Кук Глен Чарльз. Рейд

   Снова молчание.
   – Конец истории?
   – Ага.
   – А мораль?
   Он пожимает плечами.
   – Нельзя все время делать одно и то же?
 
   Они не дураки. Часами ничего не делают. Хотят перед делом накопить силы наверняка. Целых двенадцать часов мы бездельничаем, и жиреем, полагая, что все закончилось.
   – Кое-что появилось, командир, – озадаченным голосом говорит Рыболов.
   В это время я достаю Роуза, пытаясь найти в этом таинственном персонаже какие-то зацепки. Безуспешно. На вахте Яневич. Он и подходит к Джангхаузу.
   – Воспроизведи. – Мы изучаем сигнал. – То же самое, что и в тот раз?
   – Не совсем, сэр. Теперь дольше.
   – Любопытно. – Яневич смотрит на меня. Я пожимаю плечами. – Из той же точки?
   – Почти, сэр.
   – Продолжайте наблюдения.
   Мы возвращаемся к своим делам. Проходит пять минут, и Рыболов говорит:
   – Контакт, мистер Яневич.
   Все сбегаются. Нет никаких сомнении в том, что это такое. Корабль противника. За две минуты удается наспех высчитать его траекторию.
   – Ерунда, – говорит Яневич, – он просто проверяет звезду.
   Судно в непонятной спешке удаляется неизвестно куда. Я облегченно вздыхаю. Опасность была близко.
   Через два часа опять. Кто-то другой спешит присоединиться к первому, мечущемуся сейчас безумно с другой стороны от солнца. Яневич задумчиво хмурится, но сигнала тревоги не дает.
   – Так ведут себя, когда кого-нибудь ищут, – говорит он. – Джангхауз, вы уверены, что не видели следов клаймера?
   – Уверен, сэр. Только эти два блика.
   – Вы думаете, кто-то услышал наш уход от солнца и выход в норму?
   Рыболов пожимает плечами. Я говорю:
   – Те следы совсем были непохожи на следы любого корабля.
   – Мне это не нравится, – говорит Никастро. – Целая толпа собирается. Надо сматываться, пока на нас не наткнулись.
   – Как? – резко обрывает его Уэстхауз. Впервые за несколько месяцев у него нет столько работы, что одному не справиться. От этого он раздражается.
   – Мы привезем, привезем тебя домой к мамочке, Фил, – обещает Канцонери.
   – Вот чего он боялся, сержант, – отзывается Ларами. – У него появилось время подумать.
   Я улыбаюсь. У кого-то еще сохранилось чувство юмора.
   Нейтринные детекторы начинают слегка заикаться, кликети-клик, как машинка, на которой печатают двумя пальцами.
   – Ракеты детонируют, – заявляет Никастро с таким нажимом, будто подтвердилось подозрение, которое остальным просто из-за тупости непонятно.
   – Еще один, – говорит Рыболов.
   – Пикро, будите командира.
   Никастро угрюмо кивает. Этот пронесется менее чем в миллионе километров от нас. Если он разнесет нас на ионы, сержант умрет счастливым.
   Машинистка опять принялась за работу. Браун уменьшает чувствительность нейтринных детекторов, и машинка умирает.
   – Они действительно кого-то ищут.
   – А вот и номер четыре, – говорю я, успевая заметить туманный блик прежде, чем это сделает Рыболов.
   – Кармон, включите-ка дисплей, – говорит Яневич и тыкает в меня пальцем: – Скажи мистеру Пиньяцу, чтобы всех будил. Пикро, будете наверху – растрясите там всех.
   Это не учения, и времени пока хватает, поэтому боевую тревогу можно объявлять цивилизованно.
   Браун снова уменьшает чувствительность детекторов.
   – Еще один, – говорит Рыболов.
   – Есть изображения, Кармон?
   – Еще не разогрелся, сэр.
   – Давай-давай, приятель. Инженерный отсек, приготовиться к переходу на аннигиляцию.
   По лианам соскальзывает командир.
   – Что тут у вас, старший помощник?
