Страница:
Остаюсь Вашим покорным слугой, Инкрис Матер.
— Черт бы их побрал! — выругалась Ким, прочитав третье письмо. Она не верила своим глазам: найти столько упоминаний о свидетельстве против Элизабет и до сих пор не иметь понятия, в чем же оно состояло. Подумав, что могла что-то пропустить, Ким заново перечитала письма. Старые синтаксис и орфография несколько затрудняли чтение, но, проштудировав письма от начала до конца по второму разу, Ким поняла, что ничего важного не упустила.
Письма подогрели ее воображение. Она попыталась представить себе, каким могло быть неопровержимое свидетельство вины Элизабет. Посвятив прошедшую неделю чтению литературы о салемских процессах, она почему-то была уверена, что это должна была быть какая-то книга. В те дни, когда шли процессы, Книга дьявола упоминалась очень часто. Считалось, что ведьма вступает в сговор с дьяволом, расписываясь в этой книге.
Ким снова просмотрела письма. Она заметила, что свидетельство называется в них «деянием Элизабет». Может быть, Элизабет изготовила книгу в тщательно выделанном кожаном переплете? Ким рассмеялась от такой мысли. Она поняла, что чересчур напрягла свое воображение, но ничего другого она не могла себе представить.
Еще раз взглянув на письмо Инкриса Матера, Ким вспомнила, что свидетельство «возбудило страстные и полезные для ума дебаты» среди студентов. Ким решила, что такое упоминание не только подтверждает ее догадку о том, что это книга, но переносит акцент с обложки предполагаемой книги на ее содержание.
Правда, тут же Ким пришло в голову, что, возможно, свидетельство было чем-то вроде куклы. Как раз на прошлой неделе она читала, что кукла, утыканная булавками, послужила главной уликой против Бриджит Бишоп, первой из женщин, казненных по приговору суда в Салеме.
Ким глубоко вздохнула. Она понимала, что ее размышления о возможной природе свидетельства не принесут никакой пользы. В конце концов, это могла быть любая вещь, имевшая отношение к колдовскому ритуалу. Хватит распалять свое воображение, надо придерживаться фактов, которыми она располагает, а в трех найденных письмах содержался один очень важный факт, а именно: свидетельство существовало на самом деле и в 1692 году было передано Гарвардскому университету. Ким стало интересно, сможет ли она сейчас найти в этом учебном заведении проклятое свидетельство и не посмеются ли над ней, если она начнет наводить справки.
— А, вот ты где, — раздался сверху голос Эдварда. — Ну, как, сегодня тебе повезло?
— Как это ни странно — да, — откликнулась Ким. — Спускайся и взгляни сам.
Эдвард спустился по лестнице в погреб и взял у Ким письма.
— Боже милосердный! — воскликнул он, прочитав подписи. — Все трое — весьма известные в те времена пуритане. Какая находка!
— Прочти их, — попросила Ким. — Они очень интересны, но оказались бесполезными и только расстроили меня.
Эдвард облокотился на бюро и поднес письма ближе к настенному светильнику. Он прочел письма в той же последовательности, что и Ким.
— Это просто какое-то чудо, — проговорил он, закончив чтение. — Мне очень нравится их стиль и орфография. В те времена образование уделяло большое внимание риторике, и эти письма лишнее тому доказательство. Некоторые обороты вообще выше моего понимания.
— Нет, с оборотами у меня не было никаких проблем. Мне доставляют массу хлопот непомерно длинные предложения.
— Тебе еще повезло, что письма написаны не по-латыни, — заметил Эдвард. — В те дни обязательным условием поступления в Гарвард было умение говорить и писать по-латыни. Да, кстати о Гарварде. Думаю, что университет заинтересуется письмами, особенно письмом от Инкриса Матера.
— Пожалуй, этим надо воспользоваться. Я как раз думала о том, что следует съездить в Гарвард и поинтересоваться свидетельством, которое должно было храниться у них. Я очень боялась, что меня поднимут на смех. Но теперь я предложу им сделку.
— Они не поднимут тебя на смех, — возразил Эдвард. — Кому-нибудь в Уайденнеровской библиотеке эта история покажется достойной внимания и очень интригующей. Они, конечно, не упустят возможности заполучить письмо. Может быть, даже захотят его купить.
— Скажи, после того как прочел письма, ты не можешь подсказать мне, что это может быть за свидетельство? Тебе никакие идеи не пришли в голову?
— Пожалуй, нет, — ответил Эдвард. — Но я понимаю, почему тебя они расстроили. Становится просто забавным, насколько часто они упоминают это свидетельство, тщательно избегая конкретных описаний.
— Мне кажется, что письмо Инкриса Матера позволяет предположить, что свидетельство было книгой, — сказала Ким. — Особенно в той его части, где он пишет, что оно возбудило дебаты среди студентов.
— Может быть, это и так, — согласился Эдвард.
— Постой-ка, — вдруг произнесла Ким. — Мне только что пришла в голову еще одна идея. Раньше я как-то не думала об этом. Почему Рональд так настойчиво старался получить свидетельство? Может это дать нам ключ к разгадке? Это о чем-нибудь говорит?
— Думаю, что он стремился сохранить доброе имя своей семьи. — Эдвард пожал плечами. — В таких случаях, когда один из членов семьи бывал уличен в колдовстве, страдали и все остальные ее члены.
— Может быть, свидетельство бросало тень на него самого? — спросила Ким. — А если Рональд имел что-то общее с предметом, который послужил основанием для обвинения Элизабет, и стремился получить эту вещь, чтобы уничтожить ее?
— Останови свое воображение, — предостерег Эдвард. Он отступил на шаг назад, словно опасаясь нападения Ким. — Ты слишком склонна к мистике, у тебя действительно слишком сильно разыгралась фантазия.
— Рональд женился на сестре Элизабет всего через десять недель после ее смерти, — с жаром возразила Ким.
— Мне кажется, что ты кое о чем забываешь, — пытался урезонить ее Эдвард. — После анализа, которому я подверг останки Элизабет, выяснилось, что она постоянно сама отравлялась грибковой плесенью. Возможно, у нее были приступы галлюцинаций, психоделические эпизоды, что не имеет никакого отношения к Рональду. Хотя, конечно, у него тоже могли быть такие приступы, если он ел хлеб из того же зерна. Я все-таки думаю, что речь идет о чем-то таком, что Элизабет сделала под влиянием галлюциногенов плесени. Это могли быть книга, картина, кукла или что-нибудь еще, имеющее отношение к колдовскому ритуалу.
