В таком состоянии Скит мог бы с пользой проглотить несколько ложек приязненного отношения. Но если бы он решил, что с ним нянчатся, то мог стать угрюмым, неприступным, даже враждебным. В обычных условиях это просто раздражало, но на высоте в сорок футов над мощенной камнем площадкой могло оказаться очень опасным. Вообще-то он лучше реагировал на сдержанную приязнь, юмор и холодную правду.
Дасти решил прервать это бесконечное «не ты», которое уже начало превращаться в песню.
– Ты такой кретин, – сказал он.
– Это ты кретин.
– Ничего подобного. Кретин – ты.
– Это ты самый настоящий, натуральнейший кретин, – убежденно заявил Скит.
Дасти помотал головой.
– Нет, я – психологический прогерик.
– Кто-кто?
– Слово «психологический» означает нечто, связанное с сознанием или влияющее на него. А прогерик – это кто-то, страдающий прогерией, врожденной ненормальностью, выражающейся в том, что человек преждевременно и быстро стареет. Прогерики уже в детстве кажутся стариками.
Скит понимающе качнул головой:
– Эй, да ведь я же видел историю об этом в «Шестидесяти минутах».
– Так вот, психологический прогерик – это тот, кто даже еще ребенком мысленно стар. Психологический прогерик. Мой папаша частенько называл меня так. Иногда он сокращал это прозвище – ПП. Он говорил: «Мой маленький пи-пи». «Как сегодня поживает мой маленький пи-пи?» Или же: «Маленький пи-пи, раз ты не хочешь смотреть, как я выпью еще немного виски, то почему бы тебе не выволочь свою задницу в сад и не поиграть там немного со спичками?»
Гнев и мучительное состояние оставили Скита так же внезапно, как и овладели им. Теперь в его голосе ясно слышалось сочувствие.
– Ничего себе. Это не слишком-то похоже на ласковое обращение, правда?
– Нет. Но и на обращение к кретину тоже.
– А кем был твой отец? – хмуро спросил Скит.
– Доктор Тревор Пенн Родс, профессор литературы, специалист в области деконструктивизма.
– Ах, да. Доктор Декон.
Уставившись на темневшие вдали горы Санта-Ана, Дасти процитировал доктора Декона: «Язык не в состоянии описать действительность. Литература не имеет никакого однозначного смысла, никакого реального значения. Интерпретация произведения, сделанная каждым из читателей, равносильна и куда важнее, чем намерения автора. На самом деле, ничего в жизни не имеет значения. Действительность субъективна. Ценности и правда субъективны. Сама жизнь – это иллюзорное пространство. Бла-бла-бла, давайте-ка еще выпьем».
Отдаленные горы совершенно точно выглядели реальными. Крыша под его ягодицами также ощущалась настоящей, а если бы он упал головой вперед на дорогу, то или умер бы, или же оказался покалеченным настолько, что жизнь стала бы в тягость. Это ни в чем не убедило бы несговорчивого доктора Декона, но для самого Дасти было бы вполне очевидно.
– Это из-за него ты боишься высоты? – спросил Скит. – Из-за каких-то его поступков?
– Чьих? Доктора Декона? Нет. Высота просто нервирует меня, только и всего.
Скит, производивший трогательное впечатление в своем беспокойстве, сказал:
– Ты мог бы выяснить причину. Поговорить с психиатром.
– Думаю, что мне будет лучше пойти домой и поговорить с моей собакой.
– Я много лечился…
– И это оказало на тебя чудесное воздействие, не так ли?
Скит так расхохотался, что из носу у него вытекла длинная струя.
– Извини.
Дасти вытащил из кармана пачку салфеток «Клинекс» и предложил ему одну. Скит утер нос и сказал:
– Ну, а что касается меня… у меня совсем другая история. Я всего боялся, с тех времен, которые даже и вспомнить не могу.
– Я знаю.
– Боялся, просыпаясь, боялся, когда ложился спать, и все время от постели до постели. Но теперь я не боюсь. – Он закончил возиться с «Клинексом» и протянул пачку Дасти.
– Оставь себе, – сказал тот.
– Благодарю. Эй, но ты знаешь, почему я больше не боюсь?
– Потому что набрался по самое некуда?
Скит расхохотался так, что все его тело затряслось, и, отсмеявшись, кивнул.
– Еще и потому, что я видел Другую Сторону.
– Другую сторону чего?
– Заглавного Д, заглавного С. Меня навестил ангел смерти и показал мне, что нас ожидает.
– Ты же атеист, – напомнил ему Дасти.
– Уже нет. Я прошел через все это. Братец, что может сделать тебя счастливым, а?
– Как это у тебя легко. Проглотил пилюлю и нашел бога.
Скит усмехнулся, при этом на его изможденном лице с пугающей отчетливостью обрисовались кости, словно под кожей совсем не осталось мяса.
– Покой, так ведь. Так вот, ангел проинструктировал меня: «Прыгай» – и поэтому я прыгну.
Внезапно налетел порыв ветра. Он был холоднее, чем прежде, и хлестнул по крыше, принеся с собой соленый аромат отдаленного моря, а следом за этим порывом, как дурное знамение, подступил гнилой запах разлагающихся морских водорослей.
Продолжать переговоры на этой крутой крыше под усиливающимся ветром означало бросить вызов природе. Дасти вовсе не хотел этого делать и поэтому молился про себя, чтобы ветер поскорее стих.
Предположив, что тяга Скита к самоубийству основывалась, как тот настаивал, на его вновь обретенном бесстрашии, и в надежде на то, что хорошая доза испуга сможет заставить мальчишку пожелать вновь уцепиться за жизнь, Дасти решил рискнуть:
– Мы находимся всего лишь в сорока футах над землей, а от края крыши до тротуара не больше тридцати – тридцати двух футов. Прыгнуть отсюда было бы как раз классическим поступком кретина. Посуди сам, то, что ты собираешься сделать, скорее всего, не закончится смертью. Ты не погибнешь, но окажешься парализован и проживешь ближайшие сорок лет беспомощным, привязанным множеством трубок к различным механизмам.
– Нет, я умру, – с почти веселой дерзостью огрызнулся Скит.
– Разве можно быть в этом уверенным?
– Не спорь со мной, Дасти.
– Я не спорю.
– Раз ты говоришь, что не споришь, значит, споришь.
– Значит, я спорил.
– Вот видишь!
Дасти глубоко вздохнул, чтобы немного успокоить нервы.
