Страница:
— Никто, — ответил Дмитрий и простодушно объяснил: — Я пошел к тебе. Меня остановили и спросили пропуск. Я его не знал. Но увидел проходящего мимо воина с топором и сказал: “Кадум”. Меня пропустили. Я пошел дальше, и если меня останавливали, опять говорил: “Кадум”. Так я пришел к твоему шатру. А тут меня не захотели пропускать. Но ведь я пришел, чтобы просить у тебя справедливости, хазрат эмир! Как можно меня не пропускать? Разве я не твой воин?
— Какой справедливости ты просишь? — спросил Тамерлан. — Кто несправедлив к тебе настолько, что ты врываешься в мой шатер и устраиваешь драку? Знаешь, что тебе за это грозит?
Дмитрий помедлил с ответом. Напряженная настороженность покинула Тимура, он тихонько поглаживал изуродованную ногу, поглядывал на Дмитрия так, словно находил его забавным и не более: большой такой остолоп, силен, как буйвол, но дурак дураком.
— Ты, — сказал Дмитрий, давя в себе хохот. Его лицо дергалось, словно в тике. — Ты несправедлив ко мне.
— Я? — Тимур от удивления на миг перестал массировать больное бедро.
— Да. Ты!
— Чем же? — усмехнувшись, поинтересовался Тамерлан.
— Ты повелел мне сделать то, чего я сделать не в силах.
— Я повелел тебе? — Тимур недоуменно поднял рыжие брови. Голос его стал хриплым. — Отвечай, что и когда я тебе повелел? Я такого не припомню.
— Ты повелел, и твой приказ исполняется, — сказал Дмитрий. — Но ты обрекаешь меня на бесчестье — воины моего народа не убивают безоружных пленников…
Рыжебородое лицо Тимура окаменело, зеленые глаза вспыхнули недобрым огнем.
— Я воин чужого для тебя народа, — быстро продолжал Дмитрий. — Других обычаев. Для воина моего народа попасть в плен — значит покрыть себя несмываемым позором. А убить безоружного противника — значит осквернить свое оружие, осквернить свое имя. Мой народ, ведя войну, не берет в плен мужчин. Пленный — лишь обуза, горб на спине. Зачем он нужен воину? Воину нужен враг, чтобы биться с ним. Все остальное — прах. Ты отдал приказ истребить пленных. Ты прав. Ты — мой эмир, а я — твой воин, и должен подчиниться, но по закону моего народа ты обрекаешь меня на бесчестье. Поэтому будь справедлив ко мне, хазрат эмир, избавь меня от того, что мне постыдно…
К концу его пылкой речи лицо Тамерлана разгладилось, эмир слушал его с заметным интересом.
— Расскажи-ка еще о твоем народе, — потребовал он.
— Мой народ — народ воинов, — сказал Дмитрий, гордо выпрямив спину. — Мы сражаемся не ради добычи, а ради битвы. Враги моего народа трепещут перед ним и платят дань, чтобы мой народ не ходил на них войной. Но разве воин может жить без битвы? — Дмитрий расхохотался с превеликим облегчением: наконец-то душивший его смех смог вырваться наружу. — И если мы хотим воевать, то отсылаем дань назад и идем на врагов войною.
— Хм… — Тамерлан погладил рыжую бороду. — Удивительные вещи ты рассказываешь о своем народе. Ничего подобного я до сих пор не слыхивал. — Он вдруг громко, по-кошачьи фыркнул: — Значит, по-твоему, я должен был раздать пленникам оружие? А? Слышите, что он тут говорит? — окликнул он стражников. — И расхохотался в голос.
Дмитрий стоял на коленях, глядя на хохочущего Тамерлана и слыша ржание стражников за спиной. Неожиданно в хохот вклинился новый резкий голос:
— Чего ржете, собачьи дети? Где вы должны быть? А это еще кто такой? Что он тут делает?
Тамерлан оборвал смех и позвал:
— Иди сюда, Идигу. Ты только послушай, что он говорит.
Переваливаясь на кривых ногах, коренастый Идигу Барлас вышел вперед, остановился рядом с Дмитрием и громко вопросил:
— А ему что здесь надо?
— Погоди, — прервал своего полководца Тамерлан. — Знаешь, что он думает? Что неплохо бы дать пленникам оружие…
Идигу Барлас обалдело раскрыл рот и прочистил горло.
— Кому дать оружие? — переспросил он. И крякнул: — Кого здесь лошадь по голове лягнула, пока меня не было?
— Помнишь его? — спросил Тимур.
— Еще бы не помнить, — буркнул Идигу Барлас. — Как он здесь оказался, скажут мне или нет?
— Сам пришел, — ласково улыбнувшись, ответил Тимур.
— Са-ам! — Идигу Барлас шумно втянул ноздрями воздух и уперся кулаками в бока. Глаза его метали молнии.
— Погоди, Идигу, — снова остановил его Тимур. — Я хочу с ним побеседовать, раз уж он пришел ко мне. И ты послушай, послушай…
Слегка растерявшийся Идигу Барлас ограничился тем, что гневно цыкнул на стражу, приказав им убраться прочь. Однако Тамерлан распорядился иначе:
— Пусть останутся.
Идигу Барлас гневно хмыкнул, отошел от Дмитрия и, кряхтя, уселся на подушку, проворчав:
— Ну-ну… Послушаем…
В левой руке Тимура словно ниоткуда появились четки. Перебирая их, он прикрыл тяжелые веки и сказал:
— Воистину удивителен твой народ, и обычаи его достойны удивления.
Дмитрий пошевелил плечами, расслабляясь. Все в порядке. Встреча состоялась. Тамерлан у него на крючке. Мягко говоря, он назвал Хромца скотиной. Вряд ли Тамерлан оставит оскорбление без внимания — вот и стражники наготове. Но выдержка у него — только позавидовать можно. И за это ему спасибо…
— Значит, по-твоему, приказав истребить пленников, я осквернил свое имя и оружие? — вкрадчиво поинтересовался Тамерлан.
“Как по-писаному”, — подумал Дмитрий.
— Не так, — возразил он.
— А как же? — по-прежнему тихо спросил Тамерлан.
— Ты не воин моего народа. И я поступил на службу к тебе, а не ты ко мне. Тебе кажутся удивительными обычаи моего народа, мне кажутся удивительными обычаи твоей земли. Я не осуждаю их, не мое дело — судить. Я всего лишь не хочу глупой и позорной для себя смерти, поскольку обычаи моего народа для меня святы, и идти против них я не могу. А это ослушание, за которое ты караешь. Что мне остается? Повиновение обрекает меня на бесчестье, ослушание — тоже… И я пришел просить у тебя справедливости, а не хулить тебя — это твои пленники, а не мои. У меня только одна рабыня. Мне достаточно и ее.
От эдакого нахальства Идигу Барлас зашипел, как паровоз, выпускающий пар.
— Шахрух, — проговорил Тамерлан, улыбаясь неизвестно чему.