— Пожалуй, я возвращаюсь к поискам. Мне надо продолжить их, и, надеюсь, я найду описание свидетельства.
— Ну а я закончил все свои дела, — сообщил Эдвард. — Пока все, что касается лаборатории, идет очень гладко. Мне пришлось заменить тебя в переговорах с твоим подрядчиком. Он хочет начать сегодня прокладку траншеи, но очень беспокоится, не найдут ли они еще какие-нибудь могилы. Захоронение Элизабет его здорово напугало. Вот ведь характер!
— Ты хочешь вернуться в Бостон? — спросила Ким.
— Да, — признался Эдвард. — Теперь, когда «Омни» становится реальностью, мне надо переговорить со многими людьми. Но я могу поехать в город поездом, как в прошлый раз. Думаю, что если тебе хочется остаться здесь и поработать с бумагами, то так и поступи.
— Если ты не против, я так и сделаю, — заключила Ким. Последние находки вдохновили ее на новые поиски.
9
10
— Черт бы их побрал! — выругалась Ким, прочитав третье письмо. Она не верила своим глазам: найти столько упоминаний о свидетельстве против Элизабет и до сих пор не иметь понятия, в чем же оно состояло. Подумав, что могла что-то пропустить, Ким заново перечитала письма. Старые синтаксис и орфография несколько затрудняли чтение, но, проштудировав письма от начала до конца по второму разу, Ким поняла, что ничего важного не упустила.
Письма подогрели ее воображение. Она попыталась представить себе, каким могло быть неопровержимое свидетельство вины Элизабет. Посвятив прошедшую неделю чтению литературы о салемских процессах, она почему-то была уверена, что это должна была быть какая-то книга. В те дни, когда шли процессы, Книга дьявола упоминалась очень часто. Считалось, что ведьма вступает в сговор с дьяволом, расписываясь в этой книге.
Ким снова просмотрела письма. Она заметила, что свидетельство называется в них «деянием Элизабет». Может быть, Элизабет изготовила книгу в тщательно выделанном кожаном переплете? Ким рассмеялась от такой мысли. Она поняла, что чересчур напрягла свое воображение, но ничего другого она не могла себе представить.
Еще раз взглянув на письмо Инкриса Матера, Ким вспомнила, что свидетельство «возбудило страстные и полезные для ума дебаты» среди студентов. Ким решила, что такое упоминание не только подтверждает ее догадку о том, что это книга, но переносит акцент с обложки предполагаемой книги на ее содержание.
Правда, тут же Ким пришло в голову, что, возможно, свидетельство было чем-то вроде куклы. Как раз на прошлой неделе она читала, что кукла, утыканная булавками, послужила главной уликой против Бриджит Бишоп, первой из женщин, казненных по приговору суда в Салеме.
Ким глубоко вздохнула. Она понимала, что ее размышления о возможной природе свидетельства не принесут никакой пользы. В конце концов, это могла быть любая вещь, имевшая отношение к колдовскому ритуалу. Хватит распалять свое воображение, надо придерживаться фактов, которыми она располагает, а в трех найденных письмах содержался один очень важный факт, а именно: свидетельство существовало на самом деле и в 1692 году было передано Гарвардскому университету. Ким стало интересно, сможет ли она сейчас найти в этом учебном заведении проклятое свидетельство и не посмеются ли над ней, если она начнет наводить справки.
— А, вот ты где, — раздался сверху голос Эдварда. — Ну, как, сегодня тебе повезло?
— Как это ни странно — да, — откликнулась Ким. — Спускайся и взгляни сам.
Эдвард спустился по лестнице в погреб и взял у Ким письма.
— Боже милосердный! — воскликнул он, прочитав подписи. — Все трое — весьма известные в те времена пуритане. Какая находка!
— Прочти их, — попросила Ким. — Они очень интересны, но оказались бесполезными и только расстроили меня.
Эдвард облокотился на бюро и поднес письма ближе к настенному светильнику. Он прочел письма в той же последовательности, что и Ким.
— Это просто какое-то чудо, — проговорил он, закончив чтение. — Мне очень нравится их стиль и орфография. В те времена образование уделяло большое внимание риторике, и эти письма лишнее тому доказательство. Некоторые обороты вообще выше моего понимания.
— Нет, с оборотами у меня не было никаких проблем. Мне доставляют массу хлопот непомерно длинные предложения.
— Тебе еще повезло, что письма написаны не по-латыни, — заметил Эдвард. — В те дни обязательным условием поступления в Гарвард было умение говорить и писать по-латыни. Да, кстати о Гарварде. Думаю, что университет заинтересуется письмами, особенно письмом от Инкриса Матера.
— Пожалуй, этим надо воспользоваться. Я как раз думала о том, что следует съездить в Гарвард и поинтересоваться свидетельством, которое должно было храниться у них. Я очень боялась, что меня поднимут на смех. Но теперь я предложу им сделку.
— Они не поднимут тебя на смех, — возразил Эдвард. — Кому-нибудь в Уайденнеровской библиотеке эта история покажется достойной внимания и очень интригующей. Они, конечно, не упустят возможности заполучить письмо. Может быть, даже захотят его купить.
— Скажи, после того как прочел письма, ты не можешь подсказать мне, что это может быть за свидетельство? Тебе никакие идеи не пришли в голову?
— Пожалуй, нет, — ответил Эдвард. — Но я понимаю, почему тебя они расстроили. Становится просто забавным, насколько часто они упоминают это свидетельство, тщательно избегая конкретных описаний.
— Мне кажется, что письмо Инкриса Матера позволяет предположить, что свидетельство было книгой, — сказала Ким. — Особенно в той его части, где он пишет, что оно возбудило дебаты среди студентов.
— Может быть, это и так, — согласился Эдвард.
— Постой-ка, — вдруг произнесла Ким. — Мне только что пришла в голову еще одна идея. Раньше я как-то не думала об этом. Почему Рональд так настойчиво старался получить свидетельство? Может это дать нам ключ к разгадке? Это о чем-нибудь говорит?
— Думаю, что он стремился сохранить доброе имя своей семьи. — Эдвард пожал плечами. — В таких случаях, когда один из членов семьи бывал уличен в колдовстве, страдали и все остальные ее члены.
