Куликов Валентин. Пророки желтого карлика

Куликов Валентин
Пророки желтого карлика

   Валентин Куликов
   ПРОРОКИ ЖЕЛТОГО КАРЛИКА
   Глава 1. Глава 2. Глава 3. Глава 4. Глава 5. Глава 6. Глава 7. Глава 8. Глава 9. Глава 10. Послесловие от редакции.
   Теплым летним вечером на Юго-Западе столицы, в маленьком скверике, стиснутом стенами домов нового жилого массива, на скамейке, выкрашенной в стандартный зеленый цвет, сидел человек. Ходя прошедший день выдался на редкость жарким, на нем был серый пиджак с коричневым не в тон галстуком и безукоризненно белая, сильно накрахмаленная сорочка. Неуверенное, немного детское выражение белесых глаз выдавало близорукость, а полоска на переносице свидетельствовала, что он лишь недавно снял очки, которые торчали из нагрудного кармана пиджака. Во всем его облике было что-то от машины, остановившейся на минуту лишь для того, чтобы вновь начать размеренное движение. Человек находился в том состоянии, которое принято называть задумчивостью, и редкие прохожие лишь слегка нарушали его спокойное блаженство. Прошедший день, как и многие другие, был бы ничем для него не примечателен, это был бы один из тех дней, которые пролетают так быстро, что от них в памяти остается серая пелена...
   Мысли томно брели, изредка спотыкаясь о декорации окружающей Среды. Неожиданно на пути возникло какое-то препятствие, оно быстро оформилось и приняло вид упитанной и ухоженной крашеной блондинки с ярко намазанными губами. "Торговка, наверное, какая-нибудь,"- подумал он, и тут же одернул себя:" Какое я, собственно, имею право не уважать работников торговли? Не все же они воры, в конце-концов..."
   Работник торговли медленно продефилировала мимо, окинув его презрительным взглядом, и уселась на другой конец скамейки, зажав между ног большую, плотно набитую хозяйственную сумку. Покой был нарушен. Предметы вокруг приобрели четкие очертания.
   Неподалеку в песочнице играли дети.
   Песок в досчатый квадрат взрослые дяди забыли насыпать, и ребята что-то увлеченно чертили на остатках песка прошлых сезонов. Гомон их разносился на всю округу и человека на скамейке подивился, как он не слышал его раньше. Впрочем, слов было не различить, голоса как-то странно переплетались, кружились в вечернем воздухе, то звучали резкими мальчишескими диссонансами, то вдруг сливались в удивительные, почти музыкальные гармонии, будто здесь играли не карапузы родного двора, а хор мальчиков акапелла...
   " А ведь они говорят не по-русски, - прислушавшись, понял он, Итальянский? Испанский? Наверное, дети каких-то иностранцев, здесь на Юго-Западе их много, словно финнов в Ленинграде. Нет, наверное, все-таки, итальянский..." Женщина с сумкой тоже с любопытством разглядывала шумную компанию. Дети становились все возбужденнее, прутики так и летали по песку, но странное дело, гармония в звучании голосов усилилась, каким-то непонятным образом перешла в настоящую полифонию. Лишь чье-то одно звонкое сопрано все пыталось выпрыгнуть из общего потока, но постепенно и его вовлекла звенящая стремнина голосовых аккордов. Пение, а в том, что это было именно пение, человек на скамейке уже не сомневался, продолжалось, достигло вершины напряжения и завершилось потрясающей красоты и выразительности, с удивительными переходами, арией того самого звонкого голоса, который сперва как бы спорил с остальными. И - словно отрезало. Чудо кончилось. Дети опять были обыкновенными детьми, они смеялись и о чем-то весело перешептывались. Главный солист - крепыш лет пяти-шести подбежал к скамейке и вежливо осведомился "который час".
   - Так, вы не итальянцы?
   - Странный вопрос, - очень по-взрослому отреагировал мальчик, -Конечно, мы русские, как и вы.
   - А что вы такое пели?
   - Мы не пели, а обсуждали одну небольшую проблему.
