Страница:
Ким положила акт и резолюцию на Библию и стала рыться в других бумагах, лежавших в ящике. К своему восторгу, она нашла там еще один документ семнадцатого века. Но, начав его читать, Ким была несколько разочарована. Это был контракт, заключенный между Рональдом Стюартом и Олафом Сагерхольмом из Гётеборга, что в Швеции. Контракт предписывал Олафу построить новый быстроходный корабль фрегат. Судно должно было иметь 128 футов в длину и 34 фута 6 дюймов в ширину. При загрузке в 276 ластов 1 осадка должна составлять 19 футов 3 дюйма . Под контрактом стояла дата 12 декабря 1691 года.
Ким положила обратно Библию и оба найденных сегодня документа, и отнесла ящик на стол, стоявший у подножия лестницы, ведущей в столовую. Она решила, что в этом ящике она будет хранить все документы, имеющие отношение к Рональду и Элизабет. Потом она пошла в отсек, где было найдено письмо Джеймса Фланагана, и присоединила его к двум сегодняшним документам.
Покончив с этим, Ким вернулась в отсек, где нашла Библию, и стала просматривать бумаги, лежавшие в бюро, на котором раньше стоял ящик. После нескольких часов напряженной работы она встала и потянулась. Сегодня она не нашла больше ничего интересного. Взглянув на часы, Ким поняла, что время приближается к восьми и что пора ехать домой.
Только поднимаясь по лестнице, она осознала, насколько устала сегодня. На работе она была загружена сверх меры, а поиски в замке утомили ее еще больше, хотя просмотр бумаг и не требовал никаких физических усилий.
Поездка в Бостон оказалась легче, чем из Бостона в Салем. Движение было небольшим. Машин на дорогах прибавилось, только когда она въехала в город. Доехав до Сторроу-драйв, откуда до дома было рукой подать, Ким передумала и свернула на Фенуэй. Она внезапно решила не звонить Эдварду, а навестить его в лаборатории. Возвращение головы Элизабет в гроб прошло без всяких осложнений, и теперь Ким испытывала чувство вины за то, что так расстраивалась и досадовала, предвкушая, как все это произойдет.
Пройдя мимо охранников на проходной медицинского факультета с помощью удостоверения сотрудника Массачусетского госпиталя, Ким взбежала вверх по лестнице. Однажды, после их совместного завтрака, Ким ненадолго заходила в его лабораторию, дорогу она знала. В кабинете секретаря было темно, поэтому Ким постучала в дверь из матового стекла, которая, как она знала, вела прямо в лабораторию.
Ответа не последовало, тогда Ким постучала громче. Она попробовала открыть дверь, но та оказалась запертой. Постучав третий раз, Ким увидела, что к двери кто-то подошел.
Дверь открылась, и Ким лицом к лицу столкнулась с привлекательной стройной блондинкой, чья прекрасная фигура угадывалась даже сквозь слишком широкий для нее лабораторный халат.
— Что вам нужно? — равнодушно спросила Элеонор, оглядывая Ким с ног до головы.
— Мне нужен доктор Эдвард Армстронг, — ответила Ким.
— Он сейчас не принимает посетителей, — отрезала Элеонор. — Администрация факультета работает завтра с утра. — Элеонор собралась закрыть дверь.
— Думаю, что меня он захочет увидеть, — после некоторого колебания проговорила Ким. По правде говоря, она не была в этом совершенно уверена, более того, ей показалось, что сюда вряд ли стоит даже звонить.
— В самом деле? — смеясь, спросила Элеонор. — Как вас зовут? Вы студентка?
— Нет, я не студентка, — ответила Ким. Вопрос прозвучал абсолютно абсурдно, так как на Ким все еще была форма медицинской сестры. — Меня зовут Кимберли Стюарт.
Элеонор, ничего не сказав, закрыла дверь перед носом Ким. Та продолжала ждать. Страшно жалея, что пришла, она нервно переминалась с ноги на ногу. Дверь снова открылась.
— Ким! — воскликнул удивленный Эдвард. — Господи, что ты здесь делаешь?
Ким объяснила ему, что решила приехать повидать его, а не просто отделаться телефонным звонком. При этом она всячески извинялась за то, что оторвала его от работы.
— Ничего страшного, — уверил ее Эдвард, — это не имеет никакого значения, хотя я действительно занят выше головы. Ну, заходи же.
Он отступил, уступая ей дорогу.
Ким вошла и последовала за Эдвардом в его закуток.
— Кто открыл мне дверь? — поинтересовалась Ким.
— Элеонор, — ответил Эдвард через плечо.
— Она была не слишком любезна, — сказала Ким, не зная, стоило ли ей об этом упоминать.
— Элеонор? — переспросил Эдвард. — Ты, должно быть, ошиблась. Она всегда бывает очень вежлива с посетителями. Единственный медведь на всю лабораторию — это я. Но мы оба несколько устали, может быть, поэтому… Элеонор без перерыва работает здесь с пятницы. Мы уже замотались. Я не выхожу отсюда с субботнего утра. Мы очень мало спим.
Они подошли к столу Эдварда. Он был в возбужденном состоянии, словно перед этим хватил дюжину чашек кофе. Он жевал резинку, и его нижняя челюсть при этом нервически подергивалась. Сняв со стула стопку журналов и швырнув их в угол, Эдвард предложил Ким сесть на освободившееся таким образом место. Сам он уселся за стол.
Ким уставилась на Эдварда изучающим взглядом. Под его светло-голубыми глазами обозначились темные круги. На щеках и подбородке проступила двухдневная щетина.
— К чему вся эта лихорадочная деятельность? — спросила Ким.
— Все из-за нового алкалоида, — ответил Эдвард. — Мы уже начинаем кое-что о нем узнавать, и это очень нас обнадеживает.
— Я очень рада это слышать, — заверила Ким. — Но к чему все же такая спешка? Вас что, подгоняют какие-то жесткие сроки?
— Это волнение от предвкушения открытия, — пояснил Эдвард. — Алкалоид может оказаться чудодейственным лекарством. Если человек никогда не занимался наукой, он не сможет в полной мере оценить тот трепет, который охватывает исследователя, когда он чувствует близость подобного открытия. Это ни с чем не сравнимое чувство, а мы теперь испытываем его почти каждый час. Все наши догадки пока подтверждаются. Это просто невероятно.