— Может быть, свидетельство бросало тень на него самого? — спросила Ким. — А если Рональд имел что-то общее с предметом, который послужил основанием для обвинения Элизабет, и стремился получить эту вещь, чтобы уничтожить ее?
— Останови свое воображение, — предостерег Эдвард. Он отступил на шаг назад, словно опасаясь нападения Ким. — Ты слишком склонна к мистике, у тебя действительно слишком сильно разыгралась фантазия.
— Рональд женился на сестре Элизабет всего через десять недель после ее смерти, — с жаром возразила Ким.
— Мне кажется, что ты кое о чем забываешь, — пытался урезонить ее Эдвард. — После анализа, которому я подверг останки Элизабет, выяснилось, что она постоянно сама отравлялась грибковой плесенью. Возможно, у нее были приступы галлюцинаций, психоделические эпизоды, что не имеет никакого отношения к Рональду. Хотя, конечно, у него тоже могли быть такие приступы, если он ел хлеб из того же зерна. Я все-таки думаю, что речь идет о чем-то таком, что Элизабет сделала под влиянием галлюциногенов плесени. Это могли быть книга, картина, кукла или что-нибудь еще, имеющее отношение к колдовскому ритуалу.
— Пожалуй, я возвращаюсь к поискам. Мне надо продолжить их, и, надеюсь, я найду описание свидетельства.
— Ну а я закончил все свои дела, — сообщил Эдвард. — Пока все, что касается лаборатории, идет очень гладко. Мне пришлось заменить тебя в переговорах с твоим подрядчиком. Он хочет начать сегодня прокладку траншеи, но очень беспокоится, не найдут ли они еще какие-нибудь могилы. Захоронение Элизабет его здорово напугало. Вот ведь характер!
— Ты хочешь вернуться в Бостон? — спросила Ким.
— Да, — признался Эдвард. — Теперь, когда «Омни» становится реальностью, мне надо переговорить со многими людьми. Но я могу поехать в город поездом, как в прошлый раз. Думаю, что если тебе хочется остаться здесь и поработать с бумагами, то так и поступи.
— Если ты не против, я так и сделаю, — заключила Ким. Последние находки вдохновили ее на новые поиски.
9
Пятница, 12 августа 1994 года
Наступил август — жаркий, туманный и влажный. В июле дождей почти не было, сушь продолжалась и в августе. Трава на газонах перед окнами Ким превратилась из зеленой в рыжую.
Но на работе август внезапно принес Ким некоторое облегчение. Киннард уехал в командировку в Салемский госпиталь, и ей больше не приходилось каждый день сталкиваться с ним в реанимации. Кроме того, ей удалось договориться с главной сестрой о месячном отпуске на сентябрь. Причем она могла приплюсовать к этому времени своей очередной отпуск и воспользоваться правом на личный отпуск без сохранения содержания. Главная сестра не была обрадована такими перспективами, но в просьбе не отказала, так как не хотела терять столь опытного работника.
В начале месяца Ким смогла посвятить себе и своим личным проблемам массу времени, так как Эдвард постоянно был занят. Он практически исчез. Он мотался по стране с секретной миссией, набирая людей в «Омни фармасьютикал». Но он не забывал Ким. Несмотря на напряженный график, каждый вечер, около десяти часов, звонил пожелать ей спокойной ночи. Он также каждый день продолжал посылать ей цветы, хотя букеты стали скромнее. Теперь он присылал по одной розе, и Ким считала, что этого вполне достаточно.
Ким было, чем заполнить свое свободное время, на скуку она не жаловалась. Вечерами она продолжала пополнять свое образование, читая книги о салемских процессах и пуританской культуре. Она также поставила себе за правило каждый день бывать в имении. Строительство шло удивительно быстрыми темпами. В лаборатории трудилось намного больше строителей, чем на реконструкции коттеджа. Тем не менее, и в нем работа продвигалась на славу. Строители уже начали покраску стен, хотя отделочные работы внутри еще не были закончены.
Для Ким ирония судьбы, связанная со стройкой, заключалась в том, что отец был в восторге от ее решения организовать в имении огромную первоклассную лабораторию. Ким не смогла признаться отцу в том, что вопрос о лаборатории решился без ее участия, и что это вообще не ее идея.
Каждый раз, приезжая в имение, Ким проводила добрую толику времени в пыльных хранилищах старых бумаг, писем и книг. Результаты были обескураживающими. Хотя ее очень долго воодушевляла находка трех важных писем, за последующие двадцать шесть часов поисков она не нашла ничего, что могло бы сравниться по ценности с письмами. Наконец, в четверг, 11-го, она решила исполнить давно задуманное, захватила с собой в Бостон письма, набралась мужества и поехала в Гарвард.
Выйдя 12 августа с работы, Ким дошла до пересечения Чарльз-стрит и Кембридж-стрит и спустилась в подземку. Имея печальный опыт посещения законодательного собрания штата, которое, как она теперь понимала, было абсолютно безнадежным предприятием, потому что Рональд не подавал прошение губернатору, Ким не надеялась найти полезные для себя сведения и в Гарварде. Она не только думала, что шансы сохранности свидетельства равны нулю, она боялась, что в Гарварде ее посчитают чокнутой, услышав просьбу. Какой нормальный человек придет с требованием найти нечто такое, что не описано ни в одном доступном источнике?
Ожидая поезда на станции, Ким несколько раз порывалась уйти домой, но каждый раз напоминала себе, что это единственный шанс что-то узнать. В конце концов, она убедила себя настолько, что уже страстно желала быстрее попасть в Гарвард, невзирая на возможную реакцию тамошних библиотекарей.
Покинув подземку, Ким очутилась в обычной сутолоке и шуме Гарвард-сквер. Но как только она пересекла Массачусетс-авеню и оказалась в кампусе, шум движения и гомон толпы моментально утихли. Она шла по спокойным, тихим тенистым аллеям мимо увитых плющом красных кирпичных стен университетских корпусов; ей было интересно, так ли выглядел кампус в семнадцатом веке, когда по его аллеям ходил Рональд Стюарт. Но ни одно из зданий не казалось столь старинным.