— Истинно, — подтвердил Дмитрий. — Но чем я заслужил такую участь? Разве я не бьюсь за тебя, как полагается воину?
— Мне известно, что ты оскорбил и разгневал отказом мирзу Халиль-Султана. Мой внук великодушен, и он простил тебя, недостойного оказанной чести. Мне известно и какими словами ты отказался… — сказал Тамерлан, поглядывая на Дмитрия уже совсем иначе, чем прежде. Похоже, Хромец перестал принимать его за идиота.
Повисла многозначительная пауза. Грозная пауза.
“Почему же меня не наказали тогда, если я так оскорбил мальчишку?” — задал Дмитрий мысленный вопрос Тамерлану. Вслух же он сказал совершенно иное:
— Предлагая тебе свой меч, я присягнул на верность тебе и только тебе. По обычаю моего народа воин, оказавшийся на чужбине, сам выбирает, кому принести клятву верности на оружии. Он не может принести клятву двоим, только одному. Я выбрал тебя. Если ты велишь мне служить мирзе Халиль-Султану, я буду ему служить.
— И весь твой народ состоит из таких же гордецов, как ты? — с усмешкой поинтересовался Тамерлан. — И глупцов. Разве мой внук — не часть меня, не мое продолжение?
“Господи, разве я мог подумать, что будет так легко? Я охаял его, он охаял меня — равновесие соблюдено…” — Дмитрий рассмеялся бы снова, позволь обстоятельства. Он чуть прищурился и поморгал веками, словно размышляя.
— Ты прав, — спокойно согласился он после минутного молчания. — Я глупец.
Тамерлан, видимо, ждал дальнейшего самоуничижения, которого не последовало. Твой ход, Хромец, твой ход…
Тимур положил четки на больное колено и погладил.
— А если я велю тебе презреть обычаи твоего народа и отправиться выполнять мою волю? Пленники должны быть уничтожены — только дурак может не сознавать опасности, которую они несут в себе. Как ты поступишь?
Дмитрий отвернулся от Хромца и повернулся к стене шатра. Синий бархат, расшитый серебряными и золотыми звездами.
— Ослушаться я не посмею — я же принес тебе клятву, — ответил он. — Но после смерти последнего презренного пленника мне придется убить себя, бросившись грудью на меч, чтобы моя кровь смыла с него позор. Если мое имя так и останется опозоренным, то хоть меч будет очищен от скверны, чтобы принять другого воина.
— Почему ты так беспокоишься о своем мече?
— Всевышний сначала создал меч, а потом — человека для меча, — сказал Дмитрий. — Предназначение меча — звенеть в победных битвах, а предназначение воина — помогать ему в этом.
Тамерлан переглянулся с Идигу Барласом. У коренастого полководца просто голова кругом шла: он то и дело невразумительно крякал и хлопал себя по ляжке. Замершие стражники — и те обалдело переглядывались.
— Такова вера твоего народа? — спросил Хромец.
— Такова, — отрезал Дмитрий. — И она истинна. И на чужбине меня встретил меч, подобный тем, какие куют у меня на родине. Он ждал меня здесь.
— Однажды ты бился в поединке и отдал меч, чтобы сражаться ножом. Противник был недостоин твоего меча?
— Именно так…
— Удивительный народ… — медленно проговорил Тамерлан.
Тишину, вдруг воцарившуюся в шатре, нарушал единственный звук — тихое поскрипывание или царапанье, словно где-то скреблась мышь.
“Что это? — подумал Дмитрий. — В шатре я, Хромец, Идигу Барлас и куча стражи… И чтец, — вспомнил он. — Неприметный чтец. А сейчас он, наверное, писец. Записывает мою сказку тысячу и одной ночи”.
Проверить предположения он не мог: чтец оставался вне поля зрения. Дмитрий не отрывал взгляда от Тамерлана, а тот, чуть улыбаясь, пощипывал рыжую бороду. Наконец ласково сказал:
— Ты силой ворвался ко мне и учинил драку, но я не гневаюсь — ты пришел искать справедливости. Вот мое решение: не делай того, что противно воинской чести твоего народа.
Дмитрий расправил плечи и вздохнул.
— Воистину ты мудр и справедлив, хазрат эмир, — сказал он, поклонившись. — Я горд, что служу тебе.
Тамерлан знаком велел страже убраться, а сам смотрел на Дмитрия. Выражение зеленых глаз Хромца изменилось, но Дмитрий не мог пока понять, в чем дело. Стражники ушли — признак хороший, а что дальше?
— Ты говоришь, меч ждал тебя на чужбине? — спросил Тамерлан. — Разве ты, воин, проделал столь далекий путь в мое государство, чтобы служить мне без оружия, брони и обуви?
“Он не спросил, где моя родина. Не спросил, куда я подевал своего коня, — подумал Дмитрий. — Он уже знает все мои байки”. И вдруг понял все — и мысленно проклял свою безмерную тупость. Озарение было мгновенным и ужасающе простым: Хромец ломает голову над той же загадкой, что и он: как Дмитрий попал сюда? Вот и весь сказ. Путешествуй Дмитрий чин чином — богатырь на добром коне, то да се, — слухи летели бы впереди, как птицы. И два с лишним метра роста для нынешних времен — это слишком. Вот Хромцу и непонятно, откуда эти два метра взялись и как к нему притопали. “Джафар… — подумал Дмитрий. — Кривой стукач. Да я тебя расцеловать готов, если бы ты только знал это”.
— Ты отказываешься отвечать? — нахмурился недовольный его промедлением Тамерлан.
Дмитрий посмотрел на Идигу Барласа, который в свою очередь с большим неодобрением поглядывал на него. Как жаль, что Тамерлан не один…
— Я не могу ответить. Хотел бы, но не могу.
Тамерлан сощурился, пристально глядя Дмитрию в лицо.
— Поясни, что означают твои слова?
— Странную историю я расскажу тебе, хазрат эмир: я помню, как попал в твой сад. Но не помню, как попал в твою страну, как добрался до нее. Словно что-то лишило меня памяти, но что? Я тоже не помню. Память о путешествии будто вышибло крепким ударом…
— Клянусь Аллахом, такое бывает, — подал вдруг голос Идигу Барлас. — Помню, в Грузии сотнику Имир-беку свинцовый шар из пращи в затылок угодил. Свалился он с коня, очнулся, глазами хлопает и спрашивает: “Кто я? Где я?” Мать родную забыл, как себя самого зовут, забыл… Зовешь его: “Имир-бек!” — а он будто и не слышит… Трясешь за плечо, а он: “Это ты меня зовешь? Это я — Имир-бек? А ты кто такой?” А мы ж мальчишками вместе росли… Помнишь его? Помнишь Имир-бека, а?
Тимур коротко кивнул Идигу Барласу. Коренастый и бородатый полководец шмыгнул носом.
— Вот… — удовлетворенно произнес он и спросил: — Эй, ун-баши, может, и тебя невзначай чем-нибудь по башке приласкали? — Идигу Барлас поднял мозолистую от сабли квадратную ладонь и хлопнул себя по чалме.