— Ты можешь рассказать, что вам удалось узнать? — спросила Ким. — Или это тайна?
Эдвард подался вперед и понизил голос. Ким оглянулась по сторонам, но никого не увидела. Не видно было даже Элеонор.
— Нам удалось обнаружить активное при приеме внутрь психотропное соединение, которое проникает через гемато-энцефалический барьер, как горячий нож сквозь масло. Это соединение настолько активно, что действует в микрограммовых концентрациях.
— Ты думаешь, что именно это соединение поражало людей, из-за которых заварилась вся эта каша в Салеме? — предположила Ким. Она была настолько захвачена мыслями об Элизабет, что это было первое, что пришло ей в голову.
— Без всякого сомнения, — подтвердил Эдвард. — Это соединение и есть воплощение салемского дьявола.
— Но ведь люди, которые употребили внутрь зараженные зернышки, были отравлены, — проговорила Ким. — Они становились одержимыми ужасными припадками. Почему же вас так взволновало такое отвратительное соединение?
— Оно вызывает галлюцинации, в этом тоже нет никакого сомнения. Но мы мыслим более широко и думаем о будущем, — пояснил Эдвард. — Мы имеем все основания предполагать, что оно успокаивает, придает энергию и силу, и может даже усиливать память.
— Как вам удалось так быстро все это узнать? — спросила Ким.
Эдвард застенчиво усмехнулся.
— Пока мы ничего не можем утверждать с полной определенностью, — признал он. — Многие исследователи сочтут нашу работу некорректной и малонаучной. Единственное, что нам пока удалось сделать, это вывести общую идею того, чем должен оказаться выделенный нами алкалоид. Надо признать, что назвать нашу работу контролируемым экспериментом нельзя даже с большой натяжкой. Тем не менее, результаты очень впечатляющие, можно даже сказать, пугающие. Например, мы обнаружили, что препарат успокаивает находящихся в состоянии стресса крыс более эффективно, чем имипрамин, а этот препарат является эталоном антидепрессивной активности.
— Так вы думаете, что это галлюциноген с антидепрессивной активностью? — спросила Ким.
— Не говоря уже о прочем, — ответил Эдвард.
— А есть какие-нибудь побочные эффекты? — поинтересовалась Ким. Она все еще не понимала, чем так взволнован Эдвард.
— Нас не очень волновали возможные галлюцинации у крыс. — Эдвард снова улыбнулся. — Но если серьезно, мы не видели никаких важных побочных эффектов, кроме галлюцинаций. Мы ввели нескольким мышам огромные дозы этого соединения, и они, несмотря на это, счастливы, как свиньи в хлеву. Мы ввели еще большие дозы в культуру нервных клеток, и с клетками не произошло ничего катастрофического. Соединение не проявляет никакой токсичности. Это просто невероятно.
Продолжая слушать Эдварда, Ким все больше и больше расстраивалась из-за того, что он так и не спросил ее, как она съездила в Салем, и как прошло дело с захоронением головы Элизабет. Наконец, Ким взяла инициативу на себя и сама рассказала Эдварду о поездке, когда в повествовании Эдварда наметилась пауза.
— Ну и хорошо, — просто произнес он, выслушав ее рассказ о том, как она положила голову на место. — Я рад, что все так хорошо кончилось.
Ким только собралась рассказать, как она чувствовала себя во время этого эпизода, но тут в лабораторию буквально влетела Элеонор и завладела вниманием Эдварда, показав ему компьютерную распечатку. Элеонор, казалось, не замечала присутствия Ким, а Эдвард не удосужился представить их друг другу. Ким наблюдала, как они оживленно обмениваются мнениями по поводу полученной информации. Было совершенно ясно, что Эдвард очень доволен этими данными. Наконец, Эдвард выдал Элеонор какие-то ценные указания и напутствия, ласково хлопнул ее по спине. Элеонор исчезла так же быстро, как появилась.
— Итак, о чем мы говорили? — Эдвард обернулся к Ким.
— Получили еще какие-то хорошие новости? — спросила Ким, показывая на распечатку, принесенную Элеонор.
— Более, чем хорошие, — ответил Эдвард. — Мы начали определять структуру соединения, и Элеонор только сейчас удалось подтвердить наше предварительное впечатление о том, что это молекула, состоящая из четырех циклов с многочисленными боковыми цепями.
— Каким образом вы смогли все это выяснить? — Против ее воли его слова произвели на Ким впечатление.
— Ты и в самом деле хочешь это знать? — поинтересовался он.
— При условии, что ты все-таки пощадишь мою бедную голову, — предупредила Ким.
— Первым шагом было получение с помощью стандартной хроматографии представления о молекулярном весе, — начал объяснять Эдвард. — Это легко. Потом мы расщепили молекулу специфическими реагентами, которые разрывают только определенные типы химических связей. Затем мы попытались исследовать на хроматографе хотя бы некоторые из полученных осколков. Для этой же цели мы воспользовались также электрофорезом и масс-спектрометрией.
— Это уже выше моего понимания, — призналась Ким. — Я слышала эти термины, но не представляю себе процессы, происходящие при этом.
— Все это не так уж сложно. — Эдвард встал. — Основные положения совсем нетрудны для понимания. Очень трудно, как правило, бывает анализировать полученные результаты. Пошли, я покажу тебе нашу аппаратуру.
Он взял Ким за руку и буквально оторвал ее от стула.
Эдвард с энтузиазмом тащил упиравшуюся Ким по лаборатории, показал ей масс-спектрометр, обладающий высокой разрешающей способностью жидкостный хроматограф и оборудование для капиллярного электрофореза. Попутно он с воодушевлением объяснял, как именно используется все это оборудование для разделения фрагментов молекул и их идентификации. Единственное, что Ким поняла, это то, что Эдвард — прирожденный учитель.
Открыв боковую дверь, Эдвард жестом позвал Ким за собой. Ким заглянула внутрь. В середине комнаты стоял большой цилиндр высотой в четыре фута и толщиной около двух. Кабели и провода опутывали его, как змеи голову Медузы.
