корабле флота. Ничего более бессмысленного придумать невозможно, согласись.
Его понесло. С тех пор как я прибыл сюда, еще не случалось, чтобы он сказал так много в один присест. Попробую ткнуться, раз уж представилась такая возможность.
– Возможно, какой-то смысл есть. Может быть, узнаем из боевого приказа.
– Фигня.
Опять закрылся. Теперь его лучше не трогать, иначе замолчит надолго.
Остается рассматривать корабль-носитель с клаймерами. Девятый станет моим домом… Надолго ли? Быстрый патруль? Надеюсь. Этих людей тяжко будет вытерпеть в слишком долгом полете.
Глава 2
Мне никак не удается понять этих людей. Их язык – набор эвфемизмов, их жизнь – ритуал. Они необычайно суеверны. Их жаргон уникален. Они настолько молчаливы и безучастны, что кажется, будто они вообще ничего не воспринимают.
Все как раз наоборот. Необычная профессия сделала их сверхчувствительными, но они отказываются выставлять это на всеобщее обозрение. Им, чтобы сохранить свою личность, приходится скрывать щели в созданной ими броне.
Бомбежка мне не понравилась. Я видел и слышал, как за мной по пятам следует Смерть. Моя Смерть. Бомбардировщики преследовали не кого-нибудь, а именно меня.
Военным нечасто приходится видеть белки вражеских глаз. Расстояние между кораблями в строю – сто тысяч километров. И космолетчики ощущают эту дистанцию психологически.
Клаймеры порой оказываются на расстоянии рукопашного боя. Достаточно близко, чтобы выстрелить из ручного оружия, если кому-то захочется выйти из корабля наружу.
Лексикон клаймерщиков призван деперсонифицировать контакт с врагом и лишить его эмоциональной нагрузки. Язык вообще часто бывает средством дистанцироваться.
Здесь никто не сражается с противником. Здесь конкурируют с той фирмой. Есть и другие похожие эвфемизмы. Самые распространенные выражения для обозначения противника – мальчики сверху (если тема обсуждается на Ханаане), господа из той фирмы, коммивояжеры (я думаю, потому, что, кочуя из одного мира в другой, они мимоходом стучатся в нашу дверь) или еще что-нибудь подобное. Здесь никто не погибает. Здесь покидают компанию, совершают огромное количество поступков, связанных с темой досрочной отставки, или одалживают лошадь у Гекаты. Этимология последнего выражения никому не известна.
Я стараюсь приспособиться к этому языку. Защитная окраска. Пытаюсь быть лингвистическим хамелеоном. Через несколько дней я буду разговаривать, как местные, и так же, как они, буду напрягаться, услышав что-нибудь, сказанное прямо.
Командир говорит, что перелет на Тервин оказался воскресным пикником. Все равно что через реку переправиться. Господа из той фирмы были заняты собственными бомбардировщиками.
Тервин нельзя назвать настоящей луной. Это астероид, который перевели на орбиту, приближенную к круговой. Двести восемьдесят три километра в длину и около ста в диаметре. По форме – нечто вроде жирной сардельки. Бывают астероиды и побольше.
Система жизнеподдержания будит нас, как только подъемник входит под защитный зонтик Тервина. В нашем отсеке нет иллюминаторов, но я видел записи. Подъемник войдет в один из тех портов, благодаря которым поверхность маленькой луны напоминает швейцарский сыр. Здесь не только база для клаймеров, но еще завод и шахта. Люди-червяки пробираются вглубь и пожирают внутренности. Большое космическое яблоко с зараженной сердцевиной.
Это началось еще до войны. Кому-то пришла в голову гениальная мысль вскопать Тервин и сделать из него индустриальный рай. Затем предполагалось объехать Ханаанскую систему и найти другие астероиды на растерзание.
Одной несбывшейся мечтой больше.
Система выгрузки начинает подгонять нас прежде, чем мы успеваем окончательно проснуться. Я вываливаюсь из своего кокона, кручусь волчком и, пока не удается ухватиться за что-то твердое, врезаюсь в полдюжины людей. Гравитация почти отсутствует. Астероид не вращается. Об этом меня не предупреждали.
Жаловаться некому и некогда. Яневич по лестнице выволакивает меня наружу, в нишу, отделенную от стыковочного отсека шлюзом. Яневич – наш старпом. Он читает имена по списку, а наши люди тем временем подтягиваются.
