Куклин Евгений. Рейд

захватить нас, выпрыгнули, затем дали волне снова нас поймать. Как
путешествие во времени.
Всякий раз это сопровождалось небольшой, но долгой и яркой вспышкой,
будто бы зажглась маленькая сверхновая. Линии спектра показывали мощную
аннигиляцию АВ - водород. В операционном отсеке долго стояла тишина. Наконец
Ларами спросил:
- Кто это был, командир?
- Мне не сообщили. Они никогда не говорят...
Он остановился. По роли он не может раскисать перед своими людьми.
- Сорок восемь душ, - размышляет Рыболов. - Интересно, сколько
спаслось?
- Скорее всего нисколько, - говорю я.
- Скорее всего. Печально. Ныне мало верующих, лейтенант. Для духовного
возрождения людям требуется встретить Его - и Смерть - лицом к лицу, как
было со мной.
- Наш век - не век веры.
В течение четырех часов свободные от вахты люди помогали потрошить
данные в поисках малейшего намека, что гибель клаймера - дело той фирмы.
Ничего не нашли. Похоже на утечку АВ.
Командование клаймерного флота добавит наши данные к прочим сведениям и
скормит большому компьютеру.
- Теперь это уже не важно, - говорит Яневич. - Он взорвался три месяца
назад. Судя по нашему заданию - взглянуть до и после, - они перепроверяли
что-то уже известное. Хорошо, что нам не нужно смотреть ближе.
- Там вряд ли есть на что смотреть.
- В этот раз нет. Иногда бывает. Они не все взрываются. Ни наши, ни их.
По шее пробежал холодок. Собственноличное изучение расстрелянного
корабля не совпадает с моим пониманием приятного времяпрепровождения.




Ничего не происходит во всей Вселенной. Маяк за маяком, и ничего, кроме
скучных и похабных приветствий от товарищей по эскадрилье, побывавших здесь
до нас. Со своей неизменной сардонической улыбкой Старик высказывает
предположение, что команда соперников взяла месячный отпуск.
Эта тишина ему не нравится. С каждым днем он все сильнее и тревожнее
щурит глаза. И он не оригинален. Нервничают даже впервые вылетевшие на
задание новички.




Первая настоящая новость извне. Второй клаймерный флот сообщает, что
возле мира Томпсона, основного плацдарма боевых операций той команды против
Внутренних Миров, собирается большой конвой. Второй флот не имел контактов в
течение сорока восьми часов. Мы тоже.
- Те ребята, похоже, взяли отгул на целый год, - говорит Никастро.
Сегодня он второй вахтенный офицер, вместо Пиньяца. В оружейном отсеке
хлопоты с гамма-лазером.
Я выдохся. После вахты я хотел понаблюдать, как Пиньяц командует.
Придется это отложить. Ну и черт с ним. Где моя койка?




Второй клаймерный флот докладывает о встрече с охотниками, идущими к
Внутренним Мирам. Никаких последствий. Даже на базах противника спокойно.
Патрульная зона вымерла Мы попали в мир кошмарных снов и охотимся за
привидениями. Никто не хочет боя, но и мотаться в патруле страстного желания
никто не испытывает. Начинаешь чувствовать себя космическим Летучим
голландцем.
Маяк за маяком. И все те же новости. Контакта нет.




Раз в день командир на час уводит корабль в ноль-состояние, чтобы не
забылось ощущение клайминга. Большую часть времени мы крейсируем на
экономичных скоростях с низким гиперсдвигом. Иногда переходим в норму,
делаем ленивую поправку к скорости перед подходом к маяку. Работы немного.
Экипаж развлекается карточными играми, поисками эйдо и сочинением
нескончаемых и раз от разу все более неправдоподобных вариаций на любимую
тему. Если судить по анекдотам, судьбы Тродаала и Роуза сложились
необыкновенно интересно. Я думаю, что они просто творчески позаимствовали
слышанные в разное время ими истории. Им нужно поддерживать репутацию.