Вспомнив слова Эдварда об Уайденеровской библиотеке, Ким решила сначала попытать счастья там. Она поднялась по широкой каменной лестнице и прошла в дверь между массивными колоннами. Она очень нервничала, и ей приходилось постоянно подбадривать себя, чтобы не повернуть обратно. В справочной она в весьма туманных выражениях спросила, как ей найти тех, кто занимается древностями в этом учреждении. Ее послали в кабинет Мэри Кастленд.
Мэри Кастленд оказалась энергичной дамой около сорока лет, весьма стильно одетой в темно-синий костюм, белую блузку с цветным шейным платком. Она совершенно не соответствовала представлению Ким о том, каким должен быть библиотекарь. Официально должность Мэри именовалась так: куратор отдела редких книг и манускриптов. К радости Ким, она оказалась обходительной и сердечной женщиной и сразу поинтересовалась, чем она может быть ей полезна.
Ким достала письма, отдала их Мэри и упомянула о том, что она является прямым потомком адресата. Начала было объяснять, ради чего пришла, но Мэри перебила ее:
— Простите! — Госпожа Кастленд явно была поражена. — Но это же собственноручное письмо Инкриса Матера!
Произнося эту фразу, Мэри благоговейно взялась пальцами за самый краешек письма.
— Как раз об этом я и начала говорить, — пояснила Ким.
— Позвольте, я позову сюда Кэтрин Стерберг, — попросила Мэри. Она положила письма на толстый блокнот и набрала номер телефона. Пока ждала соединения, пояснила, что Кэтрин — специалист по материалам семнадцатого века и ее особенно интересуют свидетельства о жизни Инкриса Матера.
Закончив разговор, Мэри спросила Ким, где та раздобыла эти письма. Ким снова начала объяснять, но в это время появилась Кэтрин. Это была пожилая седовласая женщина. На кончике ее носа помещались очки для чтения, которые, казалось, составляли с ее лицом единое целое. Мэри представила женщин друг другу и подала письма Кэтрин.
Кэтрин кончиками пальцев отодвинула письма подальше и стала их читать. Ким подивилась такому бережному обращению со старинными документами.
— Что вы об этом думаете? — спросила Мэри Кэтрин, когда та закончила чтение.
— Это, несомненно, подлинники, — ответила Кэтрин. — Это можно сказать по синтаксису и орфографии. Просто захватывающе. В письме упоминаются и Уильям Брэттл, и Джон Леверетт. А что это за свидетельство, которое обсуждается в письме?
— В этом-то и заключается мой вопрос, — проговорила Ким. — Именно поэтому я и пришла сюда. Я попыталась что-либо узнать о своей прапрабабушке Элизабет Стюарт и наткнулась на эту головоломку. Я очень надеялась, что Гарвард поможет разрешить ее, ведь это свидетельство, каким бы оно ни было, оставалось именно здесь.
— Что связывает ваш вопрос с процессом по делу ведьм? — спросила Мэри.
Ким объяснила, что Элизабет была схвачена в ходе судебного разбирательства по делу ведьм и это свидетельство — неизвестно в чем заключавшееся — послужило причиной ее осуждения на смерть.
— Я и сама могла бы по датам догадаться, что речь идет о знаменитом салемском процессе, — заметила Кэтрин.
— Когда Матер во второй раз упоминает свидетельство, он называет его «принадлежащим Элизабет», — подчеркнула Мэри. — Это очень любопытная фраза. Она предполагает, что это нечто было либо изготовлено руками Элизабет, либо было приобретено ею за счет денег или каких-то других усилий или затрат.
Ким кивнула. Потом она начала рассказывать, что, как ей кажется, это была книга или какое-то написанное произведение, хотя, признала она, это мог быть любой предмет, так или иначе связанный с колдовскими ритуалами.
— Может быть, это кукла, — предположила Мэри.
— Я тоже думала об этом, — согласилась Ким.
Библиотекари посоветовались между собой, как им быстрее разобраться в материалах огромной библиотеки. После короткой дискуссии Мэри уселась за свой компьютерный терминал и набрала имя ЭЛИЗАБЕТ СТЮАРТ.
Минуту все молчали. Единственное, что нарушало покой, это мелькание курсора на пустом экране, компьютер перебирал обширную базу данных. Монитор ожил, и на нем появился длинный список. Но вспыхнувшая у Ким надежда быстро угасла. Все перечисленные в списке Элизабет Стюарт жили в девятнадцатом и двадцатом веках и не имели никакого отношения к Ким.
Мэри набрала РОНАЛЬД СТЮАРТ, но с тем же плачевным результатом: ни одного Рональда Стюарта из семнадцатого века. Пытаясь найти косвенные ссылки, Мэри набрала имя Инкриса Матера. Но никаких сведений о Рональде Стюарте не было найдено и при этой попытке. Никаких упоминаний о семье Стюартов.
— Я нисколько не удивлена, — сказала Ким. — Я ни на что не надеялась, идя сюда. Прошу простить меня за беспокойство, которое я вам причинила.
— Как раз напротив, — успокоила ее Кэтрин. — Я страшно довольна, что вы показали нам это письмо. Мы определенно будем счастливы снять с него копию для наших архивов, если вы, конечно, не станете возражать.
— Естественно, не стану, — заверила ее Ким. — Более того, когда я закончу свои поиски, то с удовольствием подарю это письмо библиотеке.
— Это будет очень щедрый подарок, — восхитилась Мэри.
— Со своей стороны я, как архивист, поищу в своих расширенных хранилищах имя Элизабет Стюарт, — пообещала Кэтрин. — Каким бы ни был этот предмет, упоминания о нем обязательно должны найтись, так как письмо Инкриса Матера подтверждает факт его передачи Гарварду. Дебаты о свидетельствах существования духов во время салемских процессов был очень горячими, и по этому поводу существует обширная литература. Думаю, что речь идет как раз о том предмете, на который Матер намекает в своем письме. Есть шансы, что я смогу что-нибудь найти.
— Я буду очень вам признательна за такие усилия, — промолвила Ким. Она оставила женщинам свои рабочий и домашний телефоны.