Становясь в строй, леди и джентльмены обмениваются массой непотребных выражений. Матери этих мальчишек были бы шокированы поведением своих отпрысков. Матери девушек отреклись бы от своих дочерей.
Меня изумляет, как молодо они выглядят. Особенно женщины. Им еще рановато знать, для чего на свете существуют мужчины, и тем не менее… Боже! Так ли они молоды? А может, это я так быстро старею?
Задаю очередной свой вопрос:
– Почему господа из той фирмы не привели сюда флот линкоров? Они бы запросто разнесли Ханаан и пару лун в придачу.
Яневич игнорирует меня. Командир изучает лица окружающих и демонстрирует свое. Бредли резвится, как маленький ребенок в первый день на новой детской площадке. Только Уэстхауз не скупится на слова:
– Пытаясь быстро захватить Внутренние Миры, они растянулись слишком редкой линией. Эти парни, что нам досаждают, еще только проходят боевую подготовку. Им придется проторчать здесь пару месяцев и потерять много крови, пока они добьются чего-нибудь. А когда мы выйдем отсюда – это уже совсем другое дело. На тех трассах – профи. Начальника одного из отрядов называют Палач. После черной смерти ничего хуже не было.
Голос Уэстхауза меня достал. Стоит ему почувствовать, что его слушают, он становится занудой.
– Допустим, они введут в бой линейные корабли. Их пришлось бы оттянуть от Внутренних Миров. Тогда их наступление застопорится. Если мы заставим их распылить силы, они потеряют инициативу. А потрепать мы их можем порядочно. Клаймеры становятся несносными, когда их загоняют в угол.
Тут в его голосе слышится оттенок гордости…
– Ты хочешь сказать, что они не могут себе позволить ни тратить время на то, чтобы выдворить нас отсюда, ни оставлять нас в покое?
– Да. Игра на удержание. Вот как это называется.
– По голосети передавали, что мы им здорово досаждаем.
– Уж это точно. Только благодаря нам Внутренние Миры еще держатся. Они намерены сделать что-нибудь…
Уэстхауз краснеет под каменным взглядом командира. Слишком уж он разоткровенничался, слишком прямо заговорил, слишком воодушевился. Командир не поощряет абстрактный энтузиазм, вдохновлять должна лишь конкретная работа. Да и там должно проявлять сдержанную компетентность, а не ковбойское рвение.
– Статистика. Они учатся на ходу. Дела идут все хуже и хуже. Кончились легкие времена. Славные времена. Но пока мы строим клаймеры быстрее, чем они отправляют их в отставку. Через месяц в строю будет еще одна эскадрилья.
Он оставил меня, чтобы обменяться приветствиями с маленьким, очень смуглым лейтенантом. Небелых в команде мало, большинство из нас – коренные ханааниты.
– Ито Пиньяц, – говорит Уэстхауз, побеседовав с этим человеком. – Начальник оружейного и второй помощник. Хороший парень. В карьере не преуспел, но дело знает здорово.
То же самое мне говорил Старик.
– На чем я остановился?
Я слышу шепот Яневича:
– Продувка туннеля нагретым воздухом.
Уэстхауз не замечает этой реплики:
– А… Ну да. Время. Вот в чем все дело. Все мы подгоняем песочные часы нашего собственного истощения.
– Господи, – бормочет командир, – ты что, пишешь речи Неустрашимому Фреду?
Я бросаю на него взгляд. Он делает вид, что увлечен женщиной неподалеку.
– Хватит уже, хватит, – бормочет командир.
– Наша фирма начинает выбиваться в лидеры, – заявляет Уэстхауз.
Судя по лицу, командир в этом не уверен. Это мы уже не раз слышали. Главное командование разглядело свет в конце туннеля уже на второй неделе войны. Но даже самый слабый отблеск до сих пор не осветил моего пути.
– Парни, вы идете? Или вас забрать на обратном пути?
Это говорит Яневич, и кроме него рядом остался один только командир. Все остальные люди из нашей группы исчезли.
– Идем, сэр.
Уэстхауз сползает в открытую шахту. Кажется, что она ведет в самое сердце планетоида. Он барахтается в пустоте, хватается одной рукой за трос, другой придерживая свой мешок, и исчезает со свистом, как быстрая луговая собачка. Яневич за ним.