— Это прибор для выполнения ядерного магнитного резонанса, — пояснил Эдвард гордо. — Самое главное оборудование для тех целей, которые мы сейчас перед собой ставим. Нам мало знать, сколько атомов углерода, водорода, кислорода и азота содержится в данном соединении. Нам надо знать их трехмерную ориентацию, для чего и нужен этот прибор.
— Впечатляет, — бросила Ким, просто не зная, что еще может сказать.
— Давай я покажу тебе еще одну машину, — предложил Эдвард, не понимая, какая сумятица творится сейчас в голове Ким. Он повел ее к другой двери и снова таким же жестом пригласил за собой.
Ким заглянула и туда. В этой комнате было скопление сложной электронной аппаратуры, провода и катодные трубки.
— Интересно, — произнесла она.
— Ты знаешь, что это? — спросил он.
— Думаю, что нет, — ответила Ким. Ей не хотелось, чтобы Эдвард понял, как мало она понимает в том, чем он занимается.
— Это прибор для измерения дифракции рентгеновских лучей, — пояснил Эдвард с той же гордостью, с какой он показывал ей прибор для ЯМР. — Этот аппарат дополняет возможности установки для ЯМР. Мы используем его в данном случае потому, что наш алкалоид легко кристаллизуется в виде соли.
— Ну, я смотрю, ты и твоя работа просто созданы друг для друга, — пошутила Ким.
— Эта работа, конечно, очень сильно меня стимулирует, — проговорил Эдвард. — Сейчас мы используем все, чем располагаем в нашем арсенале, и данные сыплются, как из рога изобилия. Мы выясним структуру вещества в рекордно короткие сроки, особенно если учесть, что все наши приборы обеспечиваются очень высококачественным программным продуктом.
— Удачи тебе, — пожелала Ким.
Из всего рассказанного ей Эдвардом она извлекла только основную идею, но ощутила тот искренний энтузиазм и восторг, которые испытывал он. Она буквально чувствовала вкус этого восторга.
— Так что еще произошло в Салеме? — вдруг спросил он. — Как проходит реконструкция?
Ким моментально пришла в замешательство от вопроса Эдварда. Видя, с каким жаром он отдается своей работе, она не ожидала, что он поинтересуется ее ничтожным проектом перестройки дома. Она едва не начала извиняться.
— Реконструкция идет нормально, — ответила Ким. — Домик обещает быть очень милым.
— Ты уехала с работы довольно давно, — заметил Эдвард. — Ты снова занималась бумагами в архиве Стюартов?
— Да, я провела там пару часов, — призналась Ким.
— Ты нашла что-нибудь еще об Элизабет? — спросил он. — Я сам все больше и больше начинаю интересоваться ею. Я чувствую себя перед ней в неоплатном долгу. Ведь только благодаря этой женщине был открыт новый алкалоид.
— Да, я кое-что узнала. — Ким рассказала Эдварду о том, что произошло в законодательном собрании штата до поездки в Салем, где ей не удалось найти больше никаких прошений, касающихся таинственного заключительного свидетельства. Потом она поведала ему о Нортфильдском акте с подписью Элизабет и о том, как эта сделка рассердила Томаса Путнама.
— Возможно, это самая важная часть информации, которую ты нашла на сегодняшний день, — заключил Эдвард. — Из того, что читал, я понял, что Томас Путнам — это не тот человек, которого можно безнаказанно злить.
— У меня возникло точно такое же впечатление, — согласилась Ким. — Его дочь Энн — одна из первых девочек, ставших одержимыми. Она оговорила очень многих женщин, обвинив их в колдовстве и связях с нечистой силой. Вся проблема заключается в том, что я никак не могу связать спор из-за поместья с заключительным свидетельством.
— Может быть, эти Путнамы сами что-то сфабриковали, поскольку были настроены так злобно, — предположил Эдвард.
— Это верная мысль. Но она все равно не отвечает на вопрос о природе улики. Кроме того, если улика была сфабрикована, то каким образом она могла стать неопровержимой? Я все-таки думаю, что такой уликой могло быть только что-то такое, что сделала сама Элизабет.
— Может быть, это и так, — проговорил Эдвард. — Но единственное упоминание об улике и намек на ее материальность содержатся только в прошении Рональда, где утверждается, что она была изъята из его дома. Мне кажется, это нечто, без всякого сомнения, связанное с колдовством.
— Кстати, о Рональде, — вспомнила Ким. — Я узнала о нем кое-что такое, что снова возбудило мои подозрения по его поводу. Он женился следующим браком всего десять недель спустя после смерти Элизабет. Это слишком малый период, чтобы пережить такое горе. Мне кажется, Рональд и Ребекка могли быть любовниками.
— Это возможно, — согласился Эдвард без всякого энтузиазма. — Я все же продолжаю думать, что мы просто не представляем себе, насколько трудна была в те времена жизнь. Рональду надо было думать о воспитании четверых детей и о развитии своего молодого бизнеса. В принципе у него не было другого выбора. Я думаю, что он просто не мог позволить себе роскошь слишком долго горевать.
Ким кивнула, но в глубине души она не была уверена, что согласна с таким пониманием вопроса. В то же время, думала она, не влияет ли на ее подозрительное отношение к Рональду поведение собственного отца.
Так же стремительно, как в прошлый раз, появилась Элеонор. Она опять вовлекла Эдварда в понятный только им одним разговор, впрочем, весьма оживленный. Когда Элеонор ушла, Ким, извинившись, встала.
— Я, пожалуй, поеду.
— Я провожу тебя до машины, — предложил Эдвард.
Пока они спускались по лестнице и пересекали квадратный двор, Ким обдумывала происшедшие в Эдварде изменения. По сравнению с тем, каким он был раньше, Эдвард стал более нервозным. Благодаря знакомству с ним она многое стала понимать. Вот и сейчас она видела, что он хочет что-то сказать, но она не стала поощрять его, зная по опыту, что это не поможет.
Когда они подошли к машине, он, наконец, заговорил.
— Я много думал о твоем предложении жить вместе в твоем коттедже, — произнес он, пиная камешки носком ботинка. Ким нетерпеливо ждала, не уверенная в том, что же он скажет. Он выдержал паузу. Потом выпалил: — Если ты все еще относишься к этому положительно, то я согласен!
— Конечно, я думаю об этом положительно, — облегченно выдохнула Ким. Она встала на цыпочки и крепко его обняла.