– Это настолько неопределенно. Давай спустимся отсюда. Я отвезу тебя на Фэшион-Айленд, в отель «Фор Сизонз». Мы сможем там подняться на крышу, на четырнадцатый, пятнадцатый этаж, сколько их там есть, и ты сможешь спрыгнуть оттуда, чтобы быть уверенным, что все пройдет так, как надо.
– Ты этого не сделаешь.
– Будь уверен. Раз уж ты решил это сделать, то сделай так, как надо, чтобы не напортачить еще и здесь.
– Дасти, я хоть и под кайфом, но не дурак.
Мазервелл и охранник вышли из дома с огромным матрасом. С этим страшно неудобным предметом они казались похожими на Лаурела и Харди в какой-то из комедий, и это было забавно, но смех Скита прозвучал для Дасти совершенно безрадостно.
Там, внизу, эти двое сгрузили свою ношу прямо поверх пары меньших матрасов, которые уже были уложены на брезент.
Мазервелл посмотрел на Дасти и воздел к небу руки, словно хотел спросить: «Чего же ты ждешь?»
Одна из круживших в небе ворон вообразила себя военным самолетом и произвела бомбежку с точностью, которая должна была вызвать жгучую зависть у представителя любых военно-воздушных сил, оснащенных по самому последнему слову техники. Грязно-белая капля разбрызгалась на левом башмаке Скита.
Скит поглядел на несдержанную ворону и перевел взгляд на свою оскверненную тапку. Его настроение менялось так быстро и резко, что казалось, у него не могла не закружиться голова. Его жуткая улыбка исчезла, будто склон, разрушенный оползнем, и лицо перекосилось в отчаянии.
– Вот она, моя жизнь, – громко произнес он несчастным голосом и, наклонившись, ткнул пальцем в массу на носке тапки, – моя жизнь.
– Не смеши людей, – прервал его Дасти. – Ты не настолько образован, чтобы мыслить метафорами. – Но на сей раз он не смог заставить Скита рассмеяться.
– Я так устал, – заявил Скит (он почти пропел эти слова на мотив «Битлз»), растирая птичье дерьмо большим и указательным пальцами. – Пора в постель.
Говоря про постель, он не имел в виду кровать. Его слова не означали также, что он собирается подремать на груде матрасов. Он хотел сказать, что намеревается устроиться на долгий сон, который он будет делить с червями под одеялом из грязи.
Скит поднялся на ноги. Хотя он казался не прочнее струйки дыма, но тем не менее стоял во весь рост и выглядел ничуть не встревоженным. Казалось, что негромко завывавший ветер ничуть не беспокоил его.
Когда же Дасти осторожно поднялся на полусогнутых ногах, береговой ветер хлестнул его с силой бури, заставив покачнуться всем корпусом. Ему пришлось несколько мгновений бороться за равновесие, прежде чем он, присев как можно ниже, наконец занял устойчивое положение.
Может быть, этот ветер представлял собой идеал деконструктивиста, и его воздействие на различных людей находилось в прямой зависимости от интерпретации каждого – простой бриз для меня, тайфун для тебя, – а может быть, Дасти из-за боязни высоты преувеличенно воспринимал силу каждого порыва. Но так как он давно отказался от странной философии своего старика, то полагал, что если Скит может стоять вертикально, не рискуя при этом улететь по какой-нибудь невероятной траектории, как летающая тарелка «фрисби», то и он вполне может устоять.
– Это все только к лучшему, Дасти, – сказал, повысив голос, Скит.
– Откуда ты можешь знать, что будет к лучшему?
– Не пытайся остановить меня.
– Ну, посмотрим… Я должен попробовать.
– Меня не уговоришь.
– Я, кажется, это понял.
Они глядели друг на друга, как два атлета, собирающиеся принять участие в странном новом спортивном состязании на наклонном корте. Скит стоял выпрямившись и напоминал баскетболиста, открывшегося в ожидании паса. Пригнувшийся Дасти был похож на борца сумо легчайшего веса, высматривающего возможность для атаки.
– Я не хочу причинять тебе вреда, – сказал Скит.
– Я тоже не хочу, чтобы ты причинил мне вред.
Если Скит действительно настроился на то, чтобы спрыгнуть с крыши дома Соренсонов, то ему невозможно было бы помешать сделать это. Крутой уклон крыши, выпуклая гладкая черепица, ветер, закон всемирного тяготения – все было на его стороне. Единственное, на что Дасти мог надеяться, так это убедиться в том, что этот несчастный балбес упадет с крыши именно там, где надо, и попадет на матрасы.
– Ты мой друг, Дасти. Мой единственный настоящий друг.
– Благодарю за вотум доверия, детка.
– Который утверждает тебя моим лучшим другом.
– За мое бездействие.
– Лучший друг парня не должен преграждать ему путь к славе.
– К славе?
– Именно это я и видел на Другой Стороне. Славу.
Единственный способ удостовериться в том, что Скит упадет с крыши точно на приготовленную ему посадочную площадку, состоял в том, чтобы в нужное мгновение схватить его и подвести или подтолкнуть в нужное место на краю. А это значило спуститься по крыше на край вместе с ним.
Ветер взметнул длинные белокурые волосы Скита и принялся играть ими. Они были последним оставшимся у него привлекательным физическим качеством. Не так давно он был красивым мальчишкой, девушки липли к нему, как к магниту. Теперь его тело стало изможденным, лицо – серым и измученным, а глаза были тусклыми, словно закопченными, как жерла дымовых труб. Его густые чуть вьющиеся золотистые волосы составляли такой контраст со всем его обликом, что можно было подумать, что на голове у него парик.
Скит стоял совершенно неподвижно, лишь волосы вились на ветру. Хотя он внешне казался окаменевшим, как салемская ведьма, внутренне он был собран и осторожен. Он решал про себя, как ему лучше улизнуть от Дасти и наилучшим способом исполнить свое намерение нырнуть вниз головой на камни.
Вновь пытаясь отвлечь мальчишку или по крайней мере выиграть еще немного времени, Дасти задумчиво сказал:
– Об этом я не раз задумывался… Как выглядит ангел смерти?
– Что?
– Но ведь ты же видел его, правда?
– Да, в общем-то, он нормально выглядел, – нахмурившись, проговорил Скит.
Сильный порыв ветра сорвал с головы Дасти белую кепку и унес ее куда-то, наверно, в Изумрудный город, но это нисколько не отвлекло его внимания от Скита.
– Он что, был похож на Брэда Питта?