Библиотекари обменялись многозначительными взглядами. Потом Мэри заговорила:
— Не хочу выглядеть пессимисткой, но мы должны предупредить вас, что шансы найти свидетельство, которое вас интересует, минимальны. При этом не имеет значения, что именно оно собой представляло. Дело в том, что двадцать четвертого января тысяча семьсот шестьдесят четвертого года в Гарварде произошла ужасная трагедия. В тот период в старый Гарвард-Холл были перенесены заседания Верховного суда, потому что в Бостоне свирепствовала оспа. Было холодно, и в помещении библиотеки постоянно топили камин. По несчастью, от искры произошло возгорание, и здание сгорело дотла вместе со своим бесценным содержимым. Сгорели портреты президентов колледжа и благотворителей, финансировавших его, была уничтожена и библиотека, в которой хранилось пять тысяч томов. Я много могу рассказать об этом эпизоде, так как это самое большое несчастье за всю историю библиотеки. Мы потеряли не только книги, погибли чучела редких животных и птиц, самое удивительное собрание колледжа — то, что называют кунсткамерой, — тоже погибло в огне.
— Похоже, что именно в этой кунсткамере хранили предметы, связанные с оккультизмом и колдовством, — предположила Ким.
— Это определенно так, — подтвердила Мэри. — Скорее всего, то, что вы ищете, как раз и находилось в этой коллекции раритетов. Но мы этого никогда не узнаем, потому что каталоги тоже погибли в пламени пожара.
— Но это не значит, что я не смогу найти никаких упоминаний об интересующем нас предмете, — поспешила добавить Кэтрин. — Я приложу все усилия.
Спускаясь по ступенькам библиотеки, Ким напомнила себе, что она, собственно говоря, и не рассчитывала на положительный результат, так что у нее нет никаких причин расстраиваться. По крайней мере, над ней никто не посмеялся, и библиотекари проявили к письмам неподдельный интерес. Ким была уверена, что они будут добросовестно искать упоминания о ее прапрабабушке Элизабет.
Ким на метро доехала до Чарльз-стрит и забрала свою машину из гаража госпиталя. Сначала она решила поехать домой и переодеться, но поездка в Гарвард заняла у нее больше времени, чем она рассчитывала. Поэтому она сразу двинулась в аэропорт, встречать Эдварда, который должен был в этот день прилететь с западного побережья.
Эдвард приземлился точно по расписанию, и, так как у него не было багажа, они прошли мимо секции выдачи и направились прямо на автостоянку аэропорта.
— Дела идут как нельзя лучше. — Эдвард был в приподнятом настроении. — Из всех, кому я предложил работать в «Омни», отказался только один человек. Остальные восприняли предложение с восторгом. Они тоже считают, что «ультра» может сорвать банк.
— Как много ты рассказал им про ваше предприятие? — спросила Ким.
— До получения согласия я не раскрывал почти ничего, — ответил Эдвард. — Да мне и не надо было этого делать. Стоило мне обрисовать дело в самых общих чертах, как они загорались идеей, так что не требовали больших дивидендов. Мне все обошлось в сорок тысяч вложенных в дело акций.
Ким не вполне поняла, о чем он говорит, но не стала ни о чем спрашивать. Они подошли к машине. Эдвард бросил свой чемодан в багажник. Они выехали со стоянки.
— Как продвигаются дела в имении? — поинтересовался Эдвард.
— Хорошо, — ответила Ким без всякого выражения.
— У тебя, кажется, плохое настроение?
— Пожалуй, что так. Я сегодня набралась храбрости и поехала в Гарвард наводить справки о свидетельстве против Элизабет.
— Только не говори мне, что они испортили тебе настроение, — сказал Эдвард.
— Они, наоборот, были очень любезны и всячески старались помочь, — возразила Ким. — Но проблема заключается в том, что они не смогли ничем меня порадовать. Оказывается, в тысяча семьсот шестьдесят четвертом году в Гарварде был большой пожар, который поглотил библиотеку и собрание редкостей, которое они назвали кунсткамерой. Что еще хуже, сгорел и каталог этой коллекции, поэтому никто не имеет ни малейшего представления, из чего именно состояло собрание раритетов. Боюсь, что свидетельство против Элизабет в буквальном смысле растаяло в дыму.
— Понятно, теперь тебе придется продолжать свои поиски в замке, — проговорил Эдвард.
— Естественно, — призналась Ким. — Но вся беда в том, что я растеряла почти весь свой энтузиазм.
— Это еще почему? — спросил Эдвард. — Находка писем от Сьювалла и Матеров должна была только раздразнить твой аппетит.
— Так оно поначалу и случилось, — согласилась она. — Но все на свете проходит, и заряд, который мне придали эти письма, начинает иссякать. С тех пор я провела в хранилище больше тридцати часов и не нашла ни одного документа семнадцатого века, а перебрала я их почти шестнадцать тысяч.
— Я же говорил тебе, что это не слишком легкая задача, — напомнил ей Эдвард.
Ким промолчала. В этот момент она меньше всего нуждалась во фразах типа «Я же говорил тебе…».
Когда они приехали домой к Эдварду, он, не потрудившись снять пиджак, бросился звонить Стентону. Ким в пол уха слушала рассказ Эдварда о том, насколько успешно идет вербовка специалистов для «Омни фармасыотикал».
Эдвард повесил трубку.
— Хорошие новости сыплются отовсюду как из рога изобилия, — сообщил он. — У Стентона уже есть на счетах «Омни» большая часть из обещанных четырех с половиной миллионов. Он приступил к патентованию. Мы, кажется, набираем скорость.
— Я очень за тебя рада. — Ким изобразила радостную улыбку, не сумев при этом сдержать тяжелого вздоха.
Наступил август — жаркий, туманный и влажный. В июле дождей почти не было, сушь продолжалась и в августе. Трава на газонах перед окнами Ким превратилась из зеленой в рыжую.
Но на работе август внезапно принес Ким некоторое облегчение. Киннард уехал в командировку в Салемский госпиталь, и ей больше не приходилось каждый день сталкиваться с ним в реанимации. Кроме того, ей удалось договориться с главной сестрой о месячном отпуске на сентябрь. Причем она могла приплюсовать к этому времени своей очередной отпуск и воспользоваться правом на личный отпуск без сохранения содержания. Главная сестра не была обрадована такими перспективами, но в просьбе не отказала, так как не хотела терять столь опытного работника.
В начале месяца Ким смогла посвятить себе и своим личным проблемам массу времени, так как Эдвард постоянно был занят. Он практически исчез. Он мотался по стране с секретной миссией, набирая людей в «Омни фармасьютикал». Но он не забывал Ким. Несмотря на напряженный график, каждый вечер, около десяти часов, звонил пожелать ей спокойной ночи. Он также каждый день продолжал посылать ей цветы, хотя букеты стали скромнее. Теперь он присылал по одной розе, и Ким считала, что этого вполне достаточно.