– Твоя очередь.
Командир ухмыляется. Это самая отвратительная улыбка из всех, что мне довелось повидать. Он толкает меня рукой:
– Хватайся за трос.
Я перестаю вертеться и хватаюсь. Трос резко утаскивает меня в узкую глянцевую трубу. В темноте можно разглядеть лишь масляный блеск на проносящихся мимо стенах. Внутри троса проходит оптическое волокно. Это единственный источник света.
Клаустрофобогенная обстановка. Диаметр шахты чуть больше метра.
Удается разглядеть под собой Яневича. Если поднять голову – увижу догоняющую меня ухмылку командира. Он так перекрутился, что летит вниз головой. И смеется над чем-то очень уморительным. Боюсь, надо мной.
Голос командира:
– Только блевани, и я тебя пешком домой отправлю за три световых года. Приготовься, сейчас будет смена тросов. Черт! Не пялься ты на меня. Смотри, куда летишь.
Я смотрю вниз, на Яневича. Он отталкивается от троса, летит в невесомости, опять отталкивается от троса, набирает скорость, хватает другой, быстрый кабель и устремляется во тьму.
Мне удается пережить пересадку, осуществляемую при помощи какого-то идиотского конусовидного приспособления. Оно отдирает меня от медленного троса, в который я вцепился мертвой хваткой, и перемещает на быстрый. Новый трос с силой дергает, я чуть-чуть не переворачиваюсь лицом вниз. Теперь понятно, зачем разгонялся Яневич.
– Как же страшно, черт возьми! – кричу я вверх.
Командир ухмыляется.
Мне кажется, что я мчусь по этой трубе, ударяясь о стенки, как маленькая-маленькая пуля в старинном ружье. Ужасно хочется кричать, но я не собираюсь удовлетворять их садистские наклонности. Я подозреваю, что именно этого они ждут. Тогда бы день был прожит не зря.
Внезапно я понимаю, что существует реальная опасность запутаться в тросе. Мысль об этом кошмаре помогает справиться с желанием крикнуть, естественным для испуганного падением примата.
– Сейчас будет пересадка.
На этот раз я стараюсь подражать Яневичу. Мои усилия вознаграждены самым неожиданным образом: я ухитряюсь развернуться боком. И снова никак не могу отыскать трос.
– Эй! – кричит командир. – Кончай трепыхаться.
Он толкает меня в голову, сминая шапку. Из темноты выскакивает Яневич и хватает меня за правую лодыжку. Меня разворачивают.
– Держись. Осторожнее.
Нужно как-то исхитриться и сохранить спокойствие. Я очень доволен собой, когда мы ударяемся о дно. Мне удалось не отстать от лучших.
– Наверняка есть путь и поудобнее.
Ухмылка командира никогда еще не была такой широкой.
– Есть. Но там неинтересно. Просто садишься в автобус и спускаешься. А это такая тоска.
Он показывает на автомобили, выгружающие пассажиров, в сотне метров от нас у стены. Люди и тюки порхают в воздухе, как пьяные голуби. Мужчины и женщины. Некоторые из них были с нами в подъемнике.
– Ты уникальный подонок.
– Ну-ну. Ты же сказал, что хочешь увидеть все.
Все улыбаются. Они проделывают такой фокус со всяким новичком. Он поясняет, что эта система сохранилась со времен промышленного бума на Тервине. Но в то время трос таскал скоростные грузовые капсулы.
Не имея возможности двинуть в зубы старшего по званию, я от злости лишь топаю ногой.
Результат предсказать несложно. Здесь нет гравитации. И я, естественно, трепыхаюсь в воздухе в поисках чего-нибудь, за что можно ухватиться, но от этого только хуже. В минимальный промежуток времени я ухитряюсь уместить восхитительную комбинацию бросков, кувырков и переворотов.
– Ты вроде говорил, что он не новичок, – лаконично реагирует Яневич.
Сгорая от стыда, я останавливаюсь.
– Ну, ты все забыл, – говорит командир.
– Я вспомню. Меня ждут все приколки для новичков?
– На борту ничего такого не будет. На борту клаймера не место для шуток.
Это сказано с невероятно серьезным видом. Нерничает? Не поймешь. Я позволил ему притянуть меня к земле, и мы начали следующий этап нашей одиссеи.