   - Проблему? Вот интересно? Какую же, если не секрет?
   - Да, поспорили с ребятами о музыкальной гармонизации общей теории относительности.
   - Гармонизации чего?
   - Общей теории относительности. Это теория тяготения Эйнштейна. Да вы, наверное, слышали...
   Такая речь из уст шестилетнего поразила даже видавшую многие виды женщину с напомаженными губами. И случилось невероятное - судорожно всхлипнув, она обхватила ручонки мальчика своими толстыми пальцами с яркими ногтями и вкрадчиво спросила:
   - Чьи же вы такие будете?
   - Мы не чьи, - обиделся крепыш, - Мы сами по себе!
   - Господи, да родители у вас есть?
   - Есть, конечно, мы вон в том доме живем! - мальчуган, высвободив, наконец, руки, указал на дом в конце улицы.
   Дом был самый обыкновенный:
   девятиэтажный, серый с балконами и плоской крышей.
   - И кто же вас всем этим премудростям обучает? - спросил человек в пиджаке.
   - Папа, тетя Лена и Света, ну и другие...
   - Мучают детей! - возмущенно сказала блондинка, -Все стремятся вундеркиндов каких-то сделать! Лишают детства! Возмутительно! Да таких родителей надо...
   Мальчишка давно понял, что незнакомая тетя любит поговорить и умчался к своим друзьям. Вслед за ним поднялся и человек в пиджаке, молча кивнул на прощание работнику торговли, продолжавшей монолог в гордом одиночестве.
   По пути к дому он уже забыл этот эпизод, но сидя в ванной, почему-то с досадой подумал, что напрасно не спросил, на каком же, собственно, языке дети обсуждали свои проблемы.
   Глава 1.
   АБСОЛЮТНО БЕЗНАДЕЖНОЕ ПРЕДПРИЯТИЕ
   (Из дневника Пашки Ковалева, мэнэса и фантазера)
   31-го марта 198.. года в университете и нескольких институтах столицы появились объявления следующего содержания:
   "ЖЕЛАЮЩИЕ ЗАНИМАТЬСЯ проблемой создания искусственного разговорно-теоретического языка с целью поднятия интеллекта человека на качественно новый уровень обращаться к тов.
   Ковалеву Павлу Ивановичу тел. [phone] (звонить после 19.00) УЧЕНЫЕ ЗВАНИЯ, КАРЬЕРА И ДЕНЬГИ НЕ ГАРАНТИРУЮТСЯ."
   Полдня мы с Димкой носились по городу, расклеивая объявления. Последние недели погода была отвратительная, но я нутром чувствовал что в день Х она будет прекрасной. Вот рассупонилось-таки красно солнышко, небо чистое-чистое, только ветер резкий и холодный, предупреждает, что не за легкое дело взялись вы, ребятки мои дорогие. Сколько было радости, смеха, скандалов с ВОХРами, которые никак не хотели пускать в корпуса институтов, хотя мы и заверяли, что делаем все официально. Но, наконец, все, дело сделано, теперь отступление невозможно. Заскочили на радостях в винный, купили сухого и португальского портвейна. Вообще я портвейна не терплю, но Димка уверял, что этот самый португальский - потрясная вещь. Все-таки это была идея - собрать группу энтузиастов и работать над диалом всем вместе. Язык поэтов и ученых, универсальный язык Лейбница, язык гениев - вот что такое наш диал. Несколько лет пробивал я эту проблему и, без шуток, кое-чего достиг. Но объем работ для создания сколько-нибудь работающего языка колоссален, поэтому - да здравствует группа! Хотя, честное слово, если бы мне еще недавно кто-нибудь сказал, что я, Пашка Ковалев, возьмусь за организацию подобного рода предприятия, я бы ни за что ему не поверил. Все, что угодно, но работать с людьми я никогда не умел и всегда инстинктивно сторонился всяких выборных должностей и всякого рода общественных дел. По натуре я был "тихим кабинетным ученым", если набраться смелости и назвать ученым младшего научного сотрудника одного из малоизвестных номерных институтов. Рисовала объявления моя прежняя любовь, Ленка, и надо сказать, сделала это преотлично - все вышло в броском рекламном стиле. Признаюсь, что с отчеством мое имя вписали для пущей важности, но зато фразой насчет карьеры мы убивали сразу двух зайцев устраняли с нашего пути карьеристов и одновременно привлекали людей с авантюристически-романтической жилкой, которые как раз и были нужны в таком деле. Это была Димкина идея. сидим мы у Димки за этим самым портвейном, который все же оказался гадостью, и мечтаем. Соберем, думаем, настоящую ударную бригаду из близких по духу мужиков и - в бой! А в сердце сидит паршивенькое такое: " А вдруг никто так и не позвонит?" Уж слишком много развелось равнодушия даже в молодых ребятах. Ведь одно дело пить и гулять вместе, даже в горы ходить, и совершенно другое - отдать всего себя, всю свою единственную и невозвратимую жизнь идее, которая всем кажется абсолютно нереальной.