Ким было, чем заполнить свое свободное время, на скуку она не жаловалась. Вечерами она продолжала пополнять свое образование, читая книги о салемских процессах и пуританской культуре. Она также поставила себе за правило каждый день бывать в имении. Строительство шло удивительно быстрыми темпами. В лаборатории трудилось намного больше строителей, чем на реконструкции коттеджа. Тем не менее, и в нем работа продвигалась на славу. Строители уже начали покраску стен, хотя отделочные работы внутри еще не были закончены.
Для Ким ирония судьбы, связанная со стройкой, заключалась в том, что отец был в восторге от ее решения организовать в имении огромную первоклассную лабораторию. Ким не смогла признаться отцу в том, что вопрос о лаборатории решился без ее участия, и что это вообще не ее идея.
Каждый раз, приезжая в имение, Ким проводила добрую толику времени в пыльных хранилищах старых бумаг, писем и книг. Результаты были обескураживающими. Хотя ее очень долго воодушевляла находка трех важных писем, за последующие двадцать шесть часов поисков она не нашла ничего, что могло бы сравниться по ценности с письмами. Наконец, в четверг, 11-го, она решила исполнить давно задуманное, захватила с собой в Бостон письма, набралась мужества и поехала в Гарвард.
Выйдя 12 августа с работы, Ким дошла до пересечения Чарльз-стрит и Кембридж-стрит и спустилась в подземку. Имея печальный опыт посещения законодательного собрания штата, которое, как она теперь понимала, было абсолютно безнадежным предприятием, потому что Рональд не подавал прошение губернатору, Ким не надеялась найти полезные для себя сведения и в Гарварде. Она не только думала, что шансы сохранности свидетельства равны нулю, она боялась, что в Гарварде ее посчитают чокнутой, услышав просьбу. Какой нормальный человек придет с требованием найти нечто такое, что не описано ни в одном доступном источнике?
Ожидая поезда на станции, Ким несколько раз порывалась уйти домой, но каждый раз напоминала себе, что это единственный шанс что-то узнать. В конце концов, она убедила себя настолько, что уже страстно желала быстрее попасть в Гарвард, невзирая на возможную реакцию тамошних библиотекарей.
Покинув подземку, Ким очутилась в обычной сутолоке и шуме Гарвард-сквер. Но как только она пересекла Массачусетс-авеню и оказалась в кампусе, шум движения и гомон толпы моментально утихли. Она шла по спокойным, тихим тенистым аллеям мимо увитых плющом красных кирпичных стен университетских корпусов; ей было интересно, так ли выглядел кампус в семнадцатом веке, когда по его аллеям ходил Рональд Стюарт. Но ни одно из зданий не казалось столь старинным.
Вспомнив слова Эдварда об Уайденеровской библиотеке, Ким решила сначала попытать счастья там. Она поднялась по широкой каменной лестнице и прошла в дверь между массивными колоннами. Она очень нервничала, и ей приходилось постоянно подбадривать себя, чтобы не повернуть обратно. В справочной она в весьма туманных выражениях спросила, как ей найти тех, кто занимается древностями в этом учреждении. Ее послали в кабинет Мэри Кастленд.
Мэри Кастленд оказалась энергичной дамой около сорока лет, весьма стильно одетой в темно-синий костюм, белую блузку с цветным шейным платком. Она совершенно не соответствовала представлению Ким о том, каким должен быть библиотекарь. Официально должность Мэри именовалась так: куратор отдела редких книг и манускриптов. К радости Ким, она оказалась обходительной и сердечной женщиной и сразу поинтересовалась, чем она может быть ей полезна.
Ким достала письма, отдала их Мэри и упомянула о том, что она является прямым потомком адресата. Начала было объяснять, ради чего пришла, но Мэри перебила ее:
— Простите! — Госпожа Кастленд явно была поражена. — Но это же собственноручное письмо Инкриса Матера!
Произнося эту фразу, Мэри благоговейно взялась пальцами за самый краешек письма.
— Как раз об этом я и начала говорить, — пояснила Ким.
— Позвольте, я позову сюда Кэтрин Стерберг, — попросила Мэри. Она положила письма на толстый блокнот и набрала номер телефона. Пока ждала соединения, пояснила, что Кэтрин — специалист по материалам семнадцатого века и ее особенно интересуют свидетельства о жизни Инкриса Матера.
Закончив разговор, Мэри спросила Ким, где та раздобыла эти письма. Ким снова начала объяснять, но в это время появилась Кэтрин. Это была пожилая седовласая женщина. На кончике ее носа помещались очки для чтения, которые, казалось, составляли с ее лицом единое целое. Мэри представила женщин друг другу и подала письма Кэтрин.
Кэтрин кончиками пальцев отодвинула письма подальше и стала их читать. Ким подивилась такому бережному обращению со старинными документами.
— Что вы об этом думаете? — спросила Мэри Кэтрин, когда та закончила чтение.
— Это, несомненно, подлинники, — ответила Кэтрин. — Это можно сказать по синтаксису и орфографии. Просто захватывающе. В письме упоминаются и Уильям Брэттл, и Джон Леверетт. А что это за свидетельство, которое обсуждается в письме?
— В этом-то и заключается мой вопрос, — проговорила Ким. — Именно поэтому я и пришла сюда. Я попыталась что-либо узнать о своей прапрабабушке Элизабет Стюарт и наткнулась на эту головоломку. Я очень надеялась, что Гарвард поможет разрешить ее, ведь это свидетельство, каким бы оно ни было, оставалось именно здесь.
— Что связывает ваш вопрос с процессом по делу ведьм? — спросила Мэри.
Ким объяснила, что Элизабет была схвачена в ходе судебного разбирательства по делу ведьм и это свидетельство — неизвестно в чем заключавшееся — послужило причиной ее осуждения на смерть.
— Я и сама могла бы по датам догадаться, что речь идет о знаменитом салемском процессе, — заметила Кэтрин.
— Когда Матер во второй раз упоминает свидетельство, он называет его «принадлежащим Элизабет», — подчеркнула Мэри. — Это очень любопытная фраза. Она предполагает, что это нечто было либо изготовлено руками Элизабет, либо было приобретено ею за счет денег или каких-то других усилий или затрат.