– С какой стати он будет похож на Брэда Питта? – сварливо спросил Скит. Он искоса посмотрел в сторону, надеясь, что Дасти этого не заметит, и быстро обратил свой взгляд от края крыши на собеседника.
– Брэд Питт играл его в том кинофильме, «Познакомьтесь с Джо Блэком».
– Я не видел его.
С нарастающим отчаянием Дасти продолжал:
– Может быть, он походил на Джека Бенни?
– Что ты такое говоришь?
– Джек Бенни сыграл его когда-то в одном очень старом фильме. Помнишь? Мы смотрели его вместе.
– Я мало что помню. Это у тебя фотографическая память.
– Образная, а не фотографическая. Образная и слуховая память.
– Смотри ты! А я не могу даже вспомнить его названия. Ты помнишь даже, что ел на обед пять лет назад. А я не помню, что было вчера.
– Это просто трюк, образная память. Вещь совершенно бесполезная.
На крышу упали первые тяжелые капли дождя. Дасти не нужно было глядеть вниз, чтобы увидеть, как высохшие лишайники превращаются в тончайшую пленку слизи, потому что он обонял ее – тонкий, но отчетливый запах плесени. Еще он улавливал запах влажных глиняных черепиц.
В его сознании неотвязно мелькало одно видение, которое он тщетно пытался подавить: вот они со Скитом скатываются со скользкой крыши, потом, совершив несколько диких переворотов в воздухе, Скит падает на матрасы, не получив ни одного ушиба, а Дасти промахивается и ломает хребет о булыжники.
– Билли Кристал[8], – сказал Скит.
– Что? Ты говоришь о смерти? Ангел смерти похож на Билли Кристала?
– А что, что-нибудь не так?
– Ради бога, Скит, как ты можешь доверять ангелу смерти, если он похож на этого нахального плаксивого штукаря Билли Кристала!
– Он мне понравился! – ответил Скит и бросился к краю.
Глава 5
Дасти решил прервать это бесконечное «не ты», которое уже начало превращаться в песню.
– Ты такой кретин, – сказал он.
– Это ты кретин.
– Ничего подобного. Кретин – ты.
– Это ты самый настоящий, натуральнейший кретин, – убежденно заявил Скит.
Дасти помотал головой.
– Нет, я – психологический прогерик.
– Кто-кто?
– Слово «психологический» означает нечто, связанное с сознанием или влияющее на него. А прогерик – это кто-то, страдающий прогерией, врожденной ненормальностью, выражающейся в том, что человек преждевременно и быстро стареет. Прогерики уже в детстве кажутся стариками.
Скит понимающе качнул головой:
– Эй, да ведь я же видел историю об этом в «Шестидесяти минутах».
– Так вот, психологический прогерик – это тот, кто даже еще ребенком мысленно стар. Психологический прогерик. Мой папаша частенько называл меня так. Иногда он сокращал это прозвище – ПП. Он говорил: «Мой маленький пи-пи». «Как сегодня поживает мой маленький пи-пи?» Или же: «Маленький пи-пи, раз ты не хочешь смотреть, как я выпью еще немного виски, то почему бы тебе не выволочь свою задницу в сад и не поиграть там немного со спичками?»
Гнев и мучительное состояние оставили Скита так же внезапно, как и овладели им. Теперь в его голосе ясно слышалось сочувствие.
– Ничего себе. Это не слишком-то похоже на ласковое обращение, правда?
– Нет. Но и на обращение к кретину тоже.
– А кем был твой отец? – хмуро спросил Скит.
– Доктор Тревор Пенн Родс, профессор литературы, специалист в области деконструктивизма.
– Ах, да. Доктор Декон.
Уставившись на темневшие вдали горы Санта-Ана, Дасти процитировал доктора Декона: «Язык не в состоянии описать действительность. Литература не имеет никакого однозначного смысла, никакого реального значения. Интерпретация произведения, сделанная каждым из читателей, равносильна и куда важнее, чем намерения автора. На самом деле, ничего в жизни не имеет значения. Действительность субъективна. Ценности и правда субъективны. Сама жизнь – это иллюзорное пространство. Бла-бла-бла, давайте-ка еще выпьем».
Отдаленные горы совершенно точно выглядели реальными. Крыша под его ягодицами также ощущалась настоящей, а если бы он упал головой вперед на дорогу, то или умер бы, или же оказался покалеченным настолько, что жизнь стала бы в тягость. Это ни в чем не убедило бы несговорчивого доктора Декона, но для самого Дасти было бы вполне очевидно.
– Это из-за него ты боишься высоты? – спросил Скит. – Из-за каких-то его поступков?
– Чьих? Доктора Декона? Нет. Высота просто нервирует меня, только и всего.
Скит, производивший трогательное впечатление в своем беспокойстве, сказал:
– Ты мог бы выяснить причину. Поговорить с психиатром.
– Думаю, что мне будет лучше пойти домой и поговорить с моей собакой.
– Я много лечился…
– И это оказало на тебя чудесное воздействие, не так ли?
Скит так расхохотался, что из носу у него вытекла длинная струя.
– Извини.
Дасти вытащил из кармана пачку салфеток «Клинекс» и предложил ему одну. Скит утер нос и сказал:
– Ну, а что касается меня… у меня совсем другая история. Я всего боялся, с тех времен, которые даже и вспомнить не могу.
– Я знаю.
– Боялся, просыпаясь, боялся, когда ложился спать, и все время от постели до постели. Но теперь я не боюсь. – Он закончил возиться с «Клинексом» и протянул пачку Дасти.
– Оставь себе, – сказал тот.
– Благодарю. Эй, но ты знаешь, почему я больше не боюсь?
– Потому что набрался по самое некуда?
Скит расхохотался так, что все его тело затряслось, и, отсмеявшись, кивнул.
– Еще и потому, что я видел Другую Сторону.
– Другую сторону чего?
– Заглавного Д, заглавного С. Меня навестил ангел смерти и показал мне, что нас ожидает.
– Ты же атеист, – напомнил ему Дасти.
– Уже нет. Я прошел через все это. Братец, что может сделать тебя счастливым, а?
– Как это у тебя легко. Проглотил пилюлю и нашел бога.
Скит усмехнулся, при этом на его изможденном лице с пугающей отчетливостью обрисовались кости, словно под кожей совсем не осталось мяса.
– Покой, так ведь. Так вот, ангел проинструктировал меня: «Прыгай» – и поэтому я прыгну.
Внезапно налетел порыв ветра. Он был холоднее, чем прежде, и хлестнул по крыше, принеся с собой соленый аромат отдаленного моря, а следом за этим порывом, как дурное знамение, подступил гнилой запах разлагающихся морских водорослей.