Дмитрий мысленно поблагодарил за неожиданную поддержку и ответил:
— Не помню.
— Видать, крепко тебя… — прокомментировал Идигу Барлас.
Тамерлан задумчиво играл четками.
— Я очнулся раздетым догола, словно меня ограбили во сне, а вокруг был песок. И было жарко, очень жарко — не так, как у меня на родине, — спокойно продолжал Дмитрий. — Я не знал, где я и как сюда попал, поднялся и пошел, куда глаза глядят. Увидел людей и пошел к ним. Люди меня испугались и стали кидаться камнями, стараясь прогнать. И я ушел. Вышел к реке и поплыл по ней. Я случайно набрел на сад вокруг твоего дворца, приняв его за рощу. Когда я жил среди своего народа, до нас доходили рассказы, что в неких далеких и жарких землях живет непобедимый воитель, чьи волосы рыжи, а глаза зелены, как морские волны. Мой народ не знал, легенда ли ты или существуешь на самом деле. Прости, эмир, слухи донесли до нас и о твоем увечье. Когда я увидел тебя, то сразу же понял, кто передо мной. И понял, где я… И мое удивление было столь велико, что… мозг мой загорелся, словно в огне: я не мог понять, как попал в страну, столь далекую от моей земли, ничего не помня о проделанном путешествии, — закончил он.
Тамерлан слушал, всем телом подавшись вперед.
— Поистине твоя история удивительна, — тихо произнес он, сжав четки в кулаке.
— Ты можешь мне верить, хазрат эмир, а можешь не верить, — сказал Дмитрий. — Но я клянусь мечом: все, о чем я тебе поведал, истинная правда, — и, придав лицу благоговейное выражение, он погладил рукоять бастарда.
Тамерлан отвернулся, поигрывая четками.
— Это правда, что не подслушал слово пропуска? Что сказал: “топор” — лишь потому, что увидел воина с топором?
“Совсем я тебя запутал”, — посочувствовал Дмитрий мысленно.
— Правда. Я шел к тебе искать справедливости. Как же могло быть иначе?
Хромец молчал долго. Очень долго.
— Я хотел бы узнать о твоем народе побольше. Я пришлю к тебе писца. Ты расскажешь ему все, что сохранила твоя память о твоем народе и крае, где вы обитаете, — наконец сказал он.
— Как скажешь… — низко склонился Дмитрий. Тамерлан раздвинул рыжие усы в добродушной улыбке. Но зеленые глаза остались холодны, как лед.
— А теперь ступай, — сказал он. — И запомни: я запрещаю тебе самовольно являться ко мне. Призову — придешь. Это мое повеление.
— Блаженный, — растерянно произнес Идигу Бар лас, когда тяжелый полог упал за спиной Дмитрия. — Силой и храбростью чисто лев, говорят, а умом… Он — твой Рустем, а ты — Кей-Кавус…
Но Тимур не слушал, думая о негаданном визитере. Слухов об иноверце-великане он знал, пожалуй, побольше, чем Идигу Барлас. Кривой Джафар из кожи вон лез, чтобы угодить эмиру. Тамерлан и глазом не моргнул, когда гигант ворвался в шатер, разметав по углам стражу, — лишь взялся за висящий на поясе нож, ожидая развязки. Даже злые языки врагов не могли обвинить его в трусости — страха эмир не ведал. Осторожен был, но осторожность и страх — суть вещи разные.
— Оставь меня, — сказал он, прервав болтовню Идигу Барласа.
Тот умолк на полуслове. Когда Тимур говорил подобным тоном, лучше было повиноваться беспрекословно.
— Угу, — буркнул он и, кряхтя, поднялся с подушки.
Тимур взглянул на чтеца. Тот понял и без слов: закрыл книгу, согнулся в поклоне и немедленно исчез.
— Идигу! — окликнул Тимур старого друга, который уже занес ногу над порогом.
— Что? — оглянулся тот.
— А… Нет. Ничего, — махнул рукой Тимур.
Удивленный Идигу Барлас только пожал плечами и удалился, что-то бурча под нос.
Оставшись один, Тимур поднялся и, припадая на больную ногу, направился к матерчатой стене шатра, раздвинул тонкий войлок и прошел в образовавшуюся щель, оказавшись в маленькой комнатке. Низкое ложе, покрытое ковром, бронзовая жаровня, большой ларь — вот и вся обстановка. Когда ночи были холодными, он спал здесь. В теплые ночи предпочитал ночевать на свежем воздухе. Тимур постоял, чтобы глаза привыкли к полумраку, а затем уверенно захромал к ларю. Подняв крышку, достал оттуда кубок, потом кувшин и наполнил кубок темным ферганским вином.
Тимур опорожнил кубок и отер рыжие усы ладонью. Облизнул губы, снимая языком терпкий вкус вина. Присел на ларь, вытянув негнущуюся ногу. И задумался.
Среди сплетен о гиганте, которыми потчевал Тимура Кривой Джафар, одна заинтересовала Тимура особенно. К иноверцу ун-баши прикипел дервиш из джавляков и принялся обучать его грамоте. Это и удивило Тимура. Сам он ни читать, ни писать не умел. И прекрасно без этого обходился. Но, по словам маркитанта, выходило, что не иноземец напросился в ученики к святому человеку, а дервиш взялся обучать его по собственному почину. Более того, откуда пришел каландар[34] — неизвестно. К войску пристал где-то под Кабулом, но откуда явился, никто не знает. Среди дервишей пользуется большим уважением. Шейх, не иначе…
И Тимур велел привести дервиша, приказав не говорить, кто именно призывает его: пусть скажут, что знатная госпожа просит погадать, путь позвенят монетами, чтобы подсластить просьбу. (А если джавляк вдруг не захочет идти — сунуть головой в мешок и все равно приволочь.) И потому эмир ожидал, когда приведут дервиша, не в своих апартаментах, а в палатке наложницы.
И джавляка привели.
* * *
При виде Тимура Як Безумец остановился у порога, скрестил руки на груди и склонил бритую голову к левому плечу. Ни один мускул не дрогнул на безбровой физиономии, словно не эмира увидел он перед собой, а простой валун, лежащий на обочине.
Тамерлан неторопливо разглядывал видавшее виды рубище, укутывавшее плотно сбитое тело дервиша. На веревочном поясе болталась чашка для подаяний — вытертая до блеска половинка скорлупы кокосового ореха.
Як Безумец возвел очи к шелковому потолку палатки.
— Откровение дается лишь тому, кто способен познать его смысл, — вдруг произнес он, ни к кому не обращаясь. — А путь познания подобен крутой лестнице, ведущей на верх минарета, и лишь глупец пытается преодолеть его, прыгая через ступени.
Голос у дервиша оказался грудной, глубокий. Говорил он негромко, но Тимур услышал все до последнего слова. Вопрос, готовый сорваться с губ эмира, так и не слетел с них. Тамерлан закусил рыжий ус.