Ким кивнула. Потом она начала рассказывать, что, как ей кажется, это была книга или какое-то написанное произведение, хотя, признала она, это мог быть любой предмет, так или иначе связанный с колдовскими ритуалами.
— Может быть, это кукла, — предположила Мэри.
— Я тоже думала об этом, — согласилась Ким.
Библиотекари посоветовались между собой, как им быстрее разобраться в материалах огромной библиотеки. После короткой дискуссии Мэри уселась за свой компьютерный терминал и набрала имя ЭЛИЗАБЕТ СТЮАРТ.
Минуту все молчали. Единственное, что нарушало покой, это мелькание курсора на пустом экране, компьютер перебирал обширную базу данных. Монитор ожил, и на нем появился длинный список. Но вспыхнувшая у Ким надежда быстро угасла. Все перечисленные в списке Элизабет Стюарт жили в девятнадцатом и двадцатом веках и не имели никакого отношения к Ким.
Мэри набрала РОНАЛЬД СТЮАРТ, но с тем же плачевным результатом: ни одного Рональда Стюарта из семнадцатого века. Пытаясь найти косвенные ссылки, Мэри набрала имя Инкриса Матера. Но никаких сведений о Рональде Стюарте не было найдено и при этой попытке. Никаких упоминаний о семье Стюартов.
— Я нисколько не удивлена, — сказала Ким. — Я ни на что не надеялась, идя сюда. Прошу простить меня за беспокойство, которое я вам причинила.
— Как раз напротив, — успокоила ее Кэтрин. — Я страшно довольна, что вы показали нам это письмо. Мы определенно будем счастливы снять с него копию для наших архивов, если вы, конечно, не станете возражать.
— Естественно, не стану, — заверила ее Ким. — Более того, когда я закончу свои поиски, то с удовольствием подарю это письмо библиотеке.
— Это будет очень щедрый подарок, — восхитилась Мэри.
— Со своей стороны я, как архивист, поищу в своих расширенных хранилищах имя Элизабет Стюарт, — пообещала Кэтрин. — Каким бы ни был этот предмет, упоминания о нем обязательно должны найтись, так как письмо Инкриса Матера подтверждает факт его передачи Гарварду. Дебаты о свидетельствах существования духов во время салемских процессов был очень горячими, и по этому поводу существует обширная литература. Думаю, что речь идет как раз о том предмете, на который Матер намекает в своем письме. Есть шансы, что я смогу что-нибудь найти.
— Я буду очень вам признательна за такие усилия, — промолвила Ким. Она оставила женщинам свои рабочий и домашний телефоны.
Библиотекари обменялись многозначительными взглядами. Потом Мэри заговорила:
— Не хочу выглядеть пессимисткой, но мы должны предупредить вас, что шансы найти свидетельство, которое вас интересует, минимальны. При этом не имеет значения, что именно оно собой представляло. Дело в том, что двадцать четвертого января тысяча семьсот шестьдесят четвертого года в Гарварде произошла ужасная трагедия. В тот период в старый Гарвард-Холл были перенесены заседания Верховного суда, потому что в Бостоне свирепствовала оспа. Было холодно, и в помещении библиотеки постоянно топили камин. По несчастью, от искры произошло возгорание, и здание сгорело дотла вместе со своим бесценным содержимым. Сгорели портреты президентов колледжа и благотворителей, финансировавших его, была уничтожена и библиотека, в которой хранилось пять тысяч томов. Я много могу рассказать об этом эпизоде, так как это самое большое несчастье за всю историю библиотеки. Мы потеряли не только книги, погибли чучела редких животных и птиц, самое удивительное собрание колледжа — то, что называют кунсткамерой, — тоже погибло в огне.
— Похоже, что именно в этой кунсткамере хранили предметы, связанные с оккультизмом и колдовством, — предположила Ким.
— Это определенно так, — подтвердила Мэри. — Скорее всего, то, что вы ищете, как раз и находилось в этой коллекции раритетов. Но мы этого никогда не узнаем, потому что каталоги тоже погибли в пламени пожара.
— Но это не значит, что я не смогу найти никаких упоминаний об интересующем нас предмете, — поспешила добавить Кэтрин. — Я приложу все усилия.
Спускаясь по ступенькам библиотеки, Ким напомнила себе, что она, собственно говоря, и не рассчитывала на положительный результат, так что у нее нет никаких причин расстраиваться. По крайней мере, над ней никто не посмеялся, и библиотекари проявили к письмам неподдельный интерес. Ким была уверена, что они будут добросовестно искать упоминания о ее прапрабабушке Элизабет.
Ким на метро доехала до Чарльз-стрит и забрала свою машину из гаража госпиталя. Сначала она решила поехать домой и переодеться, но поездка в Гарвард заняла у нее больше времени, чем она рассчитывала. Поэтому она сразу двинулась в аэропорт, встречать Эдварда, который должен был в этот день прилететь с западного побережья.
Эдвард приземлился точно по расписанию, и, так как у него не было багажа, они прошли мимо секции выдачи и направились прямо на автостоянку аэропорта.
— Дела идут как нельзя лучше. — Эдвард был в приподнятом настроении. — Из всех, кому я предложил работать в «Омни», отказался только один человек. Остальные восприняли предложение с восторгом. Они тоже считают, что «ультра» может сорвать банк.
— Как много ты рассказал им про ваше предприятие? — спросила Ким.
— До получения согласия я не раскрывал почти ничего, — ответил Эдвард. — Да мне и не надо было этого делать. Стоило мне обрисовать дело в самых общих чертах, как они загорались идеей, так что не требовали больших дивидендов. Мне все обошлось в сорок тысяч вложенных в дело акций.
Ким не вполне поняла, о чем он говорит, но не стала ни о чем спрашивать. Они подошли к машине. Эдвард бросил свой чемодан в багажник. Они выехали со стоянки.
— Как продвигаются дела в имении? — поинтересовался Эдвард.
— Хорошо, — ответила Ким без всякого выражения.
— У тебя, кажется, плохое настроение?
— Пожалуй, что так. Я сегодня набралась храбрости и поехала в Гарвард наводить справки о свидетельстве против Элизабет.
— Только не говори мне, что они испортили тебе настроение, — сказал Эдвард.