   Он настолько спокоен, что я припадаю на люк оружейного отсека, а в желудке у меня начинается битва. Чем он спокойнее, тем серьезнее ситуация. Он всегда таким был.
   – Похоже, мы устроились посреди воскресного пикника той фирмы.
   Командир безразлично выслушивает доклад Яневича.
   – Джангхауз, прокрутите второй сигнал на самой медленной скорости. На экране старпома. Закольцуйте его.
   – Что мы ищем? – спрашивает Яневич.
   – Кодовые группы.
   Машинистка учится своему делу быстро. Машинка грохочет. Браун снова уменьшает чувствительность.
   – Поймали, бродяги, – говорит Роуз. – Они все проверили, кроме этой впадины. Может быть, двигаться не могут.
   Лучше пусть они, чем я, думаю про себя. Волнение в моем животе грозит перерасти в бунт. А что это имел в виду командир – кодовые группы?
   – Надо уносить ноги, пока есть возможность, – ворчит Никастро, наудачу пробуя уговорить командира.
   – Еще двое, – говорит Рыболов.
   – Трое, – возражаю я, навалившись на его плечо. – Вот здесь большой.
   Командир оборачивается:
   – Кармон?
   Аквариум дисплея оживает.
   – Черт возьми! Браун! Выключай эту штуку.
   Стук машинки нас чуть не оглушил.
   И тут, в том месте, где ничего не должно быть, появляются красные алмазы, рассказывая нам историю, которую никто из нас не хотел бы слышать. Мы окружены. А транссолярный спектакль – отвлекающий маневр.
   – Вот черт! – говорит кто-то чуть ли не почтительно.
   Они не знают наверняка, где мы. Наша луна довольно далеко смещена от центра их сферы.
   Канцонери жестом подзывает к себе командира. Старик подходит и заглядывает ему через плечо. Через секунду хмыкает:
   – Они выбивают пыль из астероида. Приятно, наверное, когда можно не жалеть ракет.
   С почти счастливым выражением на лице он подходит к Рыболову.
   – Обдурили нас, а? – говорит он, обращаясь ко мне. – Потратили пару ракет, а потом захлопнули дверь, пока мы сидели и хихикали.
   Дальняя стрельба прекращается.
   Старик не отрываясь смотрит на судно у Рыболова на детекторе. Яневич бормочет:
   – Они предвидели, что мы на это купимся и будем сидеть спокойно.
   Он встречается взглядом с Никастро. В его глазах мука.
   Вейрес, ты сволочь. Удушил бы тебя.
   От немедленных действий толку не будет. Чтобы расставить сети, у них было целых полдня. Что же теперь, черт побери, делать?
   Не люблю, когда страшно.
   Старик достает из кармана ручку, стучит кончиком сначала по зубам, а потом по одному из перьев на экране Рыболова.
   – Вот он.
   Рыболов тупо пялится на экран и постепенно бледнеет. На верхней губе проступает пот.
   – Палач, – бормочет он.
   – Ага. Возвращается из отпуска во Второй флот. Я принимаю командование, мистер Яневич.
   – Командир принимает командование!
   Яневич не скрывает облегчения.
   Мне хочется что-то сказать, о чем-то спросить, но я не могу. Мои глаза прикованы к этому пучку тахионов. Палач. Один из лучших в той фирме. Убийца номер один. Они здорово на нас разозлились.
   Старик улыбается.
   – Расслабься. Он тоже не без недостатков. В позапрошлом патруле мы от него ушли. А Джонсон закляла его пентаграммой.
   Мне дико холодно. Я дрожу.
   – Инженерный отсек, привести АВ-системы в полную готовность.
   Эта готовность – средняя между первым предупреждением и фактическим переходом на АВ. Используется редко, поскольку держит людей в сильном напряжении. Похоже, командир предвидит проблемы с топливом.
   – Всему экипажу! – объявляет командир. – Подготовиться к выполнению обязанностей! Будет боевая тревога.
   Его голос напоминает голос папаши, успокаивающего своего трехлетнего сына, проснувшегося от кошмара.