   Я взглянул на часы - десять минут восьмого. Еще раз выпили "за успех нашего абсолютно безнадежного предприятия". Вдруг Димка говорит: -Представляешь, сейчас звонит твоя мать и ... - это прерывает телефонный звонок. Он берет трубку, лицо расплывается в улыбке, трубка тут же передается мне.
   -Я же говорил тебе, что я телепат.
   Это действительно моя матушка - она ничего про объявления не знает, удивляется, сообщает: звонили несколько человек, спрашивали меня, почему-то по имени-отчеству...
   Ура! Есть мушкетеры! Еще Польска не сгинела! Банзай! Мировецки!
   Взглянул на Димку - состояние полного телячьего восторга, а он мне:
   -Ты знаешь, у тебя такое лицо...
   Телефон у меня дома не умолкал две недели. Звонили после семи и после двенадцати ночи. Ужинал с трубкой в руке. Никогда не предполагал, что это так тяжело - разговаривать по телефону. Все время новые и новые люди, нервы напрягаются до предела, звонки снятся ночью. Звонки, звонки, звонки... Опять звонят. Звонят без передыху, разные голоса, разные интонации: серьезные, вежливые, развязные, ехидные, насмешливые, ироничные и просто неуверенные.
   Вежливо-боязливые первокурсники с филфака: "Скажите, а мы все поймем?
   А чему мы научимся?" - птенчики... Самоуверенный голос: "...
   Интересно! .Бьет по мозгам!" С этим холоден, осаживаю интонацией.
   Благородный спокойный голос - голос джентльмена - как-то сразу проникаюсь симпатией. "Интересно, какой он на самом деле? Уверен, что красивый и умный мужик"(так оно и оказалось!). Со смехом: "А это не шутка?" Выясняется, что под нашим объявлением у них повесили "С 1 -м апреля"! - так оно и висело. Звонят, однако. Очень рады, что серьезно. Ироничный: "Это вы занимаетесь лженаукой?" Первая мысль:
   "Звонят из администрации, будут читать мораль: "студентов, мол, разными там псевдонауками отвлекаем от учебной программы."
   Оказывается, нет - просто у человека такой подход, он уже сталкивался с подобными суждениями и теперь осторожен. Звонят с истфака, старшекурсница, еще не знает сама, будет ли с нами работать, но интересуется. Спрашиваю имя. "Александра Георгиевна". "Извините, а как короче? Или это невозможно?" "Когда будем знакомы лучше..." Вот так, чисто по-женски: еще не решив ничего - уже все решила. Звонит мужчина средних лет (по голосу), плетет чего-то о бисексуальности, очень просит выслушать. Некому выговорится. Бедняга...
   Во весь рост встает проблема доски - на которой пишут мелом. Не на потолке же писать, в конце -концов. Звоню Димке, как никак он в школе детишек мучает, может достанет где...
   Звонок. Называется Владиком.. Физик.