Джавляк отлепил взгляд от потолка и бесцеремонно уставился на Тимура. Он молчал. Молчал и эмир. Тишину нарушало лишь сухое потрескивание фитилей в горящих лампах.
— Тебе погадать, эмир… — нарушил молчание джавляк. Он произносил слова без всякого выражения, и было непонятно, спрашивает дервиш или нет.
— Откуда ты пришел ко мне, святой брат?
— К тебе я пришел из твоего же стана, — ровным тоном ответил Як Безумец.
— Из каких мест ты пришел в мой стан?
— Из таких, где меня теперь долго не будет, — последовал равнодушный ответ.
Тимур и бровью не повел. Он видел, кто стоит перед ним. Для “следующих путем упрека” вызов и дерзость — обычное поведение. Дикий бык — образец кротости по сравнению с каландарами. От дервиша прямо-таки разило винными парами, перешибавшими благоухание благовонного масла в лампах, но стоял он прямо, не качался.
— Не хочешь ли выпить вина, святой брат? — усмехнувшись, поинтересовался Тимур.
— Я всегда его хочу, — отозвался Як Безумец тоном, в котором не ощущалось даже намека на заинтересованность.
По знаку эмира появившийся из-за занавески раб подал джавляку чашу. Тот обратил на подношение отсутствующий взгляд, только когда чаша с вином появилась у него перед самым носом. Он взял ее твердой рукой и вылил в рот, брызгая вином на грудь, а пустую чашу просто бросил под ноги. Вместо слов благодарности он выпучил глаза и звучно рыгнул.
— Еще хочешь? — поинтересовался Тимур вкрадчиво.
Дервиш молча переломился в поясе, поднял с пола чашу и без слов протянул перед собой. Выпив вино, он опять бросил чашу под ноги. На голом подбородке джавляка повисла крупная винная капля, но тот и не подумал утереть мокрый рот. Подставив ладонь под подбородок, Як Безумец дернул шеей. Капля сорвалась и шлепнулась на подставленную руку. Джавляк медленно облизал ладонь и вытер о грязную полу.
— О каком Откровении ты говорил, святой брат? — спросил Тимур.
— Я говорил об Откровении… — джавляк провел кончиком языка по верхней губе, — об Откровении Всемогущего и Милосердного… — Дервиш смачно причмокнул. — Об Его Откровении…
— А в чем оно? — быстро спросил Тимур. — Скажи мне. В чем?
Блестящий взгляд дервиша уперся в эмира.
— Во всем, — сипло проговорил дервиш. — Оно и в том, что напрасно наказана служанка за кражу. А колечко лежит себе спокойно в щелке у изголовья ложа, куда упало… Во всем… — повторил он, и в антрацитово-черных глазах, смотревших прямо на Тимура, впервые проявилось какое-то выражение интереса. — Тебе было Откровение… — произнес джавляк, и эмир опять не понял, спрашивает джавляк или утверждает. — Было… — и умолк на полуслове.
— О каком кольце ты говоришь, святой брат? О каком ложе?
— Что стоит у тебя за спиной…
За спиной Тимура стояла широкая и низкая тахта с высокой резной спинкой. Эмир медленно повернулся к ней.
— Кольцо в щелке? — переспросил он. Джавляк не удостоил его ответом. Тимур решительно подошел к изголовью, откинул расшитое золотой нитью покрывало.
— Где?
— Ищи… — равнодушно уронил джавляк.
Тимур свирепо взглянул на дервиша, но смолчал. Взял с подставки горящую лампу, сорвал с кровати покрывало и перину и склонился над изголовьем, водя лампой из стороны в сторону. В правом углу ложа блеснуло желтым, и Тимур увидел застрявший в узкой щели потрескавшегося от времени дерева ободок золотого колечка. Скособочившись, он дотянулся до него правой, негнущейся в локте рукой и подцепил ногтями. Поднял повыше и поднес лампу — золото холодно поблескивало, освещаемое дрожащим пламенем. Эмир поднял взгляд на джавляка.
Безучастная физиономия дервиша дрогнула, он на миг растянул рот в слабом подобии улыбки, и снова на лицо его вернулась равнодушная мина. Як Безумец выставил вперед руку, словно хотел остановить Тимура.
— Не спрашивай, — произнес он. — Ни о чем не спрашивай. Не уподобляйся глупцу, прыгающему через ступени. Все в мире происходит лишь Его велением. Все, что происходит Его велением, — во благо. Что можем такие, как мы? Подчиняться Его велениям и славить Его… Як! — вдруг гортанно вскрикнул джавляк и, подняв руки, прищелкнул пальцами. Дервиш приподнял правую ногу и впечатал пятку в войлок, застилавший пол палатки. — Лаки-лаки-тун… лаки-лаки-тун… — забормотал он.
На глазах эмира Як Безумец пустился в пляс, отщелкивая ритм пальцами. Он запрокинул бритую голову, закрыл глаза и танцевал, приговаривая, будто играл на бубне:
— Лаки-лаки-тун… Лаки-лаки-тун…
Неожиданно джавляк оборвал танец и, замолчав, замер на месте. Он всем корпусом резко развернулся к Тимуру и, глядя на него горящим взглядом, произнес:
— Вижу… Вижу переправу войск через великую реку… Вижу муть речной воды… Вот она, твоя последняя ступень, эмир. Запомни это. Запомнишь?
Тимур сжал золотое колечко в кулаке и ответил:
— Запомню.
Як Безумец глубоко вздохнул и повел плечами под драным своим рубищем, будто освободился от тяжкого груза.
— Ты родом из Мазандерана[35], святой брат? — спросил Тимур.
С джаляком они говорили на фарси, и говор дервиша отличался от привычного Тимуру самаркандского произношения. Як Безумец пялился на чашу, которая по-прежнему валялась у его ног. Казалось, он полностью поглощен ею, но Тимура услышал. И, не отводя взгляда от чаши, ответил:
— Может быть, из Мазандерана… — но заговорил при этом так, будто всю жизнь провел в Бухаре или ее окрестностях. — А может, и нет… — последние слова Як произнес на чистейшем тюркском наречии. — Где родина сухой колючки, что ветер несет по пустыне? Она не помнит…
Больше дервиш не сказал ни слова, и Тимур отпустил его с миром. Пожелай эмир узнать еще что-нибудь, даже клещи палача не смогут вырвать у каландара нужных слов. Зачем же прилагать усилия, раз они пропадут втуне?
Тимур поднял левую кисть, на мизинце которой в полумраке бледнело золото колечка. Того самого, что он извлек из щели. Как оно попало туда, Тимур не ведал, но его неведение было неважно. Главное — о кольце знал джавляк. Полубезумный провидец.
* * *
Солнечный свет, такой яркий после сумрака шатра, заставил его зажмуриться. Дмитрий утер ладонью выступившие слезы и огляделся. Что-то изменилось… Он постоял, осознавая изменения вокруг себя, и вдруг догадался: мир поблек. Небо уже не сияет прежней синевой драгоценного камня, а трава посерела и словно выцвела. Он почувствовал страшную усталость. Плечи отяжелели и тянули к земле. Хотелось лечь ничком. “Что со мной?” — спросил он себя. И сам себе ответил: “Не знаю. Жаль-, что он был не один”. И поплелся в обоз, на ходу шевеля плечами, словно пытаясь снять с них невидимый, но тяжкий груз.