   Я так напуган, что ни кишки, ни мочевой пузырь не работают. Стою и пялюсь на экран. Теперь на нем сверкает целая дюжина рубинов. Вылететь сейчас – самоубийство. Удивительно, сколько сил они собрали ради охоты на один клаймер.
   Надо затаиться и как-то их перехитрить.
   Палача перехитрить? Его репутация заслужена. Не может он нас не найти…
   – Мистер Уэстаауз, подготовьте данные по Тау и Омикрону.
   – Уже готово, командир.
   – Прекрасно. Программируйте путь к Тау с гиперпереходом так, чтобы только ее миновать. После подлета делаем зигзаг к Омикрону, затем снова в скалу.
   – Это в основном водяной лед, командир, прикрытый тонким слоем пыли. Хотя в нескольких тысячах метров в глубину должна быть настоящая скальная поверхность.
   – Как бы то ни было. Надеюсь, вы рассчитали ее орбиту? Сможете спрятать нас достаточно глубоко, чтобы была защита?
   – Думаю, что да, сэр…
   – Да или нет?
   – Да, сэр. Сделаю. Может быть, придется идти на больших Гэвах для уменьшения эффективного сечения. Чтобы не было притока тепла из ядра при глубоком уходе.
   – Этот камень не так уж велик. Но не забывайте про гравитацию, а то она испортит вам расчет.
   – Возможно, нам не придется углубляться более чем на пару километров. Только чтобы укрыться от их огня.
   – Вы сможете соблюсти такую точность?
   – Смог на Ратгебере. И даже точнее.
   – На Ратгебере у вас были столетиями собранные данные. Спускайтесь на двадцать пять. Черт побери, лучше пятьдесят – для страховки. Они могут попытаться достать нас взрывами.
   Они разговаривают очень громко – чтобы все слышали, что у них есть план. Это театр. Я пытаюсь не слушать – звучит не очень обнадеживающе. Смотрю на часы. Все еще есть шанс поссать до команды застегнуть ремни.
   Звучит сигнал тревоги.
   – По местам! Нас обнаружили. Приближаются ракеты. Приготовиться к клаймингу! Стартуем, мистер Уэстхауз!
   Двигатели начинают работать на полную мощность, и свет почти гаснет.
   – Сброс тепла на полную мощность! – приказывает Яневич.
   Вернувшись в оружейный отсек, я начинаю стрелять. Моя пушка пока жива, хотя немного ерепенится. Становится холодно. Звучит сирена. Я засовываю в уши наушники.
   – Выключайте гравитационную систему, мистер Бредли, – приказывает командир, – выключайте все огни.
   Как? Мы будем прорываться в темноте? Я в слепой панике. Это каламбур.
   – Клайминг!
   Освещение не требуется. Во время клайминга все мерцает, и этого достаточно.
   Командир отключает одно устройство за другим до тех пор, пока не остаются работать лишь системы, отвечающие непосредственно за клаиминг. Все неизлучающие поверхности покрываются инеем. Люди дышат себе на руки паром.
   До нас доходит первый орудийный залп и вбивает в наше эффективное сечение достаточно энергии, чтобы перетрясти нам кости и мозги. Я с трудом ловлю ртом воздух, впихиваю обратно в правое ухо вывалившийся наушник.
   Внизу Вейрес лихорадочно пытается решить кучу проблем, забытых во время подготовки. Всякая утонченность оставила его. Его брань лишена какой-либо изобретательности, но достаточно крепка, чтобы краска осыпалась со всех стен в радиусе трех километров вокруг.
   Командир продолжает отключать системы. Все детекторы, все системы связи в том числе, которые полагается держать в теплом резерве. Пиньяц похлопывает меня по плечу.
   – Выключай свою ерунду, – говорит он. – И пушку тоже.
   На темном лице трудно прочесть выражение. Будто бы угадав мои мысли, он шепчет:
   – Мне кажется, он чуть перебрал. Мы должны быть готовы к драке при выходе.
   – Ага.