   Идею воспринимает сразу, сразу же и предлагает помощь. Сообщаю, что на первый случай нужна доска. Говорит, что достанет. Вот это мужик!
   Но все это - после работы. Ведь каждое утро, как бы поздно ни лег, какие бы проблемы не волновали, лезу в автобус, где люди, как летучие мыши, спят, прижавшись друг к другу, мерно покачиваясь, когда машина тормозит или набирает ход. Точно также, наверное, в далеком будущем люди будут дремать в переполненном рейсовом звездолете, отправляясь на работу куда-нибудь на Ипсилон Эридана. На работе - до деталей знакомый опостылевший испытательный стенд со щелкающей лампой накачки лазера, водопроводная техника охладительной системы. Засучиваешь рукава белой рубашки и вперед!
   Насколько это далеко от розового тумана мыслей о научном творчестве, клубящегося в мозгах абитуриентов, осаждающих физические факультеты!
   Экспериментальная наука - это настоящее производство, фабрики и заводы, дающие информацию, а мы - пролетарии высшей квалификации.
   Сегодня, выходя из корпуса, услышал разговор двух рабочих с нашего опытного завода - один напоминал другому, не забыл ли тот выключить станок. Я тут же вспомнил, что не отключил питание от своего стенда... Лампа накачки чуть не накрылась.
   Кто-то сказал: "Счастье - это когда с улыбкой идешь на работу и с улыбкой возвращаешься домой." Ко мне эта формула очень даже применима, по крайней мере, во второй ее половине.
   С тех пор, как мы с Маринкой поженились, меня словно магнитом тянуло в нашу маленькую комнатку. Когда моя девочка так уютно, с непосредственностью котенка сворачивалась в уголке тахты с какой-нибудь книжкой, поджав загорелые ножки, лишь слегка прикрытые коротким халатиком, у меня становилось так тепло и спокойно на душе, появлялись такие силы и уверенность в себе, что я сразу хватался за свое "дело", как называю то, чем занимаюсь по вечерам, то есть то, что и есть из себя эта самая наука. Мы оба любили и были любимы - что может быть прекрасней! С рождением Гошки кое-что изменилось, и пока приходится жить у Маринкиных родителей, а это довольно тяжеловато - они ведь были против нашего брака. Нельзя, однако, не считаться с помощью Натальи Михайловны, без нее Маринке было бы трудно. К тому же у Маринки после родов начался мастит, и она долго мучилась. Эх, Маринка! Как жаль, что тебя сейчас нет рядом! Ну да ничего, скоро мы будем жить здесь вместе, а пока нужно делать дело.
   Владик не обманул - уже через день он завалился с небольшой, но вполне приличной доской и выложил на кухонный стол целую пригоршню мела.
   Владислав, как он на этот раз представился, был блондин с длинными волосами, прихваченными на лбу черной лентой, и густой русой бородой. Его слегка выпуклые карие глаза смотрели прямо и жестко, даже немного нагло, так, что почему-то хотелось отвести взгляд. Посидели, разговорились. Оказалось, он давно увлекается диалектикой, читает Гегеля, и его вся эта проблема с языком занимает более с философской точки зрения. Давно я не встречал такого интересного собеседника, мы трепались до полуночи и расстались довольные друг другом. Нашего полку прибыло!
   На следующий день позвонил Димка:
   радостный, и сообщил, что он достал доску и, кажется такую, какую нужно. Договорились, что приеду к нему в школу посмотреть, и если она подойдет, привезем и ее, пусть будет две, другую потом кому-нибудь отдадим. Доска оказалась просто прекрасной - совсем новая, в желтой раме. У них в школе нет маленьких классных комнат, и она никому не была нужна. Пока несли ее по улице, поняли, что она достаточно велика, чтобы нас пустили в метро. В карманах, как всегда, пусто, да и в обычное такси такую доску не впихнешь. Пошли ва-банк и спустились таки в подземку. Там оказалась не одна, а две контролерши, причем их вредность складывалась отнюдь не по законам арифметики. Уперлись, не хотят пускать, и все тут! Ну, пока я их подчивал притчей о доске, так необходимой детишкам в доме пионеров и злых дядях, которые пожалели выделить машину для такого святого дела, Димка один за другим опускал монеты в турникет. Наконец теткам стало жаль наших пятачков и они пропустили нас, ругая на чем свет стоит противных дядей из РОНО.