— Какой справедливости ты просишь? — спросил Тамерлан. — Кто несправедлив к тебе настолько, что ты врываешься в мой шатер и устраиваешь драку? Знаешь, что тебе за это грозит?
Дмитрий помедлил с ответом. Напряженная настороженность покинула Тимура, он тихонько поглаживал изуродованную ногу, поглядывал на Дмитрия так, словно находил его забавным и не более: большой такой остолоп, силен, как буйвол, но дурак дураком.
— Ты, — сказал Дмитрий, давя в себе хохот. Его лицо дергалось, словно в тике. — Ты несправедлив ко мне.
— Я? — Тимур от удивления на миг перестал массировать больное бедро.
— Да. Ты!
— Чем же? — усмехнувшись, поинтересовался Тамерлан.
— Ты повелел мне сделать то, чего я сделать не в силах.
— Я повелел тебе? — Тимур недоуменно поднял рыжие брови. Голос его стал хриплым. — Отвечай, что и когда я тебе повелел? Я такого не припомню.
— Ты повелел, и твой приказ исполняется, — сказал Дмитрий. — Но ты обрекаешь меня на бесчестье — воины моего народа не убивают безоружных пленников…
Рыжебородое лицо Тимура окаменело, зеленые глаза вспыхнули недобрым огнем.
— Я воин чужого для тебя народа, — быстро продолжал Дмитрий. — Других обычаев. Для воина моего народа попасть в плен — значит покрыть себя несмываемым позором. А убить безоружного противника — значит осквернить свое оружие, осквернить свое имя. Мой народ, ведя войну, не берет в плен мужчин. Пленный — лишь обуза, горб на спине. Зачем он нужен воину? Воину нужен враг, чтобы биться с ним. Все остальное — прах. Ты отдал приказ истребить пленных. Ты прав. Ты — мой эмир, а я — твой воин, и должен подчиниться, но по закону моего народа ты обрекаешь меня на бесчестье. Поэтому будь справедлив ко мне, хазрат эмир, избавь меня от того, что мне постыдно…
К концу его пылкой речи лицо Тамерлана разгладилось, эмир слушал его с заметным интересом.
— Расскажи-ка еще о твоем народе, — потребовал он.
— Мой народ — народ воинов, — сказал Дмитрий, гордо выпрямив спину. — Мы сражаемся не ради добычи, а ради битвы. Враги моего народа трепещут перед ним и платят дань, чтобы мой народ не ходил на них войной. Но разве воин может жить без битвы? — Дмитрий расхохотался с превеликим облегчением: наконец-то душивший его смех смог вырваться наружу. — И если мы хотим воевать, то отсылаем дань назад и идем на врагов войною.
— Хм… — Тамерлан погладил рыжую бороду. — Удивительные вещи ты рассказываешь о своем народе. Ничего подобного я до сих пор не слыхивал. — Он вдруг громко, по-кошачьи фыркнул: — Значит, по-твоему, я должен был раздать пленникам оружие? А? Слышите, что он тут говорит? — окликнул он стражников. — И расхохотался в голос.
Дмитрий стоял на коленях, глядя на хохочущего Тамерлана и слыша ржание стражников за спиной. Неожиданно в хохот вклинился новый резкий голос:
— Чего ржете, собачьи дети? Где вы должны быть? А это еще кто такой? Что он тут делает?
Тамерлан оборвал смех и позвал:
— Иди сюда, Идигу. Ты только послушай, что он говорит.
Переваливаясь на кривых ногах, коренастый Идигу Барлас вышел вперед, остановился рядом с Дмитрием и громко вопросил:
— А ему что здесь надо?
— Погоди, — прервал своего полководца Тамерлан. — Знаешь, что он думает? Что неплохо бы дать пленникам оружие…
Идигу Барлас обалдело раскрыл рот и прочистил горло.
— Кому дать оружие? — переспросил он. И крякнул: — Кого здесь лошадь по голове лягнула, пока меня не было?
— Помнишь его? — спросил Тимур.
— Еще бы не помнить, — буркнул Идигу Барлас. — Как он здесь оказался, скажут мне или нет?
— Сам пришел, — ласково улыбнувшись, ответил Тимур.
— Са-ам! — Идигу Барлас шумно втянул ноздрями воздух и уперся кулаками в бока. Глаза его метали молнии.
— Погоди, Идигу, — снова остановил его Тимур. — Я хочу с ним побеседовать, раз уж он пришел ко мне. И ты послушай, послушай…
Слегка растерявшийся Идигу Барлас ограничился тем, что гневно цыкнул на стражу, приказав им убраться прочь. Однако Тамерлан распорядился иначе:
— Пусть останутся.
Идигу Барлас гневно хмыкнул, отошел от Дмитрия и, кряхтя, уселся на подушку, проворчав:
— Ну-ну… Послушаем…
В левой руке Тимура словно ниоткуда появились четки. Перебирая их, он прикрыл тяжелые веки и сказал:
— Воистину удивителен твой народ, и обычаи его достойны удивления.
Дмитрий пошевелил плечами, расслабляясь. Все в порядке. Встреча состоялась. Тамерлан у него на крючке. Мягко говоря, он назвал Хромца скотиной. Вряд ли Тамерлан оставит оскорбление без внимания — вот и стражники наготове. Но выдержка у него — только позавидовать можно. И за это ему спасибо…
— Значит, по-твоему, приказав истребить пленников, я осквернил свое имя и оружие? — вкрадчиво поинтересовался Тамерлан.
“Как по-писаному”, — подумал Дмитрий.
— Не так, — возразил он.
— А как же? — по-прежнему тихо спросил Тамерлан.
— Ты не воин моего народа. И я поступил на службу к тебе, а не ты ко мне. Тебе кажутся удивительными обычаи моего народа, мне кажутся удивительными обычаи твоей земли. Я не осуждаю их, не мое дело — судить. Я всего лишь не хочу глупой и позорной для себя смерти, поскольку обычаи моего народа для меня святы, и идти против них я не могу. А это ослушание, за которое ты караешь. Что мне остается? Повиновение обрекает меня на бесчестье, ослушание — тоже… И я пришел просить у тебя справедливости, а не хулить тебя — это твои пленники, а не мои. У меня только одна рабыня. Мне достаточно и ее.
От эдакого нахальства Идигу Барлас зашипел, как паровоз, выпускающий пар.
— Шахрух, — проговорил Тамерлан, улыбаясь неизвестно чему.
— Истинно, — подтвердил Дмитрий. — Но чем я заслужил такую участь? Разве я не бьюсь за тебя, как полагается воину?
— Мне известно, что ты оскорбил и разгневал отказом мирзу Халиль-Султана. Мой внук великодушен, и он простил тебя, недостойного оказанной чести. Мне известно и какими словами ты отказался… — сказал Тамерлан, поглядывая на Дмитрия уже совсем иначе, чем прежде. Похоже, Хромец перестал принимать его за идиота.