* * *
Уэстхауз продолжает объяснять:
– Эти туннели проложены параллельно продольной оси Тервина. Третий перекрыли, когда началась война. Собирались копать из центра наружу, когда этот закончили. Неподалеку расположились жилые кварталы. Для шахтеров. Все это было в новинку, когда я был маленьким. В конце концов они сделали бы астероид полым и заставили бы его вращаться для гравитации. Но случилось иначе. Туннель стал гаванью. Когда клаймер возвращается, его вводят внутрь для ремонта и профилактики. В другом туннеле строят новые клаймеры. И корабли. Он пошире.
Гаванью здесь называют любое место, где судно может быть окружено атмосферным воздухом, чтобы людям не приходилось ремонтировать его в скафандрах. В гавани ремонт идет быстрее, эффективнее и качественнее.
– Угу.
Мне гораздо интереснее смотреть, чем слушать.
– На проверку и профилактический ремонт клаймера уходит месяц. Парни работают хорошо.
Так вот почему у членов экипажа столько свободного времени между заданиями. Ремонтировать свой собственный корабль им не позволяют, даже если они этого хотят.
Уэстхауз читает мои мысли:
– Если все складывается удачно, продолжительность отпуска увеличивается. Командование отправляет в патруль только всю эскадрилью целиком. Мы возвращаемся, как только заканчиваются боеприпасы, и, помимо положенного месяца, у нас в распоряжении то время, которое понадобится последнему кораблю нашей эскадрильи на путь домой.
Все в известных пределах, конечно. Не думаю, что командование позволит бездействовать одиннадцати кораблям в ожидании двенадцатого, находящегося в затянувшемся рейде.
– Стимулирует?
– Помогает.
– Порой излишне стимулирует, – говорит Старик.
Вроде все сказал. Но через минуту он продолжает:
– Взять хотя бы клаймер Телмиджа. Теперь его уже нет. Вступил в схватку с охотниками, сумел истратить все ракеты и вернулся первым. Никаких законов против этого, естественно, не существует.
Он снова замолкает. Когда становится ясно, что больше он ничего не скажет, нить повествования перехватывает Яневич.
– Тоже неплохой бой. У него было три подтвержденных. Но к нему подползли остальные. Так долго держали его, что половина команды вернулась домой с испеченными мозгами. Поставили рекорд пребывания в клайминге.
Это кажется преувеличением. Я не настаиваю на продолжении. Они не хотят это обсуждать. Минуту молчания не нарушает даже Уэстхауз.
Мы забираемся в электрический автобус. Напряжение поступает к нему через прут, конец которого бежит по рельсу вдоль туннеля.
– Героям клаймерного флота – только самое лучшее, – говорит Старик, занимая кресло управления.
Автобус тащится вперед. Я наблюдаю, что происходит в большом туннеле. Столько кораблей! Многие вовсе и не клаймеры. Похоже, здесь ремонтируется добрая половина сил обороны. Вокруг каждого корабля плавают на фалах сотни рабочих. Здесь уже никаких беженцев-лежебок по углам. Все трудятся.
Глядя на рабочих, я вспомнил лилипутов, связывающих Гулливера. И паучков малютки Крейлера, устраивающих смешные бои под боком у мамы. Это животное с Новой Земли, отдаленно напоминающее арахниду. Детенышей таскает на спине. С эндоскелетом, теплокровное, млекопитающее – псевдосумчатое, если быть точным, – многоногое и с величественным хвостом, отсюда и сходство с пауком.
Люди режут, варят, клепают, и повсюду искры, будто стайки поденок. Станки гремят индустриальную симфонию. В некоторых на кусочки разобранных судах едва ли можно узнать космические корабли. Одно лежит со вспоротым брюхом и с наполовину содранной шкурой, ждет розничного торговца мясом. Что за создания кормятся ростбифами с бочков истребителей?
Здесь и там облака газовых горелок, как комариные тучи, окутывают механизмы и части корпусов. Как они до сих пор не запутались в этом дьявольском хаосе? Как они умудряются, скажем, не приварить кусок истребителя к клаймеру?
А вот и клаймер. С виду – неповрежденный. Ни малюсенькой царапинки от микрометеорита.
– Похоже, с этим все в порядке.
– Это хитрые штучки, – задумчиво произносит Старик.