   Странное дело, до чего меняют служебные обязанности человека! Дома эти самые контролерши, наверняка, добрейшие существа и прекрасно понимают, что два мэнээса, имеющих детей со своими окладами ни никак не могут позволить себе раскатывать на таксомоторах. Так ведь нет, раз уж они надели форму, им понадобилась сказка о белом бычке и пионерском галстуке - хохма, да и только! Впрочем, с философской точки зрения все призрачно: человек всего лишь совокупность общественных отношений, а форма, надетая простой советской женщиной, превращает ее в контролершу, облаченную маленькой, но все же властью и, сообразно этому, ответ ставит ее в новые отношения, а значит, изменяет.
   Дома мы были уже в десять часов вечера, и тут выяснилось, что имеющийся в наличии молоток слишком мал, чтобы выбить дырки в бетонной стене, Кроме того, у Димки разболелась голова, Он вообще частенько страдал от головной боли - был слишком впечатлительным. Позвонили соседке, кстати, очень милой девушке, и с кавалерийским нахрапом потребовали большой молоток и пачку анальгина, не забыв спросить, остались ли у нее еще таблетки. Стучали-то мы ведь в ее стену...
   Доска была, наконец, повешена и заняла единственную свободную в комнате стену. Я свежим глазом окинул свое любимое жилище и с ужасом подумал, что если придут все, кто звонил, им не на чем будет сидеть, а если обежать всех соседей и добыть у них стулья, то многим придется сидеть и на лестничной клетке. Утешился я мыслью о том, что большинство звонило из чистого любопытства.
   Звонки вроде бы прекратились. Кажется, отмучился на первом круге! А ведь ни в одном институте объявление ни провисело и двух дней администрация бдит зорко! Пока ехал с работы (пилить то на другой конец Москвы, в Сокольники да там еще на трамвае), представлял, как меня встретит Маринка. В книжку о гравитации так ни разу и не заглянул.
   Дверь открыла теща. Она со мной не поздоровалась. Так ей, видимо, больше нравится. Маринка сидит на тахте, вяжет. Ей же нельзя, у нее аллергия! Но все-таки у нее это здорово получается! Недавно такой свитер себе связала, я аж зашелся от восторга. Вот ведь руки у девчонки! Подняла глаза от вязанья, улыбнулась. Дите уже спит, тесть у телевизора - кажется, опять на коньках катаются. Что-то буркнул в ответ на мое "Здрастье!" Я быстро в ванную - умыться. Мыло опять отсутствует. Это теща мне намекает, что я ни о чем не забочусь. Очень остроумно. А стиральный порошок в наличии. На самом видном месте. Ну, что ж, надо быстренько перекусить и браться за стирку. Пока ел, появилась идея! Так вот почему мы живем в четырех, считая время, измерениях, а не в одном и не в двадцати!
   Схватил книжку и в ванную. Все так, но надо еще кое в чем разобраться. Только мысль сфокусировалась, вошла Маринка. Красивая до невозможности. Состроила неодобрительную рожицу, и я сразу вспомнил о не выстиранных пеленках. Она как-то без вдохновения съязвила и ретировалась. Надо кончать это дело. Нет, не стирку, а вообще. Твердо решил - будем перебираться к моей матушке, на Юго-Запад. Хоть помощи никакой, полная самостоятельность, но там хоть жить можно.
   Вечером у нас с Маринкой хорошего разговора как-то не получилось. Зато потом я понял: соскучилась.
   Правда, ночью взад-вперед по нашей комнате сновали предки. Мало им мыла! А Гошка всего два раза просыпался, и я сразу к нему вскакивал.
   Уснули мы с Маринкой под утро. Последней мыслью было: сколько из позвонивших придет в условленный день.