Время от времени мне удается пообщаться с этими людьми. Причем без
особых ухищрений. Просто им скучно. А я - единственный неисследованный
объект.
Дни складываются в недели, недели в месяцы. Мы уже тридцать два дня в
патрульной зоне. Тридцать два дня без какого-либо контакта. В данный момент
здесь три эскадрильи, и только что сформированная часть тоже уже в пути.
Скоро уйдет с Тервина еще одна из старых эскадрилий. Здесь нас будет целая
толпа.
Контактов нет. Есть шанс поставить рекорд самого долгого пустого
патруля в новейшей истории.
Учебные тревоги не прекращаются. Старик всегда дает сигнал тревоги в
неудобное время, становится в сторонке и наблюдает муравьиную суету. Только
в эти моменты мы видим его болезненную улыбку.
Проклятие. Люди сломаются от скуки.




Угнетающая обстановка. Я не сделал ни одной записи за истекшие две
недели. Если бы не чувство вины, я бы забыл, зачем я здесь.
По моим подсчетам, сегодня наш сорок третий день в патрульной зоне.
Никто уже не считает. Какая разница? Вся наша Вселенная теперь - это
корабль. Внутри всегда день, снаружи всегда ночь.
Если бы я хотел знать точно, посмотрел бы в блокноте квартирмейстера.
Даже не вспомню, какой сегодня день недели.
Я оставлю это дело на черный день, когда мне понадобится настоящее
большое приключение, которое заставит меня шевелиться.
Народ позарастал шерстью. Мы похожи на остатки доисторического военного
отряда. Лишь Рыболов противится этой тенденции и продолжает следить за
собой. Гладкие лица только у самых юных.
Инженеры выражают свое недовольство, отказываясь причесываться. Я
единственный, кто регулярно обтирается губкой. И это, похоже, один из моих
грехов. Очень много времени я провожу в своей койке и ни с кем не желаю
делиться мылом. Я - владелец единственного на борту куска.
Странно то, что эти немытые животные большую часть свободного времени
проводят за чисткой всех поверхностей, до которых можно дотянуться, каким-то
раствором, мгновенно очищающим все щели. И все вокруг блестит. Парадокс.
Одно хорошо - нет ни вшей, ни блох. Я ожидал нашествия стад лобковых
вшей, позаимствованных у неряшливых подруг.
Неустрашимый Фред пребывает в паршивом настроении. Ему скучнее всех.
Целыми днями он где-то скрывается. Но он где-то здесь, и он не в духе.
Выражает неудовольствие, оставляя пахучие кучки. Он мрачен, как командир.
Старика что-то беспокоит. И не только патруль. Началось же все еще до
полета, еще до нашей встречи у Мери.
Это уже не мой друг времен Академии.
Я ожидал, что он истреплется на службе, что война его изменит. Война не
может не изменить человека. Бой - сильное переживание. Сравнивая командира с
другими одноклассниками, которых последнее время встречал, я вижу, насколько
эти изменения радикальны. Только Шерон не так сильно изменилась. Шерон из
"Беременного дракона" всегда жила внутри той, другой Шерон.
Некоторые перемены предсказуемы. Возрастание тенденции уходить в себя,
большая замкнутость, большая мрачность. Эти черты всегда были ему
свойственны. Напряжение и годы их усиливают. Но все-таки самое серьезное
изменение - это слой горечи, скрытый за всеми обычными переменами.
Раньше он не был желчным. Наоборот, за его сдержанностью всегда было
что-то игривое, эльфийское. Немного алкоголя или много уговоров - и оно
проявлялось.
Что-то убило этого эльфа.
Как-то, где-то, пока мы не поддерживали связь, он испытал страшный
эмоциональный удар. Он разбился, и вся королевская рать...