Я предполагаю, что сейчас буду осчастливлен очередной поучительной историей, но он продолжает смотреть прямо перед собой и баловаться кнопками управления, предоставив слово Уэстхаузу.
– Чувствительные к нагреву приборы заменяют после патруля. Как и лазерное оружие. На полную разборку и осмотр уходит уйма времени. На нашем корабле полетит кто-нибудь другой. А мы воспользуемся клаймером, экипаж которого уже в патруле.
– Передаются легко, как триппер, – говорит Яневич.
Старик фыркает. Он не одобряет открытую демонстрацию офицерами своей вульгарности.
– Все должно быть идеально, – говорит Уэстхауз.
Я обдумываю все, что удалось узнать о людях, работающих на клаймерах, и спрашиваю себя: «А как же экипаж?» Похоже, отношение командования к личному составу прямо противоположно его отношению к кораблям. Если помнят свои имена и способны ползать, значит, в полет годятся.
Автобус неожиданно сворачивает. Пассажиры ропщут, но Старик не обращает внимания, ему захотелось на что-то посмотреть. Несколько минут мы созерцаем клаймер с номером восемь на корпусе. Командир пялится на него так, будто пытается разгадать какую-то страшную тайну.
Корпус номер восемь. Восьмерка без дополнительной буквы означает, что он изначально принадлежал клаймеру номер восемь, а не переставлен с потерянного в бою корабля. «Восьмой шар». Я о нем слышал. Счастливый «Восьмой». Более сорока заданий. Сам уничтожил почти две сотни вражеских судов, большей частью в самом начале войны. Из служивших на нем никто не погиб. Любой космонавт-клаймерщик продал бы душу, лишь бы стать членом его экипажа. Многие на нем выросли до командиров.
– Это было его первое задание на клаймерах, – шепчет Уэстхауз.
Интересно, не пытается ли командир выкрасть у этого клаймера удачу?
– На заемном времени живет, – объявил Старик, трогая автобус.
Теперь вперед на полной скорости – прохожий, берегись!
Вероятность того, что клаймер не переживет сорока патрулей, выражается астрономическими цифрами. Это не каламбур.
Слишком многое может случиться. Большая часть кораблей не способна пережить и четверти такого числа заданий. Немногие из клаймерщиков достигли рубежа в десять патрулей. Они переходят с корабля на корабль, в соответствии с предписаниями, и надеются, что большой компьютер, выбрасывая им расклад, ведет их по волшебному пути. Мне кажется, шансов остаться в живых было бы больше, если б команды оставались нераздельными.
Откомандирование на клаймер – гарантированный путь вверх по служебной лестнице. Тот, кто выжил, делает головокружительную карьеру. Корабли приходится все время менять, а на новые корабли нужны новые кадры.
– А боевой дух при такой перетасовке экипажей не падает?
Чтобы ответить на мой вопрос, Уэстхаузу приходится подумать. Похоже, он знаком с вопросами боевого духа только по примерам из учебников.
– Наверное, не совсем. Впрочем, работа одна и та же на всех кораблях.
– Мне бы это не понравилось. Не успеешь привыкнуть к людям, и сразу на новое место.
– Я понимаю. Для офицеров это не так тяжело. Особенно для инженеров. Берут в основном тех, кто может такое вынести. Нелюдимых.
– Социопатов, – тихо добавляет командир.
Это слышу только я. У него привычка очень лаконично комментировать происходящее.
– Тебя призвали, верно?
– На флот. На клаймеры я пошел добровольцем.
– А чем отличаются инженеры?
Боевой флот – организация консервативная. Инженеры почти не занимаются инженерией. Нет никаких механизмов, которыми можно было бы заниматься. На линейных кораблях до сих пор сохранились боцманы, но никакого отношения к морскому флоту старых времен они не имеют.
– Они закрепляются за каким-нибудь определенным кораблем после трех патрулей в роли ученика. Все они – физики. И ученик есть на каждом корабле.
– Чем больше я слышу, тем меньше мне хочется задавать вопросы.
Все становится мрачнее и мрачнее.
– Одно задание? Со Стариком? На «Клирон-6»? Фигня. Пара пустяков, – шепнул он.
Это не предназначено для ушей командира, но, судя по движению плеч Старика, он услышал.
– Это все левой ногой делается. Ты находишься среди асов. У нас присваивается званий больше, чем где бы то ни было. Еще и месяца не пройдет, как мы вернемся.