— В конце недели мы можем встретиться и обсудить, что нам нужно из мебели, — предложил Эдвард. — Хотя я не знаю, захочешь ли ты взять что-нибудь из моей квартиры.
— Это было бы прекрасно, — согласилась Ким. — Мы обязательно встретимся и все обсудим.
Расставание прошло с некоторой долей неловкости. Ким села в машину. Она опустила стекло, и Эдвард заглянул внутрь.
— Прошу прощения, что я так увлечен этим алкалоидом, — сказал Эдвард.
— Я все понимаю, — заверила Ким. — Я же вижу, как ты взволнован. Я восхищаюсь твоей одержимостью.
Они распрощались, и Ким поехала к Бикон-Хилл, чувствуя себя намного более счастливой, чем полчаса назад.
7
Ким положила обратно Библию и оба найденных сегодня документа, и отнесла ящик на стол, стоявший у подножия лестницы, ведущей в столовую. Она решила, что в этом ящике она будет хранить все документы, имеющие отношение к Рональду и Элизабет. Потом она пошла в отсек, где было найдено письмо Джеймса Фланагана, и присоединила его к двум сегодняшним документам.
Покончив с этим, Ким вернулась в отсек, где нашла Библию, и стала просматривать бумаги, лежавшие в бюро, на котором раньше стоял ящик. После нескольких часов напряженной работы она встала и потянулась. Сегодня она не нашла больше ничего интересного. Взглянув на часы, Ким поняла, что время приближается к восьми и что пора ехать домой.
Только поднимаясь по лестнице, она осознала, насколько устала сегодня. На работе она была загружена сверх меры, а поиски в замке утомили ее еще больше, хотя просмотр бумаг и не требовал никаких физических усилий.
Поездка в Бостон оказалась легче, чем из Бостона в Салем. Движение было небольшим. Машин на дорогах прибавилось, только когда она въехала в город. Доехав до Сторроу-драйв, откуда до дома было рукой подать, Ким передумала и свернула на Фенуэй. Она внезапно решила не звонить Эдварду, а навестить его в лаборатории. Возвращение головы Элизабет в гроб прошло без всяких осложнений, и теперь Ким испытывала чувство вины за то, что так расстраивалась и досадовала, предвкушая, как все это произойдет.
Пройдя мимо охранников на проходной медицинского факультета с помощью удостоверения сотрудника Массачусетского госпиталя, Ким взбежала вверх по лестнице. Однажды, после их совместного завтрака, Ким ненадолго заходила в его лабораторию, дорогу она знала. В кабинете секретаря было темно, поэтому Ким постучала в дверь из матового стекла, которая, как она знала, вела прямо в лабораторию.
Ответа не последовало, тогда Ким постучала громче. Она попробовала открыть дверь, но та оказалась запертой. Постучав третий раз, Ким увидела, что к двери кто-то подошел.
Дверь открылась, и Ким лицом к лицу столкнулась с привлекательной стройной блондинкой, чья прекрасная фигура угадывалась даже сквозь слишком широкий для нее лабораторный халат.
— Что вам нужно? — равнодушно спросила Элеонор, оглядывая Ким с ног до головы.
— Мне нужен доктор Эдвард Армстронг, — ответила Ким.
— Он сейчас не принимает посетителей, — отрезала Элеонор. — Администрация факультета работает завтра с утра. — Элеонор собралась закрыть дверь.
— Думаю, что меня он захочет увидеть, — после некоторого колебания проговорила Ким. По правде говоря, она не была в этом совершенно уверена, более того, ей показалось, что сюда вряд ли стоит даже звонить.
— В самом деле? — смеясь, спросила Элеонор. — Как вас зовут? Вы студентка?
— Нет, я не студентка, — ответила Ким. Вопрос прозвучал абсолютно абсурдно, так как на Ким все еще была форма медицинской сестры. — Меня зовут Кимберли Стюарт.
Элеонор, ничего не сказав, закрыла дверь перед носом Ким. Та продолжала ждать. Страшно жалея, что пришла, она нервно переминалась с ноги на ногу. Дверь снова открылась.
— Ким! — воскликнул удивленный Эдвард. — Господи, что ты здесь делаешь?
Ким объяснила ему, что решила приехать повидать его, а не просто отделаться телефонным звонком. При этом она всячески извинялась за то, что оторвала его от работы.
— Ничего страшного, — уверил ее Эдвард, — это не имеет никакого значения, хотя я действительно занят выше головы. Ну, заходи же.
Он отступил, уступая ей дорогу.
Ким вошла и последовала за Эдвардом в его закуток.
— Кто открыл мне дверь? — поинтересовалась Ким.
— Элеонор, — ответил Эдвард через плечо.
— Она была не слишком любезна, — сказала Ким, не зная, стоило ли ей об этом упоминать.
— Элеонор? — переспросил Эдвард. — Ты, должно быть, ошиблась. Она всегда бывает очень вежлива с посетителями. Единственный медведь на всю лабораторию — это я. Но мы оба несколько устали, может быть, поэтому… Элеонор без перерыва работает здесь с пятницы. Мы уже замотались. Я не выхожу отсюда с субботнего утра. Мы очень мало спим.
Они подошли к столу Эдварда. Он был в возбужденном состоянии, словно перед этим хватил дюжину чашек кофе. Он жевал резинку, и его нижняя челюсть при этом нервически подергивалась. Сняв со стула стопку журналов и швырнув их в угол, Эдвард предложил Ким сесть на освободившееся таким образом место. Сам он уселся за стол.
Ким уставилась на Эдварда изучающим взглядом. Под его светло-голубыми глазами обозначились темные круги. На щеках и подбородке проступила двухдневная щетина.
— К чему вся эта лихорадочная деятельность? — спросила Ким.
— Все из-за нового алкалоида, — ответил Эдвард. — Мы уже начинаем кое-что о нем узнавать, и это очень нас обнадеживает.
— Я очень рада это слышать, — заверила Ким. — Но к чему все же такая спешка? Вас что, подгоняют какие-то жесткие сроки?
— Это волнение от предвкушения открытия, — пояснил Эдвард. — Алкалоид может оказаться чудодейственным лекарством. Если человек никогда не занимался наукой, он не сможет в полной мере оценить тот трепет, который охватывает исследователя, когда он чувствует близость подобного открытия. Это ни с чем не сравнимое чувство, а мы теперь испытываем его почти каждый час. Все наши догадки пока подтверждаются. Это просто невероятно.