Дело не в карьере. По меркам флота, ему очень везет. Шутка ли, в
двадцать шесть - полный командир. Скоро станет капитаном. Он может получить
первую адмиральскую звездочку еще до тридцати.
Это что-то внутреннее. Он проиграл бой чему-то в самом себе. Чему-то
такому, что он ненавидит и чего боится больше любого врага. Теперь он
презирает себя за слабость.
Он об этом не говорит. И не будет. И все-таки мне кажется, он хочет. Он
хочет выложить все кому-нибудь, кто знал его еще до того, как он сдался.
Кому-нибудь, кто сейчас ему не близок, но знает его достаточно хорошо, чтобы
показать дорогу домой.
Признаться, я был удивлен, что моя просьба о назначении на его клаймер
была удовлетворена. Слишком много барьеров надо было преодолеть. Самым
сложным, я ожидал, будет получить добро самого командира. Какому командиру
нужно лишнее, бесполезное тело на борту? Но положительный ответ вернулся
рикошетом. Теперь я, кажется, понимаю почему. Он хочет услугу за услугу.
Каково настроение у командира, таково и у всего корабля. Люди
становятся зеркальным отражением своего бога - командира. Он это знает и
понимает, что не имеет права ни на минуту выйти из роли. Это - железный
закон корабля с тех пор, как финикийские мореплаватели впервые вышли в
открытое море.
Необходимость играть роль делает проблему Старика куда более
безнадежной. Он из кожи вон лезет, не давая скисать команде. И ему кажется,
что это не выходит.
И потому сейчас он раскрыться никак не может.
Теперь я боюсь будущего не только по обычным причинам. Патруль
получается до омерзения длинным. И он еще раз показал, что самый лучший
экипаж клаймера, с высоким боевым духом, с отличным офицерским составом
может начать разваливаться.
Не раз командир ловил меня и просил посидеть с ним в офицерской
кают-компании.
Эти посещения он сделал своеобразным ритуалом. Сперва он выдает
Кригехаузеру тщательно отмеренную порцию кофе, ровно на две чашечки. Когда
мы узнали, что наш патруль будет маяковым, мы перестали регулярно варить
кофе. То, что мы теперь называем кофе и варим каждый день, изготовляется из
богатых кофеином веток ханаанских кустов и имеет слабый привкус кофе. Его и
пьет командир во время утреннего ритуала. Отдав свое сокровище. Старик
вперяет глаза в бесконечность и сосет незажженную трубку. Он не курил целую
вечность. Ветераны говорят, что и не будет, пока не примет решение
атаковать.
- Ты скоро прогрызешь мундштук.
Он смотрит на трубку, будто удивившись, внезапно обнаружив ее у себя в
руке. Вертит ее так и этак, изучая чашечку. В конце концов он берет
маленький складной нож и соскабливает с трубки какое-то пятнышко. Затем
засовывает ее в карман, распираемый ручками, карандашами, маркерами,
световыми перьями, ручным калькулятором и записной книжкой - хотелось бы мне
знать, что он туда записывает. Может быть, откровенности наедине с собой?
Командир задает свой ритуальный вопрос:
- Ну, что скажешь?
Что сказать?
- Я - наблюдатель. Эйдо четвертой власти.
Мой ответ тоже ритуален. Я не придумал пока ничего нового, чтобы он
разговорился. На этом мы и застряли в ожидании перемен.
- Экипаж примечательный?
Похоже, сегодня будет что-то новое.
- Несколько личностей. Не в целом. Я таких уже встречал. Корабль
вырабатывает специфические характеры, как организм вырабатывает
специализированные клетки.
- Ты должен видеть сквозь шкуру. Пробираться внутрь, до мяса и костей.
- Я не думаю, что у меня такой класс.
Класс мой и правда невысок. Я вижу по-прежнему лишь маски, которые мне
хотят показать, а не спрятанные за ними лица. Может быть, я слишком долго
был под их воздействием. Иммунологический процесс. Нечто подобное происходит
в любой замкнутой группе. Повоевав и потолкавшись, кусочки мозаики встают
каждый на свое место. Люди приспосабливаются, начинают ладить. И теряют по
отношению друг к другу объективность.