– Присваивается званий?
– «Десятка». У нас парни делают свои десять. Черт, мы уже в бухте. Вон он. В пятом отсеке.
Полностью готовый к бою клаймер похож на старинное автомобильное колесо со спицами, шиной и десятилитровой цилиндрической канистрой вместо ступицы. Снаружи он, словно перьями, покрыт антеннами, выпуклостями, бугорками, трубками, башенками, а на длинном наклонном флюгере, напоминающем вертикальный стабилизатор самолета для полетов в атмосфере, сидит гигантский шар. Анодированная поверхность бездонно черна, как воды Стикса.
Эскадрилья состоит из двенадцати клаймеров. Они льнут к судну большего размера, подобно выводку клещей. Это – корабль-носитель, он похож на каркас и водопроводную систему небоскреба, лишенного стен и полов. Его задача – руководить клаймерами, транспортировать их в сектор патруля, рассредоточивать там, подбирать все патрулирующие корабли, израсходовавшие боезапас и нуждающиеся в возвращении домой.
– Как много украшений, – говорю я.
Командир фыркает:
– И почти все никому не нужны. Вечно они тут копаются, что-то добавляют. Повышают критическую массу и уменьшают удобства. На этот раз дурацкая магнитная пушка. Говорят, на испытания. Какая чушь! А через шесть месяцев такая будет на каждом корабле флота. Ничего более бессмысленного придумать невозможно, согласись.
Его понесло. С тех пор как я прибыл сюда, еще не случалось, чтобы он сказал так много в один присест. Попробую ткнуться, раз уж представилась такая возможность.
– Возможно, какой-то смысл есть. Может быть, узнаем из боевого приказа.
– Фигня.
Опять закрылся. Теперь его лучше не трогать, иначе замолчит надолго.
Остается рассматривать корабль-носитель с клаймерами. Девятый станет моим домом… Надолго ли? Быстрый патруль? Надеюсь. Этих людей тяжко будет вытерпеть в слишком долгом полете.
Глава 2
Ханаан
Я вышел из корабля, бросил вещи на землю и огляделся.
– И это воюющий мир?
Посыльный высадил нас посреди невспаханной равнины, протянувшейся до самого горизонта. Пейзаж, способный до смерти напугать людей, менее привычных к открытым пространствам. Должен признаться, я и сам слегка дрогнул. Военные не слишком много времени проводят на свежем воздухе.
Коровы, пасшиеся неподалеку, пришли к выводу, что мы безопасны, и принялись дальше щипать свою траву. Несколько человек верхом у коров в эскорте. Если вышвырнуть скот и наездников – эта земля покажется необитаемой.
– Ковбои? Мама родная!
Не с Дикого Запада, но очень похожи. Одеяние и амуниция определяются, как правило, природой профессии.
Посыльный присоединился ко мне.
– Живописно, правда?
– Столько лететь и попасть в… Зачем было так петлять?
На борту посыльного судна иллюминаторов нет. Я не видел, куда мы приземляемся.
– Истребители. Старая калоша. Они бы ее разнесли только так. – Он щелкнул пальцами и усмехнулся.
– Оттого ты так и побледнел?
Последние две недели моим спутником был чернокожий младший лейтенант, получавший колоссальное удовольствие от шуточных оскорблений на этническую тему. С последним он спорить не стал. Слишком грубо.
– Они прибудут с минуты на минуту. Сказали, что высылают кого-то.
– Почему сюда? Почему не прямо в Тербейвилль?
До этого он ничего не говорил о своих планах по поводу посадки.
– Нас бы по дороге поджарили. Планетарная оборона не считает необходимым тратить время на возню с посыльными. Они заняты прикрытием канала подъемников из Ям. И вестей из родного дома они тоже не ждут.
Он похлопал по чемоданчику, висящему у него на запястье. Мне показалось странным, что чемодан такой большой. Размером с сундук. Со здоровенный сундук.
– Они еще две недели будут меня материть.
– Черт. Мне теперь придется отрезать тебе руку, – сказал я, изучив цепочку, на которой висел чемоданчик.
– Не смешно.
Несчастные ублюдки. Параноики. К родной матери побоятся повернуться спиной.
Цепочка длинная. Он опустил чемоданчик на землю, уселся на него и сказал:
– Раскрой пошире глазки нежно-голубые и оглядись вокруг.