Повисла многозначительная пауза. Грозная пауза.
“Почему же меня не наказали тогда, если я так оскорбил мальчишку?” — задал Дмитрий мысленный вопрос Тамерлану. Вслух же он сказал совершенно иное:
— Предлагая тебе свой меч, я присягнул на верность тебе и только тебе. По обычаю моего народа воин, оказавшийся на чужбине, сам выбирает, кому принести клятву верности на оружии. Он не может принести клятву двоим, только одному. Я выбрал тебя. Если ты велишь мне служить мирзе Халиль-Султану, я буду ему служить.
— И весь твой народ состоит из таких же гордецов, как ты? — с усмешкой поинтересовался Тамерлан. — И глупцов. Разве мой внук — не часть меня, не мое продолжение?
“Господи, разве я мог подумать, что будет так легко? Я охаял его, он охаял меня — равновесие соблюдено…” — Дмитрий рассмеялся бы снова, позволь обстоятельства. Он чуть прищурился и поморгал веками, словно размышляя.
— Ты прав, — спокойно согласился он после минутного молчания. — Я глупец.
Тамерлан, видимо, ждал дальнейшего самоуничижения, которого не последовало. Твой ход, Хромец, твой ход…
Тимур положил четки на больное колено и погладил.
— А если я велю тебе презреть обычаи твоего народа и отправиться выполнять мою волю? Пленники должны быть уничтожены — только дурак может не сознавать опасности, которую они несут в себе. Как ты поступишь?
Дмитрий отвернулся от Хромца и повернулся к стене шатра. Синий бархат, расшитый серебряными и золотыми звездами.
— Ослушаться я не посмею — я же принес тебе клятву, — ответил он. — Но после смерти последнего презренного пленника мне придется убить себя, бросившись грудью на меч, чтобы моя кровь смыла с него позор. Если мое имя так и останется опозоренным, то хоть меч будет очищен от скверны, чтобы принять другого воина.
— Почему ты так беспокоишься о своем мече?
— Всевышний сначала создал меч, а потом — человека для меча, — сказал Дмитрий. — Предназначение меча — звенеть в победных битвах, а предназначение воина — помогать ему в этом.
Тамерлан переглянулся с Идигу Барласом. У коренастого полководца просто голова кругом шла: он то и дело невразумительно крякал и хлопал себя по ляжке. Замершие стражники — и те обалдело переглядывались.
— Такова вера твоего народа? — спросил Хромец.
— Такова, — отрезал Дмитрий. — И она истинна. И на чужбине меня встретил меч, подобный тем, какие куют у меня на родине. Он ждал меня здесь.
— Однажды ты бился в поединке и отдал меч, чтобы сражаться ножом. Противник был недостоин твоего меча?
— Именно так…
— Удивительный народ… — медленно проговорил Тамерлан.
Тишину, вдруг воцарившуюся в шатре, нарушал единственный звук — тихое поскрипывание или царапанье, словно где-то скреблась мышь.
“Что это? — подумал Дмитрий. — В шатре я, Хромец, Идигу Барлас и куча стражи… И чтец, — вспомнил он. — Неприметный чтец. А сейчас он, наверное, писец. Записывает мою сказку тысячу и одной ночи”.
Проверить предположения он не мог: чтец оставался вне поля зрения. Дмитрий не отрывал взгляда от Тамерлана, а тот, чуть улыбаясь, пощипывал рыжую бороду. Наконец ласково сказал:
— Ты силой ворвался ко мне и учинил драку, но я не гневаюсь — ты пришел искать справедливости. Вот мое решение: не делай того, что противно воинской чести твоего народа.
Дмитрий расправил плечи и вздохнул.
— Воистину ты мудр и справедлив, хазрат эмир, — сказал он, поклонившись. — Я горд, что служу тебе.
Тамерлан знаком велел страже убраться, а сам смотрел на Дмитрия. Выражение зеленых глаз Хромца изменилось, но Дмитрий не мог пока понять, в чем дело. Стражники ушли — признак хороший, а что дальше?
— Ты говоришь, меч ждал тебя на чужбине? — спросил Тамерлан. — Разве ты, воин, проделал столь далекий путь в мое государство, чтобы служить мне без оружия, брони и обуви?
“Он не спросил, где моя родина. Не спросил, куда я подевал своего коня, — подумал Дмитрий. — Он уже знает все мои байки”. И вдруг понял все — и мысленно проклял свою безмерную тупость. Озарение было мгновенным и ужасающе простым: Хромец ломает голову над той же загадкой, что и он: как Дмитрий попал сюда? Вот и весь сказ. Путешествуй Дмитрий чин чином — богатырь на добром коне, то да се, — слухи летели бы впереди, как птицы. И два с лишним метра роста для нынешних времен — это слишком. Вот Хромцу и непонятно, откуда эти два метра взялись и как к нему притопали. “Джафар… — подумал Дмитрий. — Кривой стукач. Да я тебя расцеловать готов, если бы ты только знал это”.
— Ты отказываешься отвечать? — нахмурился недовольный его промедлением Тамерлан.
Дмитрий посмотрел на Идигу Барласа, который в свою очередь с большим неодобрением поглядывал на него. Как жаль, что Тамерлан не один…
— Я не могу ответить. Хотел бы, но не могу.
Тамерлан сощурился, пристально глядя Дмитрию в лицо.
— Поясни, что означают твои слова?
— Странную историю я расскажу тебе, хазрат эмир: я помню, как попал в твой сад. Но не помню, как попал в твою страну, как добрался до нее. Словно что-то лишило меня памяти, но что? Я тоже не помню. Память о путешествии будто вышибло крепким ударом…
— Клянусь Аллахом, такое бывает, — подал вдруг голос Идигу Барлас. — Помню, в Грузии сотнику Имир-беку свинцовый шар из пращи в затылок угодил. Свалился он с коня, очнулся, глазами хлопает и спрашивает: “Кто я? Где я?” Мать родную забыл, как себя самого зовут, забыл… Зовешь его: “Имир-бек!” — а он будто и не слышит… Трясешь за плечо, а он: “Это ты меня зовешь? Это я — Имир-бек? А ты кто такой?” А мы ж мальчишками вместе росли… Помнишь его? Помнишь Имир-бека, а?
Тимур коротко кивнул Идигу Барласу. Коренастый и бородатый полководец шмыгнул носом.
— Вот… — удовлетворенно произнес он и спросил: — Эй, ун-баши, может, и тебя невзначай чем-нибудь по башке приласкали? — Идигу Барлас поднял мозолистую от сабли квадратную ладонь и хлопнул себя по чалме.
Дмитрий мысленно поблагодарил за неожиданную поддержку и ответил:
— Не помню.
— Видать, крепко тебя… — прокомментировал Идигу Барлас.
Тамерлан задумчиво играл четками.