- Хмм, - говорит Старик.
Из этого звука он сумел сделать целый словарь, где вокабулы отличаются
интонацией - как в китайском. В данном случае "хмм" означает "продолжай".
- Есть люди, желающие быть кем-то, для кого на корабле нет ниши. Взять
хотя бы Кармона. Он верит в собственную пропаганду. Он хочет быть Горацием
Танниана на мостике. Остальные ему не дадут.
- Один раз угадал. Кроме Кармона, нашел ты еще хоть одного, кому эта
война не осточертела?
Неужто я что-то нашел? Они же добровольцы... Командир чуть ли не
выражает сомнение - такого я от него еще не слышал.
Но я слишком рьяно хочу продолжения. И спугиваю его чересчур
пристальным взглядом.
- Что ты думаешь о Мери?
Я думаю, что их отношения - симптом более глубокой проблемы. Но этого я
не скажу.
- Ей было неловко. Неожиданный гость. Ты скоро уезжаешь...
У каждого есть свои правила, чего нельзя делать. Одно из моих: никогда
не говорить плохо о подругах моих друзей.
- Когда мы вернемся, ее там уже не будет.
Я понял это еще до нашего отъезда.
Так это не то чтобы его настигло осознание собственной смертности. Не
мрачная безнадежность овладела командиром клаймера. Если взглянуть поближе,
можно уловить следы болезни под названием "со мной такого быть не может",
донимающей многих людей нашего с ним возраста.
Осознание собственной небезошибочности? Допустим, в прошлом патруле он
совершил какую-то нелепую ошибку, и лишь по счастливой случайности она ему
сошла. Человеку такого сорта это было бы как заноза в сердце, поскольку
вместе с ним могли погибнуть сорок семь человек.
Возможно. Но такая вещь скорее сломала бы кого-то вроде Пиньяца. У
Старика никогда не было претензий на совершенство. Только на близость к
нему.
- Когда я вернусь домой, ее уже не будет.
Его глаза где-то далеко отсюда и в давнем прошлом. Эти мысли уже его
посещали.
- И записки не оставит.
- Ты правда так считаешь?
Я едва не пропускаю свою реплику.
Мери - не Проблема. Симптом, проблема, но не Проблема.
- Скажем, просто такое ощущение. Ты видел, как мы жили. Как собака с
кошкой. Единственная причина, из-за которой мы оставались вместе, - нам
некуда было разойтись. Не потому, что стало бы хуже.
- В каком-то смысле стало бы.
- Это как?
- В преисподней у грешников скорее всего есть чувство защищенности.
- Да. Возможно.
Он вытаскивает из кармана трубку и разглядывает чашечку.
- Ты знаешь, что на Первом клаймерном флоте до сих пор не было ни
одного дезертира? Мог быть.
На мгновение он кажется мне морским капитаном старых времен, командиром
парусника, стоящим одиноко, ночью, на ветреной палубе, глядящим на
освещенные луной барашки волн, и холодный бриз шевелит его соломенные волосы
и бороду. Море - вулканическое стекло. Пенится и кипит кильватерный след. И
поблескивает от биолюминесценции.
- В какой же дальний порт на море полуденном стремимся мы?
Удивленный взгляд.
- Это еще что?
- У меня возник образ. Помнишь поэтическую игру?
Мы играли в нее в Академии, по пенни на круг. Она была популярна в
средних классах, когда мы открывали новые измерения для себя быстрее, чем
могли усвоить. Темы в то время были по большей части похотливые.
- Моя очередь выдумывать строчку, ты хочешь сказать. Хорошо.
Он задумывается. А тем временем Кригсхаузер приносит кофе.
- Занзибар? Хадрамаут? Берег Слоновой Кости? Или далекая Тринкомали?