   Глава 2.
   ЧАЙ ПОСЛЕ ПОЛУНОЧИ
   (Из откровения Марины, жены Ковалева)
   Вчера вечером вернулся Пашка. Усталый. И такой счастливый, будто ему Нобелевскую премию дали. Глаза горят, улыбка во весь экран. Спрашиваю:
   -Ну что? Докладывай!
   Потом говорит, - я есть, знаешь, как хочу?!
   Оголодал за неделю: рубашку снял - ребра торчат. Одним махом съел две тарелки супа, потом в кастрюлю заглянул, может осталось? Я руками развела: увы холодильник тоже пуст. Сам, мол, понимаешь, снабжение семейства возложено на тебя, а ты увольнительную попросил, так что, извини... Я с ребеночком сижу, у меня хлопот - невпроворот - А предки-то что же? Неужели помочь не могли? - поинтересовался он. - Кстати, как они, в порядке?
   - Как всегда, - говорю. - Папа сутками в своей части пропадает, мама в ателье стаж дорабатывает. Насчет помощи не обращалась, ты же сам говорил, мы должны быть самостоятельны.
   Скажи спасибо, что у моей мамы давление и ей надо в лесопарке воздухом дышать, а то бы с нашим сыном и погулять было некому...
   Пашка сказал "спасибо" и нырк в своего Эйнштейна. Я ему так тихонечко Пашенька, ты уже три года одну и ту же книжку читаешь, неужели не надоело?
   Не слышит. С головой нырнул.
   Я ему в самое ухо:
   - Паш! Что я спросила?
   - Ну, что ты Маринка, - отвечает. - Конечно, не надоело, ты же знаешь, как я тебя люблю!
   - Явился муж, - сказала я. - Вроде бы тут, а вроде и нет... А у нас целая гора пеленок накопилась...
   Пашка посмотрел на меня отсутствующим взглядом, помолчал, подумал, потом театрально поднял руку:
   -Пеленки - это оковы личности, и чем дольше держать в них человечество, тем длиннее будет его путь к познанию.
   Встал и с книгой подмышкой двинулся в ванную.
   Просто смех, но я специально заметила, больше часа оттуда не раздавалось ни звука. Вода полилась в тот момент, когда окончились показательные выступления по фигурному катанию, и папа выключил телевизор.
   Услыхав, что из ванны доносятся всплески, мама многозначительно вздохнула и посмотрела на меня. А я сделала вид, что ничего не вижу, ничего не слышу и пошла в ванную - посмотреть, что там происходит.
   Предчувствия меня не обмануло: мой ненаглядный муж сидел на бачке с детским бельем, положив своего любимого Эйнштейна на стиральную доску, которую он пристроил на раковине. Одной рукой он поигрывал со струей воды, льющейся из крана, а другой, как всегда, когда его мысль напряженно работала, теребил свою русую бороду. Картина, достойная кисти художника! Реалиста, конечно.
   - Пашенька!
   Мне в ответ - ласковый восторженный взгляд.
   - О, сколь прекрасны вы и удивительны, Марина Петровна!
   - Пашенька, ты же большой умный мальчик, - сказала я, - не уводи меня в сторону от магистральных задач сегодняшнего дня. Я, разумеется, прекрасна и тем более - удивительна, но...
   - Все, все, все, - он сунул мне в руки раскрытую книгу, - Отнеси, пожалуйста, на кухню, только не захлопни или, лучше всего, заложи газетой. Через пятнадцать минут я у твоих ног, и, знаешь, что расскажу? Потрясающую историю о том, как два друга, сами того не ожидая...
   - Бог в помощь! - прервала я его монолог и пододвинула большой таз, - В конце-концов ты не только физик-теоретик, а и отец.
   -Все, все, все, - согласился он. - Отец.
   - И, наконец, взялся за стирку.
   Я тихо прикрыла дверь и пошла ставить чайник.