— Они, наоборот, были очень любезны и всячески старались помочь, — возразила Ким. — Но проблема заключается в том, что они не смогли ничем меня порадовать. Оказывается, в тысяча семьсот шестьдесят четвертом году в Гарварде был большой пожар, который поглотил библиотеку и собрание редкостей, которое они назвали кунсткамерой. Что еще хуже, сгорел и каталог этой коллекции, поэтому никто не имеет ни малейшего представления, из чего именно состояло собрание раритетов. Боюсь, что свидетельство против Элизабет в буквальном смысле растаяло в дыму.
— Понятно, теперь тебе придется продолжать свои поиски в замке, — проговорил Эдвард.
— Естественно, — призналась Ким. — Но вся беда в том, что я растеряла почти весь свой энтузиазм.
— Это еще почему? — спросил Эдвард. — Находка писем от Сьювалла и Матеров должна была только раздразнить твой аппетит.
— Так оно поначалу и случилось, — согласилась она. — Но все на свете проходит, и заряд, который мне придали эти письма, начинает иссякать. С тех пор я провела в хранилище больше тридцати часов и не нашла ни одного документа семнадцатого века, а перебрала я их почти шестнадцать тысяч.
— Я же говорил тебе, что это не слишком легкая задача, — напомнил ей Эдвард.
Ким промолчала. В этот момент она меньше всего нуждалась во фразах типа «Я же говорил тебе…».
Когда они приехали домой к Эдварду, он, не потрудившись снять пиджак, бросился звонить Стентону. Ким в пол уха слушала рассказ Эдварда о том, насколько успешно идет вербовка специалистов для «Омни фармасыотикал».
Эдвард повесил трубку.
— Хорошие новости сыплются отовсюду как из рога изобилия, — сообщил он. — У Стентона уже есть на счетах «Омни» большая часть из обещанных четырех с половиной миллионов. Он приступил к патентованию. Мы, кажется, набираем скорость.
— Я очень за тебя рада. — Ким изобразила радостную улыбку, не сумев при этом сдержать тяжелого вздоха.
10
Пятница, 26 августа 1994 года
Летели последние дни августа. Строительные работы в имении шли полным ходом, особенно в лаборатории, где Эдвард проводил почти все свое время. Ежедневно прибывало оборудование, что вносило в работу некоторый диссонанс, так как сложные приборы надо было распаковывать, разносить по местам, устанавливать и при необходимости экранировать.
Эдвард метался как белка в колесе, по ходу дела выступая во множестве ипостасей. То он был архитектором, в следующую минуту становясь инженером-электронщиком, чтобы еще через минуту превратиться в подрядчика. Короче, ему в одиночку приходилось следить за надлежащим оборудованием и оснащением его любимой лаборатории. Он тратил на обустройство уйму времени, что не могло не сказаться на его основной работе в Гарварде.
Конфликт разразился в результате действий одного из докторантов Эдварда. Из-за занятости в имении доктор Армстронг начал пренебрегать своими научными и преподавательскими обязанностями, и докторант имел наглость пожаловаться гарвардскому начальству на то, что Эдварда совершенно невозможно найти на работе. Услышав об этом, Эдвард пришел в ярость и исключил непокорного.
Но проблема этим исчерпана не была. Докторант почувствовал себя задетым и повторно обратился в администрацию. Руководство сумело связаться с Эдвардом, но тот отказался принести извинения и принять обратно в лабораторию мятежного докторанта. В результате отношения Эдварда с администрацией обострились до крайности.
Ко всем головным болям Эдварда добавилась еще одна. До отдела лицензирования Гарварда дошли слухи о его причастности к компании «Омни». Отдел был обеспокоен известием о попытке запатентовать новый класс молекул. В результате отдел лицензирования засыпал Эдварда запросами, которые тот предпочел проигнорировать.
Гарвардский университет попал в довольно щекотливую ситуацию. С одной стороны, администрация не хотела терять Эдварда восходящую и самую яркую звезду современной биохимии. С другой — университет должен был пресечь неблагоприятное развитие событий, чтобы не нарушать академические принципы и не создавать прецедентов.
Образовавшаяся напряженность бесила Эдварда вкупе с волнениями по поводу организации «Омни», необходимостью выдать на-гора «ультра» и ежедневно надзирать за ходом строительства лаборатории.
Летели последние дни августа. Строительные работы в имении шли полным ходом, особенно в лаборатории, где Эдвард проводил почти все свое время. Ежедневно прибывало оборудование, что вносило в работу некоторый диссонанс, так как сложные приборы надо было распаковывать, разносить по местам, устанавливать и при необходимости экранировать.
Эдвард метался как белка в колесе, по ходу дела выступая во множестве ипостасей. То он был архитектором, в следующую минуту становясь инженером-электронщиком, чтобы еще через минуту превратиться в подрядчика. Короче, ему в одиночку приходилось следить за надлежащим оборудованием и оснащением его любимой лаборатории. Он тратил на обустройство уйму времени, что не могло не сказаться на его основной работе в Гарварде.
Конфликт разразился в результате действий одного из докторантов Эдварда. Из-за занятости в имении доктор Армстронг начал пренебрегать своими научными и преподавательскими обязанностями, и докторант имел наглость пожаловаться гарвардскому начальству на то, что Эдварда совершенно невозможно найти на работе. Услышав об этом, Эдвард пришел в ярость и исключил непокорного.
Но проблема этим исчерпана не была. Докторант почувствовал себя задетым и повторно обратился в администрацию. Руководство сумело связаться с Эдвардом, но тот отказался принести извинения и принять обратно в лабораторию мятежного докторанта. В результате отношения Эдварда с администрацией обострились до крайности.
Ко всем головным болям Эдварда добавилась еще одна. До отдела лицензирования Гарварда дошли слухи о его причастности к компании «Омни». Отдел был обеспокоен известием о попытке запатентовать новый класс молекул. В результате отдел лицензирования засыпал Эдварда запросами, которые тот предпочел проигнорировать.
Гарвардский университет попал в довольно щекотливую ситуацию. С одной стороны, администрация не хотела терять Эдварда восходящую и самую яркую звезду современной биохимии. С другой — университет должен был пресечь неблагоприятное развитие событий, чтобы не нарушать академические принципы и не создавать прецедентов.
Образовавшаяся напряженность бесила Эдварда вкупе с волнениями по поводу организации «Омни», необходимостью выдать на-гора «ультра» и ежедневно надзирать за ходом строительства лаборатории.