- Омерзительно. Это не строчка, это список для прачечной.
- Кажется, она подходит к твоей. Припомни, я никогда не был в этом
силен.
Он откладывает в сторону трубку и делает глоток кофе. Под действием
гравитации корабля мы можем, если хотим, пить из чашек. Прикосновение иной
реальности.
- Я воин, а не поэт.
- А?
- "А?" Ты прямо как офицер Психбюро.
На этот раз это пугало, чем бы оно ни было, не покажется. По крайней
мере без моей подачи. А у меня нет никаких идей насчет того, как закинуть
удочку.
Мне кажется, я знаю, как чувствует себя сыщик в погоне за
убийцей-психопатом. Он знает, что этот человек здесь, убивает, потому что
хочет, чтобы его поймали, но сама иррациональность убийцы не дает никакой
возможности его поймать...
Не в той ли роли, которую он здесь разыгрывает, его проблема? В этой
игре в супервоина? Или это крик поэта рвется из-под маски командира?
Конфликт между требованиями роли и природой играющего ее актера?
Я думаю, что нет. Воин - это его квинтэссенция, насколько я его знаю.
Он выбрал меня потому, что я не из его банды. И теперь, возможно, он
прячется от меня по той же причине.
- Ты занесен в список кандидатов Командной Академии? - спрашиваю я,
меняя тему.
Не включить в список - значит здорово прищемить ему яйца. Пропустить
офицера несколько раз - значит, объявить, что он достиг своего уровня
некомпетентности. Никого не выгоняют, тем более теперь, но на дальнейшем
продвижении можно ставить крест.
- Да. Скорее всего не попаду туда, пока не закончится эта возня. Я
намечен в командиры эскадрильи на следующие два вылета, потом в штаб
соединения клаймеров. Бще по крайней мере два года проторчу на Ханаане.
Потом, наверное, обратно на флот. Либо эскадрилья истребителей, либо
заместитель командующего флотилией. Времени на учебу в Командной Академии
сейчас нет. Все обучение в деле.
Здесь кроется слабый шанс. Перспектива повышения попала под угрозу
главной сущности войны - внезапной смерти.
- Почему ты пошел добровольцем?
- На клаймеры? Я не доброволец.
- Как? Ты же говорил...
- Только на бумаге. Я просился на Ханаан. Поговори с офицерами нашего
возраста. Многие из них находятся здесь по "настоятельной рекомендации"
сверху. Что воспринимается как устный приказ. Делается это просто. Клаймеры
- это единственное реально работающее из всего, что у нас есть. Для них
нужны офицеры. А потому: не служил на клаймерах - не будешь получать
повышения. Не откликаешься на требования службы - значит, ты не
профессионал.
В его словах звучит желчная горечь.
Он выпивает полчашки и говорит:
- На фига я стал бы просить такое? Шансы, что моя задница будет
расщеплена на ионы, пять к одному не в мою пользу. Неужели я похож на
полного идиота?
Он вспоминает о роли. Бросает резкий взгляд на Кригсхаузера, который
мог слышать.
- А как же быстрое продвижение? Слава? Потому что Ханаан - твоя родина?
- Эта чушь для новых солдат и офицеров. Моя родина - флот.
Очевидно, я слишком пристально смотрю. Старик меняет тему.
- Странный патруль. Слишком что-то спокойно. Мне это не нравится.
- Думаешь, они что-то готовят?
Он пожимает плечами.
- Они всегда что-нибудь готовят. Но бывают спокойные периоды. Я думаю,
это статистические аномалии. Они где-то далеко. Может быть, они вычислили
схему нашего патруля. На самом деле наши перемещения не случайны. Недостатки
человеческого фактора. Нам необходимо получать какие-то приказы. Анализируя
историю контактов, они иногда находят безопасный путь. Мы меняем схемы. И
какое-то время охота идет хорошо. Да и командование тоже тратит кучу времени
на просмотр информации по второму и по третьему разу.