— Ты можешь рассказать, что вам удалось узнать? — спросила Ким. — Или это тайна?
Эдвард подался вперед и понизил голос. Ким оглянулась по сторонам, но никого не увидела. Не видно было даже Элеонор.
— Нам удалось обнаружить активное при приеме внутрь психотропное соединение, которое проникает через гемато-энцефалический барьер, как горячий нож сквозь масло. Это соединение настолько активно, что действует в микрограммовых концентрациях.
— Ты думаешь, что именно это соединение поражало людей, из-за которых заварилась вся эта каша в Салеме? — предположила Ким. Она была настолько захвачена мыслями об Элизабет, что это было первое, что пришло ей в голову.
— Без всякого сомнения, — подтвердил Эдвард. — Это соединение и есть воплощение салемского дьявола.
— Но ведь люди, которые употребили внутрь зараженные зернышки, были отравлены, — проговорила Ким. — Они становились одержимыми ужасными припадками. Почему же вас так взволновало такое отвратительное соединение?
— Оно вызывает галлюцинации, в этом тоже нет никакого сомнения. Но мы мыслим более широко и думаем о будущем, — пояснил Эдвард. — Мы имеем все основания предполагать, что оно успокаивает, придает энергию и силу, и может даже усиливать память.
— Как вам удалось так быстро все это узнать? — спросила Ким.
Эдвард застенчиво усмехнулся.
— Пока мы ничего не можем утверждать с полной определенностью, — признал он. — Многие исследователи сочтут нашу работу некорректной и малонаучной. Единственное, что нам пока удалось сделать, это вывести общую идею того, чем должен оказаться выделенный нами алкалоид. Надо признать, что назвать нашу работу контролируемым экспериментом нельзя даже с большой натяжкой. Тем не менее, результаты очень впечатляющие, можно даже сказать, пугающие. Например, мы обнаружили, что препарат успокаивает находящихся в состоянии стресса крыс более эффективно, чем имипрамин, а этот препарат является эталоном антидепрессивной активности.
— Так вы думаете, что это галлюциноген с антидепрессивной активностью? — спросила Ким.
— Не говоря уже о прочем, — ответил Эдвард.
— А есть какие-нибудь побочные эффекты? — поинтересовалась Ким. Она все еще не понимала, чем так взволнован Эдвард.
— Нас не очень волновали возможные галлюцинации у крыс. — Эдвард снова улыбнулся. — Но если серьезно, мы не видели никаких важных побочных эффектов, кроме галлюцинаций. Мы ввели нескольким мышам огромные дозы этого соединения, и они, несмотря на это, счастливы, как свиньи в хлеву. Мы ввели еще большие дозы в культуру нервных клеток, и с клетками не произошло ничего катастрофического. Соединение не проявляет никакой токсичности. Это просто невероятно.
Продолжая слушать Эдварда, Ким все больше и больше расстраивалась из-за того, что он так и не спросил ее, как она съездила в Салем, и как прошло дело с захоронением головы Элизабет. Наконец, Ким взяла инициативу на себя и сама рассказала Эдварду о поездке, когда в повествовании Эдварда наметилась пауза.
— Ну и хорошо, — просто произнес он, выслушав ее рассказ о том, как она положила голову на место. — Я рад, что все так хорошо кончилось.
Ким только собралась рассказать, как она чувствовала себя во время этого эпизода, но тут в лабораторию буквально влетела Элеонор и завладела вниманием Эдварда, показав ему компьютерную распечатку. Элеонор, казалось, не замечала присутствия Ким, а Эдвард не удосужился представить их друг другу. Ким наблюдала, как они оживленно обмениваются мнениями по поводу полученной информации. Было совершенно ясно, что Эдвард очень доволен этими данными. Наконец, Эдвард выдал Элеонор какие-то ценные указания и напутствия, ласково хлопнул ее по спине. Элеонор исчезла так же быстро, как появилась.
— Итак, о чем мы говорили? — Эдвард обернулся к Ким.
— Получили еще какие-то хорошие новости? — спросила Ким, показывая на распечатку, принесенную Элеонор.
— Более, чем хорошие, — ответил Эдвард. — Мы начали определять структуру соединения, и Элеонор только сейчас удалось подтвердить наше предварительное впечатление о том, что это молекула, состоящая из четырех циклов с многочисленными боковыми цепями.
— Каким образом вы смогли все это выяснить? — Против ее воли его слова произвели на Ким впечатление.
— Ты и в самом деле хочешь это знать? — поинтересовался он.
— При условии, что ты все-таки пощадишь мою бедную голову, — предупредила Ким.
— Первым шагом было получение с помощью стандартной хроматографии представления о молекулярном весе, — начал объяснять Эдвард. — Это легко. Потом мы расщепили молекулу специфическими реагентами, которые разрывают только определенные типы химических связей. Затем мы попытались исследовать на хроматографе хотя бы некоторые из полученных осколков. Для этой же цели мы воспользовались также электрофорезом и масс-спектрометрией.
— Это уже выше моего понимания, — призналась Ким. — Я слышала эти термины, но не представляю себе процессы, происходящие при этом.
— Все это не так уж сложно. — Эдвард встал. — Основные положения совсем нетрудны для понимания. Очень трудно, как правило, бывает анализировать полученные результаты. Пошли, я покажу тебе нашу аппаратуру.
Он взял Ким за руку и буквально оторвал ее от стула.
Эдвард с энтузиазмом тащил упиравшуюся Ким по лаборатории, показал ей масс-спектрометр, обладающий высокой разрешающей способностью жидкостный хроматограф и оборудование для капиллярного электрофореза. Попутно он с воодушевлением объяснял, как именно используется все это оборудование для разделения фрагментов молекул и их идентификации. Единственное, что Ким поняла, это то, что Эдвард — прирожденный учитель.
Открыв боковую дверь, Эдвард жестом позвал Ким за собой. Ким заглянула внутрь. В середине комнаты стоял большой цилиндр высотой в четыре фута и толщиной около двух. Кабели и провода опутывали его, как змеи голову Медузы.