   Чтобы потом все это запустить, потребуется время. Я боюсь, но отключаю системы.
   Наверху Яневич с командиром раз за разом просматривают записи Рыболова, готовя предупреждение для других кораблей флота.
 
   Проходит шесть часов, и все это время, каждую секунду, клаймер свистит и дрожит, реагируя на силы, бьющие по точке Хоукинга. Два раза командир отдавал указание уйти глубже в луну. Мы уже почти в трех сотнях километрах от поверхности. Идем на сотне Гэв – больше, чем я вообще видел, – представляясь извне точкой меньше атома водорода. АВ-топливо уходит потоком…
   Тем не менее нас бьют. Постоянно. Я не знаю, чем они там, наверху, занимаются, но… на поверхности все должно кипеть, выбрасывая в космос триллионы тонн лунного вещества.
   Бьют все сильнее и сильнее.
   – Опускаемся еще на сотню километров, мистер Уэстхауз.
   Когда была возможность, я не обратил на луну никакого внимания. Велика ли она? Может ли ее ядро быть расплавленным? Не загнаны ли мы меж двух огней? Хватит у Палача огневой мощи, чтобы разнести луну в клочья?
 
   Ждем. Думаем. Страшно. Что, если некуда дальше будет уходить?
   Боже милостивый. Похоже, что они подогнали сюда «Левиафан». Ни у кого больше нет такой огневой мощи.
   А что, если они дестабилизируют орбиту луны? Командир и Уэстхауз рассчитывали на ее стабильность. Что, если это? Что, если то? Сможем ли мы узнать об опасности? Или внутренняя температура повысится так резко, что мы не успеем среагировать?
   Может быть, им удается так глубоко запускать ракеты потому, что они стреляют из гипера? Неожиданная материализация и взрыв ракет разносили бы мантию в щебень, если бы массированный обстрел из лучевого оружия не обратил ее в море лавы. Водяной лед уже давно испарился в космос.
   Зачем им нужно мучить именно этого котенка? Я ничего плохого им не сделал.
   Все кончается. Вдруг, будто выключили электричество. Что за черт? Боже мой, я думал, я с ума сойду. Эльюэл на минуту забылся, схватился за голову и кричит:
   – Прекратите! Прекратите!
   Пиньяцу пришлось дать ему транквилизатор.
   Тишина. Ширится, шуршит. Ширится, ширится. Становится хуже бомбежки.
   Они ушли? Или затаились и ждут, когда мы высунем нос? Говорят, Палач – мастер психологической войны.
   Я расстегиваю ремни безопасности и ползу к параше. Принеся жертву, брожу, пытаясь успокоиться, по отсеку. Пиньяц терпит пять минут, а потом резко говорит:
   – Сядьте. Вы генерируете тепло.
   – Да ладно тебе. Задница устала. И намокла.
   – Сядьте. Вы на клаймере, лейтенант. Не один я не могу успокоиться. Воцарившаяся тишина – прекрасная питательная среда для тревоги. Никто никому не глядит в глаза.
 
   Десять часов. В операционном отсеке кто-то плачет. Удивительно. Мы уже бывали в таком долгом клайминге. Почему же на этот раз так тяжело? Близость Палача? Плачущему дают транквилизатор. Он замолкает.
   Методичное помешательство командира оказалось эффективным. Повышение внутренней температуры отстает от обычного графика, хотя у нас мало топлива, чтобы использовать его для теплоотвода. Вскоре после того как стихает плач, командир дает команду о полной смене атмосферы, а потом добавляет:
   – Санитар, дать снотворное первой группе.
   Вокруг тепло, но меня все равно колотит дрожь. Снотворное. Крайнее средство увеличить переносимость клайминга, замедлив метаболизм и снизив реакцию на среду у членов экипажа не на критических постах. Мера отчаяния. Обычно применяемая гораздо позже.
   – Фосс, почему бы тебе просто не раздать капсулы? – спрашиваю я фельдшера, проходящего по отсеку со шприцем в руках, похожим на тяжелый лазер с насадкой от душа на конце.