Продолжать переговоры на этой крутой крыше под усиливающимся ветром означало бросить вызов природе. Дасти вовсе не хотел этого делать и поэтому молился про себя, чтобы ветер поскорее стих.
Предположив, что тяга Скита к самоубийству основывалась, как тот настаивал, на его вновь обретенном бесстрашии, и в надежде на то, что хорошая доза испуга сможет заставить мальчишку пожелать вновь уцепиться за жизнь, Дасти решил рискнуть:
– Мы находимся всего лишь в сорока футах над землей, а от края крыши до тротуара не больше тридцати – тридцати двух футов. Прыгнуть отсюда было бы как раз классическим поступком кретина. Посуди сам, то, что ты собираешься сделать, скорее всего, не закончится смертью. Ты не погибнешь, но окажешься парализован и проживешь ближайшие сорок лет беспомощным, привязанным множеством трубок к различным механизмам.
– Нет, я умру, – с почти веселой дерзостью огрызнулся Скит.
– Разве можно быть в этом уверенным?
– Не спорь со мной, Дасти.
– Я не спорю.
– Раз ты говоришь, что не споришь, значит, споришь.
– Значит, я спорил.
– Вот видишь!
Дасти глубоко вздохнул, чтобы немного успокоить нервы.
– Это настолько неопределенно. Давай спустимся отсюда. Я отвезу тебя на Фэшион-Айленд, в отель «Фор Сизонз». Мы сможем там подняться на крышу, на четырнадцатый, пятнадцатый этаж, сколько их там есть, и ты сможешь спрыгнуть оттуда, чтобы быть уверенным, что все пройдет так, как надо.
– Ты этого не сделаешь.
– Будь уверен. Раз уж ты решил это сделать, то сделай так, как надо, чтобы не напортачить еще и здесь.
– Дасти, я хоть и под кайфом, но не дурак.
Мазервелл и охранник вышли из дома с огромным матрасом. С этим страшно неудобным предметом они казались похожими на Лаурела и Харди в какой-то из комедий, и это было забавно, но смех Скита прозвучал для Дасти совершенно безрадостно.
Там, внизу, эти двое сгрузили свою ношу прямо поверх пары меньших матрасов, которые уже были уложены на брезент.
Мазервелл посмотрел на Дасти и воздел к небу руки, словно хотел спросить: «Чего же ты ждешь?»
Одна из круживших в небе ворон вообразила себя военным самолетом и произвела бомбежку с точностью, которая должна была вызвать жгучую зависть у представителя любых военно-воздушных сил, оснащенных по самому последнему слову техники. Грязно-белая капля разбрызгалась на левом башмаке Скита.
Скит поглядел на несдержанную ворону и перевел взгляд на свою оскверненную тапку. Его настроение менялось так быстро и резко, что казалось, у него не могла не закружиться голова. Его жуткая улыбка исчезла, будто склон, разрушенный оползнем, и лицо перекосилось в отчаянии.
– Вот она, моя жизнь, – громко произнес он несчастным голосом и, наклонившись, ткнул пальцем в массу на носке тапки, – моя жизнь.
– Не смеши людей, – прервал его Дасти. – Ты не настолько образован, чтобы мыслить метафорами. – Но на сей раз он не смог заставить Скита рассмеяться.
– Я так устал, – заявил Скит (он почти пропел эти слова на мотив «Битлз»), растирая птичье дерьмо большим и указательным пальцами. – Пора в постель.
Говоря про постель, он не имел в виду кровать. Его слова не означали также, что он собирается подремать на груде матрасов. Он хотел сказать, что намеревается устроиться на долгий сон, который он будет делить с червями под одеялом из грязи.
Скит поднялся на ноги. Хотя он казался не прочнее струйки дыма, но тем не менее стоял во весь рост и выглядел ничуть не встревоженным. Казалось, что негромко завывавший ветер ничуть не беспокоил его.
Когда же Дасти осторожно поднялся на полусогнутых ногах, береговой ветер хлестнул его с силой бури, заставив покачнуться всем корпусом. Ему пришлось несколько мгновений бороться за равновесие, прежде чем он, присев как можно ниже, наконец занял устойчивое положение.
Может быть, этот ветер представлял собой идеал деконструктивиста, и его воздействие на различных людей находилось в прямой зависимости от интерпретации каждого – простой бриз для меня, тайфун для тебя, – а может быть, Дасти из-за боязни высоты преувеличенно воспринимал силу каждого порыва. Но так как он давно отказался от странной философии своего старика, то полагал, что если Скит может стоять вертикально, не рискуя при этом улететь по какой-нибудь невероятной траектории, как летающая тарелка «фрисби», то и он вполне может устоять.
– Это все только к лучшему, Дасти, – сказал, повысив голос, Скит.
– Откуда ты можешь знать, что будет к лучшему?
– Не пытайся остановить меня.
– Ну, посмотрим… Я должен попробовать.
– Меня не уговоришь.
– Я, кажется, это понял.
Они глядели друг на друга, как два атлета, собирающиеся принять участие в странном новом спортивном состязании на наклонном корте. Скит стоял выпрямившись и напоминал баскетболиста, открывшегося в ожидании паса. Пригнувшийся Дасти был похож на борца сумо легчайшего веса, высматривающего возможность для атаки.
– Я не хочу причинять тебе вреда, – сказал Скит.
– Я тоже не хочу, чтобы ты причинил мне вред.
Если Скит действительно настроился на то, чтобы спрыгнуть с крыши дома Соренсонов, то ему невозможно было бы помешать сделать это. Крутой уклон крыши, выпуклая гладкая черепица, ветер, закон всемирного тяготения – все было на его стороне. Единственное, на что Дасти мог надеяться, так это убедиться в том, что этот несчастный балбес упадет с крыши именно там, где надо, и попадет на матрасы.
– Ты мой друг, Дасти. Мой единственный настоящий друг.
– Благодарю за вотум доверия, детка.
– Который утверждает тебя моим лучшим другом.
– За мое бездействие.
– Лучший друг парня не должен преграждать ему путь к славе.
– К славе?
– Именно это я и видел на Другой Стороне. Славу.
Единственный способ удостовериться в том, что Скит упадет с крыши точно на приготовленную ему посадочную площадку, состоял в том, чтобы в нужное мгновение схватить его и подвести или подтолкнуть в нужное место на краю. А это значило спуститься по крыше на край вместе с ним.