— Это прибор для выполнения ядерного магнитного резонанса, — пояснил Эдвард гордо. — Самое главное оборудование для тех целей, которые мы сейчас перед собой ставим. Нам мало знать, сколько атомов углерода, водорода, кислорода и азота содержится в данном соединении. Нам надо знать их трехмерную ориентацию, для чего и нужен этот прибор.
— Впечатляет, — бросила Ким, просто не зная, что еще может сказать.
— Давай я покажу тебе еще одну машину, — предложил Эдвард, не понимая, какая сумятица творится сейчас в голове Ким. Он повел ее к другой двери и снова таким же жестом пригласил за собой.
Ким заглянула и туда. В этой комнате было скопление сложной электронной аппаратуры, провода и катодные трубки.
— Интересно, — произнесла она.
— Ты знаешь, что это? — спросил он.
— Думаю, что нет, — ответила Ким. Ей не хотелось, чтобы Эдвард понял, как мало она понимает в том, чем он занимается.
— Это прибор для измерения дифракции рентгеновских лучей, — пояснил Эдвард с той же гордостью, с какой он показывал ей прибор для ЯМР. — Этот аппарат дополняет возможности установки для ЯМР. Мы используем его в данном случае потому, что наш алкалоид легко кристаллизуется в виде соли.
— Ну, я смотрю, ты и твоя работа просто созданы друг для друга, — пошутила Ким.
— Эта работа, конечно, очень сильно меня стимулирует, — проговорил Эдвард. — Сейчас мы используем все, чем располагаем в нашем арсенале, и данные сыплются, как из рога изобилия. Мы выясним структуру вещества в рекордно короткие сроки, особенно если учесть, что все наши приборы обеспечиваются очень высококачественным программным продуктом.
— Удачи тебе, — пожелала Ким.
Из всего рассказанного ей Эдвардом она извлекла только основную идею, но ощутила тот искренний энтузиазм и восторг, которые испытывал он. Она буквально чувствовала вкус этого восторга.
— Так что еще произошло в Салеме? — вдруг спросил он. — Как проходит реконструкция?
Ким моментально пришла в замешательство от вопроса Эдварда. Видя, с каким жаром он отдается своей работе, она не ожидала, что он поинтересуется ее ничтожным проектом перестройки дома. Она едва не начала извиняться.
— Реконструкция идет нормально, — ответила Ким. — Домик обещает быть очень милым.
— Ты уехала с работы довольно давно, — заметил Эдвард. — Ты снова занималась бумагами в архиве Стюартов?
— Да, я провела там пару часов, — призналась Ким.
— Ты нашла что-нибудь еще об Элизабет? — спросил он. — Я сам все больше и больше начинаю интересоваться ею. Я чувствую себя перед ней в неоплатном долгу. Ведь только благодаря этой женщине был открыт новый алкалоид.
— Да, я кое-что узнала. — Ким рассказала Эдварду о том, что произошло в законодательном собрании штата до поездки в Салем, где ей не удалось найти больше никаких прошений, касающихся таинственного заключительного свидетельства. Потом она поведала ему о Нортфильдском акте с подписью Элизабет и о том, как эта сделка рассердила Томаса Путнама.
— Возможно, это самая важная часть информации, которую ты нашла на сегодняшний день, — заключил Эдвард. — Из того, что читал, я понял, что Томас Путнам — это не тот человек, которого можно безнаказанно злить.
— У меня возникло точно такое же впечатление, — согласилась Ким. — Его дочь Энн — одна из первых девочек, ставших одержимыми. Она оговорила очень многих женщин, обвинив их в колдовстве и связях с нечистой силой. Вся проблема заключается в том, что я никак не могу связать спор из-за поместья с заключительным свидетельством.
— Может быть, эти Путнамы сами что-то сфабриковали, поскольку были настроены так злобно, — предположил Эдвард.
— Это верная мысль. Но она все равно не отвечает на вопрос о природе улики. Кроме того, если улика была сфабрикована, то каким образом она могла стать неопровержимой? Я все-таки думаю, что такой уликой могло быть только что-то такое, что сделала сама Элизабет.
— Может быть, это и так, — проговорил Эдвард. — Но единственное упоминание об улике и намек на ее материальность содержатся только в прошении Рональда, где утверждается, что она была изъята из его дома. Мне кажется, это нечто, без всякого сомнения, связанное с колдовством.
— Кстати, о Рональде, — вспомнила Ким. — Я узнала о нем кое-что такое, что снова возбудило мои подозрения по его поводу. Он женился следующим браком всего десять недель спустя после смерти Элизабет. Это слишком малый период, чтобы пережить такое горе. Мне кажется, Рональд и Ребекка могли быть любовниками.
— Это возможно, — согласился Эдвард без всякого энтузиазма. — Я все же продолжаю думать, что мы просто не представляем себе, насколько трудна была в те времена жизнь. Рональду надо было думать о воспитании четверых детей и о развитии своего молодого бизнеса. В принципе у него не было другого выбора. Я думаю, что он просто не мог позволить себе роскошь слишком долго горевать.
Ким кивнула, но в глубине души она не была уверена, что согласна с таким пониманием вопроса. В то же время, думала она, не влияет ли на ее подозрительное отношение к Рональду поведение собственного отца.
Так же стремительно, как в прошлый раз, появилась Элеонор. Она опять вовлекла Эдварда в понятный только им одним разговор, впрочем, весьма оживленный. Когда Элеонор ушла, Ким, извинившись, встала.
— Я, пожалуй, поеду.
— Я провожу тебя до машины, — предложил Эдвард.
Пока они спускались по лестнице и пересекали квадратный двор, Ким обдумывала происшедшие в Эдварде изменения. По сравнению с тем, каким он был раньше, Эдвард стал более нервозным. Благодаря знакомству с ним она многое стала понимать. Вот и сейчас она видела, что он хочет что-то сказать, но она не стала поощрять его, зная по опыту, что это не поможет.
Когда они подошли к машине, он, наконец, заговорил.
— Я много думал о твоем предложении жить вместе в твоем коттедже, — произнес он, пиная камешки носком ботинка. Ким нетерпеливо ждала, не уверенная в том, что же он скажет. Он выдержал паузу. Потом выпалил: — Если ты все еще относишься к этому положительно, то я согласен!