   – Некоторые попытаются их припрятать.
   Я закатываю рукав, но Фоссбринк игнорирует меня, поворачивается к Бату, который мне кажется более необходимым человеком для выживания корабля. Бат, кажется, не собирается проснуться никогда.
   – А почему не я? Каким образом вы выбирали?
   – Психологический профиль, профиль выносливости, указания командира, критические рейтинги. Почти всегда можно найти человека для любой работы. Далеко не всегда можно найти того, кто выдержит напряжение и жару.
   – Что будет, когда мы выйдем?
   Он пожимает плечами.
   – Их там не будет. Или будут. Если будут, то дальше все не важно.
   Я загораживаю ему путь, протягивая руку. Снотворное – лучший выход. Никаких тревог. Если проснешься – значит, мы справились.
   – Нет. Вам не будем, сэр.
   – Но я же самый бесполезный.
   – Приказ командира, сэр.
   – Проклятие!
   Сейчас мне ничего не хочется больше, чем полного снятия с себя какой-либо ответственности за собственную судьбу.
 
   Четырнадцать часов. У меня жар. Не могу спокойно сидеть. Промок от испарины. Дыхание частое и поверхностное из-за жары, вони и недостатка кислорода в воздухе. Чистый кислород. Воздух должен быть чистым кислородом.
   Каков, черт возьми, рекорд продолжительности клайминга? Не могу вспомнить. Похоже, что командир решил его побить. И для этого идет на все, даже корректирует кривые разогрева, сбрасывая со счетов погибших.
   На переборки не смотрю. На них одеяло плесени. Я почти вижу, как она разрастается, разбрасывает споры, наполняет воздух сухим, спертым запахом. Господи! Пятно плесени уже на рубашке Бата! Я почти непрерывно кашляю, споры раздражают горло. Еще спасибо, что аллергии нет.
   Сок кончился, остается вода, бульон и таблетки. Йо-хо-хо! Голод на клаймерах.
   Где тот бесстрашный бывалый космический пес, веселивший парней с маяка? Ха! Охотники сорвали с него маску.
   Час назад Фоссбринк снова всех обошел и, как в прошлый раз, меня миновал. Я беспощадно его обматерил. Он дал мне таблетку, которую я имею право проглотить только по приказу командира.
   Те из нас, кто еще в сознании, немного спятили. Мне очень хочется отключиться, но… Не хватает внутренних сил бросить вызов и проглотить таблетку. Все думаю об этом, но руку ко рту поднести не могу.
   Господи, как же тут тоскливо!
   Последнюю слабую связь с реальностью поддерживает ненависть к Старику. Старинный друг. Одноклассник. И так поступил со мной. Перерезая ему глотку, я бы улыбался от счастья.
   А эти сволочи наверху? Какого хрена они не убираются? Хватит уже.
   В операционном отсеке вахту стоят лишь двое – командир и Уэстхауз. Из инженерного ничего не слышно, но там кто-то тоже еще держится. В эксплуатационном на ногах один только Бредли. Упрямый парень наш младший лейтенант. А здесь, в оружейном, глаза открыты у двоих – у Кюйрата и Пиньяца.
   Ни с того ни с сего Кюйрат бросается к люку в операционный отсек. Что-то невнятно бормоча, он царапается наружу. Что за черт?
   Ага. Вот и еще один повод для того, чтобы пустить в дело успокоительные. Это заразительно. Безумие подбирается и ко мне, оно уже у самых границ моего рассудка. Я заставляю себя встать и крадусь к Кюйрату, вооруженный шприцем, который оставил мне Фоссбринк как раз для таких случаев.
   Кюйрат меня видит. Прыгает на меня. Глаза дикие, зубы оскалены. Я втыкаю шприц ему в живот и нажимаю на курок.
   Секунд десять мне приходится прикрывать себе руками глаза и яйца, уворачиваться от его зубов, отцеплять от себя его руки и думать, почему не действует снадобье. Отчего он не падает?
   Наконец он готов.
   – Что у вас там?