Ветер взметнул длинные белокурые волосы Скита и принялся играть ими. Они были последним оставшимся у него привлекательным физическим качеством. Не так давно он был красивым мальчишкой, девушки липли к нему, как к магниту. Теперь его тело стало изможденным, лицо – серым и измученным, а глаза были тусклыми, словно закопченными, как жерла дымовых труб. Его густые чуть вьющиеся золотистые волосы составляли такой контраст со всем его обликом, что можно было подумать, что на голове у него парик.
Скит стоял совершенно неподвижно, лишь волосы вились на ветру. Хотя он внешне казался окаменевшим, как салемская ведьма, внутренне он был собран и осторожен. Он решал про себя, как ему лучше улизнуть от Дасти и наилучшим способом исполнить свое намерение нырнуть вниз головой на камни.
Вновь пытаясь отвлечь мальчишку или по крайней мере выиграть еще немного времени, Дасти задумчиво сказал:
– Об этом я не раз задумывался… Как выглядит ангел смерти?
– Что?
– Но ведь ты же видел его, правда?
– Да, в общем-то, он нормально выглядел, – нахмурившись, проговорил Скит.
Сильный порыв ветра сорвал с головы Дасти белую кепку и унес ее куда-то, наверно, в Изумрудный город, но это нисколько не отвлекло его внимания от Скита.
– Он что, был похож на Брэда Питта?
– С какой стати он будет похож на Брэда Питта? – сварливо спросил Скит. Он искоса посмотрел в сторону, надеясь, что Дасти этого не заметит, и быстро обратил свой взгляд от края крыши на собеседника.
– Брэд Питт играл его в том кинофильме, «Познакомьтесь с Джо Блэком».
– Я не видел его.
С нарастающим отчаянием Дасти продолжал:
– Может быть, он походил на Джека Бенни?
– Что ты такое говоришь?
– Джек Бенни сыграл его когда-то в одном очень старом фильме. Помнишь? Мы смотрели его вместе.
– Я мало что помню. Это у тебя фотографическая память.
– Образная, а не фотографическая. Образная и слуховая память.
– Смотри ты! А я не могу даже вспомнить его названия. Ты помнишь даже, что ел на обед пять лет назад. А я не помню, что было вчера.
– Это просто трюк, образная память. Вещь совершенно бесполезная.
На крышу упали первые тяжелые капли дождя. Дасти не нужно было глядеть вниз, чтобы увидеть, как высохшие лишайники превращаются в тончайшую пленку слизи, потому что он обонял ее – тонкий, но отчетливый запах плесени. Еще он улавливал запах влажных глиняных черепиц.
В его сознании неотвязно мелькало одно видение, которое он тщетно пытался подавить: вот они со Скитом скатываются со скользкой крыши, потом, совершив несколько диких переворотов в воздухе, Скит падает на матрасы, не получив ни одного ушиба, а Дасти промахивается и ломает хребет о булыжники.
– Билли Кристал[8], – сказал Скит.
– Что? Ты говоришь о смерти? Ангел смерти похож на Билли Кристала?
– А что, что-нибудь не так?
– Ради бога, Скит, как ты можешь доверять ангелу смерти, если он похож на этого нахального плаксивого штукаря Билли Кристала!
– Он мне понравился! – ответил Скит и бросился к краю.
Глава 5
Вдоль всего обращенного на юг берега эхом отдавались мощные глухие разрывы, как если бы огромные корабельные орудия, прикрывая высаживающиеся войска, вели обстрел берега. Огромные волны ударялись о берег, а все усиливающийся ветер нес, как пули, капли воды, вздымавшиеся над волноломами, с грохотом врывался сквозь низкие дюны, покрытые редкой травой, в глубь материка.
Марти Родс торопливо шла по аллее вдоль мыса Бальбоа. Это, собственно, был широкий пешеходный тротуар, отделявший глядящий на океан ряд домов от просторных пляжей. Она надеялась, что дождь не начнется хотя бы в ближайшие полчаса.
Узкий трехэтажный дом Сьюзен Джэггер втиснулся между двумя такими же строениями. Здание с белыми ставнями, обшитое поседевшими от морских ветров кедровыми досками, несколько напоминало те дома, которые строились на суровом северном полуострове Кейп-код, хотя из-за тесноты своего положения и не могло полностью передать особенности этого архитектурного стиля.
Этот дом, так же как и его соседи, не имел ни дворика спереди, ни высокого крыльца – лишь узенький патио с несколькими растениями в кадках. Патио находился за белым забором и был вымощен кирпичом. Ворота в заборе были не заперты и со скрипом раскачивались на петлях.
Прежде, когда Сьюзен жила в этом доме со своим мужем Эриком, они занимали первый и второй этажи, а третий, с собственной ванной и кухней, Эрик использовал под домашнюю контору. Но теперь они разошлись. Эрик выехал год назад, а Сьюзен переехала наверх, сдав нижние два этажа тихой паре пенсионеров. У жильцов, казалось, не было никаких недостатков, если не считать привычки выпивать по два мартини перед обедом, а из домашних животных они держали лишь четырех попугаев.
На третий этаж вела крутая наружная лестница. Когда Марти поднялась на маленькое крытое крылечко, со стороны Тихого океана показалась стая чаек. Птицы с взволнованными воплями понеслись над полуостровом в сторону гавани, где им предстояло пережидать шторм в укрытых от непогоды гнездах.
Марти постучала в дверь, но сразу же после этого вошла, не дожидаясь ответа. Сьюзен обычно неохотно встречала посетителей, не желая сталкиваться с проявлениями внешнего мира, и поэтому почти год назад дала Марти ключ от своей квартиры.
Настроившись на предстоящее испытание, она вошла в кухню, освещенную единственной лампочкой, горевшей над мойкой. Шторы были плотно закрыты, и потому в комнате царил лиловый сумрак, сгущавшийся по углам в темно-фиолетовую мглу.
Здесь не было благоухания специй или остатков запаха готовившейся пищи. Вместо этого воздух был пропитан легкими, но терпкими ароматами дезинфекции, чистящих порошков и восковой мастики для пола.
– Это я, – сообщила Марти, но Сьюзен не ответила.
В столовой тоже было темно, падавший из приоткрытой двери луч света озарял лишь небольшой сервант, на стеклянных полках которого поблескивали старинные китайские фарфоровые статуэтки. Здесь пахло мебельной политурой.
Если бы вдруг загорелись все лампы, то, несомненно, можно было бы заметить, что квартира безупречно чиста, может быть, даже чище, чем хирургическая операционная. У Сьюзен Джэггер было много свободного времени, которое нужно было чем-то заполнить.