— Конечно, я думаю об этом положительно, — облегченно выдохнула Ким. Она встала на цыпочки и крепко его обняла.
— В конце недели мы можем встретиться и обсудить, что нам нужно из мебели, — предложил Эдвард. — Хотя я не знаю, захочешь ли ты взять что-нибудь из моей квартиры.
— Это было бы прекрасно, — согласилась Ким. — Мы обязательно встретимся и все обсудим.
Расставание прошло с некоторой долей неловкости. Ким села в машину. Она опустила стекло, и Эдвард заглянул внутрь.
— Прошу прощения, что я так увлечен этим алкалоидом, — сказал Эдвард.
— Я все понимаю, — заверила Ким. — Я же вижу, как ты взволнован. Я восхищаюсь твоей одержимостью.
Они распрощались, и Ким поехала к Бикон-Хилл, чувствуя себя намного более счастливой, чем полчаса назад.
7
Пятница, 29 июля 1994 года
По мере того, как неделя подходила к концу, возбуждение Эдварда продолжало нарастать. Количество данных о новом алкалоиде увеличивалось экспоненциально. Ни он, ни Элеонор не спали больше четырех-пяти часов в сутки. Они жили в лаборатории и работали так, как никогда в жизни.
Эдвард настаивал на том, чтобы самому выполнять всю работу. Это означало, что он дублировал Элеонор, чтобы быть на сто процентов уверенным, что они не совершают никаких ошибок. В свою очередь, Элеонор проверяла все его результаты.
Занятый сверх всякой меры алкалоидом, Эдвард не имел физической возможности делать что-либо еще. Игнорируя советы Элеонор, а возможно, благодаря им, Эдвард, несмотря на ропот старшекурсников, отказался от чтения лекций. Не осталось у него времени и на стадо его аспирантов и выпускников, работы которых остановились, так как молодые ученые лишились его руководства и не получали от него ни советов, ни помощи.
Эдварда это совершенно не беспокоило. Подобно художнику, охваченному лихорадкой творчества, он был буквально очарован новым препаратом, и его не трогало то, что происходит вокруг. К его неистовому восторгу, структура соединения атом за атомом открывала свой окутанный мраком времен остов.
Ранним утром в среду, проявив чудесные способности к качественному органическому анализу, Эдвард полностью охарактеризовал молекулу как соединение, ядро которого образовывали четыре кольца. В среду днем ему удалось определить как структуру всех боковых цепей, так и места их соединения с полкциклическим ядром. Шутя, Эдвард охарактеризовал молекулу как яблоко, из которого в разные стороны выползли черви.
Эти боковые цепи буквально зачаровывали Эдварда. Их было пять. Одна из цепей содержала четыре цикла и напоминала по структуре молекулу ЛСД. Другая содержала только два кольца и была похожа на лекарство, называемое скополамин. Еще три цепи были похожи по химической структуре на распространенные внутримозговые нейромедиаторы: норад-реналин, допамин и серотонин.
В ранние утренние часы в четверг Эдвард и Элеонор были вознаграждены трехмерным изображением всей молекулы, появившимся на экране компьютера. Этим достижением они были обязаны великолепному программному продукту, наисовременнейшему суперкомпьютеру и, самое главное, многим часам жарких споров, в которых каждый выступал для оппонента «адвокатом дьявола».
Загипнотизированные изображением, Эдвард и Элеонор молча наблюдали, как суперкомпьютер медленно вращает на экране молекулу. Она отливала ослепительными цветами, электронные облака были окрашены кобальтовым синим. Атомы углерода были красными, кислорода — зелеными, а азота — желтыми.
Помассировав себе пальцы, словно он был пианистом, собиравшимся виртуозно исполнить бетховенскую сонату на сценическом рояле «Стейнвэй», Эдвард уселся за свой терминал, подключенный к чудо-компьютеру. Призвав на помощь все свои знания, опыт и химическую интуицию, он заработал с клавиатурой компьютера. Эдвард оперировал молекулой, отщепляя от нее те боковые цепи, которые были ответственны за галлюциногенное действие: цепь, похожую на ЛСД, и цепь, похожую на скополамин.
К его превеликой радости, Эдварду удалось удалить эти цепи, кроме двух маленьких фрагментов ЛСД-подобной цепи, практически не изменив трехмерную структуру соединения и распределение в его молекуле электрических зарядов. Он понимал, что изменение этих параметров преобразит все основные свойства молекулы, а самое главное, лишит ее психотропного эффекта.
С цепью, похожей на скополамин, случилась другая история: Эдварду удалось легко отсечь от этой боковой цепи небольшой фрагмент, оставив на месте довольно значительный кусок. Когда он попытался удалить больше, молекула приняла совершенно другую трехмерную конфигурацию.
После того, как Эдвард максимально укоротил скополаминовую цепь, он перенес основные данные о полученной в результате его манипуляций молекуле в свой лабораторный компьютер. Картинка лишилась части своей зрелищности и красочности, но в каком-то отношении стала еще более интересной. Теперь Эдвард и Элеонор занимались тем, что пытались с помощью компьютера задать формулу синтетического препарата на основе имеющегося природного соединения.
Целью действий Эдварда было лишить соединение галлюциногенных и парасимпатолитических свойств. Именно эти свойства вызывали сухость во рту, расширение зрачков и частичную потерю памяти — то есть те признаки, которые проявились и у него самого, и у Стентона.
Здесь-то во всем блеске и проявились способности Эдварда как специалиста в области органического синтеза. В течение долгого, поистине марафонского пути, с раннего утра четверга до поздней ночи того же дня, Эдварду удалось расписать процедуру получения нужного психотропного агента с помощью имевшихся в его распоряжении реактивов. К утру пятницы он получил первую пробирку необходимого препарата.
— Ну и что вы об этом думаете? — спросил Эдвард у Элеонор, когда они вдвоем как зачарованные смотрели на пробирку. Они устали до полного изнеможения, но никто не собирался спать.
— Я думаю, что это был образчик химической виртуозности, — искренне ответила Элеонор.
— Я не напрашивался на комплимент. — Эдвард широко зевнул. — Я спрашиваю, как вы думаете, что нам делать теперь?
— Я, как консервативно настроенный член нашей команды, считаю, что нам надо исследовать токсичность соединения.