При каждом упоминании командования в его словах обязательно слышится
досада. Не нащупал ли я искомую тему? Разочарование? Он был бы не первым.
Его испытали тысячи.
Не поддается описанию шок, даже отчаяние, которое охватывает тебя,
когда заканчивается твое детство в Академии, где ты готовился к карьере, и
оказывается, что служба и близко непохожа на твои ожидания. Еще хуже
становится, когда оказывается, что тебе абсолютно не во что верить, незачем
жить, нечего любить. А чтобы быть хорошим солдатом, ты должен верить, что
твоя работа имеет ценность и смысл, любить ее, жить ею.
На клаймерах жизнь активнее, чем я думал. Она идет под поверхностью. В
умах и сердцах людских, как говорит старый штамп.




Я попиваю кофе с командиром, когда раздается сигнал тревоги
- Опять, трам-тарарам, учения?
От этих штучек мое самообладание износилось до дыр. Три, а то и четыре
раза в день. И только тогда, когда у меня есть чем заняться поприятнее.
Бледность мотнувшегося к люку командира красноречивее любого другого
ответа. На этот раз по-настоящему.
По-настоящему. Я добираюсь до операционного отсека, прежде чем
захлопывается люк, на один хромой прыжок позади Старика.
В рабочем режиме это легче.
Яневич и Никастро обступили Рыболова. Я протискиваюсь к креслу у
экрана. Командир облокачивается о тахион-детектор.
- Готовы к клаймингу, старпом?
- Готовы, командир. Инженерный отсек готов к переходу на аннигиляцию.
Я сгибаюсь и протискиваюсь, пока не удается увидеть хоть что-нибудь
между локтями. Экран тахион-детектора ожил впервые с момента ухода от
корабля-носителя. На нем крошечный яркий знак "V", острием указывающий на
три часа, оставляющий почти плоскую брюшную хвостовую волну.
Спинная волна в форме бумеранга. Между этими двумя - дюжина туманных
перьев разной длины.
- Наш, - говорю я. - Крейсер класса "Боевой". Скорее всего -
средиземноморский. "Саламин" или "Лепанто". Может быть, "Александрия", если
ее уже переоборудовали.
Четыре пары глаз сверлят дыры в моем черепе. Каждый думает, но не хочет
произнести вслух:
- Откуда ты знаешь, черт тебя побери?
Вызывает Канцонери:
- Командир, я идентифицировал эмиссионную картину. Наш. Крейсер. Класс
- "Боевой". Подкласс - средиземноморский. "Саламин" или "Александрия". Если
хотите получить подтверждение для бортового журнала, надо будет
приблизиться. Вблизи можно снять более точные показания.
- Не важно. Командование может само решить, кто это.
Он продолжает сверлить во мне дыры. Некоторые смотрят на меня так,
будто только сейчас заметили мое присутствие.
- Мистер Яневич, поднимитесь на минуту. Нечего им тратить время,
гоняясь за нами.
Уйти в клайминг - простейший способ сказать "я свой".
Когда мы вернулись в кают-компанию. Старик спрашивает:
- Как тебе это удалось?
Почему бы не попритворяться немного? Они-то все время со мной играют.
- Что удалось?
- Определить этот крейсер.
Я был удивлен, когда они уставились на меня, но еще больше меня
поразило, что Рыболов поднял тревогу.
- Дисплей. Любой хороший оператор умеет читать хвостовые волны.
Когда-то я видал много средиземноморских.
- Джангхауз хороший оператор. Но такого я от него не видел.
- Следы кораблей класса "Боевой" ни с чем не спутаешь. Как правило,
смотришь на перья. Но у "Боевых" крутая дуга в спинной линии. У
средиземноморских верхняя линия длиннее нижней. Дальше просто арифметика.
Здесь всего три средиземноморских. Я не помню их перьев, а то сказал бы,
какой именно из них. Никакая это не магия.