Судя по сложному букету запахов в гостиной, здесь недавно вымыли ковер, отполировали мебель, подвергли сухой чистке на месте обивку мягкой мебели, а в два небольших алых керамических сосуда, стоявших на столах в противоположных концах комнаты, насыпали свежую ароматическую смесь из цветов цитрусовых.
Большие окна, из которых должен был бы открываться волнующий вид на океан, были задернуты шторами. В их складках прятались густые тени.
Еще четыре месяца назад Сьюзен была способна, по крайней мере, с задумчивой тоской взирать на мир. А ведь она уже в течение шестнадцати месяцев испытывала непреодолимый страх перед похождениями на его просторах и выходила из дому лишь в обществе тех людей, у которых могла наверняка найти эмоциональную поддержку. Ну а теперь даже просто вид обширного открытого места, не защищенного стенами и крышей, мог вызвать у нее фобическую реакцию.
Все лампы сияли, и просторная гостиная была ярко освещена. Тем не менее благодаря затемненным окнам и неестественной тишине атмосфера в ней казалась траурной.
Согнувшись и свесив голову на грудь, Сьюзен ожидала, сидя в кресле. В черной юбке и черном свитере, она выглядела как участница похорон. Судя по ее внешности, книга в мягкой обложке, которую она держала в руках, должна была оказаться Библией, хотя на самом деле это был детективный роман.
– Это сделал дворецкий? – спросила Марти, присев на край дивана.
– Нет. Монахиня, – ответила Сьюзен, не поднимая взгляда.
– Яд?
Все так же не отрывая глаз от книги в мягкой обложке, Сьюзен сообщила:
– Двоих – топором. Одного – молотком. Одного – проволочной удавкой. Одного – ацетиленовой горелкой. И еще двоих – механическим шуруповертом.
– Ничего себе, монахиня – серийный убийца.
– Под этим одеянием можно спрятать много оружия.
– Детективные романы сильно изменились с тех пор, как мы читали их в юности, когда учились в школе.
– Не всегда к лучшему, – откликнулась Сьюзен, закрывая книгу.
Они были лучшими подругами с десяти лет, и за минувшие восемнадцать лет делили друг с дружкой куда больше, чем детективные романы, – надежды, страхи, счастье, горе, смех, слезы, сплетни, энтузиазм юности, с трудом достигнутое понимание. А в течение последних шестнадцати месяцев, начиная с необъяснимо возникшей у Сьюзен агорафобии, они делили не столько радости, сколько боль.
– Мне следовало, конечно, позвонить тебе, – сказала Сьюзен. – Прости меня, но я не смогу сегодня пойти на сеанс.
Это был ритуал, в котором Марти играла свою роль:
– Сьюзен, ну, конечно, ты сможешь. И пойдешь.
Отложив свою книжку, Сьюзен помотала головой.
– Нет, я позвоню доктору Ариману и сообщу ему, что сильно заболела. У меня начинается простуда, а может быть, грипп.
– Не похоже, чтобы у тебя был заложен нос.
Сьюзен скорчила рожу.
– Это, скорее всего, желудочный грипп.
– Где твой термометр? Давай измерим тебе температуру.
– О, Марти, ты только посмотри на меня. Я похожа на черта. Лицо опухло, волосы торчат, как солома. Я не могу выйти на улицу в таком виде.
– Не прикидывайся, Суз. Ты выглядишь ничуть не хуже, чем обычно.
– Я в полном беспорядке.
– Джулия Робертс, Сандра Баллок, Камерон Диас – все они с радостью согласились бы, чтобы им отрубили головы, лишь бы выглядеть так же хорошо, как и ты, даже если ты устанешь, как собака, или же тебя вырвет – а с тобой в этом отношении все в порядке.
– Я наркоманка.
– Ну да, конечно, ты женщина с хоботом. Мы наденем тебе на голову мешок и будем прогонять с дороги маленьких детей.
Если бы красота обладала массой и энергией, то квартира Сьюзен вполне могла бы разлететься на части. Миниатюрная зеленоглазая пепельная блондинка с изящными и четкими, как у классической скульптуры, чертами лица, с кожей, столь же безупречной, как у персика с дерева из Райского сада. Когда она проходила по улицам, все мужчины оборачивались, пренебрегая опасностью свернуть себе шеи.
– На мне лопается эта юбка. Я ужасно растолстела.
– Ты просто натуральный воздушный шар, – язвительно подхватила Марти. – Аэростат. Не женщина, а дирижабль.
Хотя полудобровольное заключение, которому подвергала себя Сьюзен, не оставляло ей возможности ни для каких физических упражнений, кроме уборки и длительных занятий на тренажере в спальне, она оставалась все такой же стройной.
– Я потолстела больше чем на фунт, – настаивала Сьюзен.
– Боже мой, тебе необходима срочная операция по удалению жира! – воскликнула Марти, вскакивая с дивана. – Я возьму твой плащ. Мы позвоним из автомобиля пластическому хирургу и скажем ему, чтобы он захватил с собой самый большой из своих насосов и откачал из тебя все твое сало.
В коротком коридоре, который вел в спальню, находился платяной шкаф, закрытый парой сдвижных зеркальных дверей. Подойдя к ним, Марти почувствовала напряжение и приостановилась, обеспокоенная, не одолеет ли ее вновь тот же самый необъяснимый страх, который она уже испытывала сегодня.
Ей нужно было сохранять контроль над собой. Сьюзен нуждалась в ней. Если она вновь впадет в лунатизм, то ее волнение усилит тревоги Сьюзен, а потом их с подругой страхи, взаимодействуя, могут начать подхлестывать друг друга.
Когда она подошла к зеркалу выше человеческого роста, в нем не оказалось ничего, что могло бы заставить ее сердце тревожно забиться. Она заставила себя улыбнуться, но улыбка получилась деланой. Потом она встретилась глазами со своим отражением и сразу же отвела взгляд в сторону и отодвинула высокую дверь.
Снимая плащ с вешалки, Марти впервые подумала, что ее недавние странные приступы страха могли быть следствием постоянного и длительного общения со Сьюзен в течение прошлого года. Нет ничего невозможного в том, чтобы перенять немного беспричинного беспокойства, когда ты постоянно общаешься с женщиной, страдающей от настоящей психической фобии.
От стыда лицо Марти покрылось легким румянцем. Даже простая мысль о такой возможности казалась жестоким суеверием и была совершенно несправедливой по отношению к бедной Сьюзен. Психические страхи не бывают заразными.