— Я очнулся раздетым догола, словно меня ограбили во сне, а вокруг был песок. И было жарко, очень жарко — не так, как у меня на родине, — спокойно продолжал Дмитрий. — Я не знал, где я и как сюда попал, поднялся и пошел, куда глаза глядят. Увидел людей и пошел к ним. Люди меня испугались и стали кидаться камнями, стараясь прогнать. И я ушел. Вышел к реке и поплыл по ней. Я случайно набрел на сад вокруг твоего дворца, приняв его за рощу. Когда я жил среди своего народа, до нас доходили рассказы, что в неких далеких и жарких землях живет непобедимый воитель, чьи волосы рыжи, а глаза зелены, как морские волны. Мой народ не знал, легенда ли ты или существуешь на самом деле. Прости, эмир, слухи донесли до нас и о твоем увечье. Когда я увидел тебя, то сразу же понял, кто передо мной. И понял, где я… И мое удивление было столь велико, что… мозг мой загорелся, словно в огне: я не мог понять, как попал в страну, столь далекую от моей земли, ничего не помня о проделанном путешествии, — закончил он.
Тамерлан слушал, всем телом подавшись вперед.
— Поистине твоя история удивительна, — тихо произнес он, сжав четки в кулаке.
— Ты можешь мне верить, хазрат эмир, а можешь не верить, — сказал Дмитрий. — Но я клянусь мечом: все, о чем я тебе поведал, истинная правда, — и, придав лицу благоговейное выражение, он погладил рукоять бастарда.
Тамерлан отвернулся, поигрывая четками.
— Это правда, что не подслушал слово пропуска? Что сказал: “топор” — лишь потому, что увидел воина с топором?
“Совсем я тебя запутал”, — посочувствовал Дмитрий мысленно.
— Правда. Я шел к тебе искать справедливости. Как же могло быть иначе?
Хромец молчал долго. Очень долго.
— Я хотел бы узнать о твоем народе побольше. Я пришлю к тебе писца. Ты расскажешь ему все, что сохранила твоя память о твоем народе и крае, где вы обитаете, — наконец сказал он.
— Как скажешь… — низко склонился Дмитрий. Тамерлан раздвинул рыжие усы в добродушной улыбке. Но зеленые глаза остались холодны, как лед.
— А теперь ступай, — сказал он. — И запомни: я запрещаю тебе самовольно являться ко мне. Призову — придешь. Это мое повеление.
— Блаженный, — растерянно произнес Идигу Бар лас, когда тяжелый полог упал за спиной Дмитрия. — Силой и храбростью чисто лев, говорят, а умом… Он — твой Рустем, а ты — Кей-Кавус…
Но Тимур не слушал, думая о негаданном визитере. Слухов об иноверце-великане он знал, пожалуй, побольше, чем Идигу Барлас. Кривой Джафар из кожи вон лез, чтобы угодить эмиру. Тамерлан и глазом не моргнул, когда гигант ворвался в шатер, разметав по углам стражу, — лишь взялся за висящий на поясе нож, ожидая развязки. Даже злые языки врагов не могли обвинить его в трусости — страха эмир не ведал. Осторожен был, но осторожность и страх — суть вещи разные.
— Оставь меня, — сказал он, прервав болтовню Идигу Барласа.
Тот умолк на полуслове. Когда Тимур говорил подобным тоном, лучше было повиноваться беспрекословно.
— Угу, — буркнул он и, кряхтя, поднялся с подушки.
Тимур взглянул на чтеца. Тот понял и без слов: закрыл книгу, согнулся в поклоне и немедленно исчез.
— Идигу! — окликнул Тимур старого друга, который уже занес ногу над порогом.
— Что? — оглянулся тот.
— А… Нет. Ничего, — махнул рукой Тимур.
Удивленный Идигу Барлас только пожал плечами и удалился, что-то бурча под нос.
Оставшись один, Тимур поднялся и, припадая на больную ногу, направился к матерчатой стене шатра, раздвинул тонкий войлок и прошел в образовавшуюся щель, оказавшись в маленькой комнатке. Низкое ложе, покрытое ковром, бронзовая жаровня, большой ларь — вот и вся обстановка. Когда ночи были холодными, он спал здесь. В теплые ночи предпочитал ночевать на свежем воздухе. Тимур постоял, чтобы глаза привыкли к полумраку, а затем уверенно захромал к ларю. Подняв крышку, достал оттуда кубок, потом кувшин и наполнил кубок темным ферганским вином.
Тимур опорожнил кубок и отер рыжие усы ладонью. Облизнул губы, снимая языком терпкий вкус вина. Присел на ларь, вытянув негнущуюся ногу. И задумался.
Среди сплетен о гиганте, которыми потчевал Тимура Кривой Джафар, одна заинтересовала Тимура особенно. К иноверцу ун-баши прикипел дервиш из джавляков и принялся обучать его грамоте. Это и удивило Тимура. Сам он ни читать, ни писать не умел. И прекрасно без этого обходился. Но, по словам маркитанта, выходило, что не иноземец напросился в ученики к святому человеку, а дервиш взялся обучать его по собственному почину. Более того, откуда пришел каландар[34] — неизвестно. К войску пристал где-то под Кабулом, но откуда явился, никто не знает. Среди дервишей пользуется большим уважением. Шейх, не иначе…
И Тимур велел привести дервиша, приказав не говорить, кто именно призывает его: пусть скажут, что знатная госпожа просит погадать, путь позвенят монетами, чтобы подсластить просьбу. (А если джавляк вдруг не захочет идти — сунуть головой в мешок и все равно приволочь.) И потому эмир ожидал, когда приведут дервиша, не в своих апартаментах, а в палатке наложницы.
И джавляка привели.
* * *
При виде Тимура Як Безумец остановился у порога, скрестил руки на груди и склонил бритую голову к левому плечу. Ни один мускул не дрогнул на безбровой физиономии, словно не эмира увидел он перед собой, а простой валун, лежащий на обочине.
Тамерлан неторопливо разглядывал видавшее виды рубище, укутывавшее плотно сбитое тело дервиша. На веревочном поясе болталась чашка для подаяний — вытертая до блеска половинка скорлупы кокосового ореха.
Як Безумец возвел очи к шелковому потолку палатки.
— Откровение дается лишь тому, кто способен познать его смысл, — вдруг произнес он, ни к кому не обращаясь. — А путь познания подобен крутой лестнице, ведущей на верх минарета, и лишь глупец пытается преодолеть его, прыгая через ступени.
Голос у дервиша оказался грудной, глубокий. Говорил он негромко, но Тимур услышал все до последнего слова. Вопрос, готовый сорваться с губ эмира, так и не слетел с них. Тамерлан закусил рыжий ус.
Джавляк отлепил взгляд от потолка и бесцеремонно уставился на Тимура. Он молчал. Молчал и эмир. Тишину нарушало лишь сухое потрескивание фитилей в горящих лампах.
— Тебе погадать, эмир… — нарушил молчание джавляк. Он произносил слова без всякого выражения, и было непонятно, спрашивает дервиш или нет.