- Не думаю, что Рыболов смог бы. Он неплох, но не вдается в детали. Он
будет спорить о религиозной белиберде до скончания света, но никогда не
сможет отличить линкор от тягача типа "Титан". Может, ему на это плевать.
- Я полагал, что для этого и существуют на борту операторы и экраны.
- На клаймерах нам нужно только знать, есть ли кто-нибудь рядом. А
Джангхауз просто путешествует, пока не получит пропуск в Землю Обетованную.
- Строгое суждение.
- Он действует мне на нервы... Впрочем, они все действуют мне на нервы.
Как дети. Приходится постоянно за ними следить. Подтирать им носы и дуть на
болячки... Извини. Возможно, нам стоило подольше отдохнуть. Или отдохнуть
по-другому.
Появляется Неустрашимый Фред. Я впервые вижу его за неделю. Он
оглядывает нас одним глазом и выбирает сиденьем мои колени.
- Помнишь Ивана Грозного? - спрашиваю я, почесывая кошачьи уши и
голову.
- Этот придурочный инструктор рукопашной из космопехоты? Надеюсь,
получает пендели и летает от полюса до полюса где-нибудь в Богом забытой...
- Нет. Другого. Кошку у нас в детском саду.
- В детском саду? Я такого давнего не помню. - И после паузы: -
Талисман. Кошка, у которой были щенки.
- Котята.
- Все равно. Да. Помню.
Первый год в Академии. Детский сад. Ты еще достаточно человек и
достаточно ребенок, чтобы ценить живые пушистые игрушки. Иван Грозный была
нашим талисманом, и еще менее почтенной, чем даже Неустрашимый. Сплошные
кости и боевые шрамы после бесчисленных лет помета каждые четыре месяца.
Самое лучшее, что можно о ней сказать, - это то, что она любила нас, детей,
так же сильно, как любили ее мы, и гордо приводила к нам свое потомство, как
только они начинали ковылять. Она погибла под колесами электромотоцикла,
оставив после себя полчища потомков. Я думаю, что ее смерть была первым
горьким опытом в молодой жизни командира.
Для меня это долгие годы оставалось самым большим горем. В одно ужасное
мгновение открылась безразличная жестокость мира, в котором я живу. Так
началось падение с высот невинности. Долгое-долгое время ничто не могло
удивить меня или расстроить. То же и командир, хотя по шкале ценностей
взрослого человека у нас были неприятности и покрупнее.
- Помню, - еще раз повторяет командир. - Слышишь, Неустрашимый, мы
говорим о даме. твоей масти.
- Неудачная шутка.
Фред приоткрывает один глаз, рассматривает командира и зевает.
- А ему до фени, - говорю я.
- В том-то все и дело. Всем до фени. Мы тут рвем себе задницы, а всем
до фени..И тем, кого мы защищаем, и военным, и господам из той фирмы, и даже
нам самим почти все время до фени. - Где-то с полминуты он рассматривает
кота. - Делаем необходимые движения и заканчиваем процедуру, чтобы можно
было снова отправиться в отпуск.
Он снова подбирается к той же теме, окольно. Я то же самое испытал в
первом полете на действительной. Нам в Академии долбили-долбили, а потом
отправили туда, где ни у кого понятия не было, что значит задание. Туда, где
всем наплевать. Все, чего они хотели, - это выслужить срок и уйти в
отставку. Они делали лишь то, что не могли не делать, ни грамма больше. И
отказывались от любой должности, где надо делать чуть больше.
Адмирал Танниан, при всех своих недостатках, из своих подчиненных
выбивал это всеми силами. Может быть, не теми средствами, но... если бы наш
командир перенесся на один из Внутренних Миров, его бы встретили как
настоящего, дипломированного героя. Танниан даже тем людям привил правильное
отношение.
Хотя даже самый тихий клаймермен оборвал бы эти реверансы. На войне
Танниана самые блестящие из выпускников Академии теряют лоск, как начищенные