   Я неверным шагом иди к интеркому и что-то бубню. Командир как-то меня понял. Я смотрю на Пиньяца. Почему он не помог мне?
   Его глаза открыты, но он ничего не видит. Он в ауте. Подонок. Как ему это удалось?
   – Все в порядке. – Голос командира из соседней галактики достигает моих ушей. – Займи место Эльюэла.
   – А?
   В голове туман. Хочу все бросить. Я выдохся. Не понимаю, что он говорит.
   – Садись на место Эльюэла. На ракетах нужен человек. Где Пиньяц?
   – На ракетах. Кто-то на ракетах.
   Шатаясь, я перебираюсь на место Эльюэла. Ракетчик лежит на барьере приборной доски, дышит тяжело и неровно. Состояние тяжелое.
   – Я устал. Проглочу капсулу. Спать буду.
   – Нет. Нет! Держись! Не поддавайся! Мы же уже почти дома. Тебе только включить пульт управления ракетами.
   – Включить пульт управления ракетами.
   Пальцы что-то делают сами. Руки похожи на истощенных коричневых пауков, они танцуют на липкой, зеленой от плесени приборной доске, ласкают скопище просыпающихся кнопок. Я постоянно хихикаю.
   – Где Пиньяц?
   На этот раз сигнал доходит.
   – Спит. Уснул.
   Эльюэл издает тоненький, ноющий писк.
   – Проклятие! Будь готов к пуску после перехода в норму.
   – Готов… Пуск ракет!
   Один из пауков начинает вытанцовывать последовательность заряжания. Другой исследует тайны предохранителей.
   – Нет! Нет! Убери руки с панели! Уолдо, не сейчас!
   Что-то отдаленно напоминающее рассудок возвращается ко мне. Я медленно убираю руки и рассматриваю их. Наконец я произношу:
   – Ракеты подготовлены к пуску. Управление запуском в состоянии готовности.
   – Отлично! Отлично. Я знал, что могу на тебя рассчитывать. Уже скоро. Потерпи еще.
   Потерпи. Потерпи. Всего пять человек в сознании на целом корабле, и один из них талдычит: «Потерпи». И долго еще ждать? Пока мы не останемся с командиром вдвоем? А если за нами до сих пор гоняются? Остальным это уже все равно, а мне что делать? Изогнуться и поцеловаться на прощание с собственной задницей?
   Эльюэл затих. Даже дышать перестал. Я смотрю на него и не понимаю.
   Думаю, не он один. Здесь очень плохо.
   Я возвращаюсь к ритуалу злобы и ярости, придумываю пытки для Старика. Брань и угрозы сыплются из моей глотки в бесовском подражании грегорианским песнопениям. Это помогает скоротать время и как-то продержаться.
   Притаившись у границ умопомешательства, я становлюсь жертвой одной из релятивистских шуток времени. Совершенно неожиданно проходит еще два часа.
   – Эй, там, внизу! Готовность! Выходим на счет «пять».
   Это хриплый голос Уэстхауза.
   Я бросаю взгляд на часы. Это рекорд длительности, сомнений нет. Ура.
   – Хмм! – Это командир. – Черт возьми, Уолдо! Не сейчас. Проснись. Уже почти все закончилось. А, мать твою!
   Кажется, что говорить – это для него мука мученическая.
   А мне дико неохота покидать мир духов. Ощущение безопасности дает человеку даже ад.
   А что, если еще до перехода в норму на борту не останется ни одного человека в сознании? Клаимер будет нагреваться, пока не откажут сверхпроводники, магнитная защита рухнет, и корабль вспыхнет внезапным аннигиляционным взрывом.
   Интересно, почему мне сейчас лучше, чем два часа назад? Температура даже еще поднялась. Мы варимся в буквальном смысле этого слова.
   – Все, что мне от тебя нужно, – запинаясь, говорит командир, – это чтобы ты нажал на спуск быстрее, чем тот, кто нас ждет.
   – Постараюсь.