— Откуда ты пришел ко мне, святой брат?
— К тебе я пришел из твоего же стана, — ровным тоном ответил Як Безумец.
— Из каких мест ты пришел в мой стан?
— Из таких, где меня теперь долго не будет, — последовал равнодушный ответ.
Тимур и бровью не повел. Он видел, кто стоит перед ним. Для “следующих путем упрека” вызов и дерзость — обычное поведение. Дикий бык — образец кротости по сравнению с каландарами. От дервиша прямо-таки разило винными парами, перешибавшими благоухание благовонного масла в лампах, но стоял он прямо, не качался.
— Не хочешь ли выпить вина, святой брат? — усмехнувшись, поинтересовался Тимур.
— Я всегда его хочу, — отозвался Як Безумец тоном, в котором не ощущалось даже намека на заинтересованность.
По знаку эмира появившийся из-за занавески раб подал джавляку чашу. Тот обратил на подношение отсутствующий взгляд, только когда чаша с вином появилась у него перед самым носом. Он взял ее твердой рукой и вылил в рот, брызгая вином на грудь, а пустую чашу просто бросил под ноги. Вместо слов благодарности он выпучил глаза и звучно рыгнул.
— Еще хочешь? — поинтересовался Тимур вкрадчиво.
Дервиш молча переломился в поясе, поднял с пола чашу и без слов протянул перед собой. Выпив вино, он опять бросил чашу под ноги. На голом подбородке джавляка повисла крупная винная капля, но тот и не подумал утереть мокрый рот. Подставив ладонь под подбородок, Як Безумец дернул шеей. Капля сорвалась и шлепнулась на подставленную руку. Джавляк медленно облизал ладонь и вытер о грязную полу.
— О каком Откровении ты говорил, святой брат? — спросил Тимур.
— Я говорил об Откровении… — джавляк провел кончиком языка по верхней губе, — об Откровении Всемогущего и Милосердного… — Дервиш смачно причмокнул. — Об Его Откровении…
— А в чем оно? — быстро спросил Тимур. — Скажи мне. В чем?
Блестящий взгляд дервиша уперся в эмира.
— Во всем, — сипло проговорил дервиш. — Оно и в том, что напрасно наказана служанка за кражу. А колечко лежит себе спокойно в щелке у изголовья ложа, куда упало… Во всем… — повторил он, и в антрацитово-черных глазах, смотревших прямо на Тимура, впервые проявилось какое-то выражение интереса. — Тебе было Откровение… — произнес джавляк, и эмир опять не понял, спрашивает джавляк или утверждает. — Было… — и умолк на полуслове.
— О каком кольце ты говоришь, святой брат? О каком ложе?
— Что стоит у тебя за спиной…
За спиной Тимура стояла широкая и низкая тахта с высокой резной спинкой. Эмир медленно повернулся к ней.
— Кольцо в щелке? — переспросил он. Джавляк не удостоил его ответом. Тимур решительно подошел к изголовью, откинул расшитое золотой нитью покрывало.
— Где?
— Ищи… — равнодушно уронил джавляк.
Тимур свирепо взглянул на дервиша, но смолчал. Взял с подставки горящую лампу, сорвал с кровати покрывало и перину и склонился над изголовьем, водя лампой из стороны в сторону. В правом углу ложа блеснуло желтым, и Тимур увидел застрявший в узкой щели потрескавшегося от времени дерева ободок золотого колечка. Скособочившись, он дотянулся до него правой, негнущейся в локте рукой и подцепил ногтями. Поднял повыше и поднес лампу — золото холодно поблескивало, освещаемое дрожащим пламенем. Эмир поднял взгляд на джавляка.
Безучастная физиономия дервиша дрогнула, он на миг растянул рот в слабом подобии улыбки, и снова на лицо его вернулась равнодушная мина. Як Безумец выставил вперед руку, словно хотел остановить Тимура.
— Не спрашивай, — произнес он. — Ни о чем не спрашивай. Не уподобляйся глупцу, прыгающему через ступени. Все в мире происходит лишь Его велением. Все, что происходит Его велением, — во благо. Что можем такие, как мы? Подчиняться Его велениям и славить Его… Як! — вдруг гортанно вскрикнул джавляк и, подняв руки, прищелкнул пальцами. Дервиш приподнял правую ногу и впечатал пятку в войлок, застилавший пол палатки. — Лаки-лаки-тун… лаки-лаки-тун… — забормотал он.
На глазах эмира Як Безумец пустился в пляс, отщелкивая ритм пальцами. Он запрокинул бритую голову, закрыл глаза и танцевал, приговаривая, будто играл на бубне:
— Лаки-лаки-тун… Лаки-лаки-тун…
Неожиданно джавляк оборвал танец и, замолчав, замер на месте. Он всем корпусом резко развернулся к Тимуру и, глядя на него горящим взглядом, произнес:
— Вижу… Вижу переправу войск через великую реку… Вижу муть речной воды… Вот она, твоя последняя ступень, эмир. Запомни это. Запомнишь?
Тимур сжал золотое колечко в кулаке и ответил:
— Запомню.
Як Безумец глубоко вздохнул и повел плечами под драным своим рубищем, будто освободился от тяжкого груза.
— Ты родом из Мазандерана[35], святой брат? — спросил Тимур.
С джаляком они говорили на фарси, и говор дервиша отличался от привычного Тимуру самаркандского произношения. Як Безумец пялился на чашу, которая по-прежнему валялась у его ног. Казалось, он полностью поглощен ею, но Тимура услышал. И, не отводя взгляда от чаши, ответил:
— Может быть, из Мазандерана… — но заговорил при этом так, будто всю жизнь провел в Бухаре или ее окрестностях. — А может, и нет… — последние слова Як произнес на чистейшем тюркском наречии. — Где родина сухой колючки, что ветер несет по пустыне? Она не помнит…
Больше дервиш не сказал ни слова, и Тимур отпустил его с миром. Пожелай эмир узнать еще что-нибудь, даже клещи палача не смогут вырвать у каландара нужных слов. Зачем же прилагать усилия, раз они пропадут втуне?
Тимур поднял левую кисть, на мизинце которой в полумраке бледнело золото колечка. Того самого, что он извлек из щели. Как оно попало туда, Тимур не ведал, но его неведение было неважно. Главное — о кольце знал джавляк. Полубезумный провидец.
* * *
Солнечный свет, такой яркий после сумрака шатра, заставил его зажмуриться. Дмитрий утер ладонью выступившие слезы и огляделся. Что-то изменилось… Он постоял, осознавая изменения вокруг себя, и вдруг догадался: мир поблек. Небо уже не сияет прежней синевой драгоценного камня, а трава посерела и словно выцвела. Он почувствовал страшную усталость. Плечи отяжелели и тянули к земле. Хотелось лечь ничком. “Что со мной?” — спросил он себя. И сам себе ответил: “Не знаю. Жаль-, что он был не один”. И поплелся в обоз, на ходу шевеля плечами, словно пытаясь снять с них невидимый, но тяжкий груз.