Отвернувшись от дверцы шкафа, а затем повернувшись обратно, чтобы закрыть ее, Марти подумала о том, какой физиологический термин можно было бы использовать для того, чтобы обозначить боязнь собственной тени. Боязнь открытого пространства, одолевавшая Сьюзен, называлась агорафобией. Но тень?.. Зеркало?..
Марти уже вышла из коридора в гостиную и лишь тогда осознала, что закрыла дверцу шкафа, стоя к ней спиной, чтобы избежать необходимости снова взглянуть в зеркало. Пораженная тем, что ее поступками управляла такая неосознанная неприязнь к этому предмету, она даже мельком подумала о том, чтобы вернуться к шкафу и взглянуть в зеркало.
Сьюзен, сидя в кресле, смотрела на нее.
Зеркало могло и подождать.
Распахнув перед собой плащ, как это делают швейцары, когда подают одежду, Марти подошла к подруге.
– Вставай, одевайся, и двинемся.
Сьюзен с несчастным видом вцепилась в подлокотники кресла. Ей было чрезвычайно трудно расстаться со своим святилищем.
– Не могу.
– Вспомни, что если ты не отменяешь сеанс за сорок восемь часов, то должна его оплачивать.
– Я могу себе это позволить.
– Нет, не можешь. У тебя нет никаких доходов.
Единственным психическим заболеванием, которое могло бы погубить карьеру Сьюзен как агента по продаже недвижимости еще вернее, чем агорафобия, была бы, пожалуй, лишь неконтролируемая пиромания. Она с полным основанием чувствовала себя в безопасности, показывая клиентам любое строение изнутри, но, когда требовалось выйти наружу, чтобы перейти из одного здания в другое, ее охватывал такой парализующий ужас, что она была просто не в состоянии двигаться.
Марти Родс торопливо шла по аллее вдоль мыса Бальбоа. Это, собственно, был широкий пешеходный тротуар, отделявший глядящий на океан ряд домов от просторных пляжей. Она надеялась, что дождь не начнется хотя бы в ближайшие полчаса.
Узкий трехэтажный дом Сьюзен Джэггер втиснулся между двумя такими же строениями. Здание с белыми ставнями, обшитое поседевшими от морских ветров кедровыми досками, несколько напоминало те дома, которые строились на суровом северном полуострове Кейп-код, хотя из-за тесноты своего положения и не могло полностью передать особенности этого архитектурного стиля.
Этот дом, так же как и его соседи, не имел ни дворика спереди, ни высокого крыльца – лишь узенький патио с несколькими растениями в кадках. Патио находился за белым забором и был вымощен кирпичом. Ворота в заборе были не заперты и со скрипом раскачивались на петлях.
Прежде, когда Сьюзен жила в этом доме со своим мужем Эриком, они занимали первый и второй этажи, а третий, с собственной ванной и кухней, Эрик использовал под домашнюю контору. Но теперь они разошлись. Эрик выехал год назад, а Сьюзен переехала наверх, сдав нижние два этажа тихой паре пенсионеров. У жильцов, казалось, не было никаких недостатков, если не считать привычки выпивать по два мартини перед обедом, а из домашних животных они держали лишь четырех попугаев.
На третий этаж вела крутая наружная лестница. Когда Марти поднялась на маленькое крытое крылечко, со стороны Тихого океана показалась стая чаек. Птицы с взволнованными воплями понеслись над полуостровом в сторону гавани, где им предстояло пережидать шторм в укрытых от непогоды гнездах.
Марти постучала в дверь, но сразу же после этого вошла, не дожидаясь ответа. Сьюзен обычно неохотно встречала посетителей, не желая сталкиваться с проявлениями внешнего мира, и поэтому почти год назад дала Марти ключ от своей квартиры.
Настроившись на предстоящее испытание, она вошла в кухню, освещенную единственной лампочкой, горевшей над мойкой. Шторы были плотно закрыты, и потому в комнате царил лиловый сумрак, сгущавшийся по углам в темно-фиолетовую мглу.
Здесь не было благоухания специй или остатков запаха готовившейся пищи. Вместо этого воздух был пропитан легкими, но терпкими ароматами дезинфекции, чистящих порошков и восковой мастики для пола.
– Это я, – сообщила Марти, но Сьюзен не ответила.
В столовой тоже было темно, падавший из приоткрытой двери луч света озарял лишь небольшой сервант, на стеклянных полках которого поблескивали старинные китайские фарфоровые статуэтки. Здесь пахло мебельной политурой.
Если бы вдруг загорелись все лампы, то, несомненно, можно было бы заметить, что квартира безупречно чиста, может быть, даже чище, чем хирургическая операционная. У Сьюзен Джэггер было много свободного времени, которое нужно было чем-то заполнить.
Судя по сложному букету запахов в гостиной, здесь недавно вымыли ковер, отполировали мебель, подвергли сухой чистке на месте обивку мягкой мебели, а в два небольших алых керамических сосуда, стоявших на столах в противоположных концах комнаты, насыпали свежую ароматическую смесь из цветов цитрусовых.
Большие окна, из которых должен был бы открываться волнующий вид на океан, были задернуты шторами. В их складках прятались густые тени.
Еще четыре месяца назад Сьюзен была способна, по крайней мере, с задумчивой тоской взирать на мир. А ведь она уже в течение шестнадцати месяцев испытывала непреодолимый страх перед похождениями на его просторах и выходила из дому лишь в обществе тех людей, у которых могла наверняка найти эмоциональную поддержку. Ну а теперь даже просто вид обширного открытого места, не защищенного стенами и крышей, мог вызвать у нее фобическую реакцию.
Все лампы сияли, и просторная гостиная была ярко освещена. Тем не менее благодаря затемненным окнам и неестественной тишине атмосфера в ней казалась траурной.
Согнувшись и свесив голову на грудь, Сьюзен ожидала, сидя в кресле. В черной юбке и черном свитере, она выглядела как участница похорон. Судя по ее внешности, книга в мягкой обложке, которую она держала в руках, должна была оказаться Библией, хотя на самом деле это был детективный роман.
– Это сделал дворецкий? – спросила Марти, присев на край дивана.
– Нет. Монахиня, – ответила Сьюзен, не поднимая взгляда.
– Яд?
Все так же не отрывая глаз от книги в мягкой обложке, Сьюзен сообщила:
– Двоих – топором. Одного – молотком. Одного – проволочной удавкой. Одного – ацетиленовой горелкой. И еще двоих – механическим шуруповертом.