   - Опять засиделись заполночь, - упрекнула мама. - Режим есть основа всего. Коль ты уж вынуждена не работать, то, тем более, не надо распускаться. И если твой Павел - сова, то зачем же тебе, жаворонку, не спать по ночам?
   -Наташенька, предоставь их самим себе. - примирительно сказал папа. Не надо так волноваться по пустякам.
   - Вот именно, мамочка - подтвердила я и на всякий случай быстро выскользнула из кухни.
   Всю эту неделю маме очень хотелось высказаться, а мне не хотелось, чтобы это произошло именно сегодня.
   Ведь у Пашки явно счастливый день, какая-то удача, и как только родители улягутся спать, он мне все расскажет не торопясь.
   Пока Пашка вершил свое отцовское действо, я тихонечко сидела возле нашего дитяти - такого маленького, беззащитного, с тонкими беленькими кудряшками на шейке, с длинными, подрагивающими во сне ресничками, - и пыталась представить, каким он станет лет через двадцать. Но почему-то у меня это плохо получалось:
   все время виделся Пашка. То загорелый, с выгоревшими до бела волосами, в альпинистских доспехах, с огромным рюкзачищем за спиной.
   То коротко подстриженный, тощий, бледный после досрочно сданной сессии, в гимнастерке, кирзовых сапогах и тоже с рюкзаком - таким он был, когда я его на сборы пришла провожать и рыдала на вокзале как самая последняя дура, а потом, как только лейтенант отвернулся, прыгнула в тамбур и доехала с ребятами до самой Тулы... Никогда мне не забыть Ленкиного выражения лица, она осталась одна на перроне и даже вслед не помахала, так растерялась. Тот день все решил. Не явись я с повинной, быть бы Ленке, а не мне его женой.
   А в чем, собственно, я была виновата?
   Всего-навсего в походе, еще в десятом классе, ушла ночью купаться с физруком. Он же спрашивал ребят, кто пойдет, всех позвал. Кто же виноват, что они предпочли песни петь у костра, а не купаться под луной? Мне бы тогда сразу Пашке признаться, я, мол, всем девчонкам назло пошла: в этого физрука все девы из двух десятых и двух девятых классов были влюблены до умопомрачения... А я решила: пусть мой Атос поревнует, посмотрим, что дальше будет. Вот и посмотрела... Стал Ковалев студентом, прописался в институтской библиотеке, и уж тут Ленка оказалась самым нужным человеком. Она из-за него два раза работу меняла, по мере возрастания Пашкиных профессиональных и интеллектуальных запросов: сначала перешла в городскую публичную научно-техническую библиотеку, а потом в историческую. И привык он к ней, вроде как к книжному шкафу. Вобщем, дороговато мне эта его привычка обошлась.
   Через два года мы встретились в школе на встрече бывших выпускников. Он едва мне кивнул и чуть ли не три часа простоял у окошка с нашим физиком, Евстигнеем. Математичка, конечно, и тут своего не упустила, свела со мной давние счеты. Она сразу поняла, что я маюсь от неразделенной любви, подошла и, задумчиво глядя Пашке в спину, говорит:
   - У твоего Ковалева, Марина, большое будущее. За всю мою педагогическую деятельность у меня был пока всего один такой ученик.
   Пол-ночи я тогда проревела белугой, всю подушку намочила, даже вспоминать тошно. А позвонить, повинится - гордость не давала, как же, первая красавица в школе, Мальчишки наперебой портфель таскали, никто ни разу за косу не дернул, и вдруг сама звонит...
   Девушки-подруженьки разное советовали.
   Давай, мы ему позвоним, поболтаем о том о сем, а потом, вроде бы между прочим, скажем, что Маринка тяжело заболела... И уж если он тебя еще любит, то сразу прибежит. Или так можно сделать: у Генки Саламатина, лучшего школьного друга, где Пашка часто бывает, книжку какую-нибудь редкую попросить. А вдруг там и встретитесь... Но самым лучшим предложением было собрать на вечеринку весь класс. Так и решили, ждали только удобного случая, чтобы все получилось, как говорится, без подтасовки, И Его Величество Случай представился.