— Давайте так и поступим, — согласился Эдвард. Он поднялся на ноги и протянул руку Элеонор. Они снова приступили к работе.
Окрыленные своими достижениями и охваченные нетерпеливым желанием получить немедленный результат, они забыли о нормальном порядке проведения научного исследования. Разобравшись с натуральным алкалоидом, они не позаботились о том, чтобы провести контролируемую, тщательную проверку, а сразу перешли к общим исследованиям, которые могли дать им возможность судить о силе воздействия препарата.
По мере того, как неделя подходила к концу, возбуждение Эдварда продолжало нарастать. Количество данных о новом алкалоиде увеличивалось экспоненциально. Ни он, ни Элеонор не спали больше четырех-пяти часов в сутки. Они жили в лаборатории и работали так, как никогда в жизни.
Эдвард настаивал на том, чтобы самому выполнять всю работу. Это означало, что он дублировал Элеонор, чтобы быть на сто процентов уверенным, что они не совершают никаких ошибок. В свою очередь, Элеонор проверяла все его результаты.
Занятый сверх всякой меры алкалоидом, Эдвард не имел физической возможности делать что-либо еще. Игнорируя советы Элеонор, а возможно, благодаря им, Эдвард, несмотря на ропот старшекурсников, отказался от чтения лекций. Не осталось у него времени и на стадо его аспирантов и выпускников, работы которых остановились, так как молодые ученые лишились его руководства и не получали от него ни советов, ни помощи.
Эдварда это совершенно не беспокоило. Подобно художнику, охваченному лихорадкой творчества, он был буквально очарован новым препаратом, и его не трогало то, что происходит вокруг. К его неистовому восторгу, структура соединения атом за атомом открывала свой окутанный мраком времен остов.
Ранним утром в среду, проявив чудесные способности к качественному органическому анализу, Эдвард полностью охарактеризовал молекулу как соединение, ядро которого образовывали четыре кольца. В среду днем ему удалось определить как структуру всех боковых цепей, так и места их соединения с полкциклическим ядром. Шутя, Эдвард охарактеризовал молекулу как яблоко, из которого в разные стороны выползли черви.
Эти боковые цепи буквально зачаровывали Эдварда. Их было пять. Одна из цепей содержала четыре цикла и напоминала по структуре молекулу ЛСД. Другая содержала только два кольца и была похожа на лекарство, называемое скополамин. Еще три цепи были похожи по химической структуре на распространенные внутримозговые нейромедиаторы: норад-реналин, допамин и серотонин.
В ранние утренние часы в четверг Эдвард и Элеонор были вознаграждены трехмерным изображением всей молекулы, появившимся на экране компьютера. Этим достижением они были обязаны великолепному программному продукту, наисовременнейшему суперкомпьютеру и, самое главное, многим часам жарких споров, в которых каждый выступал для оппонента «адвокатом дьявола».
Загипнотизированные изображением, Эдвард и Элеонор молча наблюдали, как суперкомпьютер медленно вращает на экране молекулу. Она отливала ослепительными цветами, электронные облака были окрашены кобальтовым синим. Атомы углерода были красными, кислорода — зелеными, а азота — желтыми.
Помассировав себе пальцы, словно он был пианистом, собиравшимся виртуозно исполнить бетховенскую сонату на сценическом рояле «Стейнвэй», Эдвард уселся за свой терминал, подключенный к чудо-компьютеру. Призвав на помощь все свои знания, опыт и химическую интуицию, он заработал с клавиатурой компьютера. Эдвард оперировал молекулой, отщепляя от нее те боковые цепи, которые были ответственны за галлюциногенное действие: цепь, похожую на ЛСД, и цепь, похожую на скополамин.
К его превеликой радости, Эдварду удалось удалить эти цепи, кроме двух маленьких фрагментов ЛСД-подобной цепи, практически не изменив трехмерную структуру соединения и распределение в его молекуле электрических зарядов. Он понимал, что изменение этих параметров преобразит все основные свойства молекулы, а самое главное, лишит ее психотропного эффекта.
С цепью, похожей на скополамин, случилась другая история: Эдварду удалось легко отсечь от этой боковой цепи небольшой фрагмент, оставив на месте довольно значительный кусок. Когда он попытался удалить больше, молекула приняла совершенно другую трехмерную конфигурацию.
После того, как Эдвард максимально укоротил скополаминовую цепь, он перенес основные данные о полученной в результате его манипуляций молекуле в свой лабораторный компьютер. Картинка лишилась части своей зрелищности и красочности, но в каком-то отношении стала еще более интересной. Теперь Эдвард и Элеонор занимались тем, что пытались с помощью компьютера задать формулу синтетического препарата на основе имеющегося природного соединения.
Целью действий Эдварда было лишить соединение галлюциногенных и парасимпатолитических свойств. Именно эти свойства вызывали сухость во рту, расширение зрачков и частичную потерю памяти — то есть те признаки, которые проявились и у него самого, и у Стентона.
Здесь-то во всем блеске и проявились способности Эдварда как специалиста в области органического синтеза. В течение долгого, поистине марафонского пути, с раннего утра четверга до поздней ночи того же дня, Эдварду удалось расписать процедуру получения нужного психотропного агента с помощью имевшихся в его распоряжении реактивов. К утру пятницы он получил первую пробирку необходимого препарата.
— Ну и что вы об этом думаете? — спросил Эдвард у Элеонор, когда они вдвоем как зачарованные смотрели на пробирку. Они устали до полного изнеможения, но никто не собирался спать.
— Я думаю, что это был образчик химической виртуозности, — искренне ответила Элеонор.
— Я не напрашивался на комплимент. — Эдвард широко зевнул. — Я спрашиваю, как вы думаете, что нам делать теперь?
— Я, как консервативно настроенный член нашей команды, считаю, что нам надо исследовать токсичность соединения.
— Давайте так и поступим, — согласился Эдвард. Он поднялся на ноги и протянул руку Элеонор. Они снова приступили к работе.
Окрыленные своими достижениями и охваченные нетерпеливым желанием получить немедленный результат, они забыли о нормальном порядке проведения научного исследования. Разобравшись с натуральным алкалоидом, они не позаботились о том, чтобы провести контролируемую, тщательную проверку, а сразу перешли к общим исследованиям, которые могли дать им возможность судить о силе воздействия препарата.