– Ничего себе, монахиня – серийный убийца.
– Под этим одеянием можно спрятать много оружия.
– Детективные романы сильно изменились с тех пор, как мы читали их в юности, когда учились в школе.
– Не всегда к лучшему, – откликнулась Сьюзен, закрывая книгу.
Они были лучшими подругами с десяти лет, и за минувшие восемнадцать лет делили друг с дружкой куда больше, чем детективные романы, – надежды, страхи, счастье, горе, смех, слезы, сплетни, энтузиазм юности, с трудом достигнутое понимание. А в течение последних шестнадцати месяцев, начиная с необъяснимо возникшей у Сьюзен агорафобии, они делили не столько радости, сколько боль.
– Мне следовало, конечно, позвонить тебе, – сказала Сьюзен. – Прости меня, но я не смогу сегодня пойти на сеанс.
Это был ритуал, в котором Марти играла свою роль:
– Сьюзен, ну, конечно, ты сможешь. И пойдешь.
Отложив свою книжку, Сьюзен помотала головой.
– Нет, я позвоню доктору Ариману и сообщу ему, что сильно заболела. У меня начинается простуда, а может быть, грипп.
– Не похоже, чтобы у тебя был заложен нос.
Сьюзен скорчила рожу.
– Это, скорее всего, желудочный грипп.
– Где твой термометр? Давай измерим тебе температуру.
– О, Марти, ты только посмотри на меня. Я похожа на черта. Лицо опухло, волосы торчат, как солома. Я не могу выйти на улицу в таком виде.
– Не прикидывайся, Суз. Ты выглядишь ничуть не хуже, чем обычно.
– Я в полном беспорядке.
– Джулия Робертс, Сандра Баллок, Камерон Диас – все они с радостью согласились бы, чтобы им отрубили головы, лишь бы выглядеть так же хорошо, как и ты, даже если ты устанешь, как собака, или же тебя вырвет – а с тобой в этом отношении все в порядке.
– Я наркоманка.
– Ну да, конечно, ты женщина с хоботом. Мы наденем тебе на голову мешок и будем прогонять с дороги маленьких детей.
Если бы красота обладала массой и энергией, то квартира Сьюзен вполне могла бы разлететься на части. Миниатюрная зеленоглазая пепельная блондинка с изящными и четкими, как у классической скульптуры, чертами лица, с кожей, столь же безупречной, как у персика с дерева из Райского сада. Когда она проходила по улицам, все мужчины оборачивались, пренебрегая опасностью свернуть себе шеи.
– На мне лопается эта юбка. Я ужасно растолстела.
– Ты просто натуральный воздушный шар, – язвительно подхватила Марти. – Аэростат. Не женщина, а дирижабль.
Хотя полудобровольное заключение, которому подвергала себя Сьюзен, не оставляло ей возможности ни для каких физических упражнений, кроме уборки и длительных занятий на тренажере в спальне, она оставалась все такой же стройной.
– Я потолстела больше чем на фунт, – настаивала Сьюзен.
– Боже мой, тебе необходима срочная операция по удалению жира! – воскликнула Марти, вскакивая с дивана. – Я возьму твой плащ. Мы позвоним из автомобиля пластическому хирургу и скажем ему, чтобы он захватил с собой самый большой из своих насосов и откачал из тебя все твое сало.
В коротком коридоре, который вел в спальню, находился платяной шкаф, закрытый парой сдвижных зеркальных дверей. Подойдя к ним, Марти почувствовала напряжение и приостановилась, обеспокоенная, не одолеет ли ее вновь тот же самый необъяснимый страх, который она уже испытывала сегодня.
Ей нужно было сохранять контроль над собой. Сьюзен нуждалась в ней. Если она вновь впадет в лунатизм, то ее волнение усилит тревоги Сьюзен, а потом их с подругой страхи, взаимодействуя, могут начать подхлестывать друг друга.
Когда она подошла к зеркалу выше человеческого роста, в нем не оказалось ничего, что могло бы заставить ее сердце тревожно забиться. Она заставила себя улыбнуться, но улыбка получилась деланой. Потом она встретилась глазами со своим отражением и сразу же отвела взгляд в сторону и отодвинула высокую дверь.
Снимая плащ с вешалки, Марти впервые подумала, что ее недавние странные приступы страха могли быть следствием постоянного и длительного общения со Сьюзен в течение прошлого года. Нет ничего невозможного в том, чтобы перенять немного беспричинного беспокойства, когда ты постоянно общаешься с женщиной, страдающей от настоящей психической фобии.
От стыда лицо Марти покрылось легким румянцем. Даже простая мысль о такой возможности казалась жестоким суеверием и была совершенно несправедливой по отношению к бедной Сьюзен. Психические страхи не бывают заразными.
Отвернувшись от дверцы шкафа, а затем повернувшись обратно, чтобы закрыть ее, Марти подумала о том, какой физиологический термин можно было бы использовать для того, чтобы обозначить боязнь собственной тени. Боязнь открытого пространства, одолевавшая Сьюзен, называлась агорафобией. Но тень?.. Зеркало?..
Марти уже вышла из коридора в гостиную и лишь тогда осознала, что закрыла дверцу шкафа, стоя к ней спиной, чтобы избежать необходимости снова взглянуть в зеркало. Пораженная тем, что ее поступками управляла такая неосознанная неприязнь к этому предмету, она даже мельком подумала о том, чтобы вернуться к шкафу и взглянуть в зеркало.
Сьюзен, сидя в кресле, смотрела на нее.
Зеркало могло и подождать.
Распахнув перед собой плащ, как это делают швейцары, когда подают одежду, Марти подошла к подруге.
– Вставай, одевайся, и двинемся.
Сьюзен с несчастным видом вцепилась в подлокотники кресла. Ей было чрезвычайно трудно расстаться со своим святилищем.
– Не могу.
– Вспомни, что если ты не отменяешь сеанс за сорок восемь часов, то должна его оплачивать.
– Я могу себе это позволить.
– Нет, не можешь. У тебя нет никаких доходов.
Единственным психическим заболеванием, которое могло бы погубить карьеру Сьюзен как агента по продаже недвижимости еще вернее, чем агорафобия, была бы, пожалуй, лишь неконтролируемая пиромания. Она с полным основанием чувствовала себя в безопасности, показывая клиентам любое строение изнутри, но, когда требовалось выйти наружу, чтобы перейти из одного здания в другое, ее охватывал такой парализующий ужас, что она была просто не в состоянии двигаться.