   – Десять секунд. Девять… Восемь…
   Ударный вход в ноль Гэв. Все вокруг конкретизируется, эффект оглушительный.
   Насмерть перепуганная старая древесная обезьяна в глубине моего сознания начеку – хочет жить. Я заканчиваю процедуру пуска прежде, чем начинают гудеть вентиляционные устройства. Фактически я начал, когда корабль еще не вышел окончательно в норму, и ракеты вылетели раньше, чем любой прибор мог дать указание цели.
   Танниан так визжит о недопущении напрасного расхода ракет, что я могу попасть под следствие…
   Но цель есть. Старик с Уэстхаузом предположили точно.
   Мы вырываемся из укрытия менее чем в десяти тысячах километров от останков уничтоженной луны. Судьба к нам благосклонна. Наблюдатель оказался в захвате прибора, меньше сотни километров от нашей точки выхода. Я вижу его через артиллерийскую оптику. Вот оно, значит, как. Они решили, что с нами все кончено, но на всякий случай оставили кого-то. Они всегда так поступают.
   – Иногда получается и по-нашему, – бормочу я.
   Ракета в пути. Системе управления огнем едва хватило времени на захват цели. Мы остаемся в норме всего четыре секунды. За это время температуру и на микроградус не сбросить. Сматываемся.
   Ракета с ускорением в сотню g бьет в цель, пока джентльмены из той фирмы не успели пальцев вытащить из ушей.
   В сущности, классическая клаймерная атака. Просто с большим везением.
   Командир снова выходит в норму в пяти световых секундах в сторону. Сбрасывает тепло и наблюдает.
   Истребитель гибнет. И ни радио, ни тахионные детекторы не ловят ничего, кроме шума взрывов. Сигналов не было. Командир пошел с нужной карты. Пересидел охотника. Палач ушел охотиться в другие места.
   Пламя огненного шара стихает. Я смотрю на термометр. Температура понижается медленно. Может быть, градус в минуту. Минуты топают мимо со скоростью улиток.
   Истребитель никаких сигналов не подал, но остается еще эта предательская станция.
   Человек десять достаточно оклемались, чтобы продолжать работу. Еще нескольких уже нет… Командир приступает к выполнению следующего обманного маневра. Он звонит мне и говорит:
   – Программируй одиннадцатую птичку для прямого полета в гипере на максимальной скорости.
   Пиньяц еще не пришел в себя. Пока что я здесь старший.
   Новый корабль противника движется в сторону от нас, к нижнему краю планетной системы. Уэстхауз переходит в гипер и гонит вовсю. Проходит пять минут.
   – Он разворачивается, командир, – докладывает Рыболов.
   – Отлично. Оружейный отсек, готовность к пуску. Мистер Уэстхауз, готовность к клаймингу.
   Идет минута за минутой. Охотник медленно приближается.
   – Он уже достаточно близко, командир, – говорит Канцонери.
   – Спасибо. Оружейный! Готовы?
   – Так точно, командир. – Я быстро отстукиваю приказы ракете.
   – Мистер Уэстхауз. Готовы? Огонь!
   Я стреляю. Все вокруг становится призрачным. Командир дает Уэстхаузу новый курс. Должно сработать. Уловка новая.
   Ракеты способны лететь в гипере часами. Я ей запрограммировал высокое отношение сдвига. Надеюсь, мы успели стартовать, пока истребитель не подошел достаточно близко, чтобы раскусить наш маневр.
   Неустрашимый Фред будет орать как резаный, когда узнает, что мы тут вытворяем.
   Командиру теперь уже плевать, что подумают в штабе. Его задача – привести людей домой живыми.
   Мы возвращаемся в норму, как только истребитель, по нашим расчетам, вылетел за границу зоны обнаружения. Несколько часов дрейфуем на минимальной мощности и вентилируем тепло. Это трудоемкий процесс. Лучевое оружие мы не можем использовать, чтобы себя не обнаружить. Ведь где-то снова собираются охотники.
   Нормальная температура полета кажется непереносимым холодом. Когда она доходит до предклаймингового уровня, мне уже просто больно.