Я повернулся. Равнины. Трава. Ковбои, не проявляющие к кораблю никакого интереса.
– Что ты видишь?
– Мало что.
– Считай, что ты уже видел все. Поехали домой.
– Есть еще многое, на что мне стоило бы взглянуть.
– Ну, естественно. Деревья, горы, разрушенные города. Очень интересно. Взгляни на этих полудурков. Рассекают на своих лошадках и счастливы. Им не приходится жить в пещерах. Кому нужно бомбить коров?
– Мне пришлось здорово драться за право попасть сюда. Я должен увидеть все.
– Дурак, – усмехнулся он. – Клаймеры, понимаешь! А вот и твои. Вон там.
Он показал пальцем. Гидросамолет поднимал зеленую волну, небольшой темный корабль продирался сквозь пелену ветра. Он подобрался ближе, грохоча и бросая к нашим ногам беспокойные облака выдранной с корнем травы.
– Пока еще не поздно, лейтенант. Пошли спрячемся на борту.
Я изобразил улыбку телегероя:
– И это воюющий мир?
Посыльный высадил нас посреди невспаханной равнины, протянувшейся до самого горизонта. Пейзаж, способный до смерти напугать людей, менее привычных к открытым пространствам. Должен признаться, я и сам слегка дрогнул. Военные не слишком много времени проводят на свежем воздухе.
Коровы, пасшиеся неподалеку, пришли к выводу, что мы безопасны, и принялись дальше щипать свою траву. Несколько человек верхом у коров в эскорте. Если вышвырнуть скот и наездников – эта земля покажется необитаемой.
– Ковбои? Мама родная!
Не с Дикого Запада, но очень похожи. Одеяние и амуниция определяются, как правило, природой профессии.
Посыльный присоединился ко мне.
– Живописно, правда?
– Столько лететь и попасть в… Зачем было так петлять?
На борту посыльного судна иллюминаторов нет. Я не видел, куда мы приземляемся.
– Истребители. Старая калоша. Они бы ее разнесли только так. – Он щелкнул пальцами и усмехнулся.
– Оттого ты так и побледнел?
Последние две недели моим спутником был чернокожий младший лейтенант, получавший колоссальное удовольствие от шуточных оскорблений на этническую тему. С последним он спорить не стал. Слишком грубо.
– Они прибудут с минуты на минуту. Сказали, что высылают кого-то.
– Почему сюда? Почему не прямо в Тербейвилль?
До этого он ничего не говорил о своих планах по поводу посадки.
– Нас бы по дороге поджарили. Планетарная оборона не считает необходимым тратить время на возню с посыльными. Они заняты прикрытием канала подъемников из Ям. И вестей из родного дома они тоже не ждут.
Он похлопал по чемоданчику, висящему у него на запястье. Мне показалось странным, что чемодан такой большой. Размером с сундук. Со здоровенный сундук.
– Они еще две недели будут меня материть.
– Черт. Мне теперь придется отрезать тебе руку, – сказал я, изучив цепочку, на которой висел чемоданчик.
– Не смешно.
Несчастные ублюдки. Параноики. К родной матери побоятся повернуться спиной.
Цепочка длинная. Он опустил чемоданчик на землю, уселся на него и сказал:
– Раскрой пошире глазки нежно-голубые и оглядись вокруг.
Я повернулся. Равнины. Трава. Ковбои, не проявляющие к кораблю никакого интереса.
– Что ты видишь?
– Мало что.
– Считай, что ты уже видел все. Поехали домой.
– Есть еще многое, на что мне стоило бы взглянуть.
– Ну, естественно. Деревья, горы, разрушенные города. Очень интересно. Взгляни на этих полудурков. Рассекают на своих лошадках и счастливы. Им не приходится жить в пещерах. Кому нужно бомбить коров?
– Мне пришлось здорово драться за право попасть сюда. Я должен увидеть все.
– Дурак, – усмехнулся он. – Клаймеры, понимаешь! А вот и твои. Вон там.
Он показал пальцем. Гидросамолет поднимал зеленую волну, небольшой темный корабль продирался сквозь пелену ветра. Он подобрался ближе, грохоча и бросая к нашим ногам беспокойные облака выдранной с корнем травы.
– Пока еще не поздно, лейтенант. Пошли спрячемся на борту.
Я изобразил улыбку телегероя: